За океаном и ближе (джен)

Геллерту Гриндевальду,

Цюрих, Швейцария.

17 апреля 1906

Нью-Йорк, США.

Милостивый государь,

я не имел чести быть вам представленным, однако питаю надежду на то, что допущенная мною вольность будет принята вами со снисхождением. Причиной, побудившей меня написать это письмо, послужила ваша статья о положении магов в современном обществе, опубликованная в февральском номере журнала "Записки о мире и магии" под редакцией мсье Ле Глорье. Упомянутая статья вызывала у меня искренний и глубокий интерес как вдумчивостью вашего подхода к проблеме и энергичным, образным стилем изложения, так и тем, что затронутые в ней темы и мне самому долгое время служили пищей для размышлений. Однако некоторые ваши тезисы остались не вполне мне ясны, а другие вызвали ряд вопросов, разрешить которые без вашей великодушной помощи будет едва ли возможно.

Я буду безмерно благодарен, когда вы окажете мне любезность обсудить возникшие у меня затруднения в понимании вашей мысли.

С уважением,

Персиваль Грейвз.

Персивалю Грейвзу,

Нью-Йорк, США.

3 июня 1906

Лозанна, Швейцария.

Милостивый государь,

мне чрезвычайно лестен ваш интерес к моей статье, и я с удовольствием отвечу на ваши, несомненно, глубокомысленные вопросы.

С уважением,

Геллерт Гриндевальд.

Геллерту Гриндевальду,

Лозанна, Швейцария.

23 июля 1906

Нью-Йорк, США.

Милостивый государь,

Примите мою искреннюю признательность за ваш благосклонный ответ.

Дабы избежать недопонимания, прежде всего отмечу, что основная мысль вашей публикации представляется мне вполне справедливой. Положение магического сообщества в сложившейся к нынешнему времени социальной структуре оставляет желать лучшего — и, говоря так, я изрядно преуменьшаю тяжесть ситуации. Немногочисленные исключения лишь подтверждают печальную закономерность. Более того, даже те племенные общины Африки и поселения индейцев в США, которые прежде не знали гнета Статута Секретности, одна за другой сдаются на милость современной цивилизации, дабы избавиться от клейма "отсталости".

Ввиду господствующих среди волшебников настроений ваша статья стала для меня светочем надежды. Я начинал опасаться, что останусь одинок как в своем видении ситуации, так и в небезразличии к будущему магов как народа — и был крайне рад ошибиться в своих тревогах.

Однако при всех несомненных достоинствах упомянутой статьи некоторые её положения могут вызвать у неподготовленного читателя определенные вопросы.

Ваш тезис о превосходстве магов в сравнении с магглами неоспорим, однако человеку, воспитанному в современных представлениях о мире, может показаться излишне простым и даже поверхностным. Глубокое, осознанное понимание этой идеи требует обоснования более распространенного и подробного, нежели предоставленное вами. Вне всяких сомнений, вам самому это представлялось вполне очевидным и потому недостойным отдельного упоминания — однако основой и причиной превосходства одаренных является не столько сама магическая сила и, соответственно, возможность изменять реальность согласно своей воле, сколько более развитый и гибкий разум, глубокое сродство со Вселенной и особый строй мышления, позволяющий воспринимать мир и закономерности его бытия во всей их полноте. Магглы же, хоть и принадлежат формально к тому же людскому роду, в этом отношении подобны слепцам, что опровергает столь распространенную среди приверженцев уравнительских теорий мысль об их неотличимости от магов.

Должен также заметить, что обозначить наличие проблемы значит сделать лишь первый шаг на пути её решения. Признав неприемлемость нынешнего положения вещей, мы обязаны также признать и необходимость его изменения. Виной тому, возможно, моя собственная невнимательность, но ваши представления о том, каким образом сие следовало бы осуществить, остались не вполне мне ясны.

Столь популярная сейчас как у магглов, так и у магов демократия в различных её вариациях, увы, совершенно себя не оправдывает. Этот политический строй передает власть в руки не самой достойной, но всего лишь самой многочисленной группы — и нельзя забывать о том, что в этом маги все же уступают магглам. По этой же причине весьма любимая в среде революционно настроенного юношества анархия едва ли сможет обеспечить лучший результат. При отсутствии контроля внешнего контроль внутренний неизбежно оказывается в руках сообщества, превосходящего остальные числом. По моему скромному мнению, наиболее перспективной основой для создания нового общественного строя могли бы стать системы, подобные европейскому феодализму, сословно-клановым отношениям в средневековой Японии или кастовой структуре Индии.

Подобные размышления неизбежно приводят нас к следующему вопросу, а именно, к мере необходимых изменений. При этом потребуется учесть неисчислимое множество факторов, определив положение не только магов и магглов, но также сквибов, магглорожденных волшебников и смесков от крови магических созданий. Кроме того, нельзя не принимать во внимание неоднородность сообщества самих магглов, поскольку она также порождает нужду в разумном, взвешенном управлении. На мой взгляд, при решении этих задач мог бы быть полезен опыт прошлых поколений — конечно же, подвергнутый серьезнейшей, глубокой переработке.

Искренне надеюсь, что вы сочтете возможным ознакомить меня со своими соображениями касательно обозначенных мной вопросов.

С уважением,

Персиваль Грейвз.

Персивалю Грейвзу,

Нью-Йорк, США.

9 сентября 1906

Авиньон, Франция.

Милостивый государь,

Прочтя ваше письмо, я был поражён вашим глубоким пониманием стоящих перед магическим сообществом проблем. В своё время меня изрядно изумила и оскорбила его неспособность заметить нависшую над ним угрозу, в то время как мало-мальски образованному магу, который умел бы окинуть взглядом картину шире, чем его собственная жизнь и представления о мироустройстве (несомненно, впитанные с молоком матери и не поддавшиеся в дальнейшем сколь-нибудь ясному анализу), эта угроза была бы видна в тот же миг, когда он представил бы себе исторический прогресс во всём его великолепии.

Я полагаю, что маги превосходят магглов изначально, по факту своего рождения. В то время как магглам приходится довольствоваться только тем, что им предоставляет реальная, материальная действительность, маг не замечает простых бытовых проблем, которые у маггла вызвали бы немало затруднений. Взять хотя бы плохую погоду. Магглу потребуется постоянно поддерживать огонь, носить теплую одежду и ежечасно подвергаться риску простуды и смерти. Мы же куда более приспособлены к невзгодам, огонь можно разжечь заклинанием, чтобы согреться — использовать чары, а такие нелепые болезни, как насморк или простуда либо отторгаются более крепким организмом, либо легко лечатся одннократным приёмом зелья. Продолжительность жизни маггла меньше вследствие его ослабленности невзгодами и вследствие того, что его не поддерживает никакая магия.

Если говорить о более возвышенных материях, то магглы погрязли в войнах — нельзя, конечно, отрицать тот факт, что у магов их вовсе не было. Маггловский технический прогресс, который им заменяет магию тем, что облегчает некоторые бытовые задачи, можно считать злом, хотя техника никогда не превзойдёт умение изменять реальность по своему усмотрению. Однако магглы идут вперёд, в то время как волшебники застыли в своих догмах и привычках, как мухи в янтаре. Эта опасность представляется мне тем яснее, чем быстрее магглы изобретают новые технические приспособления. Рано или поздно их оружие может стать смертельным даже для нас. Именно поэтому я полагаю, что взять всё в свои руки и показать, кто на самом деле является хозяином положения, нужно как можно скорее, чтобы избежать большой беды.

У магглов и волшебников, увы, есть одна общая черта: и те, и другие боятся всего нового, боятся вылезать из своей норы в изменившийся мир и притворяются, что снаружи всё идёт по-прежнему. Многие технические изобретения, которые теперь становятся угрожающими, раньше и самими магглами не принимались всерьёз, а их изобретатели подвергались насмешкам и гонениям, тогда как сейчас множество людей ими пользуется. Так же и у магов: им слишком сложно признать, что на дворе уже двадцатый век, а не шестнадцатый, и заколдованный замок — не самое лучшее, что может укрыть от маггловской пронырливости.

С моей стороны, я также безмерно рад, что нашёл в вас человека, готового откликнуться на мои прогрессивные идеи.

С уважением,

Геллерт Гриндевальд.

Геллерту Гриндевальду,

Авиньон, Франция.

19 ноября 1906

Нью-Йорк, США.

Милостивый государь,

Сколь сильно я был рад получить ваше письмо, столь глубоко меня поразило его содержание. Полагая вас человеком незаурядного ума, я льстил себе надеждой на то, что мне также удалось предстать вашим глазам личностью не вполне лишенной интеллекта — и потому не испытывающей нужды в напоминаниях об очевидном.

Вместе с тем я считаю своим долгом поблагодарить вас за те слова, что принесли мне это огорчение. В прошлом своем письме я опрометчиво укорил вас пренебрежением к вещам само собой разумеющимся, не замечая, что сей недостаток в полной мере свойственен и мне самому. Полагая указанные вами бытовые детали, отличающие мага от маггла, сущими мелочами, я тем не менее вынужден признать, что именно эти мелочи и составляют глобальную картину — а следовательно, упускать их из виду недопустимо.

Вы вполне обоснованно указали в своем письме на ограниченность и скудость умений большинства магглов. Следует, однако, отметить, что возможности магов также не безграничны, хотя пределы их гораздо шире — даже великий Мерлин, могущественнейший из нашего рода, все же не был всесилен. Впрочем, куда более меня печалит, как мало волшебников отдают себе в этом отчет, ибо причина сему — то, что почти никто из них не даёт себе труда достичь границ своей силы, не говоря уже о том, чтобы искать способы раздвинуть оные.

С ещё большей печалью я признаю вашу правоту в последнем из тезисов вашего письма. Чем больше я размышляю об этом, тем сильнее Статут Секретности напоминает мне, в некотором роде, напиток Живой Смерти. Бывают случаи, когда лишь это зелье может стать спасением гибнущему, однако полагать его средством от всех бед не стал бы даже совершенный безумец.

Вместе с тем не могу не привлечь ваше внимание к тому факту, что угрозу для магического сообщества представляет не столько быстрота, с которой магглы выдумывают средства для преодоления своей ограниченности, сколько то, что маги, застывшие в сытом самодовольстве, даже не пытаются действовать схожим образом. Позволю себе напомнить, о чем писал в предыдущем своем письме: разум мага, владеющего знанием, доступа к которому нет и не может быть у маггла, сам по себе является огромным преимуществом; будь это преимущество использовано в полной мере, как должно — и у "технического прогресса", которым так гордятся магглы, не было бы ни единого шанса. Сейчас же, однако, дело обстоит прямо противоположным образом — пока магглы рвутся к новым открытиям, маги налагают на себя все более и более жесткие ограничения, отрекаясь не только от предназначенного им величия, но и от самой возможности достичь оного.

Если позволите дать совет, я порекомендовал бы вам полистать на досуге старые своды законов — начиная от установления Статута Секретности и до наших дней. Чтение крайне поучительное и для человека, не замыкающегося в привычных рамках, весьма тревожащее.

Моя благодарность вам будет безгранична, когда вы все же удостоите меня возможности ознакомиться с вашим мнением по затронутым сейчас и ранее темам.

С уважением,

Персиваль Грейвз.

Персивалю Грейвзу,

Нью-Йорк, США.

20 февраля 1907

Марсель, Франция.

Милостивый государь,

Коль скоро ваша настойчивость представляется мне не лишённой искреннего интереса к высказываемым мною мыслям, я постараюсь как можно подробнее ответить на волнующие вас вопросы.

Говоря без лишних экивоков — положение представляется мне ужасающим, и я не слишком сгущаю краски, как может вам показаться. Я наслышан о прогрессивной магической Америке, но не могу судить о ней, так как мне не приходилось бывать за океаном; европейское же сообщество выглядит уродливо в своей закоснелости.

Вместо того, чтобы открыться магглам, показать им свою силу и поработить их, как они того заслуживают, маги прячутся от них, словно чувствуя за собой какую-то вину! Да, страх и подспудная вина за обладание магической силой — вот что они чувствуют по отношению к магглам! Скажите мне, любезный мистер Грейвз, разве мы должны чувствовать вину по отношению, скажем, к кошке, что мы ходим на двух ногах и пользуемся руками, в то время как ей приходится довольствоваться хождением на четырёх лапах? Разве мы испытываем вину за то, что нам доступны суждения, совершенно чуждые её разуму? Нет! Там почему мы должны пресмыкаться перед обделёнными магией, в то время как они даже не подозревают даже о нашем существовании? Почему нам не показать себя во всей красоте, мощи и величии, перед которой они упадут ниц? Почему нам не принять их на положении домашних зверьков, не слишком умелых слуг или рабочей силы, производящей блага тяжким трудом, раз уж им доступно только это?

Но разве этим заняты величайшие умы магической Европы? Нет, их так называемый величайший ум не простирается дальше обсуждения прошлогодних сплетен, фасонов мантий и сборников заклинаний столетней давности! И эти люди, которые могли бы перевернуть мир, не интересуются им вовсе, не видят своих возможностей, не представляют своих возможностей!

Спрашивается, кому это было выгодно тогда, когда принимался Статут? Или глупцы, которые думали, что он спасёт магический мир, даже не предполагали, чем всё обернётся?

Любезный мистер Грейвз, вы не можете представить, какой гнев и бессилие клокочет в моей груди, едва я только представляю это положение вещей, о котором вы меня так настойчиво вопрошаете и которое вы видите сами. Увы! наши воззрения схожи, а не бывает так, чтобы двоим мерещилось одно и то же, если, конечно, это не специально наведённый морок.

А каково было моё отчаяние, когда я понял, что многие маги не только не видят в магглах опасности, но даже весьма смутно подозревают об их существовании! В этом месте вы, возможно, решите, что мной движут исключительно возвышенные чувства и я желаю спасти своих соплеменников. Да, но не только это, прагматизм мне также не чужд. Магглов можно было бы уничтожить, пока это всё ещё нам под силу, однако я предлагаю всего лишь завоевать их, поработить, и поверьте, Империус это меньшее, что можно применить к этой заразе, расселившейся по миру и притесняющей нас!

Вы говорите о государственном устройстве. Но помилуйте, какое может быть у подданных государственное устройство помимо того, что они будут знать — ими правят сильнейшие? Разве вы, собирая муравьиный яд, ставите себе задачу установить в муравейнике управление по своему вкусу и заставить муравьёв выполнять не свои задачи, поклоняться не своей матке, а чему-то иному?

Страх и сила — вот что будет управлять магглами в новом мире, который я намереваюсь создать. Незачем рушить все эти королевства, империи и диктатуры, которые во множестве расплодились на земном шаре. Просто все люди на земле будут знать, кто их настоящий хозяин. Разумеется, следует принять некоторые меры, чтобы привести их к этой мысли. Явления, которые они не смогут объяснить, не в силах постичь магию. Разрушения со множеством жертв, словно удар молнии, который нельзя предотвратить и предугадать, — вот что заставит их пасть ниц. И тогда, поверьте мне, их игрушки, которые они мнят передовыми плодами технического прогресса, снова станут тем, чем и являются — только игрушками, бессильными против настоящего оружия.

Надеюсь, что картина, которую я нарисовал вам, достаточно вас впечатлила для того, чтобы я не потерял собеседника, который в кои-то веки разделяет мои убеждения.

Жду ваших соображений по этому поводу.

С уважением,

Геллерт Гриндевальд.

Геллерту Гриндевальду,

Марсель, Франция.

2 мая 1907

Нью-Йорк, США.

Милостивый государь,

Отдаю должное вашему красноречию: описанная вами картина и впрямь ужасает. Пожалуй, человека более впечатлительного она могла бы и вовсе ввергнуть в глубочайшее отчаяние. Во мне же, признаться, взыграло чувство противоречия, требующее доказать вам, что не все потеряно, что не время ещё сдаваться и терять надежду.

Будь у меня хоть малейшие к тому основания, я с радостью последовал бы этому порыву — даже сознавая, что мне едва ли удастся превзойти вас в красочности описаний и яркости образов. Но увы, я вынужден с сожалением признать, что славой прогрессивного государства магическая Америка во многом обязана тому, что успевает опередить Европу в совершении тех же самых ошибок. Справедливости ради я все же должен отметить, что поводов упрекнуть магическое сообщество своей родины в косности у меня и впрямь найдется немного: столкнувшись с какой-либо угрозой своей безопасности, оно немедля дает ответ… вот только я не могу назвать это достоинством, помня о том, каким чаще всего этот ответ становится.

Закон Раппапорт является, по моему скромному мнению, ярчайшим примером этой закономерности. История его возникновения по-своему поучительна и напоминает нам о том, к чему может привести неумение — или нежелание — подумать о последствиях; однако отчего-то все мигом забывают об этом, когда речь заходит о последствиях самого закона Раппапорт.

И самым тревожным из них я полагаю возводимое в ранг добродетели невежество. Глупо было бы отрицать, что не-маги, в европейской традиции именуемые магглами, являются частью нашего мира — и, несмотря на ограниченность их восприятия и возможностей, весьма существенной частью. Многие же из моих законопослушных знакомых склонны пренебрегать этим фактом, словно бы полагая, что за стенами Вулворт-билдинг в принципе не может обнаружиться ничего достойного внимания. Будь это единичный случай, я просто не стал бы беспокоиться, сочтя всего лишь особенностью личных вкусов собеседника. Однако набирающая обороты мода на пренебрежение не-магами кажется мне столь же чреватой, как и её неразлучная сестра-близнец — мода на преклонение перед ними.

Говоря откровенно, меня порой настигает искушение счесть, что эти два столь удачно дополняющих друг друга явления — плод чьего-то недоброго разума, вознамерившегося надеть на магическое сообщество узду и играть им, дергая то за один повод, то за другой. Однако стоит секундной слабости миновать, и я с печалью признаю, что никакого злого гения нет, и причиной всему лишь леность мысли и духа тех, кому природой дана была возможность править самой реальностью.

И поверьте мне, для этого вовсе нет нужды тратить столько сил на то, чтобы внушить тем же не-магам трепет и почтение к магии. Вспомните: ведь это именно в их культуре — любой из них, какую ни возьми — неизменно присутствует некая внешняя воля, устанавливающая законы и правила. В свое время меня глубоко поразила столь любимая ими концепция греха: я долго не мог постичь, как можно подменять осознанность и понимание сухими формулировками религиозных догматов — многие из которых к тому же совершенно абсурдны. Но тем не менее вполне очевидно, что каким-то образом не-маги все же чувствуют несовершенство своего восприятия — и пытаются посильными им средствами разрешить эту проблему. Магам следовало бы проникнуться сочувствием к тщетности их попыток и явить им ту высшую силу, отсутствие которой порождает в их душах эту яростно требующую заполнения пустоту. Однако волшебное сообщество который век бежит от этой ответственности, изобретая все более и более нелепые оправдания своей вялости.

Вы говорили о чувстве вины за собственную силу — но я едва ли могу представить даже самого забитого из знакомых мне магов стыдящимся именно этого. Однако в нашем сообществе по неведомым мне причинам прижилась ещё одна совершенно нелепая немажеская идея, гласящая, что следует стыдиться отличия — и именно наше отличие от не-магов теперь смущает и сбивает с толку наших сородичей.

Хотелось бы мне знать, когда же из тех, кто являл собой право и закономерность, мы превратились в детей, ждущих указаний со стороны.

Возвращаясь к вашему письму, должен сказать, что сравнение с кошками и муравьями, при всей его выразительности, кажется мне недостаточно точным. В отличие от упомянутых вами созданий, не-маги все же наделены разумом, хотя помнящему о своей истинной сущности волшебнику он и кажется весьма своеобразным. Полагаю, низводить их до положения домашних животных было бы попросту непрактично, хотя позволять им те вольности, какими пользуются, скажем, гоблины, тоже едва ли стоит.

Вы совершенно правы в том, что нет нужды в уничтожении уже созданных ими общественных структур: в каждой из них уже есть для нас есть место, достойное наших возможностей. Все, что нам остается — доказать, что оно наше по праву… и в первую очередь не не-магам, а нашим собственным сородичам. А они, увы, не слишком жаждут прислушиваться к отличающимся от привычного мнениям по данному вопросу.

Полагаю, вы обнадежите меня тем, что решение и этой проблемы вполне для вас очевидно, и с нетерпением жду этого момента.

С уважением,

Персиваль Грейвз.

Персивалю Грейвзу,

Нью-Йорк, США.

8 августа 1907

Лиллехаммер, Норвегия.

Милостивый государь,

не скрою, что ждал вашего письма с некоторым опасением, что нарисованные мной картины могут вас отпугнуть и побудить закрыться с тем, чтобы не видеть тех ужасов, которые неизбежно возникнут в вашем воображении, ведь вы уже показались мне человеком, который умеет смотреть вперёд и просчитывать последствия.

Итак, мы с вами уже более-менее сошлись в видении роли магглов, единственно, что я не согласен с вами в том, что им нужно давать какие-то права и свободы в принципе. Разве не волшебники станут полноправными хозяевами в новом мире, свободном от предрассудков? В таком случае и всё, что ранее принадлежало магглам, будет принадлежать магам. Вы скажете, а как же частная собственность, как же право на жизнь, работу, жилище? Что же, отвечу вам: то, что представляется мне, это мир, в котором магглы по-прежнему невидимы для магов, с той лишь разницей, что теперь маги будут знать о них и полноправно владеть всем, что у них есть, как бы из милости отдавая им во временное пользование. Это касается жилищ, пастбищ, угодий и всего, что представляет собой движимое и недвижимое имущество. Проблемы же магглов и сейчас волнуют меня лишь в той мере, в какой они способны стать проблемами магов. А что касается их собственных, личных проблем, то это их частное дело, которым они будут заниматься сами, ведь хозяину нет никакой нужды вникать в проблемы раба, который к тому же почти бесполезен. Разумеется, для поддержания нужного трепета и уважения стоит периодически устраивать судебные процессы, на которых маги будут решать споры между магглами, которые те сами рассудить не смогут; признаюсь, приятно будет оказаться последним приютом справедливости в глазах этих несчастных. Всё это, разумеется, будет сделано лишь для того, чтобы напоминать о своей власти и разуме, превосходящем маггловский, и для того, чтобы удерживать под надёжным контролем некоторую их часть из тех, кому особенно будет нужна сильная рука.

Более того, все благодеяния, которые волшебники будут оказывать своим подданным, будут нацелены лишь на это — на то, чтобы магглы преклонялись перед нашей силой. Если для этого потребуется исцеление больных — пожалуйста, если разрушение и убийства — за этим тоже дело не станет.

Однако вы говорите о том, что запугать магглов и заставить их повиноваться — это только полдела. Необходимо встряхнуть магическое сообщество и показать ему настоящую опасность, а это сделать много труднее. Что же, кое-какие идеи у меня есть. Я немного знаком с историей Салемского процесса (несомненно, вы сможете просветить меня несоизмеримо подробнее) и в общих чертах имею о нём представление. Так вот, мистер Грейвз, представьте себе, что уже в наши дни по всей Америке вспыхнут сотни таких же процессов, где магов и волшебниц будут судить за колдовство, за то, что они посмели жить рядом с простецами, тем самым тая в себе огромную для них опасность, а толпы разгневанных не-магов будут требовать немедленной смерти носителей столь странного и опасного дара. Представьте себе переполненные залы суда и суды Линча, которые, как мне известно, у вас практикуют до сих пор (хотя могу и ошибаться — даже если нет, думаю, американцы быстро вспомнят столь славную традицию). Представьте себе детей, отнятых у родителей и разбросанных по отдалённым и неприветливым церковным приютам с тем, чтобы заставить их перестать быть теми, кем они родились по праву; представьте себе павшие чары, которые откроют магглам ваши жилища и публичные здания, представьте горящие библиотеки, полные бесценных книг, — и вы поймёте, что тот самый Салемский процесс был только единичным симптомом одной тяжёлой и долгой болезни. Закон Раппапорт лишь отсрочил наступление кризисной фазы, но не излечил совсем.

Немного иначе обстоит дело в Европе: здесь миры магов и магглов связаны теснее, чем у вас, и магглорожденный волшебник не разрывает все связи с семьёй, становясь сиротой при живых родителях. Но количество магглов, которые хранят тайну своих родственников, ничтожно, а вот число тех из них, кто предпочёл отвернуться от члена семьи, который не соответствует их представлениям о том, каким должно быть сообразно их морали, тем не менее, велико.

Таким образом можно считать разницу в отношениях между магическим и маггловским сообществами Европы и Америки довольно ничтожной. В то же время осмелюсь вам напомнить, что именно в Европе зародилось такое явление, как инквизиция, и не стоит обольщаться нынешней терпимостью и способностью принимать иное, якобы свойственной современным европейцам. Ничего этого нет и в помине; до сих пор человек с иным цветом кожи, появившийся в обществе, вызовет недоумение и брезгливость, если только он не высокопоставленное лицо — в таком случае большинство магглов постараются закрыть глаза на его непоправимый недостаток. Что тогда говорить о магах, которые отличаются от магглов гораздо большим, чем цвет кожи? Инквизиция восстанет, дай только повод, и не всякий маг похож на Венделину Странную, чтобы относиться к этому несерьёзно.

Так вы спрашиваете меня, как бы я решил проблему трусости магов перед большим миром, который они не знают и не понимают, но который они способны взять, как трофей, стоит им захотеть? Итак, я отвечу — это должно быть действие, прямо подводящее черту под старым миропорядком, такое, чтобы у седобородых приверженцев того, чтобы всё оставалось как есть, не было ни малейшего шанса вернуть всё назад. Это должна быть всемирная катастрофа и революция, подобная той, о которой сейчас говорят адепты коммунизма. Признаюсь, я, хоть и отстранённо, но изучаю мир магглов и примерно представляю, какие идеи сейчас царят в их умах, чтобы использовать по-своему; видите ли, некоторые из них захотели равенства для всех, благ для всех и уничтожение классового общества, как будто опыт прошлых революций их ничему не научил. Как будто никто не понимает, что стоит поставить рядом двух случайно выбранных людей — и тут же окажется, что один из них умнее другого, другой богаче первого и так далее.

К слову сказать, та война, которая грезится мне, будет последней войной, ибо далее я собираюсь искоренить сам предмет того, за что стоит воевать, а именно — собственность и власть, ведь они больше не будут доступны магглам, способным устроить войну из-за неосторожно сказанного слова.

И тогда в мире будет царить только магия, которую больше не будет нужды скрывать, и каждая из этих магий будет иметь право на существование, и классическая, которую изучают в школах, и национальная, как, допустим, магия североамериканских индейцев (здесь я также смею надеяться на некоторые сведения, которые вам могут быть известны, в отличие от меня), и осколки древних ритуальных культов, ещё бытующие в некоторых полудиких общностях арабского Востока и Африки, и почти забытая на территории Европы специальная женская магия, в которую ни одна ведьма, её практикующая, не посвятит ни одного мужчину — я и сам догадался о её существовании лишь по косвенным признакам; также говорю я и об изменении реальности с помощью глубочайших медитаций, как принято в Азии, и о более похожей на классическую азиатской магии, в которой, впрочем, волшебной палочкой служит сорванная свежая ветвь, — итак, я говорю обо всём этом, и, мысленно окинув взглядом земной шар, вы поймёте, что магия наполняет мир так же, как наполняют его воздух и вода, и пытаться прятать магию — величайшее из кощунств, какие только можно представить.

Так что же скажете вы в ответ на мои излияния, довольно откровенные с учётом того, что мы так мало знаем друг друга и друг о друге? Подвергнете ли их критике, отшатнётесь в ужасе и предпочтёте вести прежнюю жизнь или последуете за мной на пути к новому миру?

С уважением,

Геллерт Гриндевальд.

Геллерту Гриндевальду,

Лиллехаммер, Норвегия.

19 ноября 1907

Нью-Йорк, США.

Милостивый государь,

Вы, право слово, склонны преувеличивать как мою впечатлительность, так и моё малодушие. Раз уж передо мной встала проблема, явно требующая решения, я не стану ни бежать от неё в ужасе, надеясь, что она разрешится сама собой, ни отмахиваться, полагая, что обязанность найти решение возьмут на себя другие.

Говоря откровенно — даже будь я склонен поступать подобным образом, вы пока не убедили меня в том, что и впрямь готовы возложить на себя это бремя. Хотел бы я вернуть вам ваши же комплименты, но, увы, не нахожу в себе мужества для столь бессовестной лести — ибо стоит перейти от общей картины к деталям, как становится ясно, сколь идеалистичны ваши представления о человеческом обществе и логике его существования.

Вы говорите, что волшебники станут полновластными хозяевами нового мира — и тут же предлагаете им вести себя так, что потеря обретенной наконец власти станет лишь вопросом времени. Отдаете ли вы себе отчет в том, что власть нужно не только взять, но и удержать? И это проблема не только силы — за нею, полагаю, дело не станет, — но также труда, благоразумия и внимательного, вдумчивого отношения к своему имуществу. И неважно, каким оно будет — движимым или недвижимым, одушевленным или нет, разумным или же неспособным даже на примитивную мысль — поверьте мне, никакое, даже самое незначительное хозяйство не прощает небрежения.

Безусловно, здесь необходим разумный подход, поскольку, как вы справедливо заметили, правитель не обязан и, более того, не должен вникать во все без исключения проблемы своих подданных. Однако оставлять оные вовсе без внимания — по небрежности или же неумению — совершенно недопустимо.

Кроме того, тот трепет, который потребно внушить упомянутым подданным, должен быть не самоцелью, но инструментом. И как любой инструмент, применять его нужно будет взвешенно и с умом, не поддаваясь искушению использовать его лишь потому, что у вас появилась такая возможность.

Увы, но я слишком часто вижу, сколь малая часть магов способна уяснить этот несложный, казалось бы, принцип.

Что же до вероятности повторения Салемского процесса, пусть даже и в не столь чудовищных, как в вашем описании, масштабах… я был бы трусом и глупцом, если бы вздумал утверждать, что это совершенно невозможно. И это тот исход событий, который я — чего бы это от меня ни потребовало — намерен предотвратить.

Мне жаль вас разочаровывать, но в некоторых отношениях волшебники и не-маги схожи куда более, чем предполагает описанная вами картина всеобщего мира и благоденствия. Пускай у не-магов не останется личной собственности; однако о том, чтобы лишить магов того, чем они владеют, вы не заговаривали — да вам это и не удастся. А значит, предмет возможного конфликта никуда не исчезнет. Будьте уверены, волшебники не хуже немажи умеют делить земли, власть и фамильные секреты.

Я нахожу вполне здравой вашу мысль о том, что нельзя оставлять приверженцам прежнего порядка никакой возможности для отступления. Однако глобальная катастрофа, полное уничтожение всего, за что они могли бы уцепиться, всё же кажется мне инструментом не слишком подходящим. В конце концов, даже в нашем несовершенном мире — как вы писали в последних строках своего письма — есть множество вещей, достойных существования. Кроме того, вы рискуете некоторое время спустя обнаружить, что на месте ушедших в прошлое связей и обычаев выросло вовсе не то, что вы ожидали.

К примеру… возможно, вы сейчас в гневе отбросите моё письмо и обратите его в кучку пепла (о чем, возможно, позже пожалеете — восстанавливать уничтоженное огнём та ещё морока), но не всякое разделение магии есть всего лишь плод недомыслия, что требует немедленного искоренения. Я не говорю сейчас об упомянутых вами школах традиционного чародейства, и даже не о разделении магии на темную и светлую (разделение это, на мой взгляд, надуманно и во многом абсурдно, но это предмет отдельного, весьма продолжительного разговора) а о том, что любая магия — не только благо, но и оружие. В том идеальном мире, в котором каждый маг остро чувствует и осознает свою созвучность и сопричастность Вселенной, волноваться об этом не пришлось бы. Однако сейчас я то и дело вижу, что даже опытные чародеи глухи и неспособны прислушаться ко Вселенной, а потому совершенно не отличают магию, которую они клеймят темной лишь потому, что не понимают её законов, от той, что и в самом деле недопустима к применению, ибо искажает скрепы мироздания. Вопрос с чарами и ритуалами, предназначенными для причинения вреда, и того сложнее: я не настолько наивен, чтобы полагать, что в новом мире маги враз избавятся от этих искушений, однако численность волшебного сообщества слишком мала для того, чтобы мы могли оставить подобные явления совершенно без надзора.

Увы, в ваших речах я все ещё вижу больше вопросов, чем путей к решению, но все же не оставляю надежды переменить сию закономерность.

С уважением,

Персиваль Грейвз.

Персивалю Грейвзу,

Нью-Йорк, США.

4 марта 1908

Ловийса, Финляндия.

Милостивый государь,

напрасно вы полагаете, что я с самого начала думаю о людях лучше, чем они есть на самом деле, напротив, я давно отучился от этой пагубной привычки и предполагаю, скорее, худшее. К слову сказать, с удивительным постоянством люди оправдывают мои ожидания. Самое же неприятное в том, что сами о себе они мнения совершенно иного, случается им и называть себя храбрецами, когда они таковыми не являются.

Что до меня, то я не обольщаюсь насчёт того, что готов перевернуть миропорядок сию минуту, но однако я не собираюсь сдаваться и перед первым же препятствием, которое встретилось мне на пути.

Как велико искушение воскликнуть, что всё дело в людях, магах и магглах, и, освобождённый от рода человеческого, мир был бы гораздо лучше, однако я не стану поддаваться этой слабости, ведь тогда мне некем стало бы управлять, да и потом, с людьми гораздо интереснее, даже если они причиняют множество хлопот, обуреваемые своими мелкими страстишками.

Однако далее я вынужден потребовать от вас объяснений. О каком идеализме идёт речь? "Идеализм" подразумевает несбыточность планов и чаяний, известное прожектёрство, но я не погряз в мечтах, хотя одна из них и владеет моими мыслями всегда. Я намерен не просто прикрываться красивыми словами, а предпринимать действия, и даже уже предпринимаю. Я намерен стать таким лидером, за которым пойдут люди, я намерен вывести волшебников из тьмы к свету. Считая вас достаточно умным и искушённым собеседником, я предложил вам присоединиться ко мне и не отказываюсь от своих слов.

Каким именно образом я намерен сосредоточить власть в руках волшебников, я уже рассказал вам, пусть и в самых общих чертах. Человеком движут низменные страсти, и в то время как одних я считаю своим долгом от них пробудить, других я собираюсь погрузить в них ещё глубже. За время своей сознательной жизни я уяснил себе, что страстей таких существует несколько: это страх, алчность и похоть. Впрочем, вы можете взять маггловские религиозные тексты — там о них неплохо написано, и мой краткий список — это далеко не весь перечень страстей. Итак, на кого не подействует искушение похотью и алчностью, на тех подействует страх, а если найдутся такие бесстрашные, кто будет противостоять мне и против страха за себя и своих близких, умрёт или будет навеки заточён в тюрьму. Ибо я полагаю, что благо — заметьте, я говорю "благо", а не "добро" — это то, что доступно пониманию лишь некоторых, а так как многие не видят дальше собственного носа, их стоит подтолкнуть в нужном направлении. Однако вы напрасно беспокоитесь, я не намерен злоупотреблять своим положением, так как безвинные страдания живого существа не доставляют мне никакого удовольствия, даже если их необходимость продиктована какими-то высокими целями. Признаться, мне это даже неприятно, мало что может вызвать большую брезгливость, чем вид корчащегося от ужаса человека.

Что до управления той структурой, в которую я превращу разрозненные нынче государственные структуры, то я намерен окружить себя настолько умными и талантливыми людьми, насколько это возможно, с тем, чтобы они со всем тщанием помогали мне управлять объединённым государством.

Последние пятьдесят лет в воздухе витает необходимость перемен, которую чувствуют даже магглы, и я могу предоставить им эту возможность, главное, опять-таки, правильно сыграть на их страстях. Признаться, я с интересом прочёл работу Ф. Энгельса и К. Маркса "Манифест Коммунистической партии". Разумеется, многое на взгляд волшебника в этом небольшом труде — полная чушь, но есть там и здравое зерно. Советую приобщиться хотя бы к переводу, который, если не ошибаюсь, был сделан Говардом Мортоном в середине прошлого века.

Очень забавно было читать "Манифест", последовательно заменяя слово "буржуазия" на "маги", а "пролетариат" на "магглы"; не слишком забавно — если наоборот. Итак, если я что и вынес из своего беспорядочного чтения маггловских книг (работу под названием "Капитал. Критика политической экономии", признаюсь, не одолел вовсе — слишком скучно, как по мне), так это то, что перемены не за горами, и существующий у магглов капитализм только стирает границы. Разве не это же я хочу сделать? Ведь в империи границ не бывает вовсе.

Но неужели вы говорите о том, чтобы в целях предотвращения возможных конфликтов лишить собственности совершенно всех? Если постараться, я мог бы это сделать, но ведь то, что принадлежит всем, не принадлежит в то же время никому и потому приходит в запустение. Более того, вполне возможны конфликты из-за права на временное пользование, а это значит, что у проблемы должно быть какое-то совершенно иное, радикальное решение. Ведь алчность, которую я намерен использовать, чтобы поработить магглов, может обернуться против волшебников. Кто знает, как они поведут себя, обнаружив, что в их власти огромные территории, заводы, здания, предметы национального достояния и прочее? Больше всего мне не хотелось бы разнимать грызню между своими же, в то время как оставленные без присмотра магглы изобретали бы против нас новое оружие.

А вы в конце вашего письма опять возвращаетесь к тому, что всё дело не столько в магглах, сколько в волшебниках. Но тут уже я волен спросить: а что бы вы сделали с умами тех, кто мешает восстановлению справедливости и построению верного общественного строя? Неужели вы считаете допустимым переделать умы взрослых магов, уже сформировавших своё отношение к миру и которые будут сопротивляться изменению порядков? Пока оставим в стороне крайние меры, но неужели вы скажете, что единственный вариант — заняться воспитанием своих сторонников с малолетства? Это было бы забавно, но увы, никогда не видел себя в роли учителя.

Итак, насколько я вижу, мы столкнулись с некоторыми проблемами, но если вашей целью и было очертить круг проблем, то считайте, мы их очертили.

С нетерпением жду ваших соображений по этому поводу.

С уважением,

Геллерт Гриндевальд.

Геллерту Гриндевальду,

Ловийса, Финляндия.

19 июня 1908

Нью-Йорк, США.

Милостивый государь,

Я вполне разделяю ваши опасения, поскольку и мне доводилось не раз встречать людей, чьи представления о себе разительно отличались от реальности. Однако и у них, как оказалось, было чему поучиться: именно эти знакомства и привели меня к мысли о том, что опровергать предубеждения собеседника следует не речами, но деяниями… но прежде всего нужно взвешенно рассудить, а стоит ли тот подобных усилий.

Ваши амбиции, безусловно, внушают уважение, как и ваша уверенность в себе, однако я осмелюсь все же призвать вас к осторожности. История — как магическая, так и немажеская — знает немало примеров того, как вожди, поднимавшие в бой армии и сокрушавшие государства, в конечном итоге оказывались не более чем знаменем и ширмой для своих столь же талантливых, но более рациональных соратников. Признаться, я испытал бы некоторое сожаление, увидев в подобном положении и вас.

Полагаю своим долгом поблагодарить вас за предложение присоединиться к вам в труде над волнующими нас обоих проблемами. Как знаком вашего уважения и интереса я безмерно оным польщен; в ином же, более практическом отношении оно, увы, не имеет особого смысла.

Как вам известно, жизнь моей родины никогда не была проста и безмятежна. Ещё совсем недавно, менее двух веков назад, её жители, как обладавшие магическим даром, так и лишенные его, отстаивали свою независимость от метрополии и навязанных ею правил. У не-магов, если мне не изменяет память, это заняло около восьми лет; волшебники, конечно же, управились быстрее, но и им пришлось уплатить немалую цену за свою свободу. И отречься от неё ради призрачной возможности упростить решение вставших передо мной задач означало бы проявить неуважение к доблести и труду моих предков. Полагаю, вы понимаете, что я нахожу это совершенно неприемлемым.

Между тем, я действительно рад видеть, что вы обратили внимание на слабости и недостатки тех, кого нам предстоит направить на новый путь. Вы совершенно правы в том, что инструмент более легкий в применении трудно даже вообразить; однако позвольте все же напомнить вам о том, что порывы и стремления, которые принято причислять к категории благородных, способны послужить нашей цели ничуть не хуже. Более того, что при умелом использовании они могут показать себя средством даже более удобным, чем упомянутые вами страсти.

Искренне веря в то, что творит добро, человек становится способен на великие свершения и, столкнувшись с трудностями, проявляет стойкость куда большую, чем любой стяжатель или честолюбец. Вдобавок люди, ведомые благородными стремлениями, не теряют ни воли к действию, ни творческого взгляда на поставленную им задачу, как нередко случается с теми, кто парализован страхом или ослеплен алчностью. Единственным, что потребуется тогда от нас с вами — это убедить ихв том, что благородна и достойна служения именно наша цель.

Однако не следует забывать и о вероятностях не столь радужных. Человеку свойственно разочаровываться — но случись ему потерять веру в свою идею, и он немедля лишится изрядной доли своей прежней силы, а потому уже не будет представлять существенной угрозы для общего дела.

Я упоминал в прошлых своих письмах к вам о том, сколь тяжелым бременем ложится на магическое сообщество Америки закон Раппапорт. Совершенствуясь в искусстве камуфляжа — волшебники на улицах наших городов могут привлечь внимание разве что легкой эксцентричностью наряда, не особенно выделяясь из толпы, — маги вместе с тем совершенно не проявляют интереса к тому, что стоит за внешним благолепием окружающего их мира. Многие и вовсе не дают себе труда задумываться о его существовании, довольствуясь чужими речами — и не подозревая о том, насколько слепы избранные ими поводыри. Те же, в свою очередь, пренебрегают реальным положением дел, предпочитая говорить лишь то, что от них хотят услышать.

Печальней всего видеть то, какие именно призывы сейчас склоняют к себе слух магического сообщества. В последние несколько лет я пристально слежу за тем, кто именно возвышает голос в собраниях волшебников — и все они, как один, твердят об угрозе, о необходимости вести себя тихо, о том, что мы слабы и неспособны повернуть течение нашей истории к лучшему. Я тщусь понять, отчего эти речи столь приятны тем, в чьей власти сокрушать континенты и двигать горы, но не могу отрицать фактов: ораторов, убеждающих нас в нашем бессилии, слушают, и слушают с каждым годом все охотней.

Ваш интерес к проблеме делает вам честь, однако, искренне уважая проявленное вами терпение, я все же должен остеречь вас от слишком глубокого погружения в немажеские теории. С упомянутыми вами трудами я знаком и также нахожу, что в них есть здравое зерно; однако не-маги склонны ограничивать свои рассуждения материальным миром как единственно им доступным. Волшебнику не пристало совершать те же ошибки, сводя все закономерности жизни общества к вопросам владения той или иной собственностью.

Предупреждая ваши возможные вопросы, отмечу, что религиозные труды немаговских доктрин в большинстве своем впадают в иную крайность, и оттого столь же бесполезны. Увы, сударь, нам не приходится ждать готовых ответов на наши вопросы, мы должны будем сотворить их сами.

И, боюсь, нам никак не избежать необходимости найти решение и для проблемы воспитания грядущих поколений. Не рискну строить предположения о том, каковы ваши планы на дальнейшую жизнь; что же до меня самого, то я намерен жить долго и благополучно и собственными глазами увидеть, как внуки и правнуки моих ровесников будут ходить по улицам, приветствуемые с тем почтением, на которое имеют право благодаря своему магическому дару. А значит, уже сыновья и дочери упомянутых ровесников должны осознать истинное свое место в этом мире.

Задача эта, как вы, полагаю, понимаете не хуже меня, весьма непроста. Увы, я также обделен педагогическим даром и не имею к тому призвания… что, впрочем, означает лишь то, что нам следует найти способ не столь очевидный.

С теми же, кто успел повзрослеть и увериться в том, что постиг суть мироздания, потребуется говорить иначе. Я уверен, что многие из них и сами будут рады причаститься к строительству нового мира; кого-то можно будет убедить… но найдутся и те, кого придется просто поставить перед фактом, явно и неоспоримо продемонстрировав им, что не в их силах нам помешать. Кто-то сдастся быстрее, другие станут сопротивляться упорно и яростно, однако в конечном итоге все они вынуждены будут смириться с неизбежным.

Что же до способов достижения этих целей, то их ещё только предстоит избрать, и я искренне надеюсь, что вы соблаговолите разделить со мной ваши соображения по данным вопросам.

С уважением,

Персиваль Грейвз.

P.S. Позвольте полюбопытствовать, к какой же категории живущих вы причисляете себя, если, говоря о полном уничтожении магов и магглов, вы явно полагали остаться совершенно невредимым?

Персивалю Грейвзу,

Нью-Йорк, США.

12 октября 1908

Утрехт, Голландия.

Милостивый государь,

сперва письмо ваше вызвало во мне ярость, после чего мне понадобилось некоторое время на то, чтобы восстановить его из пепла. Итак, я отвечу вам так, как сочту нужным, и, возможно, это окончательно отвратит вас от меня и моих идей; этого я не знаю, но буду с вами откровенен.

Плевать мне на магов и ещё более — на магглов, всё это никчёмные людишки, одни одарённые более, другие менее, и пусть магглы тоже имеют свои таланты, они остаются никчёмными тварями. С ранних лет я познавал свои возможности и силы и нашёл наконец, что они безграничны, вот этим я отличаюсь и от тех, и от других, да что уж тут скрывать и от вас, мой любезный собеседник.

Более всего на свете я хочу вознестись на вершину и стоять там, обозревая подчинённые мне земли и народы, наслаждаясь своим могуществом, и мне всё равно, как вы это назовёте. Всё, что окружает меня, в моих глазах только инструмент к достижению цели. И ваш интерес, как бы ни был он мне приятен, являясь предвестником будущего поклонения, всего лишь свидетельствует о том, что я прав, и тешит моё самолюбие. Да, мне ещё только предстоит обрести полновесное могущество, однако всех своих секретов я вам раскрывать не стану.

Думайте обо мне что хотите, милостивый государь, но я сделаю то, что собираюсь сделать! Вы скажете, что я начитался маггловской низкопробной литературы из той, что они называют философией, хотя я бы скорее назвал это философией, облечённой в поэтическую форму (это вам не скучнейший "Капитал"), однако на философию и её создателя мне также плевать. Я взял то, что счёл нужным, как делаю всегда, и употребил на пользу для своего ума.

Вы спрашиваете, к какой категории ныне живущих я себя отношу? Так вот — ни к какой, я ставлю себя вне категорий, надо всеми, если вам будет так угодно, и если вы примете своё положение в шаге от вершины, то я обещаю вам все блага, какие только будут в моей власти. Видите, я всё ещё протягиваю вам руку, несмотря на то, что вы считаете этот жест формальным, несмотря на то, что вы сочтёте меня безумцем, как считали до этого почти все, с кем я имел несчастье поделиться своими мыслями.

Итак, я стою над категориями, при этом считаю нужным особо упомянуть, что не считаю себя ни тёмным, ни светлым магом, так как эти два понятия слиты для меня воедино и только в единстве того, что мы зовём тёмной и светлой магией, можно познать суть магии вообще. Да, тёмная магия якобы призвана причинить вред, но разве нельзя нанести вред простым Агуаменти и разве нельзя спасти жизнь с помощью запретного ритуала, за которое положено заключение в тюрьму?

Свобода — однозначно, да, это свобода, о которой вы говорите, только мы с вами толкуем её понятие. Я вижу её шире, вижу её безграничные возможности, и она влечёт меня.

Добрые намерения? Да, пусть будет так, вы подали мне мысль, которая способна мне послужить. Но всё же осмелюсь заметить, что это только те несчастные, которые станут орудием в моих руках, будут думать, что ими движут добрые намерения. На самом деле это всё та же алчность, стяжательство, честолюбие. Скажете, я неправ? Но увы, никогда не встречал совершенно бескорыстных людей. Всем что-то нужно, и в этом их слабость. Они говорят об истинной любви и воспевают её, но они корыстны по своей природе. "Будь таким, каким я хочу", — говорят они объекту своей страсти, и, если он не таков, разочаровываются. "Я буду таким, каким ты меня видишь, а ты за это плати мне своим вниманием, подарками, статусом, временем", — отвечает вторая сторона. О, как я смеялся, когда, наблюдая за этими зверюшками, понял, что они даже не осознают происходящего! Они живут как во сне, мистер Грейвз, этим всё и объясняется! Ваши затруднения насчёт соотечественников легко разрешимы. Просто примите тот факт, что они существуют в мире, отличном от нашего, хотя движутся, ведут осмысленные беседы и существуют в одном с нами пространстве. Их разум погребён под разрозненными обломками того, что они зовут традицией, того, что им вложили в головы их воспитатели, запретив думать и анализировать. Только некоторым суждено очнуться от этого сна и в ужасе оглядеться вокруг.

И, зная это, я думаю: а стоит ли будить остальных?

С уважением,

Геллерт Гриндевальд.

Геллерту Гриндевальду,

Утрехт, Голландия.

30 января 1909

Новый Орлеан, США.

Милостивый государь,

Примите мои заверения в том, что я безгранично ценю вашу откровенность. И во имя испытываемого к вам уважения очень постараюсь не продешевить, когда придет час определить оной более конкретную стоимость.

Простите великодушно, это была шутка. Скорее всего, не слишком удачная, и я вновь приношу вам свои извинения на случай, если из-за неё вы оказались вынуждены утруждать себя восстановлением сего письма из пепла.

Если же говорить всерьез: вы были правы, я и впрямь почти готов счесть вас безнадежным безумцем — но безумие само по себе вовсе не отрицает величия. Возможно даже, является его неотъемлемой частью; как вам наверняка известно, многие из тех, что славятся в веках, мыслили… мягко говоря, весьма своеобразно. Впрочем, далеко не каждый безумец становится великим — большая часть их гибнет без чести и славы или же влачит жизнь столь же жалкую, как и окружающие оных посредственности.

Я не стану заявлять, что совершенно не понимаю ваших желаний и сам никогда не испытывал подобного. Однако далеко не всякий маг будет готов отнестись к вашим стремлениям с пониманием — скорее уж они поспешат осудить вас и отречься как от вас, так и от ваших идей, воплощение которых могло бы пойти им же во благо. И посему ваша отважная открытость в долговременной перспективе выглядит не слишком благоразумно. Надеюсь, в дальнейшем вы проявите большую осмотрительность и продуманность в выражениях.

Я хотел бы разделить вашу веру в то, что одного лишь умения взглянуть на окружающий мир без предвзятости будет довольно для того, чтобы осознать необходимость перемен. Моя профессия не способствует долгой жизни подобных иллюзий — пусть даже самому мне в силу незначительности прожитых лет ещё случается впасть в оптимистические заблуждения, но мои умудренные опытом коллеги по большей части демонстрируют завидную трезвость мысли, плавно переходящую в откровенный цинизм.

Однако меня весьма печалит то, что этот факт ровным счетом ничего не меняет. Отчетливо сознавая несовершенство окружающего их мира, эти люди предпочитают искать не решение, а оправдания своему бездействию — и вполне преуспевают, убеждая себя в том, что сие несовершенство и есть должный порядок вещей.

…Признаться, здесь я вымарал изрядный кусок своего письма — ибо количество ядовитых, саркастичных метафор в оном переходило все границы, превращаясь в совершенно недопустимое для джентльмена дурновкусие. Злиться из-за очевидного бессмысленно — и очевидно, что трезвость суждений вовсе не равняется осознанию того, как необходимо действие. И, увы, ещё менее равна готовности действовать.

Между тем, я был приятно удивлен вашим высказыванием об относительности принятой ныне классификации темной и светлой магии. Вы совершенно правы в том, что она насквозь условна (к слову, на днях мне и впрямь довелось увидеть жертву убийства, совершенного при помощи Агуаменти; после недели в луизианских болотах он выглядел точь-в-точь как любой другой утопленник), однако условность эта будет существовать до тех пор, пока удобна власть предержащим.

Прекрасный повод стать одним из них, не так ли?

В заключение же сообщу, на случай, если это не было вполне ясно из прошлых моих писем: мистер Гриндевальд, мне по большому счету нет дела до причин, побуждающих вас стремиться к власти — до тех пор, пока меня устраивают результаты, к которым должно привести употребление вами оной. Вместе с тем я действительно благодарен вам за откровенность, ибо она несколько прояснила для меня не только цель, но и вероятные методы ваших действий. Кланяться вам я не намерен и не вижу смысла возвращаться к этому вопросу прежде, чем объединенная под вашим руководством магическая Европа докажет свою ведущую роль в мире. Впрочем, даже в этом случае я и отвечу вам точно так же.

Искренне надеюсь, что задетое самолюбие не помешает вам продолжить нашу в высшей степени познавательную переписку.

С уважением,

Персиваль Грейвз.

Персивалю Грейвзу,

Нью-Йорк, США.

24 апреля 1909

Люксембург, Люксембург.

Милостивый государь,

прошу вас пояснить свою мысль и развить её далее. Правильно ли я понимаю, что в то время, когда я предлагаю вам сотрудничество, вы отвергаете это предложение и настаиваете на... соревновании? Или вы даже намерены использовать меня в своих целях? Учтите, что я не потерплю подобного обращения, и буде нам случится встретиться на дуэли, чего я не исключаю, в случае, если вы так же будете неосторожны в выражениях, вы быстро убедитесь в том, кто и кого здесь вправе использовать.

Я прощаю вам эту неосторожность, но впредь учтите, что я много сильнее вас и любого другого мага, и вам может представиться возможность усвоить это на собственном опыте.

Мне прекрасно известно, кто вы такой и из какой семьи происходите, известно мне и то, что вы продолжаете династию авроров; если вы думаете, что меня это всё отпугнёт, то вы ошибаетесь. В конце концов, и вы сами изложили свои мысли на бумаге, одно содержание ваших писем ставит вас в гораздо более уязвимое положение, чем меня — моих.

С уважением,

Геллерт Гриндевальд.

Геллерту Гриндевальду,

Аликанте, Испания.

6 июля 1909

Нью-Йорк, США.

Милостивый государь,

К стыду своему должен признать, что плохое знакомство с европейской манерой общения сыграло со мной злую шутку. Посему поспешу как можно скорее разъяснить возникшее недопонимание.

Я вовсе не настаиваю на том, чтобы мы с вами становились соперниками. Общей нашей цели это вовсе не пойдет на пользу, скорее уж наоборот — а она стоит превыше амбиций отдельных людей, будь то я, вы или любой другой волшебник из числа живущих или ещё не рожденных.

Вместе с тем, вполне отдавая себе отчет в обширнейших перспективах нашего сотрудничества, я все ещё затрудняюсь определить, каким именно образом оное сотрудничество следовало бы организовать. В конце концов, разделяющего нас с вами океана никто не отменял, а водная преграда подобной протяженности представляет собой значительное препятствие что в физическом, что в магическом смысле. Впрочем, если предложение ваше заключается именно в этом, то я уверен, что вместе мы сумеем найти решение всех технических проблем.

Если же я наговаривал на себя напрасно, и вы и в самом деле намерены упорствовать в стремлении доказать мне свое превосходство… то, Мерлина ради, предоставьте наконец хоть какое-то обоснование оному!

Дабы не вынуждать вас повторяться, уведомлю, что апелляцию к личному могуществу я заметил. Однако нынешний наш способ общения налагает некоторые ограничения, и у меня нет возможности каким-либо образом убедиться в истинности ваших заявлений. Не то чтобы это и впрямь имело значение: мы с вами, в конце концов, взрослые люди, а не юнцы, едва переступившие порог своей первой магической школы. Им ещё простительно полагать, что, решая свои разногласия с помощью дуэлей, они и впрямь способны что-то изменить; нам не пристали же подобные заблуждения. (О случаях, когда некий ритуал требует именно дуэли, пока умолчим; это вопрос совершенно иного порядка).

Кроме того, возлагать же задачу по изменению мира на одного-единственного мага, сколь бы могуч он ни был, представляется мне по меньшей мере ненадёжным. Никакая сила, увы, не гарантирует неуязвимости, и случись сему абстрактному магу пасть — дело его жизни падет вместе с ним.

Некоторое количество преданных сторонников могло бы решить эту проблему. Следует только помнить, что люди, которые выбирают себе предводителя, руководствуясь лишь его силой, крайне редко принадлежат к числу тех, чьей поддержкой стоило бы гордиться. Тех же, кому не зазорно будет вверить свое дело — пусть даже временно или в малой его части — как правило, больше волнует другое: насколько ясно их предводитель видит свою цель и знает ли он, как добиться этой цели — благодаря своей силе или же любым иным способом.

Однако как раз от обсуждения этих тем вы неизменно уклоняетесь, вынуждая меня подозревать, что вы либо не знаете ответов на мои вопросы, либо не желаете их со мною разделить. Разумеется, вы имеете полное на это право — но к чему тогда предлагать мне сотрудничество?

Искренне надеюсь, что вы соизволите разрешить мои затруднения, либо разъяснив ваши намерения в выражениях, подобающих разумному человеку — либо отказавшись как от подобных разъяснений, так и от дальнейшего общения.

С уважением,

Персиваль Грейвз.

Персивалю Грейвзу,

Нью-Йорк, США.

12 сентября 1909

Аликанте, Испания.

Милостивый государь,

читая ваше письмо, я не мог избавиться от одной мысли, которая преследовала меня уже некоторое время: неужели вы всё это говорите серьёзно? В каждом вашем слове мне чудится некий подвох, и причиной тому ваша непреходящая серьёзность. В то время как я уподобляю себя пылающему огню (признаюсь, мне это сравнение льстит), вас я вижу холодным камнем. Знаю, что в магическом плане это сравнение не имеет никакого смысла, но теперь, умерив свой гнев на вас, я несколько прозрел и мне стало легче вас понимать.

Итак, пока мне позволяют переменчивые обстоятельства и собственное настроение, я вкратце постараюсь развеять ваши сомнения в моей несостоятельности. Да, я горжусь своим магическим даром, но осознаю, что сила это ещё не всё. Некоторые обстоятельства в недавнем прошлом ясно дали мне это понять.

Хотел бы я нашего с вами соперничества? О, несомненно, но лишь в рамках приличия и в рамках обстоятельств. Согласился бы я на дуэль? Естественно, но предпочёл бы не убивать вас. Редко когда встретишь такого строптивого, но в то же время приятного собеседника. Ваши письма будят во мне самые разные чувства, а это куда лучше, чем если бы они вызывали только досаду и равнодушие. Мы оба молоды; возможно, нам удастся совместно выработать и новые идеи того, как лучше захватить мир и им править.

Вы спрашиваете меня о целях и о средствах, но ответ вы отчасти знаете и сами. Мы немного касались этих тем в предыдущей переписке. Моя цель — поставить магглов на место и сделать их теми, кем они являются по сути, — людьми второго сорта, слугами магов. Они будут работать так, как умеют, с тем, чтобы волшебники не испытывали, допустим, недостатка в пище. Я понимаю, что не все магглы к этому приспособлены. Они умеют многое в рамках своих скудных сил, допустим, те из них, кто проявляет склонности к искусствам, будут творить ради того, чтобы маги также наслаждались плодами их трудов — музыкой, картинами, архитектурой. В том мире, который мне грезится, каждый будет на своём месте. Вы скажете, что это рабство, несвобода. Нет, возражу я, это как раз и есть свобода — быть тем, кто ты есть на самом деле. Вы ждёте иного, но я добавлю также, что те же правила будут распространяться на магов. Не будет нужды заботиться о хлебе насущном — и каждый маг посвятит себя тому, к чему лежит душа, пусть это будут путешествия, либо скромная семейная жизнь или, напротив, полное отречение для изучения природы магии в любых её ипостасях. Ни за какое использование магии я не собираюсь карать своих подданных, если она не причиняет ощутимого вреда. Однако я не говорю о том, что преступления перестанут быть преступлениями. Грабёж, убийство, насилие, кража остаются преступлениями в любом государстве, и моё не станет исключением. За подобное я введу жестокие наказания, чтобы отвадить желающих их совершать. Впрочем, полагаю, про борьбу с преступностью вы можете рассказать мне больше, чем я знаю сейчас.

Итак, установление новых правил в обновлённом мире — вот моя цель. Однако вы спрашивали и о средствах. Постараюсь объяснить вам, как я вижу свой путь к вершине.

В основе моего мировоззрения лежит положение о том, что прав в конечном итоге оказывается тот, кто сильнее и умнее. Я намерен, как вы понимаете, в конечном итоге оказаться сильнее и умнее большинства и играть на человеческих слабостях. Я уже успел осознать, что идти в Министерство магии какой бы то ни было страны с предложениями отменить Статут секретности значит поставить себя в уязвимое положение, расписаться в собственной беспомощности. В лучшем случае проект мой затеряется в недрах канцелярии и будет весьма удачно потерян, в худшем меня объявят преступником, который собрался подорвать основы мироздания. Да и расписывать утопические проекты я не мастер, так что... сами понимаете. Действовать я собираюсь силой, чтобы не оставить учёным павлинам шанса вернуть всё назад. На какое количество магглов можно наложить чары забвения разом? Это можно проверить. Когда магглы сами заговорят о том, что мир устроен не так, как они раньше думали, дело можно считать наполовину решённым, а до той поры являть им то, чего они не смогут объяснить. Запугивать. Наживка в виде нового благого мира, конечно, хороша, но тогда, когда в противовес ей даётся страх, она кажется на порядок приятней.

Представьте себе, мистер Грейвз, что сама земля разверзается у вас под ногами как в буквальном, так и в метафорическом смысле, что мир, который вы привыкли считать понятным и отчасти даже постоянным, вдруг оборачивается к вам страшной изнанкой, где живут волшебники и волшебные существа, где творятся чудеса, а физические законы не имеют смысла. Вы словно щепка в океане, у вас больше нет ориентиров, бог, в которого вы верите, как оказалось, менее реален, чем ведьмы, которых он проклинает. Всё перевернулось. И тут вам протягивают руку помощи. Обещают, что вы останетесь в целости и сохранности, что всё, что принадлежало вам, будет вам возвращено, что погибших достойно похоронят и оплачут, что никто не посягает на вашу свободу, что ужасы прекратились, только мир теперь иной. Что там, вы даже можете заниматься тем же, чем занимались раньше. А можете попросить о том, чтобы вам помогли с исполнением вашей давней мечты, которую вы давно похоронили в своём сердце. Вам всего только и нужно, что признать власть магов. Да вы и не можете её не признать, не идиот же вы, в самом деле. Ведь эта власть так очевидна, она может в мгновение ока лишить вас всего, что вы имеете, и жизни в том числе. Только прирождённый бунтарь или безумец бросится в неравный бой — но на таких у меня найдётся управа.

Что скажете мне на это, мистер Грейвз? Или опять решите, что я повторяюсь и недоговариваю, что у меня нет плана действий?

План есть — но, конечно, я не намерен его раскрывать во всех деталях. Всё же я ещё не настолько вам доверяю.

С уважением,

Геллерт Гриндевальд.

P.S. Я бы не отказался встретиться с вами на дуэли, если будет такая возможность. Это не имеет под собой враждебные намерения, я не собираюсь вас унижать своей несомненной победой, я думаю только об удовольствии, которое нам обоим может принести сражение, и о познании.

Геллерту Гриндевальду,

Реджо-нель-Эмилия, Италия.

6 декабря 1909

Нью-Йорк, США.

Милостивый государь,

Я бесконечно благодарен судьбе за возможность услышать от вас мысли, стоящие причисления к категории разумных. И вам — за великодушное намерение сохранить мне жизнь, буде нам случится столкнуться в обстоятельствах, не способствующих дружеской беседе.

Поспешу также заверить вас в том, что я пусть и позволял себе иронические высказывания, однако был совершенно серьезен в своем интересе к вашему видению ситуации и вашим намерениям. Искренне надеюсь, что вы, проявив снисхождение к моему скудному, но довольно специфическому жизненному опыту, простите мне мой первоначальный скептицизм. И, быть может, даже согласитесь со мной в том, что величие наших с вами целей не терпит легкомыслия и бесцельной траты времени.

Описанная вами картина будущего мира, если не вдаваться в детали, кажется мне вполне приемлемой. Вы, вероятно, полагали, что я стану клеймить вас поработителем и тираном — но, право слово, сударь, абсолютной свободы не существует вовсе, а значит, каждый из нас вправе выбирать себе наиболее удобный вид кабалы. Впрочем, должен все же сказать, что ваш дивный новый мир выглядит слишком идиллическим. В этом нет ничего дурного, однако я опасаюсь, что неизбежные неудачи в попытках воплотить это видение в жизнь станут для вас слишком болезненным разочарованием.

Дабы избежать бессмысленных споров, поясню: причиной сих опасений стали как раз те детали, обсуждать которые со мной вы не пожелали — да в этом и не было бы смысла, ибо изрядная часть оных деталей пока не определена и нескоро ещё обретет хоть какую-то форму. Исходя из своего опыта в, как вы изволили выразиться, борьбе с преступностью (каковым опытом я охотно с вами поделюсь, когда в том возникнет нужда), могу заверить вас в том, что все, что может пойти не так, пойдет не так. И, прошу, не попрекайте меня излишним пессимизмом: в истинности вышеупомянутого тезиса я, увы, убеждался уже слишком часто.

Ваши рассуждения о вероятности добиться результата полностью законным путем я, к великому своему сожалению, должен признать совершенно логичными. Вместе с тем, деятельность, совершенно оный закон отрицающая, выглядит ничуть не лучше; а то, что вы в осуществлении таковой готовы всецело положиться на реакцию не-магов, и вовсе кажется безрассудным. Неодаренные, которых я по долгу службы наблюдаю куда чаще, чем, откровенно говоря, хотелось бы, в своей узколобости порой способны дать фору самым замшелым пням из сторонников Статута. И таких, увы, куда больше, чем тех, кто окажется в силах признать, что известный им мир — лишь часть иного, значительно большего.

Мне представляется более перспективной идея прежде всего обрести возможность по-настоящему влиять на уже существующий общественный порядок и лишь затем приступать к собственно изменению оного. Однако вы, разумеется, вправе со мной не согласиться.

Может также оказаться, что упомянутые мною детали, обретая форму с течением времени, докажут именно вашу правоту — однако в этом мы убедимся ещё нескоро.

Должен напомнить вам, что, устремляя взгляд в будущее, мы не вправе поворачиваться спиной к прошлому. Были времена, когда юношеский максимализм побуждал меня заявлять, что единственной причиной установления Статута Секретности была трусость живших в те времена магов. Однако сейчас я понимаю, что перемены столь масштабные не происходят сами собой и что одни лишь человеческие недостатки не могут стать им достаточным основанием. А посему нам с вами надлежит прежде всего разобраться в том, какие именно обстоятельства привели к столь огорчающему нас обоих результату.

В школах детей волшебников учат, что Статут Секретности должен был защитить магов от преследований немаговской Инквизиции. Преследование, разумеется, имело место быть: не-маги и впрямь склонны устраивать гонения на всех, кто хоть сколько-нибудь отличается от общей их массы. Однако Статут был установлен только в 1689 году, тогда, когда даже самые рьяные фанатики немаговской церкви стали выражать сомнение в осмысленности охоты на ведьм. Расцвет Инквизиции маги пережили, не скрываясь и не расписываясь в своей слабости каждым мгновением своего существования. Выходит, что дело было вовсе не в ужасах немаговской нетерпимости, как бы нас ни пытались убедить в обратном.

Пока у меня нет достаточных доказательств моим догадкам, но я склонен полагать, что этим сомнительной ценности документом магическое сообщество обязано политическим перипетиям тех времен. Как раз в те годы в Британии в очередной раз сменилась власть; эхо этих перемен затронуло практически все страны Европы, связанные с Британией узами многолетних договоров и брачных союзов. Во взаимоотношениях магических сообществ разных стран тоже было далеко не все гладко: волшебники жили — и живут — так же разрозненно, как и не-маги, и вкупе с влиянием немаговской политики вести дела становилось практически невозможно. Исключив из уравнения необходимость хоть как-то, но все же учитывать интересы не-магов, лидеры магических общин наконец сумели договориться и некоторое время спустя создать ту систему, работу которой мы с вами наблюдаем и по сей день.

Эта гипотеза приводит нас с вами к необходимости рассмотреть вероятность того, что в какой-то момент и мы можем столкнуться с подобной проблемой. Полагаю, сейчас вы желали бы гневно уведомить меня, что и в мыслях не имели ублажать каких-то там магглов — но увы, принять во внимание их потребности все же придется, хотя бы в том, в чем оные затронут интересы магов. Разумеется, волшебники не станут более подлаживаться под нужды неодаренного большинства, однако совершенно отрицать наличие таковых было бы крайне неблагоразумно.

Политика изоляционизма определенно себя исчерпала, к тому же и она, вопреки заявленному, не избавляла нас от необходимости взаимодействовать с не-магами.

Вместе с тем я должен с прискорбием засвидетельствовать катастрофический упадок магического законодательства, в настоящий момент не дающего нам должным образом регулировать ни внешнюю, ни внутреннюю политику. Некоторые признаки грядущего упадка, если постараться, можно отыскать и в более ранних источниках; но едва ли я удивлю вас, сообщив, что именно после установления Статута этот процесс стал лавинообразным.

Впрочем, об этом вы, имея доступ ко всем историческим источникам Старого Света, наверняка расскажете об этом куда подробнее и точнее.

Однако разительные отличия в мировоззрении современного мага и, скажем, чародея времен Первых Двенадцати обязывают меня вновь привлечь ваше внимание к вопросу о должном моральном наставлении вначале для сторонников наших идей, а затем и для их потомков. Представления, которые воспитывались в нас на протяжении многих десятков лет, не уничтожишь одной сколь угодно пылкой и убедительной речью, на это уйдут долгие годы кропотливого труда.

Надеюсь, вы к этому готовы.

С уважением,

Персиваль Грейвз.