Хитлэндский еретик (джен)

Хитлэнд располагался у подножия Рушанских гор, которые опоясывали весь шар плотным каменным кольцом и лишь в некоторых местах скрывались под водой.

Это был древний портовый город, и главной причиной его процветания был находившийся рядом удобный, доступный почти в любое время года перевал. Порой зимой его заносило снегом, но стоило морозу постоять и дать насту достаточно окрепнуть, как торговые повозки трогались в путь — внутрь континента. Иногда с гор сходили лавины, но мудрые создатели Хитлэнда, пусть Единый хранит их души, установили первый камень города в стороне от перевала, под почти отвесными скалами, на которых даже за самую долгую зиму скапливалось мало снега. Часть города была просто выдолблена в скалах, но люди предпочитали селиться в обычных домах, обогревать которые было значительно легче.

С другой стороны Хитлэнд обнимало вечное серое, мрачное Северное море, с которого осенью и зимой дули сбивающие с ног ветра, а зимой промозглая сырость вымораживала даже самую теплую одежду за час-полтора. Но сейчас на город медленно наплывало лето, окутывая улицы ароматом цветущих трав и цветов, и суровые ветра легкомысленно забылись. Сложно было думать о холоде, когда вокруг все цвело, а бриз гулял над крышами домов, гоня в открытые окна долгожданное тепло.

Была ночь, и среди темных улиц, на которые мало кто решился бы выйти без оружия и компании, цвела тишина. Бриз ненадолго затих, перестав трепать флаги купеческих гильдий и лавочек, на каменной мостовой улеглись пыль и летающие зонтики отцветавшего уже майского тиришполя, на деревьях затихли ночные птицы. Никакому глазу невозможно было бы увидеть тень, крадущуюся по лестнице, соединяющей Рябиновую и Столичную улицы. И хоть массивные лестничные перила были сделаны из белого камня, окутанное тьмой существо, безостановочно водившее по воздуху длинным носом, оставалось почти незаметным чужому глазу.

С наступлением темноты начался комендантский час, и портовые крысы вышли на охоту.

На главных городских часах пробило без четверти два ночи, и от звука боя, отразившегося от каменной стены, едва заметно вздрогнула другая тень. Портовая крыса на противоположном конце улицы встрепенулась, уловив это едва заметное движение, и мир замер, предвкушая кровавое зрелище.

Крыса кралась бесшумно, перетекая огромным гибким телом из одной тени в другую, и тьма клубилась вокруг нее защитным коконом. Серая шерсть на загривке топорщилась, а с клыков капала слюна. Никто не мог сравниться в искусстве маскировки с портовыми крысами, прячущимися по подземельям испокон веков, столетиями крадущимися за неосторожными дураками, которые вздумали выйти из укрытия после наступления ночи.

Кокон тьмы пересек улицу плавно и незаметно, лишь мигнуло один раз отражение огня от факела в луже. Крыса осторожно приблизилась к углу, где стояла жертва, мгновенно напряглись мышцы, и тварь прыгнула.

И наткнулась на горгулью, глядевшую на нее безжизненными серыми глазами. А потом мир в глазах крысы вспыхнул красным, взорвался болью и перестал иметь хоть какое-то значение.

Портовые крысы имели врожденный талант прятаться и красться, но, увы, никогда не обладали достаточно светлой головой, чтобы смыть с себя тошнотворный запах старой крови, помоев и псины. Поэтому приближение крыс можно было определить заранее, достаточно хорошо принюхавшись.

Успевшая скрыться в противоположном углу Дороти неслышно выдохнула, встряхнула плечами, сгоняя оцепенение от вынужденной неподвижности, и достала из наплечной сумки веревку с крюком. Еще раз осторожно огляделась, принюхалась, а потом размахнулась, раскрутила крюк и бросила его вверх. Через секунду раздался тихий звяк, показавшийся оглушительным в еще не пришедшем в себя мире, и темная фигура медленно принялась подниматься наверх. Ходила ходуном веревка, и металл царапал каменный подоконник, наполняя тишину улицы тихим скрипом. Впрочем, скоро в деревьях защебетали ночные птицы, осознав, что опасность миновала, запел ветер, подняв в воздух пыль и зонтики тиришполя, зашуршали листья. Хитлэнд опутал мертвую тварь привычными звуками, что было очень кстати фигуре, медленно поднимавшейся по веревке.

Как и предполагала Дороти, замок на окне стоял крепкий, но вскрыть его отмычками оказалась плевым делом. Ее учили этому несколько месяцев, и потом у нее были долгие годы оттачивания мастерства. Она вовсе не была лучшей, но и не последней. И Мафусаил — старик, железной рукой правивший многочисленной общиной наемников, однажды сказал, что она имеет потенциал. Со стороны такое замечание не покажется чем-то исключительным, но похвалы из уст Мафусаила были настолько редки, что люди ценили их наравне с гонорарами за хорошо сделанную работу. Ну а самое главное заключалось в том, что он почти всегда был прав, а значит, Дороти когда-то сможет стать лучшей. Эта мысль грела.

Окно открылось с едва слышным щелчком, и Дороти замерла, опасаясь ловушки, но в каменном коридоре царила тишина. Мягко спрыгнув на пол, Дороти едва прикрыла окно, чтобы случайно проходящая мимо служанка или стражник не заметили взлома, достала из сумки наскоро сшитую книжицу, карандаш и нанесла на первый лист коридор, в котором и стояла.

До окончания ночи ей предстояло начертить подробную схему поместья леди МакКроули, найти ловушки, о которых на портовых улицах ходили разнообразные слухи, и понять, как можно найти тайник с дорогой безделушкой, на которую, видимо, и нацелился заказчик. А также запомнить места расположения стражников, их маршруты, если таковые были, и прочие детали, необходимые для проведения следующего шага — непосредственного похищения безделушки. К которому Дороти, к счастью, никакого отношения иметь не будет. Кому вообще может прийти в голову мысль украсть что-то из сокровищницы одной из богатейших семей в Хитлэнде? Только чтобы сбыть его, нужно будет пересечь как минимум полмира, разобрать либо переплавить, существенно снизив этим стоимость, и потом еще несколько лет в разных местах продавать? Дороти никогда бы не сделала такую глупость. Если хочется украсть что-то — укради деньги, они не имеют фамильного герба, какой-либо узнаваемой формы или вычеканенного именного посвящения. Деньги не нужно сбывать, рискуя попасть в руки рыскающих стражей, и намного меньше шансов получить в спину арбалетный болт.

Но дело было в том, что этот заказ был тем самым — особым, отказаться от которого означало получить проблемы для общины и в частности, для Мафусаила. А последнего Дороти хотела меньше всего.

Потянулись коридоры и комнаты, одинарные двери спален и большие двустворчатые — залов или столовых. Поместье леди МакКроули было огромным, хорошо освещенным и прекрасно охраняемым — это был древний род, но, как поговаривали — попавший в немилость барону Албертсону. Впрочем, вряд ли это как-то повлияло на количество стражников, снующих в поместье, словно крысы в клетке.

Дороти покинула крыло для прислуги, шмыгнула неслышной тенью за спиной сонного стражника, подергала ручку двери, предположительно ведущей в холл. И едва почувствовав, как дверь независимо от нее начала открываться, юркнула в тень и замерла. Стражник с которым она так неосторожно чуть не столкнулась, выскочил в коридор, уже достав меч, и Дороти мысленно застонала, ругая себя на все лады. Где была ее осторожность — неужели всю истратила на портовую крысу? Если ее здесь найдут, то живой ей не выйти.

— Ты чего, Роб?

— Здесь кто-то есть! Я открывал дверь, а ручку с другой стороны кто-то держал!

Дороти сделала шаг в сторону ближайшей спальни.

— Да брось, я здесь полночи стою и никого не видел, — сонно сказал стражник, за спиной которого Дороти так удачно проскользнула чуть ранее.

— Ты уверен? Просто…

— Не волнуйся, я прекрасно вижу весь коридор. Здесь никого не было, если не считать мисс Бахтиссон, это вроде новая экономка. Она поймала какую-то служанку в постели молодого наследника. Забавная была сценка, да…

— Опять Эми? — спустя мгновение уточнил Роб, успокаиваясь.

— Наверное, я в именах этих девок давно запутался. Меняются и меняются… Возвращайся на место, Роб, иначе на нас опять донесут, что мы болтаем, и хозяйка урежет жалование.

Вскоре опять воцарилась тишина, короткий разговор стражников никого не встревожил, но Дороти ступала теперь так тихо, как только была способна. Сливаться с тенями ее учили давно, уметь раствориться в темном углу — основа выживания в Хитлэнде, и это мог каждый второй в городе. Иначе портовые крысы доберутся до тебя прежде, чем ты успеешь сказать «О, Боже, нет!». Но прятки с тенями были тем искусством, в котором можно было совершенствоваться всю жизнь. И Дороти очень хорошо понимала, что если почти каждый знает, как прятаться, то он, естественно, будет внимательнее присматриваться к каждому темному углу.

На этот раз Дороти старательно обошла холл по кругу и проникла внутрь с другой стороны, дверь беззвучно закрылась за спиной, и взору Дороти предстал огромный, залитый мягким светом зажженных факелов зал. Он объединял собой оба этажа поместья, и на верхних ярусах можно было разглядеть стражников в синей форме, на поясе каждого висел арбалет, а те, кто бродил внизу, бряцали тяжелыми мечами.

Быстро зарисовав холл и расположение постов, Дороти прислушалась к тишине за дверью и вернулась обратно в коридор — пытаться идти по освещенному холлу было бесконечно глупо, а темные коридоры и комнатки оставляли простор для побега.

Карта медленно вырисовывалась, этаж за этажом, но найти сокровищницу так и не удалось. Дороти проходила мимо древних статуй, картин, стоивших тысячи золотых ден, позолоченных дверных ручек, каждая из который наверняка протиралась несколько раз в день, дорогих люстр, уснувших беспокойным, оплывшим воском сном, и дивилась разлившийся внутри себя желчи. Она нормально относилась к роскоши, ведь если кто-то может себе это все позволить — почему бы это не сделать, зачем скупиться, но… позолоченные дверные ручки, которых ежедневно касаются десятки немытых рук? А как насчет ковров в коридорах, на которые ежедневно капал расплавленный воск с люстр?

Дороти наскоро зарисовывала комнаты, коридоры, выходы и посты охраны — стражи было достаточно, так что приходилось скользить по стенам, обходить по небольшим балкончикам, но в общем и целом Дороти везло. Одна-единственная проблема заключалась в том, что найти сокровищницу в доме, насчитывающим больше ста лет, было проблематично. Дороти не сомневалась, что в доме было много потайных ходов, но найти их так — с наскока, не покопавшись в чужой библиотеке, в старых, тщательно охраняемых планах, было почти невозможно.

Впрочем, злые языки шептали о страсти леди МакКроули к часам мистера Деренхолла — известного мастера маленьких механических секретов, замков и тайников. Всего того же, к чему питала слабость сама Дороти. Мастер брал дорого, но делал прекрасные вещи, износа которым потом не было много лет.

На миг показалось, что в тени противоположного конца коридора, в нескольких десятков футов от нее, тень слегка… поколебалась. Дороти замерла, слушая собственное громко стучащее сердце, пыталась его успокоить и думала. Кто, ну кто там может таиться в тенях, и не показалось ли ей. Излишняя сосредоточенность и неуверенность часто играли с ней злую шутку, но сомнения здесь смерти подобны. Она не шевелилась, заставляя себя сделать выбор быстро — быстрее, чем то, что таилось в тени, сделает свой. Если оно ее, конечно, заметило.

Потом Дороти отступила к большому, открытому в сад окну — там хоть и бродили стражники, но она была на втором этаже, а через весь фасад дома проходил небольшой, сделанный из камня выступ. На них обычно ставились горшки с цветами, а значит, ей хватит места постоять и послушать. Если там кто-то есть, он себя обязательно выдаст…

Она уже схватилась за шершавое дерево подоконника, когда чужая рука с какой-то тряпицей зажали ей рот, а вторая сильно прижала ее к чьему телу. Рука дернулась к голенищу легких сапог, где был закреплен короткий нож, но разум помутился, и тело перестало слушаться. Дороти стремительно теряла сознание, а вслед за ним и всякие шансы выжить.

* * *

За три дня до этого

День подходил к концу, закатное солнце освещало улицы немного зловещими красноватыми лучами, и люди спешили поскорее укрыться от него в своих домах. А Дик Золотая Рука, кляня всё на свете, спешил в противоположную от своего дома сторону — в Кастлдоу, к барону Альбертсону. Волкер Альбертсон был практически единоличным хозяином города, причём как добропорядочной его части, так и куда менее законопослушной, вроде наемников, которым прощалось многое, если они были готовы пожертвовать часть своих доходов в городскую казну. Дик не то чтобы сильно боялся барона, но причина для переживаний перед встречей у него имелась. Дело в том, что его отец был старым вором. Мало того, и дед его тоже был вором. И даже мать. Да и у самого Дика при такой родне вопрос о выборе дела всей жизни, естественно, не стоял. А ко всему прочему скоро на город опустится ночь, и ему придется добираться до дома по темнеющим улицам, рискуя нарваться на портовую крысу. И, приглашая Дика к себе, барон никак не мог не понимать, в какую неудобную ситуацию он его ставит. С одной стороны — оставаться на улицах ночью чертовски опасно, а с другой стороны — не принять приглашения Альбертсона… По крайней мере, Дик точно знал, что портовые крысы перед тем, как перегрызть глотку, не пытают.

Быстро шагая по каменным серым улицам, он не смотрел по сторонам и периодически задевал плечом прохожих, был слишком напряжен и озадачен. Барон никогда не звал к себе просто так, и если это случилось, то вероятно, он что-то хотел. Но когда столь неприглядная профессия как вор сочетается с каким-то желанием барона, вряд ли разговор может выйти хотя бы просто неприятным. А Дик очень не хотел портить удачный день. Надежные источники принесли ему утром отличные новости про провальную вылазку его врагов, и вполне заслуженное чувство превосходства улучшило ему настроение. Но встреча с бароном могла перечеркнуть все везение, которое следовало бы поздним вечером запить чем-то крепким.

Огромное темно-серое каменное здание, кем-то удачно прозванное Кастлдоу, где барон всегда принимал своих посетителей, столь часто переходило из рук в руки то одному, то другому хозяину, что и впрямь сложно было понять, что это на самом деле за замок. Кастлдоу возвышался над площадью и, казалось, своими причудливыми шпилями упирался прямо в небо. Поговаривали, что когда-то давно, когда на ещё совсем маленький город напал страшный мор, единственным не зараженным местом по неизвестной причине остался этот дом. Горожане, обезумевшие от страха, пытались ворваться внутрь, чтобы защититься от напасти, но обитающий здесь богатый купец не пустил их и приказал наглухо изолировать дом от всех. Тогда горожане попытались подкупить его, и после долгих торгов он согласился, но с условием, что отныне он станет правителем городка. С тех пор этот дом, прославившийся своими неуязвимыми стенами, стал средоточием власти, и сколько бы ни менялось хозяев у города, все они предпочитали сидеть именно здесь, хоть можно было найти здание и поновее. Впрочем, это была всего лишь легенда.

Однако Дик терпеть не мог этот дом, внушающий неприятное чувство ничтожности по сравнению с величием убранства, всем своим видом говорящего о силе и власти. И, поднимаясь по каменным ступеням к парадному входу, Дик мечтал только об одном — поскорее убраться отсюда, желательно до наступления темноты.

Барон сидел в своем излюбленном обитом темно-зеленой дорогой тканью кресле. Весь кабинет с массивной деревянной мебелью и высоченными металлическими напольными часами, выкованными лучшим мастером континента, каких в городе, разумеется, не было больше ни у кого, сейчас показался Дику темным и мрачным, хотя, возможно, дело было в настроении его хозяина.

Барон Альбертсон раздраженно хмурился, читая какой-то документ, которых на его столе всегда было немало, и нервно постукивал костяшками пальцев по столешнице. Это было плохой знак.

Дик прокашлялся, пытаясь ненавязчиво обратить внимание барона на себя. Барон даже не пошевелился, продолжая изучать документ. Дик мысленно скривился и всё так же мысленно выдал длинный поток не слишком цензурных выражений. Вслух же он снова деликатно покашлял, на этот раз чуть громче и дольше.

Барон чуть склонил голову набок, и Дик уже принял это за хороший знак, но тот так и не поднял взгляд, продолжая читать. Дик начал терять надежду на то, что он успеет сбежать отсюда до наступления ночи, и проклял про себя сегодняшний день, документ в руках барона и заодно правила приличия и, не сумев сдержать недовольный вздох и тут же пожалев об этом, попытался замаскировать его под кашель.

Барон наконец поднял голову и смерил задумчивым взглядом стоящего около двери Дика.

— У тебя случился внезапный приступ или ты шел к лекарю и случайно забрел ко мне?

— Я здоров, — выдавил Дик, делая несколько шагов вперед. — Вы же вызывали к себе…

— Я звал… мастера своего дела, а не разносчика заразы, — возразил барон, сверля Дика тяжелым взглядом. — Ты долго добирался.

— Спешил, как мог, честное слово, — заверил Дик.

— Неужели? — криво усмехнулся барон Альбертсон. Дику очень не нравилось, как начался их разговор. По всему выходило, что проблем ему не избежать. — Ну так что? — спросил барон, будто Дик должен был уже что-то сказать.

— Если я могу быть полезным вам… — начал Дик, но барон его перебил.

— “Полезным”... Ты знаешь, мне показалось, что ты уже побыл полезным себе, — бесстрастно проговорил барон. — Ну что там стоишь весь бледный, проходи поближе, если не врешь насчет здоровья. Не кричать же мне через весь кабинет.

Дик послушно подошел ближе к столу и нервно сглотнул, посчитав нужным на всякий случай виновато опустить взгляд.

Барон, снова обдав его тяжелым взглядом, сложил руки на подлокотниках кресла, а потом постучал по ним ногтями.

— Ты ведь помнишь мой последний прием? — утвердительно спросил он. — Не важно, по крайней мере, я тебя там совершенно точно помню.

— Конечно, — закивал Дик. — Всё было очень... здорово, — с трудом подобрал мягкий эпитет он.

— Да, а кое-что было настолько “здорово”, что кое-кто решил это себе прикарманить, — протянул барон, поднимаясь с кресла, и оперся руками о стол.

— Что-то пропало из вашего дома? — удивленно спросил Дик.

— Как ты оживился! Вот теперь верю, что ты вполне здоров, — хмыкнул барон.— Да, из моего дома была украдена одна вещь, — Он не скрывал раздражения в голосе. — И я решил спросить о ней того, кто быстрей всего мог приделать ей ноги.

— Я? — опешил Дик. Только этого ему не хватало! Да, он не считал себя гением, но нужно быть последним кретином, чтобы воровать прямо из-под носа Волкера Альбертсона! И вот это обвинение его больше оскорбило, чем напугало, хотя перспектива испытать на себе всю прелесть последствий неудовольствия барона тоже не радовала. — Я бы никогда…

— Ну-ну-ну, — покачал головой барон и почти по-отечески улыбнулся. Глаза его, впрочем, выражали далеко не самые добрые эмоции. — Не нужно спектаклей, — сказал он жестко. Выпрямившись, он скрестил руки на груди и посмотрел Дику прямо в глаза, отчего тому стало совсем неуютно. — Что ты знаешь о Хитлэндском еретике?

— У вас украли Хитлэндский еретик? — голос Дика от удивления стал выше.

— А то ты не знаешь, — заявил барон внезапно.

Если бы мог, Дик бы уже уронил свою челюсть на пол. Или упал бы сам. А потом тихо уполз. Потому что теперь стало действительно страшно. Если барон решил, что он, Дик, по глупости позарился на самую узнаваемую побрякушку во всём Хитлэнде, то пощады ждать не стоит, и пострадает не только он, но и вся семья. Нужно было срочно что-то говорить.

— Милорд, это не я! Единый знает, на том приеме я побыл-то всего полчаса, а потом отправился по срочному делу.

— Набил брюхо, украл медальон и сбежал? — тут же уточнил Альбертсон.

— Встретил своего давнишнего неприятеля и решил исчезнуть, чтобы не портить вам праздник, — скороговоркой протараторил Дик. — Единый знает…

— Хватит уже Единого припоминать! — поморщился барон и тяжело опустился обратно в кресло. — Единый, может, и знает, но должен знать и я. Говоришь, не крал медальон?

— Клянусь Единым, — начал Дик, но, увидев хмурый взгляд, осёкся и, повертев головой, начал заново: — Я в тот день даже не видел вашего медальона. Могу поклясться, чем хотите, милорд. Какому нахалу только пришло в голову…

— Вот мне и надо выяснить, какому, — снова перебил его барон. — Всякое бывает, но чтобы красть у меня... Наглецу не поздоровится. Вот выясню, кто это сделал, и... В последний раз спрашиваю, ты уверен, что ты тут ни причем? На провалы в памяти не жалуешься, нет?

— Я не крал! — уверенно ответил Дик. — И я лично выясню, кто это сделал, чтобы очистить свое честное имя!

— Честное имя? — мягко уточнил барон. — Ладно ищи, но только быстро и тихо. Ты понял?

— Конечно, — закивал Дик и попятился к двери. — Наизнанку вывернусь, но найду вам вашего вора, милорд.

— Наизнанку и я тебя выверну, если не найдешь. Иди уже.

Дик вышел из кабинета и почти побежал по гулкому коридору под присмотром танцующих теней в свете зажженных факелов. Чутье не подвело — неприятности нашли его и окончательно испортили обещавший стать таким удачным день.

* * *

Сознание вернулось яркой вспышкой металлического цвета и отвратительным привкусом во рту. Вокруг было темно, пахло старым деревом, сырым камнем, а в ушах словно копошилось что-то острое. Впрочем, секунду спустя сознание прояснилось настолько, чтобы узнать шум, издаваемый отмычками в замочной скважине.

Дороти, здорово испугавшись, затаила дыхание — на этот раз она расслышала чужое дыхание и шелест одежды. Наверное, это ее и выдало.

— Доброе утро, — мурлыкнул чей-то глубокий, слегка хрипловатый мужской голос. У Дороти зашевелились на голове волосы.

Она знала этот голос, узнала бы в любом состоянии в любое время суток — Гус Аттвуд, пожалуй, самый странный, самый безрассудный и самый удачливый наемник, что ей когда-то встречались. У него была привычка щурить левый глаз, криво улыбаться, словно бы насмехаясь, и наличествовало довольно нездоровое чувство юмора.

Дороти нечасто с ним встречалась, поскольку их уровни мастерства разнились настолько, насколько разнятся небо и земля. Гус был старше ее лет на пятнадцать, но опыта имел словно бы на пятьдесят. Поэтому, как правило, области их интересов пересекались слишком редко для подробного знакомства.

— Ты что творишь? — разъяренно зашипела Дороти, только сейчас осознав, что аккуратно связана по рукам и ногам. — Живо отпусти меня!

— Ты и сама можешь это сделать, — снова мурлыкнул Гус. — Узлы пустяковые, и если постараешься, успеешь уйти, прежде чем сюда заглянут остолопы-охранники.

— Сюда — это куда?

— А пока ты освобождаешься, я займусь кое-чем более интересным…

— Более интересным, чем я? — прищурилась Дороти, шевеля ногой и пытаясь понять, оставил ли Гус нож в голенище. По всему выходило, что оставил, но добраться до него сейчас — задача непростая.

— Прости, душа моя, но ты не в моем вкусе, — тонко, едва слышно хмыкнул Гус. Что-то щелкнуло, зашуршало, а затем темнота вспыхнула тусклым желтым светом.

И Дороти осознала, что сидит, прислоненная к стене сокровищницы, которую так долго искала, а вокруг лежат обломки стрел, которые были выпущены, по видимому, из ловушки.

— Когда я тебя найду, — тихо отчеканила она, сдерживая ярость, — то вздерну вверх ногами, а потом медленно выпущу тебе кишки… душа моя.

— О!

Не слушая ее, Гус поднял руку, и в ней что-то блеснуло. Дороти тут же забыла о своих угрозах и уставилась во все глаза на небольшой круглый медальон.

— Это же…

— О, да, — широко оскалился он. — Это, душа моя, Хитлэндский еретик. Можешь себе представить, какое меня ждет веселье, а? Впрочем, не будешь хлопать ушами, еще и участие примешь. Ну, детка… надеюсь, увидимся.

Он выгреб из сундука горсть украшений, небрежно завернул их в тряпку, сунул в сумку и был таков — Дороти только услышала мягкий шум открываемой потайной двери, потом погас свет, и она осталась в кромешной тьме скованной по рукам и ногам.

— Даже не сомневайся в этом,— тихо процедила она и изогнулась в попытке достать нож.

Крыши Хитлэнда всегда были гостеприимны ко всем, кто обладал парой рук, парой ног и определенным количеством ума, которого хватило бы на то, чтобы понять, что нужно цепляться за это, а потом за это и вот за это. Дальше перед взглядом простирались бесконечные красные от одинаковой черепицы крыши, дымящие каминные и печные трубы, шпили замка барона Альбертсона, часовая башня и дальше — за верхушками городского леса — сплошное серое море, перекатывающееся тяжелыми волнами.

Крыши обычно были гостеприимны для всех, в том числе для сумевших забраться сюда портовых крыс. Эти твари обладали острыми, загнутыми внутрь лап когтями, которыми цеплялись за все, за что только можно было. К тому же они обладали способностью своих безобидных сородичей — обычных серых крыс — карабкаться почти по отвесной поверхности, не тратя на это особых усилий.

Именно поэтому комендантский час объявлялся всегда, несмотря на праздники, трауры или войны. Крысы были везде и во тьме преимущество имели над каждым четвертым человеком.

Разумеется, человека, осторожно ступавшего по узкому гребню довольно покатой крыши, это не касалось. Он ходил по крышам, словно по собственному дому, а от всякого рода неприятностей на поясе висел арбалет. Хотя нельзя было сказать, что человек безрассуден, нет. Он просто решал проблемы по мере поступления и считал необходимым получать от этого удовольствие.

За месяц до этой ночи Гус провернул неплохое дело и теперь собирался на некоторое время покинуть город — его искала стража и адепты Единого храма. Но он имел перед ними одно единственное, но решающее преимущество: мало кто знал, как он выглядит. Конечно, был риск, что братья по ремеслу в итоге его сдадут, но и тогда страже пришлось бы потрудиться, выискивая его среди сотни обычных лиц. Поэтому Гус не удержался, услышав от своего информатора, что украденная у барона безделушка лежит в сокровищнице леди МакКроули.

При всей своей богатой фантазии Гус не мог представить себе причину столь глупого поступка. Украсть вещь барона Альбертсона означало подписать себе смертный приговор с предварительными словесными пытками под заинтересованным взглядом синих глаз барона. Разумеется, сам Гус никогда не виделся с ним, но слышал, что мало найдется в городе мазохистов добровольно разговаривать с бароном. Общаться с человеком, заведомо находясь в унизительном положении подчиненного, охотники находились редко, а в случае с бароном Альберсоном в таком положении были все.

Тем не менее, облапошив эту девчонку и выкрав медальон, он сам себя загнал в ловушку. До Гуса дошли слухи, что к делу серьезно подошел Дик Золотая Рука со своим безумным папашей, а это означало, что от безделушки нужно было избавляться.

Именно этим Гус и собирался заняться.

* * *

В новый роскошный особняк лорда Азеля аккуратно постучались. Открывший дверь дворецкий не выказал никаких эмоций, увидев на пороге четверых изрядно смущенных стражников.

— Да-а? — важно спросил дворецкий.

— Мы… э… нам нужно увидеть лорда Азеля. У нас приказ на обыск, — сказал сержант Нидс.

— Хорошо-у, — не потеряв прежней интонации, ответил дворецкий и закрыл дверь, оставив стражников переминаться на крыльце.

Обыск у лорда Азеля, который по большому счету вовсе и не был лордом, но зато настаивал, чтобы все его так называли, обычно проходил по одному и тому же сценарию: стражников заставляли разуваться, мыть руки и пить чай вместе со всей семьей. А затем, окончательно сбитые роскошью обстановки и напутственным словом лорда, они ходили по комнатам, где услужливый дворецкий раскрывал им все шкафы и ящики. В левом кармане дворецкого обычно лежал блокнот, куда он тщательнейшим образом записывал любой причиненный стражниками ущерб. В доме обычно ничего не находили, и если лорду Азелю везло, то он еще и получал небольшую компенсацию от командора стражи.

— Милорд, — дворецкий степенно вошел в библиотеку, где Азель обычно проводил свои совещания. Впрочем, чаще всего он там читал. А совещания где придется проводил Девил Кворк — его правая рука, а заодно муж старшей дочери Азеля. — Там снаружи опять пришли эти отвратительные люди в форме. Они заявляют, будто кто-то дал им разрешение на обыск вашего дома.

— Спасибо, Арчер, — спустя мгновение ответил лорд Азель.

В городе поговаривали, что семья Азель — это тайная, карающая рука барона. Вернее, кинжал. И как только кто-то из высоких вельмож надоедал барону, в дело тут же вступала семейка Азель. Но на самом деле все обстояло совсем по-другому. Они просто были наемными убийцами — единственные в городе люди, готовые взяться за гнилые заказы, и которым в свою очередь можно было верить, что дело будет доведено до конца.

Разумеется, в городе были и другие мастера ножа, но отличие лорда Азеля — главы клана — состояло в способности договориться с бароном. А дело это, надо сказать, непростое.

— Только скажите слово, милорд, и я выставлю этих наглецов вон с крыльца!

— Не стоит, Арчер, впусти их и… сделай все как обычно. А потом выйди на задний двор и, если увидишь Дэвида, попроси его держаться подальше сегодня от дома.

— А как же мерзавцы, милорд? — не унимался дворецкий, с младых лет не переносивший любого вида официальную власть. Но, в отличие от миллиона таких же людей, Арчер считал своим долгом всячески отравлять жизнь страже и ни в коем случае это не скрывал.

— Я сам приму их. Все, иди. И, пожалуйста, убери из кармана нож, хорошо? Нам не нужны неприятности.

Ничуть не смущаясь, Арчер положил грубый, явно побывавший во многих битвах нож на столик. А потом, подумав, спрятал его за большой книгой в фиолетовой обложке.

Стражники на крыльце терпеливо дожидались.

— Проходите и будьте благодарны лорду Азелю за его великодушие. Чай подадут в малом зале для незначительных гостей… на этот раз.

— Прости, Арчер, но сегодня мы обойдемся без церемоний, — ответил сержант Нидс, уже успевший справиться с волнением. И теперь его речь звучала по крайней мере без заиканий.

Вообще Нидс славился среди стражей абсолютным бесстрашием, и поэтому первым в какие-либо опасные места, вроде занятых бандитами домов, отправляли его. Но перед этим сержанту нужно было привыкнуть к мысли, что ему придется общаться с людьми. Поэтому, когда заикание проходило, а взгляд сержанта переставал быть похожим на взгляд загнанного кролика, его обычно и посылали на дело.

Они вошли вслед за дворецким в дом.

— Видите ли, господа, — ответил дворецкий, обдумывая тактику словесной войны. — Чай перед обыском — это традиция семьи Азель, и никакие неотесанные болваны не могут ее нарушать.

Стражники переглянулись, и Арчер понял, что, возможно, зря так быстро перешел к банальным оскорблениям.

— Послушай, Арчер, — сказал другой стражник — рядовой Симмонс. — Я понимаю, ты нас ненавидишь, и сделать как можно больше гадостей — твоя святая обязанность, но, видишь ли, на Морской улице какой-то пьяный ублюдок захватил детей, и мы немного не в настроении с тобой спорить. Ага?

— А…

— А если ты не послушаешься, — продолжил Симмонс, — мы тебя и твоего хозяина арестуем за препятствование следствию. И, конечно же, доложим барону Альбертсону. Поэтому давай ты подашь свой чай в следующий раз.

Арчер задумался, по его лицу было видно, как сложно ему оказалось принять мысль, что стражники могут быть заняты чем-то… стоящим. И нельзя было сказать, что и в самом деле отделение городской стражи плохо справлялось со своими обязанностями. Просто закаленному ненавистью мозгу Арчера сложно было перестроиться.

— Мы можем три минуты постоять в твоем зале для незначительных гостей, — уступил Нидс, наблюдая, как гамма различных эмоций сменяется на лице дворецкого. — Скажешь потом хозяину, что все сделано, как надо.

Предложение немного смягчило настрой Арчера, но…

— И все же я обязан подать чай, — упрямо сказал он, оставляя за собой последнее слово.

Так и сделали — рассевшись в смущенном молчании, дождались, пока им подадут крошечные чашки густо заваренного чая с обязательно засохшим печеньем, и одним глотком выпили чай.

— А теперь нам нужно попасть в главный зал.

— Куда? — мгновенно возмутился Арчер, до этого стоявший чуть поодаль от стола с перекинутым через руку полотенцем. — Никогда не позволю вам топать по бесценному для лорда Азеля паркету своими грязными ногами!

— Это обыск, Арчер, — мягко напомнил Нидс. — Ты ведь знаешь, что это значит? Мы можем попасть в любое помещение в этом доме.

— К тому же, мы ходили по твоему драгоценному паркету два месяца назад, — добавил Симмонс. — И ничего с ним не случилось.

— А скол на пятой дощечке пятнадцатого ряда! — жарко запротестовал Арчер, но тут дверь открылась, и на пороге показался сам лорд Азель.

Стражники подавили желание тут же вскочить на ноги, но обстановка накалилась. Одно дело препираться с безобидным и даже где-то забавным дворецким, другое — иметь дело с убийцей, власть которого подчас превосходила власть самих стражников. Этот человек был похож на лиса — по повадкам, и копна длинных, оглушительно кудрявых рыжих волос, которые он обычно завязывал в тугой хвост, только усиливала это ощущение.

Лорд Азель улыбнулся, остановив взгляд на сержанте Нидсе.

— Рад вас видеть, господа. Позвольте узнать, что на этот раз вас ко мне привело? Я, разумеется, рад, не подумайте ничего плохого, но у вас поразительная способность приходить невовремя.

— Это не способность, ми… лорд Азель, это наша работа, — сухо отозвался сержант Нидс. — И нам очень хотелось бы попасть в главный зал. Имеется информация, что там спрятана одна очень нужная и украденная вещь. Позволите?

Он поднялся на ноги и жестом заставил подчиненных последовать собственному примеру.

— О, разумеется, — отозвался лорд Азель, старательно скрывающий недоумение. — Вы можете заходить туда, куда вам будет угодно. На одно надеюсь — вам не понадобится моя спальня, боюсь, сегодня там не прибрано.

Он распахнул двери перед стражей, и они все вместе вышли в коридор.

— Неужели?

— Мне пришлось отпустить всех слуг, кроме дворецкого. Видите ли, сегодня какой-то праздник… дайте вспомнить… Кажется, Сэмов день.

Сэмов день — единственный день в году, который проводился в конце весны, когда любой подневольный слуга мог представить себя свободным. И даже, если получится, перейти в подневолие к другому хозяину на свой выбор. И, конечно, если тот хозяин того хотел. Своего рода фикция свободы для загнанных в рабство тысяч бедняков — пилюля, заглушающая боль рабской жизни. В этот день по распоряжению барона всем подневольным бесплатно подавались еда и пиво, а по периметру города стояли войска — как напоминание, что может случиться, если люди пожелают чего-то большего, чем сытный и пьяный день раз в году. Конечно, официально даже сбежавшим из города людям давалась фора в этот самый день, но на практике все сводилось к паре-тройке счастливчиков, успевших пересечь перевал, а остальные же задерживались на выходах из Хитлэнда или в окрестностях.

Главный зал сиял вычурной позолотой, и сержанту Нидсу даже пришлось на миг прикрыть глаза, но врожденный и, несмотря на искренние сомнения окружающих, существующий инстинкт самосохранения заставил его очень быстро привыкнуть к сияющей обстановке и подобраться. Закрывать глаза в присутствии лорда Азеля — затея глупая и малоперспективная в плане продолжительности жизни.

— Проверьте здесь все, — велел он остальным стражникам, а сам предпочел остаться в компании исходящего яростью Арчера и спокойного хозяина дома.

— И все же, сержант, я хотел бы услышать от вас конкретику. Не кажется ли вам, что я, как владелец всего этого, — он обвел рукой зал, — имею право знать, что вы ищете. Могу вас заверить со всей искренностью, что я ничего не крал.

— Возможно, лорд Азель. Но в таком случае вам не стоит беспокоиться и забивать голову лишней информацией. А если нет — вы и сами знаете, что мы ищем.

Капитан стражи Айль перед обыском строго запретил Нидсу разглашать какие-либо сведения сверх необходимого, и он уже настраивался на глухую оборону, но этого не понадобилось.

— А-а, конечно-конечно, секреты, понимаю. И не стану лезть. Может быть, присядем, сержант?

Арчер за их спинами издал сдавленный воинственный звук, выражающий то ли протест против такой фамильярности — где это видано, чтобы какой-то нищий сержант сидел на равных в мягких креслах с высокородным господином, — то ли проходившим бесцеремонным обыском.

Стража открывала один за одним ящички комодов и столов, перебирала столовое серебро и лапала грязными руками начищенные деревянные поверхности. А Симмонс так и вовсе зачем-то залез в давно не разжигаемый огромный камин.

— Спасибо, я постою, — твердо отозвался Нидс, следя одновременно за лордом и своими подчиненными.

— О, как хотите, а я присяду. — Азель изящно опустился в кресло, и сержант тут же почувствовал себя идиотом. Теперь он стоял едва ли смирно перед человеком, которого искренне презирал, и в таком положении сам был виноват.

— Сержант! — спас его положение рядовой Симмонс спустя некоторое время.

В руках у него оказался завернутый в плотную ткань сверток.

— Что это, лорд Азель? — бесстрастным голосом спросил сержант.

— Не знаю, — ответил Азель, ощутимо напрягаясь. — И что бы там ни было, я не имею к этому никакого отношения.

— Неужели?

Симмонс аккуратно развернул сверток, и в солнечных лучах сверкнули драгоценные камни Хитлэндского еретика.

— Боюсь, что вы арестованы, лорд Азель.

* * *

Кусты шиповника, обильно разросшегося по территории между старым кладбищем и Фортом Моттонгиром, что принадлежал со всеми своими бесконечными подвалами Единому храму, цвели, словно безумные, отдавая остатку ночи одуряющий аромат маленьких, не совсем настоящих роз. Кладбище уже давно пополнялось только теми, кто умирал в общине — других хоронить везли за город, а то и сжигали и развеивали пепел над морем. И поэтому, проходя каждый раз мимо старых могил, Дороти не ощущала привычного трепета и страха, какие с ней происходили на новых кладбищах. И именно поэтому ей жилось в общине наемников спокойно.

А спокойствие для нее было одним из тех факторов, который определяет все.

Закусив губу, она громко постучала в деревянную дверь, а потом, не дождавшись ответа, вошла внутрь.

— Мафусаил…

Это был уже старик — из тех, кто удерживался на грани не дряхлости, но и не зрелости, с чисто выбритой головой и выдающимся носом. Но сейчас ей было не до носа — она провалила задание и едва выбралась из поместья леди МакКроули, да к тому же вынуждена была убить крысу, так некстати вылезшую поохотиться именно на той улице.

— Дороти, — в тон ответил ей Мафусаил и поднялся.

Сделал два шага вперед и внимательно в нее всмотрелся, ища ответ.

— Я виновата, — выдохнула она, закусывая губу от сделанного над собой усилия. Признаваться в неудаче Мафусаилу — задача сложная, хотя она никогда до этого не слышала, чтобы он хоть раз наказал кого-то за провал. Он просто… смотрел, и Дороти этого хватало.

Она вытащила из сумки книжицу и протянула ее Мафусаилу, все еще не отводившего от нее пристальный взгляд.

— Это все, что я успела сделать, прости. Я потеряла бдительность и упустила из виду… — тут она поняла, что допустила вторую промашку за ночь. Не стоило упоминать то, что в поместье она столкнулась с Гусом. Они с Мафусаилом издавна были на ножах, и провоцировать вражду таких людей она не хотела. В конце концов, Гус оскорбил ее, и она же отплатит ему той же монетой.

Но слов назад было уже не вернуть, а выкручиваться — значит лгать. Мафусаилу Дороти никогда не лгала, изредка лишь прибегая к умалчиванию.

— Садись, — пригласил он, едва растянув губы в непонятной улыбке, и за локоть отвел ее к столу. — Кофе? Помню, ты его литрами изводишь ежесуточно. Садись-садись. И не смотри на меня щенячьими глазами.

Дороти покорно села и поняла, что рассказать все теперь будет еще сложнее. Мафусаил никогда не наказывал за промахи, никогда не лишал гонорара — если работа была сделана хоть как-то, он просто умел давить на нужное место — аккуратно, без резких слов, иногда даже вообще без них, — где больнее всего.

— Там был Гус, — медленно произнесла она, наблюдая, как Мафусаил ставит на огонь турку. — И я его не заметила. Он усыпил меня сонным зельем, затащил в сокровищницу, ограбил ее и оставил меня там связанной.

— Связанной? — немного удивился Мафусаил. Впрочем, это даже не походило на вопрос — просто замечание, сделанное самому себе. — Скажи, пожалуйста, Дороти, — продолжил он тем же слегка удивленным тоном, — а как ты поняла, что это был именно Гус, если тебя усыпили?

— Я пришла в себя в сокровищнице, — ответила она. — Наверное, он не хотел меня… настолько подставлять. Ты же знаешь, сонное зелье можно рассчитать на довольно точное время.

— Знаю, — согласился Мафусаил, расхаживая по небольшой кухне и изредка поглядывая за варившимся кофе. — Ну хорошо, продолжай.

Дороти кивнула.

— В сокровищнице был Хитлэндский еретик, тот, что принадлежит барону Альбертсону…

Мафусаил остановился.

— …Понятия не имею, как он там оказался, но Гус прибрал его и еще кое-какие незаметные безделушки вроде цепочек, монет и колец, как ты понимаешь, вряд ли там были опознавательные знаки.

— Еретик, — повторил Мафусаил, что-то прикидывая. — Леди МакКроули не похожа на выжившую из ума старуху, чтобы красть такую вещь.

— И у такого человека, — подхватила Дороти, радуясь, что Мафусаил сосредоточен на деле, а не на ней.

Он еще раз покосился на турку и поцарапал поросший жесткой щетиной подбородок.

А Дороти тоже отвлеклась от ожидания неминуемого наказания и поняла, что складывающаяся вдруг ситуация кажется… интересной.

— Это получается, — медленно сказала она, глядя Мафусаилу прямо в глаза, — что нам кто-то сверху заказал подробный план особняка леди МакКроули именно тогда, когда там появился невесть как оказавшийся Хитлэндский еретик.

— Учитывая то, что МакКроули у барона в немилости, вряд ли он появился там по доброй воле хозяина, — добавил старик, уловив ход мыслей Дороти.

Дороти прикусила язык, опасаясь задавать пришедший на ум вопрос. Кто заказал план особняка — таких заказчиков никто не знал, кроме Мафусаила, потому что безопаснее всего было обращаться к нему, к проверенному человеку. А он уже потом отдавал задание тому, кто был его достоин. Тут ей снова стало стыдно за свой провал.

— И как к этому оказался причастен Гус? — в отличие от нее, кажется, Мафусаил понял все.

— М-м-м, — протянула Дороти, смотря на вскипающий кофе в турке. — Не хочу тебя отрывать, но…

Он небрежно взмахнул рукой, и пламя погасло, будто кто-то перекрыл кислород. Затем, схватив со стола прихватку, Мафусаил вытащил турку из очага и поставил на стол. Дороти следила за его действиями с восхищением и плохо скрываемой завистью. Единственной ее хоть какой-то магической способностью было умение стать незаметной. Но и оно давалось ей большой кровью — всего лишь час под заклятием, и она могла сутки не подниматься с постели. Кто-то создал Дороти так, что любая магия выматывала ее не хуже недельного тяжелого труда, когда как Мафусаил был одним из тех, кому давалось почти все.

— Не знаю, — запоздало ответила она. — Но собираюсь это выяснить, если ты не против. Спасибо за кофе.

— Против, — резко отрезал он и поставил чашку на стол так, что она едва не разлетелась.

Дороти отпрянула, и лицо Мафусаила тут же смягчилось.

— Послушай меня лучше — и очень внимательно. — Он встал у нее за спиной и положил ей руки на плечи. — Забудь про Еретика, Гуса и дом МакКроули, то, что случилось, даже хорошо. Я разберусь в этом сам, а ты, моя милая, займешься кое-чем другим. Договорились?

Судорожно вцепившись в руку старика, Дороти кивнула — конечно, она сделает все, что он скажет. И сделает с удовольствием, к тому же, он явно не собирался сердиться на нее, но Гус… Не найти его и не отплатить за подставу — это почти то же самое, что пригласить его поступить так снова.

Но Мафусаилу этого знать было не нужно, и она, уже почти не ощущая чувства вины, еще сильнее сжала его руку, потому что такие моменты близости случались так редко с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать.

— Конечно, я все сделаю.