По волчьим следам (джен)

Поздний ноябрьский вечер расползался над городом темным покрывалом. Было зябко и как-то по-особенному промозгло, когда кожа покрывается мурашками, а от ветра не спасает даже теплая куртка.

Иван шел на автобусную остановку. Привычный маршрут, он ходил так каждый вечер — и под прозрачным летним небом, и под хороводом снежинок.

Был десятый месяц с того дня, как он ушел со службы. Подумать только, почти год он не видел знакомых ребят из отряда, почти год не брал в руки ничего острее кухонного ножа, но время пролетало сквозь него, как сквозь бесплотного духа — не за что зацепиться, почти нечего вспоминать.

Он привычно зашел под небольшой навес и остановился. Людей в это время дня было немного — несколько гуляющих парочек в сквере по ту сторону дороги, женщина, выгуливающая маленькую трясущуюся собачку, да редкие прохожие, которые не обращали внимания на высокого парня в темной куртке.

Автобус подъехал через пару минут, и Иван, расплатившись за проезд, схватился за поручень у заднего окна, вглядываясь в уплывающий назад город с редкими бликами фар.

Ему не хотелось, чтобы наступала зима. Нет, даже не так — ему было плевать на время года, но он не хотел видеть снег. Белую, сверкающую пелену, которая скоро укутает улицы и крыши домов. Снег с недавних пор вызывал в его памяти картины кровавых брызг на взбаламученном белом покрове. Горячая кровь быстро остывала на ветру, и к ночи потемневший лед можно было брать руками.

«Что же ты раскис, Иван-царевич, — голос Серого было слышно как наяву, Иван даже обернулся, но автобус был пуст. — Мы с тобой еще побегаем, не так коротки мои лапы».

Иван вздохнул и прижался горячим лбом к запотевшему стеклу.

Он помнил — на мысе Янтарном дул такой сильный ветер, что он едва не свалился в сугроб. Ему пришлось схватиться за бок Серого, друг на это только заворчал и дернул толстым, с полено, бусым хвостом. Иван тогда легко провел по его острым ушам и отвернулся к палатке, а Серый остался сидеть на снегу, наслаждаясь разгулом стихии.

Иван и сейчас чувствовал под пальцами плотный, чуть жестковатый мех — темный ближе к коже и светлеющий почти до белого к кончикам.

Автобус резко дернулся, и Иван поморщился, стукнувшись лбом о стекло.

Тогда над ослепительно-белой долиной летали «Стрижи», блестя серебряными полированными боками с провалами пулеметных гнезд. Глаза слезились от этих бликов и от слишком яркого света, и Иван присел на снег, расстегивая рюкзак. Серый ткнулся в щеку холодным носом: «Ну что такое?» — но Иван только отодвинул его морду.

— Серый, отстань, я очки достану, не видно ничего.

«Будто в очках ты что-то разглядишь, — он выразительно посмотрел на друга умными желтыми глазами. — Иванушка-дурачок».

— Давно тебя за хвост не дергали? — Иван навалился сверху, и они барахтались в снегу, пока хватило сил. Серый вывалил на бок язык и с победным видом лежал у Ивана поперек груди, из его пасти вырывались облачка пара.

«Кого теперь за хвост дергать будем?»

Иван тихо засмеялся, но тут же умолк, оглянувшись на водителя. Не хватало еще, чтобы его высадили из автобуса, как перебравшего выпивоху. Но водитель негромко подпевал радио и, похоже, совсем забыл о единственном пассажире.

Иван протер стекло — на руке остались капельки воды, и он стряхнул их на пол.

Когда он по пояс провалился в незаметный под снегом ручеек, Серый долго фыркал, но после того, как Иван стал стучать зубами, немедленно подошел и позволил ухватить себя за шею. Ивану тогда пришлось совсем загубить расписание перехода — на установку палатки и переодевание ушло все время до темноты, и пока он сушил над огнем штаны, Серый умчался на охоту, с которой принес мелкого зайца.

— Нет уж, друг, лопай его сам, я обойдусь тушенкой, — рассмеялся Иван, когда Серый кинул ему под ноги пушистую тушку.

«И после этого говоришь, что не Иванушка-дурачок. Кто же свежатину на консервы меняет?»

— Да там мяса чуть, даже ты не наешься. А тушенки у меня еще много, — Иван с глухим «чпок» открыл банку и достал из рюкзака складную ложку. — Завтра придется идти до темноты, иначе не успеем.

«Для меня в этом проблемы нет, это ты по снегу ходить не умеешь. На спине тебя что ли повезти?»

Иван на это только усмехнулся и потрепал его по загривку.

На следующий день повалил мягкий и рыхлый снег, и видно было едва ли на полсотни шагов вперед — дальше все застилала белая пелена.

Серый трусил рядом, иногда оббегал Ивана кругом и весело пофыркивал, когда тот проваливался в очередной сугроб.

К вечеру наползли облака и стемнело настолько, что казалось — пришла безлунная ночь. Они шли через реденький лес, и Иван то и дело спотыкался о скрытые под снегом коряги.

Далекий вой прозвучал еле слышно, и Ивану даже показалось, что это ветер свистит в ушах, но Серый подошел ближе, прижался пушистым боком к бедру.

«Ар-р-р, падаль».

— Ты чего?

«Шавки, шакалы-р-р-р…» — в такие моменты Серого было трудно понять, и Иван, пожав плечами, побрел дальше, вглядываясь в еле видные деревья.

Через некоторое время вой повторился, на этот раз гораздо ближе, и Иван остановился.

— Отгонишь?

«Говор-р-рю же, шавки, — сморщив нос, фыркнул Серый в ответ. — Идут по следу».

— Убежим?

«В одиночку я убегу, с тобой — нет, — отрезал Серый и всем корпусом развернулся назад. — Буду др-раться».

— Знал бы — взял бы с собой ружье. Черт, до лагеря три часа пути, — Иван снял с плеч тяжелый рюкзак и вытащил охотничий нож с толстым, зазубренным с одной стороны лезвием.

«Не лезь, р-р-разбер-русь сам».

Собаки появились из темноты совсем близко — шагов за тридцать. Матерые и крупные, с широкими головами и совершенно бессмысленными глазами — Иван повидал многих выходцев из Лаборатории и сходу узнал искусственно выращенных тварей. На тренировках в отделе таких собак не подпускали к молодым ребятам — звери были не уравновешены и, в отличие от обычных собак, всегда стремились убить.

Обычно псов привязывали к отрядам, отправляя на задание, но Идиотские полки гибли один за другим, и собаки, оставшись без надзора, дичали, сбивались в стаи и становились очень опасны. Им не посчастливилось наткнуться именно на таких «дикарей».

Серый ощерился, пригнул голову и, взбороздив задними лапами снег, прыгнул вперед. Иван невольно залюбовался его мощным телом, распластанным в прыжке. Собаки из Лаборатории были сильными и крупными, но они были всего лишь собаками и не могли тягаться с волком, готовым защищать друга до последнего.

Иван отошел на пару шагов назад — с одним ножом он мало чем мог помочь Серому — и, стиснув кулаки, наблюдал за визжащим и рычащим клубком, который взбаламучивал и раскидывал во все стороны снег, обнажая темную мерзлую землю.

Вот клубок распался, и Серый отпрыгнул назад, оставив на снегу неподвижное тело, но собак было еще много. На их мордах пузырилась слюна, стекая по короткой шерсти липкими нитями, топорщился мех из обрезанных ушей, а на боках тут и там виднелись следы мощных зубов и когтей, исходящие кровью. Серый тяжело дышал, его морда так же была исцарапана, но он крепко стоял на лапах, а его глаза светились отчаянной решимостью.

Снова прыжок, возня, яростный визг и треск костей, и на снегу остались лежать еще две собаки, но и Серому сильно досталось — на боку рваная рана, горячая кровь толчками выплескивается на снег и застывает на ледяном ветру темными пятнами.

Иван было двинулся вперед, но Серый, непонятно каким чутьем уловивший его движение, только раздраженно рыкнул и резко дернул хвостом. Собаки окружили их полукольцом, глухо рыча. Они пытались со спины подобраться к Ивану, но Серый опрокидывал их в полете и яростно рвал глотки зубами. Когда к ним приблизился последний пес, Серого качало из стороны в сторону, его шерсть слиплась от крови и висела бурыми комками, но он еще держался на ногах.

Пес подкрадывался медленно, подволакивая заднюю лапу, его короткая черная шерсть топорщилась на загривке и шла складками на морде, открывая длинные, в пене, клыки, а мутные бессмысленные глаза яростно таращились на Ивана. Серый подобрался и прыгнул вперед, целя зубами в шею, но пес увернулся. Он глубоко пробороздил снег и сомкнул зубы на передней лапе Серого. Тот взрыкнул и, опрокинув противника в снег, смог вцепиться в горло, но пес вдруг совершенно по-заячьи засучил лапами, вспарывая живот сильными задними ногами, и Серый, с хрустом сломав шею противнику, упал на землю.

Иван среагировал не сразу. В первую секунду ему показалось, что это вовсе не кровь Серого темнеет на снегу вокруг, ведь его друг был так силен, он никогда не проигрывал, но с трудом перевернув его на спину, Иван подавился воздухом и глухо взвыл. Столько крови, она залила одежду и руки, Серый тяжело, с хрипом, дышал, а у него во рту пузырилась красная пена.

«Иванушка-дурачок… Ну чего ты воешь…»

— Ты только держись, до базы недалеко, я донесу, — прошептал Иван, зарываясь пальцами в слипшийся мех. Он попытался приподнять Серого, но тот был слишком тяжел. — Или поставлю палатку и перевяжу тебя…

«Не суетись, царевич, — Серый посмотрел на него мутнеющими глазами, — ничего уже не попишешь, мой путь заканчивается здесь».

Иван всхлипнул и прижался к нему лицом, чувствуя, как мелко вздрагивает тело волка.

«Ехал бы ты подальше от этой войны. Без напарника будет сложно, я боюсь за тебя… — Серый тяжело вздохнул, его голос был еле слышен. — Найди Несмеяну, она присмотрит за тобой вместо меня…»

Иван еще долго сидел так, скрючившись, уткнувшись лицом в остывший мех. Он поднялся, только когда понял, что еще немного — и он тоже останется здесь, на красном снегу.

Иван не хотел оставлять Серого так — в окружении псов, занесенных снегом, — но ничего нельзя было сделать. Даже будь у него сани, Ивану вряд ли бы хватило сил дотащить друга до базы. Он медленно поднялся, стряхнул с куртки слой снега, которым его занесло, и тяжело, спотыкаясь, двинулся прочь, не разбирая дороги. Ему постоянно казалось, что он ошибся — что Серый жив и сейчас отчаянно зовет его, и оттого Ивану становилось еще хуже. Он будто оставил там, на занесенной снегом поляне, половину себя, без которой кое-как существовать можно, но уже не хочется.

Автобус снова качнуло, и Иван сильнее вцепился в поручни. Глаза были сухие и красные — он отчетливо видел это в отражении, но когда сфокусировал взгляд на ускользающей вдаль темной дороге, у него перехватило дыхание — по мокрому от дождя асфальту, огибая редкие машины, мчалась быстрая серая тень. Она была далеко, но Иван отчетливо видел желтые горящие глаза и вздыбленную серую шерсть на загривке. Волк бежал изо всех сил, но почему-то не мог догнать автобус, и Иван стремглав кинулся к водителю.

— Остановите! Пожалуйста, мне нужно выйти!

Шофер вздрогнул и недоуменно уставился на странного парня с безумным взглядом, но все же нажал кнопку, и двери медленно разъехались. Иван бросился наружу, под мелкий ленивый дождь, и остановился посреди тротуара, вглядываясь в темную дорогу, расцвеченную желтыми кружками фонарей. Мимо проехала легковушка, еще одна… На дороге никого не было.

Иван обернулся на шум отъезжающего автобуса и провел рукой по намокшим волосам. Ему не в первый раз мерещились тени прошлого, и с каждым месяцем он укреплялся в мысли, что стоит записаться на прием к психологу.

Следующего автобуса он так и не дождался и вернулся домой пешком — мокрый, расстроенный и совершенно вымотанный. Маленькая квартирка встретила его темнотой и гулом работающего холодильника, а из зеркала в прихожей на Ивана таращилось растрепанное нечто, от которого он едва не отшатнулся, не узнав свое собственное отражение. Есть совершенно не хотелось, и он, быстро приняв в душ, лег в постель, пытаясь выбросить из головы сегодняшний вечер.

* * *

Сны были для него радостью и болью, предвкушением отдираемой от раны повязки — и мучительно, и льется кровь, но без этого не выжить.

Просыпаясь, Иван, глотая слезы, убеждал себя, что это не он остался, а Серый исчез — нет, Мидгард был лишь крохотной поляной, обнесенной бровями мертвеца. Там, за Железным Лесом, за затхлым рубежом воняющей убийством стены, за кольцами Йормунгарда лежали другие миры, — и где-то в них бродил Серый. Оставалось надеяться, что удастся заглянуть за них — и сквозь дырочки от снов, пробоины от звезд различить светлый силуэт волка.

Ночь качала его ласковой рукой покойной матери, унося вверх, к самой границе миров, и он цеплялся за голые скалы, карабкаясь по ним куда-то, где умирал Серый. Он должен был и не мог успеть, и срывался, и летел вниз с ликующим криком, думая, что окажется там, — но нет, он просыпался на скомканных простынях, и нырял во сны снова и снова. Во снах он искал Серого — в лабиринтах родного Железного Леса, кипящего повседневной суетой и пылающего огнем Жар-Птицы. Бился с собаками и солдатами, заставляя себя верить, что там-то, за стеной леса, стоит только дойти... В одном из снов он позволил себя убить — и когда его скальп повис у Белых Скал, то на одной из вершин все-таки появился Серый. Он несся к нему знакомыми широкими прыжками, и Иван смотрел на него мертвыми, застывшими глазами — и плакал от счастья. С той первой встречи он стал видеть его постоянно — хотя не все эти сны были веселыми. Они бродили по снегам, тормоша друг друга и смеясь от радости, проживали новые и старые приключения. За дымом сжигаемых тел плакала над веретеном заложница Несмеяна — и они смотрели на высокие окна ее костяного терема, выли от бессильной ярости и шли выполнять новое безумное поручение, чтобы только ее вызволить. Жар-птица взрывалась ослепительным пламенем, и Серый рассыпался в пепел — снова из-за Ивана. И шел вперед Седьмой Идиотский полк — а Иван срывал голос командами и смотрел на улыбающиеся трупы своих солдат. И тогда, сходя с ума от вины, он становился бешеным восьминогим конем — и Серый, не узнавая, загонял его и съедал. А на следующую ночь Иван сам становился во сне Серым — и бежал за повозкой в кровавых отсветах фонарей, и не мог догнать сам себя.

Даже когда он не спал, воспоминания теснили друг друга, проступая сквозь повседневность, и ярче других были те, что обжигали виной. Обиженный вой чьей-то машины во дворе напоминал про обжигающий свист задетой сигнализации, сломавший когда-то его жизнь. Жар-птица, его самый позорный провал — где бы он был без Серого? Долгий тяжелый плен, ангары Лаборатории, мнимая перевербовка… Он ошибался, а Серый все время спасал его — и вот теперь…

Иван ходил на службу, как лунатик, не понимая и не запоминая происходящего. Лица сослуживцев скалились собачьими мордами, и ему все чаще казалось, что именно это сон, а настоящая жизнь — там, в залитых полной Луной снах. Он больше не помнил свою жизнь — бросил на дальнюю полку свое детство Царевича, сына Локи, сдал в спецхран молодость изувеченного Лабораторией Дурака, недобровольного предводителя Идиотского полка из сведенных с ума солдат. Он забывал себя и помнил только Серого, и все чаще одевался во снах в его шкуру, постепенно становясь волком.

Все изменилось в тот день, когда ему принесли значок. Квадратный кусочек металла, который Иван вынул из зубов Вестника — мучительно страшной смеси живой плоти и машины. Тварь была спокойна, даже ленива, но Иван помнил раздирающие душу крики захваченной деревни, куда на разведку отправили таких вот зверей. Вестник покосился на Ивана пустым бельмом, пробороздил когтями тонкий линолеум и выпрыгнул в открытое окно, распахивая за спиной перепончатые крылья.

На ладони остался значок Идиотского полка, бело-красный, как смерть и кровь, а на обратной стороне лабораторный номер — два ноля тридцать семь, номер Ивана. Он оставил значок своему помощнику, когда ушел, в надежде никогда его больше не надевать, и вот он снова лежит на ладони и поблескивает в лучах солнца, а это значит — впереди опять долгий путь и заснеженные равнины.

* * *

— Белые Скалы, — прочитал Иван вслух надпись на плотном листе и тихо взвыл про себя. Седьмой Полк, Идиотский полк, их всегда посылают в самые опасные места, ведь дураков не жалко, дураки с улыбкой пойдут вперед, и умрут они тоже с улыбкой на окровавленных лицах.

Лаборатория создала идеальных солдат — послушных и храбрых, свято чтящих Долг, Честь и Совесть и не задумывающихся над приказами. Иван знал этих ребят много лет, он сам когда-то чуть не стал одним из них, но Серый спас, вытащил из пучины безумия, за шкирку выволок на свет. С тех пор Иван научился притворяться, улыбаться широко и преданно и не плакать по погибшим.

— Командир, полк построен, — от широкой радостной улыбки на загорелом лице хотелось скулить. Дурак, какой же ты дурак, тебя завтра, возможно, убьют, но ты не думаешь об этом, единственное, что тебя заботит, — как эффективнее всего выполнить приказ. Лаборатория и правда постаралась на славу — настолько, что с каждым днем в них остается все меньше человеческого. Ивану казалось, что скоро они обрастут грубой темной шерстью и станут псами, верными и жестокими, с тупыми бессмысленными мордами.

— Выдвигаемся к Белым Скалам, — голос хрипел, и Ивану не сразу удалось натянуть на лицо широкую улыбку. Казалось, если раздвинуть губы чуть шире — то кожа бы лопнула, повиснув лоскутами. Тогда оголенный череп улыбался бы вечно.

Солдат отдал честь и отошел, а Иван тяжело привалился боком к стене. Ему давно не было так плохо и тошно от того, что он делал. Когда-то Ивану было важно стать одним из Седьмого Идиотского полка — он верил, что этим поможет людям и всем творениям Локи, оставшимся в выжженных остатках Железного города. Но теперь рядом не было Серого, чтобы поддержать, и Ивану хотелось только одного — послать все секретные задания к черту и уйти по белой равнине вперед, пока его следы не упрутся в небо.

Переход занял чуть больше суток. Седьмой полк мог пройти такое расстояние вдвое быстрее, но Иван за год серьезно сдал и держался из последних сил, чтобы не упасть в снег. Солдаты погоняли механических ромбовидных быков, волочущих повозки с клетками, где скрежетал клювами десяток массивных «огненных птиц» — тех, что Лаборатория сделала взамен убитой Жар-птицы, которую так и не смогли воссоздать. Они должны были помочь взять замеченный Вестниками «большой ледяной объект», который мог оказаться чем угодно — творением северных шаманов, иглу зашедшей на нейтральную территорию Белой колдуньи, попросту мертвым йети-переростком… Впрочем, глупо было обманывать себя. Без серьезной угрозы их бы сюда не послали. Перебрав по десятому разу все доступные им нехитрые способы защититься от разных напастей, Иван опять почувствовал себя беспомощным и бессильным. Некоторых гостей победить могла бы лишь Жар-птица, по легенде зажженная от пламени Муспельхейма. Впору и пожалеть, что убил ее… Иван усмехнулся, вспоминая день, казавшийся им когда-то победой.

* * *

Подбитая стрелой птица упала в облаке смертоносных искр.

— Разве тебя не учили гасить зажигалки на крышах, Царевич?..

Со спины Серого спрыгнула Несмеяна со страшным ожогом на пол-лица. Из железной урны в её руках сыпался чёрный пепел, злой бесконечной струей засыпая огонь. Перья гасли, подбитая птица, задыхаясь, мотала железным клювом.

— Вкусный будет цыплёнок, — предвкушающе протянул Серый, — копченый в собственном пламени…

Он легким, игривым движением прижал потухшую Жар-птицу к земле — и перекусил ей горло. На золото перьев хлынула кровь. Волк, довольно урча, съел солнечную куропатку и слизал закатную кровь.

— Но отец…

— Локи будет доволен, — Серый сыто фыркнул и поскреб когтями золотые перья. — Нужно забрать ее сердце, чтобы больше никто не смог воссоздать Жар-птицу.

Тот день казался им победой — они сумели освободить Идунн, которая спрятала в рукаве листок с молодильного дерева. Всего один листок, но этого могло хватить для того, чтобы получить новые «яблоки» — сосуды из живой оболочки, содержащие молодильный сок.

Они, благодаря помощи Несмеяны, смогли выбраться из ангаров Лаборатории и пробраться на крышу, и если бы не Иван, задевший сигналку, то они вернулись бы домой, в Железный лес. Но в тот раз ему не повезло.

Последовавшие за этим месяцы Иван помнил плохо. Серый поддерживал его и не давал сойти с ума. Именно друг уговорил его подыграть, сделать вид, что он сдался, и вступить в Идиотский полк Лаборатории, чтобы позже освободить Несмеяну, но они не успели. Сломленная жестокими опытами, она сдалась, чтобы переродиться уже в другом мире, в другой жизни, а они остались служить в полку. Локи одобрил их затею, попросив сообщать все, что они могли узнать о Лаборатории, и у Ивана с Серым началась совершенно другая жизнь.

* * *

Белые Скалы показались вдалеке на закате. Солнце било солдатам в спину, и вершины были красными, как предупреждение или знак — красно-белый значок Идиотского полка и красно-белые скалы впереди. Нападать в сгущающейся темноте, уставшими, на неизвестного врага было слишком опасно, и Иван велел разбить лагерь подальше от горы. В Идиотских полках не было хороших разведчиков — слишком усердно из них вытравливали инстинкт самосохранения, способность подмечать новое и анализировать информацию. Если полк Ивана посылали куда-то без сопровождения, в разведку раньше всегда ходил Серый. Его не хватало во всем.

Раздав необходимые распоряжения, Иван тяжело опустился на землю, завернулся в спальный мешок и закрыл глаза. Стужа сковывала мышцы, колола и жалила, и Ивану от этого казалось, что это вовсе не холод, а жар, что он объят языками пламени со всех сторон, и огонь уже обнимает его бока.

* * *

Он помнил тот день, когда к ним в город пришел огонь. Они знали, что рано или поздно что-то должно было случиться — Локи был болен. Возможно, гениальность от безумия отделяет один шаг, но Локи настолько плотно перемешал их, что нельзя было отличить одно от другого. Отец был болен и заражал остальных, ведь нет ничего страшнее безумного бога.

Железный Лес, их дом, их колыбель, прорастал в землю изломанными корнями металлических труб. Они шипели и истекали маслом, и земля жадно глотала его, чтобы вскоре прорасти побегами новых чадящих труб, и еще, и еще, пока до самого горизонта вместо леса не остался плеваться дымом в серое небо Железный Город. Локи был болен, и теперь из-под его умелых рук не выходили живые деревья. Те создания, что бегали, ползали и летали по городу, походили на творение кошмарного сна, их сочленения брызгали на камни искрами, а живая плоть, срощенная с механизмами волей творца, гнила и разлагалась, источая ужасающее зловоние.

Что-то должно было случиться, и оно случилось в одну из душных, заполненных дымом ночей — в город прилетела Жар-птица. Серый почувствовал ее издалека и предупредил Ивана. Они взобрались на крышу и издали смотрели на одно из старых творений их бога. На одно из его первых неудачных творений, которое позже выкрала Лаборатория.

Огненная птица — хотя в ней вряд ли осталось что-то от живого существа — плавно и неторопливо парила над городом. Ее механическое тело было объято пламенем, оно лилось с нее водопадом, оставляя за собой красную дорогу раскаленного металла. Железный Город не мог сгореть, но могли сгореть его жители, и они рассыпались прахом в жадном пламени. Со всех сторон слышались вопли ужаса и боли, полыхало масло и тлела плоть. Не прошло и часа, как пламя охватило весь город — железные дома и улицы, башни и трубы. Трон Локи — огромное строение в сердце Железного города — пылал ярче всего, исполинским факелом освещая низкое небо.

А когда Эйр, главная целительница, послала за золотыми яблоками для самых тяжело раненных, открылась еще одна трагедия. Испуганный гонец рассказал, что огромная птица вырвала из земли тонкое молодильное дерево и унесла — вместе с Идунн, бесстрашно бросившейся на огненную тварь с железным прутом для подпорки растений. Иван мог понять Идунн: она всю жизнь положила на то, чтобы изобрести золотистый целебный сок, продлевающий жизнь и ускоряющий регенерацию тканей, — и тому, чтобы обеспечить его естественное воспроизведение. И защищала дерево, словно собственного ребенка.

— Их надо вернуть, — Локи, в опаленной одежде и почти без волос стоял у окна и смотрел на гибнущий город. Кривая ухмылка перечеркивала пол-лица рваным шрамом, а руки безостановочно мяли кусок закопченного железа, превращая его то в птицу, то в зверя, которые сразу же умирали в его руках. Он перевел взгляд на Ивана, и того пробрало дрожью от вида отца. — Вали и Нарви, ступайте в Мидгард и отыщите золотые яблоки, Идунн и Жар-птицу. Я не могу сделать это сам — время в Мидгарде течет быстрее, и без яблок там я вскоре одряхлею. Я надеюсь на вас, дети.

Так кончилась беспечная жизнь Царевича. Они с Серым бросились по выжженным следам туда, где пылали лесные пожары и горели деревни.

Один раз они почти догнали Жар-птицу, и Иван вскинул ружье — но она взмыла в небо, горящими крыльями разметав облака дыма. Ее сверкающий хвост манил золотой дорогой, исчезающей в небесах. Долгой, безрадостной дорогой, раз ступив на которую, они уже не сумели вернуться.

* * *

Утром Иван заметил парящих над ними Вестников — целую стаю, так много жутких тварей он еще не видел. Солдаты замерли вокруг командира, и Иван, осмотревшись, дал знак продолжать движение. Он не знал, что ждет их в тени Белых Скал, на краю мира, этого не знала даже Лаборатория, иначе они не дали бы таких расплывчатых данных, но судя по всему, ничего хорошего им ожидать не стоило.

Седьмой полк шагал вперед легко и быстро, а Иван то и дело оглядывал окрестности. Во все стороны от них тянулся дикий лес, старые сосны были укутаны снегом, и все вроде бы было тихо вокруг, но Ивана настораживала странная наледь на толстой древесной коре — будто тысячи мелких ледяных игл наросли на стволах. Это не могло появиться само по себе, такую наледь Иван видел когда-то давным-давно в другом мире, и это ему совсем не нравилось.

Он дал солдатам знак уйти с дороги и пробираться лесом, но когда полк подошел к подножию Белых Скал, Иван увидел, что все старания были зря — у основания горы исполинская пещера, край одного мира и начало другого, сплошь заросла льдом. Ледяные кристаллы красиво блестели и переливались в лучах восходящего солнца, самые крупные возвышались над ними на много метров ввысь, и Ивана пробрала дрожь, когда он понял, кто именно занял пещеру.

— Отходим, живо! — солдаты повиновались мгновенно, но тут земля содрогнулась, и Иван обреченно прикрыл глаза. Вот и все. Конец Седьмого Идиотского полка. Как глупо и как обидно.

На свет из пещеры выбирался исполин. Не живой и не мертвый, не похожий на человека и любое существо, рожденное под этим солнцем. Иван помнил легенды Железного Леса, помнил рассказы о Нифльхейме и узнал ледяного гиганта.

Иван увидел, как его бойцы без тени страха смотрят на гримтурса, который по жестокой насмешке судьбы выбрался в этот мир, и понимал, что им не выжить. Живой плоти, защищенной лишь одеждой, нечего противопоставить мощи ледяной громады. Они все станут статуями, надгробиями самим себе, а гримтурс, вышедший в мир, понесет собой и дальше мертвый холод ледяных пустошей Нифльхейма.

Пока что великан не мог отойти от пещеры надолго — его ледяная броня таяла под солнцем, но с наступлением ночи он выберется, и тогда им останется только молиться всем известным богам.

— Командир, Вестники двигаются к пещере, разрешите наступать? — солдат вытянулся перед ним по струнке и предвкушающе сверкал глазами. Иван вдруг с раздражением подумал, как ему хочется со всей силы врезать по этому улыбающемуся лицу. Врезать так, чтобы парень потерял сознание. Тогда его идиотская улыбка погаснет, и можно будет оттащить его подальше от пещеры, но ведь он не сможет так сделать с сотнями других солдат, что смотрели на него и так же ждали приказа.

— Сначала на разведку, потом, по результатам, в наступление.

— Есть!

Иван обхватил голову руками и медленно выдохнул, понимая, что выбора нет. Ему придется отправить их к пещере, иначе они, повинуясь приказу свыше, который он прочитал перед всем полком, пойдут туда без него, и неизвестно, в каком случае погибнет больше солдат.

Через час Вестники, вылетевшие на разведку, не вернулись, и Иван, подчиняясь недвусмысленному приказу Лаборатории, был вынужден скомандовать наступление. Солдаты шли через лес, стараясь двигаться как можно тише, но у пещеры им пришлось выйти на открытую местность.

В глаза сразу бросилось то, что осталось от жутких полумеханических Вестников — сочленения, жилы и внутренности, разбросанные повсюду так, будто твари взорвались изнутри. Снег тут и там пятнали бурые кляксы, а несколько Вестников вмерзло в ледяные кристаллы у пещеры.

Гримтурса пока не было слышно, но Иван не надеялся на благополучный исход: великаны хоть и производили впечатление огромных дуболомов, на деле были очень коварны и умны. Единственным преимуществом солдат оставалось то, что гримтурс вне своего мира был неповоротлив и заметно ослаблен — но это не помешает ему перебить всех, как только они ошибутся.

Иван послал вперед две тройки минеров и одного «жуколова», который запускал вперед механических разведчиков. В это время солдаты установили на границе леса ракетницы и катапульты с зажигательными снарядами, а чуть дальше прорыли несколько окопов. Когда приготовления были закончены, вперед послали с десяток массивных «огненных птиц». Целиком механические птицы, несущие в своих телах огромную массу «жидкого пламени», на большой скорости влетели в пещеру, и спустя секунду оттуда раздался оглушающий грохот. С потолка посыпался снег вперемешку с кристаллами, а из недр раздался леденящий кровь вопль гиганта.

Охваченный пламенем гримтурс выбрался наружу, не обращая внимания на то, что солнце еще не село. Его плечи и голова горели, из-за чего ледяная броня потемнела и стала таять, а нечеловеческое подобие лица исказилось в страшной гримасе. Гримтурс снова взревел и со всей силы дунул себе под ноги, посылая вниз и в стороны волну ледяных игл со снегом, отчего пламя дрогнуло и погасло, а волна, докатившись до леса, осела тысячами тонких игл на деревьях и одежде солдат.

Иван стряхнул иней со щек и ресниц, и дал знак минерам.

Спустя секунду из-под ног великана взвились искрящиеся плети. Ловушки-осьминоги сработали быстро и оплели ноги великана, но тот будто не заметил препятствия, шагнул вперед, и щупальца порвались с тихим треском, выпуская клубы серого дыма. Тогда в бой вступили ракетницы — они посылали залп за залпом, от взрывов дрожала земля и кругом поднимались белые вихри. Иван бегал от одной группы к другой, пытаясь перекричать грохот, следя за количеством боеприпасов. Он путался ногами в мерзлых корнях, спотыкался, падал и поднимался вновь, сам похожий на ледяное чудовище из-за облепившего его снега. Голос хрипел и срывался, но он продолжал кричать, отдавая команды, отводя бойцов из-под ледяных волн, которые гримтурс посылал одну за одной, пока наконец снаряды не закончились и все не затихло. Мелкое ледяное крошево застилало глаза, окружая их плотным облаком. Ничего не было видно в пределах пары метров, но постепенно оно стало оседать, открывая заледеневшие ели, развороченную снарядами землю и великана, который привалился ко входу в пещеру.

Гиганта сильно опалило, лед покрылся грязно-серыми разводами копоти и местами потрескался, но гримтурс был еще жив. Он тяжело поднялся, припадая на поврежденную ногу и, прежде чем Иван успел сориентироваться и отозвать бойцов, поднял руки вверх и обрушил на них град ледяных стрел. Они прошили землю как масло, повалили деревья и пронзили насквозь всех, до кого сумели добраться.

Иван, зажав рукой распоротый бок — ему повезло, что стрела прошла вскользь, — поднялся с земли и едва не упал обратно от открывшейся перед ним картины: почти весь его полк, многие и многие десятки солдат лежали и висели, пригвожденные стрелами к земле и обледенелым соснам. Стрелы постепенно таяли от горячей крови, которая стекала по ним, но людям это уже не могло помочь — большинство было мертво.

Иван тихо заскулил и привалился к дереву, до хруста сжимая пальцы. Ему было очень больно, и внутри, и снаружи, и эта боль, казалось, разъедает его оболочку, и в дыры вываливается все, что еще оставалось внутри — все отчаянье, все слезы и безнадежность. Иван чувствовал, как кровь течет по бедру и ноге, пропитывает сапог, и понимал, что долго ему не продержаться, но не мог заставить себя сдвинуться с места. Последним, что он увидел перед тем, как потерять сознание, был неясный силуэт волка, который вышел к нему из чащи.

* * *

Иван очнулся резко, рывком, будто его облили ледяной водой. Он еще несколько минут лежал без движения, пытаясь понять где он и что с ним произошло. Мысли и воспоминания путались: то ему чудился огромный великан в облаке ледяных искр, то он видел себя Серым, мчащимся сквозь метель. Иван уже не мог разобрать, где заканчивается он сам и начинается другой, странный Иван, чувствующий себя волком.

Тело было ужасно слабым и не желало шевелиться, поэтому он разглядывал место, где проснулся. Судя по низкому земляному потолку и специфическому запаху, это была чья-то нора, а когда он заметил в дальнем углу белеющие кости, то понял, что жилище принадлежит хищнику. Оставалось только надеяться, что неведомый зверь не приволок Ивана сюда в качестве обеда.

Он снова попробовал пошевелиться, в этот раз тело отозвалось болью, но послушалось, и Иван медленно подтянул под себя руки, удивляясь непривычному ощущению, и только когда посмотрел вниз, понял, в чем дело.

В старых легендах, которые он слышал и в Железном Лесу, и уже здесь, в Мидгарде, было упоминание о том, что человек, проснувшийся в звериной норе, сам станет зверем. Иван тогда мало уделил внимания этой истории, больше его заинтересовал Кот-баюн, которого они с Серым однажды выследили в мертвом лесу, но сейчас он жалел о том, что не узнал эту легенду получше.

Иван невесело фыркнул и поднялся, неловко переступая на слабых, дрожащих лапах. Теперь он видел мир совсем по-другому, и это было очень странно, непривычно, но в то же время успокаивало, будто Серый снова был рядом.

Его тело словно бы еще не умело ходить, и прошло довольно много времени, прежде чем Иван выбрался из норы. Хвост тоже сильно мешал, цепляясь за все подряд, но зато звуков и запахов стало в разы больше, из-за чего Иван почувствовал, что у него голова идет кругом.

Заледеневший лес впереди был знаком, но Ивану потребовалось несколько минут, чтобы понять, где он видел его раньше. Сосны, покрытые тонкими ледяными наростами, стрелы изо льда, которыми было утыкано все вокруг — Иван увидел все это, и память вернулась рывком, маленьким взрывом в голове. Иван метнулся вперед, неловко оскальзываясь на покрытых льдом корнях, обегая взглядом все вокруг, но, видимо, в снегу остались лежать только мертвецы — живых нигде не было видно, хотя дорожка из следов и пятен крови вела куда-то на восток. Скорее всего, остатки полка, лишившись командира, решили отступить и ждать приказов из Лаборатории.

У Ивана все сжалось внутри, когда он увидел, сколько осталось присыпанных снегом тел, сколько жизней отнял гримтурс. Великан еще был жив — новым обостренным слухом Иван улавливал шевеление в пещере, но сейчас соваться к нему было самоубийством.

Иван долго бродил по лесу, раздумывая, что же теперь ему делать, когда наткнулся на дерево, возле которого потерял сознание. Его одежда все еще валялась у корней, присыпанная снегом, и Иван в недоумении поворошил кучу лапой. Как так вышло, что его одежда осталась лежать здесь, а он сам оказался в норе, Иван не знал, но то, что вокруг стало значительно теплее, а снег вокруг дерева начал таять, его насторожило.

Он обнюхал вещи, сапоги и рюкзак, ощущая свой собственный запах как чужой, и внезапно уткнулся носом во что-то теплое. Разорвав зубами один из кармашков рюкзака, он нашел замотанную в тряпку странную вещицу, которая излучала жар. Иван неуклюже мотнул головой, развязывая ткань, и на снег выпало механическое сердце, покрытое старой осыпающейся коркой засохшей крови. Маленькое металлическое сердце, которое билось в груди существа, спалившего Железный лес.

Иван ткнул лапой в горячий металл, и сердце отозвалось, резко сократившись. Оно пульсировало и горело, растапливая вокруг снег, и Иван с внезапным трепетом вспомнил, что когда-то говорил о Жар-птице Серый.

«Лаборатория смогла выкрасть Жар-птицу у Локи, — Серый недовольно тряхнул головой, вспоминая этот позор, — но они не смогут создать других птиц, потому что для этого нужно сердце, в котором бьется огонь Муспельхейма. Звезда огненного мира питает его, и второй такой нет, как ни ищи».

Иван недоверчиво покосился на сердце, которое продолжало пульсировать, распространяя вокруг тепло. Он мог точно сказать, что его не могло быть в рюкзаке, они потеряли сердце почти сразу, при побеге из Лаборатории. По крайней мере, Иван так думал раньше. Сейчас же оно лежало перед ним, источая мягкий свет, и Иван, решившись, сжал его в зубах, стараясь не обжечь язык, и побежал через лес вперед, к пещере.

Ледяной великан забрался обратно в свое убежище и теперь лежал, залечивая сколы и трещины в броне. Огненные птицы основательно разрушили пещеру, отчего пол ее устилали осколки льда и разбившиеся кристаллы. Иван ступал как можно тише, морщась от боли в обожженной пасти и молясь всем богам, чтобы гримтурс его не услышал, но, похоже, великану было не до него. Замораживающий кровь холод тек от него по пещере, и Ивану не хотелось даже думать о том, что здесь творится с наступлением ночи.

Он аккуратно обошел великана и взобрался на ледяной выступ, поджидая нужный момент. Иван не мог предсказать, как поведет себя Звезда Муспельхейма, встретившись с порождением Нифльхейма, но другого пути остановить гримтурса он не видел.

Наконец, великан тяжело и медленно повернулся спиной вверх, подгребая под брюхо осколки, разбросанные по пещере, и Иван, собрав все силы, прыгнул вперед. Он едва не поскользнулся на ледяной броне, защищающей спину великана, но все же устоял и, пока гримтурс не опомнился, бросил сердце в одну из самых глубоких трещин в броне.

Послышался гул, и одновременно с этим взревел гримтурс, сбрасывая с себя Ивана. Тот отлетел к стене и напоролся животом на острый выступ, но, не обращая внимания на боль, встал и помчался к выходу. Между тем Звезда, расплавив оболочку, соприкоснулась с чуждым ей порождением ледяного мира и взвилась пламенем до самого потолка. Ярость вулканов и огненных рек Муспельхейма вытекала из нее потоками жидкого огня, который в свое время пожрал Железный лес, пламя охватило великана целиком, и лед яростно зашипел, уступая своему извечному врагу — пламени.

Иван отбежал уже достаточно далеко, и потому не мог видеть, как гримтурс упал, сраженный огнем, но услышал, как обрушились своды пещеры, погребая под собой останки ледяного гиганта. Вверх с шипением вырвался столб пара, земля еще раз вздрогнула, и все, наконец, затихло.

Иван постоял еще немного, рассматривая заледеневший лес и удивляясь, насколько все поменялось за сутки, а потом развернулся и отправился прочь, спотыкаясь и оставляя на белом снегу капли крови.

* * *

Брюхо взорвалось ослепительной, невыносимой болью — и ее волны унесли его из реальности в другой темный, усыпанный снегом лес. Впереди блазнился запах Серого — и Иван из последних сил полз навстречу мертвому другу, оставляя на снегу багровые пятна. Но нюх подвел его — из-за ели вынырнули трое солдат, и одноглазый вожак ударил в бок носком железного сапога — а потом, усмехаясь, проткнул штыком живот.

— Скормите этого его волку, тот как раз должен быть голодным.

Двое подхватили Ивана за ноги и руки и потащили, не церемонясь, куда-то вперед по сугробам. Живой. Здесь Серый жив, он сможет увидеть его... Лязгнула дверца клетки — и исхудавший Серый бросился к нему, но, конечно же, не укусил, а встревоженно обнюхал и попытался зализать раны. Разумеется, тщетно. Нежный мех, ласковый язык, родной запах — Иван плакал от боли и счастья, понимая, как сильно скучал.

— Не голоден, значит?

Одноглазый с насмешливой жестокостью ребенка связал волка его кишками — а тот, не смея из-за этого пошевелиться, лизал Ивана ласковым языком, обмывая его уже почти бездыханное тело. Где-то на краю сознания еще мелькнула мысль, что умирает он не в бою — а значит, в Валгаллу ему не попасть, так куда же…

Под ногами выросли бесконечные скалы из его грез, и он спустился в сумерки долины, угадывая среди теней глаза Серого и перевернутую улыбку Несмеяны из-под красно-синей короны. А потом ласковая прохлада захлестнула его с головой — и он окунулся в блаженное забытье.

— Хель! Хельга, иди сюда, помоги мне!

Крик прорезал туманную дымку полосой света, заставляя Ивана с трудом приоткрыть глаза. Его раны неумело, но очень старательно промывал сероглазый мальчик лет семи — счастливо улыбающийся в ответ на дрожание век. Он несмело погладил Ивана по морде — и тот захлебнулся родным, единственным запахом. Запахом Серого.

— Очнулся!

— Кто у тебя там? Волк, да еще и раненый? Ваня, ну это слишком… Принеси-ка еще тряпок и ножницы, я его перевяжу.

Нежные руки коснулись раны на животе — почти невесомо, но все равно отзываясь чудовищной болью. Тихо поскуливая, он посмотрел на кончик русой косы, змеящейся по траве, а потом вверх — на курносую девушку с перевернутой улыбкой и старым, зарубцевавшимся ожогом в пол-лица. Хель, а может, и Несмеяна, посмотрела ему в глаза, и ее светло-серые, как снег в сумерках, радужки напомнили ему о холодных пустошах Хельхейма. Иван дернулся, пронзенный внезапной догадкой, но Хель мягко уложила его обратно и прижала палец к губам. «Молчи».

Пройдут дни, и он узнает, что двух Ваниных старших братьев угнали воевать, и они с Хельгой остались одни. Маленький Ваня будет петь ему песни о далеком крае, где растет чудесное молодильное дерево, а Хель будет счастливо улыбаться, видя, что Иван идет на поправку. Она даст ему имя Серый, и он оближет ей руки, клянясь защищать ее, а главное — своего Ваню — до самой смерти и даже после. Сквозь листья над их головами будут проступать золотые и голубые пятна, бесконечно кружась каруселью в сладком запахе спелых яблок.