Тайна Лавгуд-Га-Ноцри (джен)

Камешек с гулким эхом отскочил от колонны. Волна замирающих шорохов прокатилась по подвалу. Луна прислушалась, наклонив голову, и вздохнула: очень хотелось увидеть хоть каплю света. Ей не было скучно, нет. Даже в пустом подземелье можно найти много интересного, если уметь видеть и слышать.

Страшно? Да, но совсем немного. В данный момент. Она всегда боялась за отца больше, чем за себя. А он — за неё. Смешно? Наверное…

Увидеть свет хотелось ужасно. Луна и не подозревала раньше, насколько люди — дети солнца. Пожалуй, вечные белёсые сумерки истощали больше всего.

— Спроси, — прорезал тишину хриплый голос отца. — Ты же давно хочешь спросить, я чувствую.

Луна не спеша обошла колонну и застыла, покачиваясь с пятки на носок и глядя перед собой. Смотреть на отца было трудно.

Ксенофилиус очень сдал за этот месяц. Длинные волосы свалялись и посерели, вокруг рта залегли горькие складки, а всегда блестящие, с лукавыми искрами глаза потухли.

— Тебе снова холодно, — прошептала Луна. Старательно отводя взгляд, подобралась к нему со спины, присела на колени и обняла, прижимаясь всем телом и жмурясь. Отец часами сидел по-турецки под одной из колонн, где неровный пол был повыше и не скапливалась сырость.

Сухая ледяная рука накрыла её ладонь, и Луна вздрогнула.

— Спроси, слышишь? — настойчиво прошептал отец. — Я не смогу ответить на незаданный вопрос. Ты же знаешь.

Она знала. Таковы правила их странной семьи. Его плечи под пальцами были сильными и тёплыми. Он мёрз внутри. Не телом, а душой.

Луна осторожно отвела с отцовского лба упавшие пряди волос. Надо решаться.

— Папа, мы предатели? — плечи под её руками дрогнули.

— И да, и нет. — Он ответил слишком быстро. Потом глубоко вздохнул и продолжил:

— С точки зрения семьи — нет. Для всех остальных — вполне да.

Луна ухватила себя за кончик косы и потянула, как всегда делала, размышляя.

— То есть предок нас бы не осудил? — уточнила она.

Ксенофилиус усмехнулся.

— Иешуа Га-Ноцри всегда говорил правду. Мы все такие же. Как он осудит тех, кто не лжёт сам себе?

Луна дёрнула себя за косу и прикусила губу. Как бы спросить самое важное, так, чтобы не обидеть?

— Папа… Папочка, только не сердись. Значит, Иешуа и сам был трусом?

— Да. — Голос Ксенофилиуса звучал сухо.

Луна поперхнулась.

— Но как? У нас же в семейном кодексе Лавгуд сказано, что трусость — главный порок?

— Разумеется. Подумай, какой человек мог так категорично отнестись к трусости?

— Тот, что сам познал её последствия на себе, — прошептала Луна. — Но, папа! Тогда мы предатели для всех. Ты предал Поттера, чтобы спасти меня. Ты струсил! Ой, — она осеклась, с ужасом ожидая отцовского гнева. Оскорбить так вот прямо старшего в роду, отца, было немыслимо.

Спина Ксенофилиуса окаменела под её руками. Луна сжала косу в кулаке.

Но отец проронил лишь:

— Да, я струсил. Ты права, и я прощаю тебе эти слова… дочь. Именно потому, что я признаю свою слабость сам, назвать меня предателем нельзя. Ну-ка, скажи, почему трусость — страшный порок?

— Страх управляет нами. Лишает разума, — без раздумий ответила Луна. Она украдкой перевела дыхание и бережно подобрала отцовские волосы. Надо же доплести косу.

— Верно. Помнишь, я просил тебя сторониться Поттера? Хотя ты многое видела и могла бы ему помочь. Но Дамблдор готовит его к великой жертве, а в ней нет смысла. Всеобщее благо — понятие субъективное. Директор подвержен слабостям, как и все мы. Он наслаждается манипулированием умами, чувством власти…

— Но Гарри и правда силён, папа.

— Да. Дамблдор превращает его в сгусток огня и стали, но что будет, если тот на самом деле станет таким?

— Искупительная жертва обратится в ложь, — эхом отозвалась Луна. — Гарри добрый, как и все люди. Но способен сообразить, что добро — тоже сила, — она всё туже заплетала прядки, не замечая, что треплет колтуны, и причёска выходит неаккуратной.

Ксенофилиус передёрнул плечами.

— Величие жертвы чаще всего — ложь. Редко кто искренен в подобном. На это нужно исключительно мужество. — Он слегка запрокинул голову, чтобы Луне было удобнее плести. И добавил вполголоса:

— Но Поттер… Возможно, ему хватит мужества.

Луна застыла, держа на весу пыльно-серые пряди. И спросила тихо:

— А Лорд?

Ксенофилиус содрогнулся.

— Лорд боится ещё больше, чем мы. Он был потрясающим магом, но страх поразил его разум, словно болезнь.

— Поэтому он пытает и убивает?

— Да. Страх разжигает в нём желание ударить первым. Он искал бессмертия, а теперь изо всех сил бежит от смерти, на деле медленно умирая.

— Иешуа был прав, — прошелестела Луна. Она только сейчас поняла, насколько масштабные кошмары порождает страх.

Но осталось кое-что важное...

— Ты сказал, Лорд был хорошим магом.

— Лучшим в своём поколении, — кивнул Ксенофилиус. — И даже из старших мало кто с ним сравняется. Поначалу его идеи казались более разумными, чем у Дамблдора.

— Всё-таки люди добрые, — успокоенно вздохнула Луна и вернулась к плетению косы. Остался совсем короткий хвостик. Кстати:

— Нас считают ненормальными. — Не то чтобы её это задевало. Она привыкла за столько лет. Но иногда удивлялась, как однокурсники могут быть так слепы. — Из-за того, что мы никогда не враждуем ни с кем. И не скрываем того, что знаем о мире.

— Мы просто говорим людям правду, — выпрямился Ксенофилиус. — Они считают её аномальной, пусть. Это ведь не наши проблемы, верно? Наше дело — не лгать. Мы видим суть вещей, как и наш предок. Он тоже говорил правду, только ничего хорошего в итоге не вышло.

— Почему?

— Потому что его как раз слушали и слышали. К несчастью.

Луна потуже затянула хвостик отцовской косы. Волосы мягко шуршали между пальцев.

— Получается, нам повезло? Что нас считают полоумными?

— Конечно. Никто не задаёт неудобных вопросов и не делает выводов. А молчать мы не можем… Такова наша природа.

Луна улыбнулась и поцеловала отца в макушку. Грязные волосы её не смущали. Её вообще мало что могло смутить. Кроме разве что несоответствия между жизнью и старинными заповедями рода. Лавгуды всегда были очень чуткими к энергетике людей и мира… Малейшее отклонение причиняло почти физическое неудобство.

— Я думаю, Гарри добрее Дамблдора, — очень серьёзно сказала Луна. — А отваги Гарри хватит на всех его друзей. — Она покрепче обняла отца за шею и заключила нелогично:

— Я люблю тебя, папа.

Ксенофилиус улыбнулся, накрывая тонкую кисть дочки своей ладонью. Трусость трусостью, но он тянул время и растолковывал очевидное, как мог, чтобы Гарри и его друзья догадались, где искать ключ к победе над Лордом. Пусть удалось немногое, но всё же лучше, чем ничего.

Дочка права, мужества Гарри не занимать. Значит, у них есть надежда.

Над головой что-то грохнуло. По лестнице загрохотали шаги, звякнула решётка, послышались голоса…