Родственные души (гет)

Я сижу на скамейке рядом с доской объявлений, на которой гордо красуется свежая афиша, уже изрядно попорченная проливным дождем. Но некоторые слова еще можно прочитать: «Родственные души»… «новый фильм о трогательной истории любви»…

Можно было бы попытаться разобрать остальное, но зачем? Все эти драмы на одно лицо, кричаще-яркие и безвкусные, призванные выжимать слезу из глаз и деньги из кошельков. Главная героиня (реже герой) имеет огромное богатство (или, как вариант, нища как церковная мышь, хотя лишь на словах — в интерьерах дома все равно особой разницы нет. Мне бы быть такой бедной), но, так или иначе, счастья ей не приносит ничто, потому что она не может найти свою «родственную душу», и рука остается все такой же гладкой, без малейших признаков метки, а ведь годы не идут вспять — риск остаться в одиночестве растет с каждым днем. И вот героиня отправляется на поиски, обходит если не весь мир, то хотя бы родной город, и, по всем законам жанра, в конечном итоге все же находит любовь, случайно повстречавшись с соулмейтом прямо у порога своего дома. Крупным планом на весь экран проступившие метки, поцелуй и затемнение, потом титры, сопровождаемые хлюпаньем носов растрогавшихся зрителей. Хэппи-энд.

Ничуть не сомневаюсь, что и этот фильм такой же. Но сходить в кинотеатр все же стоило бы — хотя бы для того, чтобы погреться. Моя куртка промокла насквозь, а крепким здоровьем я никогда не отличалась — уже к вечеру в горле противно зацарапает, а нос перестанет дышать, если я не предприму никаких мер немедленно. Но какая, к черту, разница? Мне настолько наплевать на все, что даже встать со скамейки лень. А полежать пару дней в постели сейчас было бы даже полезно, в университете прекрасно обойдутся и без меня. Прилежной студентке простительно иной раз и не явиться на пары, тем более что причина будет вполне уважительная.

Беспечно болтая ногами — так, убедиться, что они еще не превратились в ледышки, изношенные до неприличия сапоги давно пора выбросить, но жаль тратить целый день на поход по магазинам в поисках нормальной обуви — я продолжаю размышлять об увиденной афише, мастерски убегая от настоящих проблем (хотя проблемы ли это на самом деле — еще вопрос). Интересно, почему героини в таких фильмах, имея средства и возможность посмотреть мир, заняты лишь гребаной меткой, и пялятся на собственную руку, а не на красоты других стран? Хоть бы раз показали девушку, которая искренне радуется своей жизни даже без соулмейта, и берет от этих путешествий все, что только может, а возвращаясь, не находит никого, но все еще счастлива.

Я усмехаюсь своей мысли. Жаль, что поделиться ею не с кем — с детства, стоит мне сказать что-то подобное, от меня шарахаются, как от прокаженной. Даже Элси, моя родная и горячо обожаемая сестра, в такие моменты похожа на инквизитора, только что обнаружившего ведьму. Не сомневаюсь, что в средние века она сожгла бы меня на костре. Вспомнить хотя бы тот раз, когда я в десять лет сказала на каком-то из семейных празднеств, что было бы гораздо лучше, если б метка указывала не на соулмейта, а на будущую профессию — она не менее важна, а определить ее куда как труднее. Тогда взрослые лишь посмеялись надо мной, называя чудачкой — они могли себе это позволить с высоты прожитых лет, но сестра восприняла мои слова более серьезно. Она старше на три года, и в то время уже с нетерпением ожидала встречи со своим соулмейтом; услышав такую крамолу, сестра долго отчитывала «циничную особу, которая непременно состарится в одиночестве, как тетя Инне». Наверное, она была все-таки права, хотя я не понимала, и до сих пор не поняла, почему плохо быть как тетя Инне, которая провела долгую и счастливую жизнь, хоть и без пары. Если Инне и страдала, никто ни разу этого не видел. У нее было любимое дело — почти всю жизнь тетя проработала в школе, обучая детей литературе и родному языку, многие ученики помнили ее даже спустя десятилетия после выпуска, часто навещали и всегда были готовы помочь; а после выхода на пенсию Инне нашла себе другое занятие — она завела рыжего, как солнце, кота и писала стихи, душевные, светлые (жаль, так и не получилось выпустить книгу полноценным тиражом; уже после смерти тети мы издали сборник за свой счет и подарили на память всем родственникам и особо близким ученикам). И, что бы там ни говорили остальные, пугая ее участью юных девушек, одинокой Инне вовсе не была — ее дом редко пустовал до последнего дня, туда приходили подруги, бывшие коллеги и ученики, и без семьи тетя вовсе не осталась — у нее была сестра (моя бабушка по матери), племянницы и племянники (в том числе мама), их дети — мы с Элси и наши кузины и кузены. Меня Инне почему-то любила особенно, и говорила со мной не как другие взрослые, а на равных, и никогда не смеялась над мыслями, что я высказывала.

Тетя Инне и объяснила мне позже, почему метка не указывает на жизненное призвание — оно редко бывает одним-единственным, и у каждого человека есть несколько путей и талантов. Я и сама, например, могла бы стать художницей. Или преподавательницей. Или флористкой. («Или укротительницей тигров» — ехидно подсказывает внутренний голос). Но поступила я на кафедру архивоведения, и планирую в будущем работать по специальности — уже совсем скоро, за плечами остался третий курс. Не самая творческая профессия, и не особо доходная, но мне по душе. Тишина, покой и порядок, и не нужно без конца улыбаться посетителям — вот оно, счастье.

Было бы забавно, если б и с соулмейтами так же: никаких меток, определять спутника жизни самостоятельно. Хотя, если вдуматься, ничего особенно забавного — тогда меня, как и остальных девушек, наверное, толкали бы связать свою судьбу с первым встречным — лишь бы не одна. Ужас какой… А так, по крайней мере, позволяется ждать, и редко винят в том, что до сих пор без пары — больше жалеют и сетуют на злодейку-судьбу, не позволяющую соединиться сердцам, а ведь жизнь человеческая так коротка, что, если это не произойдет вообще?..

Ну, мне все же повезло избежать участи одиночки. Два месяца назад, возвращаясь из университета домой, полностью погруженная в свои мысли, я случайно натолкнулась на какого-то парня, несущего стопку книг. Как в дешевой мелодраме, книги рассыпались, я с извинениями бросилась их поднимать… Запястье нестерпимо зачесалось — причиной тому была проступившая на коже алая шестиконечная звезда. Парень, видимо, почувствовал то же самое, и удивленно воззрился на свою руку.

В книгах пишут, что в такой момент «сердце пропускает удар от счастья, и душа стремится к небесам, трепеща только что прорезавшимися крыльями». Не знаю, может, у кого-то это действительно так, но я чувствовала лишь зуд в запястье и, совершенно по-дурацки, думала, насколько уместно будет его почесать прямо сейчас.

А еще вылезла другая не менее дурацкая мысль — что метка похожа на рабское клеймо.

Вот так я, выражаясь официальным языком, «вступила в отношения». Вернее сказать — вляпалась, но это чересчур цинично даже для меня. Хотя по ощущениям второй вариант подходил больше.

Как я узнала позже, когда мы сидели в ближайшем кафе, моего соулмейта звали Ленард, он учился в том же университете, где и я, только курсом старше и на кафедре языкознания. У него были светлые волосы и голубые глаза (это уж разглядела я сама еще при первом столкновении). Он рассказывал, что мечтает заниматься научной работой, а на досуге играет на гитаре и в настольный футбол, подаренный на окончание школы эксцентричным дядюшкой; любит свитера в полосочку (один такой, сине-белый, как раз на нем был) и терпеть не может какао с пенками и ящериц. Последние два факта он сообщил, изрядно стесняясь — такие вещи не пристало обсуждать в нашем возрасте, но нужно же было о чем-то говорить.

Я тоже оживленно болтала, почти не задумываясь — о сестре, о родителях, о своей архивной практике (тут можно было распространяться целую вечность, но по лицу Ленарда заметно читалось, что проблемы правильного картонирования и оформления описей дел для него — темный лес. А жаль, для меня это — нечто вроде медитации). Даже о коллекции кактусов, о которой мечтала в детстве, сильно увлекшись ботаникой. И о своих рисунках — во время скучных пар на полях моих конспектов распускаются экзотические цветы, тоже отголосок детского увлечения. Но, меля языком — что угодно, лишь бы не молчать — я усиленно копалась в себе в поисках общепринятых чувств и глубокой связи, непременно возникающей между соулмейтами. Ничего такого не было — внутри звенела пустота, где клубилась пыль, похожая на архивную (кстати, ее не так уж и много — распространенный миф).

Ленард, похоже, так ничего и не заметил. Спрашивать его мне было как-то неудобно — все-таки видимся в первый раз в жизни. А небольшую натянутость в нашей беседе он, надо полагать, объяснил себе очередной книжной закономерностью — нередко герои не могут поверить в свое счастье сразу.

Я же отличалась от них тем, что не смогла этого сделать и по прошествии времени. Мы встречались чуть ли не каждый день, вместе ходили в университетскую библиотеку и на свидания в парк или гуляли по городу, познакомили друг друга с семьями — Ленард был единственным ребенком, но всегда мечтал о сестре, и быстро нашел общий язык с Элси, как я — с его родителями. Милейшие люди, оба трудятся в университете (не в том, где учимся я и Ленард, а в другом), в соавторстве пишут учебник по истории для студентов… У них дома было очень уютно, хоть и по-другому, не как у нас. Обстановка, похожая на музейную: всюду чистота и ни пылинки, несмотря на обилие ковров и мягкой мебели, словно вышедшей из прошлого века, негромкое тиканье часов — тоже старинных, унаследованных от прабабушки, фотографии в узорчатых рамках на стенах и огромный альбом — его я просмотрела с истинным интересом архивной работницы, изучая лица и костюмы людей, живших поколения назад. Комната Ленарда немного выбивалась из общего стиля — главным образом из-за гитары в современном чехле и того самого настольного футбола, занимавшего чуть ли не половину помещения. Мы пытались играть вместе, но получалось плохо — способностей к спорту, в любом его проявлении, у меня никогда не было.

Но куда бы мы ни шли, что бы ни делали, я не могла отделаться от пустоты и скованности. Вне всяких сомнений, Ленард — отличный парень, «во всех отношениях положительный», как выразилась моя бабушка, одобрительно кивая — он очаровал ее, как и родителей с сестрой, за пять минут. Он не сделал ничего плохого, даже не сказал ни единого дурного слова, и проводить время вместе при других обстоятельствах мне бы даже нравилось… Но мысль о том, что теперь я навсегда привязана к этому человеку, убивала всяческое удовольствие. Почему это должно было случиться? Кто решил все за меня? Почему теперь моя жизнь должна измениться в корне? Да, должна, Ленард с энтузиазмом строил планы на будущее, не замечая неуверенности в моих глазах — еще бы, мы же соулмейты. Родственные души, дарованные друг другу самой судьбой… Нам сказочно повезло, что это произошло так рано — впереди много лет совместной жизни, мы вместе состаримся и умрем, возможно, в окружении детей и внуков, или даже правнуков. Разве может быть иначе?

Как-то раз он попытался меня поцеловать — я отстранилась, даже сама не зная, почему. Потом стала извиняться, чувствуя себя очень глупо — конечно, я не обязана его целовать, но все-таки соулмейт…

— Это ничего, — сказал Ленард, тоже изрядно сконфуженный. — Нам ведь некуда торопиться…

Он сказал это, чтобы избавить меня от неловкости и подбодрить, но вышло только хуже. Страх, идущий непонятно откуда, сковал меня еще больше — отчаянно захотелось вернуться в день нашей встречи и пойти домой другой дорогой, чтобы никогда не увидеть Ленарда, возвратить себе былую свободу, беззаботность и легкость мыслей, чтобы думать, как раньше, только о своей учебе и о будущей работе, о плывущих по небу облаках, о непрочитанных книгах, мечтать о том, что когда-нибудь я поеду в далекие страны — лишь для того, чтобы рисовать там удивительные цветы, или что заведу, когда буду жить отдельно от родителей, белую ручную крысу; не ломать голову над тем, что же не так, почему счастье не окрыляет меня, как других, а лишь тянет к земле; не пытаться заставить себя испытывать то же, что и все, не кромсать собственную душу, как кусок картона, чтобы соединить ее с чужой — родственной.

Говорят, что при рождении у каждого есть только половинка души (фигурально выражаясь, конечно же), а когда встречаются соулмейты, то их половинки совпадают, образуя одну душу на двоих, способную чувствовать и любить. Я же, наверное, за свою жизнь потратила слишком много сил, чтобы сделать из доставшейся половины целую, хоть и маленькую, и потому-то не могла соединить ее с чьей-либо еще.

Когда все это стало невыносимым, я поняла, что сойду с ума, если продолжу встречаться с Ленардом; долго думала, как объяснить, почему не хочу жить с ним вместе, и так и не нашла нужных слов — даже не было примера, ни в одной книге, песне или фильме. Кто-то вообще расставался со своим соулмейтом, ведь не одна же я такая?

В общем, при очередной встрече я, запинаясь и чувствуя себя в высшей степени глупо, заявила, что больше не хочу его видеть.

— Но почему? — хлопая ресницами, спросил Ленард. Вопрос логичный, и единственный, который тут возможен, только что я могла ответить?

«Дело не в тебе, дело во мне» — билась в мозгу пришедшая откуда-то фраза, как рвущаяся на свободу птица, но выпустить ее я не могла. Разве можно вообще объяснить?

«Ты хороший парень, но…» — это ему никак точно не поможет. Хороших парней не бросают, а соулмейтов — особенно.

«Просто потому, что я не хочу». Казалось бы, достаточное обоснование в любой другой ситуации… но в случае с соулмейтом, единственным на всю жизнь?

— Извини, — только и смогла сказать я. — Так нужно.

— Но мы же соулмейты, — непонимающе проговорил он, широко раскрывая бледно-голубые глаза от удивления и растерянности — точно так же, как в тот день, когда мы познакомились. — Так ведь не делают… Я ни разу не слышал. Вот, у нас метки…

— Метки, а не рабские клейма, — резко, пожалуй, даже чересчур резко ответила я, закипая от злости — на себя, на всю эту ситуацию, на собственное бессилие. И на Ленарда, хотя он-то точно ни в чем не виноват.

— Ну… ну хорошо, — было похоже, что он так и не понял до конца, что происходит. Да и кто на его месте понял бы? Я б даже пожалела Ленарда, если б смотрела на это со стороны, а не изнутри. — А как же чувства? Любовь с первого взгляда… У всех соулмейтов так.

Чувства. Да, Ленард мне понравился — насколько я смогла оценить, постаравшись сделать это максимально объективно, не вспоминая о метке; не исключено, что мы стали бы лучшими друзьями, если б не были соулмейтами. Но этого явно недостаточно для того, чтоб я захотела провести с ним свою жизнь. Если так проявляется загадочная «любовь с первого взгляда» — она не работает. А других чувств, кроме усталости и желания освободиться, у меня не было. И они-то уж точно не помогут нас связать…

— Я тебя люблю, — вдруг сказал Ленард.

— Прости, — выдавила я, чувствуя себя крайне отвратительно — тем отвратительнее, что осознавала свою правоту. — Но я ничего не могу сделать.

И ушла, оставив его одного в том самом парке, где мы встречались эти два месяца. Небо хмурилось, и собирался пойти дождь, чтобы «оплакивать горести нашего грешного мира», как говорилось в одном из любовных романов, которыми зачитывалась Элси. Это было бы кстати — может, хоть немного освежило бы мою больную голову, хотя Ленарду пришлось бы несладко под открытым небом. Впрочем, неподалеку стояла беседка.

Дождь так и не начался, даже когда я добралась до дома. На пороге меня встретила разгневанная Элси — верно, Ленард ей уже позвонил и все рассказал.

— Миришь, ты с ума сошла?! — вместо приветствия воскликнула она, испепеляя меня взглядом. Миришь — это я, все правильно, так что не получится вообразить, что Элси обращается к кому-то другому — хотя бы к полосатой кошке, что нахально умывалась, сидя прямо возле нашей двери и ничуть не опасаясь, что ей могут прищемить хвост… Жаль.

— Что? — вяло ответила я и уселась на скамеечку в прихожей, чтобы разуться и пойти к себе; вести этот разговор не хотелось совсем, и я надеялась все же увильнуть, притворившись непонимающей. Но сестра знала меня слишком хорошо, чтобы отступить:

— Не прикидывайся! Почему ты сказала такое Лену?

«Лену». Забавно — я всегда называла его полным именем.

— Почему ты это сказала? — продолжала дознаваться Элси, вцепившись в меня, как щенок в игрушку. Она избегала слов «бросила» и «ушла» — ведь они были такими редкими, почти неупотребляемыми в нашем мире. Здесь все пары соулмейтов образуются один раз и навсегда… А «бросить» — для тех, кто, отчаявшись найти родственную душу, сходятся с другими невезучими. Их не связывает истинная любовь, и ничего удивительного, что такие пары распадаются.

— Возвращайся назад, — приказала Элси, так и не дождавшись ответа. — Извинись, скажи, что это была глупая шутка, придумай что-нибудь…

— Нет, — покачала я головой.

— Нет?! Почему нет?

— Потому что это не шутка.

Сестра смотрела на меня так же непонимающе, как Ленард.

— Но… А, ну конечно, — вдруг осенило ее — Элси всегда старалась найти объяснение всему, что происходило вокруг. — Наверное, это какой-то сбой, ошибка… Метка указала не на того человека, и на самом деле вы с Ленардом не соулмейты. Да? Я о таком только в фантастике читала, но мало ли что случается…

— Нет, все абсолютно точно, — медленно сказала я. — Мы соулмейты.

— Но если произошло такое!.. Будь на месте Ленарда другой человек…

— Случилось бы то же самое.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я не могу быть в отношениях.

Разразившаяся буря затмила ливень за окном, который все-таки пошел. Довелось услышать много нового о себе — что я бессердечная тварь, не способная на какие-либо чувства, эгоистка, сломавшая чужую жизнь, и еще не понимаю, от чего отказалась, и непременно пожалею, когда буду умирать в одиночестве (о, главнейший страх нашего общества!).

Я по опыту знала, что возражать бесполезно — Элси не была настроена слушать хоть кого-либо в стремлении наставить младшую сестру на путь истинный, даже ее саму. Но все мое существо негодовало.

Нет, я прекрасно понимала, что отвергла — тяжесть, сомнения, и долг, возложенный неизвестно кем. Возможно, позже я об этом пожалею — а возможно, и нет — но сейчас поступила правильно. И даже соулмейт не гарантирует избавление от одинокой старости и смерти — несчастный случай или же болезнь легко может разлучить самые счастливые пары, оставив безутешную вдову или вдовца рыдать на могиле родственной души.

Сломавшая чужую жизнь? А о моей жизни подумал хоть кто-то?

Бессердечная? Но ведь я люблю и сестру (несмотря на все наши стычки и ее желание командовать), и родителей, и бабушку. И весь этот мир — со всеми его достоинствами и недостатками. Люблю саму жизнь, люблю свою учебу и профессию — неужели все это ничтожно в сравнении с тем, что я не смогла, как ни абсурдно звучит, полюбить соулмейта?

Черт возьми, почему родная сестра готова растерзать меня, даже не желая выслушать?! Уверена, даже если бы моя метка указала на девушку — такое случается, хоть и очень редко, и долгое время тоже считалось отклонением — Элси была бы куда более милосердна. Все-таки пара, все-таки соулмейт… Но нежелание связывать свою судьбу с чьей-либо — грех непростительный.

— Элси, что происходит? — мама наконец выглянула на шум, оторвавшись от корректуры. Папу даже пушечные залпы не могут отвлечь, когда он занят чем-то…

Я почувствовала некоторое облегчение — мама всегда разрешала наши конфликты, не давая им перерасти в драку. Но чью сторону она займет в этот раз? Двойного напора я не вынесу.

Сестра сбивчиво, сдерживая гнев, изложила суть. Я молчала, боясь разреветься, если начну объясняться. Мама терпеливо выслушала, после чего подошла ко мне, все еще сидевшей на скамеечке, и положила руку на голову беспутной дочери.

— Успокойся, Элси. Миришь вольна поступать так, как захочет, как бы нам ни казалось, что это странно…

— Странно?! — возопила сестра. — Ты всегда ее оправдываешь! Если бы она убила человека, ты бы тоже так сказала?

— Нет. Но сейчас Миришь распорядилась не чужой судьбой, а только своей, на что имела полное право, — ласковые пальцы перебирали мои коротко остриженные волосы, от чего к горлу подступал комок сильнее, чем от слов Элси.

— А Ленард? Если он покончит с собой, лишившись соулмейта, это ведь не шутки! Она и в его судьбу вмешалась…

— Ленард — ее соулмейт, что бы это ни означало, — твердо сказала мама. — Рано или поздно он поймет Миришь и предоставит ей свободу. В этом и заключается истинная любовь. Она — не оковы, как принято считать…

— Объясни это Миришь, — плеснула ядом Элси.

Не в силах больше это слышать, я вскочила с места и позорно сбежала, хлопнув дверью, прежде чем меня успели остановить, и ринулась по улице, почти не разбирая дороги. Прости, мама, но на тебя она долго наседать не посмеет… А мне лучше скрыться на какое-то время, пока Элси не успокоится. С глаз долой — из сердца вон.

Ливень не утихал, и я очень скоро стала, должно быть, похожа на мокрого воробья в серой куртке, потемневшей от сырости, и со слипшимися волосами, напоминавшими со стороны перья, но увидеть это я не могла, очки заливал дождь, да и не сильно меня занимал внешний вид. Плюхнувшись на подвернувшуюся скамейку, я решила немного передохнуть. Идти все равно некуда — можно было отправиться к бабушке, она, как и мама, не стала бы ни обвинять, ни даже расспрашивать, пока я сама не расскажу; но там-то, если что, меня станут искать в первую очередь, чего доброго, Элси нагрянет и туда. Ни к чему бабушке такая нервотрепка, в ее-то годы… Лучше уж отсидеться здесь.

Мало-помалу сердце перестало бешено биться, и, отдышавшись, я наконец смогла начать рассуждать более-менее спокойно. Думать о происшедшем отчаянно не хотелось — «я подумаю об этом завтра», как говорила в таких случаях тетя Инне, цитируя какую-то героиню. Жаль только, не вспомнить уже, какую именно. Я кое-как протерла мокрые очки ничуть не менее мокрым рукавом и надела снова, оглядевшись по сторонам. Взгляд зацепился за афишу…

…Нет, в кино я не пойду. Хватит с меня на сегодня родственных душ. Ведь еще предстоит снова объясняться с Ленардом и попытаться подобрать нужные слова, чтобы четко обозначить разрыв, но не причинить лишней боли — нелегкая задача, но я справлюсь. Ведь он все-таки мой соулмейт, что бы это ни означало.

Словно в ответ на мысль, запястье снова зачесалось. Сдвинув рукав, я увидела, что метка пропала. И вместе с ней исчез и груз с моей души — убогой, вырезанной из половинки, но целой. Все же я поступила правильно, что бы ни говорила Элси. А она не будет единственной, найдется еще много желающих меня осудить, но и с этим я справлюсь. А, может быть, никто больше о моем поступке так и не узнает — о таком не пишут книг и не снимают фильмов, молчание — самый надежный способ притвориться, что чего-то не существует. И меня будут считать просто неудачницей, не нашедшей своего соулмейта, и пожалеют, пытаясь познакомить с другим таким же неудачником — вот забавно, если им окажется Ленард (а его метка тоже пропала, интересно?). Конечно, это совсем не то, что истинная любовь, но все-таки, все-таки…

Может, и тетя Инне когда-то поступила так же?

— Миришь! — я оборачиваюсь. Рядом стоит закутанная в дождевик Элси с разноцветным зонтиком в руках, похожая на гномика из детской книжки. — Боже, ты что, свалилась с набережной?

— Почти, — хрипло отвечаю я, чувствуя озноб. Даже до вечера ждать не пришлось, но если заварить травяной чай и намазаться бальзамом, возможно, еще получится избежать простуды.

— Идем домой, — Элси решительно тянет меня за руку, как всегда, разворачивая бурную деятельность. — Тебе нужно переодеться и лечь в постель… Найти бы сухой горчицы и шерстяные носки. Где-то был мед, я согрею молока…

Я встаю со скамейки, и сестра укрывает меня зонтом. Это бесполезно — я давно промокла до нитки, и лишняя пара капель, как говорится, погоды не сделает, но забота Элси весьма трогательна, особенно сейчас.

— Решила себя угробить с горя? — ворчит Элси, но по ее тону слышно, что она больше не злится. — Напрасно.

— От простуды в наше время еще никто не умирал, — парирую я, морщась от противного царапанья в горле. Ненавижу это ощущение.

— С тебя сталось бы, — хмыкает Элси. — Ты же всегда поступаешь не как другие, — эту шпильку, вполне беззлобную, я пропускаю мимо ушей, и только подхватываю сестру под руку поудобнее. Мы идем домой, и больше ничто не имеет значения.

— Знаешь, пожалуй, именно за это я тебя люблю, хоть и не понимаю, — вдруг говорит она. — Сама я ни за что бы не отказалась от соулмейта.

Рука Элси напрягается, и я осторожно ее глажу. Сестра так пока и не нашла свою родственную душу, что ее ужасно гнетет — уже начинаются лицемерно-сочувственные взгляды тех, кому повезло больше. Еще пять-десять лет — и Элси разделит судьбу тети Инне. И теперь — мою.

— Еще немного, и мне придется подыскать кого-то, чтоб не состариться одинокой, — с горечью, словно жуя лист герани, продолжает Элси. — Хотя бы твоего Ленарда — ты ж не будешь против.

— Ты не состаришься одинокой, — я снова глажу ее руку. — У тебя есть сестра.

— Хорошенькое утешение, — смеется Элси. Она готова и заплакать тоже, но в голосе все равно чувствуется, что для нее это действительно утешение. Несмотря на все ссоры, мы — сестры.

— А было бы здорово, если б метки проступали у тех, кому предназначено стать братьями и сестрами, — вдруг говорю я, озвучивая очередную дурацкую мысль.

— Зачем же тогда метки? — улыбается она. Элси понимает меня — впервые за последние годы, и от этого тепло, хотя холодный ливень и не думает прекращаться. — Мы и так родственные души.

— Просто, чтоб были.

Дальше идем молча, но тишина не звенит, в ней нет напряженности — мы думаем каждая о своем. Я — об очередной идее, намереваясь воплотить детскую мечту. Раз рука теперь чистая, то можно рисовать на ней символы своих способностей. Интересно, как обозначить архивную работу?

И наносить свои «метки» я буду хной, чтобы можно было потом стереть. Ведь жизненное предназначение не бывает единственным.

Как и родственная душа. По-настоящему родственная.