Черная симфония (гет)

Чёрное солнце медленно поднималось над горизонтом, не неся с собой ни тепла, ни света. Вокруг была кромешная тьма — хоть глаз выколи, как будто птица-ночь накрыла своим вороным крылом всю Землю, да и Луну в придачу, потому что тёмный бархат неба тоже был однотонным и беззвёздным. По пустоши стелился сизый туман, и это было единственное не чёрное пятно на много миль вокруг. В этом тумане, едва различимая, брела одинокая фигура — Андромеда. Не в силах разглядеть хоть что-нибудь, не разбирая дороги, не имея возможности аппарировать или наколдовать чары направления, она, тем не менее, упрямо шла вперёд. Что она ожидала найти в этом мраке? А, точнее, кого?..

Вдруг солнце скрылось, а небо неожиданно прояснилось. Окрылённая надеждой, Андромеда с готовностью подняла лицо навстречу лазоревому простору, но тут ей на лоб упала холодная капля. Что такое?! Ведь голубое небо абсолютно чисто! Но дождь продолжал настойчиво сыпать словно из ниоткуда и с каждой минутой лишь усилиливался; он был чёрный как смоль, и Андромеде казалось, что вся её одежда, волосы и руки измазаны чернилами, как бывало когда-то в Хогвартсе, когда Белла нарочно заклятием разбивала пузырёк прямо над пергаментами сестры, желая таким образом ей досадить.

Белла. От одного воспоминания о ней у Андромеды всё заледенело внутри, пальцы окоченели, и сердце замедлило свой ход, стуча через раз. Но останавливаться было нельзя, нужно идти — и сердцу, и ей самой.

Дождь прекратился так же внезапно, как начался, но вокруг по-прежнему было сумрачно, несмотря на безжизненный голубой глянец, застывший над головой. Вдруг чуть поодаль, шагах в двухстах, из темноты появилось какое-то здание. Андромеда устремилась вперёд, отчаянно надеясь, что это дом, родной дом, где её ждёт Тед. Но с трудом преодолённое расстояние разрушило её чаяния: это оказался не дом, а всего лишь заброшенная безлюдная церковь. Андромеда оглянулась, чтобы убедиться — вокруг и впрямь не было ни одной души. Руки безвольно опустились, но тут же вновь взметнулись вверх. Нельзя давать себе слабину! Она ведь сильная, и со всем справится. Так Тед всегда говорил...

Гордо вскинув голову, она машинально поправила воротник мантии и собиралась уже продолжить путь, как вдруг поняла: на ней вовсе не мантия. Она опустила взгляд вниз...

На ней было свадебное платье... угольно-чёрного цвета.

— Святая Моргана!

Андромеда с криком проснулась и резко села на постели. Вокруг стояла ватная тишина, которую можно было буквально пощупать; такая бывает лишь в предрассветные часы. И правда, уже занимался рассвет — слава Мерлину, настоящий, природный, потому что солнце начало окрашивать крыши дальних деревенских домиков не в чёрные, а в розово-бежевые тона. Андромеда с облегчением выдохнула, но тут же снова замерла изваянием, смяв край одеяла в побелевших от напряжения пальцев. Жестокая реальность обрушилась на неё мощным непреодолимым потоком, который был намного сильнее чернильного ливня из ночного кошмара.

Теда нет. Он погиб. Он больше не со мной.

Сжав зубы почти до скрежета, чтобы удержать рвущиеся наружу рыдания, Андромеда с трудом встала с постели и поплелась к шкафу. Что такое этот излюбленный Пожирателями Круциатус, когда каждое воспоминание о гибели любимого тянет жилы в десятки раз больнее? В такие моменты, как сейчас, её, представительницу семьи Блэк, такую стойкую в глазах Теда, посещали малодушные мысли о собственной смерти. Совсем недавно ей исполнилось сорок пять, а она едва находила в себе силы каждое утро подниматься с постели, чувствуя себя старухой, которая осточертела своим детям, но которую они не могут отправить в дом престарелых из-за того, что там нет свободных мест. Хотя, надо признать, тут она была несправедлива, ведь её дочь никогда бы так не поступила. Всё последние тяжёлые недели Дора была рядом с ней и сейчас крепко спала в соседней комнате, хотя наверняка тоже уснула только под утро. Они обе очень страдали, и душу грело только то, что совсем скоро в их оскудевшей семье должна была появиться единственная за долгое время радость — сын и внук. Если бы не это, жизнь для Андромеды совсем потеряла бы смысл. Но судьба, по-видимому, любила принцип равновесия: умер один человек — должен родиться другой.

Андромеда слабо улыбнулась, заставляя свои мысли переключиться с Теда на малыша, и механическим движением открыла створку шкафа. Ей приходилось доставать одежду вручную — на то, чтобы воспользоваться магией, у неё давно не было моральных сил. В своей беременной счастливой дочери, в вечно застенчивом и тоже безмерно счастливом зяте она пыталась найти те яркие краски, которых ей так не хватало теперь. Её Тед погиб в плену: на первый взгляд, совсем бесславно и тихо, что никто даже и не заметил этой смерти на фоне множества других, однако для неё он погиб как герой. Маглорождённый волшебник, он был вынужден скрываться от представителей нынешней так называемой власти — а, говоря простым языком, узурпаторов и убийц; но егеря нашли его. Это всё, что смог узнать Ремус, но Андромеде было достаточно. Вечером накануне его смерти она была сама не своя, будто предчувствовала надвигающуюся катастрофу. Тогда она долго металась по гостиной, то и дело бросая взгляды на камин и в окно — не летит ли сова? — после чего, окончательно вымотавшись, задремала в кресле за шитьём носочков для будущего внука. Монотонные движения простых незачарованных спиц и мелькание нитки перед глазами успокаивали её расшатанные нервы, и Андромеда не заметила, как провалилась в сон, подобный сегодняшнему. Ей снилось, что наступила весна, но улицы были пусты и необычно безмолвны. Не было слышно ни журчанья ручейков, ни пения птиц, листья на деревьях были словно обугленные, а жуткая тишина сводила с ума. Балансируя на грани сна и яви, перед самым пробуждением Андромеда вдруг увидела совсем близко лицо мужа; он улыбался, но на его щеках виднелись чёрные дорожки от слёз, и Тед почему-то не мог их убрать, хотя раз за разом проводил по лицу рукавом простой магловской куртки. Тогда она резко вынырнула из сна и как-то сразу поняла: всё. Тед мёртв. Во сне он прощался с ней, давая понять, что ему страшно, что он хотел бы ещё пожить, увидеть победу над Волдемортом, понянчить внука и умереть в один день с женой лет через девяносто, но раз судьба распорядилась иначе — что ж, он готов принять её.

Андромеда взяла со стола колдографию и нежно провела пальцами по рамке. Изображённый на ней юный Тед смеялся и залихватски подмигивал ей, заставив, наконец, дрогнуть в тёплой улыбке её потрескавшиеся от сухости губы.

— Ты всегда говорил, что я — самая сильная из сестёр Блэк, — прошептала Андромеда, обращаясь к мальчику на колдографии, — потому что не побоялась ослушаться родителей, пошла против семейных традиций и принципов, лишилась наследства, уважения и связей. Всё это ради тебя, Тед, однако, если рассуждать таким образом, то я должна справляться и с тем, что потеряла тебя, что мы все тебя потеряли. А я не могу. Мне без тебя... не больно, не пусто и не плохо. Мне без тебя никак. Почему, почему ты ушёл из жизни так рано? А, брось, не отвечай; я прекрасно знаю, почему, но не могу сейчас не включить свой тщательно скрываемый, но неискоренимый эгоизм: как ты мог оставить меня, Тед Тонкс?! Я, кажется, не позволяла тебе ничего подобного, разве нет? С тех пор, как тебя не стало, наш дом перестал быть домашним очагом — несмотря на бойкую Дору, милого Ремуса и всю нашу маленькую крепкую семью, находящуюся в постоянном ожидании чуда. Всё равно никто и никогда не заменит мне тебя. Не зря всё-таки маглы придают столько значения браку, семейным узам и ценностям; именно супруги — те две половины одного целого, которые связаны чем-то большим, чем кровь, и которые нельзя разделять. Родители и дети, братья и сёстры, бабушки и внуки в конечном итоге пойдут по разным дорогам, а вот муж и жена для того и заключают союз, чтобы всегда быть вместе. Поэтому повторюсь: как ты мог оставить меня одну?

Андромеда шутливо погрозила колдографии пальцем, едва сдерживаясь, чтобы не завыть от боли, рвущей душу на части — не хватало ещё разбудить Дору, уж ей-то стресс совсем ни к чему — и поставила рамку обратно на стол. В их доме не было каминных полок, ваз и канделябров; Тонксы всегда жили довольно скромно, и семейные колдографии вполне умещались на столике у кровати и на стенах в гостиной. Но вот в чём Андромеда не могла себе отказать даже в те времена, когда их финансовые дела были совсем плохи, так это рояль — большой, старинный, с кое-где облупившимся лаком, но всё ещё прекрасно звучащий.

В детстве у девочек Блэк было несколько прекрасных педагогов, в том числе и музыкантов; что и говорить, Сигнус и Друэлла дали дочерям отличное образование, этого у них не отнять. И если Нарцисса занималась музыкой только для того, чтобы хвастаться этим умением на званых вечерах, а Белла и вовсе искренне презирала все эти «светские пережитки прошлого», то Андромеде и вправду нравилось то, что она делала, а из инструментов она больше всего любила рояль. Чёрно-белые клавиши, такие послушные под её изящными пальцами, плавный ход педалей, ни с чем не сравнимый запах нотной тетради на пюпитре и, конечно, феноменальная сила звука. Андромеда всегда испытывала неподдельный восторг от того, как из простых движений её рук получались целые мелодии, грустные и весёлые, незатейливые и сложные, радостные и трагичные. Музыка была и оставалась её страстью, и особенно хорошо Андромеда играла в те моменты, когда переживания распирали её душу, настойчиво ища выход. Тогда она всё бросала, садилась за рояль и играла, играла, играла, давая волю эмоциям, изливая в музыке всю себя, выражая таким образом то, что было у неё на сердце.

Вот и сейчас мысли об утрате любимого причиняли ей почти физическую боль. Андромеда достала из ящика стола волшебную палочку, сосредоточившись, наложила заглушающие чары на комнату Доры и вышла в гостиную. Очистив от пыли крышку стоявшего в дальнем углу рояля, она откинула её и в волнении села за инструмент. Как же давно она не играла! Пальцы с лёгкой дрожью легли на клавиатуру, кисти автоматически расслабились. Глубокий вдох, выдох... и из-под пальцев полилась мелодия, вобравшая в себя все непролитые слёзы, все несказанные слова и несбывшиеся мечты. Сначала она была словно немного задумчивой, тихой и невыносимо печальной, но по мере того, как Андромеда вспоминала их с Тедом непростую, но счастливую жизнь, становилась всё более отчаянной, надрывной и душераздирающей, не похожей ни на что из того, что когда-либо играли на этом инструменте.

Это была Чёрная симфония, символизирующая прощание с самым близким человеком, и первое произведение, которое Андромеда сочинила сама — вот так, экспромтом, на одних эмоциях.

Симфония Блэк.