Безумец (джен)

Ремус Люпин садится на каменный пол напротив тюремной решётки. Их разделяет только несколько железных прутьев, протяни руку — схватишь её за горло. Сожмёшь — и не будет уже в живых убийцы твоей жены. Она не будет больше мучиться, обречённая на сырое существование и гниение заживо в застенках Азкабана. Хотя Кингсли и убрал отсюда дементоров, находиться здесь стало не намного приятнее.

— Зачем ты опять пришёл? — рычит из-за решётки Беллатрикс Лестрейндж.

Она бесится, когда он приходит. Впадает в ярость, мечется в своей клетушке, осыпает его бранью, вопит. Ему этого и нужно. Он — её личный дементор. Он сводит её с ума.

Беллатрикс недоумевает, зачем он сюда приходит. Она на его месте сейчас наслаждалась бы золотой осенью в Гайд-парке, ловила последние тёплые лучи солнца, танцевала под листопадом, играла на ярких жёлтых и оранжевых листьях с сыном. У него ведь остался сын, а у неё — не осталось никого. Только воспоминания. Ей раньше снились эти краски жизни, снилась эта осень. Теперь Беллатрикс почти не спит.

Он смотрит на неё так тоскливо, что ей хочется исполосовать его бесцветное бледное лицо ножом. Ублюдок! Тварь! Чудовище! Он как будто… жалеет её?

— Мне тебя не жаль, — наконец произносит он — явно в ответ на её мысли. Или она, измождённая и уже не в себе, кричала вслух? — Наверное.

Он задумчиво смотрит, испытывая её терпение ещё больше.

— Мне просто интересно… Бывает у тебя такое чувство, что тебе больше не хочется ничего на свете? Так скверно, так паршиво на душе, что носить это в себе больше не хватает сил…

Люпин замолкает и, протяжно вздохнув, достаёт откуда-то из карманов мантии плитку горького шоколада. С громким треском разламывает её и протягивает в решётку. В Азкабане больше нет дементоров, но кому какая разница.

Беллатрикс бросается к прутьям. Она хочет схватить его за одежду и рвать ногтями его кожу, пока он не захлебнётся в собственной крови. А она будет хохотать, когда он будет беспомощно биться в её руках. Идиот! Жалкий паршивец! Тряпка!

Она подскакивает к прутьям и жадно хватает протянутый кусочек шоколада. Чуть приходя в себя, садится на пол напротив, привалившись спиной к стене, и осторожно прикасается губами к угощению. О, она не боится, что он отравит её. Он каждый раз приносит этот дурацкий шоколад и каждый раз делится с ней. Безумец. Сидит тут среди грязи, слизи и гнили.

— У-тю-тю… — сюсюкает Беллатрикс. — Мы скучаем по нашей жёнушке.

Люпин не реагирует, и она продолжает:

— Что же ты не благодаришь меня? Вы отправили меня сюда, а я её — туда, где цветут сады и пахнет сиренью… — она ухмыляется. — Разве это справедливо? Она должна гореть в аду, нелепая цветная дурочка! Грязная! Подлая! Наглая барсучка!

Люпин кивает и отчего-то улыбается. Этой своей улыбочкой — безысходной и одновременно как будто нежной. Беллатрикс ненавидит её! И его ненавидит. Она отводит взгляд и опускает голову, занавешиваясь от него копной грязных волос.

Он сам сумасшедший, напрочь свихнулся от горя и тоски по своей ненаглядной жёнушке. О, конечно, Беллатрикс понимает, зачем он приходит. Наверное, скоро и отродье своё притащит сюда. Их сын, она слышала, унаследовал от мамочки эту уродскую способность. Небось, такой же разноцветный и жизнерадостный. Не то что они.

Они сидят друг напротив друга и едят одну плитку горького шоколада на двоих. С впавшими глазами, с тёмными кругами под ними, бледные. У них на двоих одно чувство, которое они не только делят на двоих — оно взаимно. Ненависть. Чёрная, всепоглощающая, затягивающая. Тянущая из них соки, крадущая их жизнь.

Когда за маленьким тёмным зарешёченным окошком под потолком сгущаются сумерки, Ремус Люпин поднимается. Он сминает обёртку от шоколада с такой силой, будто у него в руках — сердце Беллатрикс Лестрейндж. Он по привычке прячет комок в карман и, не прощаясь, идёт к выходу.

— Приходи, сумасшедший, — доносится из скрытого тьмой угла её хриплый голос.

Ей хочется видеть его безумную улыбку и слышать в его словах скрытый листопад угроз, шелестящих, как яркие цветные листья на пока ещё тёплом осеннем солнце.