Тихо, Фоукс (джен)

Огонь в камине разгорается ярче, потрескивает, и по гладкой столешнице, по стенам, по золотистым прутьям клетки Фоукса растекаются мягкие тёплые отсветы. Воздух в кабинете сухой, прогретый, но расстёгивать пуговички мантии не хочется: через пару минут опять станет зябко, придётся кутаться в плотную шерстяную ткань или накладывать заклятия. Дело наверняка в кольце: это оно остужает его кровь, сжимает сосуды, и от омертвелой кисти по всему телу растекается холод.

Северус в ответ на жалобы всякий раз лишь поджимает тонкие губы, качает головой. «Когда придёт время почувствовать боль от проклятия — вы её почувствуете. А пока вы сами выдумываете себе страшные сказки, директор».

Он не спорит. Толку от споров не будет никакого: Северус и так делает для него всё, что только возможно, а одолеть проклятие — свыше их сил.

Так странно: ему ведь в самом деле и одного года не прожить, если, конечно, не произойдёт какое-нибудь чудо. Всё, что пока может сделать он сам — раздавать другим воспоминания. Нырять вместе с Гарри в Омут памяти и угощать засахаренными апельсинами девчушку с белой косой, неловко устроившуюся на стуле.

Девчушку он увидел, возвращаясь из подземелий к себе в кабинет — она стояла возле каменной горгульи, прижавшись плечом к стене. Мисс Лавгуд, Рэйвенкло, пятый курс. Сколько она уже здесь прождала?

«Я отпросилась с гербологии, профессор Дамблдор. Мне очень нужно с вами поговорить».

Поговорить — почему бы и нет, но сначала надо отогреться. Он щедро подливает в чашку дымящегося травяного чая: не хватало ещё мисс Лавгуд угодить в Больничное крыло, постояв час на лестничном сквозняке. Она пьёт большими глотками, время от времени морщится — должно быть, обжигая язык, но в ответ на предложение немного охладить чай мотает головой.

— Спасибо, сэр, — выдыхает наконец. — Никогда не пробовала. Ваш рецепт?

— Моего брата, — он улыбается, как всегда. — У Аберфорта всё, что связано с приготовлением еды и питья, получается намного лучше, чем у меня.

Уголки бледных губ приподнимаются в ответной улыбке. Щёки немного розовеют — кажется, и впрямь согрелась.

— Профессор Дамблдор, — пальцы приглаживают спутанные светлые волосы, машинально касаются волшебной палочки за ухом, — летом я была в Отделе тайн.

— Разумеется, — он наклоняет голову, с любопытством выжидая, куда повернёт разговор. — Вы вели себя очень храбро, мисс Лавгуд.

— Зал Пророчеств… мы нашли его не сразу.

Она сглатывает. Волнуется. Арка Смерти звала её к себе, и она до сих пор не может справиться с этим зовом? Тяжко, но поправимо. А может, девочка просто столкнулась с чьими-то болезненными воспоминаниями в Комнате мыслей? Или…

— Когда всё закончилось, когда вы аппарировали вместе с Гарри… я уходила через Комнату времени.

Вот оно что. Он беззвучно вздыхает. Мисс Лавгуд — наблюдательная девочка, вопрос в том, как далеко её заведут догадки.

— Там были хроновороты, разбитые… кажется, это из-за нас… и сосуды с какой-то прозрачной жидкостью, я никогда таких не видела. Они остались целы. Заклятия летели во все стороны, а они остались целы. Я подошла посмотреть поближе…

— Человек может повредить творение человеческих рук, — он разводит руками. — Хроноворот — лишь инструмент. А в тех сосудах — само Время. Вернее, если быть точным…

— Временные линии, — Луна Лавгуд горячо кивает, наклоняется ближе. — Мой отец писал о них. Переместиться во времени в нашем мире можно лишь на несколько часов, но есть ритуалы, которые дают возможность оказаться на параллельной развилке Времени. Как портал — только во времени, не в пространстве!

— Совершенно верно, мисс Лавгуд, — он устало улыбается. — Вот только пользуются ими очень и очень редко.

— Конечно, — она беззвучно вздыхает, — только очень могущественному волшебнику под силу переместиться в параллельную временную линию.

— Это во-первых. А во-вторых, никто не знает, что происходит с той реальностью, из которой ты уходишь. Остаётся ли в ней твой двойник? Или ты просто исчезаешь бесследно? Или твой уход необратимо разрушит саму линию Времени?

Он подпирает подбородок здоровой рукой, вглядываясь в лицо Луны Лавгуд: огромные серые глаза распахнуты, к белым щекам прилила кровь, на лбу под льняными прядями выступили капельки пота — от духоты или от волнения.

— Но я не надеюсь, мисс Лавгуд, сбить вас с толку теоретическими рассуждениями, — он слегка усмехается. — Вы подошли к сосудам — и увидели на одном из них моё имя, не так ли?

— Да, сэр, — она не отводит взгляда. — Ваше и Геллерта Гриндевальда.

Она умница, эта мисс Лавгуд.

Против собственного ожидания он не ощущает внутри никакого гнева, никакой обиды. Напротив… как будто тяжёлый мешок, набитый памятью, который он волочил пятьдесят лет, стал легче, как будто эта девочка, проведав его тайну, забрала часть груза.

— И вы, конечно, наклонились? — он даже не пытается справиться с поддразнивающими нотками в собственном голосе. — Не разочаруйте меня, мисс Лавгуд: я привык считать любопытство одной из самых ярких черт студентов Рэйвенкло.

Лавгуд наклоняет голову:

— Я посмотрела, что там, сэр. Я увидела вас и его.

Он прикрывает глаза.

Сплетённые, крепко сжатые пальцы, рыжие волосы, смешавшиеся с золотистыми, горячечно шепчущие губы.

Свист заклятий, палочка, пляшущая в руке, насмешливые выкрики: «Ну, давай же! Или струсил?»

Просторный зал, белые колонны, уходящие в небо. Шорох лиловых мантий. «Провозглашается приговор…»

— Вы хотели вернуть его, — Луна Лавгуд говорит совсем тихо, невесомо. — Хотя бы в другом мире. Не дать ему оказаться на Тёмной стороне.

Несколько секунд он медлит, сглатывая едкую горечь в горле. Потом кивает.

— Я хотел всё изменить — и изменил. В той линии Времени, откуда я прибыл, Геллерт Гриндевальд был приговорён к пожизненному лишению свободы и заключён в Нурменгард. Здесь… — он развёл ладони. — Вы знаете, что стало с Геллертом здесь.

Светлые ресницы опускаются.

— Мне жаль.

— Увы, мисс Лавгуд, — он проводит ладонью по лбу, — видимо, это с самого начало было безнадёжной затеей.

— Профессор, — она чуть наклоняется к нему, — надеюсь, я не сделала ещё хуже?..

— О нет, — он качает головой, — временной портал — это путь в один конец, и всё, что остаётся после него — лишь смутные образы. Вы не смогли бы дотянуться до того мира, вы только навредили бы себе, если бы коснулись потока времени, заключённого в сосуде.

— Один из Пожирателей смерти угодил в поток времени головой, — Лавгуд ёжится. — Вот бы узнать, вернулся ли к нему разум? Быть может, бундящая шица могла бы ему помочь.

— Бундящая шица, мисс Лавгуд? — он слабо улыбается. — Никогда не слышал.

— Она редко показывается людям, — тонкий белый палец потирает подбородок. — Но некоторым везёт — чаще всего на болотах, в глуши. После такой встречи люди возвращаются домой… обновлёнными. Она помогает обрести душевное равновесие тем, кто заблудился в самом себе.

— Тогда, возможно, и мне не мешало бы с ней познакомиться, — он берёт из вазочки засахаренную дольку апельсина. — Мисс Лавгуд, есть ещё что-то, что вы хотели бы узнать?

— Наверное, нет, сэр, — тонких губ касается смущённая улыбка. Взгляд серых глаз невольно скользит к его руке, прикрытой рукавом, и вновь возвращается к его лицу. — Спасибо вам.

— Не за что, мисс Лавгуд, — он поднимается. — Не буду спрашивать у вас, могу ли я рассчитывать на вашу способность хранить тайны. В вас я уверен.

— Я никому не скажу, сэр, — она встаёт, делает шаг к двери. — Доброй ночи, сэр.

Он откидывается на спинку кресла:

— И вам, мисс Лавгуд, счастливых снов. Кстати, вы не думали о карьере сотрудника Отдела тайн?

— Я подумаю, сэр, — не то в шутку, не то всерьёз откликается она. У самой двери спотыкается, и палочка едва не выскальзывает из-за уха — приходится придерживать.

Ему вдруг вспоминается её прозвище — Полоумная Лавгуд. Ну да, конечно… ожерелье из пробок от сливочного пива, вечно босые ноги… а отец статьи в «Придире» пишет…

Он взмахивает палочкой, и камин гаснет, остаётся лишь слабое свечение угольков. Фоукс недовольно вскрикивает.

— Ну что ты, что ты, — директор поворачивается к клетке. — Всё хорошо. Всё уже скоро кончится.

Ему осталось меньше года, и эту партию будут доигрывать уже без него. Жаль.

Интересно, какая фигура на шахматной доске достанется Лавгуд? Она наверняка не довольствуется ролью зрителя, ей захочется сыграть самой, даже если всё, на что она может рассчитывать — оказаться пешкой, сбитой на второй горизонтали. Такие играют не для власти, не для славы — ради самой игры.

Может, Альбус из того, прежнего мира тоже был таким?

Если так, то, окажись тот Альбус в директорском кресле, всё пошло бы по-другому. Он попытался бы найти общий язык с Томом Риддлом — или вовремя остановить его вместо того, чтобы наблюдать за ним, как за занятной зверушкой, которая обещает вырасти в опасную магическую тварь. Он провёл бы своё расследование гибели Поттеров и не отошёл бы в сторону, когда Сириуса Блэка без судебного разбирательства отправляли в Азкабан. Он наверняка не оставил бы мальчишку Поттера у маглов без присмотра и помощи.

И, уж конечно, он не стал бы подталкивать Гарри к встрече с Волдемортом, следить, как эти двое точно по ролям разыгрывают пьесу, написанную им самим.

Он бы покончил с Томом сам. Попытался бы, во всяком случае.

И, если бы удача ему улыбнулась, получил бы очередной Орден Мерлина — золотую побрякушку на ленточке — и доживал бы свой век в Годриковой Впадине, никому не нужный.

Управлять незаметно, исподволь, просчитывать каждое слово, каждый шаг — на такое бы прежнего Альбуса не хватило.

Нынешний — справился неплохо. Помогло, конечно, то, что в этой временной линии никто не знает о его не вполне типичном даровании…

Больная рука начинает мелко дрожать, и он с силой прижимает её здоровой к бедру. Стенам будто бы передаётся эта дрожь, пол ходит ходуном.

Так трясся зал суда, когда к горлу только подкатывал магический выброс. Секунда, вторая, третья… Он мог представить, куда ударит волна, он целился по охране. Но он не мог знать, что в параллельной временной линии, куда его перебросит, рыжеволосый волшебник в тот самый момент встанет со своего кресла и направится к скамье подсудимых. И сдержать выброс не удастся.

У него всё получилось. В этом мире он бежал, и никому не было по силам захватить его вновь. В этом мире его побег стоил жизни единственному человеку, которым он дорожил.

— Фоукс, ну хватит, хватит…

Клетка дрожит, и феникс дрожит всем телом. Конечно, это не всерьёз, это кажется, только кажется.

Луна, Луна Лавгуд, полоумной должны были назвать вовсе не тебя.

Разве нормальному, здоровому человеку, пусть и метаморфомагу, придёт в голову прожить жизнь за того, кого он же и убил?

Можно было выбрать любую внешность — но нет.

Видеть его лицо в зеркале. Говорить его голосом. Касаться его, касаясь себя.

Все знают: Геллерт Гриндевальд погиб при попытке к бегству. Альбус Дамблдор живёт и здравствует.

Правда, не так уж долго осталось.

Всё этот Воскрешающий камень. Ишь ты, расчувствовался, надел кольцо. Альбуса увидеть захотелось. Хоть слово сказать ему. Объяснить как-то.

Видишь, я присвоил твою жизнь — и проживаю её лучше тебя. Выкуси.

Ал, ну что ты молчишь? Злишься? Ал, я же хотел выбраться на свободу, и чтобы мы были вместе, и все дороги перед нами…

Ал!

Ал, не смей молчать!

— …Что, что такое? А, это ты, Фоукс. Тихо, Фоукс, тихо. Скоро всё кончится.

Угли в камине гаснут. Геллерт подтягивает колени к груди, плотнее кутается в мантию.

Геллерту зябко.