Сорок лет счастья (гет)

Лети, найди, любезный ветер,

И передай ей — я приду;

(О, пряный ветер! Песни эти

Почти что гимн — вполне в бреду!)

Поторопись чрез злые земли,

Над морем пролети быстрей;

И расстоянья не разъемлют —

Меня с единственной моей.

Дж. Джойс в переводе helen

Светлый, глубокий кусок неба виднеется над горизонтом, от его бездонной лазури веет сладкими предчувствиями. Закат разбудил воображение, нежный румянец на белоснежных холмах растревожил, истомил душу ожиданием. Сумерки тихо обнимают землю, а ветер вдруг дышит теплом — предрекает бурю. Какую ещё весть принёс ты мне, любезный друг?

«Сегодня! Ты увидишь её сегодня!»

Я верю, предзнаменования не лгут, ведь грядёт та самая ночь. Накануне я слышал песню, она пронеслась над седыми снегами, маня за собой, обещая новую встречу. Моя мятежная жизнь вновь наполнится любовью — даром или расплатой за вечную юность. Братья за спиной таинственно молчат, но я догадываюсь, о чём они думают, тоже предчувствуя тебя.

Тьма сошла на землю, обосновалась прочно в густых перелесках. Седой Декабрь запалил костёр — последнюю дань уходящему году, и каждый из нас преподносит чудотворному огню свои дары. Бросаю ветку вяза — невзрачные, тёмно-розовые цветы чернеют и через миг исчезают в пламени. Вязы нынче расцветут первыми, так я решил.

Мы вновь замираем, глядя в священный огонь, каждый из нас всегда видит в нём своё будущее. Всё сущее застывает в великой тишине; исполненные прозренья, мы переходим призрачную черту между явью и сновидением, погружаемся в аметистовый мираж, улетаем в пустоту Вселенной, ощущаем её внутри себя.

В этой эфемерной полудрёме вдруг слышу шаги — неверные, осторожные. Ты ли это? Та, что пригрезилась? Чувствую, что да, но всё равно боюсь поднять взгляд и не найти знакомые черты. Небо вдруг охватывает огнём — это нестерпимо ярко засияли на нём серебристые облака. Ты удивлённо смотришь: на объятый пламенем горизонт, на костёр и на нас, застывших подле, и я, наконец, вижу твоё лицо. Конечно, это ты. Ни расстояния, ни годы не разъемлют меня с моей единственной. Да будет так всегда.

*~*~*

Всю неделю жду призыва, томлюсь в надежде, что понадоблюсь тебе: ты возьмёшь кольцо и произнесёшь заветное заклинание. Но небеса и земля немы, лишь редкие птицы кричат в бескрайней тишине. Тоска моя безутешна. И вот сквозь нивы и леса звучит твой зов, нарушая зимнее молчание. Я иду!

Твоё прелестное лицо озаряется радостной улыбкой, голубой платок на шее, синие варежки и пальто — от тебя будто исходит лазоревое сияние. Мы бродим по лесной тропинке, и ты просишь показать чудеса: вдруг расцветшую посреди зимы иву или проглянувший из-под снега лиловый всполох гиацинта. Я мягко отказываю, ведь не может апрель вступить в свои права раньше марта, а сейчас пока ещё февраль, но ты настаиваешь, проникая васильковой синевой своих чудесных глаз прямо в сердце, и я сдаюсь, я повержен твоей красотой, лишь прошу о поцелуе. Ты прислоняешься спиной к дереву, замерев в ожидании, но вдруг отталкиваешь меня и с весёлым криком: «Догони!» — бежишь сквозь чащу. В твоём смехе звенит серебряный колокольчик, волосы выбиваются из-под шапки, шейный платок цепляется за ветку и летит на землю, словно перо, обронённое сойкой. Настигаю тебя, ловлю этим платком за талию, прижимаю к себе. Мы падаем в снег, он возвышается над нами, пышный, в ослепительном блеске по неровной, изломанной кромке, и мы в нём, словно в ледяном тереме. Я смотрю в твои бесконечно прекрасные глаза и вижу наше будущее — напоённые нежностью дни и жаркие ночи, слышу, как взывают ко мне наши ещё не родившиеся дети; а потом в предвидения проникает боль, но ты вдруг игриво ерошишь мне волосы, и горестные мысли рассеиваются без следа.

Какими словами передать любовь, как облечь её в форму? Что я могу, кроме тех глупых «чудес», подарить своей любимой? Я всего лишь Апрель, жалкий бессмертный, которому посчастливилось быть вечно молодым. О, это проклятие юности! Если бы ты знала, как я хочу состариться вместе с тобой, но могу лишь пообещать, что буду рядом в последний час, прекрасная моя. И когда он настанет, я отпущу тебя в бесконечность Вселенной, чтобы потом, в ту волшебную ночь, обрести снова.

— Почему в твоих глазах слёзы, Апрель?

— Это весенняя капель, — отшучиваюсь я.

Ты ласково вытираешь докучливую влагу — знак моей слабости и, пытливо глядя в глаза, спрашиваешь:

— Скажи, что будет, когда придёт твоё время?

— Тебе уже не надо будет меня звать.

*~*~*

Вот и наступил апогей моего господства, один из трёх знойных дней, когда весна вдруг превращается в лето, природа блаженствует в лучах палящего земного светила, пьянея от изобилия света и радости, небо становится пронзительно синим, а воздух насыщен вдохновенным гомоном птиц.

Власть моя безмерна и всеобъемлюща. Вся земля в жарком плену моей влюблённой души, а в твоём саду цветёт и благоухает даже старый, трухлявый пень.

Собаки лениво нежатся на солнышке, позабыв былые обиды. Увидев меня, благодарно и робко поскуливают, машут хвостами. Три года — слишком большой срок. Выпросил у брата Января амнистию, и к Рождеству им вернут человеческий облик.

Я прихожу к тебе каждый день с охапкой цветов, ими заставлен весь дом, они безмолвно кричат о неутолённой страсти, но ты благоразумна и осторожна, и мне тоже приходится быть сдержанным, чтобы не напугать тебя своим могуществом.

— Сегодня повсюду такая красота, — улыбаешься смущённо, не опуская глаз.

— Это всё ради тебя.

Невесомо касаешься моих плеч, и мне стоит большого труда не стиснуть тебя в объятиях.

— Ты такой горячий и мокрый.

— Я купался в лесном ручье, чтобы остудить свой жар.

— Остудил?

— Вода никогда не охлаждает любви, только сама нагревается.

— Что же делать? — спрашиваешь лукаво, и волшебная синева твоих глаз становится тёмной и загадочной.

Ты забрала моё сердце, но подарила крылья, и хочется вознести тебя над землёй, показать её великолепие, но ты вдруг целуешь меня так храбро и неумело, что я захлёбываюсь от нежности. Даёшь понять, что всё возможно сейчас и ни минутой позже, и хоть я предвидел это, всё равно хмелею от счастья. Подхватываю тебя на руки, лёгкую, тонкую, грациозную, как лань, и несу на наше ложе.

*~*~*

Душный медовый вечер звучит шелестом молодой листвы, тихо скрипят ставни на ветру, над духмяным букетом поёт свою песню шмель. Я смотрю на твоё умиротворённое лицо и вспоминаю нашу первую встречу на заре этого мира. Юная и невинная, ты поразила ангельской красотой, и твой облик навсегда запечатлелся в моём сердце. С тех пор во всём, что радует мой взгляд, я вижу только тебя. Пройдёт время, кожа начнёт увядать, морщинки избороздят некогда свежее лицо, но яркость глаз не потускнеет до самого последнего мига. Твоя жизнь угаснет, и на моём израненном сердце появится новый рубец. А затем захлестнёт, затопит отчаяние и тоска, прольётся понурыми дождями, заледенит ветрами, высосет душу тупой, нескончаемой болью. Пока ты снова не пригрезишься в туманном аметистовом сне, в отзвуках волшебной песни, звучащей над сияющим декабрьским снегом накануне святой ночи.

Я, наверное, безумец, готовый раз за разом бросаться в омут любви, заранее зная мучительный финал. Да, я давно и безнадёжно болен тобой, и нет такого лекаря, что излечил бы мой недуг. Но сегодня душа моя ликует, потому что ты снова рядом, прекрасная моя, и у нас впереди ещё сорок лет — целая жизнь для тебя, краткий миг для Вселенной и бескрайнее море счастья для меня.