Вечный странник (джен)

Долгое время в мире властвовали одни лишь законы физики. Миллиарды лет спустя на некоторых избранных планетах появилась жизнь. Еще на протяжении сотен миллионов лет эта жизнь развивалась согласно естественным законам. И вот, лишь сорок тысяч лет назад, появился еще один закон. Закон метафизический, описавший работу сознания. И пусть сознание и естественная жизнь произошли из одного предка, из физики, соединиться они смогли лишь в человеке.

Впрочем, речь пойдет не о нем. В конце концов, человек — это интуитивно воспринимаемое понятие. О неразумных животных и растениях тоже говорить ни к чему, про них написано множество научных трудов. Я же хочу рассказать о чистом сознании.

Материя и энергия двуедины. Видимая жизнь — торжество материи, сознание же состоит из энергии. И, поскольку оно действует и тратит энергию, оно вынуждено ее как-то пополнять. По этому принципу эти создания разделились на три вида.

Первые из них питались от самой природы, ища уединения и покоя и создавая его для себя. Если случайный путник-человек набредал на место обитания такого духа, то мог насладиться этим, но духа это нисколько не трогало.

Вторые же нашли упоение в эмоциях людей. Они, подчас, приходили на помощь, но требовали за это послушания и подчинения. Эти духи в обмен на помощь запрещали любую живую реакцию: гнев, желание, наслаждение. Эти чувства, запертые внутри разума, переплавлялись в энергию, питавшую духов.

Третьи тоже научились забирать энергию у людей. Однако они вели себя иначе: поощряли свободу, исполняли мечты. Энергию они крали незаметно, да и, на чей-то вкус, менее жестоко. Эти духи забирали жизненные силы и особенно упивались насильственной смертью.

Хоть все три вида мало отличались по своей сути, люди назвали их по-разному. Первые стали природными духами и позабылись со временем, ведь слишком слабо влияли на жизнь людей. Вторых назвали добрыми духами, ведь их запреты помогали мирному существованию общества. Третьих заклеймили злыми, за любовь к убийствам и за чересчур короткие жизни контрагентов. Последние, однако, не кончались: общественность ни в одну эпоху существования человека не могла победить индивидуальность.

Он существовал практически с самого начала. Лишь три-четыре поколения мыслящих людей сменилось, прежде чем он осознал себя. Он наслаждался энергией лесов, полей и рек не одно тысячелетие. Он замечал рост и разрушение гор, он опускался в глубины моря, а возвращаясь, видел, что оно сменило свои берега. Он любил мир, но вскоре счел его однообразным.

Это толкнуло его к людям. Любые ограничения его тяготили, и он не хотел нести ограничения другим существам, и потому он остался стихией, только на этот раз — стихией чувственной. Первым его другом стал умный, но физически слабый мужчина. Последний был бесполезным воином, но хотел значить больше. Он научил мужчину понимать погоду и лечить болезни: тот стал шаманом.

Слухи между духами распространяются быстро. Однажды, во время своих странствий, он узнает, что люди на каких-то островах строят для поклонения солнцу открытый храм из огромных глыб. Многие духи слетелись посмотреть на это, кто — надеясь подзапастись энергией, кто — из праздного интереса.

Он не вмешивался, чтобы не разжигать конфликта: большинству работающих людей помогали духи второго рода. Впрочем, он не следил за всем строительством, регулярно выбираясь в соседние племена, чтобы подкрепиться. Умереть от голода ради любопытства было бы глупо.

В Китае, еще множество лет спустя, он оказывается случайно и так же случайно впервые воплощается в физическое тело. Поддерживать эту форму тяжело, так что в ней он появляется только на обязательных встречах, а все остальное время прячется в выделенной комнате или наедине общается со своим человеком.

Отношения с человеком больше похожи на сделку: тот диктует свои условия, да и он устал привязываться к своим столь быстро умирающим друзьям, но нового термина для обозначения людей у него еще нет.

Слухи и звезды приводят его в долину Нила. Он учит очередной человеческий язык, восторгается пирамидами, но впервые за десятки тысяч лет ощущает скуку. Он еще не знает, что она станет его вечной спутницей.

В следующие полтора тысячелетия он разрывается между жизнью пирата и учебой у греческих ученых и мыслителей, заглядывает к Александру Македонскому, но, убедившись, что тот не примет сделку, уходит. Смерть может питать его, но роль стервятника ему не по вкусу: больше нравится быть убийцей.

Какой-то бродяга создает много шума из ничего, рассказывая притчи. Притчи ему не очень интересны, а вот небывалый ажиотаж среди духов второго рода вызывает опасения. Он успевает пронаблюдать смерть и воскрешение бродяги и уходит еще более недоумевающим, чем приходил. Он еще не знает, что на основе притч бродяги вырастет религия, которая в будущем станет его ненавистной и любимой одновременно.

Купцы, солдаты, придворные, моряки. Русь, Индия, Африка, а потом места и вовсе неизвестные европейцам. Он чувствует себя ребенком, которому надоела любимая игрушка: хочется чего-то нового, необычного.

Контрагенты и жертвы сливаются в безликие ряды, других людей он не запоминает вообще. Изредка он видит сознания совсем иного рода, нежели остальные. Последней встреченной становится юная девушка, француженка, сожженная как ведьма на костре. Такие люди, как она, к его сожалению, редко ввязываются в контракты, тем более, со «злыми» духами.

Его действия с годами все меньше обуславливаются логикой и все больше — гневом. Он учится принимать вид «демона». Он привык судить и карать. Он так и не может справиться со скукой.

Огромный выплеск энергии, призыв, слышится в атмосфере. Он рывком перемещается, чтобы посмотреть, что происходит, в мгновенной драке выигрывает право заключить с этим человеком контракт и вдруг видит ребенка. Такого восхитительного в своем уме и своей невинности, что невозможно устоять.

Ребенок называет его Себастьяном в честь собаки, заставляет готовить сладости и вообще оказывается куда хитрее, чем выглядел. Но ребенок прогоняет едва не уничтожившую его скуку, и он готов ему все простить.