Запах тлена. Записки на полях (джен)

В доме твоём скрипят половицы,

В доме твоём рассохлись ставни,

Усталые и злые картинные лица

И мышей под крышей летучих стаи.

Рабастан выбивает дверь тяжёлым ботинком с толстыми шнурками. Без палочки, словно бывший школьник — совсем не тот, кого можно всерьёз опасаться.

«Вот это я влипла», — думаю в который раз, не спеша показываться из-за широкой спины Рабастана.

Невилл жить не может без растений. Пожалуй, это уже все знают. А владелец «Кабаньей головы» не похож на садовода. И это тоже все знают. Тем не менее, в коридоре второго этажа у него стоят беспокойные флоксы.

Люди, умеющие сложить два и два, пишут донос, и на место отправляется Рабастан, взяв меня с собой, не особо спрашивая моего согласия, как котёнка за шкирку. Невилл вскакивает с продавленной тахты, вскидывая волшебную палочку, и кричит:

— Остолбеней! — но Рабастан уклоняется, и заклинание попадает в косяк, отбивая от него длинную щепку.

— Круцио! — визитная карточка Лейстренджей.

Иногда я забываю, что Рабастан — отмороженный на всю голову.

Они ведь не дураки: эти люди, пишущие доносы, и они знают, что беспокойные флоксы вянут, если хозяин с ними не разговаривает хотя бы сутки. Но они не подозревают, что Аберфорт — это связной, и что его фамилия — Дамблдор. И я не та, кто может им подсказать. Однако он и так себя выдал, укрывая Невилла...

Заклинания проходят мимо, а я шагаю вперёд, и мой Экспеллиармус попадает точно в цель.

Рука судорожно дрожит, но, если я проявлю жалость, то и на Неё падет подозрение. Всё, что я делаю — я делаю ради Неё. И мне, в общем-то, плевать, что Ей это нужно так же, как лесничему — десертная вилка.

Невилл кидается на Рабастана — уже без палочки, прямо с голыми руками, и тут-то его и настигает Петрификус.

Рабастан отчего-то взял шефство надо мной, и это очень странно. Ну, хорошо, будем с ним, как Бонни и Клайд: грабить и убивать. Эта мысль отчего-то приводит меня в такое шикарное расположение духа, что я хохочу, как ненормальная, согнувшись пополам и вцепившись руками в коленки.

Рабастан непонимающе смотрит на меня, и даже неподвижный Невилл скашивает свой взгляд.

— Чего ржёшь? — грубовато спрашивает Лейстрендж.

— Думаю, что мы могли бы составить конкуренцию Бонни и Клайду.

— Кто такие? — без интереса цедит Рабастан и недоверчиво смотрит на меня.

— Да так, бандиты.

— Ещё и маглы, небось?

— Конечно, а как же иначе?

— Выбрось эту чушь из головы, — Рабастан по-своему заботится обо мне. Я это ценю.

Он пинает Невилла в бок, и лицо у того краснеет от боли.

— Прекрати, ты же обещал не делать ему больно.

— Не помню такого, — скалится Лейстрендж в ответ, левитируя Невилла перед собой. Вываливает его на улицу под окна кабака, на травку. И уже оттуда вызывает патруль каким-то хитрым заклинанием. Я всё ещё не могу разобрать, где егеря, а где авроры — те, что теперь лично Яксли подчиняются. Но мне это без надобности. Я, если честно, просто пытаюсь размышлять о постороннем, чтобы не думать, что сейчас ощущает Невилл.

Рабастан сворачивает самокрутку из дым-травы и табака и смачно затягивается. Я слежу за сизым дымком, который поднимается над его сигаретой в ещё светлое небо, хотя зной уже по-вечернему отступает. В Запретном лесу щебечет какая-то птичка, и всё это прямо-таки напоминает буколическую картину, если бы не пресловутый ботинок Рабастана на толстой подошве, стоящий прямо на груди у Невилла, и это вообще всё портит. А ещё пьяные песни, доносящиеся из окна. Слава Мерлину, у Аберфорта хватило ума брякнуть, что он знать не знает никакого Лонгботтома, и мало ли тут всяких шастает.

Видели бы мои однокурсницы всё это. Не посмели бы ещё хоть раз спрятать мои туфли. Но тем, кто переживёт это лето, право, будет не до моих туфель.

На самом деле, и на это тоже плевать. Если бы всё оставалось, как прежде — было бы гораздо лучше. Но думать об этом нельзя. Тёмный видит всех насквозь.

— Рабастан, прекрати курить, все волосы провоняли, — капризно тяну я, устав мучиться угрызениями совести по поводу обездвиженного Невилла.

— Да-да, а то ни один фестрал к тебе не подойдёт, — насмешливо отвечает он, а я удивляюсь, как это он запоминает всё то, что я ему говорю, хотя, кажется, вообще меня не слушает.

И щелчком пальца отправляет окурок в полёт, ловким движением палочки испепеляя его прямо в воздухе. Вот такое пижонство — как же это типично для него.

К нам аппарирует сотрудник Министерства в кожаном поношенном плаще (совершенно не по погоде) и пожимает руку Лейстренджу.

— Кто такой будет? — брезгливо кивает он на парня, лежащего на земле.

— Лонгботтом, — безразлично отзывается Рабастан.

Я молчу. А что тут скажешь? «Дяденька, арестуйте и меня тоже? Я нравилась этому парню. И мы вместе хотели нести свет и добро. А потом я передумала и предала его». Не скажешь такого, вот я и молчу.

— Откуда знаешь? — это опять министерский.

Он выуживает из своего доисторического плаща свиток и сверяется с ним.

— Она его знает, — Рабастан легонько треплет меня по плечу. Но от его «легонько» меня мотает из стороны в сторону.

— Новенькая?

— Ага, с ним училась. Подтверди.

Я медленно киваю, министерский чиркает в свитке. Был мальчишка Лонгботтом — и не стало. Ну и влипла ты, девочка.

Наклоняется, подхватывает Невилла за грудки и аппарирует в неизвестном направлении.

— Скоро всех переловим и заживём.

— Как? — я не особенно вслушиваюсь в его слова — перед глазами всё ещё стоит Невилл.

— Как-как. Хорошо заживём, — раздражённо буркает Рабастан.

И я даже знаю, почему он бесится. Ведь что это за жизнь, половину которой ты проводишь в тюрьме, а когда выходишь — всякие наглые девицы тебя не слушают?

Мы аппарируем в Лютный переулок. Вообще-то мне ещё рано, семнадцатилетие только через две недели, но сейчас такая неразбериха, что Отдел по делам несовершеннолетних работает спустя рукава.

Время ужина как раз приблизилось, пока мы ошивались в «Кабаньей голове». А мужчины, даже самые воспитанные, звереют, если их вовремя не покормить. Даже Рабастан. Особенно он.

Мы припёрлись в его любимое кафе «Банши на болоте» — сами понимаете: какой контингент, такое и название. Но кормят здесь вкусно, что и говорить. Рабастан заказал себе хорошо прожаренный стейк с картошкой, а мне мороженое. Здесь его украшают мармеладными пауками, которые смешно сучат лапками и попискивают, когда их ешь. Впрочем, аппетит после сегодняшнего дня у меня отсутствовал напрочь. Но Рабастан таких отговорок не понимал, ему было просто не понятно, что у кого-то возможна тонкая душевная организация.

Я сдувала молочную пенку с кофе, пока он с аппетитом поглощал своё мясо. Хорошо хоть, за столом вел себя прилично, а то иногда можно было и вовсе позабыть, что имеешь дело с аристократом. Всё-таки школьная социализация не всегда на пользу.

— Сейчас пойдём за маггловским барахлом, — сказал он, прожевав очередной кусок.

Лестрейндж похлопал себя по мантии и выудил вырванные из глянцевого журнала листы. Я любила журналы, особенно папин. С интересом взяв помятые листки, я с сомнением протянула:

— И мы должны это надеть?

— Да, Снейп так сказал. Он же у нас эксперт по магглам.

— Думаю, профессору Снейпу будет неприятно, если ты будешь акцентировать внимание на этом.

— Мне, в общем-то, плевать, что там ему приятно, — беззлобно ответил Рабастан и покосился на листок.

На журнальных страницах были мужской и два женских (почти таких же, как мужской) костюма. Брюки, юбки. Судя по всему, делового стиля. Насколько я могла судить о маггловских пристрастиях в одежде.

— Скучнее, чем лекции профессора Бинса, — сказала я, глядя на женский костюм.

— Снейпу виднее, и не думаю, что в этот раз ты сможешь выкинуть что-то подобное, — сказал Лестрейндж и указал на бисерных божьих коровок, рассаженных по моей ярко-желтой мантии. Трансфигурированной, кстати, из старой школьной мантии Рабастана.

— А чем это тебе не угодили божьи коровки? — я негодующе свела брови.

Но брови-то были белыми и эффекта на Рабастана они не произвели никакого, и он оставил мой вопрос без ответа.

Мы прошли весь Лютный переулок, а потом и Косой, и вышли из кабака Тома, попав в какофонию звуков, которые издавали большие железные коробки. Кажется, машины, так? Сплошным потоком они проносились по улице, на которой притаился «Дырявый котел». Рабастан достал карту — тоже, по всей видимости, оставленную Снейпом, и, сверившись с названием улицы, на которой мы стояли, нырнул в соседний проулок. Я тащилась за ним, напевая новый хит Веллингтонских ведьм. Меня так увлёк этот процесс, что я чуть было не выскочила на проезжую часть, но была вовремя подхвачена железной рукой Лестрейнджа. Для него подобные мои выходки стали совсем привычными, а вот водитель покрутил у виска пальцем и проорал что-то совсем нелицеприятное в открытое окно. Рабастан зарычал и полез за волшебной палочкой.

— Не нужно, оставь, всё в порядке, — я вцепилась ему в руку, и он только недовольно зыркнул на водителя, но пошёл дальше.

Мы, наконец, дошли до огромного здания, напичканного магазинами, словно сотами.

— Пришли, — сказал Рабастан, смотря в карту и выглядя при этом донельзя растерянным.

Мы зашли в вестибюль, залитый ослепительным светом: стеклянные витрины и наряженные манекены, как необычно. По сравнению с Косым переулком, а тем более с Лютным, с их специфическим шумом, запахом и прочим, я видела просто вершину комфорта и целесообразности.

Посмотрев на всё ещё изумлённое лицо Рабастана, я подумала, что, наверное, тот в первый раз в жизни засомневался в полной победе Тёмного.

Мы зашли в первый магазин, где сухопарая продавщица смерила нас подозрительным взглядом. Особенно ей, видимо, не понравились божьи коровки.

— Милейшая, — Рабастан решительно шагнул к девушке, а полы его короткой мантии зловеще взметнулись.

«Милейшая» шарахнулась от него, как книззл от воды.

— Чем могу помочь? — выдавила она из себя натужную улыбку.

Рабастан вытащил из кармана злополучные листки и протянул их продавщице. Я хлопнула себя ладонью по лбу. Он был прямо-таки гением конспирации, да уж. И не будь я Луна, если нас вскоре не упекут в местное Мунго для сумасшедших, если он выкинет что-нибудь ещё.

— Нужно подобрать что-то в официальном стиле для вас и вашей дочери, мистер?

Если бы взглядом можно было убивать, то нетактичная продавщица была бы уже мертва. Рабастан побагровел и, сжав руки в кулаки, сделал шаг вперёд.

— А я говорила, что тюрьма не пошла тебе на пользу, — смеха ради брякнула я, а потом уже, в который раз за день, Рабастан сгрёб и меня, и листки у напуганной продавщицы и вывалился в вестибюль.

— Я убью тебя, Луна.

— Ой, да брось. Что я такого сказала?

— Лучше ты сейчас совсем помолчишь, — злобно предлагает он мне, и я благоразумно затыкаюсь.

В следующем магазине мы уже говорим с уверенными лицами, что нам нужна одежда в официальном стиле, и попадаем к стеллажам. Рабастан поочередно бракует на мне синюю рубашку с рисунком в мелкий штурвал, рубашку с огромной бабочкой на груди, и даже рубашку с жёлтыми рукавами-воланами. Мы покупаем нежно-голубую для меня и зелёную с бантом на груди для Неё. Потому что зелёный красиво оттенит Её огненные волосы. А потом ещё парочку белых блуз и дурацкие однотонные костюмы. Рабастан облачается в чёрный пиджак, чёрную же рубашку и брюки с прямыми стрелками, и мне становится немного тревожно за него, когда хорошенькая шатенка, которая помогает ему примерять все эти вещи, краснеет и чуть заикающимся голосом утверждает, что ему очень идёт. Даже соломенная бородка и отпущенные волосы выглядят как-то более благообразно при таком строгом облачении. Мы расплачиваемся фунтами, которые для нас предусмотрительно поменял Снейп, и мне приходится почти тащить Рабастана за руку, пока он не забыл, что вообще-то маглоненавистник и не должен строить глазки местным девушкам.

На улице я почему-то обиженно молчу, а он вышагивает с гордой улыбкой на устах, и мы добираемся до Косого, из которого уже можно трансгрессировать, в абсолютном молчании.

В мрачном поместье мы расходимся по своим комнатам.

Я бы хотела отправиться к Ней, поболтать или выпить чаю, но с каждым днём всё большая вероятность встретить у Неё Тёмного отпугивает. Я не знаю, что она сделала, чтобы заслужить его доверие. И мне даже думать об этом страшно.

В полной темноте я лежу на кровати, а беспокойная совесть подсовывает мне лицо Невилла с серьёзно сдвинутыми бровями и закушенной от боли губой. И я не могу сказать, что и на этот раз это проделки мозгошмыгов.

В доме твоём витает ветер,

И когда холодно ревут камины.

Через твой дом, как сквозь тернии,

Я проберусь к тебе, милый.

Когда я была маленькой, единственной волшебной семьёй на многие мили вокруг нас были Уизли. Мы играли с Ней иногда, но чаще моим единственным другом оставалась мама. Мне сложно судить, какой была моя родительница — доброй или эгоистичной, беспечной, а может, ей просто не повезло тогда. И потом, в одиночестве, у меня появилась привычка разговаривать с мамой, как будто она всё ещё была рядом. Привычка, которая никуда не делась даже тогда, когда я оказалась в школе. Очень быстро вокруг меня образовался социальный вакуум и приклеилось обидное прозвище.

Она спросила у меня, не занято ли место, а затем села на трансфигурации рядом. У меня руки взмокли от страха, когда ребята начали посмеиваться за нашими спинами. Но Она даже не обернулась, продолжая смотреть перед собой расфокусированным взглядом, слегка хмурясь. Это я вначале думала, какая Она чертовски смелая, потому что не боится ни обидных прозвищ, ни возможной травли. И только потом поняла, что Она просто была не в себе весь тот год. Ещё больше не в себе, чем я, хотя, должно быть, это сложно себе представить. Но чувство благодарности уже так глубоко укоренилось в моём сердце, что освободиться от него это прозрение не помогло.

Движения Её были порой заторможены, иногда, напротив, порывисты, взгляд почти всегда отсутствующий. Её словно постоянно тянуло куда-то, что было сокрыто от посторонних глаз. Я до сих пор доподлинно не знаю, что тогда произошло. Точно знаю лишь то, что Она была мягкой, ранимой девчонкой, а потом — ко второму курсу — в Её тёплых глазах что-то умерло. Что-то, что навсегда осталось на первом году обучения, отравляло Её все годы после, и никто на это не обращал внимания. Её так называемые друзья и родные думали, что всё миновало. Но я видела — ничего не прошло. Приветливая весёлая девочка начала превращаться в закрытую, местами циничную, девушку.

Конечно, я не слепая. Я видела, что и Она посмеивается над моими странностями, но когда дело доходило до открытой конфронтации, Она всегда вставала на мою защиту. Потому что при всех моих несомненных достоинствах оставалось неизменным одно — перед грубостью и насмешками я была абсолютно беспомощна. Не сказать, что это меня так уж заботило, но Она стала для меня совершенно особенной. Как и Её отношение. Я ходила за Ней, как приклеенная, но всерьёз Она заметила меня только на третьем курсе. Когда окончательно скрыла за незнакомой маской настоящую себя.

Но ведь заметила.

Если бы Она не была так чрезвычайно упряма и рассказала хоть одной живой душе о том, что на самом деле Её тревожит, то её можно было бы попробовать переубедить. Отчасти я сделала тот шаг навстречу Пожирателям в надежде заставить Её передумать. Хотя в глубине души я всегда знала, что это бессмысленно. И чем дальше, тем больше я убеждалась, что была права.

Но и бросить Её одну я бы ни за что не смогла.

* * *

Резкий удар двери о стену вырывает меня из чудесного цветного сна не хуже пощёчины. Месяц, светящий в окно, выхватывает тонкую фигуру, облачённую в белое, и я спросонья вяло думаю, что хорошо бы кто-нибудь предупредил меня о имеющихся здесь привидениях.

— Луна, проснись. Мерлин, что мне делать? — смутно знакомый голос — где-то я его слышала. Мозг отказывается думать, а ноги выпутываться из-под тонкого одеяла.

— Зажги свет, — огонек Люмоса вспыхивает на конце тонкой, красноватой древесины, палочки. — Дракл побери, Джинни, ты ранена?

На тонком батисте алыми розами расплываются кровавые потёки. В сочетании с запавшими глазами и разметавшимися рыжими прядями выглядит это до чёртиков зловеще.

Приятного пробуждения, мисс.

— Нет, нет. Луна, что делать, он умирает, — Её голос отчаянный и охрипший: то ли от крика, то ли от слёз.

Кто? Мозг всё ещё отказывается включаться, но с одеялом, наконец, я расправляюсь. Шлёпаю по паркету, по-ночному прохладному, завладеваю Её руками, кажется, тоже вымазанными в крови.

Она тянет меня к выходу, я спотыкаюсь, пытаясь не отставать, не выпуская Её ломких пальцев и уставившись в затылок блуждающим взглядом.

— Объясни толком, что случилось? — и как тебе удалось снять так быстро мои хитрые чары с двери?

А я-то думала, что в безопасности, наивная. Не от Неё, конечно, но ото всех, кто ещё проживает в этом Мерлином проклятом доме. Хотя о чём я говорю, какая может быть безопасность под боком у самого тёмного волшебника всех времён?

— Если ничего не сделать, то Том умрёт.

Том? Кто такой Том, да что же это такое, почему я вечно не в курсе происходящего?

— Стой, так мы ничего не решим, я разбужу Рабастана.

Она сжимает мою руку до хруста, отпускает и переходит на бег. Огонёк на конце палочки виляет, повинуясь Её движению: вправо-влево, вверх-вниз. Так и шею себе можно свернуть. В полутьме не так просто отыскать дверь. Главное, не вломиться к Рудольфусу. Вот кто точно проклянёт, не рассуждая.

Стук, другой. Свистящий шепот:

— Да входи уже, не до церемоний.

Я недовольно оглядываюсь на Неё. Нет во мне гриффиндорства, вот ни капельки — так запросто будить среди ночи чёрных магов.

— Рабастан, эй, Рабастан, — я просовываюсь в открывшуюся щель, а Она подталкивает меня в спину, так что дверь подаётся вперед, и я оказываюсь в его спальне.

Подхожу совсем близко к кровати, тихонько зажигая свою палочку.

— Рабастан, проснись, — лицо мужчины в свете Люмоса вопреки ожиданиям не кажется моложе, но в глубоких морщинах лежат тени.

Вскакивая стремительным движением, он выдёргивает палочку из-под подушки и направляет мне прямо в лицо. Какая милая домашняя привычка.

Затем разряжается длинной отборной бранью.

— Какого рожна вы забыли здесь? — он окидывает меня, одетую в его рубашку вместо ночной, странным взглядом, и мне даже хочется немного одёрнуть её, благо, подол доходит до середины бедра.

— Джинни говорит, что Тёмный Лорд умирает, — наконец я начинаю немного осознавать реальность.

Где-то в соседней комнате начинается копошение и кряхтение. Просыпается Дельфи и начинает истошно орать.

Хочется сказать, что было бы совсем неплохо, если Тёмный вовсе склеит ласты. Но лицо Рабастана становится предельно серьёзным, и я небеспочвенно опасаюсь, что эти двое растерзают меня, как голодные тигры, стоит только заикнуться о чём-то подобном. А ещё хочется закрыть уши, чтобы не слышать этого чудовищного звука.

Она дёргается в сторону двери.

— Подожди, Джин, — обычно он подчёркнуто вежлив, на вы и всё такое. Но тут случай особый. — Минни, успокойте Дельфи и не вздумайте делать вид, что не слышали плача, — угрожает Лестрендж возникшей из воздуха эльфийке.

Рабастан заворачивает свои сухопарые чресла в мантию, и мы бодрой рысцой выдвигаемся к месту преступления.

Будто мёртвый, Тёмный застыл в скрюченной позе на развороченной постели. Я легко дотрагиваюсь до его руки — так и есть, холодная, как у трупа. Она за моей спиной начинает что-то бессвязно причитать, и я делаю шаг назад и обнимаю Её за плечи, пока Рабастан переворачивает Лорда на спину и прикладывается ухом к груди.

— Жив, но, — он делает пасс волшебной палочкой, что-то бурча под нос, — магически истощён.

Она замолкает и смотрит на Рабастана во все глаза, дёргается вперед, оставляя в моих руках только мимолётное ощущение тепла.

— Мы можем как-то ему помочь?

— Есть один ритуал. Беллс тоже любила поваляться трупиком, — нежно так говорит, с ностальгией. Сложно представить, что кто-то может вспоминать об этой некрофилке, как о родной. — Руф, поди сюда.

С легким щелчком из воздуха появляется древний эльф с седыми волосами, пучками торчащими из ушей-локаторов.

— Принеси мою ритуальную сумку, и побыстрее.

— Сию минуту, хозяин, — шамкает эльф и тут же исчезает.

— Помогите мне, его лучше перетащить на пол без магии.

Втроём мы тащим Тёмного, чтоб ему пусто было, на пол. Надеюсь, если он не умрёт, то хоть простуду подхватит от отдыха на холодном полу. Вообще-то, это ужасно смешно. Я могу прямо сейчас, прямо здесь перерезать ему горло, сделать то, чего не смогли сделать ни профессор Дамблдор, ни наш бывший национальный герой — Гарри Поттер.

Я представляю себя освещённой светом волшебных огней, в своем любимом пробковом ожерелье, обязательно в лимонной мантии. И папа, тоже в лимонной, стоит в первом ряду, улыбается, машет рукой — очень мною гордится. Мне вручают Орден Мерлина Первой степени, и я развожу руками навстречу ликующей толпе, и улыбаюсь благосклонно, и палочку затыкаю за ухо. И все тоже затыкают, ведь я теперь освободительница магического мира от вселенского зла, новый пример для подражания.

Со вздохом я возвращаюсь в привычную атмосферу и вижу, как Она нежно пристраивает голову Тёмного на колени.

Как мило, так и хочется сплюнуть.

Руф, оказывается, уже успел отдать Рабастану его саквояж, и тот по кругу довольно большого диаметра, (чтобы в нём могли поместиться Она с Тёмным) ссыпает то ли пепел, то ли меловую крошку. У меня совершенно нет никакого желания подходить ближе и выяснять, что это. По краям чадят свечи, небольшая жаровня распространяет запах палёной вонючей травы, от неё кружится голова, а перед взором пляшут неясные тени. Я не могу стоять и тоже падаю на колени, больно ударившись ими об пол. Но транс становится всё сильнее, и даже боль не помогает скинуть с себя его оковы. Рабастан читает что-то на треклятой латыни (о, как я в школе её ненавидела). А потом со всей дури бьёт себя по ладони кинжалом с ручкой в виде серебряной змеи, и капли крови долетают до меня и оседают маслянистыми разводами прямо на щеках. Он тоже бухается на пол, Она отползает за пределы круга. Мы берёмся за руки, и Рабастан продолжает читать. Я чувствую, будто во мне открыли клапан и сквозь него с противным всасывающим звуком уходит жизнь. Её трясёт крупная дрожь, а у Тёмного под приоткрытыми веками по-мертвецки блестят белки. Она падает на пол, глаза закатываются, а тело выгибается дугой. Я хочу кинуться к Ней, но магия пригвоздила нас к месту, и даже рук невозможно расцепить.

Кто-то кричит. Закладывает уши. И в глазах темнеет.

* * *

— Эй, ты чего? — меня бьют по щекам. Легонько так, нежно. На глаза от боли наворачиваются слёзы.

Рабастан стоит на коленях, и соломенные пряди сосульками падают на его бледное до синевы лицо. Напоминает он ожившего мертвеца.

— Что с Джинни? — голос меня не слушается, сипит и срывается.

Рабастан недовольно поджимает губы и грубо выплёвывает:

— Жива, что с ней станется? — не знаю, почему он разозлился.

Рывком он поднимает меня на ноги, а комната делает опасный крен и почти заваливается на бок. Рабастан придерживает меня за локти, а я выискиваю Её глазами в неярком свете одной оставшейся свечи. На кровати лежит Она — на спине, рядом с Тёмным. Какая идиллия.

Сама не своя, я кидаюсь вперёд, выдавая что-то бредовое:

— Давай отнесём её в спальню, чего ей здесь лежать?

Рабастан не удерживает меня в этом порыве, я делаю стремительные шаги и так же стремительно падаю. Он подхватывает меня на руки, хотя едва ли у него самого осталось больше сил.

— Дура, ты, Луна, что с тебя взять, — шепчет Рабастан и, пошатываясь, несёт меня прочь из комнаты.

«И правда, дура», — думаю я и закрываю глаза, устало прислоняясь к твёрдому плечу Рабастана, который пахнет дым-травой и полынью.

В доме твоём обитает злобный

Старый колдун и спящая дева.

Он яд разливает по длинным колбам,

А дева словно безумная матерь-Ева.

Хорошая всё-таки вещь — трансфигурация. Я кручусь перед небольшим зеркалом, так и этак пристраивая на голове лимонную шляпку с гигантским пером, полученную из старой чернильницы.

— Привет, — Рабастан вваливается нетвёрдой походкой, покачивая бутылкой огневиски в руке.

— Привет, — осторожно отвечаю я, не зная, что ждать от него в этом состоянии. — Что празднуешь?

— Первый день на новом посту, — Рабастан разваливается на кровати: морда в полог, руки раскинуты, словно он собрался делать «ангела» на моём покрывале. Точнее его — все-таки это дом Лестрейнджей. И это единственное, что меня удерживает от того, чтобы согнать Рабастана с кровати.

— Полежишь со мной?

— Нет.

— Нет так нет, тогда сыграем в шахматы? — он демонстрирует клетчатую доску, которую до этого сжимал в свободной от бутылки руке.

— Сыграем. Но я почти не умею.

— Ну, я попробую тебя научить, — физиономия у него становится озабоченной, и я понимаю, что в роли учителя он почти так же хорош, как Гермиона в роли балерины. Я довольно смутно себе представляю, кто такие эти балерины, но Грейнджер любила повторять нечто такое: «Из тебя, Луна, такой же комментатор, как из меня балерина». И хотя Она говорила, что комментатор из меня презабавный, в остальном не было причин не верить Гермионе. Но, признаться, Гермиона Грейнджер — на редкость ограниченная особа.

Рабастан с важным видом садится на стул, дважды промахнувшись мимо него, и неловкими руками расставляет фигурки, которые пользуются его состоянием и ускользают от пальцев. Поймав дерзкого белого ферзя, возглавлявшего армию пешек и уже промаршировавшего к краю стола, я водружаю его на доску, а остальные маленькие фигурки, потеряв боевой дух, тоже вскоре покорно занимают свои места.

— Ну, это пешки. Ими можно пойти в самом начале.

— Пожалуй, давай пропустим вступительную часть, — я выдвигаю свою фигурку на клетку вперёд. — Тебе не кажется, что профессор Снейп как-то странно смотрит на Джинни?

— Не знаю, мне обычно есть, чем заняться, помимо разглядывания его жёлтой рожи, — Рабастан после небольшой паузы хмыкает и прикладывается к бутылке. — Может, ревнует? 

— Кого? Джинни?

— Ну, нет, Тёмного Лорда, ясное дело. Снейп же у него в любимчиках ходил, а тут вроде как конкуренция.

В этом могла быть своя правда, но что-то не давало мне покоя, звенело внутри тревожным колокольчиком.

— А вообще — он же на всех смотрит как на грязь под ногами. Только для Руди и Люца иногда делает исключения.

— А для тебя?

— Для меня тоже нет. Я же учился на курс младше, и повоевали вместе мы недолго. Раз — и он на свободе, а я в тюрьме. И сытый голодному не товарищ.

— Что там у тебя? — мне слышится какое-то копошение и писк из карманов Рабастана.

— А, это! Это тебе, — он выуживает из карманов мантии двух карликовых пушистиков — лилового и жёлтого — и выпускает их на столешницу. Они смешно попискивают и подпрыгивают на месте.

— Ой, какие красивые, — и такой же точно был у Неё. — Сложная трансфигурация.

— Зато кормить не нужно, — он берёт их за ворсинки и сажает мне на ладони. Арнольд — Её пушистик — оставил после себя только пуговицу в кармане кофты, где Она носила его с тех пор, как нам пришлось скрываться в Выручай-комнате. Что означало лишь то, что Фред, трансфигурировавший волшебного зверька, умер. Но Она до последнего верила, что просто потеряла забавное существо.

— Где ты взял их?

— Купил у Джорджа Уизли.

— Купил?

— Ну, конечно, купил, я же убийца, а не мелкий вор, — он стучит себя пальцем по виску, словно я сморозила величайшую глупость. И довольно ухмыляется кровожадной улыбкой. Это он так шутит, и, судя по подобным высказываниям, не я одна тут ненормальная.

— Значит, Тёмный Лорд сдержал своё обещание насчет Уизли?

— Конечно, сдержал. Он держит все обещания, которые ему выгодны, — произносит Лестрейндж с какой-то зловещей интонацией.

— Что ты имеешь в виду? — мысли разбегаются, хотя это, наверное, понятно даже ребёнку.

Но Рабастан не отвечает, он уронил голову на руки и, кажется, заснул. Я убираю назад жёсткие пряди его волос, которые падают на лицо и трепещут от дыхания как паутинки на ветру.

* * *

С похмелья Лестрейндж злой и помятый. Рычит, огрызается и сосёт мятный леденец, чтобы сбить перегар. На мне Её изумрудное платье в пол. Оно не очень мне идет — оттеняет лицо и делает его жёлто-зелёным. Ну и ладно, всё равно никто из нас не позаботился о вечернем платье, а наряды матери Рабастана для маггловских вечеринок совсем не годятся. Зато волосы уложены Её заботливой рукой и умащены «Простоблеском», и, в общем, пребывают в таком порядке, как никогда.

— Прекрасно выглядишь, — сипит Рабастан, и я вижу, что ему даже смотреть на меня больно.

— Угу, как тыква в период цветения, — он пожимает плечами, словно вообще не знает, ни что такое тыква, ни, тем более, как она цветёт. — Выпил бы ты зелье какое-нибудь.

— Уже. Скоро должно подействовать.

Мы трансгрессируем от крыльца и попадаем в вонючую подворотню с грязно-жёлтыми мусорными бачками. Затем выруливаем на магистраль и, дождавшись зелёного света светофора, перебираемся к зданию, вход в которое обрамляют массивные колонны, а у самых дверей стоят вышколенные швейцары. Правила дорожного движения нам объяснил Снейп, и, кажется, это единственное, что он помнит о маггловском мире. А вот разбор политического устройства немагической Великобритании уже моих рук дело, но думается мне, Рабастан не понял и половины того, что я пыталась донести до него.

Возле здания стоит высокая темнокожая женщина, в платье белом и таком открытом, что все идущие мимо мужчины разевают рты и чуть не падают, не в силах оторвать взгляд. Ведь ладно дело бы было только в платье. Женщина красивая, как с картинки: высокая грудь, покатые плечи, длинные ноги, тонкие ключицы. Прелесть, а не женщина.

— Сюзанна, рад тебя видеть, — Рабастан близко-близко подходит к женщине и целует её тонкие пальчики с кучей золотых колец на них.

— Знакомься, дорогая, это Луна Лавгуд — наш перспективный стажёр; Луна — это миссис Забини — моя школьная подруга и просто великолепная женщина.

«Перспективный стажёр?» — переспрашиваю я сама у себя и мысленно делаю зарубку убить этого беспардонного кретина при первой же предоставленной возможности.

Миссис Забини улыбается и мне, и Рабастану и немного зябко потирает себя по оголённым плечам (вечереет и уже довольно прохладно).

— О, нет, никаких миссис. Называй меня Сюзанна, милая. Ты почти опоздал, — кокетливо обращается она снова к Лестрейнджу, впрочем, нельзя отделаться от мысли, что она нервничает.

— Прости, если заставил тебя ждать.

— Пока мы обмениваемся любезностями, Сюзанна совсем замёрзнет, — меня до ужаса раздражают масляные глаза Рабастана, и приходится быть почти грубой.

Женщина смеётся, и смех её — как перезвон колокольчиков.

«Ну, просто невозможно быть такой совершенной», — угрюмо думаю я, следуя за этой парочкой. Рабастан придерживает дверь и пропускает её вперед. А потом и меня.

— Она что, Пожирательница Смерти? — тихо спрашиваю я у него, когда узкая и почти голая спина Сюзанны резко уходит вперёд.

— Нет, так сказать, вольный наёмник. Тёмный Лорд предлагает ей хорошие гонорары за помощь деликатного рода.

— А почему у неё нет метки, раз она так ценна?

— Ну, Сюзанна аполитична, да и боец из неё никакой. В общем, слишком много шумихи без толку. Кроме того, клеймо лишит её возможности носить столь открытые платья.

Я хмыкаю, мысленно соглашаясь с ним, одновременно пытаясь припомнить всё, что слышала об этой женщине.

— А правда, что она убила своих семерых мужей?

— Восьмерых. Один был маггловским художником. Очень известным, кажется. И, вообще-то, это были несчастные случаи. По крайней мере, ни одну смерть не смогли признать умышленным убийством. Но я думаю, просто Министерство пока не научилось распознавать Вуду.

Мы нагоняем Сюзанну в конце холла, где она уже приоткрыла дверь в зал, из которого доносится жизнерадостная музыка, а нам путь преграждает охрана. Один из них сначала проверяет наличие наших имён в списках, а другой тем временем принимается осматривать Рабастана. Когда охранник с недоумением обнаруживает кобуру на запястье Лестрейнджа с закреплённой в ней волшебной палочкой, приходится всё-таки приложить и его, и напарника «Конфундусом».

— Зря только со списком заморачивалась, — Сюзанна тягостно вздыхает и качает головой. — В следующий раз возьми маленькую сумочку, наложи на неё незримое расширение и спрячь туда обе палочки, — говорит она мне, почему-то не надеясь на благоразумие Лестрейнджа. Видимо, достаточно хорошо его знает. Потом улыбается недоумённо озирающейся охране и, наконец, входит в зал. А за ней и мы.

Между круглыми столиками, прикрытыми белоснежными скатертями, скользят дамы, наряженные в роскошные платья и увешанные драгоценностями, и мужчины, одетые во фраки. От блеска камней в свете искусственного освещения хочется прикрыть глаза. Рабастан подает мне руку, выпрямляет спину и становится словно другим человеком. Я обхватываю его за локоть, и мы прибавляем ходу, чтобы совсем не потерять из виду Сюзанну, которая, как экзотичная рыбка, уже нырнула в привычный водоём, то там, то здесь мелькая чёрным хвостом волос.

— Дорогой, надеюсь, вы не заскучали? Я знаю, что мой друг — не самая весёлая компания, — мужчина в маггловском костюме из блестящей переливающейся ткани сидит за столиком с постным выражением лица и нервно постукивает по столешнице холёными пальцами. И было от чего: слева от него восседает Северус Снейп с лучшей из своих брезгливых физиономий, в маггловском фраке и с зализанными назад волосами. Выглядит он при этом так нелепо, будто солиста группы «Крылатые ублюдки» заставили изображать судью в Визенгамоте. К этому моменту мы уже нагнали Сюзанну и могли предположить, что мужчина, сидящий рядом с профессором, и есть «тот самый Министр», о котором так много разговоров было в доме Лестрейнджа в последнее время. К слову сказать, мне даже удалось побывать на собрании Пожирателей Смерти, где Рудольфус Лестрейндж, опираясь плечом на каминную полку, сверлил меня презрительным взглядом. Должно быть, ему казалось оскорбительным, что от расторопности какой-то выскочки зависит настолько важная операция. Однако Рабастан со свойственным ему пофигизмом утверждал, что всегда можно (и даже лучше) шарахнуть «Империусом» или «Конфундусом», и никому эти дипломатические игры не нужны. Так что и от моего провала ничего не изменится. Тёмный вообще не стеснял никого в средствах, главное — чтобы была выполнена задача. Народа у нас было не так чтобы много, даже если предположить, что все магическое сообщество подчинится Тёмному и включится в новую войну, а врагов — предостаточно. Один Отдел международного сотрудничества (в ведомстве младшего Лейстренджа) устранил трёх европейских магов, наблюдавших события в стране и пытавшихся связаться с кем-то из уцелевших Орденцев. А ведь явно кого-то не поймали. Я думаю, Тёмный спешит, потому что эта его война и так затянулась. Но магглы — это ведь не так просто, верно?

— Позволь представить тебе моих друзей — Рабастан Лестрейндж, Луна Лавгуд, — мужчина пожал руку Министру, Снейп при этом продолжал сидеть с кислым лицом, не притрагиваясь к бокалу с вином, стоящим перед ним.

Столкновения с магглами не избежать, но если отторгнуть какую-то часть на легитимных условиях и столкнуть их друг с другом, это позволит сберечь магические ресурсы. На словах не так уж и плохо. Но их миллионы, а нас?

— Необычное у вас имя, мисс Лавгуд.

— Мои родители всегда отличались оригинальностью, сэр, — на этой фразе Рабастан даже не пытается сдержать улыбку.

— Как я уже говорил вам, Министр, — в продолжение прерванного разговора Снейп сплёл на столешнице пальцы. Ему бы играть на фортепиано, и чтобы кто-нибудь милый и молчаливый переворачивал страницы нот. И хризантему белую в петлицу. — Мой партнёр и я готовы вознаградить Вас за старание, — кажется, по легенде они бизнесмены-фармацевты.

Чемоданчик появляется как по волшебству. Хотя почему, как? Наверное, у Снейпа просто хватило ума пронести палочку мимо охраны. Он поставил чемоданчик на колени, и край его едва виднелся над столешницей. Любопытные глаза Министра заблестели.

— О, Сюзанна, дорогая, я всё ещё не уверен, что поступаю правильно, — Министр переводит виноватый взгляд на свою пассию.

— Ни о чём не беспокойся, mon cher, ты уже побеседовал с Северусом, и, думаю, сам понял, что мы тебя не подведём.

— Кроме того, Министр, вы и сами знаете, что ваш заместитель себя скомпрометировал, — низкий глубокий голос Снейпа снова заставляет пальцы министра пуститься в пляс по скатерти. Сюзанна, видя это, тянет руку к Министру и, царапнув длинным острым ноготком по тыльной стороне ладони, сплетает их пальцы.

— Да, ужасно неловко. Люди, которым вы так доверяли, и вдруг продались оппозиции, — нараспев произносит Рабастан и цокает языком, Министр немного краснеет от злости при неприятных воспоминаниях. — Но, можете быть уверены, с нами этого никогда не случится.

— Хорошо, мистер Лестрейндж, я надеюсь на вас, — говорит Министр и сгребает чемоданчик жадной рукой.

* * *

От вкусного розового шампанского, выпитого мной ранее из высокого бокала, с непривычки кружится голова. В воздухе стоит пряный запах травы и немного — тины из заросшего пруда, а длинный шлейф платья путается между ногами, мешая спокойно дойти до входной лестницы. Над оградой, увитой плющом, небо красно-рыжее. Как Её волосы.

Рабастан перехватывает мои руки, как лопасти мельницы раскинутые в стороны, и пытается транспортировать к месту.

— Отпусти, — я вырываю руки излишне резко и, кренясь, почти падаю, снова уцепившись за лацканы его пиджака.

— Да что с тобой? — Лестрейндж хмурит густые, хулигански изломленные почти у самых висков брови.

— Перспективный стажер? Вот как? — дурацкий ревниво-обиженный тон. До чего ты докатилась, Луна.

— А что ты хотела, чтобы я сказал? Будущая Пожирательница Смерти? Недоучка из Хогвартса? — он зло выкрикивает это, как всегда быстро выходя из себя.

Я отпускаю его пиджак, делаю шаг назад.

— Или, может, ты хотела услышать: Луна Лавгуд — моя невеста? — он, напротив, решительно шагает вперёд, и его зелёные глаза, всегда казавшиеся такими же, как у брата, болотного цвета, теперь выглядящие сочнее молодой листвы, жадно скользят по моему лицу.

Вот же Мерлин. Это же мне кажется? Не дожидаясь ответа на мысленно заданный вопрос, я разворачиваюсь и, намотав злосчастный подол на запястье, трусливо сбегаю.

Если колдун не умрёт, и дева

Глаз не откроет, испугавшись дико,

Мне не стукнуть на прощание дверью,

Мне не оторваться от твоего лика.

Она сжимает мои руки, и я чувствую, как Её бьёт дрожь. Похоже, истерика. Желание и страх. Жизнь словно на пороховой бочке. Ей-Мерлин, гриффиндорцы такие странные.

— Луна, беги. Бери отца и уезжайте за границу, — Её дыхание обжигает ухо, рождая мурашки, которые покрывают меня с головы до ног, приподнимая белые волоски на предплечьях.

Я молчу. Я уже и так сказала Ей больше, чем могла.

— Помнишь, октябрьский выпуск «Придиры»? Твой отец писал, что на берегах Дуная нашли следы морщерогих кизляков.

— Какие, к Мерлину и Моргане, кизляки, Джинни? — я даже топаю ногой от раздражения. — Зачем ты мне это говоришь?

— Потому что ещё не поздно. У тебя нет метки, он не достанет тебя, — Она оглядывается на мрачную громадину особняка и ещё сильнее сжимает мои руки. Почти больно. Я зажмуриваю глаза и приказываю мурашкам угомониться. — Не нужно портить жизнь из-за меня. Я себе этого не прощу.

— Успокойся и не говори ерунды. Я сама сделала свой выбор, тебе не в чем себя винить, — я стараюсь сделать свой голос на двести процентов спокойнее и увереннее, чем обычно. Мягко высвобождаю руки, не в силах больше терпеть эту пытку. — Лучше напиши мне координаты аппарации. Если Тёмный Лорд позволит. Он ведь позволит?

Она пожимает изящными плечами.

— Я не знаю, насколько публичным он планирует сделать свой дом.

— Ваш дом.

Она очень внимательно смотрит на меня, потом хрипло смеётся, но глаза Её серьёзны.

— Ну да, пусть будет наш.

— Где Дельфини?

— Мистер Лестрейндж вынесет её.

— А-а-а.

Рабастану не нравится эта ситуация больше, чем он позволяет себе это показать. Но не подчиниться Тёмному Лорду немыслимо.

Мысли крутятся в голове, нужно так много Ей рассказать. Но отчего-то не получается выдавить из себя ни звука.

Рабастан распахивает дверь волшебной палочкой и спускается к нам с лестницы. На руках он держит Дельфи, которая, словно чувствуя скорое расставание, капризничает и изо всех сил сжимает шею мужчины.

— Ра-а-а-би.

— Успокойся, Дельфи, смотри, кто тут у нас, — он тихонечко шепчет это на ухо девочке, поглаживая её по спинке. Позади них семенит эльф Минни, левитируя перед собой клетку с Уриком, которая выше домовика минимум в полтора раза. Рабастан останавливается рядом с нами, на газоне, на котором я стою босиком. Трава приятно холодит ступни.

— Ничего не забыли, Джиневра? — Она протягивает руки и осторожно забирает девочку у Лестрейнджа. Он отдает ребёнка с явной неохотой. Дельфи продолжает кукситься. Я отворачиваюсь и обнаруживаю на траве божью коровку. Сажаю её на палец. Насекомое перебегает с пальца на палец, добегает до конца ладони, а тут я уже подставляю ему другую. Но всё равно божья коровка может улететь. А я — нет.

— Кажется, нет, но если что, то я напишу. Ну, или зайду в Министерство, — да уж, сколько сил нужно будет приложить, чтобы казаться нормальным магглом, если даже маги считают, что ты не в себе. Остаётся только пожалеть меня.

Двери вновь распахиваются, и выходит Тёмный. Человеческая внешность и синие глаза совершенно не идут ему. Они не так точно передают состояние его души. Дельфи испуганно замолкает и во все глаза смотрит на Тёмного. Опасается или не узнаёт.

— Готовы? — говорит он негромко. Мысли его явно где-то не здесь, и я гадаю, сдув наконец божью коровку с пальцев, удивлён ли он так же, как и остальные, что обзавёлся семьёй. Это смешно так же, как Рабастан в образе Клайда, но смеяться не слишком хочется.

Она сосредоточенно кивает, а Дельфи всё смотрит на отца, словно понимая, какой чести удостоилась. Наверное, девочка вырастет очень неглупой.

Его объятия весьма бережны. В это так же трудно поверить, как в существование пухлых заглотов, что заставляет меня пялиться и пялиться в пустоту, когда воронка аппарации схлопывается за ними. Эльф тоже трансгрессирует следом, прихватив авгурея.

Ветерок приподнимает полы моей мантии, и лёгкие пряди, лежащие на плечах, трепещут, как крылья стрекозы.

— О чём думаешь? — я совсем забыла, что Рабастан стоит за спиной.

— О том, что воевать летом — дурацкая идея.

Мы стоим молча, а я всё не могу оторвать взгляд от места, где исчезла Она. И такая тоска поднимается к самому сердцу.

— Лучше бы справиться до зимы.

Тёмный не выиграет. Ни за что не выиграет. И мы пойдём ко дну вместе с ним. На смену нам придут магглорождённые, и знания будут утеряны. И он добьётся ровно противоположного тому, чего хочет.

— Ну, я пойду? — на солнце набегает облако, и я вижу, как тень падает на лицо Рабастана, когда заставляю себя повернуться в его сторону.

— Останься, — Рабастан подходит близко-близко, и можно рассмотреть на его щеках почти бесцветные веснушки и стрелы прямых и тоже светлых ресниц. — Места здесь много.

— Я не могу. Папа ждёт.

От него веет дым-травой и почему-то морской водой.

— В Азкабане пахло морем?

— Да.

Я знаю, Лестрейнджу неприятно вспоминать о тюрьме, но он не может не думать о ней. Возможно, если не держать эту тоску в себе, когда-нибудь ему станет легче.

— Мне нужно забрать рабочий костюм.

— Хорошо. Милли, — старушка-эльфийка появляется недалеко от хозяина. — Принеси вещи Луны.

— Мисс Луна уходит от нас? — глаза Милли становятся печальными.

— Не грусти, Милли, — я сажусь на корточки и беру её маленькие ручки в свои. — Давай я буду приходить три раза в неделю, и мы вместе будем поливать саженцы слив-цеппелинов? — мордочка эльфийки смешно сморщивается, и она оглядывается на Рабастана, раскуривающего папироску.

— Ну, а что? Не нам одним же их поливать. Верно, Милли? — Рабастан улыбается, и домовуха с готовностью кивает.

Когда она с хлопком возвращается, а я беру протянутый саквояж и уже достаю палочку, чтобы трансгрессировать, Рабастан говорит:

— Подожди, вместе пойдём, — кидает окурок на траву, давит его ботинком.

— Это ещё зачем? — не понимаю, чего во мне больше — желания, чтобы он остался или пошёл со мной.

— Вдруг что-то пойдёт не так?

— Что может пойти не так? Это же мой папа.

— Если он не обрадуется твоему выбору?

— Не обрадуется? — возвращаться домой очень стыдно, но я не маленькая девочка и должна встретиться с последствиями своего выбора. — Вероятно, он решит, что я спятила.

Рабастан хмурится. Искушение спрятаться за его спиной слишком сильно, и я, к своему стыду, протягиваю руку для аппарации.

Наш милый уютный коттедж окружён седым одуванчиковым полем. Шаги заставляют головки цветов терять зонтики волос, взлетающие с обеих сторон от нас. Папы дома не оказывается.

— Он редко отлучается. Наверное, поехал за бумагой для журнала или за продуктами, — я стучу дверцами кухонных шкафчиков.

— Подождём, — отвечает Рабастан и садится на скамейку под раскидистым кустом слив-цепелинов, чьи ветви, словно скрученные старушечьи ладони, устремляются в небеса. В серебристых листьях позвякивают медные колокольчики. Это дерево ещё мама сажала. А колокольчики повесили мы с отцом, чтобы было не так тоскливо потом, когда её не стало. Папа обычно не говорит о маме, но я-то помню, что лёгкая медная трель напоминает её смех.

Рабастан снова закуривает самокрутку, и руки его почему-то мелко подрагивают. По состоянию кухонных шкафов я заключаю, что папа, вероятно, ушёл за продуктами. Не помню, писала ли ему, в какой день вернусь. Я выхожу из дома и сажусь рядом с Рабастаном.

— Будь осторожен, в ветвях живут нарглы.

— Кто? — Лестрейндж вдыхает слишком много дыма и, кашляя, сгибается пополам. Моим рукам хочется погладить его по выгнутой дуге спины и проступающим под тканью позвонкам, но я сжимаю ладони между коленями, чтобы они не своевольничали.

— Нарглы.

— А, понятно, — такой бесконечно терпеливый тон. И ухмылка в уголках губ.

Мы немного молчим. Я считаю облака и слушаю тихий убаюкивающий звон меди от лёгкого ветерка.

— Знаешь, если ты думаешь, что я вчера пошутил, то я… Не шутил, в общем, — странно, обычно Лестрейндж совсем не косноязычен.

Я поворачиваю голову в его сторону, лениво щурясь от солнца.

— Ну, по-моему, Министр воспринял тебя всерьёз.

— О, Моргана, — он закрывает глаза рукой и устало опирается спиной о скамейку. Смех распирает меня изнутри, щекочет ребра. — Ты прекрасно знаешь, что я говорю о другом. Я хотел бы, чтобы ты стала моей женой.

Стратегия провалена, смех сам собой съёживается, так и не покинув границ груди.

— Почему? — в конце концов, пусть объяснит, какие такие причины вынудили его покончить с нашей чудесной дружбой.

— Потому что ты чудесная девушка, а я должен жениться.

— Деловое соглашение?

Я считаю про себя, Рабастан не отрывает от меня внимательных глаз — на солнце радужка огромная, как травяное море.

— Пусть будет деловое соглашение, — так вот как выглядит разочарование: в груди словно сдувается тёплый шар предвкушения. Становится холодно и пусто, и хочется обнять себя руками за плечи.

Прежде чем Рабастан успевает открыть рот и извергнуть из него что-то такое же разочаровывающее, мы слышим рёв камина на первом этаже дома. Я несусь на крыльцо, одуванчики под ногами стремительно лысеют. Папа выглядит больным и постаревшим. Я замираю на пороге, он опирается руками о стол.

— Привет.

— Привет.

Обычно мы обнимаемся при встрече и долго так стоим, тем более, в последний раз виделись почти год назад. Не знаю, как скоро он перестанет злиться.

— Кто это с тобой? — у Рабастана хватает такта не переться за мной, но его, вышагивающего перед домом, всё равно прекрасно видно из окна кухни. — Из этих?

— Да, — просто отвечаю я. — Это Рабастан, он пришёл убедиться, что всё нормально, — надеюсь, это немного смягчит папу.

— Хм, ну пусть проходит, убедится.

Рабастан входит в дом, тяжело топая своими ботинками, и выглядит гостем из другого мира в отрыве от мрачных стен своего особняка.

— Рабастан Лестрейндж, — с вызовом он протягивает отцу ладонь, и папа смотрит на него в своей обычной манере, словно насквозь.

— Ксенофилиус Лавгуд, — он всё-таки пожимает протянутую руку. — Я много слышал о вас.

— Сомневаюсь, что хорошее, — Рабастан от досады немного крутит головой, но старается сохранять спокойствие.

— Верно, ничего хорошего.

— Что ж, если вы не отступили от своих прошлых взглядов, не лучше ли будет, чтобы Луна вернулась назад в моё поместье?

У папы даже взгляд от возмущения фокусируется.

— Нет уж, никуда Луна не пойдет, мистер Лестрейндж.

— Папа, Рабастан — мой друг, не обижай его, — и отец, и Лестрейндж поворачиваются в мою сторону и смотрят одинаково злыми глазами.

— Помолчи, Луна.

— Да, Лу. Лучше пакеты разбери, — я пожимаю плечами и покорно шуршу покупками, громоздящимися на столе. Какое удивительное единодушие.

— И вообще, не слишком ли вы стары, чтобы быть другом моей дочери?

— Ну да, тюрьма немного его вымотала, но это не значит, что он плохой человек, — пока Рабастан изумлённо открывает и закрывает рот, я спокойно отвечаю за него.

— Луна, — стонет Лестрейндж и устало садится на стул.

Папа скрещивает руки на груди, намекая, что собирается стоять насмерть.

— А у нас вообще нынче мода на браки по расчёту. Невзирая на возраст и сохранность внешней оболочки, — видимо, Рабастан совсем растерялся, впору стукнуть себя ладонью по лбу.

— С чего это вы заговорили о браке? — подозрительно тянет папа и даже, кажется, проверяет наличие палочки в кармане своей светлой мантии.

— А Рабастан уже уходит, — надо срочно спасать ситуацию, пока эти двое ещё чего-нибудь друг другу не наговорили.

— Но я, — мужчина с секунду смотрит на меня, словно что-то просчитывая в уме, но всё-таки встаёт. — Да, приятно было познакомиться, мистер Лавгуд.

— Пожалуй, я должен сказать, что взаимно, но это не взаимно, мистер Лестрейндж, — папа продолжает сверлить Рабастана глазами, но я уже подталкиваю того к двери, и ему ничего не остаётся, как молча выйти из дома.

Поспешно захлопнув за собой дверь, я ещё мгновение думаю, стоит ли ему высказать всё, что я о нём думаю, или лучше промолчать. И молчу.

— Ты не ответила, — шёпотом говорит Рабастан, и очень уж хочется снова его подразнить.

— Я подумаю, хорошо? — ладно уж, пусть живёт, а то ещё папа выйдет из дома и решит окончательно выяснить ситуацию.

— Хорошо, — Рабастан сбегает со ступенек, и, кажется, на его губах играет мечтательная улыбка. Хотя, это ведь Лестрейндж. Маньяк, убийца. Какие уж тут мечтательные улыбки.

— До встречи, Бонни, — нет, он всё-таки улыбается и на прощание машет рукой.

— До встречи, Клайд.

В доме твоём не спится ночью;

Рвётся ветер, ревут камины,

Вход оказался за мной заколочен

И у порога порос крапивой.

Авиация обездвижена, хотя ещё остаются пехота и морские силы, отказавшиеся подчиниться новой власти. Крейсера стоят у самых берегов, но барьер Тёмного пока работает. Надо бы обезглавить части пехоты, и тогда остров можно считать временно взятым; приготовившись, тем не менее, к длительной осаде. Члены Парламента частично поражены «Империусом» мракоборческого отдела, частично запуганы и тем самым лишены реальной возможности противостоять навязанному режиму Тёмного Лорда.

За командующим сухопутными войсками выслан патруль, но сведения о высшем военном командовании, собираемые Снейпом, содержат намеренные ошибки и неточности и результатов, естественно, не дают.

Похоже, я первая, кто добрался до главного штаба. Вокруг шатра в центре лагеря воздух колеблется и плывёт: Тёмный внутри, а значит, отсюда исходит магическая сила защитного купола. Я стою у самого входа, не решаясь войти. Даже Рабастана ещё нет. Он, Рудольфус и Сюзанна заканчивают ставить магическую защиту на складах, а меня послали вперёд с докладом Тёмному.

— Невозможно держать барьер бесконечно, — шёпот родного голоса, звуки которого снятся мне каждую ночь.

— Знаю. Придётся выпустить магглов, — до меня доносятся фразы, и я почти не дышу, стараясь не выдать своего присутствия.

— Как к этому отнесутся Пожиратели? Они подумают, что ты слаб.

— Думай, что и кому говоришь, Джиневра, — угрожающе шипит Тёмный. Она незамедлительно бормочет слова извинения. — Любому здравомыслящему магу понятно: для того, чтобы перебить почти шестьдесят миллионов магглов, нужно каждого из двухсот тысяч магов сделать палачом. Ты хочешь убивать?

Дураку понятно, что вопрос риторический, вот и Она молчит.

— Но зачем тогда всё это?

— Ты скоро всё узнаешь, — шёпот становится почти не слышен. В голос прорываются нотки, отдаленно напоминающие нежные. Одного у Тёмного не отнять: он спас Её. За это можно потерпеть его ещё немного. Хотя смешно получится, если Тёмного прикончит какой-нибудь удачливый маггловский снаряд.

Нарочито громко притопнув ботинками, я решительно захожу в поистине королевский шатёр. Потолок уходит резко ввысь, а пространства внутри столько, что впору летать на метле.

Она сидит в кресле перед широченным овальным столом, на котором расстелена карта. Зачарованные бело-чёрно-красные фигурки — модели отрядов — медленно курсируют по ней. Великобритания окружена, как беспокойный человек мозгошмыгами, красно-белыми войсками иностранных магов и британских магглов. Тёмный стоит за Её спиной. Нечеловечески красив: холодные глаза, алебастровая кожа. Длинные белые пальцы с голубыми дорожками вен сжимают Её хрупкие плечи. Интересно, можно ли сорвать эту маску простым «Фините»?

— Мой Лорд, — расшаркиваюсь ножкой: всё как положено.

— Какие новости, Луна?

— Захвачены склады в Кенте, Линкольшире, Йоркшире и на Корнуоллском полуострове. Отряд номер три под командованием Рудольфуса Лестрейнджа скоро будет здесь.

— Прекрасно, — Тёмный на время теряет ко мне интерес и двигает чёрные фигурки, одновременно орудуя волшебной палочкой, маркируя новые наши позиции цветом. — Что насчет отряда Руквуда?

Руквуд, отправленный на восток Шотландии и в северную Ирландию, вскоре тоже напьётся крови.

— Его отряд выбрал тотальную зачистку территории. На это понадобится чуть больше времени.

Тёмный недовольно щёлкает языком. Кровавая вседозволенность, видимо, всё больше раздражает его, препятствуя быстрому продвижению. Но нельзя не принять во внимание, что такая политика как нельзя лучше деморализует магглов. Если долго играть на тёмной стороне, до чего ещё можно додуматься?

— Поможешь с противоожоговой мазью? — спрашивает Она, ставя на небольшой стол в отдалении котёл.

— Да, конечно.

Тёмный опускается в кресло, с которого Она встала, и задумчиво продолжает разглядывать карту, постукивая пальцем по подбородку.

От пара волосы на Её висках начинают кучерявиться. Я аккуратно нарезаю ингредиенты, настолько избегая смотреть на Тёмного, что шея вскоре деревенеет. Ощущение как от ядовитой змеи, оставленной без присмотра.

Медленно перебегают золотые песчинки из верхнего резервуара песочных часов, отмеряя очередность компонентов. Мы работаем в полной тишине, Её тонкие светло-коралловые губы упрямо сжаты в линию. Через полчаса возвращаются Долохов и Яксли. Докладывают о скором подступе британских сухопутных сил, с которыми всё-таки придется вступить в бой. Корбан предлагает использовать драконов, Антонин опасается, что спущенные с цепи ящеры не будут способны отличить «своих» от «чужих».

Сверкающие серебрянные запонки на рукавах прибывшего главы моего отряда — Рудольфуса — невероятно злят уставшего и помятого Яксли, вынужденного весь день прочесывать местность на метле. Ехидная улыбочка на губах Рабастана, думаю, тоже не добавляет ему радости.

Малфой докладывает о прогрессе в поисках английской королевы (говорят, у магглов она вызывает особенный пиетет) — номинального главнокомандующего. Я, глядя на руку Тёмного, гладящего пустоту и словно ищущего свою верную змею, гадаю, как мы будем расхлёбывать кашу, которую заварили.

Сынок Малфоя жмётся поближе к папаше, и глаза его полны хладного ужаса. Рабастан замечает его взгляд, с усмешкой достает из внутреннего кармана мантии небольшой серебряный кинжал — подарок почившей невестки — и легонько поигрывает им в руке. Малфой-младший стремительно зеленеет. И кто вообще придумал дать этому слизняку метку?

Сюзанна опускается в потёртое бархатное кресло и, закинув ногу в бежевых бриджах и высоких сапогах на ногу, качает голенью вверх-вниз. Странно видеть её в почти мужской одежде. За спинкой кресла стоит сын Сюзанны — Блейз — и кажется в лучшем случае младшим братом миссис Забини.

Полукровка должен привести нас к чистокровному раю. Раю на Земле. Раю, что так напоминает ад.

Последними заходят шкафоподобные Крэбб и Гойл, неотличимые друг от друга; Макнейр с небольшим топориком в узловатых пальцах и Руквуд с недовольной миной землистого лица, стажировку у которого в Отделе тайн мне прочит Тёмный. А у меня ещё после четвёртого курса мурашки бегут по спине от этого Отдела. И от Министерства в целом тоже. Тем более, когда все руководящие посты в руках у Пожирателей. Взять хотя бы этот шикарный монумент «Магия — сила». Волшебница своими тонкими изящными ножками попирает бетонную плиту над магглами, словно они не такие же люди из плоти и крови, но мусор, фундамент для чистокровного величия. Такая же хрупкая, как миссис Малфой, — во всем чёрном, словно в трауре, скрывшаяся в дальнем конце палатки, куда не достает свет длинных жёлтых свечей, роняющих свои восковые слёзы на главном столе.

Я раскладываю густую желтоватую мазь по баночкам, напоминая себе, что мне плевать. Плевать на всё, кроме горящих карамельных глаз и стойкого запаха лилий, въевшегося в самую кожу.

Каждый из присутствующих получает по баночке с мазью, кроме Тёмного, отказавшегося от неё пренебрежительным жестом. Зато Она прячет в безразмерных карманах сразу две склянки. В моем же одеянии — чёрном, пожирательском — кроме противоожогового средства звенит кроветворное зелье и бадьян; рассованы безоары и парочка бомб. Мне совершенно не хочется умирать сегодня, едва отпраздновав семнадцатилетние, да и Рабастан, следящий за моими сборами, высказался недвусмысленно.

Когда все маги собираются вокруг стола, а Яксли через сквозное зеркало отдает распоряжение на перегруппировку главе мракоборческого корпуса, Тёмный начинает совет. В воцарившейся тишине его голос звучит устало.

— Мои друзья, — готова заложить свое пробковое ожерелье, что не у одной меня мурашки побежали по спине от скрежетания этого голоса. — Настал великий день. День, которого мы все так долго ждали, — точно не я. Пока я думаю о своём, взгляд цепляет кольцо из бело-красных фигурок, всё плотнее сжимающихся вокруг чёрных — вокруг нас.

— Итак, многое сделано, но многое — впереди, — говорит Тёмный, пока Яксли разворачивает перед ним внушительный свиток. Антонин, наклонившись вперёд и уперев ладони в стол, пытается прочесть написанное вверх ногами. Она стоит стойким оловянным солдатиком возле Тёмного, спрятав руки в широкие рукава красной мантии. Алой, чтобы не было видно крови, или чтобы глупым мотылькам, вроде меня, было виднее, куда лететь.

— В этой мантии тебя будет видно с любого конца Британии.

— Ничего. Наколдую отвод, — говорит Она и легонько приподнимает самый краешек губ.

— Итак, более восьми десятков складов мелких и крупных хозяйств было захвачено с целью обеспечения продовольствием в случае длительной осады, — Тёмный делает небольшую паузу, продолжая скользить глазами по строкам. — Объединённый Европейский корпус достиг Ла-Манша и вскоре, думаю, пойдёт на прорыв, — длинный палец Тёмного указывает на колонны белых фигур. — Яксли, Долохов, Лестрейндж — берёте под командование великанов, дементоров, своих людей; держите подступы к Лондону, без жалости уничтожаете прорвавшихся сквозь барьер.

Джиневра — во главе ученического отряда, гражданские — с Руквудом, драконы — на тебе, Роули, — Торффин с готовностью кивает белобрысой головой, а на правой стороне его породистого лица алеет ожог. И в барсетке на его поясе и в поясе грузного Амикуса позвякивает в склянках большая часть сваренной мази.

Я мало понимаю в стратегии и ещё меньше в том, почему Тёмный так недооценивает магглов, что отсылает большую ударную силу в сторону Ла-Манша.

— Рабастан, Люциус — для вас есть особое поручение.

Формально я отношусь к отряду Лестрейнджа, но почти мгновенно решаю перейти в ученический отряд. Ничего, если Тёмный разозлится, этот рассвет мы можем и не пережить.

Я легко касаюсь Её спины, как бы говоря: «Я с тобой».

Рабастан, возвышаясь на противоположном конце стола, словно ловит перемены моего настроения по лицу и одними губами произносит: «Не уходи».

Я легко киваю ему, словно говоря: «Поговорим позже».

Тёмный начинает строить план сражения, а остальные, наклонившись над картами, почти соприкоснувшись лбами, с жаром включаются в обсуждение.

Что бы ни происходило до этого, все понимают, что сейчас на кону ещё больше; то, чего они жаждали — привилегии аристократии, сохранение традиций и даже больше — гегемония на всех Британских островах. Торжество магии, которая хлынет на улицы крупных, средних и крошечных городов, не ограниченная рамками Статута. Встряхиваю головой, но слова Тёмного распускаются в ней, как благоухающие цветы орхидеи, тяжёлый, вязкий запах которых дурманит разум и рождает сонм чудесных видений.

Я подаюсь вперёд, пытаясь уловить всю идею целиком, и на доли секунды надежда охватывает всё моё существо — до тех пор, пока я не вспоминаю: их слишком много, и мы обязательно проиграем.

Я жду возле палатки, в траве заливаются сверчки, и на тёмно-синем, как воды Марианской впадины, небе сияют холодными острыми гранями звёзды. Вдалеке, где вересковое поле переходит в небесную твердь, начинает разрастаться малиновая полоска рассвета.

Выходит Рудольфус. Желваки его худых впалых щёк гуляют вперёд-назад.

— Что вы здесь застряли, мисс Лавгуд? Готовы к аппарации?

Внезапно продрогнув от холодного воздуха, я сую руки в карманы, раскачиваясь с пятки на носок.

— Рабастан просил задержаться, чтобы мы могли переговорить, когда он получит распоряжение Тёмного Лорда.

— Рабастан, — повторяет мистер Лестрейндж раздражённо, и вдруг лицо его прорезает нелепая, кривая улыбка. — Ваша беседа не терпит отлагательств? — я охотно мотаю головой из стороны в сторону. — Запомнили координаты для аппарации?

— Я бы хотела войти в ученический отряд, — выпаливаю на одном дыхании.

— И речи быть не может! Я отвечаю за всех перед Тёмным Лордом. Конечно, вы можете спросить позволения у него лично.

И продолжает усмехаться, зная, что легче сунуть голову в пасть дракона, чем снова очутиться на аудиенции у Тёмного.

— Если же разрешение не будет получено, то у вас есть полчаса, чтобы добраться до места, — мистер Лестрейндж смотрит на алый краешек светила, поднявшегося над горизонтом, а затем на часы, которые показывают положение Старших и Младших планет. Миниатюрная модель Солнца пульсирует красным.

— Я поняла, сэр, — покорно говорю я, внутренне закипая.

Когда Рудольфус исчезает, появляется Рабастан и идущий вровень с ним мистер Малфой. А всё-таки здорово мы их взгрели тогда — на четвёртом курсе. Немного остыв от этой мысли, я замечаю, как Люциус Малфой отходит в сторону от шатра, давая Лестрейнджу время.

— Я хочу остаться с Джинни, — заявляю без предисловий.

— Нет, послушай, — мужчина крепко хватает меня за плечи. — Я всё понимаю, но прошу тебя, оставайся с Рудольфусом. Он прикроет тебя в случае чего, и мне будет спокойно, пока я не смогу присоединиться к вам. Джин неопытна, сама знаешь, ей будет не до тебя.

Неприятно думать о том, что он прав. Неприятно настолько, что выдержка оставляет меня, заставляя отросшие ногти впиваться в мягкую плоть ладоней.

— Куда вы? — упрямство вынуждает плотно сжать губы, игнорируя его слова.

— Магглы должны уйти из Британии. Тогда мы получим долгожданную свободу, — я в изумлении смотрю на Лестрейнджа. Как могут два человека остановить лавину, уже сорвавшуюся со склонов гор? Магглы — это не туповатые великаны, позволившие втянуть себя в чужую вражду. Едва ли они так легко сдадутся.

— Пообещай мне, что присоединишься к Руди, — Рабастан вновь ощутимо встряхивает меня, словно пытаясь выбить сопротивление. — Нет никакого делового соглашения, Луна. Я люблю тебя, — первый луч солнца слепит глаза, мешая рассмотреть его взволнованное лицо. Мне никогда не признавались в любви. Сердце бухает со страшной силой о клетку рёбер, и кровь мгновенно приливает к белой коже щёк. Я совсем не знаю, как реагировать, а Лестрейндж всё не сводит с меня своих обеспокоенных глаз.

— Пообещай.

Рабастан — единственный человек, кроме, пожалуй, папы, кто принимает меня такой, какая я есть. Но даже больше: мне порой кажется, что он совсем не замечает всей той шелухи, которую я слой за слоем наношу на себя — беззащитную, ранимую девочку, так рано оставленную матерью. Не обращает внимания на мозгошмыгов, на нарглов, на заглотов, как бы сильно я ни убеждала себя в их существовании…

И это… Это ведь не так уж и мало, верно?

— Хорошо, возвращайся скорее, Рабастан, — с тяжёлым сердцем говорю я, в последний раз оглянувшись на палатку Тёмного, и трансгрессирую к остальному отряду мистера Лестрейнджа.

И что теперь мне осталось?

Стоять на берегу в ожидании цунами, которое либо вознесет наш мир на вершину могущества, либо окончательно смоет его с лица земли. Бриз бросает в лицо солёные морские капли, и я мысленно ставлю последнюю пометку в истории безумной Луны; истории, впрочем, и не обо мне вовсе. Полностью оправдав этим свое школьное прозвище, я так же мысленно расписываюсь на полях и смотрю, как гигантская волна, поднявшаяся на горизонте, закрывает собой новорожденное солнце.

Vale⁽¹⁾.

1) Прощай (лат.)

Вернуться к тексту