Царевич-плотник (джен)

Давным-давно, за далёкими лесами, за высокими горами было такое царство, где все люди трудились, даже сам царь без дела не сидел. Был царь плотником, и до того хорошо знал своё ремесло, что все прочие плотники у него учились, а жители, которые хотели заказать мебель или наличники узорные, шли к царю. «У нашего царя руки золотые», — говорили люди. Царство то было небольшое, но богатое, а дома были так красивы, что глаз не отвести. Да и немудрено — ведь ограды и ставеньки резные делал сам царь.

А вокруг царства рос тёмный лес, густой и дремучий. Росли там грибы да ягоды, водились звери лесные. Но не только звери! Поговаривали старики, будто живёт в глубине чащи нечисть лесная. Кто забредёт далеко, того закрутит тёмная сила, затащит неведомо куда, и не воротится он домой. Потому ребятишки собирали грибы и ягоды близ деревни, а вглубь заходить боялись.

И был у царя с царицею сын — мальчик смышлёный не по годам. Едва он подрос, отец стал обучать царевича своему плотницкому ремеслу. Царевич не ленился, топор в его руках так и порхал.

Шли годы, повзрослел царевич, а в ремесле и вовсе превзошёл отца своего. Старый царь уж и за работу не берётся: руки дрожат да и глаза не те, что в молодости. А про царевича говорят: искра в нём божья. Столы и табуретки у него получались — как игрушки, наличники на окно сделает — загляденье, конёк резной на крышу сработает с лошадкой — а лошадка-то как живая, вот сейчас сорвётся и убежит. И друг у него был, из скоморохов, по имени Тимоша — весёлый парень.

Молодой царевич был красавец писаный — голубые глаза, русые кудри, и высокий, и стройный. Нашлась ему невеста — царевна из соседнего государства, красавица под стать жениху. Глаза у ней словно два блестящих каштана, а коса черней воронова крыла.

И сыграли свадьбу. Было вдоволь и вина, и кушаний заморских, и плясок, и весёлых песен. А пуще всех забавлял гостей скоморох Тимоша: слово скажет — и поди удержись от смеха. Начнёт на балалайке играть — и ноги сами в пляс просятся. А то вдруг песню грустную заведёт — не то поёт, не то плачет, а девушки деревенские глядят на Тимошу и вздыхают.

— А расскажи-ка нам, Тимоша, — просит царевич, — сказку занятную, чтоб и весело было, и страшно, да чтоб с хорошим концом!

— Изволь, — отвечает ему Тимоша. — Есть у меня такая сказка. Только сперва вели подать мне чарку вина.

Поднесли Тимоше вина в медной чарке, выпил он, уста рукавом отёр, уселся на бочку и повёл рассказ.

— Жили-были в одной деревне Иван да Марья, муж и жена. Иван в поле ходил, сено косил, а Марья корову доила, хату прибирала, щи варила — так и жили.

Вот как-то раз взял Иван лук кленовый и стрелы калёные и отправился в лес дичи пострелять. Зашёл далеко-далеко, а вокруг ни зайца, ни куропатки. «Пойду-ка я обратно, видать, неудачный нынче день выдался», — решил Иван и повернул обратно.

И вдруг видит: сидит на пеньке зверушка, заяц не заяц, бобёр не бобёр, глаза круглые, лапы перепончатые, а уши как у свиньи. «Вот так диво! — говорит себе Иван. — Надо бы эту зверушку изловить!» Побежал он за зверушкой, а та — скок на соседний пенёк и опять сидит, глазами круглыми моргает. Иван за ней, она от него, да так и не заметил Иван, как заплутался.

А Марья ждёт мужа день, ждёт другой — нет Ивана. Вся извелась Марья, хочет сама за ним в лес идти.

— Заплутался твой Иван, — говорят бабы. — Не вернётся теперь.

— Его, почитай, медведь задрал, — вторит им старый дед. — Не видать тебе, Марья, мужа своего.

И только старая знахарка, что жила на окраине деревни, сказала:

— Полно убиваться, Марья, жив твой Иван. Да только захватила его нечисть лесная.

— Что же мне делать-то, бабушка?

— А ты возьми глиняную миску, набери в неё воды и иди в полночь на кладбище. Как только взойдёт луна, поставь миску на землю и скажи такие слова: «Тьма ночная, воду возьми, Ивана моего верни!» — повтори так трижды, воду расплескай по траве, а миску разбей. И отдаст нечисть твоего мужа».

Боится Марья идти на кладбище ночью, а куда деваться, надо мужа возвращать! Взяла она глиняную миску, как велела знахарка, налила воды и стала темноты дожидаться…

Умолк Тимоша, а гости тихонько сидят. А за окном уж сумерки, царевна к царевичу прильнула — страшно ей, а царевич просит Тимошу:

— Ты что это, Тимоша, сказку такую мрачную выбрал? Рассказал бы что-нибудь повеселее…

— Нет, пусть досказывает, — велит царевна, и гости с ней согласны; всем хочется знать, что было дальше с Марьей и Иваном.

— Ну, так вели подать мне ещё вина, авось и доскажу.

Поднесли Тимоше вина в серебряной чарке, выпил он залпом, дух перевёл и стал рассказывать дальше.

— Дождалась Марья полуночи, взяла миску и понесла на кладбище. А кругом темень, хоть глаз коли, ночные птицы кричат, филин ухает — у Марьи от страха ноги подкашиваются, но идёт Марья, идет шаг за шагом, унимает дрожь в руках, чтоб не разлить воду.

Пришла-таки на кладбище. А там тишина такая, что слышно, как падает лист, да только тишь хуже всякого шума лесного. Вот показалась из-за леса луна. Остановилась Марья под старой осиной, поставила миску на землю и говорит во весь голос:

— Тьма ночная, воду возьми, Ивана моего верни!

Завыли в деревне собаки, подул ветер, и затрепетали на осине листья. Марья опять говорит, уже вполголоса:

— Тьма ночная, воду возьми, Ивана моего верни!

Ветер сильнее подул, листья с деревьев рвёт, нагнал тучи грозовые, молния сверкает, гром гремит. Упала Марья на колени, вся дрожит от страха и шепчет едва слышно:

— Тьма ночная, воду возьми, Ивана моего верни…

Сломалась осина пополам, молния в соседний дуб ударила, загорелся он, точно факел, а из леса голоса жуткие завывают. Марья, чуть жива, выплеснула воду на кладбищенскую траву и бежать. А миску-то разбить и забыла.

Прибегает она домой — запыхалась, волосы расплелись, платок размотался — уж и натерпелась Марья страху! Смотрит — а за столом сидит муж её Иван, словно и не пропадал вовсе. Марья закричала от радости, кинулась его обнимать, а он как во сне: гладит её по волосам, а сам в сторону глядит и бормочет непонятное. Где Иван пропадал — никто не знает, только с тех пор он остался слегка не в себе. Знахарка Марье сказала, это оттого, что не разбила Марья миску. Хотела Марья найти её и разбить, искала-искала, да не нашла. Исчезла миска в ту ночь.

— Хороша сказка? — спрашивает Тимоша.

— Хороша, — отвечает царевич. — Повезло Ивану с женой, верная у него Марья.

— А у меня так прямо сердце захолонуло, — говорит царевна. — Как будто это не Марья, а я сама в ночь на кладбище ходила.

— А что, матушка царевна, — спрашивает Тимоша и подмигивает лукаво, — пошла бы ты, как Марья, своего царевича выручать из беды?

Вспыхнула царевна, как маков цвет, опустила глаза карие и фатой лицо прикрывает: засмущалась вопроса Тимошиного, не хочет отвечать. Обнял её за плечи царевич и на Тимошу прикрикнул:

— Полно тебе! Рассказал сказку и будет с тебя, а поучать не скоморошье дело.

— Ну, а сказка-то понравилась? — не унимается Тимоша.

— Понравилась! — кричат гости хором.

— А коли понравилась сказка, так вели, друг царевич, ещё мне вина подать!

Поднесли Тимоше вина в золотой чарке — выпил он, да и свалился пьяный.

И зажили молодые счастливей всех. Царевич ремесло своё не забыл, и сам работал, и молодёжь плотницкому делу обучал. Царь с царицей нарадоваться не могут, да и то правда: не было во всём царстве пары прекрасней, чем царевич с царевной. А сами молодые друг в друге души не чают. Только рассветёт, царевна окна в светлице откроет, а царевич наберёт цветов лесных, ландышей да фиалок, и обратно к своей ненаглядной спешит. И жили они так до осени, а потом приключилась беда.

Поехал царевич на охоту и не вернулся. Искали его егеря по всему лесу, но не нашли. Уж так плакала царевна, так убивалась, хотела утопиться, да не посмела новую жизнь губить — она ребёнка ждала.

Вот и зима прошла, и снег начал таять. Воротилась как-то царевна вечером с прогулки в свою опустевшую светлицу, печальная, как поникшая берёзка, села у окна, подперши голову кулачком, и покатились слёзы у ней из глаз. Тосковала царевна по своим счастливым денькам.

— Где же ты, царевич, супруг мой, зачем ты меня покинул? — причитала она.

— Велико горе твоё, царевна, — раздался из глубины комнаты чей-то голос, мягкий и вкрадчивый.

— Кто ты? — испугалась царевна. — Как попал в мой терем?

— Не бойся, красавица, — отвечал незнакомец. — Я князь из заморского княжества. Прослышал о твоей беде и приехал выразить сочувствие.

— А почему не приехал в карете, со свитой, как князья приезжают? Почему в тени прячешься? А ну, выходи! — рассердилась царевна.

— Не решаюсь выйти пред очи твои, царевна, ибо мерзостен облик мой. Потому же и не осмелился нанести визит по всем правилам.

Шагнул незнакомец на свет, и ужаснулась царевна, ибо лицо его было не человеческим лицом, а страшной волосатой мордой с красными выкаченными глазами.

— Я не виноват, что уродлив, — продолжал странный гость своим вкрадчивым голосом. — Внешне я противен, но сердце моё чисто и полно любви. Становись моей женой — ведь прежний муж к тебе уже не вернётся. Не смотри на моё лицо, а слушай мой голос!

А голос у него и впрямь медовый. Глядит царевна на гостя, и ей словно кто на ухо нашёптывает: «Это хороший и добрый человек. Ничего, что уродлив, зато любит тебя. Так разве не достоин он твоей любви?»

И пошли по деревне слухи, что завёлся в царском тереме человек с обезьяньим лицом, а царевна его привечает как лучшего друга. Через месяц родился у царевны ребёночек, а ещё через месяц устроили помолвку. Позвали гостей, начался пир горой — царевна весела, забыла своего царевича, пляшет с уродливым заморским князем и называет его «возлюбленный мой».

Приехали гости с его стороны — такие же уроды, словно и не люди вовсе: у кого лицо зелёным мхом заросло, у кого три глаза, у кого руки чешуйчатые до земли свисают, а из-под одежды хвост тащится. Пьют гости вино, веселятся, скоморохи на балалайках играют. Только царь с царицей не рады.

— Дурные времена настали, — говорит царь. — Сына единственного мы потеряли. А невестка больно уж быстро утешилась, нашла себе замену.

— А какова замена-то, — говорит царица. — Без страха не взглянешь. А гости-то, гости! Полон дом нечисти.

—Твоя правда, — согласился царь. — Как есть нечисть. Как пропал наш царевич, всё пошло прахом. Плотницкое ремесло пришло в упадок. Я уже стар. Коляску ребёнку сделать некому. У этих-то, у заморских, мода на всё железное, а с деревом они работать не умеют.

И скоморох Тимоша, весельчак и балагур, тоже приуныл: не по душе ему выбор царевны.

— А что, Тимоша, — говорит царевна звонким голосом, — расскажи-ка нам сказку!

— Прости великодушно, матушка царевна, — отвечает Тимоша. — Не могу я сказки сказывать. Болит у меня душа о друге моём царевиче.

— Ну так спой нам что-нибудь, а мы послушаем, — говорит царевна и велит Тимоше балалайку подать.

— Не гневайся, царевна. Не до песен мне, — сказал Тимоша, поклонился и вышел.

Сел на завалинку, начал сказку новую придумывать, и привиделось ему не то наяву, не то во сне, что царевич жив, но держат его в плену неведомые силы. Закрыл Тимоша глаза и ясно так увидел: в лесной глуши, в каменном подземелье томится его друг, закованный в цепи, а вокруг мельтешат оборотни, лешие да русалки пучеглазые.

Вскочил Тимоша, встрепенулся: а ну как и вправду жив царевич? Неужели царевна выйдет замуж за нечисть лесную, по всему царству расселятся страшилища, а царевич будет томиться в плену?

— Не бывать этому, — решил Тимоша. — Друга надо выручать.

Собрал котомку и пустился в путь-дорогу.

Прошло три дня и три ночи. Шёл Тимоша по лесным тропинкам, обходил коварные топи, ночевал под густыми елями.

И вот идёт он по лесу — глядь, капкан, а в капкане лисёнок. И говорит лисёнок человечьим голосом:

— Освободи меня, добрый человек!

Удивился Тимоша:

— Где это видано, чтобы звери разговаривали?

— А я не простой лисёнок, я лисьего царя сын и нахожусь в услужении у Лесной Госпожи. Выпусти меня — я тебе пригожусь.

Освободил его Тимоша, и говорит ему лисёнок:

— Придёшь в деревню, станут тебя угощать — ты хлеб-соль ешь, а вина не пей, проси воды. Не ровен час захмелеешь — быть тогда беде!

Сказал так лисёнок, хвостом вильнул и прыг — в кусты, и только его и видели.

Идёт дальше Тимоша, видит — впереди просвет. Расступился густой лес, и вышел Тимоша к незнакомой деревне. А деревня-то непростая, дома в ней круглые, а люди одеты во всё серое. Посмотрел Тимоша с пригорка на деревню, и стало ему не по себе. «Нехорошее это место, — думает он, — а всё ж деревня, значит, люди живут. Может, здесь слышали что-нибудь о царевиче. Была ни была!» И спустился он в деревню. Ему все улыбаются, а в спину недобро глядят.

— Здравствуй, — кланяется ему один крестьянин. — Кто таков, далеко ли путь держишь?

— Я царский скоморох, звать меня Тимофей. А куда путь держу, то мне самому неведомо. Пропал в лесу господин мой, царевич — вот я и ищу его. Не заходил ли он в вашу деревню?

— Не видели такого, — говорит крестьянин. — А не желаешь ли, странник, с дороги зайти в кабак?

Думает Тимоша: «Устал я, и есть хочется. Зайду на часок — и дальше в путь». Заходят они с крестьянином в кабак, а там музыка играет, столы от яств ломятся, поварята с подносами снуют. Дочка хозяйская на Тимошу посматривает: приглянулся он ей. Окружила Тимошу весёлая компания, и пошла пирушка. Тимоша к вину не прикасается, одну воду пьёт. Заметили это парни деревенские.

— Что же ты, Тимоша, не пьёшь? Или плохое у нас вино?

— Вино хорошее, — говорит Тимоша, — да нельзя мне хмелеть, я в пути, дорог каждый час.

Тут дочка хозяйская наливает ему полный кубок и говорит:

— Не обижай нас, гость дорогой, отведай нашего вина!

Подумал Тимоша: «С одного кубка что сделается? Такая красавица просит!» И выпил залпом. Поплыло у него всё перед глазами. Хотел идти, шагу ступить не может. А ему балалайку суют — играй, мол. Заиграл Тимоша плясовую, все расступились, а дочь хозяина плясать вышла. Посмотрел на неё Тимоша — а девка смазливая, черноглазая, — и забыл, зачем в путь пустился.

— Поцелуй, — говорит она, — меня в уста сахарные!

Бросил Тимоша балалайку, протянул руки к девице, смотрит — а она уже не девица, а мышь серая. Обернулся Тимоша, а вокруг одни мыши егозят, да большущие, раскрыли хищные пасти, зубами ляскают и к Тимоше тянутся. С него враз хмель сошёл.

— Лисёнок! — завопил Тимоша. — Выручай!

Так бы и пропал, когда б не лисёнок! Созвал рыжий сотню лис, налетели они на мышей и всех до одной передушили. Только издохла последняя мышь, как рухнули круглые дома, одна пыль осталась.

— Спасибо вам, лисы, — говорит Тимоша. — Спасли вы меня от гибели неминуемой.

— Да ведь ты меня прежде спас, — отвечает лисёнок, — а долг платежом красен!

И лисы разбежались в разные стороны, будто и не было их. Идет Тимоша час, другой — притомился. Солнце жаркое припекает, пить хочется — сил нет. А тут и река — блестит за деревьями, переливается. Подошёл ближе, слышит — шум в камышах. Смотрит — а тем выдра к журавлиному гнезду подбирается. Журавль с журавлихой кричат, хлопают крыльями, а выдра не боится, в самое гнездо лезет. Взял Тимоша камень и запустил выдре в голову — да не попал, угодил камень ей по заду. Хрюкнула выдра с перепугу, плюхнулась в воду и уплыла навсегда из этих мест. А журавль и говорит ему человеческим голосом:

— Спасибо тебе, добрый человек, спас ты моих детушек!

— Как, ты говорить умеешь? — удивляется Тимоша.

— А я не простой журавль, я журавлиного царя сын и нахожусь в услужении у Лесной Госпожи. Хочу тебе дать совет. Ниже по реке есть селение — так ты его стороной обойди, не то навек там останешься.

Поблагодарил Тимоша журавля за совет и дальше пошёл. Глядит, а в реке на деревянных сваях стоят жёлтые дома, а из домов разговоры слышатся. Помнит Тимоша совет журавля, а мимо деревни пройти никак нельзя: вдруг там знают о пропавшем царевиче?

— Загляну ненадолго, — решил Тимоша. — Авось ничего не случится!

Взошёл он по деревянному мостку, а из домов ему навстречу люди выходят, все одеты в зелёное.

— Кто таков будешь? Далеко ли путь держишь? — спрашивают они.

— Зовут меня Тимофей, а иду я искать друга моего царевича. Не слыхали ли о нём в ваших краях?

— Нет, — говорят люди в зелёном. — Не слыхали. А ты заходи, гостем будешь!

— Зашёл бы, да некогда, — отвечает Тимоша. — У меня дальняя дорога.

Тут выходит из самого высокого дома толстая пожилая женщина в зелёном платье и говорит:

— Зря спешишь, мил человек. В нашу деревню легко войти, да не так легко выйти.

И понял тут Тимоша, что перед ним сама Жабья королева, к которой кто в царство попадёт, тот уж не выберется: в лягушку превратят. Кинулся бежать — а мостик прямо на глазах в зелёные листья обратился, а дома — в кувшинки. Упал Тимоша в воду, а вокруг него одни лягушки.

— Теперь навек у нас останешься! — квакают.

Хотел Тимоша к берегу выплыть, а лягушки не дают, руки-ноги ему стеблями опутывают и под воду тянут. Тут бы он и захлебнулся — да налетели со всех сторон журавли и ну лягушек хватать! Вылез Тимоша на берег, от холода дрожит, а сын журавлиного царя говорит ему:

— Не послушал ты моего совета и попал в беду. Впредь будь умнее.

Поблагодарил его Тимоша, и улетел журавль. «Ну, — думает Тимоша, — и впрямь нужно быть умнее. А то и сам пропаду, и царевича не вызволю». Развёл костерок, обсох маленько и дальше пошёл. Шёл-шёл, видит — на дороге что-то шевелится. Подбежал — а это ужак пятнистую ящерку поймал и проглотить хочет.

Вспомнил Тимоша, как ему звери помогали, и думу корыстную задумал: «Надо ящерку спасти, вдруг она мне тоже службу сослужит». Прижал палкой ужака, ящерка вырвалась и убежала, только хвост остался. Отпустил ужака Тимоша, а тот ему и говорит человеческим голосом:

— Тут-то ты, приятель, маху дал. Ящерка та не простая, а каменный дракон, который уж много лет тиранит наши земли. Хотел я с ним покончить, да ты мне помешал.

Тимоша от удивления палку выронил.

— Что, — спрашивает, — ужи тоже разговаривают?

— А я ужиного царя сын, нахожусь в услужении у Лесной Госпожи. Теперь я должен отвести тебя к ней, а она решит, что с тобой делать.

Не успел Тимоша оглянуться — обвил его ужак и под землю утянул. А под землёй — богатства невиданные, самоцветы так и сверкают, звери лесные ходят не задних лапах, одеты как люди, по-человечьи разговаривают. На высоком троне сидит сама Лесная Госпожа — дева красоты неземной, вся в бархате и брильянтах.

— Что, слуга мой Уж, одолел дракона? — спрашивает она.

— Почти одолел, государыня, — отвечает ужак. — Да помешал мне этот человек. Привёл я его на твой суд.

Осерчала Лесная Госпожа, сдвинула брови соболиные, топнула ножкой.

— Мы, — говорит, — третий год с этим драконом боремся. Он с нас дань берёт, подданных моих — зверей на шкуры забирает, деревья самые лучшие на дрова ломает, а ты его спасать вздумал?

— Не гневись, государыня, — отвечает Тимоша, — не знал я, что это дракон. Думал, ящерка в беду попала.

— Не ящерку ты спасал, а о своей выгоде думал! Казнить его!

Подбежали два медведя, рычат, зубы скалят — вот-вот задерут!

— Ну, чужестранец, какое твоё последнее желание? — спрашивает Лесная Госпожа.

А Тимоша не растерялся.

— Дозволь мне, государыня, в последний раз на балалайке сыграть.

Хлопнула в ладоши Лесная Госпожа, и камышовый кот принёс в лапах балалайку. Заиграл Тимоша песню такую грустную, что у Лесной Госпожи слёзы на глаза навернулись.

— Где же ты, добрый молодец, так играть выучился?

— Это моё ремесло, — отвечает Тимоша. — Скоморох я, Тимошей зовусь. Умею смешить, умею печаль нагнать.

— А коли скоморох, так и сидел бы дома, людей потешал! Чего тебе вздумалось по лесам бродить?

— Пропал мой друг — царевич. Вот я и отправился его искать.

— Не тот ли это царевич, что плотницким делом занимается?

— Он самый!

Смягчилась Лесная Госпожа.

— Жаль мне тебя, Тимоша-скоморох, — сказала она. — Не буду тебя казнить. А про друга твоего знаю, видела его в волшебном зеркале. Долго же ты к нему на выручку собирался!

Устыдился Тимоша.

— Твоя правда, матушка Лесная Госпожа. Поможешь ли мне его отыскать?

— Помогу. Держат его в плену тёмные силы. Только прежде исправь, что сам наработал — изведи каменного дракона.

— Где же я его найду?

— Иди, куда глаза глядят, а я тебя направлять буду. Отведите его наверх!

Не успел Тимоша глазом моргнуть, как оказался на земле — там, откуда его ужак утянул. И хвост ящериный валяется.

— Эх, влип я! — говорит Тимоша. — Но делать нечего. Надо идти воевать с драконом.

Подобрал хвост, бросил в котомку и пошёл куда глаза глядят.

А тем временем дома дела чудные творятся. По всему царскому терему бродят оборотни уродливые, царь с царицей не хотят из светлицы выходить, чтобы не видеть гостей незваных. Царевна иногда встрепенется: что за чудо-юдо к ней посваталось, начинает гнать его от себя, а уродливый человек сразу речи сладкие заводит, и от этих речей всё забывает царевна и вновь ему улыбается, а глаза у ней делаются как мутное стекло.

Однажды встало чудище возле детской кроватки и давай глядеть на ребёнка. Подошла царевна и ужаснулась: младенчик вроде её, а вроде и чужой: лицо шерстью заросло, на ручках когти звериные.

— Что же это делается? — заплакала царевна.— Что с моим сыночком случилось?

— Не огорчайся, моя любимая, — шепчет ей чудище. — Пусть он теперь некрасивый, зато похож на меня.

Слушает царевна вкрадчивый голос — и вот уж согласна с чудищем, и все ей ладно, и уроды во дворце родными и близкими кажутся…

А Тимоша идёт по лесу день, идёт другой, видит — избушка на курьих ножках. Тимоша и говорит:

— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!

Заскрипела избушка, зашаталась, повернулась к Тимоше, а из двери страшная бабка выходит, нос у ней крючком, а глаза как плошки, — и говорит:

— Фу-ты, ну-ты, русским духом пахнет!

— Здорово, бабушка! — говорит Тимоша.

— Громче, не слышу я.

— Здорово, бабушка! — кричит Тимоша ей в самое vхо.

— Да в другое ухо кричи.

— Здорово, бабушка, — крикнул Тимоша ей в другое ухо.

— А, так бы сразу и сказал. Здравствуй, добрый молодец, каким ветром тебя сюда занесло?

— Хочу каменного дракона одолеть. Не знаешь ли, где он водится?

— Как не знать, когда это моя верёвка от мешка. Шла я как-то по лесу, травы собирала, а верёвку-то и обронила. Вот она, бесстыжая, и удрала.

— Это как это?

— Так верёвка-то у меня не простая, а волшебная, за ней глаз да глаз. Лишь только удерёт — сразу то в ящерку, то в дракона обращается. Прячется ящеркой, охотится драконом — спасу от неё никому нет.

— Ничего, бабушка, верну я тебе твою верёвку — только подскажи, где её искать.

— А кто ж это знает, — вздохнула бабка. — Кабы хоть ниточка от неё осталась, по ниточке я бы её выследила.

— Ниточка не ниточка, а кое-что осталось, — говорит Тимоша и хвост из котомки достаёт.

Увидела бабка хвост, обрадовалась, взяла его двумя пальцами и давай по-непонятному бормотать.

— Вижу, — говорит, — притаилась моя верёвочка на чёрном камне у Заповедного озера.

— Что это, бабушка, за озеро такое?

— А в нём вода особенная, то ли от порчи помогает, то ли, наоборот, порчу напускает — не помню уже, стара я стала. Мне-то не надо, а люди пользуются. Вот к этому-то озеру тебе и путь держать.

— Спасибо, бабушка! — сказал Тимоша и хотел уж бежать к озеру, да бабка его остановила.

— Пешком ты и в тридцать три года не дойдёшь. Дам я тебе коня резвого, да дубинку заговорённую, ударишь ею дракона и вышибешь из него дух.

Вскочил Тимоша на коня, дубинку схватил, и конь стрелой помчался к заповедному озеру, не бежит, а летит, за один шаг версту делает. Вот оно и озеро заповедное, а на озере тишь да гладь. Вокруг ни зверя, ни птицы, только ящерка малая на чёрном камне спит — а ящерка-то без хвоста.

Смекнул Тимоша, что это и есть каменный дракон, взял дубинку заговорённую, размахнулся — да не успел ударить, проснулась ящерка, обернулась вокруг себя и стала драконом. Взлетел дракон в поднебесье, зарычал страшным рыком, от которого повалились деревья, и ринулся на Тимошу.

Вспомнил тут Тимоша, как он во дворце людей смешил, и скорчил дракону такую рожу, что свалился дракон от смеха. Валяется на берегу, хохочет, встать не может — тут-то его Тимоша дубинкой и оглоушил. Превратился оглоушенный дракон в верёвочку, смотал её Тимоша, положил в карман и в обратный путь поскакал. Да с полпути вернулся: решил набрать волшебной воды из озера, мало ли для чего пригодится. Покрутился на берегу туда-сюда, а набирать-то не во что.

— Эхма, — говорит тогда Тимоша, — была не была! — и достал из котомки фляжку походную.

А во фляжке-то он с собой не воду таскал, а пойло горячительное. Бывало, остановится в пути на ночлег, достанет дорожную снедь, и фляжку откроет — всё веселее. Склонен был Тимоша к этому делу. Ан придется, видно, с пойлом расстаться, хоть и тяжко — сил нет. Хотел хлебнуть напоследок — но вспомнил, что мыши с ним с пьяным учинили, и побоялся опять в оборот попасть. Вылил на землю всё до капли, фляжку заповедной водой наполнил — и на коня. Привёз его конь молодецкий прямо к избушке, да и рассыпался вместе с дубинкой заговорённой. Стучится Тимоша в дверь:

— Открывай, бабушка! Хорошие вести!

Выходит бабка на порог, а Тимоша верёвочку из кармана достаёт.

— Она самая! — обрадовалась бабка. — Ну, теперь я на неё быстро найду управу.

Привязала бабка верёвку на мешок с травами, и та больше уж не превращалась ни в ящерку, ни в дракона. Хвост от ящерки Тимоша обратно в котомку положил, чтоб отнести Лесной Госпоже. На радостях бабка Тимошу накормила, напоила, как гостя дорогого, и подарила ему пару новых лаптей, а то старые у него совсем расплелись.

— Спасибо, бабушка, — поклонился Тимоша. — А теперь мне идти пора, меня дела ждут.

— До свиданья, добрый молодец, будешь в наших краях — заходи.

— Зайду, бабушка. А сама-то ты кто такова будешь?

— Я-то? Да Баба-яга я.

Услыхал Тимоша — и бежать, только пятки в новых лаптях сверкают. Так перепугался, что до самого обиталища Лесной Госпожи мчался без перерыва. А там его мохнатый крот поджидает, чтобы провести в подземное царство. Оказались они с кротом в подземелье у Лесной Госпожи. Достал Тимоша ящериный хвост из котомки, а это уже не хвост, а обрывок верёвки.

— Вот, — говорит он Госпоже, — что осталось от каменного дракона. Была это верёвка от мешка, в который Баба-яга травы собирала.

Зашумели звери, запрыгали от радости, а Лесная Госпожа Тимоше говорит:

— Помог ты мне, Тимоша, дракона извести, теперь я тебе помогу найти царевича. А царевич твой в самой глубине леса, захватили его твари нечистые: лешие, русалки и оборотни. Держат в плену, заставляют им прислуживать.

Возмутился Тимоша:

— Где это видано, чтоб царевич прислуживал нечисти? Вот пойду и всех перебью!

— Не спеши, Тимоша, — говорит Лесная Госпожа и пальчиком грозит. — Тварей там тысячи тысяч, и силой их не одолеешь. Надобно действовать хитростью. Дай-ка превращу я тебя в лешего, чтобы не узнали в тебе человека.

Произнесла Лесная Госпожа заклинание, пальцами пощёлкала, и превратился Тимоша в лешего, мохнатого и зелёного, мхом поросшего. Глянул Тимоша в зеркало и чуть концы не отдал.

— Что же ты со мной сотворила, государыня? Как я теперь людям на глаза покажусь?

Засмеялась Госпожа.

— Иди, — говорит, — друга выручай. А чтоб обратно в человека превратиться, трижды обернись вокруг себя и топни левой ногой.

— А как я найду обиталище нечисти лесной?

— Я тебе дам муху — куда она полетит, туда и иди! — и даёт ему коробок, а внутри жужжит что-то.

— Что, муха волшебная?

— Нет, самая обычная. Просто все мухи летят туда, где водится нечистая сила.

Вылез Тимоша наверх, муху выпустил и побежал за ней. Скоро понял, что в обличье лешего сподручней бежать на четвереньках. Не узнать Тимошу — ни дать ни взять леший по лесу бежит: рожа мохнатая, лапы кривые, уши-лопухи по ветру развеваются! Привела его муха в самую глушь, к каменной пещере. В пещере ворота, а вход два оборотня охраняют, один страшней другого. Сидят у ворот и в кости играют.

— Привет, братцы! — говорит Тимоша.

— А что-то мы тебя раньше не видели, — нахмурились оборотни.

— Новенький я, только вчера из дупла вылез, — отвечает Тимоша скрипучим голосом. — Пустите меня в пещеру.

— Ишь чего захотел! В пещеру только самая важная нечисть пройти может! Мы охраняем вход уже двести лет, а сами отродясь внутри не бывали. Давай лучше с нами в кости играть, если проиграешь — съедим тебя на ужин. Идёт?

— Идёт, — согласился Тимоша. — А если выиграю — пустите меня в пещеру.

— Договорились! — отвечают оборотни и посмеиваются.

Начали игру. А надобно сказать, что Тимоша во всех играх был мастак, оттого что хитёр был. Стала его очередь метать, и выпало ему три шестёрки. Обыграл он оборотней, тем делать нечего, пустили его в пещеру.

А в пещере ходов и выходов видимо-невидимо, и повсюду оборотни и лешие ходят-бродят, русалки пучеглазые сидят и зелёные волосы расчёсывают, да только не волосы у них на головах, а трава болотная, тиной пахнущая. «Где же они царевича держат?» — гадает Тимоша. Вдруг видит: шесть леших несут доски — не иначе как к царевичу-плотнику. Тимоша седьмым пристроился, будто тоже несёт, а сам повис на досках и едет.

Пришли лешие в большой зал, и заколотилось сердце у Тимоши: вот он, друг его, в цепях закованный, стоит у стены, буйну голову склонивши. Спрятался Тимоша за дверь.

Спрашивают лешие царевича:

— Будешь на нас, оборотней, работать? Будешь делать нам столы и табуретки, заборы и наличники?

Посмотрел на них царевич и отвечает:

— Не бывать тому. Лучше сгинуть навек, чем вам, проклятым, служить.

Заворчали лешие, затопали ногами:

— Раз так, — говорят, — сживём тебя со свету!

И ушли.

А Тимоша остался. Говорит ему царевич:

— Что не ушёл со своими собратьями, нечисть поганая?

А Тимоша ему:

— Опомнись, царевич. Не нечисть я, а друг твой Тимоша! Меня Лесная Госпожа нарочно в лешего превратила, чтобы смог я тебя из неволи вызволить.

Присмотрелся царевич: глаза и впрямь Тимошины, и голос его. Обрадовался царевич:

— Я уж и надежду потерял, что меня искать будут. Думал, навсегда здесь останусь. А что жена моя любимая, жива ли, здорова?

— И жива, и здорова, а дело плохо. Посватался к ней не то человек, не то зверь. Охмурил он царевну, и собралась она за него замуж.

Рванулся царевич, да не тут-то было, крепко держат его цепи железные.

— Ах, подлая, — говорит, — с глаз долой — так из сердца вон? Тимофей, возьми-ка вон тот камень, да по цепи ударь. Вернусь во дворец — косы поотрываю!

А Тимоша ему говорит:

— Камнем цепь не возьмёшь, толста очень. Раз уж я в обличье лешего, то попробую из этого пользу извлечь — перегрызу цепи, авось получится.

Цапнул цепь зубами — и перекусил! Цапнул другую — и тоже перекусил. Освободился царевич. Расправил руки, сжал кулаки:

— Ну, — говорит, — теперь держись, неверная жена!

— Не спеши гневаться, царевич, — шепчет ему Тимоша, — во-первых, свадьбу ещё не сыграли, а во-вторых, не по своей воле она согласилась на помолвку! Околдовал её чернокнижник иностранный, так что спит она наяву. Иногда проснётся, вспомнит: «Где мой муж? Пошёл прочь, оборотень!» — а это чудище скорей колдовство наводит, и опять у царевны глаза как стеклянные…

Но царевич и слушать не хочет.

— Ты её не выгораживай! — гневается. — Приду домой, косы точно поотрываю…

Крадутся они по коридорам, от оборотней прячутся. Тимоша выбирает ходы, по которым пришёл к царевичу в темницу. Подошли они к воротам. Царевич с земли досочку подобрал и говорит:

— Постучись, они тебя выпустят. Разговорами отвлеки, а я их сзади доской тресну.

Стучит Тимоша в ворота, оборотни спрашивают:

— Кто идёт?

— Да я это, новенький, — говорит Тимоша. — Поговорить надо.

Выпустили его оборотни, а Тимоша им:

— Ну что, братцы, сыграем ещё в кости?

— Не-е, — замахали они лапами. — Не хотим с тобой играть!

— Да почему?

— А потому, что ты жульничаешь. Зачем к костям снизу кусочки глины прилепил?

— Правда ваша, — развёл руками Тимоша. — Жулик я, — и захохотал.

— А раз жулик, тогда мы тебя съедим! — зарычали оборотни.

Раскрыли зубастые рты, а закрыть не успели: царевич их сзади доской — бац, бац! Так и повалились наземь с открытыми ртами, зубами в землю воткнулись, да и вросли — ни дать ни взять два пня. А Тимоша трижды вокруг себя обернулся, топнул левой ногой о землю — и снова человеком стал. Бегут они с царевичем, а за ними погоня.

— Настигают нас, друг Тимоша, — говорит царевич. — Давай выломаем палки покрепче и будем драться. Коли погибнуть суждено, так уж лучше в бою! Эх, не успел я жене подлой косы пообрывать.

— Авось не погибнем. Есть у меня друзья верные среди зверей — они нам помогут, — отвечает Тимоша. — А царевна любит тебя, она баба глупая, но верная. Околдовали её.

Почти нагнали их оборотни и лешие, как вдруг пробежал перед полчищем нечисти рыжий лисёнок. Встали нечистые как вкопанные, не могут перешагнуть лисий след. Только один леший, самый жирный, побежал дальше, не побоялся. Бежит, пыхтит, зубами клацает — вот-вот настигнет царевича с Тимошей!

— Видно, смерть нам пришла, — говорит царевич. — Догонит нас леший. Сломаю-ка палку, чтоб дорого свою жизнь продать! Жаль только, что с царевной-изменщицей не поквитаюсь.

— Царевну не жури, не виноватая она перед тобой, да и с жизнью погоди расставаться, — отвечает Тимоша, — не бросят нас мои друзья!

И только он это сказал, как налетел на лешего журавль, клюнул в макушку — леший и околел.

Долго ли коротко ли, вернулись они домой. Идёт царевич по родному царству и не узнаёт его: ни ставень узорных, ни заборов резных — всё поснимала нечисть. Кругом одни ограды железные. Заходят в царский терем, а там ходят уродливые существа, хозяйничают, как у себя дома.

— С этими потом разберусь, — говорит царевич, — сначала жене отсчитаю, что положено! — и бегом наверх по лестнице.

А Тимоша не отстаёт, знай кричит: «Невиновна царевна, охмурила её нечисть!» и царевича за рукав хватает, чтоб смертоубийства не вышло.

Вбежал царевич в светлицу, а там его жена-царевна у окна сидит, а рядом с ней чудо-юдо косматое. А в светлице — ничего деревянного, одни железяки чёрные да ржавые, и мебель, и перила, и украшения на стенах — всё железное.

Увидела царевна мужа, и вспомнила его, вскрикнула радостно и бросилась к нему, но человек с обезьяньим лицом взмахнул волосатой рукой, слово тайное произнёс — и застыла на месте царевна, и глаза у ней помутнели. А страшилище к царевичу повернулось и говорит вкрадчивым голосом:

— Зачем пожаловал? Ты здесь больше не хозяин.

Царевич схватил царевну за плечи, трясёт, зовёт по имени, а она словно кукла тряпичная.

— Не верил ты мне, — говорит Тимоша.

— Теперь верю, — угрюмо отвечает царевич. — Честна она передо мной. А ну, чудо заморское, снимай сейчас же колдовство, не то я с тебя башку сниму!

А страшилище глумится:

— Нет никакого колдовства! Теперь она меня любит! Правда, невеста моя? — и приобнять царевну норовит, а та губами шевелит, сказать что-то хочет, да не может, и на мужа смотрит, как из глубокого омута.

Не стерпел такого глумления царевич, осерчал пуще прежнего, схватил железяку, что попалась под руку — и по башке страшилищу. Тут оно и дух испустило, но не упало замертво, а растаяло в воздухе, как дым, и все его сородичи враз пропали. Опустел дворец, тихо-тихо стало, только шуршание отовсюду раздавалось: шур-шур-шур… Это железяки заморские ржавели и рассыпались прямо на глазах — видать, не настоящие были, а колдовские.

— Ну, дела! — дивится Тимоша.

А царевич словно не видит ничего вокруг, усадил царевну на кровать, за руки держит и просит:

— Очнись, любимая моя! Сбрось чары колдовские!

— Так просто их не сбросишь, — говорит Тимоша. — Есть у меня одно средство, — и фляжку достаёт.

— Постыдился бы, Тимоша, — с укоризной говорит царевич. — Не время напиваться!

— Я теперь во фляжке воду ношу.

— Да быть не может!

— Но не простую, а из Заповедного озера, она то ли снимает порчу, то ли наводит, узнать не удосужился. Испытать бы на чём.

— А вот на чём, — говорит царевич и на цветок в горшке показывает — так, цветок не цветок, а колючка кривая.

Брызнул Тимоша из фляжки на колючку — и превратилась та в розу. Брызнул на царевну, и очнулась она от наваждения. Обнял её царевич, начали они щебетать как голубки, и повела царевна мужа в детскую, сынка показывать, а про порчу-то и забыла. Увидел царевич личико волосатое и коготки на пальцах и отшатнулся.

— Не мой это ребёнок! — кричит.

— Твой! — кричит царевна. — Это чудище его заколдовало!

Ну, Тимоша фляжку в руки и бегом к ним, пока беды не вышло. Брызнул волшебной водой на ребёночка, и порча сошла, снова стал малыш красивым да пригожим — вылитый царевич. Помирились супруги.

Тут в царском тереме потихоньку начали из светёлок люди выходить да порядок наводить. Там и сям раздаётся: «Царевич вернулся, нечисть прогнал!» А уж как царь с царицей обрадовались, пером не описать. И зажили царевич с царевной ещё счастливей, чем прежде. Украшений деревянных царевич новых понаделал, и красивее того царства не было на всём белом свете!

А Тимоша-скоморох эту историю, которую вы прочитали, на каждом празднике рассказывает — от него мы её и услышали. Только вина больше не пьёт — во фляжке-то у него вода заповедная.