На драконьих крыльях (джен)

За окном давно стемнело. Дикий ночной ветер гулял по заброшенному дворцовому парку, который зарос высокой, до пояса, травой. Пестрели желтыми головками одуванчики, и покачивались венчики кошачьей мяты.

Хельга помнила те времена, когда она, еще совсем девчонка, бегала в парк смотреть на случайно забредшего к замку оленя, когда лазила, сдирая в кровь руки, на высокий каштан за бело-розовыми цветками, а потом, нарвав целую охапку, подолгу сидела в засаде, выискивая среди древесных стволов вражеских лазутчиков. Тогда, в далеком детстве, еще была жива мать, а дворцовый парк казался самым чудесным местом в мире. Хельга не могла понять, почему в других замках, где она бывала несколько раз, трава безжалостно обрезалась, цветы высаживались ровно, как по линейке, а всех животных: оленей, белок, зайцев — гнали или отстреливали для жаркого.

Те беззаботные времена остались далеко позади. Хельга давно не была босоногой девчонкой с вечно ободранными коленками и венком диких цветов в растрепанных волосах. Сперва умерла мать, оставив на нее двух сестер, а после то немногое, что еще было в казне, разошлось на бесконечные пьянки отца и старшего брата. И пришли голод и нищета.

Их королевство — если можно так назвать клочок земли между двумя реками, к которому со всех сторон подступали алчные соседи, — уже давно распродало и потеряло все, что могло. Отголоски былой славы их рода: старые, истлевшие гобелены да потемневшая, закинутая в дальний угол корона — вот и все, что доказывало ее знатное происхождение. Хельга никогда не чувствовала себя принцессой. У нее не было пышных нарядов в белой пене кружев и шелка — вместо этого она из года в год перешивала свое старое детское платье; не было свиты из разряженных придворных — вместо них за ней по пятам бродил только дряхлый нянюшкин кот, да сын мельника иногда забегал поиграть. Но, несмотря на это, она была счастлива жить так. Ей было в радость по весне наравне с остальными высаживать овощи, полоть грядки и таскать ведрами воду; она не чуралась стирать и готовить, приучая к этому и младших сестер; ей не стыдно было за свои загорелые, мозолистые руки — руки крестьянки, не принцессы.

Хельга согласна была жить так и впредь — следя за задумчивой Миррой и непоседливой Арин — своими любимыми сестрами, но в один из дней все резко изменилось. От соседних Райяны и Карондалла прибыли послы с верительными грамотами. В богатых повозках, запряженных холеными лошадьми, одетые в пышные камзолы с кружевными воротниками — они с брезгливым недоумением смотрели на обветшалый, заросший плющом и местами обрушившийся замок, на дворцовый луг, вспаханный под грядки капусты, на короля Харальда — одутловатого от вечного пьянства, в заляпанном жиром плаще.

В тот день Хельга услышала много пространных речей о древних традициях, старых союзах и меняющемся мире. Послы говорили велеречиво и долго, в их руках то и дело мелькали свитки и договора, а отец топтался на одном месте, пыхтел и пытался вставить хоть слово в бесконечные сплетения высокопарных фраз. Мать успела обучить ее достаточно для того, чтобы Хельга поняла — ее старому миру, привычному и любимому, пришел конец.

За дверью послышались торопливые шаги, ручка пронзительно скрипнула, и в комнату ввалилась Арин — растрепанная, с живыми и блестящими, как слюда на солнце, карими глазами. Она закрыла дверь, резко повернулась и бросилась на шею к Хельге.

— Ты не можешь, Хель! Так нельзя, нельзя, понимаешь? — сестра сжала ее так крепко, что стало больно. А ведь Хельга почти забыла, что этим летом Арин исполнится пятнадцать. Совсем взрослая. — Ты не можешь нас бросить, что мы будем делать без тебя? — Арин всхлипнула и прижалась мокрой щекой к ее шее.

— Мирра сказала тебе, да? Я ведь просила ее сохранить все в тайне.

— Конечно сказала! — Арин резко отодвинулась и из-под слипшихся от слез ресниц бросила на Хельгу гневный взгляд. — Почему ты все решила одна? Да лучше бы нас разлучили, чем так… — ее голос сорвался, слезы опять покатились по щекам. — Я не отпущу тебя, нет... я не могу.

Хельга со вздохом притянула ее к себе. В отличие от рассудительной Мирры, которая хоть и не без борьбы, но приняла ее решение, Арин всегда думала только сердцем. Именно поэтому, именно ради нее Хельга решилась на отчаянный шаг. Чтобы этот огонь и дальше горел, чтобы Арин оставалась такой же порывистой и живой, как танцующее на ветру пламя.

— Глупая… я не могу допустить, чтобы вас с Миррой забрали. Тебя принудят выйти замуж за соседнего барона. Он старше нашего отца и забил свою прежнюю жену до смерти плеткой. А Мирра? Куда она денется от своих книг? Она тиха и покорна, она не будет бороться и пропадет одна. Да и отца с братом… их просто убьют.

— Я не маленькая и все понимаю, Хель, но как же ты? Давай подумаем, мы найдем другой выход, — Арин с силой сжала ее плечи, но Хельга в ответ только улыбнулась:

— Другого выхода нет, огонек. Пусть то, что еще осталось от нашего рода, то, что когда-то сделало нашего предка королем, послужит нам в последний раз. Думаю, прародитель гордился бы нами, ведь так? Посмотри, они уже здесь, время вышло.

Арин повернулась к окну и ахнула — вокруг замка, насколько хватало глаз, ночь расцветили десятки и сотни факелов. Райяна и Карондалл не привели к ним большое войско — зачем? Они знали, что те жалкие несколько сот людей, что до сих пор жили в старом замке, не смогут защищать его долго. Не было телег с продовольствием и катапульт, не было пеших — два маленьких войска прискакали налегке, уверенные в скорой победе.

Хельга тихонько отступила от окна, быстро закрыла дверь с обратной стороны и заперла на ключ. Тут же послышался крик Арин:

— Нет, Хель, стой! Нет!

Сестра изо всех сил забарабанила в дверь, но Хельга, пересилив себя, отвернулась и побежала наверх. По винтовой лестнице на самую высокую, почти разрушенную башню.

В свое время мать строго-настрого запрещала подниматься сюда. Ветер гулял по переходам, залетал в дыры в стенах, свистел в щелях и трещинах. Камни крошились и сыпались, крутые ступени местами и вовсе обвалились, казалось — дотронься, и вся башня сложится как карточный домик, оставив груды камня и темные провалы. Но сейчас это не имело значения.

Хельга оступалась, цеплялась за стены, но упорно карабкалась вверх по разрушенной лестнице. Пальцы давно были содраны до крови, перед глазами все плыло, а ноги подкашивались от страха. Вдруг не выйдет? Вдруг ее жертва станет напрасной, вдруг она не спасет сестер? Хельга гнала эти мысли, но они упорно лезли в голову, слабостью наливая тело. Ну что ж, пусть так, но она хотя бы попытается.

Выбравшись на верхнюю площадку, Хельга вцепилась дрожащими руками в железный шпиль. Где-то далеко внизу враги уже были во дворе, неторопливо окружали жителей замка, жавшихся к главному входу — людей, бесконечно далеких от оружия и войны, беззащитных перед пришлой силой. Они хотели жить — хоть как-то — и толпились в страхе, не рискуя дать отпор захватчикам.

И сомнения вдруг отступили. Хельге нечего было дать всем, кто с детства заботился о ней, — нечего, кроме своей любви. У нее не было золота, даже проклятую корону она не могла подарить. Но она могла спасти их всех. Хельга в последний раз обвела взглядом любимый заросший сад, яркое звездное небо и старый каштан, который стоял в цвету, и с улыбкой разжала руки.

* * *

Конница окружила жителей замка со всех сторон, ощетинившись длинными пиками. Нападать никто не спешил — воины надеялись победить одним лишь страхом, ведь что могут сделать крестьяне и ремесленники против конного рыцаря? Вилы и топоры только смешили их.

— Сдавайтесь, и останетесь в живых! — крикнул командир. Ему уже порядком надоел этот фарс, но король платил щедро, и артачиться не стоило. Хотя хотелось просто смять толпу, которая посмела смотреть на них с такой ненавистью. — Немедленно, или все умрете.

Крестьяне зароптали, некоторые покрепче схватились за вилы и палки, другие покорно опустили головы. Свет факелов выхватывал из темноты злые, растерянные и заплаканные лица. Командир уже было поднял руку для отмашки, когда позади раздался глухой стук, и сразу же — надрывный крик какой-то старухи.

— Это что еще такое? — рыцарь в недоумении смотрел на разбитое тело девчонки. Изломанное и бездыханное, оно лежало на брусчатке между местными и его отрядом, и под ним растекалась лужа крови, все больше и больше. — Какая-то ненормальная…

Слова застряли в горле, когда он увидел, как растекшаяся было кровь густыми, тяжелыми каплями поднимается в воздух и окутывает тело красным пульсирующим коконом. Это было похоже на сердцебиение, и это было страшно и отвратительно. Командир впервые за долгие годы почувствовал, что хочет позорно сбежать.

С каждой пульсацией кокон разрастался, становился все больше и больше, пока наконец не пошел трещинами и не лопнул с громким влажным хрустом. Всех окатило брызгами, кони испуганно заметались, и только крестьяне молча столпились у входа в замок, будто не удивленные происходящим.

На влажной от крови брусчатке остался лежать красно-бурый дракон. Он судорожно поскреб лапами, оставляя в камне глубокие борозды, и поднял узкую треугольную голову на длинной шее.

— Не отступать! — раздался зычный голос над толпой, и рыцари, кое-как успокоив коней, направили пики на новую цель. — Бейте по глазам!

Но дракон не позволил рыцарям приблизиться. Встав на четыре лапы, он выгнул спину, расправил широкие чешуйчатые крылья и резким рывком поднялся в воздух. Послышались крики — кого-то задел шипастый хвост, кого-то сбросила обезумевшая от страха лошадь, но в дракона все равно полетело несколько копий.

Отбив их крыльями, он взмыл еще выше, над деревьями и замком, заложил широкий круг и спикировал обратно. Рыцари выставили копья, но дракон, не долетев совсем немного, открыл широкую пасть, и струя пламени обрушилась на войско. Некоторые умерли сразу, других затоптали взбесившиеся кони, третьи попытались сбежать, но немногим это удалось — огонь бушевал повсюду, яростное пламя гудело и разрасталось так быстро, что невозможно было скрыться.

Огонь начал уже подбираться и к замку, когда дракон, еще раз облетев место сражения и не найдя больше врагов, вдруг странно дернулся в воздухе, еще пару раз судорожно взмахнул крыльями и рухнул посреди двора, прямо в бушующее пламя.

Оставшиеся у замка крестьяне кашляли и закрывали глаза от едкого пепла, взвившегося вдруг до небес. Жавшиеся к каменным стенам лачуги уже пылали, огонь перекинулся на старый дворец, чадным дымом заволакивая все вокруг. Зарево пожара всю ночь освещало густой лес, а к утру, когда солнце осветило окресности, остались видны только обгоревшие балки да еще больше обвалившийся, потемневший от копоти старый замок.

* * *

В зеленой долине между двух рек, по соседству с двумя королевствами — Райяной и Карондаллом, было оживленно. По водной глади сновали лодки и баржи, слышалось пение крестьян из самодельных шлюпок и плотов, а на берегу под непрекращающийся стук молотков месяц за месяцем и год за годом возводился форт.

Эта земля была богатой и плодородной, она давала щедрый урожай, однако люди не спешили забираться дальше от рек. По народу вот уже давно ходили рассказы и проклятом замке, скрытом в глубине лесной чащи, и никто не спешил проверить, было ли что-то там на самом деле. Крестьяне обходили лес стороной.

Никто не заметил, как в одну из тихих, безлунных ночей, к лесу в темноте пробрались две закутанные в плащи фигуры. Они словно не боялись ни темной чащи, ни досужих россказней крестьян, уверенно шагали по заброшенной, едва заметной тропинке, пока не вышли на широкий луг, посреди которого возвышались заросшие вьюнком и диким виноградом развалины замка.

Одна из фигур молча осматривалась вокруг, пока вторая, с трудом отыскав среди молодой поросли старый, сгоревший каштан, не положила под корни свежую охапку цветов. Они постояли еще немного в тишине, а после так же молчаливо растворились в темноте леса.

Чаща год за годом медленно, но неотвратимо поглощал и дворцовый парк, и пепелище, оставшееся от дворовых построек, и сам замок. Башни его давно обвалились, потолок главного зала рухнул под собственным весом, и теперь сгнившие обломки балок темными костями торчали наружу. И только старый каштан, выгорев дочерна, был, казалось, не подвластен времени.