Эра милосердия (джен)

Можно принять младшего из благородной семьи Тикониев, сероглазого, за чистокровного римлянина? Едва ли. Волосы чересчур светлые. И кожа, хоть зажарься на солнце до одури.

— Германец…

— Вот-вот. И ладно бы старый дурак нагулял где сынка, но домой-то его зачем было тащить? Совсем из ума выжил, мотаясь по свету.

— Действительно. А еще этот мальчишка смеется чересчур громко. Что с такого взять: варвар, не умеет вести себя в приличном обществе⁽¹⁾.

Это с ленцой, пусть и тихо роняют одни патриции, едва завидев его. Думают, что он их не слышит. Как они его называют? Мальчишкой? Забавно. Ему почти тридцать зим.

— Думаю, он галл.

— Возможно.

— Знаете, поговаривают, что мамаша — очень красивая штучка. Вот наш общий друг и не устоял, аж признать и ввести в род этот, с позволения сказать, подарочек от нее согласился.

А так шипят у него за спиной другие. Гады. Ядовитее многих змей!..

— Юноша, вы любите охоту?

Луций скалит зубы. Едва заметно.

— Очень.

Приглашенные господа не знают, что у вампиров острый слух, даже если они являются таковыми лишь на четверть. Впрочем… Ему же лучше. Знай римляне — до казни додуматься могли бы, а он совсем не хочет устраивать бойню, чтобы удрать из отцовского триклиния, переполненного в данный момент высокомерием жирных сенаторов, которые не считают его равным.

— Луций, расскажите-ка пару баек. Ведь происходило же нечто забавное, припомните! Наверняка случалось всякое, правильно я говорю?

Очередной высокий гость смеется. Раскатисто. Луций слышит легкий хрип в его дыхании, помнит наставления матери-лекарки: это намек приближающейся кончины после одной изматывающей болезни. К счастью, незаразной.

— О, даже не знаю. Впрочем, был однажды такой случай…

Пусть. Его сейчас не интересует кровь, а отведать человеческой пищи он может и с рабами. Запросто⁽²⁾. Но ему жаль седины отца, а потому Луций поддерживает никчемную застольную беседу, старательно давя клиний локтем. Разумеется, левым. И кто только в этом странном Риме придумал есть лежа?

* * *

— Он так хотел вас дождаться!

Рабыня трет глаза куском ткани. Старенькая и добрая. Абсолютно седая. Ее плат мокр от слез. Она чем-то напоминает ему женщину, которая некогда приютила его родителей там, дома, к северу отсюда. Ту, которую он зовет бабушкой.

— Когда?..

Луций берет ее ладони в свои. Она всхлипывает снова.

— Только что, на заре. Господин всё звал вас, а вы были в пути, я ему так и сказала, и он вдруг ахнул тихонько, гляжу, а его уж нет, Летум забрал душу.

Иудейские пески будто сыплются. Всё еще. Песчинка за песчинкой. По горлу. Отец так хотел, чтобы он, Луций, если не сделал, так попытался сделать карьеру. Военную. Как гражданин Рима. Как тот, кто чтит цезаря. Так радовался, что его младшего сына примут в X легион, в котором он сам в юности!..

Только отец мертв, а он вернулся из Иудеи слишком поздно. И теперь слышит, как его старшие братья идут сюда, в кубикулум.

Может, не стоило так страшно лгать отцовскому другу детства, Пилату? Может быть, расскажи он правду о Иешуа с учениками его, может, не подправь он воспоминания посланных в погоню хранителей пролива?.. Может, тот, кого он выследил в том числе с помощью своего вампирского чутья, был не только магом нулевого уровня, но и самым настоящим сыном иудейского божества? Луций не знает.

Безотносительно к происхождению, что бы ни говорили на площадях и в домах, в этом чудодее Иешуа было так много стремления видеть в других… Нет, не свет. Милосердие. Невидимый песок, которого нет в горле, не дает нормально дышать. Может, попроси он, Луций, восставшего из мертвых о содействии, ему удалось бы отплыть из Иудеи раньше, вернуться сюда, в Рим, пока отец еще был жив?..

— Пошла вон. И ты, дорогой родственник, убирайся тоже.

— Вот-вот. Наследства не жди, варвар.

Луций медленно отрывает взгляд от морщинистого лица престарелой рабыни. Оно кажется ему похожим на сморщенное яблоко, которое провисело на ветке слишком долго.

— Побойтесь своих богов. Отец еще остыть не успел, а вы!..

Они вооружены. Сомкнув ряды, ступают на красоту мозаичного пола отцовских спальных покоев. Что? Наследство? Бросьте, в Риме душно, а родная тайга куда милее его сердцу, чем этот человечий муравейник. В лесу привычнее. Привольнее. И там, если уж хотят сожрать, то от голода, а не… Не так.

Впрочем, разве сейчас ему всё еще не хочется крови? И часть наследства ему все-таки нужна. Конкретная и не самая дорогостоящая часть. Луций закрывает глаза. Нащупывает в складках одежд невесть откуда появившийся в римских краях делюминатор. Ручные павлины, гордость отца, не успевают крикнуть и взмахнуть крыльями, исчезая вместе с ним.

* * *

Хитрый волшебный механизм больше не отливает синевой, неся его и отцовских птиц сквозь дождь. Серебряные части тонкой работы сверху и снизу, а между ними — треснувшая колба темного стекла, по которому змеятся разводами линии. Зеленого цвета. Пустая. В ней больше нет сгустков света из очага его матери.

Луций смотрит, как жители британской деревушки, куда его почему-то занесло в данный момент, улыбаются ему. Он слушает, как они произносят слова благодарности на ломаном латинском языке. Позвольте, за что?

Героем он себя не ощущает, но его всё равно благодарят: он избавил их от Белого Шмеля⁽³⁾. Так эти добрые люди зовут колдуна, убивать которого он вообще-то не хотел, но… Ветер, отсутствие завтрака, холод облаков, злость на старших сыновей покойного отца!.. Белоснежные павлины, изрядно помятые непогодой и облитые кровью, жмутся к ногам Луция. И друг к другу.

— Подскажете, где я могу починить вот эту вещь? Мне нужно попасть домой. У меня там семья. Мать, жена, ребятишки…

Крестьяне быстро переговариваются между собою на языке, который ему неведом, и вперед, к пропитанной кровью лужайке выходит один из них. Его пальцы в глине. Что, гончар?

— Я тоже умею колдовать. Немного.

* * *

— Светозар!

Он улыбается матери. Сияющей и прекрасной. Идет к ней. Сверкает сам. Весь, с головы до пят. Ступает медленно по бескрайнему ковру синего мха. Да, в сумраке не набегаешься. А он теперь дома, спешить нет смысла. Зачем? Ему рады. И он рад. Луцием Тиконием Эннием ему теперь не бывать, ну и что?

— Матушка.

Ее ласковые, теплые руки обнимают его. Бережно. Как в детстве. Как всегда. Мама утыкается носом в его дорожный плащ на уровне солнечного сплетения, но сразу же отстраняется. Так, немного.

— От тебя пахнет свежей кровью, сынок. И она не твоя.

— Я только что убил человека.

Мама пожимает плечами. Обнимает его снова.

— Ты стал воином. Это обычай народа твоего отца⁽⁴⁾.

Он взрослый. Он лекарь. Он охотник. У него есть жена и дети. Он не обязан рассказывать своей матери всё, но…

— Битвы не было, мама. Портал ошибся и перенес меня в другие земли, на остров. Я рухнул с неба, набросился на кого-то. Стал отрывать куски мяса от его тела. Зубами. А он был еще живым, хотел вырваться… Но я оказался сильнее. И обглодал этого несчастного заживо, ломая ему кости⁽⁵⁾, хотя никогда не видел его раньше и не имел ссоры с его родичами⁽⁶⁾.

Мама обнимает его крепче. Гладит, мягко касаясь головы и плеч. Как в детстве. И не спрашивает об отце. Ей всё понятно и так: если муж болел, а ее искусство врачевания не помогало, и если тот хотел вернуться в родной ему Вечный город, чтобы умереть, значит, он уже… Светозару кажется, что сумрачный холод отступает. Немного. Ненадолго.

Бело-красные павлиньи перья щекочут ему ноги. Босые? Да. Здесь, на опушке леса, он собирал лекарственные растения вместе с матерью для очередного зелья, сколько себя помнил. И сейчас ему вовсе не хочется вытаптывать эти травы римскими сандалиями. Потому он и скинул их, едва ступил на родную землю, а теперь…

— Пойдем домой, Светозар, в деревню. А ночью отправимся в лес на охоту. Хочешь?

От нее так привычно, так мирно пахнет зельями. И хлебом, который она печет каждые три дня. В пустынях Иудеи и в каменных лабиринтах Рима хлеб не такой.

— Конечно, мама.

Пора выходить их сумрака туда, где нет синих мхов. Деревья медленно, спокойно покачивают ветвями у него за спиной. Что ж. Светозар оборачивается, подставляя лесному ветру загорелое лицо. В дебрях наверняка хватает тех, у кого зрение, обоняние и слух похожи на его собственные. Преследовать дичь в их компании весело.

* * *

Хоп — и юркая белоснежная голова с клювом опять ныряет под крыло. Ничего не знает птичка, сидя у хозяйского стола, бок у нее чешется? Как же… Супруга делает вид, что не замечает, как младший сын кормит одного из павлинов остатками своей каши.

— А всех-всех забрать было нельзя? Папа, они красивые.

Светозар ерошит ребенку волосы.

— Я сделал что-то плохое в Британии и потому отдал часть стаи родственникам того, кто пострадал. У нас будет только шесть дедушкиных птиц. Извини, Драко.

1) Римский стереотип предполагал, что варвары — чересчур эмоциональные дикари, которым на пользу цивилизаторство. Варварские народы же нередко считали римлян высокомерными гадами, которых никто не приглашал, а они все равно приперлись.

Вернуться к тексту

2) Рабы в Риме не имели права есть за одним столом с хозяевами, тогда как у славян они так делали. Как члены семьи.

Вернуться к тексту

3) Если перевести имя Альбус на русский язык с латыни, то выяснится, что Дамблдора зовут Белым. Возможно, так звался и один из предков.

Вернуться к тексту

4) Римляне I века н. э. имели профессиональную армию, которая состояла в основном из добровольцев, служивших в ней по 20 лет (плюс пять лет в резерве), тогда как у славян в это время профессиональных военных не было.

Вернуться к тексту

5) Скорченное погребение страшно искалеченного человека, датируемое промежутком между 170 годом до н. э. и 60 годом н. э., и осколок римского же стеклянного изделия третьей четверти I в. н. э. в числе прочего нашли во время раскопок 1999 года на ферме Шоуэлл недалеко от Чиппингема, одного из городов, расположенных на северо-западе Уилтшира.

Вернуться к тексту

6) Кровная месть рассматривалась славянами в качестве мести роду, чей представитель нанес оскорбление, так что одним из ее вариантов было убийство достойного представителя семьи обидчиков, а не обязательно того, кто причинил вред.

Вернуться к тексту

Кричать от боли сил у нее уже не осталось. Как и пытаться хоть как-то помочь ребенку появиться на свет. Поэтому королева лишь хрипло дышит. Тяжелые черные косы, ее гордость, ее краса, пропитаны отчаянием и потом, душат ее, растрепанные и плотные, тянут в черное болото пустоты. Беспамятства. Безболезненности?.. Она уже лишалась чувств сегодня. Да, несколько раз! Но колдун в полосатой мантии возвращал их ей.

Матильда отчетливо, пугающе ясно слышит, как… Или ей только чудится, а на самом деле маг не разговаривает с повитухой и ее помощницами вполголоса? О, зря эти люди говорят на своем родном языке: он ей всё равно известен. Вполне. Спасибо Брихтрику, красавцу из красавцев, будь ему пусто и тысячекратно хуже!

— Вы можете попробовать еще раз, Ваше Величество? Приложите немного усилий, будьте так любезны.

Сказала б она пару «любезностей» этому чародею!.. Хотя на крепкие выражения сил у нее тоже нет. Где, где же Арман? Если она правда вот-вот отдаст Всевышнему свою грешную душу, почему Гийом, ее король, его кузен?..

Повитуха с помощницами суетится, волшебник, далекий от врачевания, мнется у дверей и поглядывает в сторону Матильды. Теребит не самыми чистыми пальцами с королевской кровью, уже засохшей под ногтями, свою длиннющую бороду, разубранную колокольчиками тонкой работы.

— Ваше Величество, может, вам лучше прилечь, а?

Новая схватка вгрызается в нее. Королева хрипит громче. Вздрагивает на окровавленном деревянном игреке⁽¹⁾ всем своим измученным телом, не сводя глаз с горе-целителя, которого ей навязали. Давно. На заре. Когда первые схватки только начались, а муж запретил Арману сопроводить ее и остаться при ней, пока она не произведет на свет ребенка, настаивая, что на поле боя тот куда нужнее для усмирения народа, который пока не уяснил, кто здесь теперь хозяин. А еще Гийом сказал, неумело и сурово улыбаясь, как он всегда это делал, что магия Армана важна для помощи раненым солдатам, а не пышущей здоровьем королеве, учитывая, что она и так успешно рожала несколько раз подряд.

— Попробуйте задержать дыхание. Вдруг поможет!

Матильде Фландрской кажется, что этот Вульфрик Не-вспомнить-как-его-там-дальше начинает бледнеть и таять в какой-то дымке. Зачем Гийом приставил к ней сегодня предсказателя одного из маноров достопамятного Брихтрика? Этот волшебник даже руки очищающей магией не обработал, Арман бы так никогда не!.. И этот чародей сделал вид, что не понял ее, когда она у него осведомилась о целебных зельях. Но как же ей сейчас больно. Как!.. Вероятно, ее нормандский завоеватель узнал, что в прошлом году она как-то раз посмела утешить его кузена наедине. Тот ведь тяжело переживал смерть жены и детей на пожаре, винил себя, думая, что мог бы их спасти, окажись он дома, а не за проливом, у Гастингса?..

* * *

Сильные, но бережные, хорошо знакомые ей руки невесомо касаются черных вихров ребенка, заботливо укрывают покрывалом до самой шейки крошечного и белокожего до бледности младенца с ручками и ножками, лишенными фамильной долготы, свойственной королю. Дитя спит рядом с ней на ложе. Удобном!

— Ты будешь королем. Да, малыш, очень-очень великим. Обещаю тебе это.

Голос Армана? Значит, он все-таки успел прийти, спас! Ее и очередного сына. Королева вздыхает. Легко. Почти счастливо. Чувствует: ее косы и тело чисты, а боли нет. Совсем. Как же это волшебно! А что касается души… Неужели она, королева, страшно сказать, позавидовала самым обыкновенным служанкам, у которых были столь мечтательные лица, когда жена Армана погибла, а он искал грешного тепла в их обществе? Неужели он догадался, что она, верная своему мужу, добавила купленное у заезжей ведьмы зелье внезапной страсти в бокал ему, аптекарю, которого очень высоко ценит?

— У него трое старших братьев.

В серых глазах Армана нежность. Правда, не к ней. Так он смотрит сейчас на ее сына. Так смотрел раньше на детей, подаренных ему женой.

— Ну и что? Думаю, в мире достаточно людей, которым нужен правитель. Мудрый и милосердный.

Королева Матильда отводит взгляд. Старательно делает вид, что рассматривает новорожденного. Ребенок открывает глазки. Интересно… У него они серые. Или это ей кажется из-за отблеска зажженных свечей? Но муж-то кареглаз. И она. А плотно занавешенные чем-то окна не пропускают дневной свет. Или сейчас и не день вовсе?

— Я… Долго спала?

Арман кивает.

— Скоро утренняя месса. Мы победили мятежников, а ты проспала весь вечер и почти целую ночь. Супруга шерифа Хью⁽²⁾ рвалась позвать священника, чтобы крестить ребенка побыстрее на случай его кончины, но я немного поколдовал над ее памятью, и она перестала настаивать. Этому маленькому принцу пока рано в рай, не так ли?

Матильда кивает тоже. Думает о том, какими будут черты лица ее четвертого малыша, когда он подрастет. Что с широким лбом Вильгельма? Что — с ее фамильным изяществом? А как быть с?..

* * *

Она смотрит, как мужчина в дорожном плаще, каких не носят саксы или норманны, щекочет ребенка в дорогих пеленах, касаясь личика и ручек пером невиданной величины, пока женщина занята другим чадом. Замечает, что незнакомец успевает смеяться, отдавать приказы слугам и отдергивать длинное белоснежное перо в тот самый момент, когда младенец хочет попробовать занятную игрушку на вкус. Ой. Да это же… Такие перышки ей знакомы!

— Куда путь держите, господин?

Арман вскакивает с места, невербально поднимая невидимый щит между незнакомкой и теми, за кого он в ответе. Почти летний, теплый ветерок дует не в ее сторону. Хорошо. Значит, он, аптекарь, способен выиграть немного времени: ему уже ясно, кто эта бледная красавица в крестьянской одеже, а вот она пока не знает, кем является он.

— Дальше, на юг. А ты не боишься странствовать одна?

Незнакомка обнажает в улыбке свои клыки. Разумеется, острые. Чрезвычайно. Между нею и путниками, которые остановились перекусить и дать отдых лошадям, расстояние не слишком уж велико, а дорога тиха и безлюдна.

— Нет, что вы, господин. Простите, а… Откуда у вас такое красивое перо?

— Там, откуда я прибыл, мой отец держит крупную дичь, которая щеголяет этим оперением.

Почему ей это интересно? Зубы заговаривать надумала? Арман ощущает перемену в направлении ветра. Нет, не для того кузен Гийом отправил его в почетную ссылку в качестве наставника самого младшего принца, чтобы вот так, в пути, какая-то молоденькая вампирша пообедала на солнышке!..

Но девушка, едва почуяв его, меняется в лице. Она теперь не просто улыбчива, что там! В ее глазах удивление сливается воедино с непонятным ему почтительнейшим восторгом, а тонкие пальцы ее взлетают к вороту и вынимают из-за него зеленый кусок стекла хорошо знакомой Арману формы.

— Господин, моя бабушка говорила, что давным-давно в нашей деревне упал с небес ангел мщения, окруженный белыми птицами с перьями, которые похожи на это. У ангела был короткий скипетр, тот не выдержал падения и дал трещину, но ангелу смогли помочь и починили…

Арман слышит, что кормилица пораженно ахает у него за спиной. Замечает краем глаза, как делюминатор выныривает из его вещей и летит, а зеленый осколок рвет бечеву на шее незнакомой ему девушки, чтобы тоже пуститься в полет. Навстречу! Один из тысяч солнечных лучей вспыхивает и застревает внутри колбы, украшенной серебром. Целой после множества лет. Но ведь такая магия едва ли возможна! Молодая вампирша тоже удивлена⁽³⁾. Кажется. Но угрозой от нее не веет. Совсем. Арман улыбается, беря перо одного из отцовских павлинов под мышку.

— Да, я потомок того ангела и аптекарь короля. А кто ты?

Бледная девушка улыбается шире.

— Мой отец гончар Анри, господин. Если по-вашему его назвать.

1) Средневековые роды в Англии могли предполагать лавку, напоминавшую по форме букву Y, называвшуюся франкоязычными людьми игреком, то есть «и греческим», что восходит к римской традицию наименования данной буквы, нужной для графической фиксации звука, который существовал в греческом, а не в латыни. Роды на лавке были организованы в сидячей позе. За спиной у роженицы вставала ее родственница/помощница повитухи, чтобы поддерживать.

Вернуться к тексту

2) Шерифом Селби в 1068 году правда был человек по имени Хью.

Вернуться к тексту

3) Заклинание починки сломанных предметов (репаро) примерно до 1754 года не существовало, так что произошедшее с делюминатором Армана он и незнакомка вполне могли воспринять с огромным удивлением.

Вернуться к тексту

— Мамилий! Он ведь там, на астрономической башне, но башня почти цела, он жив, я знаю, он точно жив! Да пустите же вы меня, болваны, а то я вас!..

Его младший сын выкрикивал что-то еще. Бедный мальчик! Барон отвернулся. Но разве мог он трусливо заткнуть уши, чтобы не слышать, как Драко пытался вырваться из рук королевских телохранителей?

Сегодня же, не сходя с места, и еще вечером, чтоб уж наверняка, именно так и тогда его в одночасье ставший единственным сын грозил наложить страшные проклятия на семьи этих несчастных вплоть до некоего колена, если они посмеют ослушаться, но люди Бесс держали младшего из их с королевой мальчишек по-прежнему крепко, отвечали на крики своего подопечного кратко, с почтительной вежливостью… и смотрели прямо перед собой. Туда, где догорал замок его отца.

В парке уже не пахло гарью, спасибо развеивающим чарам. Павлины, шустрые такие, вернулись из деревни — вон, ходят по дорожкам, то и дело крыльями хлопают, у фонтана красуются. А горячие закуски успели остыть не полностью, спасибо магии и мастерству домашних поваров. И дворцовых. Королева могла быть очень щедрой, когда этого хотела.

Барон Люциус медленно, стараясь не пролить ни капли на праздничную скатерть, добавил себе еще немного вина в кубок. У барона тряслись руки, хотя раньше никогда!.. Может, это вдруг, так вот нежданно-негаданно пришла к нему старость? Подкралась да и прыгнула, вонзила в душу и сердце когти. Она может. Хотя не все готовы признать, что у него, Люциуса Уилтширского, есть душа. Он уж молчит о наличии такого пустячка, которым считают при дворе сердце. Все-таки влияние, деньги…

Ох, а сколько теперь будет нужно потратить этого самого влияния, магических сил и звонкой монеты, чтобы отстроиться, подумать жутко. И это он еще не видел прожектов гениев от архитектуры всех мастей… Барон усмехнулся, наливая себе еще выпить. Руки у него по-прежнему немного, едва заметно подрагивали. Хм. Архитекторы.

Что доморощенные, что заграничные мастера почему-то нередко думали, что богатый заказчик не взялся бы со всей дотошностью считать деньги, раз у него их много. Это ведь не очень-то солидно и даже мелочно, а? Плевать он, Люциус, хотел на такую солидность.

Но всему свое время: сначала похороны и свадьба, потом хозяйственные постройки, а то урожай пропадет, с восстановлением главного здания манора и подождать можно. Никуда оно не денется, восстановление это. В отличие от свадьбы и похорон.

— Люциус, мы сочувствуем твоей утрате, и не оставим твою семью в минуту горя, но брак Седрика Молчаливого и китайской принцессы, как ты сам отлично понимаешь… Дело не терпит отлагательств.

Елизавета. Его Бесси. Она подошла к нему, шурша тяжелыми юбками наряда, который был выбран так тщательно ради праздника, и теперь стояла так близко… У него за спиной. Почти касаясь правого рукава Люциуса своим, только левым. Жемчуга и ленты, тронутые копотью. Бесс, почему жизнь так жестока? Нет, он не спросил бы у нее ничего подобного.

Но кто мог подумать, что ни его старший сын, прозванный Молчаливым, ни остальные двенадцать сыновей, все, кроме самого младшего, тринадцатого, не переживут сегодняшнего дня? Кто бы мог предсказать эдакую мерзость?!

Барон пролил вино на скатерть, наполняя кубок в третий раз, и обернулся к своей правительнице. К своей жене, тайный брак с которой… Он должен был старательно поблагодарить ее за участие, что и сделал. А потом он должен бы развеять опасения королевы по поводу союза с китайскими магами, который теперь мог растаять, даже не успев толком начать крепнуть и расти.

— Ваше величество, если мой теперь ставший единственным наследник и пользовался раньше известной долей возможности… Если Драко вел себя чересчур… вольно, моя королева, это ни в коей мере не делает его кем-то, кто не является Малфоем. Малфои верны вашему величеству и никогда не отказываются от чести служить короне.

При условии, что оказанная честь совпадает с их собственными интересами, конечно, так как Малфои верны в первую очередь самим себе, хотя так он говорить не стал: и у попорченных огнем стен живой изгороди могли быть уши, да и с Бесси он был знаком не первый год.

Они с королевой Англии если и не занимались окклюменцией и легилименцией каждый день, так понимали друг друга с полуслова, а то и вовсе без слов просто по той причине, что были давно женаты… или потому что характеры их и устремления были во многом так схожи? Какая разница.

Рыдать на его плече об их детях и внуках Бесс будет ночью, и не в присутствии других магов, маглов ли, а сейчас королева одарит его кивком. Милостивым и быстрым. Вот, уже одарила. И улыбка ее стала немного теплее. Менее официальной.

— Рада слышать, Люциус. Будь добр, передай Драко, что свадьба состоится сегодня же, как и планировалось. Мы сами поговорим с дочерью твоего грейнджера⁽¹⁾ и нашей заморской гостьей, прекрасной невестой, которая сегодня войдет в твою семью и станет ее частью во благо ее родного Китая, равно как и во благо семьи отца ее, нашего венценосного брата, который там правит, и во имя процветания союза прекрасной страны ее и нашей Англии. А пока мы велим своим людям отпустить жениха. Ему следует привести себя в порядок и укротить душевную боль на время торжества, которое было так вероломно прервано. Будь добр, проводи нас к своему наследнику. Мы скажем ему несколько слов, постараемся утешить. Мы понимаем, что родительская утрата не может быть вырвана из сердца с жестокой поспешностью, но благо Англии требует стойкости. Твой сын поймет нас, мы уверены в этом.

— Да, ваше величество. Прошу.

Люциус с готовностью предложил ей свой локоть. Елизавета нашла в нем опору. Всегда находила.

* * *

Китаянка была восхитительна. Изящная, молодая, похожая на статуэтку тонкой работы, она почти падала, изнемогая под весом свадебного платья, разубранного золотым шитьем и драгоценными камнями впечатляющей величины, почти падала — но продолжала стойко улыбаться, скромно потупив глаза, и шла вперед, и спина ее была прямой, и весь ее вид, весь, от макушки до кончиков баснословно дорогой обуви не дарил зевак возможностью посплетничать о том, было ли ей трудно. Переехать ли навсегда в чужие края, продолжить ли венчаться, но уже с другим, ибо она принцесса, а принцессы не принадлежали одним лишь себе. Никогда. Но только ли принцессы?!

…Гермиона бросала цветы под ноги заморской девушке и ее мужу. Осыпала Драко и его молодую супругу зерном. Второй раз венчание прошло со всевозможным успехом, на какой только было разумно рассчитывать. Седрик Молчаливый еще не успел толком остыть после того, что устроили противники Ее Величества в маноре господина Люциуса. Боже, Боже, даруй молодым счастья!

Сегодня Гермиона молилась жарче, чем в тот день, когда на огород при флигеле ее отца, прямо на капустные грядки, где она обирала с растений гусениц, аппарировал младший сын господина барона… Он ведь всегда любил так перемещаться по отцовским владениям — те позволяли магам эту вольность, если в их жилах текла кровь потомков Армана Малфоя. Боже, пусть тот из потомков этого чародея, который сейчас был самым младшим из его потомков, перестанет быть таким в ближайшее время, Господи, пусть у Драко и жены его будет много-много замечательных ребятишек!

Гермиона бросала зерно и цветы с непрекращающимся усердием. О, как аккуратно Драко Малфой ступил на землю между ее, Гермионы, образцовыми грядками! Он не помял ни единого капустного листа в тот день. Впрочем, он всегда был таким. Аккуратным. Когда это было нужно, а в других ситуациях он позволял себе!..

О, как сияли восторгом его глаза, как он подхватил на руки их мальчика, а потом обнял ее, Гермиону, как восторженно, как искренне он сказал, что его отец не возразил против того, чтобы Драко все-таки женился на ней, дочери грейнджера, матери одного из его, барона, внуков, Мамилий же такой славный мальчик, Гермиона мила, да и полезных невест Драко его отец-барон что-то не подыскал, а сын он барону младший при таком-то количестве потомков, женатых куда выгоднее, так почему бы… Господи, пусть все они будут счастливы, и хозяин, который так щедр к ее, Гермионы, семье, и сын его единственный, и жена этого сына, и королева. Особенно — королева, да продлятся ее дни! Зерно не заканчивалось. Цветов у Гермионы в руках тоже было предостаточно.

* * *

Свадебный пир в парке шел своим чередом. Наспех залеченные с помощью волшебных зелий рваные раны на стволах деревьев затягивались быстро, пусть и немного криво они зарастали. Ах, потом каждую из них можно было бы залечить по всем правилам.

Жена милорда Драко всемилостивейше заверила Гермиону, что была готова проследить за этой процедурой, беря пластик дорогущего заморского фрукта с блюда, украшенного гербом ее, госпожи Чанг, новой семьи. Герб дома Малфоев… Как хорошо он был знаком Гермионе!

А не так давно теперь уже благополучно женатый Драко со всей любезностью сам, без помощи слуг резал этот душистый, желтый плод⁽²⁾ на кружочки, чтобы угостить супругу. Гермиона стояла рядом, почтительно держась в тени. Опиралась в поисках поддержки на один из вековых дубов, своих любимцев, и смотрела, смотрела во все глаза на то, как ловко Драко расправляется с этим, как же его, ну… бананом? Какая разница!

Где-то рядом засмеялся ребенок кого-то из крестьян. Гермиона вздрогнула. Если бы она и Драко не поощряли любознательность сына, то их мальчику не пришло бы в голову просить разрешения на то, чтобы посмотреть на дядину свадьбу в телескоп, забравшись на самую высокую башню дедушкиного замка, и тогда сейчас Мамилий!.. Но все хорошо. Праздник. Ей было нужно, просто необходимо улыбаться.

Господин барон сам разрешил крестьянам, тем, кто обрабатывал его землю, прийти к воротам парка с женами и детьми, чтобы посмотреть на праздник. Им и угощение приготовили… Ком в горле не дал Гермионе нормально вдохнуть хотя бы немного воздуха. Ай, это соринка в глаз попала, ничего, что вы, леди Малфой. Еще бананов? Гермиона поспешила отвернуться от хозяйки под предлогом того, что ей бы уточнить что-то у работников кухни в связи с тем, не пора ли нести сюда, в парк свадебные пироги, ах, миледи, она дочь управляющего и не отвечает за еду в маноре, но такой праздник, такое торжество!..

Гермиона не бежала, но шла быстрым шагом по аллеям парка. Прочь, прочь от всех, кто сейчас поздравлял молодых! Разумеется, после смерти официальной супруги господина Люциуса старшей леди манора должна была бы стать жена его сына. Но… Господи, пусть леди Малфой никогда не узнает горя утраты, теряя малышей, которых подарит своему дорогому супругу, Драко Малфою, будущему барону всея Уилтшира! Гермиона прибавила шагу. Слезы, такие крупные, горькие катились по ее щекам. Гермиона торопилась… Куда? На поляну за отцовским флигелем, окруженную деревьями, которые оставили живописности ради и просто на дрова, конечно. Господин барон был щедр. Гермиона побежала.

Там, на той полянке, ей всегда было уютно и спокойно. Туда она приходила немного отдохнуть от работы по дому и саду. Там впервые поцеловал ее милорд Драко, целомудренно, в лоб, и протянул ей серебряную монету, желая поблагодарить за услугу: она, Гермиона, вынула у него из правого глаза ресницу, которая причиняла хозяйскому сыну жгучую боль. Господи, вот же поваленное дерево, на которое она велела Драко сесть в тот день!

А четыре года спустя уже он усадил ее на это самое бревно, опустился на одно колено перед нею, наряженною в дорогое платье по восточной моде, пусть не китайской, ах, что это было… Он попросил ее руки. Официально. Одетый в церемониальные доспехи, которые так хорошо, так щедро освещало в тот день солнце, просачиваясь лучами сквозь листву, и Мамилий дернул своего папу за плащ из очень зеленой и очень дорогой материи, и спросил о телескопе, а Драко не стал возражать и!..

Гермиона опустилась на поваленное дерево. Слезы душили ее. Она закрыла лицо руками. Она хотела и не могла забыть, как началась было свадьба милорда Седрика и китайской принцессы. Она хотела забыть о взрыве. О записке, что рассыпалась у господина барона в руках ядовито-красными искрами, но сначала тот успел прочесть, что это, всё это ему за ветер и брандеры⁽³⁾ той поры, когда армада испанцев, хвастливо называемая непобедимой… За одним из дубов кто-то чихнул. Гермиона отняла ладони от лица. На нее сквозь пелену слез глядел и смущенно улыбался один из любимцев королевы, ну, тот… актер. Он еще сочинял пьесы на радость Ее Величеству. Уильям Шекспир, кажется?..

— Простите, я не хотел помешать вам, просто гулял в поисках вдохновения, а то на празднике шумно и… Кажется, я немного заблудился. Любезная, вы можете проводить меня обратно к гостям?

Гермиона улыбнулась этому бедняге, вставая с бревна. Сейчас ее наряд был хоть и праздничным, но далеко не таким роскошным, как совсем недавно. Что ж, это и к лучшему. Незачем ей было привыкать к баронской роскоши. Она дочь грейнджера.

— Милорд, я охотно помогу вам. Следуйте за мной, пожалуйста. Здесь недалеко.

1) Грейнджер — это управляющий манора, так их в Англии называли и в некоторых случаях называют в наши дни.

Вернуться к тексту

2) Бананы правда появились в Англии во время Тюдоров. Стоили они тогда очень дорого.

Вернуться к тексту

3) Брандеры — корабли со взрывчаткой и горючим, их поджигали и успешно направляли на испанские суда англичане в 1588 году. Взрыв по сюжету состоялся, потому как автор фанфика предполагает, что испанцы могли не оценить положительно вклад Люциуса Малфоя в победу Англии над испанским флотом.

Вернуться к тексту

— Я поговорю с ними сам. Это мои люди.

— Конечно.

Чарльз Нотт⁽¹⁾ кивнул. Вот и хорошо. Ссориться со священником Люциус не хотел: и грех это, и каждый союзник на счету. Дело дрянь. Эх, давно ли, в марте, под началом этого самого Нотта простые люди Вустершира сочинили декларацию, говоря, что не по нраву им жестокость королевских солдат? И толку? Что молодчики короны, что парламентские церемониться ни с кем не хотели. Чешир вон тоже думал не принимать ни ту, ни другую сторону в сорок втором. Чем дело кончилось? То-то и оно. А сейчас на дворе уже сорок пятый, и конца-края не видно истории военной⁽²⁾.

Н-да… Хоть погода выдалась теплая, и то счастье. Май. Полями бы ему своими заниматься и огородами, а не войной этой ненасытной!.. Да только куда от нее денешься? И двор перед домом уже заполонили крестьяне, сам прийти велел, самому и говорить с ними.

Что? Темные мужики с дубьем они разве? О, Люциус Малфой прекрасно знал: такого мнения о его и своих работниках придерживались многие. До войны. Да и сейчас… Высокомерные идиоты. Удивлялись еще и брызгали слюной, икая через раз от страха, когда простой люд принялся требовать отмены копигольда то здесь, то там, взяв в руки цепы да горбуши. Но вот у него в маноре подобной ерундой не страдал отчего-то никто. Почему? А ноги о людей вытирать не надо, они и бунтовать не захотят. Простая, очевиднейшая истина. Люциус давно понял: именно такие сложнее и медленнее прочих осознавали равно маги и маглы, если не любили работать и думать.

Люциус поглядел на сыновей. Коснулся волшебной палочкой своего горла, собираясь произнести нужное слово на латыни. Творить экспериментальное заклинание громкости невербально не имело смысла: поберечь бы силы, они ему еще могли пригодиться. Очень скоро, если Артур не ошибся, когда прибыл вчера ночью, загнав трех лошадей, и рассказал, что незваные гости вот-вот нагрянут сюда!..

— Сонорус. Жители манора, я собрал вас, потому что враг скоро будет здесь. Артур?..

Младший сын понятливо кивнул, наколдовывая огромную карту в воздухе.

— Вот наш манор. Отсюда наступают кавалеры. А круглоголовые⁽³⁾ там, верно говорю, оранжевые кушаки на их офицерье. Я видел, как они ужинали.

Люциус поблагодарил младшего кивком и шагнул к только что созданной карте, обращаясь к своим крестьянам.

— Как известно, первые убивают, грабят и насилуют именем Всевышнего и короля. Вторые творят то же самое, хотя ссылаются на волю Бога и парламент. Но я не позволю им хозяйничать на землях манора! Кто со мной?

* * *

— Отец, ты… Ты не охотишься на людей!

Шаг. Родной дом отпылал свое у него за спиной, а уродливые следы от серебряных пуль уже не болели. Разве только смерти старших сыновей и единственной дочери, его маленькой принцессы, сдавливали сердце.

— Но сейчас передо мной не человек, а тварь. Подлая и жадная.

Что Люциус Малфой делал с мышами, например, попадись они ему, когда хотели позариться на колосья, напоминать было излишне. Судя по тому, как Артур изменился в лице, не чувствуя себя героем, способным одолеть чудище. Совсем.

— Папа!.. Нет. Не надо!

Младший отступал и оступался под дождем, ежился, вздрагивал всем телом, падал в лужи, вскакивал, снова пытался скрыться. Уползти прямо так, наплевав с перепугу на анимагию!.. И скулил хуже побитой собаки, размазывая по лицу сопли вперемешку с кровью.

Да, он укусил это ничтожество пару раз в припадке вполне оправданного гнева, но вот убивать… Люциус выплюнул его кровь, и та почти моментально смешалась с грязью и дождевой водой. Ливень усилился.

— Ты мне не сын. Проваливай.

— Мама! Мама, скажи ему!!!

Жена вырвала подол своего платья из рук Артура. Глаза ее были сухи.

— Я тебя не знаю. Уходи.

Странное дело: когда ее выдали за Люциуса Малфоя, она вдруг начала понимать, что колдуны с волшебными палочками и кровожадные вампиры — не ложь, а часть мира ее супруга. Часть его самого, вывернутая наизнанку в сказках. Как давно это было!

Дождь не заканчивался. Чужак, продавший их всех сразу двум армиям и подливший сонного зелья отцу и братьям перед битвой, уходил, спотыкаясь. Плача.

А муж продолжал говорить на языке своих предков, которому некогда учил и ее, но смысл примерно трети слов ускользал всё равно. Или супруг щадил, не рассказывая, что фамильная магия вполне могла не только защищать, но и?..

Она разобрала что-то о рыжине, подарке королевы, любившей деда ее супруга, тоже Люциуса. И еще слова — о нищих и многочисленных потомках Артура, которые обязательно должны были появиться на свет. Дети от горячо любимой женщины. Чтобы трудился он в поте лица, но не становился богаче, как бы усерден ни был, и чувствовал чтоб: виноват! И видел чтобы, как умирают с голоду его дети один за другим в страшных муках. Все, кроме самой младшей дочери.

— Я… Куплю немного земли на юге, там есть деревня, возле которой водятся крупные выдры.

Она увидела, как по щекам ее Люциуса сильнее заструился дождь, и мягко коснулась его рук своими.

— Зачем?

— Артур мог бы охотиться на них и продавать шкуры. Да и зимой ему самому, жене ли с детьми шубы не повредят.

1) Чарльз Нотт правда существовал и был одним из лидеров клабменов, которые зачастую были вооружены сельскохозяйственным инвентарем. Их предводителями нередко выступали священники, а в некоторых случаях клабменов возглавляли джентри, на чьих землях они жили и работали.

Вернуться к тексту

2) Гражданская война в Англии XVII века началась 22 августа 1642 года. Чешир пытался остаться нейтральной стороной, но не вышло. В мае и июне 1645 года волнения клабменов докатились до Уилтшира, Дорсета и Сомерсета.

Вернуться к тексту

3) Круглоголовые — сторонники парламента. Кавалеры — монархисты. Клабмены — крестьяне, которые выступали против тех и других, потому что враждовавшие стороны насиловали их жен и дочерей, отбирали урожай, сжигали дома, кроме того, крестьянским мужчинам не нравилось, что их самих унижали и запугивали, а еще насильно забирали из родных деревень в качестве солдат.

Вернуться к тексту

— Спасибо!

— Ерунда, Грейнджер. Ты пей-пей, а то скоро так позеленеешь, что налетит кто ненароком, толкнет, уронит еще, не заметив на фоне моих фамильных шелковых обоев ручной работы, которые сейчас крайне старательно вышаркивает твоя спина… Кстати, милое платье. Хорошо подчеркивает грудь с животом, но не смотрится при этом глупо и вульгарно. Сама выбирала или подсказал кто?

Она привычно отмахнулась от слов Драко, набрасываясь на кубок с имбирным отваром, изготовленным по не менее фамильному, чем обои, рецепту. Хоть бы мантикора какая съела Малфоев! Всех. Почему, зачем беременности от мужчин этой семейки были просто обязаны проходить вот так?!

Как ей рассказала Нарцисса еще в начале января, то было проклятие: давным-давно Малфоя номер раз угораздило не поделить что-то ценное с кем-то еще, и этот кто-то решил, что месть его примет вот такую форму, предполагая, что страдания любимых жен будут вызывать у мужей если не приступы вины (Малфоев и душевные метания ради любви Гермиона считала плохо совместимыми понятиями даже в рамках пошлого анекдота), так вполне реальные страдания мужьям родовое проклятие гарантирует. Каким образом? Ну…

Прекрасная половина, тихо зверея раз за разом из-за тошноты, вполне могла проесть плешь своему благоверному, если не буквально, так хотя бы… А вот в эту версию развития событий Гермиона верила со все разрастающимся пылом злости той, которая уже почти целых восемь месяцев подряд!..

Гермиона пила спасительный отвар большими глотками. Дражайший супруг принес его ей, пока она кивала, улыбалась, говорила о заокеанской газировке, привезенной маглами в Англию сто пять лет тому назад, и мучилась от приступа жутчайшей тошноты. Уже семнадцатого на этой неделе! А ведь сегодня, о ужас, только среда.

О, сказать по правде, Гермиона была готова податься в некромантки, совершить прорыв в исследованиях по наращиванию возможностей маховиков времени, или!.. Она бы сейчас и не на такое дала согласие, лишь бы только получить возможность смачно плюнуть в рожу той странной личности, которая некогда пустила слух, мол, на поздних сроках беременности не тошнит.

Отвар глотался успешно. И тоже — привычно. Гермиона прислушалась к своим ощущениям. Мерзкая, выматывающая тошнота, которая не давала ей нормально жить и работать, будто съежилась, поджала хвост и… оставила ее в покое.

Драко Малфой предложил ей стул, трансфигурировав эту радость из кубка, который она успешно опустошила. Ах, какой заботливый у нее муж. Смешно. Муж! Воспоминание о разговоре, в результате которого она согласилась стать его женой, услужливо отпихнуло мысли о распроклятой тошноте, выходя на первый план. Что так?

Гермиона быстро, кратко поблагодарила мужа, усаживаясь поудобнее. Вероятно, тот самый разговор она так отчетливо вспомнила именно сейчас, потому что в гостиную, тяжело, с видимым усилием опираясь на трость, разумеется, столь же фамильную, как эти распрекрасные обои и потрясающий отвар…

В общем, опираясь на свою драгоценную палку с набалдашником в виде змеи, только что изволил присоединиться ко всем присутствующим некто, с кем довелось в свое время беседовать о прессе, большой политике и не менее больших деньгах, а в итоге она, Гермиона Грейнджер-Уизли, и понять не успела, как попалась. Влипла!

Ей до сих пор нет-нет да и казалось, что ее фотографии с его сыном Люциус Малфой если и не отправил сам в редакцию «Таймс», так сделал все возможное и невозможное, чтобы снимки с новогоднего министерского бала уже к утру второго января сего года увидел мир. Магловский.

Гермиона от души оскалилась, приветствуя дорогого свекра, когда он прошествовал мимо нее с королевской, никак не меньше, величавостью, не забыв прихватить кубок праздничной газировки с подноса у одного из официантов. Люциус Малфой замер на секундочку прямо перед нею, поздоровался, желая ей и ее ребенку всех благ, выразил надежду, что госпожа министр благополучно разрешится от бремени совсем скоро, а в Министерстве магии на завтрашнем заседании по поводу торговых соглашений и она, и он, глава уважаемой семьи Малфоев, бесспорно смогут найти общий язык касательно… и тому подобное, и так далее в том же духе. Нет, Гермиона правда не хотела бы расплескать по его мантии кока-колу⁽¹⁾. Придушить Люциуса на месте она тоже не рвалась, хотя едва дышала, копя силы и предчувствуя новую атаку тошноты!

Нет, убийство при большом скоплении людей и прочих разумных существ, получивших изрядное количество прав и свобод не без деятельного участия Гермионы… Разумеется, такое развитие событий на этом празднике — совсем не вариант. Скончайся Люциус ее, Гермионы Грейнджер-Уизли, стараниями на мероприятии в честь очередного юбилея британского старта продаж американского безалкогольного напитка, придуманного маглами, да еще умри он вот так в присутствии огромного количества представителей магической прессы равно местной и не только, включая незабвенную мисс Скитер… Ну уж нет.

Не для того госпожа министр потратила столько сил и здоровья, чтобы в одночасье разрушить всё, над чем так усердно трудилась. Изо дня в день, из года в год. Конечно, Малфои тоже старались. Как бы ей ни хотелось уличить их в чем-то мерзком, они правда были очень полезны экономике страны, как ее магической, так и, да, магловской составляющей. Поддерживая инициативы Гермионы и выдвигая свои; тихо, незаметно отстраняя от власти чересчур консервативных или, напротив, слишком далеких от реалистичного, хладнокровного подхода ко всему и вся оппонентов-романтиков, которым нечего было дать Англии, кроме пламенного романтизма.

О, Гермиона была готова признать: Малфои были ее союзниками, хладнокровными — почище рептилий с их герба. Они с ней прекрасно дополняли друг друга, смогли превратиться в неплохую… команду? Не то чтобы совсем бездарную, как сдержанно похвалил себя, сына и ее, Гермиону, Люциус Малфой на последнем совещании в узком кругу на прошлой неделе. Тогда они втроем заперлись в ее кабинете и обсуждали предварительный вариант одного законопроекта, на который Гермиона возлагала большие надежды.

А давно ли у нее не было ничего, кроме смехотворно крошечной зарплаты и никому из влиятельных лиц в магическом мире Англии по большому счету не интересных, пусть и жизненно важных проектов, которыми она так отчаянно, на голом энтузиазме занималась в Отделе по контролю над популяциями магических существ, мечтая помочь домовым эльфам и не им одним? Но все изменилось. Правда? Еще бы.

Гермиона помнила всю полноту горечи своего отчаяния, когда наконец-то осознала со всей ясностью: ни орден Мерлина какой угодно степени, ни «статус лучшей подруги самого Гарри Поттера» (о, как она возненавидела эту формулировку из «Ведьмополитена», кто бы знал, впрочем, Гермиона не удивилась бы, если б услышала, что все Малфои, включая Асторию, в курсе) не стоил ничего в мире колдунов и ведьм, если заходила речь о реформах, которые она предлагала, пока даже тот, кто любил ее и кому она отвечала взаимностью, пока он, ее Рон, милый, славный Рон, полагал само собой разумеющейся нормой придачу родственника-бухгалтера остракизму, раз тот магл.

Гермиона уж молчала о том, как именно ее благоверный собрался получить права на вождение автомобиля и какие суеверия на тему бракосочетания с маглами принимал за чистую монету… но был не то чтобы против жениться на ней, дочери самых настоящих маглов, раз такая женитьба способствовала невырождению. Ах да, и он ведь любил ее. Правда, ни во имя любви, ни из вежливости тем миром, в котором Гермиона безвылазно жила до одиннадцати лет, интересоваться Рон сильнее не захотел. Почему-то.

Мерлин побери, да когда она говорила с Люциусом Малфоем по поводу тех фотографий, напечатанных в «Таймс», и прилагавшейся к ним статьи, в которой утверждалось, что она, Гермиона, присутствовала на празднике со своим женихом, Д. Л. Малфоем… Она уже знала, что опровергать «досадную опечатку» никто не будет. Ни она сама, ни Малфои.

Улыбка отца одного из ее мужей вспомнилась ей теперь со всей отчетливостью. Как и его слова, которые он произнес в тот день, рассматривая свежий выпуск такой солидной, такой нежелтопрессовой газеты магловского мира.

— Госпожа министр, ведь нельзя приложить всю читательскую аудиторию «Таймс» обливиэйтом, сами понимаете. Или вы хотели бы?.. Кажется, Драко упоминал: вы некогда были одной из лучших учениц Локхарта и обожали его книги. О, не возражайте. Все мы любим контролировать ситуацию. В том или другом ключе. Мне-то можно признаться в такой слабости. Это же так… по-малфоевски, моя дорогая. К вашему сведению: Локхарт — наш дальний родственник. Забавно, не находите?

Гермиона помнила, как ничего не сказала в ответ. Помнила, как Люциус Малфой продолжил свою речь о перспективах и делах. Помнила, как безжалостно ярко сияло зимнее солнце, пока он смотрел на нее со спокойной насмешливостью, сидя на заснеженных качелях, что на заднем дворе дома ее родителей. Прямая спина. Добротная мантия на меху — из лучших шкурок соболей, какие только можно купить.

— Полагаю, мы с вами поняли друг друга, госпожа министр. Значит, вы не будете возражать слишком активно, если я предложу вам узаконить, скажем так, статус ваших союзнических отношений с моим сыном, о которых сказано в этой публикации. Разумеется, ваш брак с мистером Уизли это не затронет ни в коей мере: по магловским законам вы еще не вышли замуж ни за кого вообще, а волшебное сообщество и его среднестатистический уровень владения информацией, которая не имеет отношения к колдовству… Сами понимаете.

Гермиона понимала. В том числе и то, что Малфои до сих пор не потребовали от нее ничего действительно стоящего в обмен на финансирование ее первой кампании, хотя могли бы. Не то чтобы она каждое утро просыпалась в холодном поту, ожидая, когда и что они попросят в обмен на клад, так удачно пущенный на предвыборные расходы.

Она понимала, что не хочет коротать остаток жизни, болея чем-то жутким подобно Нобби Личу, который не поладил с Малфоями. Она понимала, что ей придется заплатить сполна за шкатулку с драгоценностями, «совершенно случайно» найденную ей вот здесь, когда она помогала матери с цветами и кустарниками однажды весной… Гермиона понимала все это прекрасно. И задолго до того памятного разговора, когда стояла у качелей по щиколотку в таком пушистом, таком белоснежном снегу, выпавшем накануне, всё так, но…

Она была морально не готова к тому, что именно потребуют от нее Малфои. Разумеется, не считая юридического оформления союза. Что ж… Им был нужен наследник их движимого и недвижимого имущества: Астория — это шикарное приданое из древних артефактов, но сама-то бедняжка оказалась слишком слаба здоровьем и который год подряд не радовала семью мужа в плане детского вопроса.

— Понимаете, Драко чересчур снисходителен. Он говорит моей невестке, сколь пылко и верно ее любит, раз даже согласен на отсутствие детей как таковых, а она достаточно глупа, чтобы верить его словам, но… Мы же с вами взрослые люди, госпожа министр. И вы-то куда умнее, чем эта милая молодая женщина.

— Существуют разные методы, например, экстракорпоральное оплодотво…

— Моему сыну отчего-то симпатичны вы, госпожа министр. Кто я такой, чтобы отказать своему наследнику в удовлетворении подобного интереса? О, прошу, вот только не надо так пучить глазки. Один из моих предков, в честь которого мне дали имя, сватался, прошу заметить, результативно, к Елизавете Первой, которая правила так успешно, так блестяще не без его содействия… А в ней магии было поменьше, чем в вас.

Она глотала ртом воздух, как-то вдруг сделавшийся ледяным. Она желала и не имела сил возразить!.. Она чувствовала, что начинает замерзать в своей пусть не самой дешевой, но далеко не такой теплой мантии, как у ее визитера. Она кое-как смогла выдавить из себя хоть каплю протеста.

— Господин Малфой, принуждение к беременности приравнивается к пыткам, и я вам гарантирую, что ООН!..

Он ничего не сказал ей в ответ. Только улыбнулся шире. На скромную церемонию бракосочетания в ЗАГСе позахолустнее его сын явился, не опоздав. А вечером того же дня Гермиона аккуратно, не просыпав ни песчинки на ковер или пол, бросила в камин уже не родительского, а их с Роном дома горсть порошка соответствующего назначения и перенеслась в Уилтшир. В спальню Малфоя. Драко Малфоя.

Она до сих пор помнила, как жадно, как голодно он поцеловал ее тогда, погасив камин, не зажигая свечи. А как заинтересованно помог ей раздеться, будто бы случайно касаясь ее полуобнаженной груди и плеч в темноте! Хотя куда вероятнее, что ей только хотелось бы так думать, а на самом деле… Ну разве могут Малфои интересоваться чем-то настолько же сильно, как властью? Вот и она так подумала.

— Ах, как хорошо, что вы когда-то посоветовали Драко проводить такой праздник ежегодно, Гермиона. Наши заокеанские гости в восторге!

Она вздрогнула, выныривая из воспоминаний. Расцвела более спокойной улыбкой и сделала подошедшей к ней Астории Малфой комплимент, утверждая, что наряд этой колдуньи очень, вот просто очень хорош.

Так выигрышно подчеркивает живот, пусть беременный лишь с виду, но об этом вслух госпожа министр сказать и не подумала бы, но платье, ах, от магловского кутюрье, весенне-летняя коллекция, да что вы говорите, Астория, вам невероятно идет, и это же способно ну просто прекрасно подчеркнуть, что теперь, после войны, семья вашего мужа готова оставить предрассудки в прошлом, это так чудесно, да, огромное спасибо, что способствуете… И так далее, и тому подобное.

Фонтан где-то там, под окнами, шипел и плевался газированным напитком вместо воды. Собираясь на выборы в первый раз, Гермиона в шутку попросила Драко Малфоя устроить нечто эдакое, если она победит. Он еще тогда фыркнул, не отрываясь от разглядывания свеженького комплекта листовок с ее портретом.

— Без проблем, только не «если», а «когда», Грейнджер. Привыкай. Кандидаты, поддержанные Малфоями, не могут проиграть. Волдеморт не считается, он был недостаточно… управляемым. Ты не такая.

Действительно. Ведь она заключила с ними сделку, желая сесть в министерское кресло. А потому… Гермиона нахмурила брови. Нет, тошнота не атаковала ее раньше положенного срока, но ребенок… Что-то было не так. Еще рано. И… Нет, она не хотела хватать за рукав Асторию Малфой, которая непонимающе хлопала ресницами!..

* * *

— Милая, ну… Не плачь, пожалуйста! У нас еще будут дети. Обещаю.

Она лежала на больничной койке в Мунго. На боку, не поворачиваясь к Рону лицом. Конечно, зачем ее первому мужу знать, что глаза ее были сухи, а плечи тряслись не от рыданий, а от смеха? Да, почти истерического.

Малфои получили то, что планировали получить, пусть и немного раньше положенного срока. Разве это не забавно, как вся ее странная, удивительная жизнь?!

Ведь сегодня, первого сентября, она родила вполне живого ребенка, хотя об этом смог узнать лишь круг лиц, в который Рон по понятным причинам не входил.

1) Мероприятие, на котором Гермиону немилосердно тошнит, представляет собой инициированное ею же за несколько лет до описываемых событий праздничное действо в связи с тем, что 31 августа 1900 года в Британии стартовали продажи кока-колы.

Вернуться к тексту