Под златом... (джен)

Ворота Винтерфелла медленно закрываются перед ней — мальчишка Сноу все же послушал старого контрабандиста и выставил ее вон. И это после того, как она вернула его к жизни, дав шанс отвоевать отчий дом и спасти сестру.

Впрочем, положа руку на сердце, ничего другого Мелисандра и не ждет. Людям вроде Джона Сноу или Станниса Баратеона неведома благодарность.

Кобыла под ней чуть взвивается на дыбы, когда створки ворот с грохотом сходятся; Мелисандра успокаивающе гладит ее по шее привычным с детства жестом — кто тогда учил ее саму, совсем кроху, успокаивать лошадей? Кузены? Или отец? — и, тронув поводья, неспешно едет на юг.

Здесь ей тепер действительно нечего делать. Пока. С тех пор, как Баратеонов не стало…

Владыка Света, Баратеонов больше нет.

Мелисандра не ожидала, что это будет так… просто. Регулярно подливать замаскированный эссоскими пряностями лунный чай дуре Селисе, отчего-то решившей, что заклинательница теней поможет ей родить сына (с такой-то рожей не то, что Р’Глор, все боги этого мира не помогли бы мужу ее захотеть), окончательно настроить Станниса против младшего брата, под весомым предлогом — не таким уж и надуманным, к слову — увести на Север, а потом, после череды неудач, убедить его сжечь единственную наследницу, какую ни есть… вот чего-чего, а того, что он все же на это согласится, Мелисандра никак не ждала. Но Станнис согласился и лишил себя жены, армии (он что, действительно рассчитывал, что после такого его люди пойдут за ним?), а потом и жизни. Он все сделал сам, своими руками загнал свой род в могилу; Мелисандре оставалось только вернуться в Ночной Дозор и разыграть перед Сноу и контрабандистом — как его там? Ах да, Сивортом — свои ужас и непонимание. И они же ей поверили… видимо, потом старик что-то нашел или понял, но это уже было неважно. Главное — она извела Баратеонов под корень. Она это сделала.

По лицу течет что-то теплое и соленое; Мелисандра не сразу понимает, что плачет. Владыка, их больше нет, нет, нет; она мечтала об этом с того самого проклятого дня, как выбежала из палатки навстречу Пикам и десятку воинов, несших отца на щитах; на ее крик «Кто?!» все отводили взгляды и бормотали, что были далеко и не видели. «Баратеон это был, миледи», — тихо сказал ей потом один из солдат. — «Этот дом проклятущий в любом бою завсегда по доспехам узнать можно. Видать, младший сынок нынешнего лорда счастья за морем попытать решил…»

Отца не стало через сутки, а она поклялась себе пеплом его погребального костра, что не будет ей покоя на том свете и этом, пока род Баратеонов не ляжет в землю целиком. Желательно заживо.

Мелисандра утирает непрошеные слезы, нащупывает на груди небольшой мешочек, от которого — до сих пор! — пахнет дымом и немного — горелой плотью, и сжимает его что есть силы, чтобы успокоиться и собраться. От Баратеонов она избавилась, но Баратеоны только начало.

Девчонка Старков, которую Мелисандра как-то встретила в Речных землях, постоянно повторяла какие-то имена — список тех, кого она хотела убить, как удалось понять. У Мелисандры тоже есть похожий список, но имен там нет — одни фамилии.

Баратеоны.

Тиреллы.

Мартеллы.

И… Таргариены, будь они прокляты.

* * *

Отец ненавидел Таргариенов.

В отряде их ненавидели все или почти все, кроме эссосцев, но отец ненавидел как-то по-особенному — так отрезанная из-за заражения рука или нога могла бы ненавидеть остальное, здоровое тело. Он лелеял свою ненависть, берег ее едва ли не сильнее огромного, дымно-черного меча в потускневших ножнах, лил в ее костер не масло даже — дикий огонь… и осторожно, даже бережно, но непреклонно растил ее в Мелисандре. Это Таргариены виноваты в том, что они таскаются по Эссосу, как стая волков, воюя за чужое дело, твердил он; это Таргариены лишили их дома и вынудили бежать сюда, за море; это Таргариены лишили трона истинного короля…

Это Таргариены изгнали Мелисандру вместе с матерью; из-за них ее мать умерла, а она оказалась в рабстве. За это Мелисандра — Мелони, тогда еще Мелони, шепнул разум — ненавидела их больше всего, хотя саму мать почти не помнила. Со временем ненависть к ним вошла в ее плоть, кровь и кости, стала ее сутью, как до этого была сутью отца — он окончательно передал ей эту ненависть в наследство.

Однако сейчас, как и несколько лет назад при встрече со Станнисом, ей придется скрыть свои истинные чувства и прийти на поклон к тому — вернее, той, которую ненавидит заранее.

Чем дальше Мелисандра едет на юг, тем противоречивее слухи о девчонке Таргариенов ее встречают: говорят, что девчонка в Дорне, что она в Просторе, в Западных землях; что она погибла, что она уже свергла предыдущую королеву и заняла столицу, что она погибла где-то над морем… С большим трудом Мелисандра выясняет правду — девчонка заключила союз с Мартеллами и Тиреллами, но проиграла, потеряв практически все, кроме драконов. Тиреллов извела нынешняя королева, Мартеллы же погубили себя сами — бастарды дома убили сначала законного лорда и его сына, а потом умудрились массово, как стая отравленных бродячих собак, передохнуть в сражении с королевским флотом. Мелисандра изо всех сил давит в себе ликование — Владыка благоволит ей, убивая ее врагов, едва она помыслит об этом, значит, ей меньше работы — и продолжает разузнавать о девчонке, пока не слышит случайно о том, что та после поражения сидит на Драконьем Камне, без армии и союзников.

Воистину, Р’глор любит пошутить. Станнис в свое время начинал оттуда же.

В детстве одна из кузин рассказывала Мелисандре сказку о прекрасном рыцаре и прекрасной принцессе. Рыцарь и принцесса любили друг друга, но злой король разлучил их и отдал принцессу замуж за чужестранца. Сказка заканчивалась печально — уродливый колдун, пособник злого короля, убивал прекрасного рыцаря, и принцесса оплакивала возлюбленного в башне среди песков.

Принцессу из той сказки звали Дейнерис, и от нее у девчонки, выходящей в сопровождении охраны и советников к Мелисандре в тронном зале Драконьего Камня, только имя.

— Ваше величество, — она старательно склоняется, изо всех сил пряча ненависть в глазах при виде алых драконов на черных полотнищах. Ложных драконов. — Служить Матери Драконов для меня — большая честь…

Служить — и службой своей довести до преисподней, о да.

— …ведь я тоже когда-то была рабыней — закованной и клейменой…

Ложь. Ее не заковывали — слишком мала она была — и не клеймили: отец нашел ее быстро. Нашел, выкупил и… удочерил, взял к себе и вырастил, как родное дитя, хоть она и не была его кровью и плотью. Возможно, был тогда где-то ее родной отец, тот, кто ее зачал, но Мелисандра не знала его и не хотела знать.

— …поротой и унижаемой…

Снова ложь. Ее не били и не унижали; тогдашний ее хозяин хотел перепродать ее в перинный дом, а товар для перинного дома уродовать шрамами от плети было ни к чему.

— …используемой и изнасилованной…

Ложь. Ложь, ложь, ложь, в каждом ее слове ложь! Неужели девчонка не способна ее разглядеть?

Девчонка не разглядывает и не хочет разглядывать. Девчонке нужны союзники после предыдущего разгрома, и девчонка слушает жадно и внимательно, не обращая внимания даже на своих советников — карлика-Ланнистера и рыхлого евнуха со знакомыми чертами лица. Слишком знакомыми чертами лица. Слушает и верит, отродье ложных драконов, не иначе как по недосмотру Владыки получившее власть над пламенем во плоти — настоящими драконами…

Будь здесь отец, он бы от души посмеялся. Если бы умел. Мелисандра даже улыбки его никогда не видела.

— Призовите Джона Сноу. Он уже сталкивался с ужасом из-за Стены и знает, как с ним бороться. Его знанием и вашими драконами Великий Иной будет повержен.

Эта тактика сработала со Станнисом, со взрослым, опытным Станнисом, с наивной девчонкой сработает тем более. Загнать ее и Сноу на Стену, заставить — мягко, ненавязчиво — воевать с Тем, Кто За Стеной, а потом, когда они выживут, уничтожить ослабевших в борьбе. Если выживут, конечно.

Мелисандру уже мутит — от красных драконов вокруг, от собственной лжи и собственной еле сдерживаемой ненависти, от неимоверной глупости девчонки, когда та, наконец, приказывает отвести гостью в покои — по очередной насмешке Р’Глора, те же самые, что она занимала при Станнисе. В комнате свежо, но не холодно, пахнет морем и какими-то пряностями; Мелисандра вздрагивает — именно так, солено и терпко, пахнет в ее смутных воспоминаниях мать — и ложится на постель. Она порядком устала, пока ехала через половину страны. Карта ей была не нужна — Вестерос она знала как свои пять пальцев.

У отца на столе всегда лежала карта королевства; где он ее раздобыл, Мелисандра не знала. Когда она подросла, он заставлял ее учить наизусть названия гор, рек и замков, а так же девизы и гербы самых разных домов — он считал, что ей это пригодится. Когда он бывал в настроении, то подолгу рассказывал ей о Долине и Штормовых землях, о Ланниспорте и Королевской Гавани, с неуловимой теплотой — о Речных землях, с едва сдерживаемым гневом — о Дорне и с какой-то обреченной тоской — о Красном Замке. «Мы вернемся, Мел», — повторял он раз за разом, как в лихорадке. — «Вернемся, и ты все увидишь сама».

Он не вернулся. Она вернулась и не увидела почти ничего, кроме Драконьего Камня и Севера.

Под окном шумит море — негромко, успокаивающе, словно мать напевала ребенку колыбельную. Мелисандре по милости Владыки редко требовался сон… но теперь она не замечает, как засыпает.

Ей снится степь близ вольного города Мира, выцветшая желтая палатка и темноглазый старик, склонившийся над истрепанной картой.

* * *

Ей приходится вернуться на Север, в Винтерфелл. Об этом в день приезда Сноу ее просит — точнее, приказывает — девчонка. «Я верю в своих драконов и благоразумие Джона Сноу, леди Мелисандра», — говорит она, сжимая ее руки в своих небольших ладонях. — «Но ваша помощь будет для нас неоценимой». Мелисандра мысленно посылает девчонке наиболее любимые проклятья отца и кузенов, но кивает и чуть улыбается: если уж отродье говорит «нас», значит, она уже согласна на любые условия, которые выставит ей Сноу, разве что поломается для порядка, чтобы сохранить гордость и достоинство.

Как будто у ее проклятого рода вообще есть гордость и достоинство.

В Винтерфелле Мелисандре не рады. Одна сестра Сноу вежливо кивает и даже улыбается — как сама Мелисандра девчонке Таргариен, но держится подальше, вторая — маленький злобный волчонок с замашками Безликой, та, которую Мелисандра встретила когда-то в Братстве Без Знамен, смотрит исподлобья и огрызается; баратеоновский бастард (выжил все же, поганец, ну и пусть, это ненадолго) шарахается от нее, как от прокаженной, а Давос-в-каждой-бочке-затычка-Сиворт обретается поблизости и испепеляетвзглядом. Мелисандре было не привыкать: старик не выносит ее еще с тех пор, как она сожгла идолов ложных богов на Драконьем Камне. Это было лишним, на самом деле, но Мелисандра не смогла отказать себе в удовольствии: ложные боги не спасли ее мать от рабства, не спасли они и отца от меча неведомого Баратеона и смерти на чужбине. Она смотрела, как они горят — и впервые за много лет испытывала чистое, ничем не замутненное счастье. «Горите, горите», — думала она тогда. — «Горите — и пусть мои враги сгорят вместе с вами».

Мальчишке Сноу ее присутствие тоже не приходится по душе; он даже пытается приказать бросить ее в темницу, но девчонка Таргариенов кладет ему руку на локоть, что-то шепчет — и он тут же утихает. Однако, не без удивления думает Мелисандра, быстро же она. Привязывает таким образом союзника или просто влюбилась по уши? Если влюбилась — то она еще большая дура, чем кажется.

Хотя, куда уж больше. Потерять дракона в первой же вылазке — это надо уметь. Потеря на руку Мелисандре, но ее совсем не прельщает бороться с Великим Иным самой.

Однако больше всего Мелисандру настораживает не мальчишка и не его подружка-идиотка, а его младший законнорожденный брат. Брандон Старк. Калека.

На первый взгляд он не представляет опасности — подросток, вчерашний ребенок с перебитой спиной, беспомощный без брата и сестер — но когда его взгляд останавливается на Мелисандре, ей становится не по себе. Это взгляд не ребенка — старика, прожившего не одно десятилетие и даже не один век; Мелисандре кажется, он видит ее насквозь, видит все ее помыслы, ее прошлое, настоящее и будущее… что он знает ее. И что хуже всего, ей кажется, что и она знает его. Что они когда-то встречались, когда-то давно, несмотря на то, что самого мальчишку она видит впервые.

Все встает на свои места, когда Мелисандра случайно слышит, как называют мальчишку его сестры. Трехглазый ворон. На ее памяти, так называли совсем другого человека — того, чье имя в отряде было едва ли не под запретом, чье имя если и произносилось, то с непременным ворохом поношений. Того, чье имя для ее отца было самым грязным ругательством — и которое он, вперемешку со страшнейшими проклятиями, выкрикивал в предсмертном бреду.

Совпадение ли это? Может быть, но это не имеет значения. Все они одинаковы, проклятые чернокнижники, поклоняющиеся белым деревьям и служащие ложным драконам — даже имена у них похожи. Какая разница, с кем из них она столкнулась здесь, ей все равно придется быть очень, очень осторожной, если она не хочет пойти на корм одному из оставшихся драконов.

Мальчишка — или не совсем мальчишка ­— наблюдает за ней, и Мелисандра это знает. Она пытается укрыться от него — в многочисленных переходах, во дворе, в библиотеке, в своих покоях — но каждый раз, когда ей кажется, что все в порядке, он оказывается поблизости, будто кошка или змея, караулящая мышь. Не за тем, чтобы съесть, а чтобы еще живой разорвать брюхо и посмотреть, как эта мышь устроена внутри… во всяком случае, ей так кажется.

Остальные в замке этих кошек-мышек, кажется, не замечают.

— Расскажите об Асшае, миледи, — не то просит, не то требует за одной из общих трапез карлик-Ланнистер. — Мне всегда хотелось там побывать. Говорят, там не счесть чудес…

— Чудес — и чудовищ, милорд Ланнистер, — Мелисандра аккуратно расправляет на коленях салфетку; милостью Владыки, она не особо нуждается в пище, как и в сне, но видимость создать надо. — Причем последних куда больше, чем первых, и они столь ужасны, что путешественники бегут из Асшая, едва услышав о них.

— И что же это за чудовища?

— Отец рассказывал мне об одних, — Мелисандра откидывается на спинку кресла и внимательно смотрит на мальчишку Старка на другом конце стола. Это риск, это большой риск, но дольше жить в неведении она не может. — О кровавых воронах.

— Кровавых воронах?

— Да, милорд. Это чудовищные птицы, похожие на обычных воронов, но превосходящие их размером в десятки раз, — половина присутствующих невольно содрогается. — У них не два глаза, как у всех птиц, а тысяча и один, разбросанные по всему телу; их перья бесцветны, но постоянно кровоточат, за что эти вороны и получили свое имя. Они не питаются падалью, но пожирают себе подобных и младенцев, которых уносят из домов…

— У вашего отца была богатая фантазия, леди Мелисандра.

За столом повисает тишина — все оборачиваются к мальчишке Старку; тот сидит, до побелевших кулаков вцепившись в скатерть, и пронзает взглядом столешницу. Смутная догадка в голове Мелисандры обращается в уверенность.

Нет никаких колдунов. Колдун только один — тот, что погубил ее отца и умертвил мальчишку Старка, заняв его тело. И этот колдун знает, кто она и зачем она здесь.

Отец всегда говорил, что дергать дракона за хвост весело, хоть и опасно. Мелисандра незаметно стискивает на груди мешочек с его пеплом и улыбается — спокойно и чуть насмешливо:

— Не думаю, лорд Брандон. Отец говорил мне, что лично встречал этих тварей, и даже почти прикончил одну.

— Кем был ваш отец, леди Мелисандра?

Вопрос настолько неожиданный, что она не успевает придумать удобную ложь.

— Наемником, моя королева.

— Как бывший наемник говорю — по пьяни еще не то может привидеться, — заявляет какой-то чернявый мужлан, и стол разражается хохотом. Не смеется только мальчишка Старк — точнее, совсем не мальчишка и совсем не Старк: медленно разжав пальцы на скатерти, он удаляется под благовидным предлогом спустя короткое время. Мелисандра выдыхает — кажется, этот поединок закончился в ее пользу — и делает вид, будто ей интересна болтовня Сноу и его подружки об укреплении замка.

Вечером прилетает ворон с неожиданной вестью — Королевская Гавань пала, захвачена Золотыми Мечами, нанятыми королевой Серсеей. Мелисандра не верит в это, пока своими глазами не видит свиток пергамента, написанный чьей-то умелой рукой; из вороньей башни она выходит, шатаясь, как пьяная, плача и смеясь одновременно — Владыка, о Владыка, неужели, неужели!.. — и тут же видит колдуна. Свет факела кровавым отблеском ложится на его щеку и шею — будто ворон крылья раскинул, серые глаза кажутся красными — точь-в-точь, как у нее самой. Он смотрит на нее в упор, а затем медленно склоняет голову в явно привычном издевательском приветствии.

Мелисандра склоняет голову в ответ, принимая вызов.

Раньше она мстила ради самой мести и памяти отца; теперь у нее есть цель — сохранить трон для потомка истинного короля. Она должна закончить то, что не успел закончить отец.

И заодно — убить, наконец, того, кто виновен в несчастьях ее семьи.