Между строк (джен)

Из интервью Гилдероя Локхарта «Ведьминому досугу»

Июль 1990 года

В.Д.: Признаюсь, ваша последняя книга заставляет думать, что вы родились с палочкой в руке! Даже не верится, что вы когда-то были ребенком, шалили, пили молоко и слушали сказки. Кстати, расскажите о вашей семье — какая она?

Г.Л.: А ведь ребенком я точно был, и, позвольте заметить, весьма очаровательным (улыбается)! Ничего особенного, что тут скажешь: отец, матушка, две старшие сестры. Папа работал учителем, матушка — она в молодости была невозможной красавицей — воспитывала детей да немного шила. Ничто не предвещало, знаете ли, что их сын станет известным борцом со злом и знаменитым писателем!

В.Д.: Чему все мы горячо рады!

* * *

Дверь в гостиную была приоткрыта — свет из комнаты падал на пол слабо освещенной прихожей тонким косым прямоугольником, — но недостаточно: голос читавшего вслух отца звучал глухо, и Гилли пришлось придвинуться ближе, чтобы не пропустить ни слова.

— Не вертись, сынок, ну же! Я почти закончила, — красивая женщина с золотистыми кудрями развернула Гилли к себе и ласково стукнула его пальцем по носу. — Еще минутку.

— Рыцарь склонил голову и поцеловал руку прекрасной королевы, вручившей ему награду за храбрость, потом внезапно пошатнулся и упал у ее ног. — До Гилли донеслись сдавленные причитания Эмеральды, будто та говорила с прижатыми к губам ладонями, и шепот Эмбер — она, должно быть, просила младшую сестру не отвлекать отца от книги.

Гилли состроил торжественную мордашку, наклонил голову и протянул руку воображаемой даме — мама лукаво улыбнулась и, в сотый раз перевязав украшавший ворот нежно-голубой рубашки бант, принялась расчесывать пряди волос, таких же золотых кудрей, как ее собственные.

— Последовало всеобщее смятение. Седрик, онемевший от изумления при внезапном появлении своего изгнанного сына, бросился было вперед, словно желая разлучить его с Ровеной. Но маршалы успели предупредить его: угадав причину обморока Айвенго, они поспешили расстегнуть его панцирь и увидели, что у него в боку зияет рана, нанесенная ударом копья... — Раздался хлопок. — На сегодня все!

— Ну папа! — затянули в унисон девочки. — Ведь на самом интересном месте!

— Нет-нет! Дайте передохнуть! — Старый паркет заскрипел под ногами отца, голос раздался совсем близко к прихожей. — В конце концов, вы и сами отлично умеете читать.

— Тебя слушать интереснее, — заныла Эмеральда.

Дверь распахнулась, теплый свет залил прихожую, и Гилли прищурился — отец застыл в дверях, рассматривая сына и жену, стоявшую с густой щеткой в руках на коленях перед Гилли. Под мышкой у отца была зажата книга, на одной руке повисла Эмеральда, из-за спины выглядывала, покусывая большой палец, Эмбер.

— Я думал, вы уже ушли, — сказал отец, откашлявшись.

Мать поднялась и улыбнулась.

— Мы почти готовы. Только схожу за новыми ботиночками Гилли.

Она резво взбежала по лестнице на второй этаж, а Гилли крутанулся на месте, зажав в кулачках короткий плащик из синей материи и подняв руки так, чтобы ткань надулась парусом за его спиной.

— Папа, смотри! Я настоящий рыцарь. Как Авего!

— Айвенго, — поправил отец, еле заметно морщась.

— В этой рубашке с рюшками ты больше похож на принцессу, чем на рыцаря, — фыркнула Эмбер, а Эмеральда хмыкнула, спрятав лицо в отцовский рукав. — Ее величество принцесса Гилдероя!

— Ну же, девочки! Не стоит смеяться над братом, — оборвал их отец, хотя Гилли показалось, что он и сам еле сдерживает улыбку.

— Нужно начистить пряжки, — донеслось с лестницы. Мама спускалась с открытой коробкой в руках, улыбаясь и глядя на сына с нежностью. — Эти ботиночки отлично подойдут к твоему костюму, малыш! Посмотри, дорогой, они просто загляденье!

— Загляденье, в самом деле, — бросил отец, даже не взглянув толком в коробку. — Удачно вам развлечься. Пойдемте, девочки. Если нальете мне чаю и сделаете сэндвич, то, так и быть, почитаю еще немного.

Гилли проводил отца и сестер тяжелым взглядом. Улыбка медленно сползла с его хорошенького личика, и мама тут же заметила это.

— Ты чего раскис? А ну-ка, выше нос! Нас ждет Косая аллея!

* * *

Из интервью Гилдероя Локхарта «Ведьминому досугу»

Июль 1990 года

В.Д.: Ваш отец и сестры — маглы, я не ошибаюсь? Трудно ли вам было понимать друг друга?

Г.Л.: Да, папа магл, а сестры не получили магического дара. Зато, видимо, природа отыгралась на мне — матушка говорила, что никогда не слышала о проявлениях магии такой силы, как у меня, к тому же в столь юном возрасте. Мне был всего месяц, когда я силой своей магии призвал погремушку. Конечно, разница между нами немного усложняла взаимопонимание, сами подумайте, когда каждый день видишь, что твой сын или брат обладает силами невероятными, немыслимыми, о которых сам ты можешь только мечтать… Возникает некая ревность, может быть, зависть. Но тем не менее меня все любили, а сестры так вообще души во мне не чаяли.

* * *

Косая аллея была как всегда прекрасна. Ярко светило солнце, ухали совы, низзлы лениво изгибали спинки за стеклом витрин, из кафе-мороженого доносились соблазнительные ароматы. Гилли все улыбались, мадам из магазина мантий, куда матушка завернула не столько за новыми лентами, сколько похвастаться сыном в нарядном костюмчике, разахалась и подарила мальчику расшитый носовой платок из тончайшей ткани. В совариуме Илопса Гилли разрешили погладить и покормить с рук всех сов, которые ему приглянулись, а какая-то пожилая леди, которой он улыбнулся, как учила мама (широко, не просто растягивая губы, а показывая белые зубки), нежно потрепала по щеке и вручила пакет перечных чертиков.

И все же эти мелочи, которые обычно очень радовали Гилли и приводили маму в самое благодушное настроение, сегодня не приносили ему никакого удовольствия. Мальчик задумчиво посасывал перечного чертика, не забывая, впрочем, все же улыбаться маминым знакомым и просто прохожим, глядящим на него, и размышлял. Отец всегда проводил больше времени с сестрами, чем с ним, и этот факт неизменно удивлял Гилли: кто в здравом уме предпочтет его обществу компанию девчонок, к тому же не обладавших его, Гилли, чудесным волшебным даром! И тем не менее отцу больше нравилось читать дочерям книжки, чем слушать болтовню сына о том, какую большую лужу он перепрыгнул, совсем не подняв брызг, какую свирепую собаку отогнал палкой и как долго он может бежать, вовсе не останавливаясь. Мама же всегда слушала Гилли, гладила по голове, смеялась и хвалила, целовала и называла своим героем. Мама любила Гилли, а любил ли его отец? Нет, это было немыслимо, разве возможно его не любить?

Гилли помотал головой, признавая глупость даже одной этой мысли, но все же решил спросить маму, на всякий случай.

— Мама? Ты меня любишь?

— Конечно, моя радость, — мама лучезарно улыбнулась. — Когда ты родился, я сразу поняла, что ты — необыкновенный малыш.

Гилли кивнул — мама часто говорила это. А еще рассказывала, как тяжело ей пришлось, хотя он был ее третьим ребенком, как он долго не хотел кричать и уже весь посинел, перепугав до смерти ее и акушерку, зато, раз закричав, уже не замолкал весь следующий год. Он много болел и частенько заставлял родителей волноваться за свою жизнь. Гилли прекрасно знал, что напуганная слабым здоровьем сына мама никак не могла наглядеться на его кукольное личико, крошечные пальчики и чубчик тонких, но уже чистого золотого оттенка волос, и даже в более-менее спокойные ночи вставала проверить, дышит ли он, и часами не спускала его с рук. Обычно Гилли любил слушать все эти истории, но сейчас его интересовало другое, и он нетерпеливо дернул маму за руку.

— А почему меня не любит папа?

Мама даже остановилась от неожиданности.

— Что ты говоришь, малыш? Папа любит тебя всем сердцем, — она сделала пару шагов и снова остановилась, не сводя с сына растерянный взгляд. — Как же можно тебя не любить?

Гилли вдруг стало очень жаль себя — его нижняя губа вывернулась, на ресницах повисли слезы, а щеки мигом покраснели, но даже так он выглядел очаровательно, совсем как ребенок с картинки, рекламирующей конфеты. Пренебрежение отца выросло в его воображении до немыслимых размеров, и рыдания подступили к горлу.

— Он, он, — Гилли захлебнулся слезами, — он совсем не говори-и-и-ит со мной! Он всегда с Эмбер и Эмеральдой, а на меня не обращает внимания!

Мама охнула и опустилась на колени прямо на пыльную дорожку, вымощенную булыжником, прижала Гилли к груди, принялась гладить его золотистые волосы.

— Милый мой, малыш, солнышко, — щебетала она, перемежая слова поцелуями, которые приходились Гилли то в макушку, то в лоб, то в уголок глаза, — я люблю тебя, папа любит тебя, сестры любят тебя. Просто они… маглы, — она произнесла это слово таким тоном, будто извинялась перед сыном, что выбрала в мужья простого смертного, — им не понять нас с тобой полностью. Они не знают магии, опасаются ее, не разделяют наших интересов. Но это не значит, что они не любят тебя или меня.

Гилли громко втянул носом воздух.

— Зачем же ты вышла за папу замуж, если он совсем другой?

Мама пожала плечами и грустно усмехнулась.

— Если бы я не вышла за него замуж, у меня бы не было тебя, любовь моя.

Этот довод показался Гилли весомым, и он улыбнулся — слезы перестали катиться по щекам.

— Значит, дело не во мне? — уточнил он с затаенной радостью.

— Нет, милый. Ты — настоящее чудо, мечта любого родителя. Красивый, талантливый, умный, настоящий волшебник!

— Дело в них?

— Да, солнышко. Ну, пойдем. Купим тебе мороженого?

* * *

Из интервью Гилдероя Локхарта «Ведьминому досугу»

Июль 1990 года

В.Д.: И что же, никогда не случалось недопониманий, размолвок, связанных с различиями между вами и отцом?

Г.Л.: О, даже если и случалось, то все это было незначительными эпизодами, не способными омрачить атмосферу любви в нашем доме.

В.Д.: Вашим воспитанием занимались оба родителя или кто-то один?

Г.Л.: Оба, естественно. Смог бы я вырасти таким гармоничным человеком, если бы не вклад и мамы, и папы? Матушка научила меня любить и уважать себя, знать себе цену, отец — быть храбрым и честным, привил любовь к знаниям и литературе, которая, должен признать, во многом повлияла на мой выбор профессии.

В.Д.: Звучит так, будто в вашей семье царила настоящая идиллия.

Г.Л.: Так и было, так и было.

* * *

Когда мама злилась, она не могла контролировать свой голос. О каждой размолвке между родителями знал весь дом — девочки замирали в своих постелях, боясь пошевелиться, а Гилли, если еще не спал, напряженно вслушивался, боясь выловить среди упреков и обвинений свое имя. Обычно родители ссорились не из-за него — находились и другие причины. Мать жаловалась на вечную нехватку денег, а отец ругал ее за неумеренные траты, она требовала от него сменить работу, а он кричал, что литература — его последняя отдушина. Гилли не знал, что такое отдушина, и отца особо не жалел — у того была красивая жена, любимые книги, дочери и он, Гилли, ребенок мечты, как говорила мама. Это ли не счастье?

Но ночью после их возвращения с Косой аллеи имя Гилдероя прозвучало с первых же тактов загремевшей по дому, подобно бравурному маршу, ссоры.

— Малыш Гилли думает, что ты его не любишь! — бушевала мать. — Как же глубоко нужно залезть в свои книжки, чтобы не замечать собственного сына?

Отец бормотал что-то на грани слышимости, и Гилли осторожно выбрался из кроватки, подошел к двери, высунул голову в коридор и замер, только подгибая попеременно пальцы озябших ножек.

— Так покажи ему это! Поговори, проведи с ним время! Он же чудесный ребенок, как ты вообще можешь так вести себя?

— Вести себя как, Перл? Каждый раз, когда я хотел научить его чему-то, ты поднимала визг, мол, он еще маленький, что за магловские штучки, так ты, кажется, говорила?

— Он мог покалечиться!

— Он мальчик, Перл, мальчик должен обдирать колени, лазать по заборам и деревьям, пинать мяч и драться! Да-да, не надо делать такие глаза, как иначе он вырастет мужчиной? Как будет решать проблемы?

Гилли скривился — драться ему не хотелось, споры он предпочитал решать ревом, мамиными силами или, на худой конец, побегом. Да и лазанье по деревьям не представлялось чем-то захватывающим, разве что он залез бы выше всех знакомых мальчишек, вот это было бы дело.

— Разве нельзя стать мужчиной без риска?

Раздался хлопок. Отец, должно быть, стукнул по письменному столу книгой или ладонью.

— Ты и так сделала из него черт-те что. Все эти рюшки, пряжки, завитушки. Я помню, ты говорила, что тебе лучше знать, как растить волшебника, и я согласился, я уступил. Но это… я больше не могу смотреть, как ты уродуешь ребенка!

— Уродую? — голос матери взвился тугой пружиной, сверлом впился в уши каждого обитателя дома. — Он самый красивый мальчик в городе! Он талантлив, перед ним открыты все дороги!

— Он моральный урод, Перл! Ему шесть, но он уже испорчен тобой до мозга костей.

Гилли отшатнулся от двери и бросился к кровати. Он не понимал до конца, что значит «моральный», но слово «урод» не нуждалось в объяснениях и больно ранило мальчика. Гилли закутался в одеяло, накрыл ухо подушкой, но голоса родителей пробивались даже через эту перьевую заставу, он слышал их так хорошо, будто они ругались у него под дверью.

— Я сам виноват, — продолжал отец. — Не нужно было давать тебе свободу. Я не верю, что ваш волшебный мир настолько гнилой, что там ценны такие мужчины.

— Заткнись, заткнись! Джозеф, ты ублюдок, если смеешь так говорить о моем сыне!

— О твоем, да-да, не моем, твоем. Он совсем как ты — так же самолюбив и пуст! Все, что его интересует — это нелепые фантазии и, господи прости, ботиночки!

— С его данными он легко достигнет славы!

Отец громко фыркнул:

— Чем? Симпатичной мордашкой? Он же ничего не знает и не хочет знать! При этом он не тупица, но ты не даешь ему развиваться, забиваешь голову ерундой, приклеила к своей юбке!

— Было бы лучше, если б он возился в грязи, якшался с отребьем и дрался, как герои этих твоих книжонок, которые ты читаешь девочкам?

— Да! Я был бы горд и счастлив, если бы он вел себя хотя бы вполовину так, как они!

Наступило затишье. Гилли заметил, что закусил зубами уголок подушки, чтобы не завыть в голос, — наволочка намокла от слюны и слез и неприятно касалась щеки. Он перекатился на другой бок и крепко зажмурился, надеясь, что родители успокоились, что отец одумался и придет сейчас к нему, обнимет и скажет, что Гилли — вовсе не урод, а замечательный мальчик, его гордость. Но ссора всего лишь взяла короткую паузу и возобновилась с новой силой, совсем как летняя гроза, когда небо обманчиво светлеет и вдруг снова проливает на землю потоки воды.

— Да, это моя вина. — Голос отца был полон злобы. — Но больше закрывать глаза на все это нельзя. Я хочу, чтобы ты ушла, Перл.

— Что? — взвизгнула мать. Что-то громко бумкнуло, затряслись подвески на люстре. — Уйти? Ты так просто отказываешься от нас с детьми?

— Ты не поняла. Дети останутся. Все, и Гилли тоже.

— Это… это… — мама, похоже, заплакала — ее голос сорвался и забулькал.

— С девочками ты почти не занимаешься и замечаешь их, только когда они ссорятся с Гилли. На самом деле, Перл! Ты шьешь им платья из тех тканей, которые не подходят мальчику! Мне кажется, что иной раз ты им за день и десяти слов не скажешь!

— Хорошо, я уйду. Девочки справятся и без меня, мы разные, я не разбираюсь в вашем мире. Но Гилли не оставлю. Он пропадет один, я его не оставлю, слышишь?

— Он не будет один, Перл. У него буду я, его сестры и бабушка. Я постараюсь исправить весь вред, который ты причинила. А с вашей магией мы как-нибудь разберемся.

— Нет, Джозеф, нет.

Снова раздался шум, что-то падало на пол, мама рычала и всхлипывала одновременно, отец тяжело пыхтел.

— Уходи сейчас! — крикнул он. — Так будет проще. Ну же!

— Я не оставлю его! Ты не заставишь меня!

Гилли вскочил с кроватки и заметался по комнате. Предметы на столе мелко задрожали и повалились на пол, игрушки взмыли вверх и закружились под потолком, даже стекла в рамах зазвенели, будто собирались вот-вот распасться на тысячу кусочков. Гилли не хотел оставаться без мамы, наедине с отцом с его строгими и какими-то немного брезгливыми взглядами, с ехидными сестрами и тем более со строгой бабушкой, которая почему-то не умилялась его кудрям и румяным щечкам, а только постоянно раздавала указания.

— Передумай сам, Джозеф, или мне придется заставить тебя! — мама захохотала, жутко, будто с ума сошла, и Гилли не выдержал. Он вылетел в коридор — там, у дверей в свою комнату, замерли его сестры. Бледная как привидение Эмбер прислонилась к косяку, Эмеральда сидела на полу, прижимаясь к ногам старшей сестры, и беззвучно плакала.

— Что ты…

— Обливиэйт!

— Перл, какого черта? Ты обещала не использовать эту штуку против меня!

Гилли промчался по коридору, собирая ковровую дорожку в похожие на волны складки и оскальзываясь, ворвался в комнату родителей. Мама стояла у дверей, направляя на отца палочку.

— Гилли? — папа оторвал яростный взгляд от матери и уставился на сына. — Гилли, ты почему не спишь?

— Обливиэйт! — взвизгнула мама. — Обливиэйт!

Глаза отца расфокусировались, потеряли осмысленность. Он вздрогнул и грузно осел на пол, моргнул пару раз растерянно и потерял сознание.

— Мамочка! — прошептал Гилли испуганно.

Мама одернула одежду, поправила волосы, растрепавшиеся и упавшие на лицо, вытерла глаза и обернулась к сыну, пытаясь улыбнуться.

— Гилли, радость моя! Мы тебя разбудили?

— Мамочка! Ты оставишь меня тут? Мама, не надо! — Гилли бросился к ней, обхватил за ноги повыше коленей, уткнулся лицом в юбку и заревел.

Нежные руки с некоторым усилием подняли его и понесли прочь из родительской спальни. Только оказавшись в своей кроватке, Гилли немного успокоился. Слезы все еще лились из глаз, но дыхание потихоньку выравнивалось. Мама с улыбкой провела большим пальцем по его щекам, стирая мокрые следы.

— Я ни за что не оставлю тебя, любимый. Успокаивайся. Я только зайду к девочкам и вернусь. Ну же, — она легко поцеловала Гилли в лоб, в нос и в губы, — все хорошо, не бойся.

Мальчик нехотя разжал руки, отпуская мамино платье, и, не сводя с нее глаз, поудобнее устроился на подушке.

— Я не обманываю, — заверила мама. — Дай мне пару минут.

Гилли кивнул, но все равно настороженно провожал маму взглядом до тех пор, пока ее силуэт не скрылся за дверью.

Она и вправду очень скоро вернулась, тихо скинула домашние туфли и улеглась на краю его кроватки. Гилли тут же повернулся к ней спиной и прижался к теплому животу. Мама подула на его макушку, пробежалась ногтями по боку, и Гилли счастливо зажмурился.

— Что случилось с папой? — спросил он, млея от ласк.

— Папа очень разволновался. Пришлось помочь ему успокоиться, — ровно ответила мама.

— А меня ты тоже заколдуешь?

— Зачем? — Мамин смех приятно зазвенел в тишине комнаты. — Ты же совершенно идеален! — Она прижала его к себе крепко-крепко и шепнула на ухо: — Я никогда, слышишь, не причиню тебе вреда. Мы будем вместе, мы будем счастливы. Ты достоин только лучшего, и я дам тебе все!

— Но папа сказал…

— Папа ничего не понимает, — мама слегка повысила голос, но тут же снова ласково зашептала: — Папа всего лишь магл, он не понимает, какой ты особенный.

Гилли замолчал, успокоенный маминым ответом. Переживания вымотали его, и он очень быстро начал проваливаться в сон, хотя где-то на краю сознания назойливой мухой крутилась фраза, сказанная отцом: «Я был бы горд и счастлив, если бы он вел себя хотя бы вполовину так, как они»…

* * *

Из интервью Гилдероя Локхарта «Ведьминому досугу»

Июль 1990 года

В.Д.: Вы выросли и стали знаменитым борцом с нечистью, известным писателем и кумиром, не побоюсь громкого заявления, всей магической Британии. А как повлияла ваша слава на отношения с семьей?

Г.Д.: Мама — мой главный и самый преданный фанат. Вы понимаете, из-за моего крайне плотного графика нам не удается часто бывать вместе, но она приезжает на каждую мою презентацию и автограф-сессию. Даже те крохи времени, которые я могу ей уделить, матушка принимает с величайшей радостью.

В.Д.: А отец и сестры?

Г.Л.: Им закрыт вход в магический Лондон, но я исправно высылаю им свои фотографии и свежие книги с автографами. Сестры давно вышли замуж, нарожали мне маленьких племянничков и рассказывают им истории о могучем волшебнике, который побеждает зло и охраняет их сон, конечно, выдавая их за сказку, — Статут, сами понимаете. А папа по-прежнему живет с матушкой, правда, в последнее время сильно сдал — здоровье маглов такое хрупкое! Но он с радостью читает мои книги и гордится моими достижениями. Знаете, однажды он сказал, что мечтает, чтобы я походил на героев его любимых книг. Теперь его любимые книги — мои.

* * *

Эмбер и Эмеральда с самого утра отправились в гости к бабушке, так что дома царила непривычная тишина. Мама крутилась по хозяйству, расставляя по местам и чиня с помощью магии испорченные ночью вещи. В духовке румянился бисквит, венчики сами собой взбивали яичные белки в густую пену — мама обещала Гилли домашний торт в качестве утешения за его вчерашний испуг.

Отец, с тех самых пор, как проснулся Гилли, сидел в кресле у камина, уставившись на раскрытую книгу. Он не читал, просто смотрел на страницу, словно ждал, что слова оживут, обретут форму и трансформируются в яркие картинки. Он выглядел неважно: был бледноват и растерян, а щетина, которую он не сбрил утром, как делал обычно, придавала его лицу усталый и непривычный вид.

Гилли ходил вокруг отцовского кресла все утро, то замирая за спинкой, то робко трогая подлокотник пальцами. Отец не реагировал на присутствие мальчика, и тогда Гилли кашлянул. Папа вздрогнул.

— Папа, я тут принес тебе кое-что.

— Кое-что? — переспросил отец тусклым, лишенным выражения голосом.

— Да. Это подарок, — Гилли протянул ему два листа, согнутых посередине и сложенных книжечкой. — Я написал книгу, — добавил он с гордостью. — Ты же любишь книги?

— Книгу, — отец, казалось, оживился. Он повторил это слово еще несколько раз и только потом кивнул сыну. — Я очень люблю книги.

Самодельная книжка перекочевала из детских рук в мужские. Гилли радостно вскарабкался отцу на колени (обычно это место оккупировала Эмеральда), готовясь пояснять, если что-то вдруг покажется непонятным, и показывать картинки. Джозеф нахмурился, приблизил листы к глазам, сощурился и покачал головой.

— Почитай-ка мне сам, сынок, что-то я сегодня плоховато вижу.

Гилли ничуть не расстроился. Он забрал свое творение, спрыгнул на пол и, широко расставив ноги и уперев одну руку в бок, принялся читать.

— Жил на свете великий волшебник. Звали его — Гилдерой Великолепный. Он был еще мал, но очень силен. Однажды…

Когда книжка кончилась, а Гилли перестал изображать умирающего от карающего меча Великолепного Гилдероя злодея, от дверей раздались бурные хлопки.

— О, Гилли, яркий ты мой лучик, сердце мое! Какой же ты молодец, как талантлив, — мама смахнула со щеки слезинку, оставив на лице мучной след. — Это замечательно!

Отец, улыбаясь широко и немного глупо, с готовностью кивнул.

— Да-да, замечательно!

— Очень талантливо, сынок, — продолжила мама. — Я горжусь тобой, так держать!

— Невероятно талантливо, Гилли! Просто невероятно, — поддакнул отец.

Гилли расцвел и принялся еще раз перечитывать свою книжку отцу, который с блаженным видом прикрыл глаза, а мама, довольно кивнув, направилась на кухню. Она подумала, что торта будет недостаточно и стоит испечь еще и любимые кексы сына — с изюмом и сиреневой глазурью.