Про котов и людей (джен)

Зима выдалась морозная. Работа, будь она неладна, поглощала всё: полный световой день, чувства, тоску, желание разговаривать. Лёлька запрещала себе размышлять и старалась не оставаться в одиночестве. Но и в компании девиц с работы иногда было не легче: они лезли с лишними разговорами, как будто их просили. В работу можно было спрятаться, не сидеть в комнате отдыха за праздными разговорами, а взваливать на себя всё, до чего можешь дотянуться. И не думать.

Не вспоминать роддом: всем женщинам в палате носили на кормление детей. Они, счастливые, смеялись, ворковали над грудничками…

Сегодня Лёлька вышла с работы позже обычного. Засиделась, составляя отчёт за месяц. Цифры не сходились — пока шёл рабочий день и её непрерывно дёргали по разным поводам, ошибку никак не удавалось найти. Когда же все, наконец-то, разошлись, всё встало на свои места.

Темнело рано — всего пять часов, а уже сумерки. Мороз сегодня был под тридцать, но Лёлька утром надела валенки. И почему-то не хотелось забираться в простуженный, громыхающий железом троллейбус. Ветра не было, и Лёлька решила прогуляться — одна остановка всего — пешком. Словно её что-то позвало, неясное, неопределённое. Внезапное желание изменить хотя бы что-то в постоянной, ежедневной рутине. Конечно, она быстро замёрзла, особенно щипало коленки, и к остановке уже подошла быстрым шагом.

Улица была совершенно пуста, и на остановке тоже никого не было.

Кроме полосатого кота. Почти котёнка, месяца четыре, примерно. Откуда здесь кот? Рядом с остановкой — частные дома, но ведь такой холод, погодка для прогулок неподходящая. Кот оживился, подбежал к Лёлькиным ногам и мяукнул. То есть рот он открыл, но вот голоса у него не было. И взгляд — совершенно отчаянный. Размышлять явно было не о чем. Лёлька сгребла кота и, расстегнув пуховик, засунула полосатика за пазуху. Котейка затих в тепле, замер — то ли не веря своему счастью, то ли не понимая, чего ждать дальше. Троллейбус подошёл через пару минут, Лёлька с котом загрузились в обледенелый салон и покатили — домой, в тепло.

Лёлька и Саша жили в малосемейке. Что такое коммуналка, всем известно. А малосемейка — это коммуналка в кубе. Или в пятой степени, кому как повезёт. В секции первого этажа, где жили Лёлька с мужем, было пять комнат. Одна пустовала после смерти алкоголика Митрича. Напротив комнаты Лёльки и Саши жил Витёк, несколько лет назад вернувшийся из Афгана. Витёк любил женщин, очень любил выпить и, как казалось Лёльке, вернуться ему удалось не до конца. Однако его она не боялась. А вот в крайней комнате, у самого входа, где жила девушка по имени Надежда, вместе с хозяйкой сейчас обитал Гриша — Надькин ухажёр. Вот этот крупный мужик, выше Лёльки на две головы и очень внешне похожий на Алёшу Поповича с картины Васнецова, вызывал у неё непреодолимое желание спрятаться или превратиться в невидимку, но не встречаться с ним лишний раз. И последнюю оставшуюся в секции комнату занимала семья Петровых: муж, жена и двое мальчишек — Костик и Ванька.

Лёлька прошла к своей двери по прогибающимся и скрипящим доскам пола в коридоре. Саша был дома — с паяльником в руке ковырялся в какой-то технике, хлюпая, как всегда в моменты сосредоточенной работы, носом.

— Ну, вот и мы, — сказала Лёлька, — встречайте. — И, расстегнув пуховик, выпустила кота. Тот присел и на полусогнутых лапах потихоньку начал продвигаться вперёд, принюхиваясь и озираясь.

— Это кто? — спросил Саша.

— Как назвать, ещё не решила. Будет жить с нами. Не возражаешь?

— Блохастый, поди. Шампунь нужен, специальный.

Саша, прихватив со стола пачку «Опала», пошёл курить на общую кухню. Кот приступил к обследованию пространства под диваном, но двигался ещё очень осторожно, постоянно оглядываясь на Лёльку.

Вернулся Саша, понаблюдал, как кот с упоением чешется каждую пару минут; совместно было принято решение вымыть кота сегодня же. В таз налили тёплой воды; при виде этого кот выпустил когти — весьма внушительные — и начал выдавать обещания дорого продать жизнь. Лёлька уже подумала, что придётся оставить надежду привести кота в божий вид, но Саша как-то ловко схватил это чудовище с торчащими во все стороны когтями и аккуратно поставил в таз. При этом он суровым голосом авторитетно вещал что-то весьма моральное и нравоучительное, а Лёлька осторожно поливала кота и до смерти боялась, что он порвёт Саше руки. Кот завывал, матерился, плевался и расставлял лапы с растопыренными когтями, цеплялся за края таза, мечтая вырваться и удрать. Но всё когда-нибудь заканчивается; кота отмыли, завернули в кусок старой простыни и приступили к ловле блох, вычёсывая полосатую шкурку частым гребешком. Нужно было успеть до того момента, как они очнутся от приключившегося потопа и разбегутся. Чтобы этого не случилось, блох сразу отправляли в миску с водой. Ловили в четыре руки: получилось триста с чем-то штук — Саша с азартом считал. Воду в миске пришлось менять пять раз.

Кот был официально зачислен в члены семьи Меньшиковых. На работе Саша сварил из дюраля специальный ящик, чем невероятно гордился и спрашивал:

— Нет, ты понимаешь, что дюраль простой сваркой не взять?

Песок носили с улицы, грунтов в свободном доступе в то время ещё не было, а Меньшиковы были уверены, что кот не пойдёт никуда по своим делам, кроме песка. Песок в комнате был везде. Лёлька героически терпела, Саша не возражал.

Кота назвали без затей — Васькой. Как можно ещё назвать полосатого кота?

Хлопот вначале с ним было немало: и проблемы со здоровьем, и новые знакомства с ветеринарами, и масса разнообразных впечатлений — и у Меньшиковых, и у Васьки. Но об этом — чуть позже.

Мешок сахара, купленный в запас, стоял рядом с тумбочкой, на которой располагался телевизор. Когда однажды возникла какая-то неисправность, Саша снял это тяжеленное чудовище с тумбочки, установил его на табурет — и открыл. Платы раскрывались, как книга; в развёрнутом виде агрегат занял всю комнату, передвигаться приходилось по стеночке.

В этом телевизоре стояла огромная лампа, сантиметров двадцать в диаметре. И во время работы она кали́лась, как утюг. Васька выяснил это очень быстро, и теперь он спал преимущественно на телевизоре. Выглядело это весьма потешно: вначале кот укладывался на бочок, голова поднята, глаза полуприкрыты. Постепенно кот погружался во всё более глубокий сон, глаза окончательно закрывались, голова клонилась всё ниже, а затем падала со стуком на телевизор. Идущее снизу тепло манило расслабиться всё больше, Васюн понемногу вытягивался, но так как он был длиннее телевизора, голова неумолимо двигалась к краю, свешивалась вниз и начинала перетягивать спящего кошака. Дело кончалось обычно падением кошачьей тушки на удачно стоящий рядом мешок с сахаром. Причём Васька и не просыпался толком. Встряхивался и отправлялся опять на телевизор. И это зрелище повторялось за вечер по нескольку раз. Иногда кота будили, чтобы не упал. Но в конце концов все привыкли и перестали обращать внимание: нравится коту, пусть спит там. К весне сахар закончился, и однажды Васюн со стуком приземлился башкой на пол. Ему посочувствовали, погладили и уложили на мягкий диван, однако он так и продолжал спать на телевизоре, но с оглядкой, больше старался не падать.

Пришла весна. Васёк уже освоился, хозяева были приручены и выдрессированы. Любимая еда — мелкий карась — закупалась регулярно, спать разрешалось везде, и на рабочем столе хозяина тоже, регулярные разговоры по душа́м с хозяином и почёсывания с потягиваниями всем телом стали обычными и любимыми занятиеми Васьки. Ещё зимой он завёл привычку запрыгивать на открытую форточку и выглядывать на улицу. С улицы пахло волей. На волю тянуло.

Лёлька сильно опасалась, что вольнолюбивые стремления кошака до добра не доведут. Понимая, что запереть кота не получится, с учётом того, что этаж — первый, Лелька переживала. Очень здорово было бы научить кота гулять самостоятельно, но как? Саша на это сказал — элементарно. И теперь, при любой возможности, Саша и его друг детства Игорь выводили Ваську во внутренний дворик. Причём кот шёл сам, а сопровождающие показывали дорогу. Чтобы попасть в тихий дворик, нужно было выйти из секции, спуститься по лестничному маршу, выйти из подъезда и обойти дом. Лёлька выглядывала в окно, и, когда Васька уже мог её видеть, начинала льстивые речи, осыпая кошака похвалами.

Говорят, доброе слово и кошке приятно. Но раньше Лёлька и не подозревала, насколько коты обожают лесть и расточаемые в их адрес похвалы! Складывалось впечатление, что коту понятны не только интонации, но и слова. Васька жмурил желтющие глаза, поворачивал кокетливо голову, а в конце концов падал на спину и начинал валяться и потягиваться.

В уме Ваське отказать было невозможно. Он понял, как попасть не улицу, настолько быстро, что Лёлька затем не могла вспомнить — то ли с третьего раза, то ли с пятого. И затем решил вопрос радикально: выпрыгнул с открытой форточки на карниз окна, а затем на землю.

Кот уходил гулять в заросший внутренний дворик, где в траве его было совершенно невозможно найти. Когда Лёльке казалось, что прошло уже достаточно времени, она выходила во двор, к своему окну, и звала Ваську. Если его величество считал это возможным, то являлся из зарослей на зов.

Со временем бегать во двор стало лень, и Лёлька стала звать Ваську из окна, не выходя на улицу. А дальше — однажды Лёлька услышала под окном заунывное мяуканье, странным образом напоминающее её манеру звать кошака. Она выглянула в окно и увидела своё полосатое сокровище, сидящее в позе копилки под деревом и выпевающее по-кошачьи нечто, очень похожее по звучанию на тот зов, которым она сама приглашала кота домой Первое время приходилось выходить на улицу и сопровождать кота от окна к подъезду, а затем он стал проделывать этот путь сам.

В итоге кот выходил гулять через окно летом или через форточку зимой, а нагулявшись, приходил под дерево и орал «специальным мявом». Саша или Лёлька выглядывали в окно, говорили коту: «Ну, иди» — и шли открывать дверь в секцию. В подъезде дверь закрывалась только в самые сильные морозы, в такие дни Васька гулять не рвался, а только нюхал воздух пару минут, сидя на форточке.

Но всё это было уже несколько позже, а той весной Васька должен был разобраться в порядках местного кошачьего сообщества и выяснить своё местоположение на иерархической лестнице. Саша утверждал, что различает Васькин голос среди других кошачьих воплей. Боец являлся домой поцарапанным, с прокушенными ушами, но остановить его уже никто и не пытался: по упёртому выражению морды было совершенно понятно, что не получится.

Так случилось, что одна из эпических битв разыгралась прямо под окнами Меньшиковых. Вопли и кошачьи ругательства Лёлька услышала примерно через час после того, как Васька отправился на прогулку. Выглянув в окно, она увидела незнакомого крупного кота светло-серого окраса с почти незаметными полосками, выгнувшего спину и максимально поднявшегося на необычно длинных ногах напротив Васьки. Шерсть обоих котов стояла дыбом, угрожающие вопли разносились на весь дворик. Васька стоял, как танк перед Москвой, прочно утвердив лапы, набычив голову и исподлобья глядя на супостата. Лёлька лихорадочно соображала, что делать: руками растаскивать — безумие, порвут... водой, что ли…

Неподалёку, в траве, с великосветским видом сидела небольшая светленькая кошечка; смотрела она немного в сторону и старательно изображала, что на самом деле совершенно ни при чём. Были и зрители (или следующие на очереди?) — трое котов, расположившихся вокруг.

Пока Лёлька пыталась разорваться между желанием что-то предпринять и опасением помешать Ваське, бойцы кинулись друг на друга. А Лёлька распахнула окно и заорала, не помня, что. За водой надо было идти, бросить было нечего, бежать на улицу далеко, а нужно же было что-то сделать!

И всё кончилось почти сразу же. Бойцы отцепились друг от друга, причём Васька отвесил сопернику заключительного леща, и тот рванул в сторону, сам Васька гнаться за ним не стал, отплёвываясь и матерясь постепенно стихающим голосом. Через пару секунд зрители тоже удалились. Но поразило Лёльку то, что светленькая кошечка непринуждённо поднялась и, не взглянув на Ваську, удалилась в сопровождении самого драного из ожидавших в сторонке котов. Вот что это было?!

Лёлька зазвала Ваську домой, осмотрела — царапины, ничего серьёзного. Боец наелся и завалился спать.

Лёлька тогда подумала, а всегда ли любовь владеет миром? Может быть, знание, что ты — первый боец и самый крутой парень на районе, — важнее, чем дела амурные?

Этой ночью жителям малосемейки не удалось поспать в тишине. Отчаянный женский крик выкинул Лёльку в реальность. Было совершенно понятно, что нужно бежать немедленно — женщина орала «Помогите!», — и Лёлька подскочила на кровати, но Саша сказал:

— Лежи.

Таким тоном Саша говорил очень редко. И с Лёлькой — почти никогда. Лёлькин мозг выбрался из шока и начал попытки разобраться, что происходит.

Если не считать воплей, разносившихся по секции, все соседи сидели тихо, как мыши под веником. Как будто дома не было никого вообще. Орала Надька.

— Сами разберутся, — жёстко произнёс Саша, — нет смысла лезть.

Лёлька выросла в совершенно благополучной семье. Её любимый папа никогда не то, чтобы руку поднять на кого-то, а даже ругани в доме не терпел. Правда, пару раз случалось ей видеть отца суровым, но это было всегда обоснованно, и в таких случаях ни Лёлька, ни её мама не пытались возражать — делали то, что сказал отец. В обычной жизни папа был совершенный демократ, уважал чужую свободу выбора и, хотя своё мнение излагал, но не мешал людям поступать так, как они считали нужным.

Сашин опыт от Лёлькиного сильно отличался. Поэтому Лёлька, задавив внутренний голос, панически вопрошающий «А как же?! Надо же спасать!», — притормозила…

Вопли затихли через какое-то время, никаких движений по секции не произошло. Меньшиковы снова заснули.

* * *

Надежду Лёлька увидела в субботу, на общей кухне. Погода была великолепна, солнце радостно светило в замызганное окошко, и с такой же солнечной улыбкой Надя поздоровалась с Лёлькой. На лице Надежды были «очки»: два фиолетовых фингала вокруг глаз. Лёлька, пискнув в ответ что-то (она надеялась, похожее на «здравствуй»), медленно соображала, что слышала о такой травме, и что это бывает, если хорошенько приложить человека по переносице. Промолчать тактично она не успела, как-то само выскочило:

— Надя, что случилось?

— А, да ничего страшного! Представляешь, вчера вот тут, на кухне, поскользнулась — ударилась об угол! Пройдёт, ничего!

И Надежда, продолжая очаровательно улыбаться, выпорхнула из кухни…

Забыв, зачем выходила, Лёлька пошла в свою комнату. По дороге её поманила соседка Лора — комната Петровых была как раз между комнатой Меньшиковых и комнатой Надежды.

Лора вместе с Лёлькой зашла к Меньшиковым.

— Слышала, что ночью было?

— Да как не слышать, хотела выскочить — Саша удержал. Только я не поняла ничего.

— Молодец Сашка, я боялась, ты помогать побежишь. Гришка в пьяном виде себя не помнит, приревновал Надьку вчера. У нас вообще всё слышно, думала, рехнусь. Ментов нельзя вызывать, Гришка же из крутых. Да и сама видишь — она же ничего не подтвердит! Вон, «очки» какие на роже — поскользнулась она. Жалко Надьку. У неё же мать в вашей конторе работает, где ты — только в другом отделе. Надька в школе училась когда, гимнастикой занималась, все говорили — хорошая девчонка, и вот связалась после десятого класса с проходимцами — сначала один, потом другой, теперь вот Гришка этот. Не лезь, Лёль. Здесь помочь нечем.

Саше в эту субботу выпала рабочая смена, и дома его не было. Лёлька крутилась по хозяйству, готовила обед — и никак не могла отпустить ночное происшествие. Нет, это точно уж было не её дело, и лезть не следовало. И правы были и Саша, и Лора. Но где-то в подсознании засел крючок.

К вечеру того же дня Надежда, под ручку с Григорием, совершенно счастливая отправилась на прогулку. Лёлька решила, что надо про всё это забыть. И добросовестно попыталась это сделать.

Вечером со смены пришёл Саша, сели ужинать. Ночью было не до дискуссий, но сейчас Саша явно хотел поговорить, что случалось нечасто.

— Лёль, давай квартиру снимем. Денег хватит, будет своя кухня, сама себе будешь хозяйка. Да и мне надоело с дерьмом возиться.

Лёлька вспомнила недавний эпизод с дерьмом. Одна из соседок сверху в очередной раз вывалила в унитаз то, что не следовало, — в этот раз это были огурцы из взорвавшейся банки. До того случались и тряпки, и всякое разное, но кончалось всегда одинаково: засор, а живут-то они на первом этаже. В результате Саша — самый рукастый — отправлялся чистить канализацию, не дожидаясь, пока всё полезет через верх. Собственно, а почему не попробовать снять квартиру, действительно? Сашу жалко, он умеет практически всё: починить телевизор, перебрать мотоцикл, сантехнику наладить. И потому он вечный крайний: чуть что — Саша, помоги! А отказывать людям для него сложно.

Так вот и случилось, что этой весной Меньшиковы закрыли на замок свою комнату в малосемейке и перебрались на другой конец города, в двухкомнатную квартиру. Дом был панельный, комнаты большие, на кухне теперь Лёлька распоряжалась единолично. До работы отсюда ей было добираться практически столько же, что и раньше, только теперь она ехала в другую сторону. Саше до работы отсюда было в два раза дальше, чем от малосемейки, но он не жаловался.

А вот Ваське здесь было не так удобно, как дома. Там он мог в любой момент выпрыгнуть в форточку, которая была открыта летом постоянно, а зимой — открывалась для кота по первому требованию. Обратно же Васька попадал, поорав заунывно под окном: Меньшиковы слышали, что кошак нагулялся, выглядывали в окно, пригашали: «Ну, иди» — и шли встречать, кот прекрасно знал, куда идти, а подъезд по-прежнему закрывался только в лютые морозы. Тогда кота встречали у дверей подъезда, а в другое время он приходил к дверям секции.

Здесь же прогулки вначале сократились, но затем Саша несколько раз проводил кота на улицу, показал ему окрестности. И Васька начал уходить и приходить самостоятельно, нужно было просто выглянуть из дверей подъезда — и нагулявшийся кот прибегал, появляясь неизвестно откуда.

Нельзя сказать, что Лёлька не боялась, что с котом случится беда. Боялась, конечно; могло случиться всё, что угодно. Заражение, несчастный случай, да и Васька мог просто поверить дурному человеку, ведь Меньшиковы относились к коту так, что он им полностью доверял. Но вариантов Лёлька не видела: Васька был совершенно уверен, что посягательства на его личную свободу недопустимы ни в каком виде. И попытки не выпустить его из дома заканчивались возмущённым ором под дверью. Можно было бы настоять на своём, свернуть газету трубочкой и огреть нахального кошака по мурсалам. Но Лёлька и сама считала, что у кота есть право на свободу: они сами дали ему это право или так сложились обстоятельства — это было уже не важно. Васька знал, что он — вольный кот, и мириться с заключением в четырёх стенах совершенно не собирался. Поэтому он уходил гулять и возвращался домой, невзирая ни на что.

Нельзя сказать, что Саша Меньшиков был слишком общительным, но друзей у него было гораздо больше, чем у Лёльки. И дело даже было не в том, что Лёлька родилась вовсе не в том городе, где вырос Саша. Просто Саша умел очень многое делать руками, и голова у него была светлая.

— Пойдём на Новый год к Дьяковым? — спросил Саша в начале декабря.

— Поздравлять собираются, с масками? Да конечно, пойдём, здорово! — разве Лёлька могла ответить иначе?

Каждый Новый год компания непременно собиралась у Дьяковых. Дело в том, что Серёга Дьяков делал маски. Это были маски совершенно необыкновенные. Был здесь Мастер Йода — один в один, зелёный Упырь, Снегурочка, которая хлопала необыкновенно длинными ресницами и вытягивала губки для поцелуя, но звездой коллекции был, безусловно, Кинг-Конг. Полный костюм, целиком сшитый из старых кроличьих шапок — их собирали по всем друзьям и знакомым. Голова надевалась отдельно, в глаза были вставлены красные лампочки, выключатель располагался на поясе. Лампочки могли гореть постоянно или мигать. В то время ростовых кукол не было совершенно, и появление на улице такой экзотики вызывало неслабый ажиотаж, даже машины тормозили, а центральная городская газета как-то написала про Кинг-Конга в новостях.

И когда же было пройтись по знакомым с поздравлениями, если не в Новый год! Костюм Кинг-Конга Серёга надевал сам, мигал глазами-лампочками и рычал страшным голосом. Дети просто визжали от восторга.

Маски разобрали, Йода в этот раз достался Саше. Девчонки накрутили мишуры, задрапировались занавесками — понеслось!

Падал новогодний снег. Мороза большого не было, градусов десять. Встречные граждане сразу же чувствовали прилив новогоднего настроения. Кто-то просто смеялся и поздравлял, кто-то радостно вопил и лез обниматься, норовя вместе с Конгом завалиться в сугроб. Конечно, у них с собой было... Алевтина, никому не доверяя, заведовала стратегическими запасами сама. Запасы представляли собой огромную бутыль самогона, собственной дьяковской выгонки и специальной очистки. Компания добиралась до дома очередных знакомых — здесь путь определяла Алевтина — и начинались поздравления, пожелания, Снегурочка лезла целоваться, Конг рычал и сверкал глазами, народ впечатлялся. Конечно, требовалось отметить праздник, и на сцене появлялся стратегический запас. Бутыль была огромной, а вот рюмочки — маленькие. Налить было непросто: каждый раз начинался развесёлый спектакль. Маски старательно подставляли рюмочку, Алевтина ругалась, что криво держат, не могла попасть — рюмку держали вдвоём или втроём, ухохатывались. Поздравляшки продолжались часа три, но все оставались на ногах и в полном сознании — то ли из-за качества потребляемого продукта, то ли из-за микроскопической дозировки. Ну, и с собой ведь было сало фирменного засола и другая закусь.

Часам к одиннадцати компания всё же уставала. Возвращались к Дьяковым, не торопясь. Там уже садились за стол и встречали Новый год как положено.

* * *

Главным в доме Дьяковых был вовсе не Серёга. И не Алевтина, хотя иногда казалось, что всем в доме заправляет именно она. Нет, главным всё же был Кузьма — огромный, вальяжный котяра, чёрный, пушистый, с беленькой манишкой и бездонными глазами удивительного жёлто-янтарного цвета. Не все, приходящие к Дьяковым, удостаивались высочайшего внимания, иногда кот бесследно растворялся и к некоторым людям не выходил вовсе. Однако Сашу Меньшикова Кузьма считал за своего. С ним он здоровался особенным образом — сближаясь нос к носу, без касания. Так же он мог поздороваться только с Дьяковыми, особенно с Серёгой. Гладить Кузьма себя позволял только близким. Все, кто не входил в число приближённых, видели только, как великолепные штаны и нервно подёргивающийся хвост кота удаляются за угол. А Серёге позволялось почёсывать котею бакенбарды, разминать лапы. На плечах у Серёги Кузьма возлежал, заглушая мурлыканьем разговор и слегка придерживаясь когтями, чтобы не упасть: по очереди на лапах когти выпускались — прятались, выпускались — прятались.

Кузьма был восхитителен. Саша не раз говорил Лёльке, что очень бы хотел такого кота. Лёлька на это возражалала, что одного Васьки достаточно, тем более, даже не в малосемейке, а на съёмной квартире. На том обсуждение и заканчивалось. Но Лёлька знала, что Саше хочется второго кота, похожего на Кузьму.

Меньшиковы жили на квартире уже восьмой месяц. На самом деле, северная сторона города была не лучшим вариантом. Конечно, господствующие ветра здесь дули с юга, но иногда бывали дни северного ветра. И дышать становилось нечем: недалеко располагался мясокомбинат, а чуть западнее, ближе к реке, очистные. Окна лучше было не открывать в такие дни.

Васька подцепил лишай. Раньше, в малосемейке, бывало, что у Васьки появлялись маленькие лишайные пятнышки: гуляющему на улице коту легко словить эту гадость. Лёльке обычно очень быстро удавалось справиться с этой бедой: быстрая обработка давленым чесноком или мазь из ветеринарки. Обработка неделю — и всё проходило. Но сейчас ситуация была совсем иной. Поражённая область захватила всю голову, оба уха и спускалась на половину спины. На голове и плечах полезла шерсть, появились сухие коросты. Меньшиковы завернули кота в одеялко и побежали в ветеринарную клинику, на Локомотивной — работавших там врачей хвалили за добросовестность и знания.

Кота посмотрели под лампой — поражённые поверхности светились, выписали мазь, назначили срок явки. Что было ещё хорошо в этой клинике — так это то, что врач держал свои мысли при себе и усыпить кота не предлагал.

Вернувшись домой, Лёлька посадила Ваську на пол, достала из сумки купленную в клинике мазь и начала разговор. Присутствовали Васька и Саша.

— Вась, надо лечиться. Не выпущу из дома, пока не выздоровеешь, хоть оборись! Выздоровеешь — выпущу, обещаю. Но не раньше. И чтобы мазь не слизывал, понял меня?

— Ты с ним совсем уже, как с человеком, разговариваешь. Думаешь, понимает?

— А ты думаешь, нет?! Сам, вспомни, говорил, что Васёк всё понимает, только сам сказать не может. У нас выхода нет, надо лечиться, слишком серьёзно всё. Васька, слышишь? Лечиться будем! И без возражений, я сказала!

Лечение было долгим и достаточно зверским. Мазь была везде. Лёлька мазала кота, потом долго разговаривала с ним, придерживая, чтобы не лизался хотя бы первые полчаса после обработки. Объясняла, что вылизывать мазь нельзя, что гулять нельзя. Кот смотрел мрачно — он понимал всё, лечение ему не нравилось, но он терпел. Васька вёл себя очень разумно: слизывать мазь не пытался и на улицу тоже не рвался. Лёлька не могла объяснить это, но кот держался как-то слишком по-человечески. А Лёльку одолевали панические мысли: очень большая область поражена, дело может кончиться плохо, и в худшем случае это будет мучительно. Нет, она не станет сдаваться, будет бороться до последнего. Ей снились кошмары, кладбища, всякая ересь. Регулярно навещали ветеринара: в очередной визит врач сказал, что лишай точно убит, теперь остаток облезет, а потом будет обрастать. Это не быстро, конечно, но в конце концов всё будет хорошо. Светящихся участков под лампой больше не было; Лёлька выдохнула облегчённо, но радоваться всё же пока было рано. Кот хотел гулять! А его не пускали.

Васька подходил к двери, с тоской смотрел на дверь, затем поднимал взгляд на Лёльку.

— Вась, ну рано же ещё! Смотри, ты же наполовину лысый, и ещё не всё зажило, подожди, пожалуйста!

Кот тяжело вздыхал и плёлся на подстилку. Теперь на диван или кресла он не запрыгивал, перестал, когда его начали регулярно мазать этой ужасной скользкой дрянью.

* * *

Весна наступала неумолимо: солнце сияло, с крыш капало, птички орали, как безумные, кот хотел на волю. Облезшая половина кота покрылась лёгким пушком, и Лёлька понимала, что кот здоров. Но как можно выпустить на улицу вот это чудище? Передняя половина кота была покрыта коротеньким пушком, почти голая кожа. А задняя половина — в пушистой шерсти, роскошные рыжеватые галифе и пышный полосатый хвост…

— Нет, Вась, что хочешь делай, — сказала Лёлька коту однажды субботним утром, когда он решительно подошёл ко входной двери. — Не пущу! Пришибут.

И унесла кота в кухню, подальше от соблазна. Да, она прекрасно помнила, что обещала коту отпустить его, когда он выздоровеет. Но было страшно за Ваську.

Кошак, оказавшись на полу в кухне, поднял голову и взглянул Лёльке в глаза с непередаваемым презрением. Затем повернулся к ней хвостом и демонстративно напрудил прямо на глазах. Хорошо ещё, не на ноги! И Лёлька осознала, что не в силах даже обидеться на кота. Он был в своём праве. Она обещала.

— Хорошо. Иди.

Лёлька пошла к двери, Васька с царственным видом шёл впереди. Дверь была открыта, кот неторопливо вышел и спустился по лестнице, а Лёлька отправилась убирать лужу. В процессе она размышляла, вполне ли она ещё нормальна? Расскажи кому, ведь не поверят или решат, что крыша съехала насовсем. Разве можно воспринимать кота как разумное существо? Но вот сейчас Лёлька твёрдо знала, что иначе просто невозможно. Васька — совершенно разумное и свободное существо. И Лёлька не может вести себя с ним иначе; ведь только ей и коту на самом деле было известно, что в тот холодный зимний день не Лёлька спасла Ваську, а он спас её. Когда она подняла закоченевший полосатый комок и спрятала его под пуховик, колючая проволока, стиснувшая сердце тогда, в роддоме, когда всем приносили детей, а ей — нет, растаяла. Не бесследно, но боль отпустила, и она почувствовала, что снова может жить, надеяться на лучшее и верить, что всё будет хорошо.