Псих (джен)

Чокнутый Люк у нас в округе летом девяносто восьмого года объявился, как раз, когда тот скандал из-за старых развалин грянул.

Они, развалины эти, как с неба свалились.

Откуда взялись — никто не знает, вроде всегда были, как старожилы говорят, — а ни в одном документе не значатся.

И на чьей они земле — непонятно, там три семьи вдрызг разругались, выясняя, кому ж бесхозным участком владеть. Маленьким, акров так в сотню.

Вот на этих развалинах Люк и поселился.

Он странный был — ходил в каких-то лохмотьях вроде бабушкиного салопа, патлы длинные, как у бабы, чуть не до пояса, грязные, в колтунах все… не то седые, не то белые. Его добрые люди в ночлежку пристроили, хотели эти патлы обрезать, чтобы на человека походил, — так он ни в какую. Удрал из ночлежки обратно, в развалины свои.

Так-то он безобидный был — не пакостил, не воровал, ещё каких безобразий не творил…

Моя старуха ему в развалины потихоньку то молоко носила, то хлеб, то из одежды, чего не жалко.

Говорила, он там бродил, плакал да дракона какого-то звал. Жалобно так.

Ну, а откуда у нас драконы?

Говорят, бог сумасшедших да пьяных любит. Верно говорят. Зиму Люк как-то пережил, видимо, не то шалашик себе построил, не то землянку выкопал.

Только вот всё нарциссы искал. Ну, принесли ему нарциссы по весне, жалко, что ли? И цветы, и луковицы — думали, может, посадит да успокоится?

Так он в те цветы носом уткнулся и выл, как собака раненая. Мы уж не выдержали, скрутили его да в клинику увезли.

Сумасшедший же, что с него взять, кроме неприятностей? Подожжёт ещё чего...

Из клиники он аккурат за неделю до Хеллоуина удрал.

Снова в те же развалины.

Теперь он уже никого не искал — ни дракона, ни нарциссы. Сидел, в одну точку уставившись, бормотал что-то непонятное — не по-нашему, вроде на латыни, если старый Хопкинс не врал.

Потом принялся чего-то угольком на стенах писать — опять не по-нашему.

А в ночь на Хеллоуин и началось…

Гроза жуткая, ветер дома чуть не сносил, как этот… торнадо в заморских землях, грохот, вой какой-то… Пёс наш, мистер Пиквик, в ответ на этот вой рычал у двери, нас никого выпускать не хотел. А ведь добрейшей души пёс, сроду так не делал!

Под утро стихло всё.

Старуха моя, как рассвело, потащила меня Люка проведать — мол, как он там, живой ли?

Какое там живой…

Сатанист он оказался, прости господи!

Петуха чёрного у старого Хопкинса украл, чтобы в жертву принести.

Пентаграмму начертил, свечи чёрные зажег — где нашёл только пакость такую?

Петуху башку отрезал, а потом и себе вены вскрыл. Повдоль, не поперёк, как дамочки истеричные.

Полиция нас потом допросами замучила. Мол, не вы ли его прибили?

И жил как не пойми кто, и умер так же.

Псих.