Алетейя (джен)

— Живущие в памяти картины стираются, едва их зафиксируешь словами, — сказал Поло. — Возможно, я боюсь, что потеряю сразу всю Венецию, если расскажу о ней все, что знаю. А может быть, описывая другие города, я понемногу уже растерял ее.

— Итало Кальвино. «Невидимые города»

Если вам случится вдруг спросить пони, что есть центр Эквестрии, её сердце, он скажет: Кантерлот, город на горе, престол Солнца на вершине.

И окажется неправ.

Далеко к югу от Кантерлота за Вечнодиким лесом и Пустошами, по-настоящему в центре Эквестрийского материка, раскинулся лес. Если вам повезёт, случайный странник может поведать легенду о древнем городе в глубине чащоб, не тронутом природой и временем.

В этом отношении сей лес вряд ли чем-то уникален. Пони рассказывают о множестве подобных мест.

* * *

Лишь глубокой зимой, когда дни коротки, а тонкий воздух над облачными городами обращает дыхание в мороз, говорят пегасы о городе полуночи — Серене.

Жители Серена поклонялись долгой зимней ночи, богам льда и бескрайнего неба, и в этом же духе был выстроен их город: над протяжёнными равнинами, над горами и облаками пони сотворили из самой материи воздуха купола и башни. Ветром и мыслью они воздвигли бесплотные стрельчатые окна и арки, глядевшие в вышину, и объявили небеса своим владением. Как гласят истории, в слепящем свете дня Серен был невидим глазу. Но по ночам, купаясь в мягком свечении луны и тысяч чарующих звёзд, он начинал сверкать.

Говорят пегасы также и о его обитателях, изменивших себя по образу неба так, что облик их стал подобен облику воздушного города. И когда бури проносились по далёким улицам Серена, а стены домов сменялись куполообразными крышами, озарёнными всей яростью небес, то можно было разглядеть, как серенийцы пляшут на порывах ветра и скачут верхом на молниях — наполовину пони, наполовину воздух.

Таков был город Серен, памятник бекрайним просторам неба и его крылатому народу.

Пока в один день ветер не подул в другую сторону.

* * *

Лишь в те тусклые дни между летом и осенью, между началом одного и концом другого, вспоминают единороги об Аркадии, городе зеркал.

Говоря об Аркадии, невозможно не упомянуть о Тысяче Башен, составлявших город, каждая из которых была неповторима в своём великолепии. Столь безупречно гладки были их грани, столь непревзойдённа была искусность их зодчих, что, как гласит молва, каждая исполинская стена и арочная балюстрада представляли собой зеркало, отражающее истинную суть и красоту вещей.

Но существовала и другая Аркадия, увидеть которую можно было в любой серебрённой поверхности или водной глади пруда. И если очертания настоящей Аркадии оставались изящными и плавными, то в зазеркалье они казались строгими, резкими и пугающими.

По словам единорогов, в высочайших шпилях обитали божества, невероятно прекрасные и могучие. В их честь пони Аркадии повергли само небо, чтобы оно укрыло собой весь город, и оттого возрадовались, что теперь их окружает неземное величие. Таково наше грандиозное наследие, гордо заявили они. Оно как бы говорило: бойся нас, сами небеса преклоняются пред нашей волей.

Но вот настал один день, и жители Аркадии больше не смогли отличить настоящий город от его отражения, а поднявшись на самый верх шпилей, они обнаружили их лежащими в запустении.

* * *

С величайшим почтением произносят земные пони имя Софии, города памяти.

Они не говорят о том, что было прежде неё, ибо это означало бы солгать о сущности города: всё самое древнее, что есть на свете, происходит из Софии, и времена более ранние не значат ничего. Подобно старинному фолианту легенды о Софии истёрты и потрёпаны временем, однако ещё не все страницы исторических хроник превратились во прах.

Ещё говорят вполголоса о любви жителей Софии к неброским тонам теней и о том, как истинная её красота проявлялась лишь в тончайшем полумраке.

Ещё звучат обрывочные предания о внушительных массивных строениях, где в альковах хранились самые драгоценные сокровища — давно растерявшие глянец и покрывшиеся матовым лоском времени.

Ещё шепчутся о том, как в пустынных галереях даже грубые и неогранённые драгоценности мира блестели, будто остекленевшее дыхание эпох.

Как утверждает земной народ, в Софии жили не боги, но старейшие и мудрейшие из пони, которые допускали в город только самое древнее. И так всё прочее было лишь мимолётными песчинками по сравнению с Софией, покуда она сама не начала угасать в памяти живущих.

Однажды имя города перестанет звучать вслух, и в том он наконец обретёт окончательное забвение.

* * *

Об Алетейе не говорят.

Никто не рассказывает сказок о её волшебных чудесах, о домах из мысли и ветра, способных возникать и исчезать по одному слову.

Никто не восхищается тысячью её изумительных башен, где можно увидеть всё прошлое и будущее мира.

Никто не вспоминает её невероятный возраст и мудрость её обитателей, на коих младшие народы взирали с трепетом и называли богами.

О трагедии её падения и проходящей великой печали не звучат слова — Алетейя, величайший из городов, забыта всеми.

* * *

В сердце необитаемых земель Эквестрии раскинулся дремучий лес. Редкие путники, проходящие мимо, рассказывают о блеске высоких башен в глубокой чаще.

Но ближе они не подходят.

Им неведомо о городе, ждущем там в длинных тенях забвения до тех пор, пока не придёт черед его обитателям вновь ступить на хоженые тропы.

Настанет время, и о них вспомнят.