Многоликая безликость (джен)

Ираван был братом Ирие, гласила легенда.

Он был хорош собой, не по годам умён и всей душой предан справедливости и милосердию. Люди любили его — вся столица, говорят, облачилась в траур, когда Ираван взошёл на престол, и рыдания провожали торжественную процессию, ведшую его во дворец. Потому что в ту пору, как и в новое время, короли и королевы могли править Набу лишь четыре года — но в конце этого срока их ждала не почётная отставка, а топор палача.

За все грехи своих подданных король умирал в страшных муках, и смерть его утоляла жаждущих крови богов.

Но Ирие любила своего брата больше, чем самоё себя. В тот день, когда его должны были казнить, она тайно проникла во дворец. Пустив сонный газ по вентиляции, она усыпила стражей, жрецов и самого короля, на руках вынесла Иравана из дворца и, надев его одежду, легла в его постель.

В тот миг, когда её голова скатилась по ступеням помоста, в тот миг, когда первые капли её крови упали на землю, умерли жестокие боги, побеждённые бескорыстной жертвой любви, и Набу освободились от их гнёта.

Ираван и Ирие в сиянии своей доблести поднялись на небеса и стали богами нового времени.

Королей и королев перестали приносить в жертву, и первые монастыри Ирие открыли ворота для первых воспитанников и воспитанниц. Сироты, нежеланные дети, глупцы, не набравшие на экзаменах достаточно баллов — монастырь принимал любого, кто готов был принять обет защищать короля или королеву ценой своей жизни.

Их учили сражаться и бежать от сражений, их учили, как носить парадные платья и как делать парадные причёски, как пробовать пищу на яд и как готовить еду на костре, как метко стрелять и что значит "облагать налогом".

Каждый и каждая из них мог бы стать прекрасным монархом, но большинство так до старости и не покидали стен монастыря. Лишь немногие получали возможность исполнить свой долг, а после — взойти на небеса и там стать частью богини, или (дожив до смены монарха) — уйти навсегда из монастыря в обычную жизнь, завести семью или работу. Или просто вернуться назад и жить потихоньку, в глубине души ожидая: вдруг их призовут снова, охранять уже кого-то другого.

Они не считали свою участь чем-то плохим — наоборот, гордились, что им выпала великая честь. Мир за стенами монастыря был огромен и сложен, прекрасен и смертельно опасен. Мир за стенами монастыря просто был, и каждый воспитанник, каждая воспитанница были готовы без сожалений рискнуть своей жизнью, чтобы к нему прикоснуться.

Хоть на миг, но стать королём.

Хоть на миг, но стать человеком.

* * *

Каждый день, будь то во дворце или здесь, на корабле, застывшем среди песков, начинался одинаково: с одинаковых постелей поднимались одинаковые девушки в одинаковых ночных рубашках, и пока одна из них зажигала огни и читала утренние молитвы, остальные стояли на коленях, ожидая жеребьёвки. Одна из них выходила из спальни королевой, остальные — её служанками.

Падме эти утренние ритуалы казались странными и даже, пожалуй, чуждыми. Она не понимала, что такого красивого или героического в истории о том, как король отправил сестру на смерть, будто её жизнь стоила меньше, чем его. Тем более она не понимала, почему сейчас, тысячи лет спустя, она должна вместо себя отправлять на смерть почти незнакомых ей девушек. Традиция? Пусть так, но ведь толку-то от неё никакого. Если быть королевой настолько опасно — в чём Падме искренне сомневалась — почему вместо того, чтобы пытаться эти опасности устранить...

Она задавала вопросы, но никто не отвечал. Она размышляла, но размышления никуда не вели. Она пыталась стать ближе к своим двойникам, но не могла пробиться сквозь невидимую стену бессмысленной жажды мученичества.

— Если мы умрём за вас, королева, Ирие сделает нас частью себя. Мы станем богиней! — объясняла, сверкая глазами, малышка Яне.

Яне осталась позади, потому что так приказал Кварш Панака, начальник королевской охраны. Две служанки должны остаться, решил он — пусть изобразят королеву, вдруг удастся запутать врага.

Как будто враги не смогут сличить генетический профиль Яне и Саче с генетическим профилем Падме. Как будто куда-то исчезли все документы, все следы, что она оставила за четырнадцать лет своей жизни... что, конечно, могло быть и правдой.

— Сегодня быть королевой придётся мне, — жеребьёвка закончилась. — Рабе, Эйрите, Падме: помогите одеться, а после сообщите мне ваши планы на сегодняшний день.

Планы, да. Звучало красиво, но какие такие планы на день могли быть у служанок здесь, на корабле, — даже лучше: здесь, на Татуине? Смотреть из окошка на синее небо и жёлтый песок? Набивать синяки на коленях в молитвах о том, чтобы выжить?

— Впрочем, Падме, для тебя у меня есть особое поручение. Возьми сумку номер тринадцать, практичная одежда для жаркого климата. Ты отправишься в город с джедаем.

Иногда начинало казаться, что Сабе и есть настоящая королева. Она умела приказывать, знала все тонкости этикета, никогда не сомневалась в себе... даже платья и парики ей были к лицу! Но что кажется — то мерещится, и командовать королевой старшей служанке было вовсе не к лицу.

— Почему это вдруг? Мне не хочется наружу, — честно сказала она. — Там жарко, и воздух такой сухой, что им больно дышать.

— Потому что этот корабль — мишень, — просто ответила та. — Если у федералов есть хоть капля ума под зелёными мордами, если в самом деле за нами следят, они просто выстрелят по яхте с орбиты. Да, на улице жарко, а в городе наверняка очень шумно. Но я уверена: мастер-джедай будет вам куда лучшей охраной, чем не самые прочные стены вашей яхты, моя госпожа.

— Я постараюсь скорее вернуться, — возразить было всё равно нечего. — Думаю, тебе придётся приказать мне отправиться в город, — задумчиво добавила она. — Пусть гадают, кто я и кто королева.

Сабе неспешно кивнула.

— Удачи, — Эйрите, та ещё плакса, обняла Падме за шею и всхлипнула ей в плечо. — И берегись, это ведь Татуин. Здесь все бандиты, даже эопи!

Каждый день, во дворце или здесь, на корабле, начинался одинаково: после жеребьёвки из спальни выходила королева со свитой. И никто, кроме них, не имел права знать, кто из них королева на самом деле.

Впрочем, не знали даже они.

Королева — как символ, как голос, как наряды и трон — жила словно сама по себе, словно... дух в старых сказках, вселяясь то в одну, то в другую из них, превращая всех прочих в служанок.