RE: Бомжевозка (джен)

— Да вы шутите, — сказала пожилая леди Табифа Мур, подозрительно косясь на белую громадину старинного томографа. Что-то неуловимо знакомое было в этом аппарате. Она добавила: — Эта штука постарше меня, наверно.

— Точняк! — не сдержав смешок, ответила юная медсестра. Её палец парил в голографическом меню, двигаясь над проекциями групп иконок и текстов. Проекцию создавал стандартный браслет-коммуникатор на ее руке. Медсестра добавила: — Ему с полсотни лет. Но не смотрите на его возраст — этот дедулька дает нам очень детальные снимки, лучше, чем новые бренды.

— Как-то мне слабо верится, — тревожно улыбнулась Табифа. Она театрально обвела взглядом ультрамодные лампы на потолке и глянцевые белые стены комнаты в госпитале университета. За стенами бурлила жизнь две тысячи сорок пятого года, и ей самой было уже шестьдесят пять лет. Она была исхудавшей и слабой, коротко стриженные волосы давно поседели, кожа была похожа на пергамент, и эти морщины повсюду… Её жизнь была непростой и била наотмашь. И хотя двадцатые годы двадцать первого века были полны прорывов в медицине, общая продолжительность жизни продолжала падать из-за всё более беспечного поведения людей. В общем-то, она тоже была в их числе.

Как бы там ни было… Смотря на этот старинный аппарат МРТ, леди Табифа Мур нервничала всё сильнее, что только усиливало ее периодические боли в голове.

— Не, не, зуб даю! — попробовала развеять ее сомнения медсестра. — Это особый аппарат, читает данные с самых тонких тканей, ловит сигнал буквально каждой клеточки мозга. — Она даже погладила белый пластик МРТ. — Там какие-то патенты защищают эти древние технологии до сих пор, но юристы университета Луисвилля добились, чтоб этот аппарат можно было и дальше использовать.

— И это совершенно безопасно?

— Канешн! Да, собственно, какие-то проблемы возникали только раз, лет так сорок семь назад, — заверила ее медсестра. — Так, у вас браслет-коммуникатор, его придется снять. И не потому, что этот МРТ старый. Новые тоже не добавляют жизни микрокомпьютеру на руке.

— Да, конечно, — согласилась Табифа, сняв свой смарт-браслет. Его экран тут же погас, а на ее костлявом запястье осталась лишь белесая полоска. Как непривычно… — У меня просто был неприятный опыт с МРТ, — призналась Табифа.

— Ой, простите, у вас, наверно, клаустрофобия? — озабочено спросила медсестра, увеличивая голограмму ее медкарты. — Тогда мы можем дать вам успокоительное, просто само сканирование из-за седатива займет больше времени.

— Нет, — обреченно вздохнула Табифа, — лучше уж побыстрее закончить.

— Всё будет чики-пики, — улыбнулась медсестра, помогая пожилой Табифе улечься на стол обследования. — Дышите глубоко и медленно, лежите ровно — и всё закончится быстрее, чем вы думаете.

Она вкатила стол внутрь аппарата МРТ, заглянула, проверив Табифу, и, отойдя на небольшое расстояние, открыла управление аппаратом. Индикаторы заморгали, сигнализируя, что процесс сканирования вот-вот начнется.

— Так, вы там в порядке, мисс Мур?

— Тут внутри пахнет старушкой.

— Хах, да, нам с этим надо будет что-то решать в следующий раз, — повеселела медсестра. — Итак, поехали!

“Дыши глубже, Табифа, дыши глубже. Не хмурься, закрой глаза. Всё хорошо, это было так давно. И теперь это проверенная временем технология. У этой машины не было проблем. Хотя, стоп, погодите, сорок семь лет назад, неужели…”

* * *

Изнутри МРТ раздался ужасный крик. Звук голоса превращался в ультрачастоты, напоминающие скрип пенопласта по стеклу. Из розетки аппарата заискрило, бахнуло, и выбило электричество во всём квартале. У многих в ушах всё ещё звенел этот крик...

Потому что Табифа Мур еще кричала внутри устройства, когда резервные генераторы больницы восстановили электроснабжение. Температура в замкнутом пространстве помещения с МРТ резко возросла больше чем на тридцать градусов, комната заполнилась дымом. Сработала пожарная сигнализация, а Табифа внутри МРТ билась в конвульсиях и теряла дыхание от паники и боли.

— Ебическая сила! — Кто-то, распахнув дверь, вбежал в комнату. В ушах Табифы всё ещё стоял звон. Голос казался знакомым. Он крикнул: — Вывезите ее, мигом!

“Никогда больше, никогда, ни за что не полезу в эту адскую штуку, — решила про себя Табифа. Она дрожала, ее кожу раздражал даже больничный халат. — Откуда этот аппарат взялся? Чёрт, мне всё равно, что она там плела про надежность, мне наплевать на боли в голове. Это старье — смертельно опасная ловушка”.

Несколько человек вбежали в задымленную комнату и стали выкатывать кушетку из трубы МРТ. Жара стала невыносимой, она протянула руку к лицу, и внутри всё похолодело — её пальцы стали похожи на пухлые сосиски.

Она вообще чувствовала себя вспухшей, её тело ощущалось как масса плавленого сыра. Страх охватил Табифу, она запаниковала. Её дыхание стало частым и прерывистым, её попытались усадить, но тело оказалось жутко деформированным, центр тяжести был смещен, что-то с ней было совсем уж не то.

Глаза стали влажными от слез, Табифа приподняла голову и увидела… взволнованное лицо давно умершего отца — Алана Мура. Она потеряла сознание.

* * *

— У меня точно сейчас ничего не болит. — Табифа несколько раз, отвечая на вопрос, заметила, что ее голос звучит как-то по-детски. — Мистер?..

— Не похоже, что с тобой всё в порядке. — Человек, который говорил с ней присел, и, наклонившись очень близко, внимательно вгляделся в ее глаза. — Лапочка, ты раньше никогда не называла меня “мистер”.

“Лапочка”??? Она знает этого юношу? Кажется, они раньше не встречались, хотя выглядит он чертовски похоже на отца. Какой-то родственник, может кузен? Ну вылитый папа, но папа-то умер давным-давно.

— Эта ваша консервная банка, что она с ней сделала? У нее что, амнезия? — мужчина смотрел на врача, и его лицо горело гневом. — Зуб даю, что она не называла меня “мистер” до этого дня ни разу!

— Мистер Мур, нету никаких явных симптомов потери памяти, — покачал головой врач. — И мы ничего не сможем выяснить, пока не отправим ее в университет Луисвиля для повторного сканирования МРТ.

Мужчина у ее кровати молчаливо пронзил врача взглядом, в котором читалось одно: “Даже не продолжай дальше”.

— Но у девочки был такой травмирующий опыт… Может, и хорошо было бы, если бы она потеряла фрагмент недавних воспоминаний, тогда бы мы поня…

Словно пазлы сложились в голове. У нее похолодело в груди.

Не может быть.

Я не опухла и не деформировалась.

Я стала… снова стала ребёнком.

Она опять толстая, часто болеющая девочка из трущоб. Таби-тумба, бля… Да вы издеваетесь...

— Травмирующий опыт? Доктор Пауэлл, ваша грёбаная консервная банка вывернула мне уши в трубочку. А она была внутри этой гадости! — Алан Мур немного притих. — Что вы себе тут думаете...

— У меня всё в порядке с памятью, — решила вмешаться Табифа. Она рассеянно осмотрела комнату. — Просто я немного… потерялась. Доктор Пауэлл, скажите, это же не госпиталь университета Луисвиля?

Она уже сама заметила, что здесь не стеклопластик, а старая крашеная побелка на стенах, лампочки как груши, а не прямые трубочки. Всё было не так.

— Лапочка, дочка, нет, — ответил человек, который был, судя по всему, ее отцом — таким молодым, таким непривычным. — Мы сейчас в детской клинике имени Хуареса. Помнишь, тут такой фонтан с забавными скульптурами?

— Ну да, ну да… — кивнула Табифа, пытаясь подавить беспокойство. — А день сегодня какой?

— Четверг. Седьмое мая тысяча девятьсот девяносто восьмого года, — ответил врач, даже не глянув на календарь.

Девяносто восьмой год. Ее фантастические догадки подтвердились.Она недоверчиво изучала свои пухлые короткие руки с толстыми пальцами.

“Лет сорок семь назад”, — сказала ей медсестра. Вот почему этот томограф выглядел так знакомо. Она была тем единственным случаем сбоя. Выходит, эта штука как-то отправила ее сознание в прошлое? В девяносто восьмой год, когда томограф стоял в детской клинике, и она была в нем?

Путешествия во времени невероятны… маловероятны. Девяносто восьмой. Папа еще жив… это вот и есть он. Живой, настоящий. Мама тоже. А я в классе восьмом? Девятом? Боже, сделай так, чтоб это было неправдой. Лучше я сдохну от разрядов в этом говняном МРТ, чем заново переживать это всё. Просто дайте мне умереть.

У меня нет никаких сил, чтобы опять пройти всё это, быть жиртрестом, Таби-тумбой, урной на колёсиках, бомжевозкой. Опять ненавидеть себя.

Она невнятно взвизгнула и вскочила с кровати.

— Лапочка? — встревожился ее… отец. — Дочка, что не так?

— Нет! — закричала в панике Табифа. — Нет, пожалуйста, нет, нет, нет...

* * *

— Мне очень жаль, — повторила Табифа погромче, пытаясь как-то развеять неприятную, напряженную тишину, которая повисла в кабине авто. — Я была взволнована, но не хотела устраивать сцену.

Они ехали домой после крайне неприятной перепалки отца с сотрудниками клиники, в которой он угрожал им судом и адвокатами.

— Не надо извиняться, лапочка, — ответил ей отец. — Я всё еще обеспокоен тем, что ты говоришь… забавно так говоришь. Но твоя реакция была нормальная. Да и я там сорвался. Не, я не успокоюсь, пока мне адвокат толком не ответит… Они ж там поджарить могли тебя в этой железяке. Кучка психов, это ж надо — рёбенка, мою кровинушку, засунуть в какой-то грёбаный прототип. Уроды.

— А мне надо будет еще в школу пойти? — проворчала, как бы невзначай, Табифа.

Вернувшись на сорок семь лет назад, она помнила очень мало деталей. Что еще случилось в 1998 году? Она смутно помнила, что ударилась головой на батуте, после чего и попала на МРТ. Но детали ускользали из памяти. Какой-то друг ее толкнул. Или она его?

“Я всё ещё в средних или уже в старших классах? Май месяц — значит, скоро каникулы. Хоть тут повезло, потому что имена большинства одноклассников уже не помню, да и расписание уроков — тоже”.

— Не знаю, милая. У тебя еще ряд экзаменов перед старшей школой, и ты, кажется, в порядке. Давай я позвоню твоей классной, пусть она придет, обсудим, что да как. А в понедельник, утречком, решим окончательно. Ок?

— Хорошо… — облегченно выдохнула Табифа. Она заканчивает средние классы. Это здорово, потому что средняя школа — самое худшее воспоминание в жизни. Хоть её заново не надо проходить.

Она расслабилась и начала рассматривать дорогу за окном. Все машины казались ретро-моделями. Девяносто восьмой год. Что же она помнит про него? Кажется, единственным ярким событием прошлого, которое она могла вспомнить — это самолеты, протаранившие небоскребы. И то, когда же это было? Двухтысячный год? Две тысячи первый? В голове всплыли цифры “9-11”. Может две тысячи одиннадцатый? А девять — значит сентябрь. Нет, как то очень далеко во времени, вроде раньше...

“Даже если я вспомню, то как смогу помешать террористам? Да и должна ли? И вообще. Я же никогда не запоминала номера в лотереях. Всё, что связано с биржей и акциями — для меня тёмный лес. Разбогатеть по-быстрому не выйдет. Да и вообще, я была такой… обычной, серой. Почему же именно я попала в прошлое?”

Мысль о том, что придется повторять жизнь с тринадцати лет, пугала. Она опять будет толстухой без друзей. Бомжевозка из парка трейлеров. Отброс общества, с дурацкими духами и в вечно желтой, пожмаканой футболке. Без макияжа и причесок — такой она было очень долго, пока не поняла, что о себе надо заботиться. Юность, потраченная на отношения с откровенным мудаком — потому что выбирать было не из чего, а остаться навсегда одной — страшно. И единственная подруга, которую подарила жизнь. Пусть на пятнадцать лет меньше, но яркая, замечательная. Но потом... она покончила с собой.

“Снова предстоит колледж, но это, кажется, тоже уж слишком… Попытки стать писательницей фэнтези, впрочем, даже удалось опубликовать две книги из задуманной трилогии, но я разорвала контракт. А потом просто бросила писать. Нудная работа в отделе охраны труда, вечные оплаты по счетам, закрытие академического кредита — и оп, больше чем полжизни уже прошло. Джулия и ее самоубийство… Потом роль мелкого клерка в госконторе много лет и… всё”.

Табифа разочарованно смотрела вникуда. Вот так бежит реальная жизнь.

Она повернулась и внимательно рассмотрела черты и мимику папиного лица, как он вёл машину. “Папа, ты такой молодой. Как же я снова не хочу переживать твою смерть. И мамину… Как же это всё мне преодолеть?”

— Вот мы и почти дома, пуговка, — сказал он, пытаясь выглядеть беззаботно. Они проехали знакомый магазин-наливайку, и их пикап повернул вниз, к табличке “Нижний парк”. Когда-то был еще и “Верхний парк”, где в развалюхах жили пенсионеры и старики, но потом мэрия сравняла его бульдозерами под ноль и построила там магазинчики, стоянки и заправку. После этого и так низкая стоимость жилья в Нижнем парке стала вообще бросовой, и район превратился в трущобы. Они проехали через “лежачего полицейского”, которых тут понатыкали, чтоб по району никто не гонял, и она увидела свой дом.

Дом ее детства — трейлер, выгоревший и полинялый, “двухкомнатный” — из двух блоков. Выглядел он не так уж грязно и дряхло, как ей помнилось. На сцепе между блоками не было щелей. Кустарник-изгородь не разросся до безобразия. Машина дяди Дэна не загромождала пол-двора. Кажется, он бросит ее тут перед тем как попасть в тюрьму. Из тюрьмы дядя так и не вышел, и машина превратилась в застывший среди двора на кирпичах в брезенте монумент.

— Ты как, норм? — снова спросил ее отец. Они припарковались у трейлера. Она спрятала взгляд, чтобы перестать рассматривать всё вокруг с видом “первый раз вижу”.

— Я… — она хотела бы продолжить “Так скучала по тебе, папа. Хоть у меня было не лучшее детство. Но тебе я очень рада”. Вместо этого она сказала: — Я в порядке.

— Угу, угу… — промычал отец в ответ. Он хотел было поправить ее волосы за ушко, как он часто делал, но одернул себя. А Табифа внезапно поняла, что он не поправлял так ей волосы уже сорок лет. И вот тут надо не зареветь, не зареветь…

* * *

А вот в доме все было так же ужасно, как она ожидала. Ее мама, Шенон Мур, была толстушкой, круглощекой и пухлой, правда, ее только начало распирать по швам. Ничего похожего на тот колобок жировых складок, в который она превратится через пару лет. Табифа думала, как бы потактичнее узнать, диагностировали ли уже у нее диабет. Но как минимум проблем с колёном у матери ещё не было, и пока она передвигалась самостоятельно. Впрочем, она не встала поприветствовать дочь, вернувшуюся из больницы.

Внутри трейлер был отрезан от дневного освещения шторами, на которые еще навесили одеяла. Освещением служили жёлтые, тусклые лампочки накаливания. Комната была забита мебелью с липким слоем грязи и жира. Запашок прелой жарки. Бурое нечто, называемое “ковер”, который пылесосили хорошо если год назад. Плесень! И просто горы немытой посуды.

Табифа умоляла пропустить обед. Она солгала, что ее тошнит, хотя очень быстро тошнота и правда появилась. Но семейный ритуал требовал ее присутствия за столом. Она отказалась от “прекрасных” печёных бобов с жареным хлебом.

Всё это — и молчание, и прерывистые фразы — казалось нереальным. В животе неприятно ёкало, потому что многое вокруг было незнакомо и пугающе. Что ее пугало — она и сама до конца не понимала.

— Надеюсь, ты зАрубила на носу урок про прыжки на батуте, — бросила ей миссис Мур. — Те ваще как пАвезло, что ты шею не слАмала, да.

— Да, мама, — Табифа кивнула.

— Да, МАМА? — недоверчиво переспросила миссис Мур. Она пристально посмотрела на нее, и во взгляде читалась злость.

— Да, — повторила без эмоций. “Я что, по-другому отвечала? А как? «Да, ма?» Может, я много не добилась, но вот грамотность стала частью «я», так что тут им придется терпеть, вряд ли я смогу подражать ошибкам речи ребенка. Итак, сколько всего навалилось”.

— Я всё поняла. Я была безответственной, тогда как последствия моих действий были очень серьезны. В будущем я буду осторожнее и более внимательной к последствиям.

— Вот токА в позу не ставай, Табифа Энн Мур, — со смешком ответила ей миссис Мур, насыпая себе добавку фасоли.

Табифа заметила, что ее мать воняла. Миссис Мур была грубой, мелочной и уродливо толстой, и Табифа опять воспылала к ней ненавистью. “Мама, когда ты умерла, я похоронила всё плохое, чтобы помнить только хорошее. Зачем же мне проходить это снова?”

— Дети-то, смотри, не по дням, а по часам умнеют, — пошутил мистер Мур, не отрываясь от трапезы. — Пушинка, она такая умная, что сломала им машинку для сканирования мозга. Думаю, у них там места для её диаграмм не хватило.

Вообще-то такого, конечно, никто не говорил. Из того, что она слышала, поломку объясняли скачком напряжения из-за неверного подключения электропитания.

— Позор им, что Ани не нАчинают увАжать старших, — ответила миссис Мур в присущей ей манере.

Конечно, когда тебе на самом деле шестьдесят, гораздо проще молчать, уставившись в замызганные узоры на обоях, неважно, согласна ты или нет.

Потом она обнаружила, что ее спальня была тесной, душной и со странным запахом. Она только могла смириться с тем, что некоторые запахи в трейлере исходили от ее прошлого “я”. Было небольшое, но очень сильное желание посмотреть на детские игрушки, но она подавила его, переключившись на мысли о бытовых условиях. Глубоко вздохнув и напрягшись, она повернулась к зеркалу, закрепленному над комодом.

Она старательно избегала своего отражения до сих пор. В клинике Хуареса, в окнах, в зеркалах машины. Она боялась,что увиденное будет крайним шоком. Да и не верилось. Потому что она представляла, что увидит. Она и так провела большой кусок жизни, разгребая это...

На нее из зеркала смотрела круглолицая нахмурившаяся тринадцатилетка. Толстая, даже живот выдается. Она уже испытывала все “радости” полового созревания, но ее грудь выглядела скорее как складки жира, а не как грудь девочки. Все контуры тела были непривлекательные, выпуклые и кривые. Толстая шея, почти явный второй подбородок, обвисшие щеки и лицо. Она ухватилась за стол, закрыла глаза и попыталась успокоить дыхание.

Спокойствие. Только спокойствие. Всё не так уж плохо. Я же знала, что у меня сложности из-за веса и фигуры. Я просто… была не очень-то готова ко всему этому. Никогда не думала, что буду скучать о своей фигуре пожилой бабульки.

Лишь когда ей было за пятый десяток, она сбросила вес. В основном — из-за постоянных воспалений язвы желудка и угрозы рака. Она не могла съесть некоторые продукты и не очутиться потом в больнице. Так что она постепенно стала худощавой старушкой, а по требованию доктора страховой компании записалась на тхэквондо для ежедневных занятий. И там стала даже мастером единоборств.

Хах, и правда, мастерица. Еще один пример ее серости. Так как она была самой старшей в школе тхэквондо, она никогда не участвовала даже в спарринге и, конечно, никогда не была в бою. Чаще всего она проводила вводный инструктаж новичкам или помогала с растяжками, стойками или разминкой девушкам, которые не горели желанием спарринговаться. В общем, в тхэквондо она чувствовала себя таким же наставником, как и в какой-то йоге.

Хотя, если… Из чистого любопытства Табифа осторожно встала в базовую стойку (соги). Затем она переместилась в заднюю стойку с согнутым коленом. Затем в стойку тигра (бом-соги). Перекрестная стойка, стойка на одной ноге, стойка…

“Итак, я могу использовать знания из моего будущего. Что ж, как минимум эти сорок семь лет — не бред или галлюцинация. Все движения кажутся знакомыми, даже… простыми?”

Она решилась даже упасть вперед, держа спину ровной и ловя себя только ладонями. Последовал некрасивый полет и громкий грохот — но она не ударилась носом об пол и даже смогла один раз отжаться от пола, прежде чем мышцы превратились в желе.

“Да уж, делать так было глупо. Но такие вещи были для меня совершенно невозможны в шестьдесят. Что ж, есть свои плюсы, чтобы снова быть молодой. Вообще-то, можно… похудеть. Нет, тут, в комнате, конечно, нельзя заниматься, но я могу практиковаться на дворе”.

“Я не хочу, не буду толстой. Мне уже отвратительно жирное, неправильное питание, которым пичкали меня родители. Я же теперь сама умею готовить. Можно делать пробежки теперь, когда я не старая, более того, я хочу бегать! Старшая школа когда там? Конец августа — начало сентября? Я могу быть в прекрасной форме к тому времени. Всё можно поменять”.

В конце концов, идея поменять свою жизнь заиграла новыми красками. Есть же куча всего, что она раньше не замечала. Хоть навыки из будущего казались не особыми, но разве нельзя их применить к проблемам в прошлом? В конце концов, за плечами у нее — целая жизнь, на опыт который можно опереться.

“Я могу написать мои книги заново. “Гоблинья” и “Гоблинья-принцесса”. Но можно учесть справедливую критику, некоторые важные моменты в построении истории — всё, что я узнала уже после написания книг, и сделать их лучше. Опубликовать можно до насыщения рынка фэнтези. Джулия… Я могу спасти Джулию. Могу сделать так, чтобы у нее даже мысли о самоубийстве не возникло. Я могу спасти маму, папу от последствий их же поведения. Я могу… я могу… я могу ВСЁ!”

Ночь опустилась на Нижний парк, спрятав в темноте ряды трейлеров. Над одним из них раздался звонкий, веселый смех девочки.

— Я никогда не стану бомжевозкой заново.