Крылатая смерть (джен)

В те годы, когда Сеня ходил в школу, отец его увлекался зимней рыбалкой. Ну, то есть как — увлекался. Не посвящал, разумеется, этому занятию все свободное время, да и не мог. Не говоря уж о том, что никакая зима не длится постоянно. Даже знаменитая на весь мир русская зима. Но когда она все-таки наступала, когда водоемы сковывало льдом, Сенин родитель просто-таки долгом своим считал хотя бы раз за сезон выбраться к ближайшей речке и посидеть с удочкой над собственноручно проделанной прорубью.

Однажды отец и Сеню прихватил с собой. Поймать, правда, отпрыск тогда ничегошеньки не поймал. Да и продрог изрядно, чуть ли не закоченел — недостаточно тепло оделся, не сообразив по юности, что замерзнуть в неподвижном состоянии и быстрее, и легче, чем когда находишься в движении.

Кое-что разумное, доброе, вечное Сеня, впрочем, из того случая вынес. Осознал, например, какое, просто-таки титаническое терпение, достойное быть воспетым в стихах Некрасова, требовалось при подледном лове. А еще до него дошло, что лед — штука на самом деле весьма крепкая. Каковую если и можно пробить, проделывая заветную прорубь, то разве что специальным инструментом, непременно металлическим. А уж никак не топая по льду ногой, долбя льдину камнем… ну или каменным топором.

Такие мысли-воспоминания посетили Сеню, когда миновало лето, за ним большая часть осени; ударили первые морозы, а по реке-кормилице поползли первые льдины. Уже тогда о рыболовных экспедициях не могло быть и речи. Мотаться на челне по реке, заполнявшейся льдинами (ничуть, кстати, не неподвижными) было не безопаснее, чем таракану прогуливаться по танцполу в самый разгар веселья.

Да, вскоре льдины обещали слиться-сомкнуться в одно сплошное ледовое полотно, чтобы укрыть реку, снова сделав ее безопасной. Но рыболовам-то что с того? Ведь даже удочку Сеня не догадался с собой в это злополучное путешествие прихватить. А если старый Бирунг и сделает по Сениной подсказке некое подобие рыболовной снасти (с костяным крючком, леской из звериных жил), останется проблема, как добраться до рыбы… ну или хотя бы до воды.

Проделывать проруби было нечем. Разве что сработать что-то вроде катапульты и запулить какой-нибудь камень побольше, пришла Сене в голову нечаянно-отчаянная догадка. Но и в таком случае успех не гарантировался — лед мог оказаться слишком крепким даже для камня в роли метательного снаряда. Ну а, даже если получить прорубь, все равно придется брать в расчет, что зимой рыба предпочитает держаться поглубже — где теплее. И не факт, что целыми косяками кинется к дырке во льду.

А коль так, то рассчитывать на обильный улов от зимней рыбалки не приходилось. Едва ли силами имевшихся рыболовных команд, в летнюю пору бороздивших на челнах реку, теперь можно было прокормить племя. Гораздо больше шансов тот же Сеня имел элементарно дать дуба, так и не дождавшись хотя бы одной поклевки.

Тем более, приближавшаяся зима обещала быть суровой. Еще не мели метели, по реке проплывали только отдельные льдины — а Сене уже было зябко. Зябко, даже несмотря на то, что поверх ветровки он носил теперь меховую жилетку и обмотался поверх джинсов широким поясом, похожим на юбку, опять-таки из звериной шкуры. Ну и еще утеплял кусочками шкур кроссовки изнутри.

Соплеменникам… Сеня уже привычно применял это слово по отношению к хелема — племени, приютившему его, разделившему еду и кров, пусть и не бескорыстно. Так вот, соплеменникам Сениным от близости зимы было не легче. И они тоже боролись с холодом как могли. Многие закутывались в шкуры с головы до ног, становясь похожими на диковинных зверей или на оборотней, чья трансформация отчего-то прервалась. А некоторые даже могли бы оформить патент на такое достижение человечества, как… штаны. Заказав своим женщинам сшить соответствующий предмет одежды. Разумеется, из шкур. Да, грубые. Да, не по размеру. И хелема казались в них неуклюжими. Но — прорыв, еще один шажок к цивилизации, в том направлении, где на горизонте маячат, помимо прочего, и теплые жилища, и магазины, полные еды.

Сам Сеня напяливать штаны из шкур не спешил. И не только потому, что Нгама, девушка, с которой он сблизился, была симпатичной, но талантами к рукоделью духи ее обделили. В конце концов, штаны можно было выменять у кого-то из соплеменников. Выменять хотя бы на кусок стекла из многострадальной Сениной «тойоты». Вот только собственные джинсы казались Сене и удобнее, и… что немаловажно, привычнее. Да он и не был уверен, что в примитивном изделии из шкур будет заметно теплее.

Тем не менее, факт оставался фактом: с каждым днем становилось все холоднее. Утешало лишь то, что ближайшая зима должна была стать еще и последним гвоздем в гроб треклятым аванонга — и «тойоту» Сенину изрядно попортившим, и мешавшим спокойной жизни хелема… как и многих других мирных племен.

Впрочем, холод был довольно хитрой штукой — ощущался, только когда человек неподвижен. Например, стоял на берегу, наблюдая за ползущими по реке льдинами и размышляя о бесполезности своего рыболовецкого опыта с наступлением зимы. Но жизнь в первобытном племени оставляла не так много времени и возможностей, чтобы вот так стоять, предаваясь праздным мыслям, или шататься без дела. И даже если как рыболов ты племени стал не нужен, тебе все равно найдется дело. Для людей каменного века нет… почти нет никого и ничего бесполезного.

Подобно тому, как для современных Сене горожан с наступлением холодов начинался отопительный сезон, так же на особый режим переходило племя первобытных охотников и собирателей. Особый режим с другим штатным расписанием. Теперь, в отсутствие ягод и грибов, собирать детям вменялось в обязанность хворост и валежник — коль стало холоднее, то и дров для костра, чтоб согреться, требовалось больше. Ну а взрослым дядям-рыболовам оставалось забросить в угол свои остроги, оставить челны на берегу покрываться снегом, и… ну конечно, пополнить ряды охотников. Как бы некоторые из этих рыболовов к охоте в глубине души ни относились, как бы ни оценивали скромно свои здесь таланты.

Никого в племени такие пустяки не волновали. Ведь именно охота зимой была единственным источником пропитания.

Таковы обстоятельства, что свели, в конце концов, одним морозным днем Сеню лицом к лицу (морде) с медведем. С медведем, которому отчего-то не спалось, и лесной мохнатый здоровяк, удрученный, видимо, бессонницей, а также голодом, шатался теперь по напоенному свежим воздухом лесу. Шатался, пока не набрел на группу охотников-хелема, включая Сеню.

На охоту самозваный Сейно-Мава вышел в компании с Калангом и Макуном — товарищами по экипажу рыболовецкого челна… а также по разведочно-диверсионной операции против аванонга.

Казалось бы, коль все трое успели притереться друг к другу, то и в лесу они должны действовать слаженно, а значит, и эффективно. Но учитывая опыт этого трио; непривычное занятие, каким для них была охота, получился, скорее, союз калек. Примерно как в старой песне про безрукого за рулем, слепого, указывавшего дорогу — но, увы, с куда меньшей эффективностью. Вот если бы вождь Аяг отрядил им в помощь да для руководства кого-то из бывалых охотников… но здесь этот двуногий Акелла почему-то промахнулся.

И если у Каланга и Макуна имелись хотя бы остаточные навыки в охоте (не первая же это их зима!), то у Сени не было и их. Впрочем, не сильно и Калангу с Макуном эти навыки остаточные помогали — добыча и прежде выходила скудной и соплеменниками встречалась с нескрываемым снисхождением. А в этот раз охота вообще не задалась. То копья казались тяжелее привычных для руки острог, то мелкая дичь вроде зайцев проявляла больше проворства, чем рыба в реке.

Что до крупного зверья… то вот, к примеру, олень, примеченный Макуном, успел удрать быстрее, чем сам хелема сообразил, что копье лучше бросить, а не подходить к зверю вплотную. И тем более не ждать, пока подойдет он сам.

Метнуть копье в итоге Макун метнул — но лишь вслед улизнувшему оленю. Да под собственную ругань от осознания неудачи.

А пока добыча раз за разом избегала смертоносных копий, горе-охотникам только и оставалось, что углубляться в лес — все дальше и дальше. Где, как они рассчитывали, зверья будет больше. Причем зверья, почти не знакомого с человеком. И потому непугливого.

Что ж. Хотя бы здесь надежды Сени, Каланга и Макуна оправдались. Встреченный ими медведь и не думал бояться трех странных, передвигающихся на двух конечностях, зверушек. Собственно, не факт, что он думал вообще. И что испытывал хоть какие-то чувства кроме голода, бессонницы и сопутствующего раздражения.

Медведь был довольно крупным экземпляром: даже Сеня едва доставал ему до груди, когда зверь поднимался на задние лапы. Что уж говорить про его спутников — ни ростом, ни богатырской статью хелема похвастаться не могли.

Теперь все трое дружно целили в косолапого своими копьями, но уверенности и чувства превосходства это им не предавало. Не очень-то внушительно смотрелись палки с острыми наконечниками на фоне огромного зверя. Радости же от того, что набрели на столь крупную добычу, не было, разумеется, и в помине.

— Да-а-а, — зачем-то (ни к селу, ни к городу!) подал голос Макун, — медведь — это не рыба какая-то. Может и сам поохотиться на хелема.

«А ты все остришь», — мысленно обратился к нему Сеня с толикой раздражения. Но лишь с толикой. К этой черте характера товарища по рыболовному ремеслу он за последние месяцы худо-бедно привык — к почти условному рефлексу: поддевать соплеменников по поводу их неудач. Тем более, следовало отдать Макуну должное: в случае прокола он не щадил в том числе и себя. Хотя бы заодно. Вот как на этот раз.

Причем эта привычка — хорохориться — вкупе с общим ироническим взглядом на жизнь, сослужила теперь бойкому дикарю неплохую службу. Потому что медведь, которого три человека встретили выставленными копьями, не решался атаковать первым не потому, что испугался. И даже не выжидал… не только выжидал, во всяком случае. Но, подобно большому живому радару, улавливал малейшие движения своих неожиданных противников и тонкие запахи, человеческому носу недоступные. Запах страха, старости, слабости. Улавливал и на ходу анализировал своим мозгом — ограниченным, но по-своему совершенным. Из трех двуногих пытаясь выделить того, кто более всего подходил на роль легкой добычи.

И своими потугами на остроумие да демонстративным спокойствием Макун, сам того не зная, смог худо-бедно притупить те желанные запахи, которые позволяли медведю счесть человека слабаком и жертвой. Не шибко подходил на эту роль и Сеня. Да, ему было страшно. И, более того, он не очень-то пытался нарочито этот страх скрывать. Но в то же время был он крупнее и выглядел посильнее любого из двух хелема. Да и копье Сенино смотрелось внушительнее. Ведь наконечником ему служил большой железный нож.

В свое время именно с этим самодельным оружием — ножом, привязанным к большой ветке — Сеня делал первые шаги в роли первобытного охотника и рыболова. Или просто человека, вынужденного выживать в дикой природе. С тех пор, конечно, он эту самоделку, как мог, усовершенствовал: и палку для древка выбрал попрямее да попрочнее, и нож привязал к ней покрепче. И, конечно, испытать ее успел. Пусть не в реальном бою, так хотя бы в землю потыкал, убедившись, что ни древко у копья не обломится, ни сам нож-наконечник не отвалиться, как получилось в первый день пребывания Сени в этом мире.

Метать, к сожалению, такое оружие Сеня так и не навострился. Пытался, правда, но из-за ножа-наконечника оно оказалось тяжеловатым — железка тянула копье книзу. Зато в предыдущих охотничьих вылазках (более удачных) оно пригождалось при добивании зверя-подранка. При условии, конечно, если Макуну или Калангу удавалось нанести рану кому-то из лесных обитателей.

Но вернемся к встрече Сени и этих двух хелема с медведем. Методом исключения косолапый выбрал в качестве легкой добычи Каланга. И прыгнул, целя в человека передними лапами.

Копье едва успело скользнуть по шкуре медведя — и выпало из ослабевших от страха рук незадачливого охотника. Только это и задержало зверя, не дав наброситься на Каланга и подмять под себя. На какую-то долю секунды задержало, едва заметно. Но этого хватило, чтобы Каланг испуганно попятился, роняя оружие, и… лапы медведя не достали до него; когти сверкнули в паре сантиметров от человека.

Хуже было то, что пятясь, Каланг оступился. И, сделав еще один неловкий шаг, плюхнулся задом на мерзлую землю.

Но тут в дело вступило Сенино копье с железным наконечником. Металл врезался в шкуру медведя; наверняка проткнул — сил Сеня не пожалел. И медведь, взревев от боли, отвернулся (все-таки отвернулся!) от примеченной им добычи.

Сеня занес копье для нового удара. Но на этот раз зверь встретил атаку взмахом могучих лап. И без труда отразил ее, вдобавок едва не выбив копье из Сениных рук.

Тем временем Макун тоже не оставался в стороне. Свое копье он не получил от старого Бирунга и уж точно не сделал сам. Но захватил в качестве трофея в схватке с аванонга. То, собственно, был первый боевой трофей, доставшийся хелема во время противостояния с этими каннибалами и бандитами каменного века. Потому Макун с гордостью таскал трофейное оружие. И на охоту вышел именно с ним.

Но достоинства трофейного копья не исчерпывались одной только возможностью его нового владельца потешить собственную гордость. Аванонга сделали своим образом жизни войну, а значит, оружию уделяли особое внимание, небрежности себе здесь не позволяя. Вдобавок, возглавлял аванонга Сенин современник — хоть и отнюдь не честный труженик, но и не полная бестолочь. Кое-чему сумевший свою новообретенную, первобытную братву научить.

То ли по первой, то ли по второй из названных причин было копье аванонга и удобнее, и острее, чем аналогичное оружие миролюбивых хелема. И теперь это копье, предназначенное для боя, а не только для охоты, вонзилось прямо в зад медведю.

Тот снова огласил лес гневным ревом и начал разворачиваться, чтобы наказать обидчика. Боль и гнев лишили зверя даже той толики расчетливости, какая присуща хищникам. Теперь косолапый действовал исключительно на рефлексах. И, надо сказать, не очень-то проворно.

Пока он разворачивался, Сеня успел снова поднять копье и нанести медведю еще один удар. Правда, немного не рассчитал — нож-наконечник прошел вскользь и лишь оцарапал бок зверя. Чтобы остановить его и отвлечь от Макуна, этого не хватило.

Макун, впрочем, и без того оказался парень не промах. Когда медвежья морда повернулась к нему, юркнул за ствол ближайшей сосны. Что оказалась для него, компактного и худощавого, неплохим укрытием.

Неплохим да недолгим! Медведь ориентировался не только по зрению, но и по запаху и, безошибочно обогнув ствол, сразу обнаружил укрывшегося за ним человека. Кто, мол, не спрятался — он, медведь, не виноват.

Однако времени, затраченного на то, чтобы обогнуть сосну, противникам зверя кое на что хватило.

Калангу — хотя бы подобрать свое копье.

Сене — снова проткнуть медвежью шкуру ножом-наконечником.

Ну а Макун успел пырнуть медведя копьем. Целил он в глаз, но попал по носу и задел раскрывшуюся в гневном реве пасть. Уже миг спустя Макуну пришлось пятиться, отступая и выставив копье перед собой. Но главное было сделано: медведь оказался окружен. И теперь атака на любого из трех охотников делала его уязвимым для ударов со стороны двух других.

Будь медведь разумным существом, он, наверное, так бы и замер в нерешительности, не зная, на кого нападать… и стоит ли нападать вообще. Но Сене и двум хелема противостоял зверь — причем зверь раненый и крайне разозленный. Потому, не мудрствуя лукаво, он ринулся в атаку на того из людей-обидчиков, кто был у него перед глазами. Сиречь на Макуна. Тот попятился, одновременно опасливо оборачиваясь, дабы ни обо что не запнуться, ни во что не врезаться.

Сеня снова попытался достать зверя копьем, но удар прошел вскользь — медведь его едва заметил и даже не повернулся. Только что шаг ненадолго замедлил.

А затем прыгнул и ударом двух передних лап одновременно буквально выбил копье из рук Макуна. Тот и сам едва устоял на ногах.

Ненадолго ему было стоять, не вмешайся Каланг в эту схватку. Брошенное не слишком умелой, зато решительной рукой, его копье просвистело, прорезая морозный воздух, и… дуракам, как известно, везет: первобытное оружие вонзилось в покрытый густым мехом медвежий бок.

Медведь взревел, становясь на дыбы, и отвлекаясь от Макуна, который не решился потянуться к выбитому у него копью, а счел благоразумным, мелко семеня, снова укрыться за ближайшим деревом.

По-своему воспользовался удобным моментом и Сеня. Бросившись на медведя с самодельным копьем наперевес, он на ходу со всей силы вонзил нож-наконечник в открытое брюхо зверя — куда более уязвимое, чем спина.

Вонзил — и отпрянул проворно; отскочил в сторону, не давая медведю возможности выбить копье из рук.

А медведь, медленно переступая, двинулся на Сеню. Кровь из ран окрашивала снег — особенно заметная на белом фоне. Из бока торчало копье Каланга. Зверь слабел, уже заметно пошатывался. Но все еще не сдавался, все еще готов был дать бой хотя бы одному из возомнивших о себе двуногих задохликов.

То ли камень, то ли спрессованный кусок снега прилетел, брошенный рукой обезоруженного Макуна, и попал в без того подраненный бок медведя. Но зверь даже не обернулся в ответ. Он надвигался на Сеню — медленно, но неотвратимо. Человек только успевал пятиться, обескураженный его упорством.

С отчаянным криком к медведю подскочил Каланг и, вцепившись в древко своего, торчащего из звериного бока, копья, надавил, силясь глубже проткнуть медвежью шкуру и плоть. Увы, сил щуплого хелема было недостаточно, чтобы остановить могучего зверя. Тот не останавливался — наступал на Сеню.

Тут и Макун улучил момент — трофейное копье снова было в его руках. И, держа оружие наконечником вперед, хелема двинулся в направлении медведя, быстро приближаясь. Быстро, как старался сам Макун. А вот по Сениным ощущениям — до обидного медленно.

Пятясь, Сеня уперся спиной в ствол одной из сосен — отступать больше было некуда. И выставил перед собой копье в отчаянном жесте.

И… все, наконец, закончилось. В шаге от него медведь остановился: силы покинули его вместе с кровью. А затем рухнул в снег, заваливаясь на бок. Иначе и быть не могло — хищники умирают на ходу. А то и на бегу.

Руки Макуна, сжимавшие копье, замерли в нерешительности. Между шкурой уже поверженного медведя и острым каменным наконечником осталось около сантиметра.

— Вот так охота! — на выдохе выпалил Сеня, с облегчением опуская копье.

Его спутники не возражали: нечасто, что тому, что другому приходилось сталкиваться с хозяином тайги. Возможно, и вообще никогда. Так что охота впрямь выдалась исключительной.

— Теперь у хелема будет много мяса, — молвил, озвучив главное на собственный взгляд, практичный Каланг, косясь на медвежью тушу.

И на это тоже возразить было нечего.