Грани (гет)

— Хочу, чтобы время остановилось, — негромко произносит Эрза, скорее даже для себя, нежели для сидящего рядом Джерарда.

Он смеётся. Хохочет до слёз, словно смешнее ничего в жизни не слышал. Неуёмно. Взахлёб. А она злится. Медленно закипает, стискивает пальцы в кулаки. Вот ей уже кажется, что она ненавидит его так же сильно, как любит.

Эрза пытается засмеяться. Выходит совсем неестественно, напряжённо и через силу. Но она упорно пробует вновь и вновь. И плевать, что совершенно не смешно, что сейчас хочется кричать и топать ногами. Рыдать, рычать, выть, но только не смеяться.

Джерард улыбается. Не вымученно, как обычно, не скрывая гримасу боли, не извиняясь и не пряча что-то за улыбкой. Просто улыбается. Так, словно действительно счастлив, а все проблемы и противоречия, терзающие его, вдруг улетучились. Будто он понял нечто очень для себя важное и при этом неизменно простое. Принял эту истину без сожалений и отбросил сомнения. Просто поверил. Вот так спонтанно. Вдруг.

— Можно мне просто быть? — не глядя на неё, негромко, но отчётливо, произносит Джерард.

Эрза хмурится пуще прежнего, силясь понять, что творится у того в голове, но окончательно запутывается.

— Рядом…

Она вздрагивает и смотрит на него недоверчиво и даже с опаской.

— С тобой, — добавляет он, поворачиваясь.

Впервые за долгие годы его глаза словно лучатся чистым теплом. Во взгляде ещё не потухли искорки недавнего дурного веселья.

— Знаешь, я, наверное, никогда не смогу тебя простить... — отвечает она, — если не будешь.

Эрза тихо смеётся, но смех рвётся изнутри, распирая. Сдерживаемые смешки, более походящие на кашель, льются потоком, быстро перерастая в звонкий заливистый хохот. Совершенно естественный и бесконечно счастливый. Не отяжелённый ни болью, ни досадой, ни опасениями за будущее, ни воспоминаниями из прошлого.

Она смотрит, как недоумение на его лице медленно сменяется улыбкой, неуверенной, но искренней. Она хохочет, и уже не в силах остановиться. Так, что челюсти сводит и живот начинает болеть, из глаз градом катятся слёзы, а воздуха начинает не хватать. Она продолжает смеяться, не оставляя и следа от недавней неловкой тишины.

Впервые не хочется думать и переживать о чём-либо. Ей хочется набрать побольше воздуха и смеяться без причины, просто потому, что она может. Ведь это так просто — быть счастливой.

Кто не понимает вашего молчания, едва ли поймёт ваши слова.

Э. Хаббард

Высшим выражением счастья или несчастья является чаще всего безмолвие.

А. П. Чехов

Они сидели на краю обрыва уже не первый час. Круто срывались вниз каменистые склоны. Врезались в скалу пенные волны, с шипением разлетаясь на брызги. Эрза наблюдала за этим, всё больше погружаясь в свои мысли. Она почти смогла убедить себя в том, что она здесь наедине со своими чувствами и размышлениями, но тишину нарушил негромкий вздох Джерарда.

Эрза вздрогнула: она сама позвала его, но вот уже больше часа молча сидела, наблюдая, как борется море со скальным уступом. Она собиралась так многое сказать Джерарду, так о многом спросить. Но невысказанные желания, чаяния, надежды, мысли и догадки, тысячи слов, что она прокручивала в голове целый день накануне, вдруг исчезли и растеряли весь смысл, просыпались песком меж пальцев.

Теперь она молчала, боясь оторвать взгляд от далёкого горизонта, заходящего солнца и переливающихся янтарём волн. Боялась взглянуть на того, кто сидел так близко, что при желании она спокойно коснулась бы его рукой. Боялась заглянуть ему в глаза и нарушить хрупкую тишину.

Эрза не знала, с чего начать: ведь любое слово, обронённое в этот омут молчания, повлечёт за собой волну. Одну, вторую, третью. Их будет уже не остановить. Любое слово, нарушившее эту тишину, качнёт чаши весов. Быть может, одно оно изменит их будущее. Эрза медлила, погружаясь в пучину нерешительности. Молчал и Джерард.

Ей казалось, что это безмолвие сродни тишине в камере, где узник дожидается приговора. Она не решалась взглянуть на того, кто поселил в её душе столь много противоречивых чувств: отчаяние и надежду, страх и веру, боль и трепет. Он стал для неё олицетворением её слабостей, и он же придавал ей сил. Лишь мысли о Джерарде помогали ей не раз подняться посреди, казалось, проигранного боя. Чувство вины, страх, сомнения и отчаянная вера — всё смешалось воедино. А потому, когда тот вздохнул, Эрза испугалась, что он разрушит неопределённость между ними. Уронит камешек в омут их обоюдного молчания и породит первую волну перемен, к которой она совсем не готова. Ведь ей столько ещё надо сказать, признаться, покаяться, высказаться. Но за вздохом не последовало ни звука, лишь гулко билось в груди сердце, с шорохом осыпалось каменное крошево, да по-прежнему шумели волны далеко внизу.

Эрза осознала, что задержала дыхание и тихонько выдохнула, словно опасалась, что этот звук может спугнуть обосновавшуюся рядом тишину. Но что-то изменилось, словно этот тяжёлый вздох стоил тысячи сказанных слов. Молчание между ними, до сих пор пустое и напряжённое, наполнилось призраками прошлого.

Отчего-то Эрзе очень важно было знать, о чём только что думал Джерард. О чём жалел больше всего. О чём хотел бы сказать, но умолчал. О чём хотел бы солгать, но не решился. Отчего-то так важно было увидеть его лицо сейчас, но она медлила. Опасалась выглянуть из-за брони, в которую заковала душу. Опасалась стать уязвимой и проиграть самой себе.

Момент был упущен. На смену трепетному волнению пришли разочарование и злость на собственную нерешительность. Сейчас, всего на миг, она перестала быть Титанией — стальной леди, несгибаемой, волевой и холодной. На миг она стала той маленькой девочкой, преисполненной страхов и сожалений, что бежала прочь, заливаясь слезами. Что так отчаянно хотела спасти самого дорогого ей человека, которого потеряла из-за своей слабости. Наивной маленькой девочкой, глупо, по-детски, но столь искренне влюблённой в прекрасного принца, которого поглотила тьма.

Эрза сожалела о многом, но лишь одно решение терзало сердце долгие годы. Лишь одна утрата из тысяч была невосполнима. Лишь один поступок она никак не могла себе простить. Она сбежала и предала его. Джерард боролся бы, Эрза верила: на её месте он боролся бы до конца.

«Его жизнь была пуста», — слова, сказанные перед смертью Азумой, задели старую рану. Глубокую рану, спрятанную под прочной бронёй выдержки и железной воли. Глубоко внутри за фальшивыми улыбками и непролитыми слезами. Она предала любимого дважды, позволила ему окунуться во тьму отчаяния. Стать пленником собственных страхов, сомнений и чувства вины за то, за что он был не в ответе.

Эрза помнила, как его чудом вернувшегося вновь уводили в темницу, взвалив на него груз сожалений и вины. Неподъёмный гранит, способный погрести под собой то малое, что ещё оставалось от прежнего Джерарда. Того самого, которого она до сих пор любила, кому она смогла бы простить что угодно, кого так сильно боялась вновь потерять. Того, к кому так стремилась и кого так отчаянно продолжала отталкивать.

Она помнила его мальчишкой. Так много лет они потеряли, так много лет болезненных воспоминаний и невысказанных слов. Эрза боялась. Проклинала собственную слабость и беспомощно смотрела, как вновь он исчезает во тьме.

Алый. Прекрасный алый закат. Он видел его день за днём из окон проклятой башни — его клетки и темницы для души. Джерард помнил всё в мельчайших деталях. Все эти годы, наполненные интригами, болью и тьмой. Чужие мысли, чужие чувства, чужие желания, затмившие само его существо. Чужие надежды, чужие чаяния, чужие мечты, вызывающие лишь трепет ужаса и отчаяние. Свою беспомощность и лишь маленький островок надежды в океане безумия. Этим островком была девочка с алыми волосами, глядя на которую, он находил в себе силы быть смелым и улыбаться, несмотря на ужасы, окружавшие их тогда.

Глядя на её робкую улыбку, он не переставал надеяться, что ещё есть шанс всё изменить. Эту тёплую и искреннюю улыбку он сохранил глубоко в душе. Но он оступился в своём безудержном стремлении к свободе. Желая подарить ей весь мир, он совершил ошибку. Сломался, поддался фальшивым и мимолётным мечтам и погрузился во тьму, потеряв себя.

Сколько боли он принёс ей. И всё же посмел цепляться за её образ, чтобы сохранить хотя бы частицу себя. Способна ли она простить его теперь? Способна ли понять? И имеет ли он право просить её об этом? Жалкий заблудший глупец, по счастливой случайности получивший второй шанс.

Джерард тяжело вздохнул, Эрза вздрогнула, словно проникла в его мысли и испугалась того, что там увидела. Всего на краткий миг ему отчаянно захотелось упасть перед ней на колени, моля о прощении. Но он не имел права. Он и не посмел бы возложить на её хрупкие плечи весь тот груз сожалений и надежд. Слишком поздно. Он проиграл войну когда-то давно под сводами проклятой башни, поддавшись искушающему ласковому шёпоту. Глупо мечтать о прощении, ещё более глупо надеяться на ответное чувство. Для неё он — предатель и надменный лжец, возжелавший власти, загубивший чужие жизни и судьбы дорогих ей людей.

Тишина вокруг них, словно живая колышущаяся вуаль, вновь переменилась. Не была она напряжённой. Не была преисполнена сожалений, страха и боли. Словно их тяжёлые мысли и переживания просочились наружу и растворились друг в друге, смешавшись. С шипением разбивались о камни волны. Прохладный ветер трепал волосы, тепло медленно покидало прибрежные скалы вместе с уходящим днём. Солнце плавно опускалась за алеющий горизонт. Они сидели меньше чем в метре друг от друга. Так близко и столь безумно далеко.

Солнце почти село, окрасив небосклон алым и золотым. На секунду закрыв глаза, собрав остатки воли в кулак, решившись на отчаянный рывок навстречу неизведанному будущему, Джерард повернулся и замер, так и не проронив ни слова.

Она смотрела на него. Растерянная, испуганная и растерявшая остатки решимости. На её ресницах дрожали слёзы, приоткрытые губы подрагивали. Именно такая. Его Эрза именно такая. Такой — живой и эмоциональной — он помнил её эти годы. Такую — слабую и хрупкую — он её и любил.

Джерард порывисто обнял её, припав к её дрожащим губам. Ему не важно было, что случится через годы, дни, часы. Не важно было даже, что произойдёт в следующее мгновение. Здесь и сейчас не существовало для них ничего важнее этого мига, наполненного чувственностью, откровенностью и хрупкими надеждами. Здесь и сейчас они нашли куда больше смысла в молчании, чем в словах о боли и страхах, о прощении и надеждах, о любви и ненависти и о той непостижимой связи, что однажды соединила их судьбы.

Дождь омывал мир, и этот шелест казался очищающим,

хотя некоторые пятна отмыть невозможно никогда.

Дин Кунц

Они поклялись друг другу не говорить о неизбежном...

Ветер раздувал лёгкие шторы, врываясь с веранды в распахнутое окно. Он приносил с собой уже привычный аромат трав. Луг раскинулся до самого горизонта, словно волнующееся зелёное море.

— Триста шестьдесят пятый, — произнёс Джерард, отрывая последний лист календаря.

— Зачем ты? — Эрза вздрогнула от звука рвущейся бумаги.

— Так ведь вечером его запустить уже не получится, — пожал он плечами, сворачивая бумажный самолётик. — Вместе?

— Вместе, — эхом отозвалась она, протягивая.

Ветер трепал бумажные крылышки, а ей совершено не хотелось разжимать пальцы и выпускать самолётик из рук, словно это могло что-то изменить.

— На счёт три? — предложил Джерард, Эрза кивнула. — Раз, два, три...

Подхваченный сухим ветром, триста шестьдесят пятый лист календаря унёсся в безоблачное небо, тут же исчезнув в его пронзительной синеве. Наверное, именно в этот момент Эрза и осознала, что последний день лета уже наступил.

Джерард закурил. Воздух тут же пропитался свежим запахом мяты и горьковатой горечью дыма. Джерард стоял, облокотившись о перила веранды, и смотрел на бушующее море трав, а может, вглядывался в синеву неба. Ветер играл с его и без того растрёпанными волосами, дёргал за воротник рубашки, словно звал куда-то.

Эрза провожала взглядом тонкую струйку дыма, тающую на глазах. Так было каждое утро: горечь и мята, лёгкая прохлада, сухость ветра. Все триста шестьдесят четыре дня. Но сегодня утреннюю ленную безмятежность пронизывала тревога.

Наскоро позавтракав, они спустились вниз по верёвочной лестнице. Вьюнок упорно карабкался вверх по сваям, намереваясь когда-нибудь добраться и до веранды. Сиротливо лежала в траве небольшая лодка. Они танцевали, без сожаления приминая босыми ногами отцветающие яркие бутоны, до тех пор, пока голова не закружилась. Тогда Джерард привычно уже прижал Эрзу к себе, жадно, как в первый раз, целуя.

«Как в первый и в последний раз...»

Сегодня они почти не разговаривали. Сидели рядом, держась за руки, и грелись под ласковыми солнечными лучами, слушая тихую песню ветра. Эрза обещала себе, что не будет плакать: ведь было долгих двенадцать месяцев рядом с ним. Достаточно, чтобы смириться с мыслью о том, что её первое лето однажды подойдёт к концу. Время словно ускорилось. Солнце скатывалось по небосклону, кренясь к горизонту. Эрза кожей впитывала каждую минуту их последнего дня.

Становилось всё прохладнее, воздух медленно, но неумолимо насыщался влагой. Она старалась даже не думать о неизбежности грядущего дождя, сглатывая закипающие слёзы.

— Облака на горизонте, — тихо произнёс Джерард.

Он был настолько спокоен, что она не выдержала. Эрза вскочила на ноги, вырывая из его тёплой ладони свою, и бросилась прочь. Прочь от косматых туч, заполонивших горизонт, и от сгорающего солнца, падающего прямо в объятия надвигающейся бури. Джерард догнал её через пару минут, обнял за плечи и прижал к себе, пряча лицо в её волосах.

— Прости, я совсем не хочу отпускать тебя...

Темнело. Тучи стремительно заволакивали небо. Она так многое ещё не успела ему сказать, но слова таяли на губах прежде, чем заполнить тишину. Сверкнула первая молния, раскалывая небо пополам. Эрза зажмурилась и теснее прижалась к Джерарду. По долине прокатился раскат грома, разрывая в клочья их обоюдное молчание.

— Прощай, — шепнул Джерард за секунду до того, как с небес сорвалась первая капля дождя.

За ней последовала вторая, третья. Перестук капель очень быстро сменился шорохом ливня. Эрза опустилась на борт лодки, переждавшей лето. Дождь стекал по щекам, словно пытался заменить слёзы, высушенные последним солнечным лучом.

— Прощай, — проронила она в пустоту.

Влага пронизала воздух. Дождь смыл запах горечи и мяты. Эрза обхватила свои плечи руками в тщетной попытке удержать хоть частицу его тепла.

Лишь окончательно промокнув, она вернулась в дом. Сиротливо жался к стене картонный остов календаря. Капли барабанили по пустой пачке сигарет, забытой на веранде. Комната лишь казалась опустевшей: на самом деле она была переполнена воспоминаниями. Одни парили под потолком, безмятежные и лёгкие. Другие оседали на пол, от них пахло дымом сигарет и луговыми травами.

Эрза захлопнула окно. Она боялась, что они сгинут, как бумажный самолётик, подхваченный ветром. Исчезнут навсегда, растворятся в каплях дождя. Пусть одними только воспоминаниями и нельзя было наполнить пустоту, разрастающуюся внутри, но и отпустить их она не могла.

Дождь не может идти вечно. Эрза точно знала, что лето вернётся, вновь соединив миры на триста шестьдесят пять дней. Солнце прорвёт серую пелену туч и осушит бескрайнее море. Непременно, раз в столетие...