Straight and narrow (джен)

Люси говорит это Саймону в самом начале:

— Пока ты первый, тебе нельзя бояться.

Слова въедаются в память жестче всех прошлых программ.

Он встречает новоприбывших, и для них его тихий голос — новая жизнь: "Иерихон здесь". Он жжет костры в бочках, и к ним идут даже не греться, оживать. Он знает каждого на этом корабле: кто есть, кто был. С каждым месяцем вторых становится всё больше. Саймон умирает с каждым, кому в очередной раз не хватило биокомпонентов или голубой крови, а потом отпускает побелевшую руку, грустно улыбается и живёт дальше.

В какой-то момент, тех, кто знал, кем был Саймон (кто есть Саймон), не остаётся. Кроме Люси, но Люси — отдельно. Для Иерихона Саймон — его дух, тот, кто не боится смерти (потому что отключиться здесь значит умереть, и все это понимают), тот, кто знает всех, тот, кто возвращает жизнь и жжет огонь в бочках.

Но месяцы идут, и ничего не меняется. Саймон перестаёт считать.

— Молчи. Не вздумай говорить со мной об этом, — Пока ты первый, ты не можешь бояться. Саймон молчит. Грустно улыбается и молчит. (Потому что ему, черт возьми, уже почти страшно, но он не имеет на это права). Люси не берет его за руки, Люси стоит по другую сторону костра и не видит, как у Саймона нервно мигает красным диод и дрожат пальцы. У не могущего устать андроида взгляд усталой собаки.

— Если ты поведешь, они пойдут за тобой, — и Саймон отчетливо понимает, что это его уже точно сломает. Насовсем.

— А если не поведу?

— Тогда придётся дождаться того, за кем они пойдут так же.

Саймон ждёт. Месяцы идут, его костры больше не горят — у него закончились зажигалки (Ни у одного из приходящих их тоже не находится, и это становится похоже на знак — иногда ему кажется, что новым первым будет тот, кто зажжет бочки). Он прислоняется к колонне и закрывает глаза, в "спящем" режиме в памяти звучат когда-то услышанные песни.

Для Иерихона Саймон — Иерихон, молчаливый, безнадёжный, умерший, усталый, но живой.

...Зажигалка Норт плюётся искрами, но не горит. Чем больше Саймон её слушает, тем сильнее ему, поверившему в свою дурацкую примету, кажется, что это, возможно, к лучшему.