Его жизнь (гет)

Чтобы узнать о его жизни, не нужно наводить справки, поднимать личное дело, искать сведения в библиотеке.

Чтобы узнать о его жизни, достаточно посмотреть ему в лицо.

Его губы всегда плотно сжаты. Было время, когда неосторожно произнесенное слово могло стоить ему жизни. Настороженность и постоянный самоконтроль, принцип «десять раз обдумай, один раз скажи» настолько укоренились в нем, что вы не услышите от него даже лишнего звука. Двадцать лет риска оставили след на его лице — эти строгие, вечно сжатые губы.

Его глаза холодны и спокойны. Я не знаю, когда в них появился этот мертвенный покой. Может, после первого убийства. А может, после самого громкого из них. Тогда Директора заботили душа Драко, жизнь Гарри, смерть Лорда… А до его души никому не было дела: у него, мол, и так руки по локоть в крови, что ему еще один крест на плечах. Страшно и стыдно признаться, но я сама в ту пору думала, что у него вообще нет души, и сердца нет, и любить он не может.

Если бы мы знали, КАК он любил! Я никогда не смогу простить себе ту детскую ненависть, потому что теперь знаю, каково это — быть любимой им.

Глубокая вертикальная морщинка меж бровей. Эта складка прорезана годами боли, злобы и презрения к самому себе. Она — свидетельство похороненной надежды на счастье. Она появилась вместе с чувством вины и черным отчаяньем. На его лице нет морщин от улыбок, а эту, горькую, уже ничто не сотрет.

Когда спит, он выглядит совсем молодым, не старше своего первого шрама. Вот он, этот шрам: тонкий и длинный, почти касается левого соска и сбегает на бок. Режущее от авроров. Какая насмешка — пострадать от заклятия, которое сам же и выдумал.

Хотя нет, этот шрам — не первый. Первые — небольшие, уже почти не заметные на его бледной коже. В семь лет он попытался сварить какое-то зелье, но котел взорвался, и его поранило осколками. Отец, ненавидевший магию как явление, отвез его в маггловский травмпункт, где пьяный дежурный врач больше часа вытаскивал засевшие в детском теле куски металла и накладывал швы без всякой анестезии. Я давно сосчитала их. Шестнадцать осколков, шестнадцать швов… и прокушенная губа — уже тогда он учился не кричать от боли.

Уродливый широкий рубец под правой лопаткой. От чего — он и сам не знает. В тот раз Круцио Лорда вязало его узлом, и он опять не кричал, и не заметил в море сводящей с ума боли, как и обо что распорол спину. Сейчас я часто вспоминаю день, когда он ходил чуть медленнее обычного, и говорил тише, и, казалось, даже дышал осторожнее. Думаю: может, из-за этого? Кто лечил его? Не удивлюсь, если никто. Он никогда не просил о помощи.

И не попросил, истекая кровью на полу Визжащей хижины. В дрожащем свете оплывающей свечи я смотрю на отвратительные шрамы, коростой покрывающие его шею — всю правую сторону. Увидев их впервые, я рыдала, как сентиментальная истеричка, и целовала, целовала его изувеченную шею… Он одной рукой прижимал меня к себе, а другой — отталкивал, и шептал смятенно: «Не надо, не надо, не надо…»

Он не принимает никакого сочувствия, даже от меня. Особенно от меня. Только буркнет свое любимое: «Знала жопа, куда в гости шла!» и отвернется, и потом долго молчит. Я знаю, в такие моменты он думает, что во мне говорит жалость, а не любовь моя. Не так уж он и неправ: жалость лежит рядом с любовью, так близко, что нетрудно и перепутать. Но любви без жалости не бывает. Как-то Гарри спросил, почему я не выбрала одного из тех молодых, умных, веселых и успешных парней, что до сих пор крутятся вокруг меня. Все просто: я их не жалела. А один его недостаток я не променяю на достоинства всех мужчин в мире.

…Он спит, разметавшись по кровати и сбросив подушку на пол. Сегодня у него хорошая ночь, ни кошмары не мучают, ни бессонница. У меня затекла рука, но я стараюсь не шевелиться, чтобы не разбудить его.

Спи, мой невозможный, невыносимый, мой железный человек. Спи, мой Принц, пусть без коня и полукровка. Я выгрызу горло любому, кто посмеет нарушить твой чуткий сон. Ты так часто спасал других, но не хочешь думать, что теперь спасать нужно тебя самого.

Спи. Никто не потревожит тебя сегодня, ни безносый психопат Вольдеморт, ни хитрый манипулятор Дамблдор, ни предавшая тебя рыжая девчонка.

Охранять твой покой буду я.