Дочки, матери, короли (джен)

Зира всегда была свирепой охотницей — сколько Сараби помнила. Всегда ходила по краю, показывала зубы. Всегда забиралась дальше всех прочих от скалы предков — в гиблые земли, которые еще дед Муфасы завещал своим львам не пересекать. И не только уходила — а возвращалась с добычей: раненая чаще, чем целая (порванные уши и едва зажившая челюсть были только самыми явственными примерами), но всё равно торжествующая победу. И при всём при том — у неё не было настоящих подруг: слишком уж быстро Зира выходила из себя, слишком уж остро чувствовала своё превосходство. Дралась, не делая различия между товаркой-львицей и какой-нибудь залетной гиеной — и никогда не показывала даже толики уважения к своей травоядной добыче, как того требовал Круг Жизни.

Шептались о том, что ее нужно изгнать — но Муфаса был слишком добродушен для этого, и не прислушивался к шепоткам.

Шрам же, надо думать, сошелся с нею от безысходности — когда в гневе Сараби не просто добавила ему несколько новых, не настолько заметных, шрамов, но и пригрозила сломать дополнительно любую из лап, на выбор, чтобы больше он не смог совершать знаменитых своих прыжков, а мясо ему носил в клюве Зазу. Ровно столько, сколько в клюве поместится.

(Шрам слишком хорошо понимал, что её не взять силой — кого угодно, но не её.)

Что находила в нем сама Зира — Сараби никак не могла взять в толк; за все прошлые годы эти двое едва ли перемолвились даже парой слов — хотя следовало признать: их взгляды на окружающих их львов и не-львов были поразительно сходны.

Но после того, как родился Нюка — чахлый, болезненный, вечно страдающий от какой-то непонятной чесотки львенок, — Шрам столь же резко охладел к вчерашней подруге.

Зира, впрочем, продолжала по-прежнему считать себя отмеченной — чуть ли не королевой, хотя об этом Шрам даже ни разу не заводил речи. Помогало то, что гиены боялись ее почти настолько же сильно, как боялись самой Сараби. А значит — не рисковали на нее доносить.

Зира будто не замечала, что Шрам избегает её — она проводила на охоте даже больше времени, чем прежде, и с ней уходили самые отчаянные, злые из молодых львиц. После одной такой охоты они вернулись в компании еще нескольких чужачек из внешних земель. Чужачки отказывались говорить с кем-то ещё, кроме Шрама — перед которым простерлись мордами вниз, как это положено перед королем — и Зиры, которая явно подучила их перед этим. И всё время предпочитали проводить в отдалении, собственной стайкой по ту сторону скалы, переговариваясь низким говором, отличавшимся от языка остального прайда. Сарафина как-то в шутку назвала их — «прайд Зиры»; в злую шутку и горькую. Но имя прижилось.

Всё это, само собой, было до рождения Витани.

И если кого-то и винила в своем двусмысленном положении Зира — так это Нюку. Это его не хотел видеть Шрам, это он был виноват в своем врожденном убожестве — ни в какую не хотел идти в рост, постоянно трясся и писался себе под лапы. Зира то и дело отвешивала ему затрещины за какую-нибудь провинность. Когда, конечно, была на землях прайда.

Но если кто-то ещё позволял себе открыто обидеть Нюку, Зира защищала сына со всей яростью, на какую была способна. Стоило Сарафине однажды бросить вполголоса, что сын очень уж похож на отца — (Сараби тогда рассеянно кивнула — она помнила, каким был юный Така, ещё не Шрам) — как когти Зиры уже метили в ее горло. Сараби едва успела встать между ними, пока львицы не начали бой.

Когда же появилась Витани…

Когда Сараби оставила Витани у спального места за сухим деревом, облюбованного «прайдом Зиры» — если быть точной. Маленькая львица даже не проснулась — ни от бесцеремонного подъема зубами за шкирку, ни от самую малость более аккуратного спуска на землю. Так свойственно спать львятам, если они сыты. Сыты и любимы.

И насчет первого, и насчет второго Сараби была уверена. Уверена — в отсутствии любой из этих вещей.

Удивительно, как малышка ещё оставалась жива.

Впрочем, быть может, это и ненадолго.

Сараби рассудила просто: Зира не могла не знать. Не ей, с ее болезненным вниманием к Шраму, было не заметить, какими мерзкими жадными глазами следил тот за юной Налой. И могло оказаться так, что Зире — злой на свою неудачу с Нюкой (о котором говорили порой, что он не доживет до зрелости, настолько жалок и слаб), — захочется проявить себя матерью. Матерью для дочери Шрама прежде, чем ревнивицей — но даже если и наоборот... Сараби вынуждена была признаться самой себе — если не более мягкосердечной подруге: она не стала бы особенно сожалеть.

Но малышка выжила — на удивление всем.

С появлением Витани Зира сделалась еще более гордой — как будто сама родила ее. И даже Шрам, казалось, сменил — или вот-вот готов будет сменить — гнев на милость: после побега Налы он рвал и метал (Зазу едва ушел от него живым, и еще долго сетовал на потерянные перья, делавшие почтенного попугая едва не лысым), и Зира, стремясь его успокоить, отрядила нескольких «своих» львиц на поиски. Сараби подозревала: вовсе не ради того, чтобы притащить Налу в целости и сохранности — а потому они с Сарафиной строго наказали другим самкам следить за этими ищейками: может, даже подогнать им навстречу часть собственной добычи. Голод, который все же можно было перебить насекомыми, стоил жизни и надежды для Налы — так решили две львицы.

После этого проявления самоотверженности Шрам решил, должно быть, что даже если совокупляться с Зирой он действительно больше не собирался — как и предлагать ей какое-либо еще особое место рядом с собой, — но от ее полезности и готовности служить больше не станет отмахиваться. По крайней мере, при всех.

И Зира удовольствовалась этим. По крайней мере, на первый взгляд.