Лихой ветер (гет)

Шамхум. Кафе Франка и Триши

Когда рассказ Шурфа смолк, в кафе повисла тишина. Триша подумала, что этот Лойсо Пондохва, наверное, довольно пугающий. Но и несчастный тоже. А может потому и пугающий, что несчастный: ни своего лица, ни своего места. Триша знала многих, кто менял лицо от случая к случаю: по настроению, погоде или времени года, например, но это всё были их собственные лица. Быть ожившим зеркалом — ну не жутко ли? Триша вспомнила про трюмо, стоявшее на втором этаже, и невольно поёжилась. Она надеялась, что если то вдруг оживёт, Франк сможет хотя бы сделать так, чтобы зеркалу не было одиноко.

А гости тем временем начали потихоньку приходить в себя, ёрзать на стульях, шуршать и оглядываться в поисках добавки. Франк поспешил за стойку, чтобы сварить собравшейся компании ещё кофе.

— Вот ведь как порой бывает, — сказал он досадливо, — приснишься кому-нибудь: просто так, ради шутки, а он возьмёт и начнёт делать всякие ужасные выводы и грезить о разрушении Мира!

— Погоди, — прервал его Макс, — так это ты снился Лойсо? Ничего себе совпадение!

— Нет, я ему не снился. Но мог бы. Выходка вполне в моём стиле, — пожал плечами Френк. — А стишок этот известный⁽¹⁾.

— А как всё-таки он выглядел на самом деле? — снова подал голос Макс, теперь уже обращаясь к Джуффину. — Этот портрет, который ты видел, он сохранился? А то ты твердишь «нетипичная для Ехо внешность», но ты про всех так говоришь: про меня, про себя, про Шурфа…

— Да-да, про всех, кроме сэра Кофы и генерала Бубуты, — перебил Джуффин. — Но что делать, если вы у меня все такие необычные? Портрет не сохранился: Лойсо не поленился заглянуть даже в Высшую Школу Холоми и спалил старую галерею дотла… — он потянулся, будто сытый кот, и извлёк из кармана кисет с табаком и трубку. Зажмурился, словно воспоминание, вопреки смыслу слов, доставило ему удовольствие, и ещё раз повторил: — Дотла! Но если хочешь узнать, как он выглядел, подойдёт и зеркало. Заметь: другим я этого не предлагаю…

— Подожди. Я не говорю, какие образы он принимал, я имею в виду его настоящую… — начал было Макс, но тут до него дошёл смысл последних слов Джуффина. — Подожди, ты хочешь сказать, он и правда выглядел, как я?

Джуффин раскурил трубку и замотал головой поверх клубов дыма.

— Нет, конечно. Это ты выглядишь, как он. Лойсо всё-таки постарше будет. И нет: это не случайность. Когда я начал задумываться о новом Вершителе…

Макс внезапно смерил Джуффина тяжёлым взглядом. Настолько тяжёлым, что — обычно равнодушный к подобным вещам, — тот даже поперхнулся⁽²⁾. И поспешил сменить тему, будто и не было ничего:

— Что касается сна, не думаю, что Лойсо вообще сказал правду. Двухголовый истукан? Сдаётся, я знал такую притчу о проделках Стражей. Но что-то — или кто-то, ему, возможно, и правда приснился…

Меламори внезапно шумно вздохнула:

— Не знаю, как остальные, а я ничего не понимаю в этих ваших Стражах, а ещё меньше — почему ради шутки надо кого-то пугать. Что-то у меня голова кругом идёт… Пойду пройдусь.

С этими словами она запахнула поплотнее лоохи, отодвинула стул и вышла, — только дверной колокольчик прозвенел. Триша невольно восхитилась её смелостью: она сама тоже ничего не понимала из того, о чём говорили другие гости, но ни за что бы не решилась их перебить.

Сэр Макс дернулся было встать следом, но Джуффин его удержал:

— Пусть лучше одна прогуляется. Сколько помню, у Меламори всегда было особое отношение к историям о Лойсо. Вот уж не думал, что и теперь ничего не изменилось…

Ехо. Давным-давно, на заре Эпохи Орденов

Вначале он слышал взмахи крыльев. Потом в комнате на мгновение становилось темно, а когда он снова мог видеть, — на подоконнике сидела она. Всегда в одной и той же позе, полной напряжённого внимания. Её светлые глаза блестели, как звёзды, а по тёмно-синему лоохи были рассыпаны кристаллы мелких блёсток. Она была похожа на ночь.

Иногда она улыбалась, иногда — оставалась серьёзной, но глаза всегда были полны грусти и чего-то совсем нелепого — жалости. Лойсо даже не сразу понял, что это за чувство: ведь никому раньше не приходило в голову его жалеть.

Первый раз он увидел её после весенних экзаменов. Узнав оценки, курс не стал расходиться по домам, а засел в «Крашеной репе», и Лойсо вместе с ними. Не то чтобы испытания были сложными, но — последние экзамены перед долгим летом, — и традиция обязывала напиться. Иначе — какой же ты студент? Было весело. Он как обычно верховодил и увлечённо говорил философские глупости, раскачиваясь в такт разудалым мелодиям трактирных музыкантов, доказывая, убеждая и подшучивая. На деревянных балках потолка расцветали призрачные огненные птицы, столы и стулья то обретали собственную жизнь, то заново застывали в странных перекрученных позах, — и официантам требовалась немалая смелость, чтобы сновать среди подвыпивших студентов Высокой Школы Холоми: вот так превратят тебя во что-нибудь, а как расколдовать обратно — на трезвую голову и не вспомнят.

Под сводами таверны звенели громкие голоса, и его был громче всех. Но спустя час Лойсо резко и непоправимо протрезвел. Крики и песни вдруг показались слишком громкими, красные лица однокурсников — некрасивыми и искажёнными, будто в кривом зеркале. Он посидел ещё немного, но прежнее настроение так и не вернулось. Никем не замеченный, Лойсо выскользнул в ночь, решив, что для него вечеринка, видимо, закончилась.

Квартиру он снимал совсем недалеко, но даже не успел дойти до неё, как на него навалилась тоска. Осталось два года. Всего два года до выпуска, а кто он? Чем станет заниматься? Даже у самых глупых и ленивых была какая-то мечта, а Лойсо просто сдавал предмет за предметом. Они все давались ему легко. Ему было всё равно — и страшно от того, что всё равно. Он чувствовал себя одиноким и потерянным, шёл, не узнавая улиц, не чувствуя под собой мостовую. Для других экзамены были камнями фундамента их будущего. Лойсо бросал камень за камнем в пустоту, а она всё не заполнялась.

Он поднял затуманенный взгляд на луну, полную и зеленоватую, заливавшую камни переулков и домов призрачным морским светом. Этот Мир будто наступил ему на сердце⁽³⁾, оставив свинцовую тяжесть в груди и желание что-то наконец решить.

Его тяжёлую поступь слуга принял за нетвёрдую походку пьяного и поспешил скрыться, чтобы не мешать хозяину. Но шаг подвыпивших тяжёл, когда они не в ладах с тем, что вокруг. Лойсо же тянуло вниз то, что внутри, и собственное состояние больше не казалось ему трезвостью — скорее какой-то странной изнанкой опьянения. Залезая в путаницу одеял, он был уверен, что до рассвета будет смотреть в потолок, сражаясь с прибоем паники, волна за волной катившей сквозь его рассудок. И всё же он уснул — и тогда ему впервые приснилась она.

Шамхум. Городской парк

Гравий шуршал под сапожками. Белый и блестящий — там, где его подсвечивало утреннее (всегда именно утреннее: первый час после рассвета, пока не высохла роса) солнце. Серый и какой-то уставший — там, где на дорожку ложились размытые тени сосен.

Когда Меламори пришло в голову остановиться, она была уже далеко. Людей в парке, как обычно, не было, птицы выводили где-то в небесах свои трели, а дорожки, спицами колеса отходившие от живописного старого фонтана, все как одна казались незнакомыми. Да и сам фонтан — пучеглазая пухлая рыба с мраморной рельефной чешуёй и плавниками из форсунок — Меламори тоже видела в первый раз. Она замедлила шаг, присела на край парапета — и едва не кувыркнулась назад, прямо в бассейн с водой.

Внезапный порыв ветра сорвал с неё тюрбан и разметал волосы.

— Долго же ты ждала, — прошуршало в шуме фонтана.

Меламори вскочила и быстро обернулась, пятясь назад по дорожке. Вместо рыбы на постаменте расправила крылья белая мраморная ворона⁽⁴⁾. С кончиков крыльев били струи воды, а глаз — блестящий чёрный глаз на фоне мрамора — казалось, смотрел прямо на неё.

Новый порыв ветра плеснул по гравию неведомо откуда взявшимися сухими листьями. И в их шуршании Меламори послышался тихий вздох. Воздух казался холодным и как будто наэлектризованным. Она кивнула и запахнулась в плащ плотнее.

— Значит, это были вы.

Ехо. Давным-давно, на заре Эпохи Орденов

Красивая, печальная и молчаливая. Её взгляд нёс утешение, но ослаблял, подобно ране, и от него хотелось плакать. Лойсо и просыпался в слезах — но каждый раз лишь под утро. Сколько он ни пытался прервать сон или хотя бы заговорить с таинственной незнакомкой, — ничего не выходило. Отличник в магии и сильный от природы сновидец, Лойсо впервые не мог поделать ничего со своей грёзой, и это его пугало.

Пока другие наслаждались поздней весной в садах Ехо, он день за днём просиживал в библиотеках за пыльными книгами и табличками, пытаясь определить, кем была его ночная гостья. Им двигал страх — но не только. Ещё что-то неуловимое. Странное чувство, будто он хорошо её знал, только не мог вспомнить.

Летели дни, убывала и снова толстела луна, а Лойсо так и не приблизился к разгадке секрета. Она не была фэтаном⁽⁵⁾ — уже хорошо. Не принадлежала и к племени сонных наездников, хотя непритязательный бытовой характер сна намекал на проделки Тубурских жителей⁽⁶⁾. Оборотень-птица? Но справочники утверждали, что из всех животных птицы оборотнями быть не могут. Может, летучая мышь? Или ворона — автор не готов был поклясться, что они не умеют оборачиваться, особенно болотные вороны Ландаланда.

Но Лойсо и в эту версию верил не до конца: он чувствовал магию, а драххи⁽⁷⁾ колдовать почти не умели… Оставалось — либо обычный человек, забрёдший в чужой сон в скитаниях по собственным, либо обычный сон — то есть бессмысленный набор несуществующих событий. Во второе Лойсо поверить был не готов, а первое проверил — и ничего не нашёл. Он помнил аромат её тени так ясно, что смог бы отыскать его следы даже на самом дальнем континенте. Но такой девушки попросту не существовало.

В каком-то совсем древнем манускрипте Лойсо наткнулся на упоминание, будто силы Мира могут принимать вид людей и животных. И тогда можно поговорить с луной, почитать стихи морской волне, выпить с огнём — или, чем тёмные магистры не шутят, — поцеловать руку самой Магии. Силе Сердца Мира. Идея Лойсо понравилась — ведь она единственная объясняла его беспомощность перед лицом ночной гостьи и таинственную ауру какой-то особенной магической силы вокруг неё.

Оставалось лишь понять, зачем она снится ему каждую ночь. Это знак, что он избранник Магии? Что ж, Лойсо и сам считал себя таковым, и в этом не было ни хвастовства, ни преувеличения. Но почему тогда она так печальна? Почему не говорит ни слова, а только смотрит, смотрит — будто важнее его нет для неё в целом мире, но это разрывает ей сердце?

Шамхум. Городской парк

— Можно и на «ты», леди. Всё же мы так давно знакомы…

На этот раз ветер и впрямь говорил: тихим, но внятным и глубоким голосом. Этот голос не казался старше того, что Меламори помнила, но стал как-то… весомее?

Не зная, куда смотреть, когда разговариваешь с невидимым собеседником, она упёрлась взглядом в ворону. Только упрямство не позволяло Меламори отступить, да ещё понимание, что от Лойсо Пондохвы вряд ли сбежишь. Если бы она хотела спрятаться, осталась бы в кафе, под защитой сэра Джуффина, Макса, да ещё Франка, пожалуй.

Но Меламори скрываться не собиралась. Это было бы, как минимум, нечестно. Холодными, сразу замерзшими на ветру пальцами, она кое-как пригладила растрепавшиеся волосы и заколола их в пучок. Вскинула подбородок.

— Я только сегодня узнала, что это был… ты.

Добавлять что-нибудь вроде «прости» или «я не хотела» было бессмысленно.

— А я не так уж давно смог обнаружить, кто ты, — словоохотливо сообщил ветер голосом Лойсо. — Леди Меламори Блимм, Мастер Преследования Затаившихся и Бегущих, дочка Корвы Блимма из Семилистника. Да ещё и в подчинённых у Кеттарийца⁽⁸⁾. Когда он изгнал меня из нашего Мира, ты ещё даже не родилась… Иначе я бы позаботился, чтобы всё сложилось по-другому.

Он не угрожал, просто констатировал. Не было смысла угрожать. И Меламори понимала, что, не родись она уже после принятия Кодекса Хрембера⁽⁹⁾, Лойсо отыскал бы её — и вряд ли от дома Блиммов остался бы даже пепел.

Ехо. Давным-давно, на заре Эпохи Орденов

Началось лето, жаркое и бестолковое, от которого мелел Хурон, а в воздухе плыли приторно-сладкие запахи цветов. Лойсо давно забыл про свою тоску, пристрастившись к управлению сновидениями. Раз или два он наведывался даже в сны его Величества, но сонные телохранители отгоняли его — и Лойсо уходил, посмеиваясь. Он не хотел устроить ничего опасного — только проверить свою силу и убедиться, что в следующий раз ни голос, ни тело ему не откажут. Лойсо был твёрдо уверен, что теперь сможет заговорить с незнакомкой из сна, и что ей придётся ему ответить. Но сны нравились ему и сами по себе. Впервые он почувствовал что-то, напоминающее призвание, занялся тем, чем действительно хотел заниматься. А ещё он научился летать, проверяя, правда ли это «почти невозможно». Оказалось — сложно, сложнее всего, что он делал до сих пор, но — оно того стоило.

Лойсо с нетерпением ждал, когда же она приснится ему снова. Но «звёздная гостья» почему-то не появлялась. Её образ то и дело вторгался в его мысли, с каждым днём всё сильнее. Лойсо как будто чего-то не хватало. А ведь они даже не были знакомы по-настоящему.

Только когда воды Хурона понесли первые жёлтые листья, а Лойсо вернулся на студенческую скамью Высшей Школы Холоми, она приснилась ему снова. В ту ночь он заснул прямо на книге, посвящённой магии грибов-оборотней.

Шум крыльев большой птицы. Темнота. Знакомый силуэт в сине-звёздном лоохи.

Он поднялся с конспектов, потирая затёкшую шею, и хотел сказать просто «Привет», но вырвалось совсем другое:

— Я так по тебе скучал.

Он не помнил, чтобы она после этого заплакала, но помнил, что у её губ — холодных и твёрдых, будто у ожившей мраморной статуи, — был привкус соли.

— Ты меня помнишь? — раз за разом лихорадочно шептала она. — Ты меня помнишь! Наконец-то. Я думала, что никогда больше тебя не увижу. Я так старалась пробиться — и ничего. Совсем ничего. Только какие-то обрывки. Ты спал, как мёртвый. Не шевелился, не дышал… Я думала, что опоздала…

После стольких месяцев молчания, она тараторила, тормошила его, покрывала его лицо и шею быстрыми, тревожными поцелуями.

— Конечно, я тебя помню, — улыбнулся Лойсо, зарываясь носом в душистые чёрные волосы «звёздной девушки». — Ты снилась мне с самой весны.

И потянул было её к себе, но она — к его разочарованию — отпрянула.

— И всё? — взгляд серых глаз снова сделался тревожным. — Ты… ты знаешь, кто я? Как меня зовут?

Она практически тормошила его за плечи — для такой маленькой и худенькой девушки, руки у неё были очень сильными — и Лойсо даже смутился от её напора, чего никогда не случалось с ним прежде. Он чуть было не выпалил «ты — Магия», но отчего-то прикусил язык. Внезапно это показалось неуместным, как и разыграть, будто он помнит, кто она. Впрочем, почему «разыграть»? Ему действительно казалось, что они где-то виделись раньше. Что они как-то связаны, вот только как?

Вместо этого Лойсо сказал правду:

— Нет, я не помню твоего имени. Но у меня вот здесь, — он сжал ладонями виски, — здесь есть какое-то зудящее чувство, словно… как слово, которое вертится на языке. Будто я должен помнить и вот-вот смогу, но…

Он замолчал, не зная, что ещё добавить, а она расплакалась. Теперь он видел её слёзы, и они тоже сверкали, как звёзды. Как падающие звёзды в тишине ночи. Она сжала его руки в своих и поцеловала каждую костяшку.

— Ты вспомнишь, — прошептала она с такой безумной уверенностью, что Лойсо и вправду поверил ей. — Это проклятое место виновато, Тихий город, или как там его… Но ты вспомнишь. Я тебе помогу. Я расскажу тебе всё-всё-всё — и тогда мы сможем отсюда уйти. Ты ведь пойдёшь со мной?

— Куда угодно, — прошептал Лойсо в ответ. И проснулся, моментально осознав, что сказал чистую правду. Никогда раньше ему не приходила в голову идея уйти из Ехо в какой-то другой Мир. Но если с ней — то не всё ли равно?

Шамхум. Городской парк

— А теперь ты убьёшь меня? — напрямую спросила Меламори.

— А надо? — прошелестело над самым её ухом.

Складки одежды будто гладила невидимая рука. Легчайшее дуновение заставило волоски на шее встать дыбом. Сердце забилось чаще и мучительнее, как будто пыталось бежать наперегонки с рассудком.

— Ты должен быть на меня зол.

— Я никому ничего не должен. И злости в том числе. Но знаешь…

Теперь ощущение осязания сделалось сильнее. Это были руки, самые настоящие, большие и тяжёлые мужские руки на её плечах.

— Я хотел тебя убить. Когда я стал… «лихим ветром»⁽¹⁰⁾, — он рассмеялся, и она ощутила его дыхание, — я увидел всё. Что было, что будет, что могло быть. Каждую травинку, каждый танец, каждый блик солнца. И я мог быть везде. Я видел тебя в колыбели, следил за твоими первыми шагами, стоял за твоим плечом, когда ты пришла на собеседование к Кеттарийцу — такая взволнованная и гордая, что обвела родителей вокруг пальца…

Он вздохнул, и сердце Меламори снова пропустило удар. Впрочем, оно и так билось хаотически, не разбирая ритма, будто кто-то запустил пригоршню металлических шариков в трубу, и теперь они отскакивали от стенок, выдавая вместо пульса тёмные магистры знают что.

— Но вряд ли я теперь смогу кого-нибудь убить. Потому что теперь я знаю, что они все настоящие. И я тоже настоящий.

Он развернул её к себе. Чёрные глаза, что она помнила. Лицо, что она считала принадлежащим другому. И волосы — белые как морская пена.

Против воли, это пересилило страх. Она протянула руку и дотронулась до его головы.

— Давно?

Сильные колдуны не седеют. Если только не испытают какое-то совсем уж нечеловеческое горе.

— Ты знаешь.

Ехо. Давным-давно, на заре Эпохи Орденов

Она рассказывала ему тысячи вещей. И ни в одной он не узнавал себя. Вначале. Но очень скоро Лойсо начинало казаться, что он почти может «вспомнить».

Что он сильный маг, но мечтательный и рассеянный.

— Сильнее многих, может быть, кроме сэра Джуффина, — сказала она.

— А кто такой сэр Джуффин? — непонимающе нахмурился Лойсо.

— О… — странно улыбнулась она. — Джуффин — это просто Джуффин. Мне кажется, его вообще никто не может победить. Он отовсюду выкрутится и всех перехитрит.

Лойсо тогда не понравилось, с какой уверенностью она говорила. Вообще сама мысль, что эта девушка могла восхищаться кем-то ещё — пусть даже безобидно — была ему неприятна. Но он запомнил это имя.

Своего ночная гостья, разумеется, не сказала: никто во сне не должен называть себя, иначе сон прервётся. Только другой может позвать сновидца по имени и так вытащить в свою реальность, а значит — пока он не вспомнит, как её зовут, она не сможет с ним остаться.

Лойсо жил от ночи до ночи, заполняя пространство между ними мечтами. Успеваемость его не ухудшилась: к тому времени он вообще мог бы не слушать лекции и всё равно быть лучшим студентом курса — но мыслями он был далеко.

О плохом она старалась не говорить, но всё же в её речи то и дело проскальзывали намёки, что место, откуда Лойсо родом, — скверное. Что ему там никогда не нравилось, что пару раз он даже в шутку призывал на свой родной мир всяческие кары и говорил, что, не будь его, — Вселенная ничего не потеряла бы.

Лойсо и вправду иногда вдруг ловил в Ехо и его жителях нечто неприятное. Они были слишком говорливы, прожорливы, обожали сплетни и шумели, как стая галок. Иногда, когда он выходил утром на улицу, покачиваясь от недосыпа (а сон с такими «плотными» сновидениями отдыхом не был — скорее уж от него потом надо было отдыхать), тысячи голосов били по ушам в какофонии, солнце казалось слишком ярким, прохожие — неповоротливыми и идущими как будто специально так, чтобы Лойсо было неудобно. Раз заметив, он теперь больше не мог от этого отвлечься, и раздражение нарастало с каждым днём. Проходя мимо трактиров, Лойсо вспоминал, как его «звёздная девушка» со смехом рассказывала, будто однажды он, Лойсо, во сне поджёг «Джубатыкскую пьянь», потому что ему это заведение не нравилось⁽¹¹⁾. Пожалуй, он был почти готов повторить этот подвиг, только теперь уже не во сне, а наяву. Сновидения Лойсо были нужны для другого.

Шамхум. Городской парк

— Когда я узнал, что Кеттарийца на самом деле зовут Джуффин, то понял, что мне несдобровать. С любым другим я бы сразу полез в драку, а от него бегал почти два года. И всё равно он меня поймал, да ещё и магию применил на одну ступеньку выше предела. Значит, он и правда оказался сильнее.

Он посмотрел на неё сверху вниз, провёл ладонью по её щеке:

— Выходит, это ты написала мою жизнь.

— А ты написал мою, — Меламори вырвалась из его хватки, незаметно перешедшей в объятия, и резко отвернулась. — Я с детства боялась. Не новой войны Орденов, не конца света, а Лойсо Пондохвы. Отец потешался надо мной, говорил, что в детстве я всё время твердила, будто Пондохва за мной наблюдает. «Мания величия, достойная Блиммов», — процитировала она нараспев. — А оказалось, это было правдой. Ты за мной наблюдал. Всё это время.

Глаза Лойсо сузились. Он улыбнулся, но не сказать, чтобы это была приятная улыбка. Меламори вдруг пришло в голову, что Макса с такой усмешкой она даже в страшном сне представить не могла.

— Только глупец ничего не боится. Я в детстве боялся всего, и это давало мне силы. Только тот, кто ощущает пустоту под ногами, начинает заполнять её знаниями… А вообще, — резко оборвал он сам себя, — маленький детский страх против жизни в иллюзии — не дороговато ли? Ни на одном рынке по такому курсу меняться не станут, так, Меламори?! Я, может быть, чуть-чуть отравил кровь твоей жизни, но ты мою убила.

Ехо. Давным-давно, на заре Эпохи Орденов

— Давай я просто угадаю по частям. Загадки — нормальная вещь для сна, верно? Ты можешь сочинить ребус, и я по буквам узнаю твоё имя, ни о чём не спрашивая. А?

— Ты же знаешь, что это так не работает, — насупилась она.

— Или… — он улыбнулся. — Давай я к тебе приду. Ты же знаешь моё имя, правда?

— Вот только не знаю, откликнешься ли ты на него, — сегодня она не была в настроении шутить и казалась усталой и едва ли не отчаявшейся. — Неужели ты сам не хочешь отсюда уйти? Неужели ты не хочешь обратно в Ехо?!

Что? «обратно в Ехо»?! Лойсо нахмурился. Медленно, очень медленно он произнёс:

— Я и так в Ехо.

— Нет, — замотала головой она. — Нет. Я оттуда. Я ждала тебя, ждала, а ты всё не появлялся, и тогда я решила снова тебя найти, как тогда в болоте… И я нашла тебя здесь. Я даже не знаю, где это «здесь», — она нервно хихикнула и пожала плечами. — Тихий город? Или мир, где ты родился?

— Я родился в Ехо, — так же медленно произнёс Лойсо. Он взял её за руку и подвёл к окну, за которым в свете полной луны блестели крыши. — И это Ехо. Взгляни сама.

Она взглянула. И отпрянула. Попятилась к стене.

— Теперь ты видишь?

Он попытался подойти, но она закричала.

— Не приближайся. Ты… Сколько я уже здесь?

Лойсо всё ещё не понимал, в чём дело:

— Ты снишься мне три месяца. И?

Она закусила ноготь на большом пальце так, что, казалось, сейчас откусит вместе с пальцем. А потом отвернулась к окну, будто собираясь улетать. Лойсо схватил её за руку, она попыталась вырваться раз, другой, пнула его по ноге, но он продолжал её держать.

— Пусти. Я ухожу. Я потеряла четверть года! — её глаза горели почти безумной смесью злости и досады, но в них стояли слёзы.

— Но почему? Почему ты должна уходить?

И тогда она развернулась к нему и прокричала:

— Потому что ты не настоящий.

Шамхум. Городской парк

— Я думала, что ты просто сон. Я никогда не могла предположить, что два человека…

— Будут настолько похожи, или ты настолько нечувствительна, что не сможешь отличить своего возлюбленного от незнакомца? — Лойсо снова усмехнулся. — Хорошие же у вас отношения… А я тебя ждал. Я слышал, как ты сказала, что уходишь, но всё равно ждал. Ночь за ночью. Мне было холодно, сколько бы одеял я на себя ни натаскивал. А по утрам стёкла комнаты становились белыми от инея. И зеркала тоже.

Ехо. Давным-давно, на заре Эпохи Орденов

Когда он стирал с зеркал иней, на него смотрел живой мертвец с запавшими глазами. Впрочем, Лойсо было всё равно.

У пустоты нет чувств. У зеркала нет личности.

Он ходил по улицам и вглядывался в лица, пытаясь понять, почему же они — «настоящие», а он — нет. Никто не казался ни умнее, ни любопытнее, ни даже счастливее — в той прошлой жизни, когда Лойсо иногда был счастлив. Так может, если он — не настоящий, то и они тоже? Может быть, весь мир просто гигантская галлюцинация? И Сердце Мира пришло сообщить ему об этом. Оно избрало его, а потом оставило. И больше не вернётся.

Улетело на своих хрупких крыльях не то вороны, не то летучей мыши — и забрало с собой его душу.

После очередной бесплодной ночи, когда Лойсо вновь снился лишь пустой подоконник, он понял, что она больше не вернётся. И стоило ему это понять, как холод сменился пламенем ярости. Сон сгорел без остатка, и Лойсо проснулся, усыпанный ещё теплым пеплом.

И ещё одно он решил для себя — Сердце Мира должно узнать, как ему было плохо. Чтобы оно болело и рвалось на части, чтобы теряло всё, что ему дорого, и не могло залечить свои собственные раны.

А Лойсо научится ступать легко. Не привязываясь. Не жалея. Не надеясь. Шаг вообще особенно лёгок, когда у тебя больше нет души.

Шамхум. Городской парк

— И что теперь?

Он поднял с земли плоский кусочек камня и запустил его в фонтан. Сделав три подскока, тот угодил в основание статуи — и ворона вновь стала рыбой.

— Это тебе решать.

— Мне? — Меламори заглянула ему в лицо, но ответа на свой вопрос не нашла. — Почему?

— Потому что, когда я стал «лихим ветром», то понял, что все миры — настоящие. Даже те, что родились из чьей-то фантазии. И все люди — настоящие. Возможно, я хотел бы прожить «нормальную жизнь» — ради разнообразия. Убивать я тебя больше не жажду. Ты вольна идти, куда хочешь. Но… — он посмотрел куда-то вдаль. — Однажды ты можешь остаться со мной.

Она ждала чего-то подобного — и всё же не ждала. Только и оставалось ещё раз повторить:

— Почему?

— Потому что я, слава магистрам, не Вершитель⁽¹²⁾, — ответил он и исчез.

Только ветер прошуршал в траве. И мысль, чем-то похожая на Безмолвную Речь, прозвучала в сознании:

— Если передумаешь, просто скажи перед сном «хочу увидеться с Лойсо». А как тебя зовут, я теперь знаю.

1) В книге "Ворона на мосту" Лойсо Пондохва рассказывает, что сошёл с ума после того, как ему приснился сон, где двухголовый истукан повторял стишок про ворону: "Шёл я лесом, вижу мост, под мостом ворона мокнет. Взял её за хвост, положил на мост, пускай ворона сохнет. Шёл я лесом, вижу мост, на мосту ворона сохнет. Взял её за хвост, положил под мост, пускай ворона мокнет". И так до бесконечности

Вернуться к тексту

2) Джуффин Халли "выдумал" Макса (или создал с помощью колдовства, если хотите). Потому что Вершитель (абсолютный маг) был необходим для спасения мира. Макс узнал об этом недавно и до сих пор крайне зол на Джуффина по этому поводу.

Вернуться к тексту

3) В мире Ехо "наступить на сердце" означает ещё и "влюбиться", "потерять из-за кого-то покой", поэтому смысл двойной

Вернуться к тексту

4) Лойсо Пондохва — магистр Ордена Водяной Вороны, так что это отсылка

Вернуться к тексту

5) Дух-вампир, являющийся во сне и постепенно высасывающий жизненную энергию из человека, пока тот не умрёт как бы "от естественных причин"

Вернуться к тексту

6) Тубур — маленькое государство мира Ехо, где живут специалисты по сновидениям — "сонные наездники"

Вернуться к тексту

7) Другое название оборотней

Вернуться к тексту

8) Прозвище сэра Джуффина Халли

Вернуться к тексту

9) Война Орденов закончилась подписанием Кодекса Хрембера. Лойсо Пондохва был устранён из Мира Ехо незадолго до конца Войны

Вернуться к тексту

10) В книге "Дар Шаванахолы" рассказывается, как Лойсо Пондохва стал обладателем такого большого количества энергии, что превратился скорее в стихию, чем в человека. Буквально в одушевлённый ветер. А ещё "лихим ветром" называют сильного мага

Вернуться к тексту

11) В каноне в биографии сэра Макса и правда есть такой эпизод

Вернуться к тексту

12) Тоже фраза из канона — "Вороны на мосту". Лойсо подразумевает, что, так как Вершитель абсолютный маг и все его желания исполняются, он не даёт людям вокруг себя настоящей свободы воли. Захочет, чтобы его любили — и они полюбят

Вернуться к тексту