Лучший друг (гет)

Ночью я не мог заснуть. Лежал на спине на липких от пота простынях и смотрел в побеленный еще до моего рождения потолок, усеянный трещинами и трупами убитых мошек и комаров. Отец храпел внизу. Я завел будильник на пять утра чтобы успеть приготовить ему завтрак — ведь завтра воскресенье. Ему нужно к восьми в церковь — воскресные проповеди и все такое. Мой папаша приходской священник. Но и храпит он по ночам будь здоров. Весь вечер он меня молча игнорил. Даже не разогрел себе картошку — так и ел холодные одеревеневшие кусочки фри, застывшие в неаппетитном масле, ореховый подлив склеился в желе. Я сказал, что наелся у Клэри. Он не мог смириться с тем, что завтра я сажусь на двенадцатичасовой автобус и уматываю из этой дыры ко всем чертям.

В четыре я встал, натянул вчерашнюю одежду и побрел через мокрую от росы лужайку к зелёной изгороди. Перелез через изгородь и стоял на участке Клэри, возле того самого лодочного сарая. Нигде не горел свет. Только гирлянда до сих пор перемигивалась разноцветными огнями — оттого по лужайке, где мы днем играли в мяч, ползали тревожные желтые, зеленые, белые и красные пятна. Вдалеке мерцало озеро серебристой от лунного света полосой. Окна в комнате Клэри были приоткрыты в ночной воздух. Ветра нет, занавески бесшумно поникли. В спальне Джесс и Джереми окна закрыты. Наверное, там сейчас шумел вентилятор. Она спит, спрятав голову на его плече. Он зарылся лицом в ее распущенные волосы. Их дыхание ровно и сердца бьются в унисон. Окна кухни и комнаты Томми выходят на озеро и сад. Я стоял возле изгороди, наверное, с полчаса и смотрел на дом с погашенными окнами. На востоке за озером небо прочертила первая светлая полоса. Несколько птиц запели в ветвях старой липы. Наконец, я ушел. Обратно — мимо сарая, через изгородь и нашу выжженную солнцем лужайку.

У меня осталось пятнадцать минут до будильника. Я снова лежал в кровати и изучал потолок. На нем словно отпечатались сцены нашего с Клэри детства — вот они только переехали сюда и Томми еще не родился, мое первое знакомство с Клэри — ей лет шесть и у нее ветрянка, все щеки измазаны зеленкой. Она шипит на меня и убегает в дом. Потом ей лет восемь и мы вместе купаемся в озере. Клэри с маленьким Томми и их семьей на службе у отца, потом мы с Томми и Джереми ловим рыбу на лодке. Они повезли меня и детей на экскурсию в город и фотографируют на ступенях музея среди белых колонн. Нам с Клэри и Томми купили мороженое, и мы его самозабвенно лижем, улыбаясь в камеру. Пронзительно-яркий июньский жаркий день.

В итоге я поднялся за пять минут до будильника. Просто не мог больше лежать и вспоминать. Спустился на кухню. Через щели в полу проросла крапива и в соуснике сдох здоровый черный таракан. Я выбросил соусник — такую стеклянную баночку с носиком, в которой в приличных домах наливают кетчуп или соевый соус. Холодильник утробно гудел, а в ржавой раковине посуда с присохшими остатками вчерашнего и позавчерашнего обеда. Открыл холодильник и сразу наморщил нос от вони банки пропавших соленых огурцов. Они отправились к соуснику с тараканом в мусорное ведро. Наконец, мне удалось найти четыре куриных яйца, немного сливочного масла и половину палки колбасы. От колбасы тоже немного попахивало, но я срезал с нее обертку и нарезал небольшими кольцами. Головка репчатого лука завалялась за корзиной с ненужной посудой, оставшейся после матери. Я нарезал лук на кольца и потом мелко порубил, вспоминая, как в детстве мать всегда ревела, нарезая лук. Даже если маленькую головку в руки брала — всегда в три ручья. Интересно, а плачет ли Клэри, нарезая лук? Но потом я подумал, что она вообще не нарезает лук — Джесс всегда готовит еду сама. И Джесс точно не плачет. Скоро все это шкворчало на газовой плите и по кухне поплыл приятный теплый запах яичницы. К половине шестого, когда отец пришел со своей комнаты, сонный и заросший колючей щетиной, яичница уже остывала на тарелке с синим узором, горячая вода уже вскипела в чайнике, кружка кофе с покрошенной туда палочкой корицы и тремя ложками сахара стояла на жёлтой салфетке рядом с яичницей. От кофе поднимался приятный пахучий дымок. Я еще, помнится, подумал, что для меня кофе всегда пахнет корицей — потому что отец не пьет никакого другого, а я вообще не пью кофе.

— С богом, — пробормотал отец, продирая заспанные глаза, перед тем как сесть уничтожать яичницу.

«Черт тебя дери» — подумал я, гремя посудой в раковине. Вода текла ржавая и холодная. У меня скоро закоченели пальцы.

После того, как отец стал бриться в ванной, я сел на его табуретку и доел его яичницу. Кусок в горло не лез, как и вчера, но я заставил себя съесть все подчистую. Кофе он выпил, поэтому мне пришлось довольствоваться несладкими остатками напитка из турки на плите и простой холодной водой из крана.

— Стив! — его голос звучал глухо от журчащей воды.

— А? — какого черта они ко мне лезут, когда я ем?

— Ты не видел мое ружье?! Неужели эта собака, Мэкрроуз его спер?

— А нефиг пить с кем попало, — тихо огрызнулся я. А вслух сказал, — Нет, не видел.

— Может, оно в сарае?

(черт, а ты не далек от истины!)

Он забыл о ружье. Благополучно.