Морзянка (джен)

Сейчас я думаю, что лучше бы мне пить или каким-нибудь руфрайдингом⁽¹⁾ заниматься! Там, по крайней мере, всё просто: допьёшься до белки или башку свернёшь — да и всё.

Но меня никогда всё это не привлекало. Я вообще человек довольно скучный и правильный — мне так моя бывшая, уходя, и сказала: «Скучный, мол, ты человек, котик. А главное, занудный. И друзья у тебя такие же. У тебя же самое большое приключение в жизни — как мы с тобой опоздали на предпоследний автобус, а последний отменили, и нам пришлось пять километров до станции пешком топать».

Она права, вероятно. Хорошо бы, она оказалась права.

Впрочем, я человек действительно спокойный и мало что по-настоящему люблю, кроме своей работы и споров. Я с детства обожал спорить, и чем сложней спор, чем более дикие условия должен выполнить проигравший, тем спор притягательней. Тем более что выигрываю я куда чаще, нежели проигрываю, хотя случалось и мне исполнять всякое: друзья у меня люди изобретательные. Довелось как-то перемыть ночью все машины во дворе — и это в октябре-то! — и киндер-сюрпризы посетителям поликлиники раздавать, и по редакции целый день на шпильках ходить. Наши все и привыкли уже — что, говорят, Семён, проспорил?

А тут, как говорится, ничто не предвещало. И спор-то вышел случайно: в третий раз за два предложения наткнувшись в сданной стажёром статье на слово «уникальное», я вернул её с требованием переписать, а за обедом друзьям процитировал: «Это уникальное событие воистину уникально, и проводится в нашем городе в первый раз. Уникальность его в том, что…» Кто из парней предложил посоревноваться, кто больше синонимов подберёт к этому «уникально», я уже и не вспомню — но, в общем, решили называть по кругу. Выигрывает тот, кто назовёт слово последним, и он же назначает наказание проигравшим, каждому своё.

И я же ведь почти выиграл! Играли вчетвером, прошли семь кругов и зашли было на восьмой... Чтобы не путаться, слова на салфетке писали — у меня она до сих пор хранится: «единственное, единичное, редкое, редкостное (вот тут мы заспорили, но решили, что можно засчитать их за два разных слова), редчайшее (я до сих пор считаю, что это был нечестный, читерский ход. Но их было трое против меня — в общем, приняли), исключительное, неповторимое, неподражаемое, непревзойдённое, бесценное, самобытное, своеобразное, нестандартное, авторское, специфическое, феноменальное, неформатное, бесподобное, особое, беспримерное, эксклюзивное»… И вот тут был мой ход — к этому моменту мы с Валеркой остались вдвоём.

И я спасовал.

Чёрт знает, почему я не вспомнил. А Валерка поглядел на меня так снисходительно, как он, журналюга, умеет, и припечатал, словно гвоздём в гроб: «сингулярное».

Досадно было — до слёз!

Наказания он назначил в своём духе — более идиотских и не придумаешь: Тарасу, как первому выбывшему, пришлось тащить всю нашу посуду в туалет и мыть там (пожалуй, выражение лица официанта, которому Тарик вручил потом поднос с чистой посудой, было достойно увековечивания), Саньке — исписать цветными мелками всю ведущую к редакции асфальтовую дорожку фамилией нашего главного редактора, а мне, как наименее позорно проигравшему, всего и следовало поймать кошку поспокойнее, посадить её в маршрутку и с серьёзным видом сказать ей: «Котюнь, как доедешь — наберёшь». Почесать за левым ухом, захлопнуть дверь и уйти.

Ловили мы кошку уже после работы. Не могу сказать «вечером», потому что вечера в майском Мурманске — понятие скорее хронологическое, нежели астрономическое. Нашли не сразу (парочка от нас убежала, исцарапав), но в конце концов отыскали самую обычную, полосатую серо-коричневую мурку с белой грудкой и ухом — как раз левым. Я тогда ещё посмеялся: судьба, мол.

Кошка лежала прямо на тротуаре, у бортика, и смотрела на нас с ленивым прищуром. Спокойно дала подойти, погладить, и даже на руки ко мне пошла без всяких возражений — уселась там поудобнее и заурчала негромко. Мне даже неловко стало на полсекунды: животина к мне с душою, а я… С другой стороны, что такого? Не снимут же с неё там шкуру. Ну, выгонят, конечно — ну так там остановка тихая и недалеко, вернётся она на своё место…

— Надо было сосиску взять, — сказал Тарик. — Покормили бы за работу.

— Завтра можно, — предложил Санька. — Будет зарплата, а не аванс.

Пока шли — шутили, мол, может, ей даже понравится. Вряд ли она бывала в маршрутках. На этой стороне остановка в сторону центра — вечером народу немного, маршрутки полупустые идут. Покатается…

— Ты заплати за неё, — предложил Санька.

— Во! — подхватил Валерка. — Правильно. Пусть будет дополнительное условие.

Я порылся в карманах одной рукой, пытаясь на ощупь нужные монеты: надо же было найти всю сумму без сдачи, но Тарик сунул мне три жёлтых и одну белую кругляшку. Ровно тридцать два рубля.

Кошку можно было отправлять.

Пока ждали маршрутку — её всё не было, долго, минут двадцать, наверное — кошка у меня на руках продолжала мурлыкать и разглядывать меня прищуренными зелёными глазами. Когда машина наконец подошла, кроме нас на остановке стояла только тётка с девчонкой лет четырёх, во все глаза глядевшей на кошку. Дверь открылась, тётка пропихнула девчонку вперёд, а потом и сама залезла за ней следом и пошла назад, туда, где рядом было два свободных места. А спереди, будто специально, осталось одно — у самой двери. Туда-то я кошку и посадил — она негромко мяукнула и устроилась там с таким видом, словно всю жизнь так и ездила. Только взгляд — клянусь! — стал укоризненным. Я отдал водителю мелочь, повернулся к кошке и произнёс нужную фразу:

— Котюнь, как доедешь — наберёшь.

Почесал её за ухом — тем, белым — услышал, как кошка снова мяукнула, захлопнул дверь, и мы, насладившись с секунду выражением лиц водителя и пассажиров, рванули оттуда со всей возможной скоростью.

Свернули за угол, дошли до стоянки, простились до завтра — и разъехались. Дома я был минут через двадцать и как раз засыпал в кофеварку кофе, когда затренькал мобильник. Номер был незнакомый — обычное дело, и я ответил, зажав телефон плечом:

— Слушаю!

Ответом мне было громкое мурлыканье, такое ясное, словно у меня под ухом была кошка, а не телефон.

— Смешно, — сказал я. — Валер, ты?

Мурлыканье стало громче, и я, хмыкнув, отключился было, но телефон тут же зазвонил снова. Номер был тот же, я снова сбросил, и он вновь зазвонил. Обозвав Валерку так, как он того заслуживал — хотя, может, это был Санька? Тарик такие шутки не жаловал, — я внёс номер в чёрный список и, закрыв крышку кофеварки, нажал на кнопку.

Телефон зазвонил минут через пять — едва я уселся в кресло и поднёс чашку к губам. Номер снова был незнакомый, хотя и другой, и опять я вместо человеческого голоса услышал в трубке мурлыканье.

— Кофе дай попить! — возмутился я. — И вообще, я спать собирался. Давай до завтра с твоей дурью, а? — с этими словами я внёс в чёрный список и этот номер.

Больше тем вечером у меня телефон не звонил. Спал я нормально: плотные чёрные шторы создавали в комнате вполне реальную иллюзию ночи, а вот проснулся от громкого и совершенно отчётливого мяуканья.

Тогда мне в первый раз стало не по себе, но в тот момент мне было не до рефлексии: выяснилось, что будильник включить я забыл и проспал, и до утренней планёрки оставалось ровно полчаса, из которого двадцать минут занимала дорога. Какие уж тут предчувствия?

В следующий раз звонок с незнакомого номера поступил прямо перед обедом — когда я уже вышел из редакции, но до кафе ещё не дошёл. Мурлыканье было ритмичным и громким, и его ритм показался мне странно знакомым, но тогда я не стал думать об этом.

В кафе я пришёл взвинченным и, что называется, с порога сообщил парням, что я думаю о том из них, кто так шутит.

— Ну достали, хорош уже! — было самым цензурным из всего сказанного. — Хоть кто умный такой?

Они только глазами хлопали с невинными лицами. И это было странно, потому что у нас было принято признаваться в идиотских розыгрышах, уж если их жертва поняла, что её разыгрывают. Но парни стояли насмерть, и я махнул рукой под конец, но счёл инцидент исчерпанным, и к концу дня вполне в этом уверился. Но стоило мне устроиться дома в любимом кресле с чашкой вечернего кофе, как очередной абонент незнакомого номера вновь откликнулся на моё «Слушаю!» громким мурлыканьем.

Не то чтобы я испугался — нет… тогда ещё нет. Но разозлился как-то несоразмерно и швырнул телефон в сторону — к счастью, попав на линолеум коридора, а не на плитку кухни. Выматерившись, пошёл поднимать — и, включив, решил на сей раз не блокировать анонима, а перезвонить ему. И высказать всё пусть не в глаза, но хоть в ухо.

Ответом мне был мерзкий писк — та-да-да-а! — и женский голос: «Вызываемый вами номер не существует».

Значит, звонят через интернет — полно программ, использование которых даёт подобный эффект, сам столько раз пользовался. На парней это совсем не было похоже: мы друг с другом так не шифровались. Значит… значит, меня кто-то в той вчерашней маршрутке узнал и решил пошутить. Номер мой у него либо есть, либо он его раздобыл — не велика сложность.

Версия показалась мне вполне правдоподобной, так что я выбросил из головы шутника с его тупыми, как он сам, шутками, и лёг в этот вечер совершенно спокойным, проверив, в память о нынешнем утре, будильник.

А наутро проснулся от громкого мяуканья ровно за полчаса до выхода.

В восемь тридцать.

Спешно бреясь — уж тут не до завтрака, да и кофе я могу на работе выпить — я пытался успокоиться и найти случившемуся какое-нибудь разумное обоснование. Я помнил, что включил накануне будильник — но, может быть, я случайно его выключил? В полусне? Взял смартфон, влез в настройки будильника — и выключил?

Серьёзно?

Нет, я так не думал.

Но другого объяснения не было. Разве что… разве что у кого-то есть ключи от моей квартиры? Теоретически это могло быть возможно: в конце концов, ключи я хранил в кармане, куртку — в своём кабинете, который больше походил на проходной двор. Вполне можно было бы утром взять ключи, снять с них копии и вернуть к вечеру. Но зачем? И кому это могло бы понадобиться? Устроить такой идиотский розыгрыш? Для чего? Чтобы я опоздал на планёрку? Или начал бояться кошек? Что за бред? Кому такое идиотство вообще могло прийти в голову?

Я так разозлился, что до вечера просто запретил себе вспоминать об этой нелепой истории, и действительно не вспоминал.

Пока не пришёл домой и машинально не повернул винт защёлки на двери.

Открыть которую снаружи было невозможно. Я всегда закрывался именно на щеколду, не запирая замки — зачем?

Но тогда…

Если даже имея дубликаты ключей, открыть дверь, когда я дома, не мог никто, как попал в квартиру тот, кто выключил мой будильник? И, кстати, откуда-то же должно было доноситься это клятое мяуканье?

Я перевернул всю комнату, разве что обои не снял, но не нашёл ни-че-го. Вернее, нашёл-то я много разного, от груды по большей части непарных почему-то носков до окаменевших уже конфет. Нашлась и старая флешка, которой я обыскался года полтора назад. Но ничего похожего на звукопередающее устройство и близко не было.

Едва я закончил с поисками и обессиленно сел на кровать посреди устроенного бедлама, зазвонил телефон. Время было уже к полуночи, и солнце уже опустилось почти что до горизонта. В такое время звонить мне могло не так много людей, но номер снова был незнаком.

Мурлыканье меня даже не удивило. Я сидел и, включив громкую связь, слушал этот «символ тепла и уюта», от которого у меня по спине почему-то бежали холодные мурашки. И чем дольше я слушал — тем яснее улавливал в этом бесконечном «р-р-р» чёткий и сложный ритм, который мне что-то напоминал.

И чем дальше — тем больше.

Я сидел так довольно долго, сидел и слушал — и вдруг меня осенило.

Это морзянка. Совершенно точно морзянка! В детстве я ходил в кружок радиолюбителей и неплохо знал её — сейчас, конечно, забыл, но на то есть интернет. Надо только записать…

Выдернув из принтера чистый лист, я отыскал в сумке ручку и начал рисовать тире и точки. -.— — . -… .

Длинная пауза. .-.— ..-….— -.— — . -… .

Опять длинная пауза. .-.— ..-….— -.— — . -… .

И опять… Похоже, послание повторялось.

На сей раз я не просто сбросил звонок, а выключил телефон. Переводить записи вручную мне не пришлось: онлайн переводчик морзянки нашёлся легко. Я вбил туда звёздочки и тире и заметно подрагивающей рукой ткнул на оранжевую кнопку «рассчитать».

Внизу высветился ответ: «Я ИДУ К ТЕБЕ».

Почему-то именно эти заглавные буквы оказались последней каплей. Завтра… завтра я куплю видеокамеру и оставлю её включённой на ночь. Хотя зачем завтра — у меня же есть ноутбук. А в нём камера. Осталось сообразить, как настроить запись в облако, и завтра утром у меня будет ответ, наверняка какой-нибудь дурацкий и очевидный. Может, это соседи так шутят? Ну а что — перелезть через перила пусть даже и на четвёртом этаже не так сложно. У меня вот окно приоткрыто — я всегда любил свежий воздух… но сегодня я без него обойдусь.

Спать я лёг часа в три — ночи не ночи, но того, что называется у нас таковым весною и летом за неимением иного термина. Окна я закрыл наглухо что в комнате, что на кухне, а края штор сцепил скрепками, на которые подвесил полоски фольги, надеясь, что они зашуршат достаточно сильно, чтобы я проснулся. Включил трансляцию — и буквально вырубился, даже не раздеваясь.

Будильник я тоже проверил. И телефон отодвинул подальше, чтобы не было соблазна сказать себе наутро, что я сам случайно ночью его выключил… жаль, оставить его отключённым было нельзя: другого будильника у меня не было.

Проснулся я опять — уже почти что привычно — от мяуканья, и на сей раз спросонья мне показалось, что мяукающая кошка лежала у меня на груди. Разумеется, когда я открыл глаза, никакой кошки там не оказалось, но меня почему-то это не слишком успокоило.

Времени просматривать видео у меня не было: до начала планёрки опять оставалось ровно тридцать минут. Однако днём, когда я остался, наконец-то, один, я запустил запись в ускоренном темпе и работал, всё время поглядывая на монитор, на котором ничего не происходило до тех пор, пока не подошло время звонка будильника. Я увидел, как мелькнул светом экран телефона, и в этот момент рядом с ним мелькнула тень — и он погас, а сигнал так и не прозвучал. Тень переместилась на край кровати и устроилась там, совсем рядом со спящим мной, и начала уплотняться, быстро приобретая узнаваемые кошачьи очертания.

Кажется, у меня заледенели руки — во всяком случае, тачпад не сразу откликнулся на прикосновение моих пальцев. Кое-как остановив запись, я открутил её назад, к моменту появления тени, и включил снова, на сей раз на нормальной скорости. Но ничего нового не увидел: экран телефона осветился, и рядом с ним буквально из ниоткуда, как в дурном ужастике, сгустилась тень, очень похожая на сжавшуюся в комок кошку. Телефон тут же погас, а тень потянулась к кровати, перебралась на неё и начала густеть — и вот рядом со мной уже лежит та самая кошка с белой грудью и ухом.

Левым.

Полежав, кошка неспешно поднялась на неожиданно длинные лапы и перебралась ко мне на грудь, где удобно устроилась и замурлыкала, правда, тихонько. А потом вдруг повернула голову, посмотрела куда-то в темноту — словно бы на часы, да, я мог поклясться, что она смотрит на часы! — и громко и пронзительно замяукала.

И растаяла, едва я зашевелился и начал протирать глаза.

Остановив запись — я-проснувшийся на экране замер в нелепой позе — я какое-то время сидел, тупо уставившись в монитор. Из этого ступора меня вывел звонок — и, увидев на сей раз на дисплее слова «номер неизвестен», я уже знал, что услышу.

Я не помнил точного рисунка вчерашнего послания, но на сей раз он, кажется, отличался. Я слушал мурлыканье и записывал -.. -— — -— .-

Длинная пауза.

.-.— .. -.. ..— -.. -— — -— .-—

Длинная пауза. .-.— .. -.. ..— -.. -— — -— .-—

Строго говоря, пауза не была паузой — это было просто ровное, мерное мурлыканье, которое через некоторое время снова начинало становиться то тише, то громче, образовывая тот самый ритм, что складывался в тире и точки.

Переводчик отлично сработал и на сей раз, выдав мне теперь «Я ИДУ ДОМОЙ».

Я истерически засмеялся и спросил в микрофон телефона, из которого так всё и доносилось мурлыканье:

— Когда тебя ждать-то?

Ожидал ли я ответа?

Не знаю.

Однако я его получил: ритм мурлыканья заметно переменился.

На сей раз фраза вышла длиннее, и я несколько раз сбивался, покуда не записал несколько раз подряд .-.— .-. .-. .. -.. ..— -.— .— -.— … — . — -. . . —

Мои руки даже почти не дрожали, когда я вбивал это в переводчик. И когда прочитал «Я ПРИДУ КАК СТЕМНЕЕТ», я не закричал и не кинулся прочь из комнаты.

Я даже не выключил телефон.

Я просто посмотрел за окно, на залитую незакатывающимся сейчас солнцем улицу. Наверное, мне должно бы было быть страшно, но куда больше страха меня почему-то мучило любопытство. Что ж, до нашей встречи с этим… чем бы оно ни было у меня было ещё много времени: полярный день установился едва-едва. Если я узнаю, с кем — или чем — мне предстоит встретиться, возможно, я даже смогу её пережить.

А может, мы даже подружимся.

В любом случае, обратный отсчёт запущен: в Мурманске солнце не опускалось за горизонт уже три дня подряд.

1) Руфрайдинг, он же «зацепинг» — экстремальная езда на крышах вагонов поездов, электричек и метро.

Вернуться к тексту