Путы, что готовились столько дней (джен)

Вам может казаться, что историю эту вы знаете даже чересчур хорошо. На самом деле, вот как она начинается:

Однажды, давным-давно, в сверкающем замке в одной далекой стране, жил-был юный Принц. И пускай у него было в избытке лошадей и собак, он не добился того, чего желал всем сердцем: признания среди равных. Происхождение, на какое он опирался, невозможно было оспорить, и он безропотно исполнял свой долг на службе королю, но всё же, так или иначе, терпел неудачу. Его ноги делались неуклюжими в шагах танца. Его рот кривился от отвращения, когда он стягивал через голову Его Величества мокрую от пота ночную сорочку. В глубине его синих глаз жила искра дикости. По этим причинам, и не только, сотоварищи избегали его и не искали его общества.

Поначалу он радовался, будучи оставлен в покое, следом же одиночество заледенило добрую сторону его души. Недостаток светской жизни оставлял ему больше досуга, чем было у большинства, и когда даже охота перестала его веселить, он обратился к тайным наукам.

Быть может, в какой-то момент он намеревался впечатлить двор тем знанием, каким овладел; но по мере того, как шли годы и продвигались его труды, он обнаружил, что только сильнее впадает в немилость, и это заботило его всё меньше и меньше. Ему не исполнилось и тридцати, когда он вместе с женой и малолетним сыном удалился из дворца и поселился в замке, бывшем его наследственным достоянием.

К счастью, принца более чем устраивало жить, занимаясь исследованиями и колдовством, в окружении слуг, чьей заботой единственно было его удобство. Куда как к меньшему счастью, того же самого нельзя было сказать о его супруге. Она вышла за него по любви, это верно, но также и в надежде на то, что он обеспечит ей лучшую жизнь, чем ее отец. Ей хотелось событий и сумасбродств, и ничего из этого не нашлось для нее в тихом замке, который она втайне рада была покинуть. Семейный лад может выдержать многое, но только не ложные обещания, так что даже в этом было отказано нашему принцу — если бы он только нашёл время заметить, что такое случилось.

Его интересы были обширными и, вероятно, простирались даже до ясновидения. Быть может, то была просто память о его собственном презрении к мишуре королевского двора, а также проницательная догадка насчёт того, как подобное отвращение способно умножиться среди простого народа. В чем бы ни была причина, но, в отличие от своих собратьев, не смог закрыть глаза на волнения по всей стране. Прежде, чем грянет восстание, знал он, ему нужно принять меры.

Его отец обратился бы к страже. Принц же обратился к своим величайшим защитникам: своим книгам. И те предложили ему путь столь нечестивый, что и приведет его к гибели.

Чары обретали силу медленно. Однажды утром жители деревушки, что граничила с замком, проснулись и обнаружили, что всё так же голодны, как и прежде, обездолены и бедны, но притом одержимы новоявленной жизнерадостностью и склонностью к пению. Шепоты из столицы, говорившие о несправедливости, стали тише. Сама память о проклятых аристократах, виновниках их страданий, поблекла.

Высоко в своей мастерской, в западном крыле замка, принц удовлетворенно откинулся на спинку стула. Перед его взором неестественным светом сияла роза; он уже использовал серебряный нож, благословленный кровью семи плачущих детей, дабы срезать ее шипы. Ненавистью, радостно подумал он про себя, так легко управлять. Он встал, и вышел на балкон, и сорвал с розы все до единого лепестки, прежде чем разбросать их по ветру, и поздравил себя с прекрасно выполненной работой.

Шло время. Жители деревни улыбались и пели всю голодную зиму; в замке закатывали пиры для троих его обитателей; и хладнокровно слушали принц и его жена о расплате, встреченной теми, кто остался во дворце. Шли годы. Замок процветал, крестьяне пели, и принц имел безрассудство надеяться на успех.

Этому не суждено было длиться долго.

Настал летний день, когда принцесса выехала на прогулку одна. То была ее давнишняя привычка, обязанная во многом, по ее собственным словам, недостатку иных занятий. При других обстоятельствах это могло бы оказаться не вполне безопасно, но местные были очень уж безобидны, она же переняла манеру Его Высочества одеваться просто, и кроме того — непохоже было, будто ее супруг принц обратит хоть какое-либо внимание, даже если с ней случится несчастье.

С такой-то вот счастливой мыслью на уме, принцесса пустилась в дорогу; но на пути у нее, как и всегда, не попалось ни разбойников, ни шутов. И когда она уже повернула обратно к замку, то вдруг услышала тихий женский голос, звавший ее по имени. Обернувшись, она обнаружила всего лишь неприметную женщину средних лет, в хорошей, но изрядно поношенной одежде. Торговка, судя по всему; и весьма убогая.

Ее просьба была проста. Она была в отчаянном положении; ее муж исчез, а ей недоставало средств, чтобы отправиться в Париж на его поиски. Не будет ли Ее Высочество столь добра и не одолжит ли ей несколько су — для того только, чтобы заплатить за экипаж туда и обратно?

Принцесса задумалась. Небрежение ее супруга распространялось также и на финансы, и нескольких монет, в которых нуждалась эта женщина, уж точно бы никто не хватился. Она уже почти согласилась — как ее взгляд упал на изумительное ожерелье, украшавшее шею женщины. У принцессы издавна был наметанный глаз на драгоценности, и эта чудная вещичка способна была посрамить всё, виденное ей прежде.

— Я была бы счастлива, милая женщина, — сказала принцесса. — Но мне понадобится некий залог в обеспечение твоих слов. Думаю, та безделушка, какую ты носишь, сойдёт для этого.

Глаза женщины наполнились слезами. Это было совершенно невозможно. Ожерелье — всё, что ей осталось от ее давно покойного отца, относительно известного ювелира. Ей нечего еще было предложить сейчас; но как только появится, всё будет в распоряжении Ее Высочества — только, умоляла она, не это!

— Тогда всё просто, — скучающе проговорила принцесса. — Ты остаёшься без мужа и прекращаешь надоедать мне своими жалобами.

У просительницы поникли плечи.

— Хорошо, значит, — сказала она. — Будь по-вашему, Ваше Высочество.

Трясущимися руками она расстегнула застежку на ожерелье и протянула его принцессе; та, в свой черед, бросила на землю горстку монет. Не дожидаясь, пока другая женщина подберет их, принцесса пришпорила коня.

Вновь оставшись одна, принцесса поддалась искушению и надела ожерелье себе на шею. Ни единой душе неизвестно, что случилось после — только лишь то, что ее тело было найдено следующим утром: холодное и окоченевшее. Ее одежда была в порядке, у ее ног валялись разбросанные монеты, а на шее виднелось несколько ярко-красных отметин. Больше же ее шею не украшало ничто. Принц приказал начать расследование, но лесники, настолько же охваченные радостью и довольством, как и прочие их односельчане, приписывали всё только случайному нападению. Печально, о да, но вряд ли повторится когда-нибудь; не о чем беспокоиться.

Принц поник головой, опустошенный. Впервые он задумался: так ли уж правильно он поступил, чтобы защитить свою семью и свое положение. Вновь шли годы. Со временем его сердце исцелилось, как исцеляются все сердца; без жалоб супруги было определенно тише, сын же его уже минул возраст, когда необходима мать, и кроме того — для чего-то ведь есть здесь нянька. Лучше определить женщине — иностранке, да, но достойной доверия, — жалованье, и пусть она остаётся.

Однажды осенью, на закате, принц сидел вместе с сыном у себя в мастерской в западном крыле. Он развлекал мальчика магическим зеркалом, которое сделал еще в начале своих колдовских штудий: простейший трюк, годный разве что для детской забавы. Но так негодник хотя бы сидел тихо, пока его нянька рожала; и, как вынужден был признать принц, его сын наконец-то достиг тех лет, когда уже проявляются определенные черты личности. Личности шумной и слишком уж напоминающей мать, это верно; но не бездарной. Немаловажным также было и то, что сын обещал вырасти полным подобием того, кто его породил, — и это льстило принцу достаточно, чтобы он слегка потакал ребенку.

Повинуясь капризу, принц потянулся к волшебному зеркалу и приказал: пусть оно покажет величайшего чародея в мире. Он ожидал увидеть лишь собственное свое отражение, но взамен обнаружил, что глядит на дитя с безумными глазами, стоящее у ворот его собственного замка. Подобная дерзость была неприемлема. В ярости принц бросил зеркало об пол — его сын вскрикнул от ужаса, но, вопреки всему, зеркало даже не треснуло, — и схватил свой плащ.

Принц отдал приказания. Он выходит наружу и вскоре вернется; его сын не покинет замка. Если таковое случится, то после возвращения принца всех ждут последствия. С этими словами он исчез, оставив замковую прислугу глядеть ему вслед.

Он встретил дитя у ворот — столь же жалкое и бледное, каким оно было в зеркале. Что такое это хрупкое невежественное создание для его сил? Губы принца раздвинулись в жестокой ухмылке.

— Прошу, месье, — проговорило дитя (это была девочка), простираясь у его ног. — Вам известно, отчего я проделала такой путь, чтобы отыскать вас. Научите меня всему, что вы знаете, молю вас!

Принц, потрясенный, сумел лишь рассмеяться.

— Я буду служить вам тысячу лет — я заплачу кровью, слезами и золотом, — я буду вернейшей вашей наследницей, в могуществе, пусть и не по крови!

Принц холодно ответил, что наследники ему не нужны.

Лицо девочки осунулось.

— Ясно. Выходит, вы намерены передать ваше искусство сыну?

Этим она заслужила еще один недоверчивый смешок. Его искусство — кому-то еще? Нет. Знания умрут с ним вместе. Ни единой крупицы могущества он не уступит — ни своему сыну, ни девчонке, ни единой прочей живой душе.

— Хорошо же, — произнесло дитя. — Тогда пускай оно придет тебе на помощь сейчас.

В промежутке между двумя ударами сердца девочка исчезла. Вместо нее явилась стая волков, рычащих и поседелых. Принц повернулся к воротам — но обнаружил, что те закрылись за его спиной. Что случилось дальше, может угадать всякий в мире.

Так был погребен один принц, и другой получил его замок и его титул. Новый принц не обладал ничем из талантов своего прародителя, кроме разве что знания о том, как отец приказывал волшебному зеркалу заработать да неясных воспоминаний о разлетающихся по ветру розовых лепестках, за которыми он-младенец наблюдал из окна детской. А потому находились те, кто надеялся, что чары усопшего принца рассеются с его смертью; им пришлось разочароваться. Жители деревни остались столь же ребячливыми и жизнерадостными, как прежде, и ненависть, что должна была пылать в их сердцах, прикорнула где-то еще.

И снова шли годы. Юный принц рос таким же избалованным и замкнутым, как его предки в прошлом. Еще одна зима сошла на землю, суровая и жестокая, и покуда жители деревни страдали от голода, принц ел за столом. Годы, ему отпущенные, подошли к концу.

Однажды зимней ночью к замку подошла старуха. В одной руке она держала розу, что сияла неестественным светом. Ветер завывал, предостерегая, когда та стучалась в замковые ворота, моля о ночлеге и предлагая розу взамен.

Ей, само собою, было отказано. Но мажордом, что выразил несогласие от имени своего хозяина, проявил достаточно сострадания и позволил старухе скорчиться у дверей, хотя бы частично под защитой от холода. Он не вправе был давать обещаний, подчеркнул он, но ему под силу было устроить так, чтобы хозяин прошёл мимо, направляясь ко сну. Несомненно, нежное сердце юного господина будет тронуто зрелищем. Старухе нужно было лишь подождать.

И та ждала много часов, глядя сквозь окна, как юный принц рявкает и покрикивает на своих слуг. Когда же, наконец, тот заглянул в большой зал, и мажордом отворил дверь, испустив тщательно отработанный вздох удивления при виде старухи, она встретилась взглядом с глазами принца и повторила свою мольбу.

Юный принц в смятении глядел на бесформенную кучу тряпья.

— Исчезни, — сказал он ей, наконец, и с немалым облегчением отвернулся.

Она пробормотала себе под нос что-то насчет обличий, но принц не слушал. Ему недоставало слов, чтобы объяснить: его отталкивало в самом её существе нечто большее — волосы, свалявшиеся, точно волчья шерсть; пальцы, скрюченные и напряженные, как если бы стремились сомкнуться на бледной шее.

— Исчезни, — сказал он вновь, грубо, и стоило слову сорваться у него с губ, мир вокруг точно объяло пламенем. Всё сделалось светом и болью, кроме распущенных золотых волос под короной (или то был колпак?..) и эха от её голоса.

«Тварь», — произнесла она лишь для его ушей, а еще — «Чудовище», и — «Твои слуги? Ха! Бесполезны, как мебель, ею пусть и останутся».

Она протянула ему розу, и принц смутно припомнил розовые лепестки, падающие из окна. Отец, подумалось ему; отец, что же ты наделал?

«О, да», — ее голос был болезненным, ужасающим, и ей было не остановиться так просто. — «Они будут падать снова, и на сей раз высвободят всё, что твой безрассудный отец пытался запечатать. Ты всегда был предназначен в расплату; и ныне отсрочка почти уже позади. Пройдет не больше, чем восемь — или же десять — лет, прежде чем упадет последний лепесток, и когда гнев десятилетий вырвется наружу, я надеюсь, что он настигнет тебя. Ещё как».

Ее губы сжались до нитки в этой последней издевке:

«Не гляди так печально, Твое Высочество. Однажды, если удача улыбнется тебе, гражданин, некая женщина, благородная по духу, не по рождению, соизволит принять тебя. Покуда ты не родишься заново, и не как принц крови, я обрекаю тебя этой судьбе».

Его зрение прояснилось мало-помалу; он рухнул на четвереньки. Позже у него будет время изучить себя в зеркале, принять то, что случилось с ним, и выдумать самую удобоваримую полу-правду, какую можно поведать слугам, чтобы оставить в них хотя бы искру надежды.

Пока же принц, ставший чудовищем, знал только одно: она повернулась к нему спиной; она уходила прочь. Она никогда не вернется. У него был лишь один шанс.

Он рычал и завывал, но язык и горло, столь переменившиеся размером и формой, не давали ему произнести ни слова. Позже его слуги сочтут, будто он пытался вымолить прощение, выпросить милосердия если не для себя, то для них. Но она знала лучше; знала, потому что была причастна к предсмертным проклятиям тысяч мужчин и женщин.

«Марианна», — отозвалась она. — «Зови меня Марианной, когда захочешь отправить меня в ад».