Лёжа на спине (гет)

У индейцев есть специальное слово для обозначения тревоги. Но не обычного страха, а чувства, что изредка возникает у нас в непривычном месте — когда нам чудится, будто до нас кто-то дотрагивается. Что-то в этом духе обычно показывают в маггловских триллерах, приправляя эпизод напряжённой музыкой. И когда Люциус впервые оставил Гермиону одну в Малфой-мэноре, она поняла, что это не такой уж и штамп.

Нет, призраки ей не мерещились, за руку в темноте никто не хватал. И всё же Гермионе всё время хотелось обернуться и убедиться, что за ней никто не подглядывает. Наверное, дом просто был слишком большим для неё одной и оттого пугал.

Пожалуй, только книги делали это место понятным. Поначалу, когда Люциус уходил по своим делам, Гермиона «пряталась» среди стеллажей. Но со временем тревоги поутихли, и теперь она вполне могла взять с полки приглянувшийся томик и читать его где-нибудь в гостиной или в спальне — на большой кровати с сиреневым балдахином. Сегодня выбор Гермионы пал на книгу, написанную несколько десятилетий назад маститым зельеваром. С ней она устроилась у самого камина, на ковре с густым мягким ворсом. Читала, лёжа на спине, изредка отвлекаясь то на массивную люстру под потолком, то на умиротворяющее потрескивание огня в камине.

Она уже заканчивала третью главу, когда в гостиной показался Люциус. Увлечённая чтением, Гермиона не услышала его шаги и обернулась лишь на голос:

— Ну что за привычка: лежать на полу? Тебе что, спален мало? — Люциус глядел мягко, но с ноткой недовольства, и привычным жестом поправлял на шее платок из серого шёлка. Гермионе он нравился. Хотя бы потому, что именно этот платок был на Люциусе в день их помолвки. «Это отцовский, — пояснил он тогда. — Я надеваю его в особенные дни».

— У тебя сегодня запланировано что-то важное? — спросила Гермиона, давая понять, что не упустила платок из виду.

— Кто знает? Считай, что я даю этому дню аванс... — Люциус многозначительно пожал плечами. — Кстати, ты видела: в свежем выпуске «Пророка» нас назвали самой яркой парой этого года. Если бы кто-то сообщил мне об этом, когда я позвал тебя на первое свидание...

Ох уж этот «Пророк», подумала Гермиона. И ох уж эти СМИ и пресловутое мнение общественности. Любит же народ навешивать ярлыки и составлять рейтинги. Будь то хоть перечни заповедей или смертных грехов, хоть списки самых состоятельных магов и самых завидных холостяков. Люциус значился когда-то в таком списке, правда, лет двадцать назад, ещё до брака с Нарциссой. А Гермиону вроде бы включали в перечень завидных невест — около года назад. До Люциуса.

Первые послевоенные месяцы сейчас вспоминались лишь по публикациям в прессе да однотипным колдографиям. Либо с праздничных приёмов, либо с судебных заседаний. После слов Люциуса Гермиона попыталась прокрутить в голове события того времени, но у неё не вышло. Всё стёрлось, как сон, который никак не вспомнишь поутру. И как назвать такой странный приступ амнезии? «Наверное, для таких случаев даже индейцы не придумали ёмкого слова», — подумала Гермиона и потянулась, всё ещё лёжа на ковре. А затем уверенно закрыла книгу и спросила как бы между делом:

— А ты хорошо помнишь, как мы начали встречаться?

— Разумеется. Только не говори, что забыла, как я предложил тебе выпить по чашечке чая. У меня тогда выдался очень сложный день, а ты пристала с какими-то расспросами — такая молодая и любопытная. Говорила что-то о клубничных пирожных, — ответил Люциус буднично. А затем, чуть прищурившись, поинтересовался: — Я так понимаю, подниматься ты не собираешься?

— А где мы пили чай? — Гермиона проигнорировала вопрос Люциуса. — Что-то вылетело из головы...

Она помнила почти дословно только что прочитанную главу о зельях, при приготовлении которых не обойтись без сушёных головок заунывника. Помнила, что ела на завтрак. И уж тем более не забыла, что вечером должна встретиться с Гарри и Джинни в «Трёх мётлах»… Но почему-то никак не могла вспомнить, как мистер Малфой, малоприятный тип с шовинистскими замашками, превратился в её Люциуса.

В Люциуса, который склонился над ней, а потом непривычно сиплым голосом, будто от простуды, спросил:

— Вы можете встать, мисс Грейнджер?..

* * *

— Вы можете встать, мисс Грейнджер? — осипшим голосом скорее потребовал, чем спросил Малфой.

Гермиона с трудом подняла веки и, поморщившись, поймала взгляд заросшего щетиной, лохматого Люциуса Малфоя. В одной руке он держал трость, в другой — бокал с чем-то... Наверное, с чем-то крепким. Гермиона даже почувствовала лёгкий запах перегара, что заставило её поморщиться ещё раз.

Она не просто открыла глаза, а очнулась ото сна. И хорошо бы, если бы этот сон был кошмаром, а явь — чем-то обыденным. Но нет: во сне всё было странно, словно реальность вывернули наизнанку. А вот после пробуждения Гермиона вернулась в сущий ад, из которого выпала на время, видимо, отключившись во время пыток.

Она смутно помнила, как её терзала чокнутая Лестрейндж. Помнила, как кричала и сорвала голос — горло до сих пор саднило. Разум тогда твердил: если тебя пытают, нужно демонстрировать силу воли и молча терпеть. Но это был тот редкий случай, когда Гермиона плевать хотела на разум. Представьте себе: когда Круциатус словно лезвием ножа проникает в каждую клеточку твоего тела, становится как-то не до логики.

Лёжа на полу и корчась от боли, Гермиона видела лишь перекошенное от ярости лицо Беллатрикс. В детстве казалось, что стоит только зажмуриться — и всё исчезнет, даже самое страшное. Но тёмный потолок Малфой-мэнора с висящей под ним люстрой не пропал даже после того, как она потеряла сознание и погрузилась в мирный сон. Как не исчезли ни Лестрейндж, ни Малфой, ни перспектива умереть.

Встать Гермиона не могла. Как не могла и выдавить из себя внятный ответ на вопрос Малфоя. Так и лежала, глядя в потолок и вспоминая то, что видела, пока была без сознания. Как холёный Малфой в мантии с иголочки разговаривал с ней так, будто она его невеста или даже жена. И как светло было в этой самой гостиной, как тепло и приятно было лежать у камина, который теперь пугал — из пламени в любой миг мог выйти Волдеморт. Даже самый обычный потолок чем-то неуловимо отличался от того, что Гермиона рассматривала во сне.

«Чем-то?.. Тем, что этот потолок — реальный! — грубо оборвал мысли Гермионы её внутренний голос. — А тот — плод твоих галлюцинаций, вызванных пытками!»

— Поднимайтесь, мисс, — настойчиво повторил Малфой. Потрёпанный жизнью, он не походил даже на себя двухлетней давности — каким был во время сражения в Отделе тайн. И уж тем более затравленный взгляд не имел ничего общего с тем — уверенным и в то же время мягким взглядом, — что видела Гермиона во сне. Как будто ей привиделся близнец Малфоя из параллельной вселенной.

Чёрт, лучше бы она продолжала спать. Там хотя бы не было больно, а встать просили куда менее настойчиво.

— Да что ты сюсюкаешься с этой дрянью? — подала голос Лестрейндж.

— Не забывай, что она ещё ребёнок, — без особого энтузиазма возразил Малфой. — Ровесница моего сына. Твоего племянника, Белла.

— Раз Драко достаточно взрослый для того, чтобы принять метку и служить Повелителю, то и эта грязнокровка доросла до того, чтобы с ней обращались подобающе!

Малфой в ответ лишь нахмурился, словно по радио заиграла ненавистная песня. А потом, так и не дождавшись реакции от Гермионы, резко схватил её за предплечье, вынудив наконец подняться с холодного пола.

Голова закружилась, кровь застучала в висках, удержаться на ногах удалось с трудом. Но Малфой не считался с состоянием пленницы, спешно тащил её куда-то в кромешную тьму бесконечного коридора, а затем вниз по ступенькам.

— Не так быстро, пожалуйста, — шёпотом проговорила Гермиона. Она едва переставляла ноги, не успевая за своим конвоиром.

— Мы не на прогулке, — сухо, но беззлобно отметил Малфой. И всё же остановился, глядя, как Гермиона переводит дыхание.

— Вы убьёте меня?

— Не торопите события, — Малфой выдал подобие улыбки. — Для начала запру, за решёткой вас уже заждались друзья. Вперёд, — он снова схватил её за руку. Странно, что не угрожал палочкой, хотя Гермиона сейчас и стояла-то с трудом, что уж говорить о побеге.

— Скажите, мистер Малфой, а у вас есть кровать с сиреневым балдахином? — спросила Гермиона. Звучало ужасно нелепо, но, во-первых, неожиданный вопрос вполне мог дать ей ещё несколько мгновений отдыха. А во-вторых… Что, если сиреневый балдахин и правда украшает кровать в спальне Люциуса Малфоя?

— Что, простите?..

— Сиреневый балдахин. У вас есть такой?

— Вы не в себе, мисс Грейнджер, — отрезал Малфой, проигнорировав вопрос.

Передышка закончилась. Очевидно, они шли в подземелье, где не было ни балдахинов, ни даже кроватей. Путь туда казался бесконечным, и темнота постепенно наваливалась на Гермиону, как толстое лоскутное одеяло, которым она укрывалась в детстве перед сном. Да, сейчас было бы очень кстати снова отключиться и погрузиться в грёзы, где всё хорошо, а враги ведут себя как друзья. Или даже как любовники.

Как-то один поддатый волшебник (кажется, дело было на свадьбе Билла и Флёр) сказал Гермионе, что брак — это фальшивка. Что отношения хороши только в том случае, если оставить в них только самые счастливые моменты, а всё остальное вырезать к чертям. Проблема в том, говорил волшебник заплетающимся языком, что тогда от двадцати лет совместной жизни останется жалкая пара минут. Гермиона слушала этого мужчину и кивала, хоть и не соглашалась с ним. Она мало что смыслила в отношениях, но была уверена, что две минуты — неоправданное преуменьшение.

Даже у восемнадцатилетней Гермионы уже имелось чуть больше — целый сон. И если бы Беллатрикс прямо сейчас вновь набросилась на неё со всем своим арсеналом тёмных заклинаний, пытки были бы приняты не только со страхом, но и с долей любопытства. Кто знает: вдруг именно Круциатус помогает ненадолго попасть в некий параллельный мир? А что будет, если Гермиона во сне выйдет за пределы мэнора? Как в мире, где Люциус Малфой в неё влюблён, выглядят Косая Аллея и Министерство? И кто в нём сама Гермиона? Уж точно не узница.

Спустя пару часов эти мысли исчезли из головы Гермионы столь же быстро, как и сама она с помощью Добби испарилась из поместья вместе с Гарри и Роном. Им всем теперь было не до снов.

* * *

После Битвы за Хогвартс Гермиона долго не видела никого из Малфоев, если не считать их колдографий под заметками о громком бракоразводном процессе и о грядущем суде над сторонниками Волдеморта. Именно после одного из заседаний Визенгамота она и столкнулась с Малфоем. К слову, ему вынесли оправдательный приговор. Вряд ли кто-то станет спорить с тем, что в данном случае штраф в кругленькую сумму и временные ограничения на колдовство вполне можно назвать оправданием.

По коридору Малфой шёл с широко расправленными плечами, а на шее у него был повязан платок. Серый. Гермиона замерла, глядя на него, но всё же пришла к выводу, что с такими глазами Малфою сама природа велит носить серое. И нечего видеть в этом совпадения, ведь никаких необычных снов она не видела со дня пыток, а прошло уже несколько месяцев. Но всё же…

— Вам очень идёт этот платок, мистер Малфой, — вежливо заметила Гермиона, думая о том, насколько же реалистичным был тот сон. Несколько раз она даже пересматривала его в Омуте памяти, но так и не сумела ни за что зацепиться. Видение было очень размытым и обрывочным, если не брать в расчёт те несколько минут в библиотеке и короткий разговор у камина.

— Благодарю, мисс Грейнджер...

— Где вы такой достали, если не секрет?

— Это что-то вроде семейной реликвии.

— Наверное, он принадлежал вашему отцу? — предположила Гермиона.

— Откуда вы... Вы же не… — Малфой замялся и несколько долгих секунд молчал, поглаживая пальцами набалдашник своей трости. Во сне Гермиона знала, что и трость — тоже семейная реликвия. Хотя теперь не была уверена, сходится ли эта информация с реальным положением дел. Проверить это сегодня вряд ли удастся, Малфой был неразговорчив. Собравшись с мыслями, он добавил скупо: — Думаю, допросов мне сегодня хватило и без вас.

Судебное заседание было открытым, но Гермиона застала только самый конец. Приговор услышала, а вот малфоевские оправдания — нет. Так и не узнала, говорил ли он что-нибудь о том, что происходило в мэноре. Или в Отделе тайн. Или в Хогвартсе. Говорил ли, что сожалеет о случившемся? Упоминал ли пытки в своём доме? И если да, то какие слова подбирал?

— Я и не думала… — неуверенно начала Гермиона. — Не думала, что вопрос о платке может оказаться слишком личным, мистер Малфой. Неужели это какая-то тайна? Мне показалось, что я как человек, который столько времени провёл в вашем доме и которого там так тепло приняли, даже провели экскурсию до подземелий, имею право на капельку любопытства. Разве нет?

Раньше Гермиона считала, что секрет общения с людьми вроде Люциуса Малфоя довольно прост: лучше не акцентировать внимание ни на том, что он бывший Пожиратель, ни на том, что он по-прежнему один из самых богатых волшебников Европы. Но иногда так хочется напомнить человеку о его грехах, что невозможно удержаться.

— Вы имеете полное право ненавидеть меня, мисс Грейнджер. Но это вовсе не означает, что я обязан вести с вами светские беседы в министерском коридоре. Судебные заседания ужасно утомляют, знаете ли… — всё это время на лице Малфоя нельзя было прочесть ни одной эмоции. И вдруг уголок его губ поднялся в полуулыбке: — Но раз уж вы так расположены к разговорам... Я бы не отказался выпить с вами по чашке чая.

— Если только с клубничным десертом, — согласилась Гермиона.