Sugar Water (гет)

Номер-сьют 3Б, сегодняшний день

Накинув рубашку на плечи, Драко оглядел себя в ростовое зеркало. Он только что принял душ и сейчас всей кожей ощущал чистоту. Пульсирующий жар воды не смог помочь ни напряжённому телу, ни натянутым нервам, что бы там она ни говорила об успокаивающих свойствах этой процедуры.

Драко продолжал вглядываться в глаза собственному отражению — ведь он и в самом деле был единственным человеком, способным осознать значимость сегодняшнего дня для себя. Единственным, кто мог по-настоящему понять, насколько далеко зашёл Малфой и что именно сделал. Единственным, кому хотелось рассмеяться от абсурдности того, чем Драко будет заниматься всего через несколько часов. Его маленькая, понятная только ему одному шутка — он начал застёгивать рубашку, наблюдая за тем, как кусочки белого пластика проскальзывают в петли. Драко угробил два часа, выбирая рубашку, и целых две недели — пялясь в шкаф и размышляя над правильностью этой покупки.

Она над ним посмеялась: таким избирательным Малфой перестал быть уже очень давно. Драко и сам бы посмеялся, не нервничай он так сильно.

«Это похоже на сказку», — вот бы что сказала его мать. Именно так она говорила, стараясь объяснить сыну нечто невероятное, пусть уже давно миновало то время, когда Малфой, лежа в кроватке, ждал, что мама прочитает ему перед сном сказку.

А ведь именно так он и делал. И пошёл бы на что угодно, лишь бы бодрствовать до тех пор, пока она не заглянет к нему в спальню; лишь бы только услышать её успокаивающий, рассказывающий историю голос. Когда Драко действительно уставал и боялся, что, едва очутившись в темноте и комфорте кровати, провалится в сон, он вскакивал и бегал кругами по комнате. Прыгал по кровати и носился так, словно летал на метле. Мать находила его лежавшим в кровати, покрытым испариной и с бешено колотившимся сердцем, но всегда делала вид, будто ей неизвестно, чем именно занимался её сын.

Он был заворожён теми сказками, которые читала ему мать, и вызубрил их наизусть, чтобы иметь возможность по первому желанию повторять их себе по памяти. Едва выучив буквы, Драко начал читать те истории самостоятельно, снова и снова продираясь сквозь слова. Он играл со своими друзьями, распределял роли, персонажей и оживлял любимые сюжеты. Они являлись огромной частью его мира. Пока однажды за ужином отец не заявил, что сын стал уже слишком взрослым для подобных вещей. Вот так. И Драко прекратил играть и читать сказки самостоятельно, перестали читать ему. Но он никогда не прекращал прокручивать эти истории в голове. Никогда их не забывал.

Было в них что-то удивительное. Величие, которое он смог уловить даже в столь юном возрасте. И для такого антигероя, каким был он, такая увлечённость казалось странной. Увлечённость идеей спасения мира.

Франция, после Башни: 1 год и 2 месяца

Это был один из тех дней, когда парить начало раньше, чем солнце поднялось достаточно высоко. Было только раннее утро, а воздух уже казался тяжёлым, и по мере того, как жара опускалась на кожу, движения становились всё более вялыми.

Несмотря на почти полное отсутствие в это время посетителей, уличное кафе было заставлено мебелью. Столы располагались слишком близко друг от друга, свободное же пространство забили стульями. Настоящая полоса препятствий по пути к ванной комнате или же к выходу, всегда вызывавшая желание вскочить на столы и пойти прямо по ним, будто подобная выходка могла сойти с рук.

Наискосок от того места, где устроился Драко, сидела компания вроде бы иностранцев, которые выглядели так, словно ещё не ложились спать. Они склонились над блинчиками и омлетами и, за исключением редких раздражающих восклицаний или смешков, пребывали в прострации.

Драко чувствовал себя вполне комфортно в своей заляпанной белой футболке и поношенных джинсах, пока не появилась она — чистая, деловая, безупречная. За исключением волос, конечно же, которые просто не могли поддаться контролю в такой влажности. Они были стянуты в пучок на макушке, но выбившиеся кудрявые пряди обрамляли лицо. А ведь к концу их разговора всё станет ещё хуже.

Драко вдруг очень остро осознал светло-коричневый след на своём животе, оставленный грязным шестом, через который он перегнулся около двух недель назад, и бурые пятна — следы предшествовавшей этому ночи. Его джинсы пообтрепались по краям от ходьбы, и Драко подозревал, что уже одну стирку спустя ткань в промежности, на ягодицах или коленях расползётся до дыр.

Иногда он забывал о том, кем был раньше, помня лишь то, кто он теперь. Но затем появлялась Гермиона Грейнджер.

Она уселась с преспокойным видом. Будто их разговоры вошли у неё в привычку, хотя Драко мог насчитать всего семь встреч, а в этом конкретном кафе они виделись вообще лишь второй раз. Он внимательно вглядывался в Грейнджер, выискивая проблески заносчивости и высокомерия. Чтобы иметь повод на неё разозлиться.

— Чем ты занимаешься, Малфой? — она подняла на него глаза, одна половина её лица была освещена солнцем, а другая — спрятана в тени.

— С какой целью? — у него были кое-какие занятия, и ей следовало быть конкретнее.

— Ради денег. В прошлый раз ты упомянул, что снимаешь жильё. Как ты за него расплачиваешься?

— Я сильно сомневаюсь, что это твое дело.

Гермиона подцепила тонкое утреннее меню и отвела взгляд — её спина выпрямилась словно палка. Драко частенько заставлял людей чувствовать себя неловко, пялясь на них вот так. Полностью сосредотачивая внимание на собеседнике. Он думал, это как-то связано с цветом его глаз и манерой держаться. Умением держать марку, несмотря на одежду. Он знал, что вызывает испуг. Это было залогом успеха.

— Я пытаюсь завязать разговор.

— А я нет.

Он работал в ресторане, расположенном достаточно далеко отсюда — мыл посуду возле плиты. Там не было ни охлаждающих чар, ни маггловского кондиционера, и огонь адски нагревал помещение. Его рубашку пропитывали пот и вода, и Драко перемывал тарелки, пока местные подшучивали над англичанином, в лексиконе которого водилось не более десятка французских слов.

Гермионе не обязательно было об этом знать.

Похоже, официанты и официантки этого кафе раз за разом умудрялись избегать катастрофы. Драко стало интересно: неужели здесь специально нанимали тощих сотрудников — таких, чтобы наверняка могли протиснуться в узкие зазоры?

Грейнджер заказала чай и блинчики — её слова искажал ужасный фальшивый акцент. Но официантка уловила смысл, забрала меню, хотя обычно его оставляли на столике, и начала пробираться обратно. Драко сделал глоток кофе — всего несколько часов отделяло его от мерзкой жижи — и задался вопросом: Грейнджер и вправду думала, что он будет торчать здесь всё то время, что она наслаждается трапезой?

Малфой и сам отдавал должное завтраку. Ему нравилось встречать день, потягиваясь, с полным желудком, но теперь подобная роскошь стала редкостью. Он либо отсыпался до полудня, либо тратил всю наличность на что-нибудь другое.

— Мы наблюдали за указанным тобой местом в течение нескольких дней. Оно казалось безжизненным. Ни намёка на защиту, никакой активности. Тем не менее, мы отправили туда на проверку людей: до дома оставалось всего несколько ярдов, когда они исчезли. Я имею в виду, действительно исчезли. Ни звука, ни заклинания — ничего. Как только они пересекли некую черту, их куда-то перекинуло порталом.

Драко сделал ещё один глоток кофе и посмотрел на стоявший в центре столик. Кто-то составил на его неровной поверхности стаканы, и свет солнца отражался в их гранях маленькими белыми вспышками. Малфой представил, как они падают. Разбиваются на миллионы кусочков и сверкают сотнями бриллиантовых осколков. Увидел Крэбба, летевшего сквозь стеклянные двери прямо на банкетный стол, и стекло сияло в воздухе, словно тысячи крапинок мерцающего света.

— Малфой, ты ничего мне об этом не говорил.

Он перевёл взгляд обратно на Гермиону — она смотрела на него так, словно пыталась заглянуть в самую суть. Наивная попытка. Даже если она владела легилименцией, голова Драко была похожа на стальную крепость. Его отец об этом позаботился. Он не почувствовал попыток проникновения, но Грейнджер вряд ли бы ломилась напролом.

— Нет, не говорил.

Он и не помнил об этом, пока она не сказала. Всех, у кого не было Метки, вышвыривало портключом, если только посетитель не держался за того, у кого Метка была. Годы прошли с тех пор, как он был там в последний раз. Он не мог удержать в памяти все детали.

Гермиона выдохнула так, словно торопилась опустошить лёгкие, и с громким звоном поставила солонку.

— Малфой, мы пытаемся помочь твоей матери. Самое малое, что можешь сделать ты — это помочь нам.

— Вы пытаетесь помочь себе. Помочь своей матери стараюсь я.

— Мы…

— Я уже слышал, что ты хочешь сказать. Не утруждайся повторением.

Похоже, к ним приближалась официантка — Гермиона переключила своё внимание на что-то над его головой. Компания за дальним столиком приходила в себя после бессонной ночи. И когда ребята протискивались мимо центрального столика, ненадежно стоявшие там стаканы покачнулись. Затаив дыхание, Драко наблюдал за ними, пока те не перестали дребезжать и не замерли, целые и невредимые.

Грейнджер уместила на фарфоровой чашке столько пальцев, сколько смогла, и подняла её ко рту. Она прижала бортик к подбородку и нижней губе и просто наслаждалась теплом и ароматом, будто бы на улице было холодно.

Драко фыркнул. Вот и ещё одна вещь, которая его в ней раздражала.

— Все мы получаем то, чего хотим. Я не утверждаю, что Министерство делает это, лишь бы только помочь твоей маме. У всех имеются свои причины. Взаимная выгода, если угодно.

Она снова начала дуть на свой дымящийся чай, и Драко пробормотал что-то в ответ.

— Малфой, если ты опять предоставишь данные лишь частично и подвергнешь нас опасности, всё будет кончено. Это не игра. Ты не в том положении.

Он сосредоточил на Гермионе всё своё внимание, но, похоже, это не произвело на неё прежнего впечатления. Ее щёки окрасились румянцем от собственной убеждённости. Она даже поставила чашку на стол, чтобы лучше донести свою мысль. Она не собиралась валять дурака. Ну, так и он тоже.

— Грейнджер, я как раз в том положении. У меня есть нужная вам информация. Когда у кого-то есть то, что вам требуется, у него есть власть. Ты это понимаешь?

— Вообще-то, Малфой, существуют и другие люди, которые тоже будут готовы поделиться с нами информацией, — она подняла руку, едва только Драко открыл рот. — Их надо убедить. И да, возможно, они не знают столько, сколько ты, но их знаний достаточно. И этого хватит, если ты продолжишь в том же духе.

— Тогда почему бы вам не обратиться и к ним тоже? Собрать информацию из всех источников?

— Потому что Министерство не настолько заинтересовано в том, чтобы слишком часто закрывать глаза или оставлять чересчур много свидетелей. До последнего инцидента полученных от тебя сведений было достаточно. Но если ты снова создашь проблемы, то ситуация изменится.

Драко дважды развернул свою чашку, наблюдая за тем, как в ней плещется жидкость.

— А кто может утверждать, что я просто не забыл об этом?

— Никто. Но тебе пора вспоминать получше, Малфой.

Он поднял глаза.

— Ты мне угрожаешь?

Гермиона покачала головой, снова поднося чашку к лицу.

— Лишь довожу до твоего сведения факты.

Драко сверлил её взглядом около минуты, потом тяжело вздохнул и откинулся на спинку стула.

— Так чего ты хочешь от меня теперь?

— Мы хотим знать, куда их перебросило.

— Я не знаю.

Она наконец-то снова перевела взгляд на Драко и сжала пальцы.

— Тебе нужно что-то придумать. Представляешь, как сейчас зло Министерство? Из-за неверно предоставленной тобой информации пропало восемь авроров. Если мы не найдём их в ближайшее время, — и желательно, чтобы большинство из них осталось в живых, — я не знаю, сколько ещё смогу препятствовать твоему аресту.

— Ты говорила, что о моём местоположении знаешь только ты.

— Так и есть.

Но это не имело никакого значения. Потому что она сдаст его, если это потребуется. Существовало лишь ощущение фальшивой безопасности и временного доверия, пока шла война. Только так. Даже если ты не участвуешь в боевых действиях, тебе приходится биться за своё место и за то, что тебе нужно. Но это тоже жизнь.

— Дай мне салфетку. У тебя есть ручка?

Он написал это для своей матери. Список мест, где могли скрываться его друзья, его семья, люди, с которыми он вырос. Он предал их на крохотной дешёвой салфетке с грязной надписью, потому что один из них мог знать о том, что случилось. Один из них мог ей помочь.

Стараясь об этом не думать, он отдал клочок Грейнджер и ушёл, как только вернулась официантка с блинчиками.

Номер-сьют 3Б, сегодняшний день

Волосы вызвали некоторые затруднения. Они чуть отросли с тех пор, как Драко нормально стригся в последний раз, и, оценив свою шевелюру с точки зрения придирчивой общественности, Малфой понял, что они слишком длинные. Он не то чтобы пытался принять более приятный или приемлемый для людей образ. Просто не хотелось лишний раз провоцировать ещё больше сравнений с собственным отцом.

Это тоже было непросто. Ведь ты выстоял и тебе потребовалось пять лет, чтобы измениться. Вогнать себя в сложившиеся рамки собственного существования и выживать в дерьме до тех пор, пока не пришло понимание. Понадобились целая жизнь и человек, чтобы перестроиться и восстановиться. Чтобы собрать себя заново из той путаницы, что имела и не имела значения.

Он по-прежнему не воспринимал всё это всерьез. По-прежнему не чувствовал уверенности, а ведь теперь внимание волшебного мира снова было приковано к нему. И если говорить начистоту, Драко не мог признать, что готов к такому. Не мог сказать, что ощущает в себе достаточно сил для встречи с критикой и поверхностным суждением о собственной личности.

Там, на заднем плане, скрывалось столько всего плохого, чего никто не знал. Никто не понимал, почему именно он сегодня будет там. Даже сам Драко никак не мог этого осознать.

Россия, после Башни: 9 месяцев

Он торчал в России. Провёл здесь уже несколько месяцев, но в разных местах. Снейп оставил его пару месяцев назад, и Драко не сумел бы назвать своё местоположение, даже если бы ему приставили палочку к виску и накачали веритасерумом.

Он спал на койке в крохотной комнатке на верхнем этаже паба. Люди, гораздо неприятнее него самого, постоянно сновали вокруг и ночевали на одной из трёх свободных кроватей. Драко неизменно закрывался и наклонял голову — те, кто действительно занимались тёмными делишками, знали Малфоев в лицо. По ночам, лёжа в кровати, он таращился в темноту, параноидально прислушиваясь, пока соседи не исчезали.

Его денежный запас истощился настолько, что стал вызывать беспокойство, Малфой перерос или изорвал почти всю одежду, что была у него с собой, и не имел ни малейшего представления о том, что делать дальше. Со Снейпом было проще. Тот направлял, заботился, убеждался, что с ними всё хорошо. Мир оказался жёстче и страшнее безо всякой поддержки, помощи или простого присутствия в этой неразберихе кого-то знакомого рядом. Теперь Драко должен был сам решать все проблемы, при этом чаще всего совершенно не понимая, как это делать.

До того, как Гермиона Грейнджер объявилась на верхней лестничной площадке, он видел её дважды. Выблевав свои кишки рядом с какой-то деревянной штуковиной и свёрнутым ковром, Драко выбирался из переулка возле паба. Всё, что он тогда ощущал, это привкус рвоты во рту, и жжение, разодравшее горло, когда желудок снова вывернуло. Вывалившись из переулка, Драко тут же отпрянул обратно. Узнавание скрутило вены, едва он разглядел девушку и двух смутно знакомых женщин, переходивших дорогу. Они продолжили смеяться и болтать, и Драко не сомневался — его не заметили.

Затем вдруг, миновав переулок, Грейнджер повернула голову и скользнула взглядом по темноте. Драко инстинктивно отступил глубже, но Гермиона продолжила свой путь, так ни слова и не сказав.

Во второй раз он стоял на улице, прислонившись к стене паба и разговаривая с миниатюрной брюнеткой, до боли напоминавшей ему Панси. Он всегда так делал: искал лица своих друзей в других людях. Будто Гойл мог проходить по улице в непонятном месте в России или Малькольм — вытаскивать Миллисенту из цветочного магазина. Но Драко машинально продолжал так делать. В людях заложено стремление искать что-то знакомое, удобное, безопасное. Особенно, когда окружающий мир оказывается этому полной противоположностью.

Она прошла мимо и повернула голову точно так же, как днём раньше возле переулка. Так же, как в тот раз, после которого Драко убедил самого себя, что он просто напился до галлюцинаций. Теперь она встретилась с ним взглядом, а не наткнулась на темноту. И Гермиона не отвела глаз. Даже не выказала удивления. Что поразило Драко даже больше, чем факт неудачи в попытке разубедить себя в увиденном.

Грейнджер зашла в паб, и спустя несколько минут самовнушения, что у него получится незаметно затеряться среди людей, Малфой последовал за ней. Драко отправился прямо за барную стойку, прошёл через дверь, ведущую на небольшую кухню, и поднялся наверх. Он украдкой оглядывался в поисках Грейнджер, но так и не смог её заметить.

Ровно до того момента, пока быстро не зашагал к лестнице, крепко зажав в руке небольшую сумку с вещами, чтобы выбраться отсюда. Исчезнуть из города, может быть, из России. Учитывая реакцию двойника Грейнджер на столкновение с ним, Малфой начинал думать, что возможно, это была и не она. Или она, но Гермиона его не узнала. И всё же Драко достаточно испугался, чтобы начать шевелиться. Отказаться от зыбкого ощущения безопасности, которое давали эти стены, пробраться за своими пожитками и направиться к двери.

Но она стояла прямо у него на пути. Препятствие высотой всего около пяти с половиной футов, хотя её поза свидетельствовала о том, что Грейнджер мнила себя великаном.

«Чёрт. Чёрт», — снова и снова злился он про себя.

В голове мельтешило множество вопросов. Чего она хотела, что здесь делала, как нашла его, сколько людей привела с собой.

Рука потянулась за палочкой, но её обломки лежали в заднем кармане, где Драко обычно её держал. Три куска. Два — после того, как он сломал свою палочку в приступе истерического гнева через несколько часов после бегства с Башни. Три — после того, как в Финляндии его впервые в жизни обокрали, и одна из половин сломалась, когда Малфой приземлился на асфальт на задницу.

Грейнджер подняла руки — наверное, чтобы продемонстрировать, что там ничего нет, — и сделала шаг вперед. Приближалась так, словно Драко — пойманный злобный пес. И может, он таким и был.

— Малфой, я видела тебя уже несколько раз. Я лишь хочу поговорить.

Уровень бушующего в крови адреналина зашкаливал. Драко бросился вперёд и схватил первое, что нашарила его рука — солидную прядь волос на её макушке. Ладонь утонула в массе волос на её затылке, и он сжал кулак, яростно дёргая. От этого движения голова Гермионы тоже дёрнулась, и Грейнджер вскрикнула. Но за шумом крови в ушах Малфой этого не услышал. Он выворачивал кисть до тех пор, пока тело противницы не сместилось вбок, а её шея не вывернулась под неестественным углом. Ногтями одной руки Грейнджер впилась Малфою в предплечье, а второй заехала по лицу. Она дважды врезала ему по щеке, и он крепко обхватил её за талию, разворачивая спиной к себе и несколько раз дёргая за волосы. Используя свои вес и силу, Драко, пятясь, тащил сопротивлявшуюся Гермиону. Она наступила ему на ногу, что-то кричала, лупила кулаком по животу и бёдрам. Он бы нервничал, если бы Грейнджер не блокировала все его эмоции, и Драко был бы в состоянии соображать здраво.

Похоже, она конвульсивно билась, пытаясь вырваться, и его хватка ослабла. Её локоть врезался в него, выбивая воздух из лёгких, Драко быстро развернулся и, пользуясь преимуществом в весе, отбросил Гермиону в сторону. Грейнджер с воплем упала на пол, и Малфой захлопнул дверь — прядь её волос осталась зажатой в его кулаке.

Драко резко дышал, озираясь в поисках способа помешать двери открыться, когда та слетела с петель. Дождём посыпались пыль и обломки древесины, а дверь, ручку которой Драко так и не выпустил, упала в сторону.

Раскрасневшаяся Грейнджер стояла на пороге, сжимая в руке палочку и сверля Малфоя сердитым взглядом. Весь её вид говорил о том, что она вот-вот взорвётся.

— Ты. Придурок, — выдохнула она.

Драко обдумывал тактику: либо он остаётся и позволяет Гермионе Грейнджер — именно ей — поймать его. Либо бросается к лестнице и бежит со всех ног.

— Тебя это заводит, Грейнджер? Я слышал истории о том, что вы, грязнокровки, любите пожёстче…

Как он и предполагал, она вскинула палочку и выпустила в него луч заклинания.

Драко рванул на себя створку, отпуская её и разворачиваясь, ещё даже не услышав треска древесины. Он схватил с пола сумку, выроненную в ходе драки, и буквально пролетел первые пять ступеней вниз.

Ему даже показалось, что у него есть шанс, но тут он заметил двух парней, стоявших плечо к плечу у подножия лестницы. Их поднятые палочки были нацелены прямо на него. Драко пришлось ухватиться за перила, чтобы в них не врезаться. Он потерял опору под ногами, сильно ударился бедром, верхнюю часть тела резко дёрнуло — перила он так и не выпустил.

— Чёрт! — выкрикнул он и, морщась, встал на ноги — ушибленное место протестовало против каждого движения.

Стиснув челюсти, он сильно потёр бедро и повернулся к стене. От злости ему захотелось врезать по ней, что он и сделал, дважды впечатав в кладку носок ботинка. От гнева на глаза навернулись слёзы, а сердце, казалось, вот-вот остановится.

Он не мог в это поверить. Не мог поверить.

— Малфой, — рявкнула Грейнджер с верхней площадки, но он даже не посмотрел на неё. — Мы здесь не для того, чтобы вернуть тебя в Англию. Мы не можем переправить тебя, потому что находимся в России, не имея ордера на твоё задержание.

Верно. Ведь Министерство — самая чтящая закон структура, с которой он когда-либо сталкивался. Мерлин, у его отца всё ещё было там влияние.

— Я лишь хочу поговорить с тобой. О твоей матери.

Драко резко вскинул голову на Гермиону и почувствовал, как натянулись мышцы и хрустнули кости. Он перестал потирать ушиб и проигнорировал гудящий палец ноги.

— Малфой, если ты в состоянии не проявлять агрессию и можешь сесть и вежливо выслушать то, что я должна сказать, то тебе не о чем волноваться. Я внесу изменения в свою поездку к русским, чтобы получить разрешение, и найду тебя.

Ему потребовалось несколько минут, чтобы уступить. Если бы над ним не довлело имя его матери, он бы воспользовался шансом, чтобы снова улизнуть от Грейнджер, пока та решает свои вопросы. Как бы там ни было, она закончила, поэтому он ничего не смог предпринять.

Предположительно его мать была больна. Похоже, Снейп держал это в тайне от него, и когда профессор покинул его несколько месяцев назад, то сдался на условиях помощи Нарциссе. Грейнджер сообщила ему, что миссис Малфой долгое время вдыхала пары какого-то вещества, скорее всего, яда. Это подорвало её здоровье, и к тому моменту, как целители добрались до указанного Снейпом места, она уже впала в кому. Медики не смогли определить, что с ней случилось, что именно она вдыхала, и не смогли найти способ привести её в сознание или исцелить.

Его мать умирала.

За несколько месяцев до событий на Башне Снейп сообщил, что Нарцисса проживает на базе Пожирателей Смерти, и похоже, именно тогда она и подхватила эту заразу. Грейнджер интересовали места дислокации и информация. Любые объекты, где могла находиться его мать. Единственным способом сохранить Нарциссе жизнь было выяснить, что же стало причиной этого состояния. Им нужно было найти ту базу, где она содержалась, или людей, которые могли знать о произошедшем.

Грейнджер вытащила изображения его матери. Она была мертвенно-бледной, тающей — ничего общего с той женщиной, которую он видел в последний раз. Это не его мать лежала там. Драко отвёл глаза и больше на снимки не смотрел.

— Думаешь, твоя сторона сейчас лучше приспешников Тёмного Лорда? Просишь меня ради спасения жизни матери сделать то, чего я делать не хочу.

Гермиона чуть не сорвалась. Это было ясно по её красноречивому выражению лица и тому, как она сжала палочку до побелевших костяшек.

— Не равняй нас со своим лордом, Малфой. Твоя мать уже заболела и умирает. Не мы довели её до этого состояния. Мы хотим помочь ей, но нам нужна твоя информация. Мы не просим тебя никого убивать.

— Вы просите меня убить людей, находящихся там. Убить или отправить в тюрьму — какой из вариантов покажется вам предпочтительнее, — выплюнул он.

Они были не просто людьми. Они были его людьми. Теми, с кем он вырос, с кем устраивал все те глупые детские проказы, теми, кто поздравлял его с днем рождения каждый год с тех самых пор, как Драко издал свой первый крик.

Но это его мать. Весы — какая же чаша перевесит? Это был выбор. Вечный выбор для Драко. Неизменно очень тяжёлый.

Лобби, сегодняшний день

Драко пришлось подождать, пока подадут лимузин. Когда он был младше, подростком с карманами, полных отцовских денег, машины всегда были готовы к моменту его появления. Тогда это был его мир — и он вращался вокруг Драко.

Теперь же Малфой стоял в лобби первоклассного отеля и, постукивая по мрамору своими новыми сверкающими ботинками, чувствовал себя странно. Галстук давил, пиджак жал, и Драко уже собирался снять запонки и закатать рукава рубашки.

Складывалось ощущение, будто он опять в своей одежде, чувствует скольжение дорогого материала по коже. Будто бы вернулся обратно. Но Драко повидал и другой мир. И когда кто-то встречает свои кошмары в поношенных джинсах и линялой футболке, он не особо рассчитывает годом позже решать свои проблемы, стоя при этом в костюме. Именно так всё и происходит. Когда кто-то низвергается из своего роскошного мирка, то не возвращается обратно. Привыкает существовать на дне, пусть даже напоминание о прошлом образе жизни живёт под кожей и в изысканных манерах.

И всё же Драко это чувствовал. Чувствовал, как будет легко и просто вернуться. Именно это окружало его почти всю жизнь. Но какая-то иррациональная часть его отчаянно сопротивлялась этой мысли. Словно возврат к дизайнерской обуви и пунктуальности водителей будет означать утрату какой-то частички него самого. Того человека, которым он теперь стал.

Швейцар тепло улыбнулся ему, но Драко заметил его нерешительность. Обратил внимание, что мужчина не спускал с него глаз, поэтому и не поворачивался к швейцару спиной.

— Сэр, ваш транспорт прибыл, — за годы использования голос служащего начал дребезжать.

Драко кивнул, прошёл в открытую перед ним дверь и оказался в дождливом Лондоне. На мокрых улицах сверкали огни, в вечернем воздухе висела морось. Было тепло, и мир пах новизной.

Водитель придержал дверцу, и Драко благодарно кивнул, проскальзывая в кожаный салон. Ряд приглушённых светильников спускался с потолка и огибал бар, две бутылки шампанского дожидались своего часа. Драко был рад оказаться здесь первым, но судя по размеру лимузина и по приготовленным бутылкам, очень скоро у него появится компания.

Франция, после Башни: 1 год и 7 месяцев.

Драко указал местоположение, составил карту и перечислил ловушки на пути к секретному входу в подземелья Ноттов. Затем подвинул клочок бумаги обратно к Грейнджер, игнорируя написанные слова. Игнорируя чувство, скрутившее ему живот.

— Это должно очень помочь, — она улыбнулась, и Драко стало неуютно.

Грейнджер теперь всегда так делала. С момента их пятой встречи в кафе. Будто он совершал какой-то достойный поступок. В ответ Драко сверлил её сердитым взглядом, и раньше этого хватало, чтобы Гермиона переставала улыбаться, но теперь она привыкла.

— Что-то ещё?

— Знаешь, мы нашли томик Дарвина в вещах твоей матери в доме, где она была. Я и не представляла, что она такая.

— А какой ты себе её представляла? — его голос звучал так, словно Драко ищет ссоры. Обычно рядом с Гермионой так оно и было.

— Не уверена, — похоже, Грейнджер чувствовала его вспыльчивую натуру, и когда дело доходило до потенциальных оскорблений, тщательно подбирала слова. — Я не представляла, что Малфои читают маггловские книги. Я думала, это что-то типа запрещённой литературы.

Она рассмеялась, словно это была шутка. Драко лишь пялился на неё в ответ, снова и снова крутя свою чашку.

— Вообще-то так и было. Просто моя мать никогда не обращала особого внимания на правила.

— О, — ей потребовалась пара секунд, чтобы найтись с ответом. — А ты читал Дарвина?

Именно тогда Драко в первый раз задержался после того, как Гермиона доела свои блинчики, и даже ещё дольше. Остался до тех пор, пока от выпитого кофе не стало потряхивать, а солнце не поднялось высоко и не стало теплее, пока кафе не заполнилось людьми.

Этот случай, однако, начал формировать характер их взаимодействия, и уже в следующий раз, выслушав её восторги по поводу блинчиков, он тоже их заказал. А вот через раз беседа оказалась такой запутанной и непростой, что Гермиона отправилась с ним к его жилищу, чтобы закончить разговор по дороге — Драко надо было подготовиться к работе. Тогда он впервые подумал о том, какой странной может быть прогулка с кем-нибудь рядом. Рядом с Грейнджер, которая шагала с ним в ногу.

В следующий раз она объявилась прямо в доме. Стояла в коридоре рядом с одной из шлюшек, что заигрывала с ней, пока Драко не вышел из кухни и не заметил гостью. Но он позволил соседке думать, будто Грейнджер просто что-то ищет: слишком уж забавно было наблюдать за тем, как Гермиона отбивалась от комплиментов.

Лимузин, сегодняшний день

Симус Финниган таращился на Драко из противоположного угла машины, и тот не спускал с него глаз в ответ. Пока Малфой сидел тут один и размышлял по поводу шампанского, пространство казалось огромным. Теперь же места не хватало. Ему чудилось, что даже вытянуть ноги вряд ли получится.

— Я слышал, что ты приглашён. Но никто не знает всей истории.

Драко должен был догадаться, что ему предстоит ехать с гриффиндорцем. Это уже стало правилом — подкидывать ему что-нибудь эдакое в самые волнительные моменты жизни.

Драко негромко хмыкнул, глядя на проплывавший за окном пейзаж, на другие жизни, на кого угодно, лишь бы не на своего попутчика.

— Сомневаюсь, что я знаю твою.

Драко отдавал себе отчёт в существовавшей разнице. Огромной зияющей пропасти, лежавшей между заносчивым засранцем, который сидел перед ним, и заносчивым засранцем, которым являлся он сам. Хотя, это было не столь уж важно — так уж сложилось. Драко не было никакого дела до Финнигана, а тому — до Драко. Малфою это было кристально ясно. Не он пытался завязать разговор, и с того места, где общение должно было окончиться — даже не начавшись, — Финниган продолжил.

— Я родился полукровкой. Отправился в Хогвартс. Был отобран на Гриффиндор. Моими друзьями стали чистокровные, магглорождённые и полукровки. Когда Волдеморт вернулся, даже вопроса не стояло о том, на чьей стороне я буду. Я сражался за своих друзей, и это было правильно. Конец истории.

— Какой героизм, — протянул Драко, откинувшись на спинку сиденья.

— Я знаю, — быстро откликнулся Симус, и Драко краем глаза заметил, как тот нагнул голову, словно собирался наброситься. — А что насчёт тебя, Малфой?

— Это не твоё дело, Финниган.

— Я рассказал тебе о себе.

— А я о себе не расскажу. Я тебя ни о чем не просил.

— Ты это подразумевал.

— Это ты так решил.

— Отлично. Тогда останусь при своих догадках. Пытался убить профессора Дамблдора, сбежал, прятался как трус, подёргал за кое-какие веревочки, подписал уйму счетов, сумел отмыться. Верно? — Драко хранил молчание. — Да, думаю, всё так и есть.

— Невероятная проницательность. Я потрясён.

Финниган помолчал.

— Значит, неверно?

— Ты можешь делать собственные выводы.

— Малфой, что ты так старательно прячешь? — зло прошептал Симус, излучая опасность, схожую с той, какую источал его отец, когда ловил Драко на том, за что мог бы и прибить.

Драко не отвернул головы от стекла, но скосил глаза, чтобы встретиться с Симусом взглядом.

— Почему ты так старательно пытаешься это выяснить?

Финниган откинулся на спинку и приподнялся, чтобы просунуть руку в карман. Вытащил пачку сигарет, прикурил одну и отбросил пачку — не сводя при этом глаз с Малфоя. Драко задумался: неужели это такая убогая попытка запугивания?

А потом ему пришла в голову мысль, что это не лучший способ возвращения в общество. Что все люди связаны, словно ступеньки лестницы, ведущей в тот мир. Финниган был связан с каждым гриффиндорцем их выпуска, с каждым страдающим манией величия членом грёбаного Ордена и Министерства, выпячивающим грудь колесом. Не стоило отшивать одного из них. По крайней мере, не сейчас. Не с самого начала.

— Я отправился в Хогвартс. Был отобран в Слизерин. Моими друзьями стали в основном чистокровные. Когда Волдеморт возродился, даже вопроса не стояло о том, на чьей стороне я буду. Я сражался за свою семью и выяснил, что убийство — это неправильно. Конец истории.

Он снова отвернулся к окну. Финниган хранил молчание.

Франция, после Башни: 1 год и 8 месяцев

Он начал считать время, прошедшее с момента событий на Башне. Будто до этого момента отсчёт его жизни не вёлся. Но Драко это всё представлялось двумя разными вещами. Существовал Драко, который шесть лет назад поднялся на эту Башню, и тот, который с неё спустился. Тот, которым он являлся сейчас. Случись Малфою озвучить свою аргументацию, она могла бы кому-то показаться чем-то ненормальным, но Драко не было нужды беспокоиться об этом: все эти мысли имели место только лишь в его голове и представлялись ему самому абсолютно здравыми.

Потом он начал задумываться о шизофрении и о том, что её первые симптомы обычно проявляются тогда, когда человек минует двадцатилетний рубеж, и Малфою вовсе не хотелось испытывать судьбу, думая о себе как о двух разных людях. Так что всё происходившее с ним разделилось на события До Башни и После. Раньше он оперировал формулировкой «до того, как всё это случилось на Астрономической Башне», но она была слишком длинной, даже для произнесения мысленно, и со временем Драко её укоротил. Вот так. Именно так он начал структурировать свою жизнь. Всё в его жизни либо привело к событиям той ночи, либо же стало их последствием — и только такая концепция казалась настолько уместной, чтобы принять её во внимание.

А затем он начал теряться во времени. Забывал даты, дни и месяцы. Продолжал думать об октябре, пока в свете рождественских фонарей не поднялась снежная буря, и только тогда Драко пришёл в себя. Конец июля наступил прежде, чем он осознал, что миновал его день рождения. Недавно он пропустил Новый год — праздник, который всегда был одним из его самых любимых. Потому что не существовало ничего. Ничего определяющего, ничего, достойного учёта. Имели место дни и ночи, какие-то мгновения, иногда отличавшие вчерашний день от прошлой недели. Только и всего. И так вся его жизнь. Секунды, хлопки двери, удары в стену и долгие прогулки домой.

Больше не существовало таких понятий, как «три месяца после Башни» или «год до Башни». Теперь же было либо так, либо этак. Существовало прошлое, до Башни, о котором Драко безуспешно старался не думать. И настоящее, после Башни, адская яма, о которой он тоже пытался не размышлять. Воспоминания представали случайными моментами, просачивавшимися в его разум из тех глубин, что он так и не научился закрывать. Но они все казались чужими. Отрезок жизни до Башни воспринимался чьей-то чужой жизнью. А после Башни — тем, чего он никогда для себя не хотел.

В то время — до Башни — в его распоряжении было пространство размером с этот дом или отель, бывший всего лишь зданием, но с огромным количеством дополнительных комнат за ещё бóльшие деньги. Снеси он все эти стены, и его старая комната оказалась бы как раз размером с это место. Его жизнь была роскошной, богатой, и сам Драко имел важное значение. Для своих друзей и для будущего, которое распланировал для него отец, и для матери. Время до Башни было отличной частью его жизни.

После Башни у него была комната немногим больше, чем его старая кровать. Места было достаточно лишь для койки да для того, чтобы не врезаться в её углы, вот и всё. И ему ещё нужно было найти работу, чтобы платить за эту дерьмовую комнатушку, и шлюхи голосили громче, чем от них требовалось, и он был никем. Глупым британским парнишкой, который даже не говорил на языке, чертовски уставшим от такого соседства; человеком всего восемнадцати лет от роду, но уже существовавшим на автомате, словно его жизнь кончена. Период после Башни оказался самым дном, что только могло ему когда-либо привидеться.

Он выглянул в окно: дом напротив был объят ярким пламенем, освещавшим бандитов, шумных соседей и проституток, вышагивавших по тротуару. Судя по отдалённому звуку сирен, который не стал громче за последние двадцать минут, Драко предположил, что в центре города проводился очередной рейд.

Он с треском открыл окно, чувствуя запах дыма и серы и прислушиваясь к приглушённым крикам, сменившимся визгом шин. Бах-бах-бах, выстрелил маггловский пистолет. Повисла пауза, потом прозвучали новые выстрелы. Женщина посреди улицы рыдала, бегала вокруг горящего дома и время от времени что-то кричала. Новоявленные бездомные, закутанные в пижамы, встали плечом к плечу, наблюдая за тем, как их вещи уничтожаются в жёлтом, красном и чёрном вихре. Снова раздались выстрелы, на этот раз ближе, и Драко закрыл окно, отсекая вонь и все звуки.

От его дыхания стекло запотело, он прижал к нему тёплую ладонь, оставляя отпечаток. Он смотрел на этих людей в пижамах — и так бедных, а теперь ещё и лишённых надежды, мучимых мыслью, что их жизни рухнули. Интересно, будут ли они тоже вести отсчёт? После пожара, день первый. О, он помнил: та ночь была тяжёлой. Интересно, чувствуют ли они нечто схожее с тем, что тогда испытал он? Хреново ли им так же, как и ему?

Лимузин, сегодняшний день

Драко знал, что они подъезжают всё ближе к зданию. Ощущал, как внутри крепнут предчувствия, словно кирпичик за кирпичиком вырастает стена, которая заполнит его полностью. Он чувствовал такую тяжесть, что сомневался, что ему достанет сил выбраться из машины.

К удивлению Финнигана, Лонгботтома и двух других, незнакомых Драко мужчин, в лимузине к ним присоединилась девчонка Уизли. Она должна была ехать со своей семьей и близкими друзьями в, судя по всему, самом длинном автомобиле, но у неё возникли девчачьи непредвиденные обстоятельства, и ей пришлось сесть в машину, отправившуюся позже. Все пятеро попутчиков сидели небольшим полукругом напротив Малфоя и либо бросали на него взгляды украдкой, либо в открытую пялились.

Драко их игнорировал, методично покручивая и поглаживая запонки, не отводя глаз от мелькавших за окном людей и мест. Будь он с собой честен, то признался бы: ему закралась мысль о том, что Грейнджер могла бы составить компанию Уизли — наверняка та её самая близкая подруга. Но он отлично знал, что Грейнджер должна была ехать либо с семейством Уизли, либо вообще в отдельном лимузине, предназначенном только для неё, Поттера и Уизли.

Он будет совсем один, когда настанет время признаний и придётся столкнуться с прессой в первый раз. Впервые после Дамблдора, Франции, мэнора и Азкабана.

Он разгладил галстук и поймал на себе взгляд Уизли. Драко повернул голову, чтобы посмотреть на неё, и задумался, а рассказывала ли ей Грейнджер о нём? Делилась личными переживания или вообще хоть чем-нибудь? Её взгляд опустился на его руки — его ладонь расчерчивали четыре белых рубца, Драко сжал кулак и прижал его к ноге. Ему это совсем не нравилась. То, что, хоть кто-то, кроме неё, в курсе. Малфой выпустил запонку — привычка, выдававшая нервозность — и отвернулся.

Всё ближе и ближе.

Франция, после Башни: 1 год и 9 месяцев

— Большая, как раз для гигантских гробов.

Крупный мужик с волосатыми руками и потным лицом улыбнулся так, словно грязно пошутил, и помахал в воздухе одной своей лохматой рукой.

Он произнес «гигантский» как «гиг-антик», и у Драко появилось отчётливое ощущение, что имелись в виду совсем не гробы. А может, и они. Этот парень вообще был странным. Когда Драко тут только появился, то решил, что этот чувак по прозвищу Дом контролирует девочек. Именно ему принадлежало здание, и ему нужно было следить за своей долей доходов. Особенно учитывая то, что ему постоянно приходилось иметь дело с придурками, крушившими всё вокруг и требовавшими того, чего не могли получить, и женщинами, которые постоянно ссорились. Но однажды Драко увидел, как Дом ударил одну из них. А девушка сбросила свои туфли на шпильках и отлупила обидчика. Парень стоял, прикрывшись руками и крича что-то по-французски, а затем ретировался вверх по лестнице. Вот тогда Драко понял, что это девочки держат его в кулаке.

Дом был одним из тех, кого сразу представляешь в подобном месте. Грязный, лоснящийся, с подкрученными усами, густой бородой и свисающим над ремнем пузом. Он пялился по сторонам и неприкрыто ковырялся в носу. Жевал с открытым ртом и делился советами касательно женщин. Полный придурок гиг-антик, ведущий себя странно. Но он не лез не в свое дело, и Драко это ценил.

— Комната большего размера? — Драко такая комната была не нужна, он даже не думал о таком. — Для чего?

— А кто говорит «чего»? Просто э-э-э… собираюсь тебе её предоставить. Как ценному клиенту.

Драко почесал подбородок, вскинул брови и прикусил щеку.

— Дом, может, уже хватит юлить. Ты мне — я тебе. Я помню.

Дом всегда пытался выиграть хоть какую-то выгоду. В первый же день, едва Драко вручил ему деньги, а Дом отдал ключ от комнаты, он заявил «ты мне — я тебе». Ещё совсем недавно, желая получить свежую простынь, Малфой решил, что в обмен на это Дом пытается развести его на минет. Пока не сообразил, что тот теребит дырку в своих штанах без молнии. Да, потому что у Драко имелась застежка на заднем кармане или как-то так.

Дом посмотрел поверх плеча Драко и улыбнулся, сверкнув блестящими от слюны жёлтыми зубами.

— Вон та девчонка.

На какой-то момент Драко замер от удивления, холодное и сдержанное выражение сползло с его лица, но он медленно ухмыльнулся. Оглянулся на девушку, которая осматривал пол так, словно это была картинная галерея. Хотя, к чести Грейнджер, стоило отметить, что выглядел он очень живописно. Она сцепила руки за спиной, её одежда была чистой и яркой, а волосы — дикими и неуправляемыми. На гладком лице не было ни пятнышка грязи, она подняла ясные, широко распахнутые глаза на двух уставившихся на неё мужчин. Она казалась здесь совершенно чужеродной — сама невинность посреди трущоб, — но именно так Драко о ней и думал.

— Девчонка?

Она посмотрела на него, ещё шире распахнув испуганные глазищи. Малфой окинул её холодным взглядом, сделав вид, будто что-то прикидывает, чтобы напугать её ещё больше. До такой степени, что она расцепила руки и опустила их по бокам, правая при этом чуть скользнула вверх по бедру.

Драко повернулся к Дому и с ухмылкой покачал головой.

— Ты же потом потребуешь комнату назад.

— Мерзавец, — услышал он за спиной яростный шёпот, не глядя протянул руку и схватил Гермиону.

Он потащил её вперёд, так, чтобы она оказалась у его бока, но Грейнджер упёрлась ногами и рванулась назад. Её ногти впились в его запястье, и Драко сжал пальцы на тёплой коже её плеча.

— Или ты просто станешь требовать девчонку себе…

Она пнула его лодыжку так сильно, что Драко дёрнулся, оскалившись от боли. Вырвавшись из захвата, Гермиона возмущенно фыркнула, но Драко, выбросив руку, толкнул её назад. Она стукнулась о стену, и воздух вылетел из её легких, Малфой прижал ладонь к её груди, чувствуя чужое сердцебиение.

Он наклонился, вжимая ее всё сильнее, но держась на достаточном расстоянии, чтобы избежать удара ногой или коленом.

— Только попробуй ещё раз.

Он то ли предупреждал её, то ли бросал вызов — пусть сама решает. Это не имело значения.

— Отпусти, — прошипела Гермиона, и ему пришла в голову мысль, что она тоже то ли провоцирует, то ли грозится.

— В противном случае расскажешь своим дружкам о моей жестокости?

— Может, ты и сильнее меня, но ты забываешь кое о чём важном, — она нахально ухмыльнулась, и Драко скопировал её гримасу.

— А может быть, ты, — пробормотал он, поднимая свободную руку — её палочка была зажата в его пальцах.

Открыв рот, Грейнджер пялилась на него, пока весь воздух не покинул её лёгкие, и Драко позволил ей схватить свою палочку. Он сделал шаг назад, на всякий случай не убирая руки от её груди, но лишь едва прикладывая усилие. Гермиона ударом сбросила его ладонь и обошла Малфоя.

Пробормотав что-то неразборчивое, она развернулась, пулей пролетела по коридору и выскочила за дверь. Драко с самодовольным видом перевёл взгляд со стены и откинул волосы с лица.

— Девушки не будет? — уточнил Дом.

— Не будет.

Лимузин, сегодняшний день

Лимузин остановился перед зданием, и с улицы в салон тут же проник шум. Дверцы ещё не распахнулись, а вспышки камер уже засверкали. Драко мысленно прикинул расстояние от места водителя до своего. И теперь считал шаги, которые тот должен был сейчас делать.

Драко вытер ладони об одежду — будто чрезмерная шероховатость кожи могла растрепать пряди — и поправил волосы. В животе зарождались пузыри, которые, поднимаясь, лопались в груди. Водитель начал открывать дверцу, и Малфой почувствовал, что времени взять себя в руки у него совсем не осталось. Он тихо, но явственно выругался, и звук собственного голоса его удивил — вышло слишком уж грубо.

Малфой, прекрати быть засранцем. А ему это нравилось. Нравилось выплёскивать эмоции вслух в те моменты, когда собственное поведение казалось неподобающим. Драко отказывался становиться злейшим врагом самому себе⁽¹⁾. Гораздо проще было обвинить кого-то или что-то ещё.

Дверца распахнулась: Драко казалось, что он выглядит невозмутимым, самой невозмутимости при этом не испытывая, и в этом как раз таилась огромная разница. Но он мог ошибаться… Вдруг в эту секунду он был похож на потный, раскрасневшийся комок нервов, чью подноготную в два счёта мог разглядеть каждый. Стоило Драко выскользнуть из нутра машины, как пространство озарилось непрерывной чередой вспышек, которые будто бы прожигали сетчатку, пожирая зрение. Гул усилился, пока не превратился в торопливые выкрики.

Сначала Драко пытался подражать отцу, но быстро отказался от своей идеи — это было последнее, чего бы ему хотелось. Поэтому он максимально возможно отстранился от происходящего и мысленно представил себе, что толпа безмерно его обожает. Людей могла ошарашить его очаровательная улыбка в ответ на ненормальное количество вспышек, направленных прямо в лицо, но лучше уж пусть боятся они, чем поймут, что напуган он сам.

«Ответь на несколько вопросов. Малфой, это твой единственный шанс произвести впечатление и показать общественности, что ты изменился. Упустишь его — и что бы ни случилось, ты до конца жизни останешься для них своим отцом», — проговорила в его голове Грейнджер.

— Мистер Малфой! Мистер Мал… Каково это: быть сыном Пожирателя Смерти и получать Орден Мерлина третьей степени за помощь Ордену во время войны?

Прыткопишущее перо порхало прямо перед его носом, в ожидании ответа балансируя на блокноте. Драко кивнул стоявшей напротив женщине и улыбнулся — ему показалось, будто зубы во рту стали слишком большими.

— Принять эту награду сегодня — большая честь.

Она уставилась на него, похоже, ожидая продолжения, но тут же выпалила следующий вопрос, и Малфою потребовалась секунда, чтобы расшифровать услышанное.

— Вы считаете, что заслуживаете эту награду, учитывая ваше прошлое?

— Я считаю, что каждый человек имел на этой войне свою задачу. Я делал свое дело, не ожидая никакого признания, но меня решили наградить за мой вклад. Я много трудился, чтобы выполнить задания Ордена, и, судя по всему, мои старания были оценены. Этого для меня достаточно.

— Да, но…

— Мистер Малфой, прошу вас! — мужской голос наконец-то пробился сквозь общий гул.

Драко улыбнулся и снова кивнул женщине.

— Благодарю.

— Мистер… — начала было она, но Драко уже отошёл. Едва он приблизился к другой стороне прохода, как его ослепило ещё больше вспышек.

— Мистер Малфой! Когда произошла такая разительная перемена? От мальчика, пытавшегося убить всеми любимого директора, до человека, предоставляющего информацию стороне, деятельность которой раньше старался саботировать?

Этот вопрос был грубым. Прямым, без прикрас, лишённым смягчающих и сглаживающих формулировок. И дело не в том, что мысленно Драко выбирал какие-то другие слова — сам он оперировал выражениями и похуже. Малфой старательно ковырялся в своих ошибках — просто чтобы напомнить себе, каким же придурком он был. Но никто и никогда не разговаривал с ним так, и сейчас Драко невольно испытывал досаду от слов, выбранных журналистом.

Но он же знал, что именно так всё и будет. Понимал всю неизбежность и заранее продумал свой ответ. Толика извинений в голосе, но без фальши, искренне, но не приторно.

— Я думаю, в юности все совершают ошибки, а та среда, в которой родился я, лишь повысила эту вероятность. Будучи ребенком, я лишь пытался соответствовать тому, чего от меня ожидали. Только долгое время спустя я начал сам задавать вопросы. И я очень сожалею обо всём, что мог сделать, и о том, чему мог поспособствовать.

— А переломный момент?

— Я осознал свои ошибки. Старался исправить их, как только мог, и отдал всё ради этого.

— Вы считаете, этого достаточно?

— Нет, — никакой праведности не будет достаточно… Никогда.

— Мистер Малфой! — закричал кто-то за его спиной.

— Благодарю, — поймав взгляд журналиста, Драко кивнул.

Пока всё шло лучше, чем он надеялся. Или так: всё шло лучше, чем он рассчитывал. Надеялся Драко на то, что все репортеры разойдутся к моменту его приезда. Или что водитель лимузина припаркуется у заднего входа или хоть что-то ещё. Как бы там ни было, никто не задал вопросов, ответы на которые у него не были заготовлены. По крайней мере, пока — и Драко снова развернулся.

В сопровождении бесконечных ослепляющих вспышек он зашагал дальше.

Франция, после Башни: 2 года

— Ты что делаешь? — с тревогой в голосе спросил Драко.

Она просто стояла возле обочины и всматривалась в темноту. Её внимание было явно к чему-то приковано, но к чему именно, Драко не имел ни малейшего представления. Никаких двигавшихся фигур, приближавшихся авроров, маршировавших по полю Пожирателей Смерти.

— Смотрю, — прошептала она. Драко отвёл глаза от погружённого в тень лица и вновь вгляделся в сумрак.

Он уже собирался снова задать свой вопрос, когда Грейнджер двинулась с места: послышался шорох её одежды, и Гермиона исчезла. Малфою потребовалась пара секунд, чтобы разглядеть её тёмную фигуру — чёрное пятно на тёмно-сером фоне: она быстро шла по направлению к тому, чего он не видел.

— Грейнджер, — шёпотом позвал он, осматриваясь вокруг в попытке понять, что же она творит.

Гермиона не ответила, и, помявшись в нерешительности, Драко шагнул с дороги за ней следом. Грязь захлюпала под ногами, трава оказалась высотой выше колен. Наверняка здесь водились змеи и всякая мелкая живность, но Грейнджер безрассудно продолжала свой путь.

Что-то метнулось из-под подошвы Драко, и он едва не споткнулся, решая, как поступить: остановиться, дёрнуться вперёд или отпрыгнуть.

— Чёрт. Грейнджер, — снова позвал он, избегая участка с шевелившейся травой.

— Это удивительно, — замерев посреди поля, прошептала она, едва только Драко подошёл ближе.

— Ты что вообще творишь? — Малфой понятия не имел, почему тоже шепчет, но когда он встал за её спиной и Гермиона отклонила голову, то подался ей навстречу.

— Посмотри на эти огоньки.

Драко медленно моргнул и сконцентрировался на вспышках света вокруг — на маленьких цветных точках, светившихся в траве и небе.

— Светлячки?

В его голосе сквозил скептицизм, и Гермиона повернула голову, чтобы посмотреть на него. Малфой увидел сначала её щёки и лишь потом разглядел в темноте глаза.

— Да, светлячки. Посмотри на них. Я столько много не видела… никогда.

Сотни и сотни мерцающих огоньков вспыхивали в высокой траве. Они испещрили беззвёздное небо, на их фоне казавшееся чёрным пологом. Один жучок сел Грейнджер на плечо, погасил свой огонёк и вновь загорелся уже у неё на руке.

— Ты не заметил?

— Нет.

— Знаешь, Малфой, тебе бы стоило иногда останавливаться и осматриваться вокруг. Подмечать происходящее. Если бы не я, ты бы всё пропустил.

— Грейнджер, это не вопрос жизни или смерти, — фыркнул он, наблюдая за тем, как огонёк снова вспыхивает в волосах Гермионы.

Малфой смахнул его прочь, подумав, что без его помощи Грейнджер бы обнаружила насекомое только несколько дней спустя. Она снова повернулась — наверное, потому, что Драко к ней прикоснулся. Но вглядевшись в её лицо, Малфой заметил, что она скорее сосредоточена, нежели рассержена.

— А это и не должно им быть.

Гермиона сверлила его глазами до тех пор, пока не решила, что Малфой уяснил серьёзность её заявления, и снова вернулась к созерцанию светлячков. Драко последовал её примеру: зрелище и вправду было красивым и стоило того, чтобы сохранить его в памяти.

— Жаль, у меня нет фотоаппарата, — пробормотала Грейнджер и сделала было шаг вперёд, но вдруг остановилась.

Драко понаблюдал за тем, как она дергается, и сообразил, что её ботинок, похоже, застрял в грязи. Гермиона снова рванулась, на этот раз не рассчитав силу, и вскрикнула, едва не рухнув лицом вниз. Драко выбросил вперёд руку, хватая Грейнджер за футболку, — ткань громко затрещала, прежде чем Гермиона сумела восстановить равновесие.

Она раздражённо заворчала, и Драко уже приготовился доказывать свою невиновность в появлении дырки у горловины, когда она откинула назад голову.

— У меня слетел ботинок.

Малфой пару секунд осмыслял её слова и жалостливое выражение лица, а затем громко рассмеялся, нарушая царившее вокруг спокойствие.

— Твой ботинок до сих пор в грязи?

Она сердито уставилась на него — Драко не столько увидел, сколько почувствовал это.

— Не понимаю, что здесь смешного.

— Это потому, что ботинок слетел у тебя.

— Заткнись, — огрызнулась она. — Придурок.

Он тихо присвистнул.

— Ругаешься? Я впечатлен. Немного грязи, и вся добродетель тут же испаряется, да?

Гермиона что-то забормотала, и, даже сумев кое-что разобрать, Драко так и не понял, был ли это список ингредиентов смертельно опасного зелья. Грейнджер стянула с ноги носок и, помедлив, запихнула его в карман. Она прыгала на одной ноге, при этом странно подёргиваясь и растопыривая руки в стороны для равновесия.

— Ну? — рявкнула она.

— Что?

— Ты собираешься помочь его найти или так и будешь пялиться на меня?

— Грейнджер, я любуюсь светлячками, как ты мне и советовала.

Эта ненормальная в одном ботинке зарычала.

— Я не могу его отыскать, стоя на одной ноге.

— Вот только не говори, что не испачкала ногу перед тем, как перестала шататься. Какой теперь смысл её поджимать?

— На ней был носок...

— Ну так верни его на место.

— …И если я поставлю её на землю без носка, то смысла в том, чтобы надевать ботинок, не будет вообще. Он прямо здесь, просто наклонись и достань его. Пожалуйста.

Драко никогда раньше не слышал, чтобы Грейнджер его о чём-нибудь просила. А, может, и слышал, но не мог сейчас такого припомнить. Так что он перевёл взгляд на поблескивавших у их ног светлячков, тяжело вздохнул и, наклонившись, принялся шарить по земле. Он нащупал ботинок кончиками пальцев, но, подавшись вперёд, обнаружил, что собственные ноги отказываются двигаться. Драко потерял равновесие, и его накрыла паника: одной рукой он опёрся о найденный ботинок, а второй — в попытке удержаться и не рухнуть, — потянувшись, схватил Гермиону за рубашку. Грейнджер, и так-то неловко балансировавшая на одной ноге, закричала и, издав странный звук — что-то среднее между писком и хрипом, — плюхнулась на спину.

Застигнутый врасплох внезапной сменой событий, Драко посмотрел в темноту туда, где должно было быть её лицо. Он прижал руку к животу Гермионы — та сделала вдох, и тело под его ладонью изогнулось — и оттолкнулся, попутно выуживая из грязи её ботинок.

— Э… Ты там в порядке?

Она молчала, и Драко застыл, не уверенный, что ему теперь делать. По крайней мере, Грейнджер дышала. Пытаясь выбраться из жижи, Малфой наклонился и потянул свою обувь за задники, шевеля при этом стопами. Второй ботинок не желал даже двигаться с места.

Зачавкала грязь, Драко перевёл взгляд на Гермиону и еле успел отпрыгнуть, когда она, по-прежнему лёжа на земле, резко дёрнулась вперёд. Ступня Малфоя выскользнула из ботинка, и ему пришлось наступить в грязь, чтобы удержаться.

— Ты что делаешь? — возмутился он, снова отшатываясь, едва Грейнджер, рванувшись, встала на ноги.

Она была перемазана по уши — на щеке виднелись пятна жижи, а вид в целом не предвещал ничего хорошего. Волосы прилипли к лицу спутанным месивом, Гермиона подняла руку — в кулаке был зажат ком грязи.

— Грейнджер… — Малфой поперхнулся, отскакивая в сторону, когда снаряд полетел прямо в него.

Он угодил ему в бок — футболка в этом месте тут же отяжелела и стала ледяной.

— Грейнджер! Я же не специально… — Драко снова прыгнул.

— Малфой, идиот, ты за это поплатишься, — прошипела она, ткнув в него пальцем.

— Не обзывайся… — очередная грязная плюха приземлилась ему на плечо, и Драко отступил ещё дальше, держа ботинок Гермионы, как оружие. — Эй!

— Отдай его!

— Положи грязь!

— Верни мой ботинок!

— По… Грейнджер!

Она бросилась к нему, и Малфой рванул прочь от сумасшедшей гряземетательницы. Она кричала на него, он орал что-то в ответ — оба неслись по полю, каждый — в одном ботинке. Попав ему в затылок грязью в третий раз, Гермиона начала хохотать, а когда сама Грейнджер в четвёртый раз плюхнулась лицом вниз раньше Малфоя, засмеялся уже он.

Вокруг мерцали сотни и сотни светящихся точек, а они продолжили бегать, пока ночь не пошла на убыль.

Банкетный зал, сегодняшний день

Люди обсуждают тебя не меньше репортеров. Работа журналистов — задавать вопросы, озвучить которые никто больше не осмелится, но ответы на которые все хотят знать. По крайней мере, такие, какие не решится задать большинство. Но это не играло значения, потому что Драко отличался наблюдательностью. И даже не будь он таким, то всё равно бы заметил, как на него смотрят люди. Это были взгляды любопытные, презрительные и неприкрыто враждебные. Эмоции зависели от жизненной позиции людей, их истории взаимоотношений с Малфоями и того, как много они знали о Драко.

Не будь это столь значительным общественным событием, на котором каждая мелкая перебранка раздувалась до невероятных масштабов, Драко бы инстинктивно занял место в углу. Спиной к стене, лицом к толпе — так, чтобы никто не подкрался. Но учитывая уровень приёма, Малфой спокойно шёл сквозь шепотки и взгляды, всем своим видом выражая гораздо больше высокомерия, чем ему было позволено. Больше, чем в нём вообще существовало.

Когда-то давно он был привычен к подобного рода мероприятиям. К балам, ужинам, вечерним нарядам и шушукающимся мужчинам и женщинам. Слухи распространялись не так открыто — аристократы и дебютантки вели себя более элегантно, хитро и прилично, — но сути это не меняло. С невозмутимым видом Малфой пробирался сквозь гостей. Однажды, когда Драко было шестнадцать, мать заметила, что одним лишь взглядом у него отлично получается заставлять людей чувствовать себя так, словно они не существуют для Малфоя-младшего. Он тогда не признался, что просто напился и старался, чтобы никто не догадался об этом. Теперь же он пользовался этим умением. Ни в коем случае не показывать, что они тебя волнуют… Драко не сомневался — это одно из пяти главных правил выживания.

Он выбрал цель — расположенный сбоку длинный стол с закусками — и направился прямо к нему. Драко оглядывал лица в поисках кого-нибудь знакомого, выражая готовность к беседе с тем, кто был бы в этом заинтересован, — чтобы не навязываться самому, если собеседники не расположены к общению. И тем не менее он продолжал неторопливо вышагивать, всем своим обликом демонстрируя наличие цели. Он не собирался оставаться посреди толпы в полном одиночестве, без компании.

Завидев его приближение, половина гостей отступила, другие же либо проигнорировали его, либо открыто наблюдали за его перемещениями. Драко уже почти добрался до стола, когда вдруг наткнулся глазами на человека, который не только не отвёл взгляд в сторону, но ещё и вопросительно приподнял брови. Мужчина хранил молчание, тем не менее Драко понял: тот ждал, что Малфой остановится. Он поколебался, сделал ещё два шага и всё-таки решился завязать разговор.

— Мистер Вилкис, — за секунду в голове у Драко промелькнуло множество фактов, связанных с этим именем, но он не смог остановиться на чём-нибудь одном.

— Мистер Малфой, — кивнул тот, протягивая руку. — Как поживаете?

Этот господин вёл дела с его отцом — по большей части связанные с Тёмными Искусствами. Подростка в них не посвящали, но суть Драко знал. В ту весну, когда ему было пятнадцать, отец подозревал, что Вилкис сотрудничает с Орденом: Крэбб, Гойл и сам Малфой проходили летом по Лютному переулку и видели, что его магазин закрыт. Драко полагал, что отец расправился с бывшим партнером, пока сейчас не встретил его.

— Всё хорошо, — Драко пожал протянутую руку, готовый к сопровождавшим приветствие пристальному взгляду и связанной с войной неловкости. — Как вы? Как поживает ваша супруга Роузи?

— Она умерла, — Вилкис, нахмурившись, высвободил ладонь — его лоб пересекли десятки морщин.

— Мои соболезнования.

Грейнджер появилась десятью минутами позже, остановилась вдалеке за спиной собеседника Драко и теперь улыбалась окружавшим её людям. Малфой не понимал: то ли она нанесла макияж, то ли ей было жарко — никто из толпившихся вокруг идиотов не удосужился снять с её плеч мантию. Хотя, решил он, Грейнджер была из тех, кто в состоянии сделать это самостоятельно.

Пусть и немного, но она умудрилась усмирить свою шевелюру, хотя Драко подозревал, что укладка продержится лишь до конца ужина, а потом локоны снова станут неуправляемыми. Даже чары не могли укротить её волосы — он видел это своими глазами. Платье подчёркивало изгибы тела, ещё не вернувшего довоенные формы, обнажало плечи и верх груди. Драко неприкрыто пялился: его взгляд задержался на некоторых местах гораздо дольше, чем то приличествовало джентльмену, но Малфой и раньше им особо не был. Вырез оказался модным, но более открытым, чем того ожидал Драко. Хотя ни для кого из пыхтевших рядом с Грейнджер мужчин это проблемой не являлось — например, для неуклюжего придурка, стоявшего рядом с Гермионой и державшего руку на её талии. Конечно же, он был не прочь полапать свою спутницу, но так и не сообразил снять с неё эту гребаную мантию.

Драко и не понял, как долго таращился на Грейнджер, пока недовольное покашливание Вилкиса не вернуло его к реальности. Малфой покосился на него, перевёл глаза на Грейнджер, затем снова посмотрел на своего собеседника.

— Прошу прощения. Так о чём вы говорили?

Франция, после Башни: 2 года, 4 месяца

В дверь отрывисто постучали, а когда Малфой поднял голову, по створке уже барабанили кулаком. Слышались женские голоса, кто-то что-то сказал: торопливые, приправленные паникой французские слова слились в кашу, разобрать смысла которой Драко не мог.

Он решил, что в доме начался пожар, или что у одного из клиентов сорвало башню, или же что Дома хватил сердечный приступ. Драко встревоженно бросился к двери и распахнул её — женщины, уставившись на него, замерли за порогом. Но сообразив, что Малфой не торопится шевелиться, впились в его предплечье длинными накладными ногтями и дёрнули вперёд.

— Venez! Venez! Vôtre amie nuisîmes dehors! Venez, dépêchent, emmerdeur!

— Что? — он в замешательстве нахмурился, прокручивая в голове то, что ему сказали.

Иди, что-то там, друг… что-то там.

Они продолжали с криком толкать Драко к входной двери, и он отпихнул их рукой:

— Прекратите, хватит.

По пути к выходу ему не встретилось ничего, что можно было бы использовать в качестве оружия, так что он вышиб створку, руководствуясь принципом «беги или сражайся» и лишь потом разглядел то, что должен был увидеть. Кто-то в белокуром парике повернулся, и Драко заметил знакомые черты лица — девушка метнулась в его сторону, предоставляя лучший обзор.

Вид у Гермионы Грейнджер был диким. Судя по её одежде, этим вечером она выглядела совсем иначе, и, возможно, даже приоделась для какого-то официального мероприятия. Дождь лился прямо на Гермиону, и её порванная мантия промокла от дождя. Волосы облепили её голову, а по лицу стекал макияж. На щеке виднелся порез, ещё один начинался на ключице и скрывался в складках мантии. На фоне бледности кожи и темноты за грейнджеровской спиной кровь казалось ярко-алой. Красная, красная кровь. Застыв в оцепенении, Драко наблюдал за тем, как она стекала по девичьей щеке и челюсти.

Грейнджер набросилась на него с оскорблениями. Припоминала то, кем он являлся раньше, то, кем никогда не был и не станет, пока Малфой смотрел на неё с обидой. Она орала на него, стоя посреди улицы, и Драко не сомневался, что если бы не ливень, вокруг бы уже собралась толпа зевак. Гермиону трясло — дрожали её тело, голос, а она сама выглядела столь же испуганной, сколь и сумасшедшей.

— Где они? — спросила она, когда Малфой отклеился от дверного проема и осторожно вышел из-под закрывавшего от дождя козырька.

— Кто?

Она опять повторила вопрос, стукнула Драко ладонями по плечам и всем своим весом толкнула его назад. Она толкала его снова и снова, пока Малфой не оказался под козырьком. Не скрылся от дождя, который будто градинами лупил по коже. Но Драко шагнул вперёд, промокая не меньше Гермионы — отяжелевшая одежда пристала к коже, а волосы облепили голову.

Устав от чужих взглядов, Малфой потянулся и попытался поймать её руки. Гермиона его оттолкнула, и краем глаза Драко заметил что-то красное; её скользкие запястья вывернулись из его захвата. Он опустил глаза, чувствуя как капли воды лупят по его открытым ладоням, перепачканным кровью Грейнджер. В груди разлилась тяжесть, что-то сжалось, а потом распрямилось.

Стук, стук, стук, билось в своей клетке сердце, пульсировало шумом в ушах. Он смотрел, как разбавленная водой кровь стекала к запястьям вдоль линий на ладони, убегала сквозь пальцы, пока дождь не смыл её полностью.

— Где они! — выкрикнула Гермиона ему прямо в лицо, её собственное раскраснелось, вены на нём набухли, мышцы и кости отчётливо проступили под кожей сначала от гнева, потом от страха и наконец от отчаяния.

Малфой смог вновь сосредоточиться на происходящем и на ней — этой ненормальной, бесновавшейся перед его носом.

— О чём, мать твою, ты говоришь?

Она ударила его. Открытой ладонью по губам, обжигая холодную кожу. Почувствовав жжение, Драко шокированно уставился на Гермиону. Он высунул кончик языка и облизал открытую, с металлическим привкусом, ранку.

— Не лги мне! Твою мать, не лги мне! — давясь и плача, закричала она.

— Ты сбрендила!

— Ответь мне, где, — она билась в истерике.

— Не знаю! — заорал Драко в ответ, схватил Гермиону за плечи и встряхнул так сильно, как только смог.

Её влажная кожа легко выскальзывала из захвата, но Малфой продолжал сжимать пальцы, стараясь удержать Гермиону. Её голова замоталась из стороны в сторону, Грейнджер широко распахнула глаза и вцепилась руками в его рубашку, будто бы пытаясь устоять. Она откинулась назад, вытягивая шею, и приоткрыла губы, обнажая зубы. Гермиона издала странный звук; выдавила из себя такой крик, будто бы её горло перехватило, сдавило, сломало. «Н-ахахаха-а-ах», протянула Грейнджер, и её лицо исказилось так, словно это было самым болезненным, что она когда-либо делала.

Она обессилела. Её плечи выскользнули из его хватки, и, не выпуская из пальцев малфоевскую футболку, Гермиона рухнула на колени прямо на асфальт. Разжав кулаки, она закрыла руками голову — все её тело содрогалось от рыданий.

Однажды так сделала Панси. Её колени подогнулись, и она просто упала, заходясь перед Драко в девчачьей истерике. Но Грейнджер не Панси. Ни капли на неё не похожа. И Грейнджер не срывалась. Было неким правилом то, что она злилась или уходила. Гермиона никогда не плакала перед Драко, что бы тот ни натворил и ни сказал, что бы ни происходило. Так что пока дождь барабанил по его коже, заливая эту ночь, Малфой лишь очень долго всматривался в Грейнджер.

Он нагнулся, чтобы схватить Гермиону за руки, но та отшатнулась, будто Драко намеревался сделать что-то плохое.

— Грейнджер, хватит.

— Отвали.

— Идёт дождь. Тут холодно и ветрено. Шикарные условия для гипотермии. А мне совсем не хочется, чтобы ты умерла перед моей дверью и порушила мою безупречную репутацию, ясно? Так что поднимайся.

— Я же сказала, отвали! — выплюнула Гермиона. Она сидела, склонив голову, её голос звучал глухо от слёз, но Грейнджер хотя бы перестала заходиться в рыданиях.

— Я сказал, поднимайся, — он наклонился, стискивая ее, и почувствовал, как руки зарываются в мокрую мягкую ткань ее мантии.

Она протестующе фыркнула, безуспешно стараясь отпихнуть Малфоя, когда тот, поднатужившись и ворча, потянул её вверх.

— Отпусти!

Но он выпрямился прежде, чем она успела закончить предложение, и, потеряв опору, оступился.

— Чокнутая сучка.

— Я не чокнутая.

Драко хмыкнул и развернулся ко входу в дом, чтобы убраться с улицы. Он слышал за спиной возню и сопение, шорох мантии по цементу, а затем вдруг почувствовал на лопатках чужие ладони — Гермиона его толкнула.

— Не смей вести себя так, будто ты лучше меня, или… — развернувшись, он поймал её здоровую руку и крутанул Гермиону так, что та оказалась впереди — ей даже пришлось перебрать ногами, чтобы не упасть.

— Шагай.

Грейнджер ощетинилась, готовая дать отпор.

— Я…

— Грейнджер, на кухню.

Она повиновалась через секунду. Может, только для того, чтобы увеличить расстояние — он пихнул её в плечо, заставляя двигаться. Она застыла в кухне — Драко порылся в кладовке и бросил на стол коробку.

— Вытрись.

— Малфой, мне нужны места.

— Места, — повторил он.

— Пыточные, подземелья. Базы, где они держат пленных.

— Здесь бинты, мазь...

— Малфой, — в её голосе прозвучало нечто такое, что заставило Драко отвлечься от аптечки и поднять глаза.

— Грейнджер, это не входит в наше соглашение.

— Знаю.

Они сверлили друг друга взглядами, пока возле его предплечья не появилась чужая рука — в покрытых рубцами пальцах было зажато полотенце. Драко схватил его, бросил Грейнджер, и женщина подошла к аптечке.

— Ничего страшного, — улыбнулась она, промакивая тканью порез на щеке Гермионы.

— Ой, вам не стоит этого делать, — Грейнджер с грустной улыбкой помотала головой.

— Тише, — послышалось в ответ, длинные ногти вдавились в лицо — женщина сжала подбородок Гермионы.

Грейнджер послушалась, встречаясь глазами с Малфоем поверх женского плеча и не отводя взгляда до тех пор, пока Драко сам не прервал зрительный контакт. Закусив пораненную губу, Драко снова покосился на Гермиону, и та заговорила:

— Всего лишь места. Ты спасёшь множество невинных жизней…

— Грейнджер, я не герой. И никогда им не был.

— Тебе и не надо им быть. Это только места, Малфой. Названия. Слова. Вот и всё. От тебя больше ничего не требуется, — судя по голосу, Гермиона опять собиралась расплакаться.

Он вздохнул, наблюдая за тем, как щёку Грейнджер заклеивают пластырями. И снова встретился с Гермионой взглядом.

— А ты больше не будешь набрасываться на меня посреди ночи?

Она горько улыбнулась, и он задумался о том, что же произошло. Что там творилось, пока он отсиживался здесь, что же он пропускал. Не похоже, чтобы Малфой горел желанием в этом участвовать. По крайней мере, активнее, чем сейчас.

— Грейнджер, у меня нет свежих данных. Уверен, появился десяток новых мест.

— Просто расскажи о том, что знаешь.

Малфой втянул губу, проходясь языком по ранке слева, — Гермиона не спускала с него взволнованных глаз.

— Ладно.

Банкетный зал, сегодняшний день

Драко действительно не понимал, как ему надо было реагировать на сообщение Грейнджер о том, что ему вручат Орден Мерлина. Малфой отдавал себе отчёт в том, что снабжал их информацией и продолжил предоставлять сведения даже тогда, когда в этом больше не было его личной выгоды, но он не сомневался, что это будет воспринято, как оплата его грехов. Будто бы он им многое должен — и твою ж мать, так оно и было. Драко никогда не действовал бескорыстно — подобное не в его натуре. Сначала он поставлял сведения ради матери, потом ради своего освобождения и продолжал это делать после выхода на свободу просто потому, что не представлял, куда себя деть. В конце концов он признал свои поступки… Признал наличие в своей жизни как Пожирателей Смерти, которые пытались добраться до него в камере, чтобы убить из мести, так и Министерства, которое его в эту самую клетку и засадило. Но Драко никогда полностью не осознавал всех событий, продолжая действовать, движимый внешними факторами и своими личными мотивами в равной степени.

И он уступил. Сдался под напором Министерства и собственной вины и выдал Грейнджер все секреты, которые обнаружил в отцовском кабинете и семейных хранилищах. Драко также сделал большое пожертвование, выделив кровавые деньги на кровавую войну — и в его представлении это было наиточнейшим совпадением. И это немного помогло. Он сомневался, что это сработает, но ему стало легче. Он утешал себя мыслью, что если вещи меняются, то и людям такое под силу. Что изменить прошлое немыслимо, но можно попытаться его искупить. И, кто знает, вдруг его попытки зачтутся.

Драко не рассчитывал на то, что Министерству будет до него дело, и он так и не определился: стала ли эта награда результатом усилий Грейнджер или так уж сложилось само собой. Возможно, это являлось каким-то политическим ходом, смысл которого он ещё не успел разгадать.

Малфой бесчисленное множество раз был близок к тому, чтобы сбежать, но он переживал и гораздо худшие моменты в своей жизни, нежели встречи с суетливыми министерскими чинушами и высокомерными аврорами. Его отказ присутствовать лишь доставил бы им удовольствие и позволил думать то, что не соответствовало действительности.

И поэтому теперь он сидел за столом в компании людей, которых либо не знал, либо считал недостойными собеседниками, и слушал объявление имён. Высокопоставленные министерские чиновники рядком восседали за столом на сцене, а Грейнджер со своими чудо-дружками устроилась в центре. Все они получили ордена первой степени на церемонии, которая имела место две недели назад. Церемония вручения наград второй степени была на прошлой неделе, и вот наконец дошла очередь до третьей. Трио посещало все послевоенные праздничные и торжественные мероприятия. Для Драко этот выход был первым и единственным.

Едва только чиновники добрались до буквы «Л», Драко занервничал и не мог найти себе места до тех пор, пока не назвали его имя. Он пытался успокоиться — удостовериться, что не сбил стул, не поторопился подойти к сцене, не выглядел так, словно ему подпалили хвост. Он всячески старался не выдать своей нервозности. И лишь дойдя до ступеней, Драко понял, что ему аплодируют. Не так громко и активно, как другим награждаемым, без возгласов одобрения, но всё же вежливо. Вот так. А ведь Драко уже сотни раз проиграл в голове сценарий того, что он будет делать, если воцарится ожидавшаяся им тишина. Вероятно, гости были воспитаны лучше, чем думал Малфой.

Время между объявлением его имени, выходом на сцену и моментом, когда Министр пожал Драко руку и надел ему на шею металлическую цепочку, ненормально ускорилось. Будто Малфой проснулся на следующее утро, помня лишь обрывки и вспышки, оставшиеся от прошлой ночи. Ему было жарко, голова кружилась, и когда он встал с другими кавалерами в ряд вдоль сцены, то пожалел, что не посмотрел на Грейнджер. До этого момента он и не понимал, действительно ли хочет так поступить, но после всего произошедшего она, наверное, заслужила от него жест признательности.

И он посмотрел прямо на нее — слишком поздно, как и всё, что он делал в своей жизни. Малфой, не слушая, захлопал следующему объявленному имени и повернул голову, отмечая, что Гермиона ловит его взгляд. Она улыбнулась, и Драко криво усмехнулся в ответ. Отворачиваясь, он в последнюю секунду заметил глаза Уизли, но тут же выкинул это из головы.

Франция, после Башни: 2 года, 8 месяцев

Выйдя из комнаты, Драко с удивлением обнаружил Грейнджер, стоявшую в другом конце коридора и неуклюже пытавшуюся проигнорировать счастливого, довольного мужика, выуживавшего из кармана деньги. Девица, с которой тот расплачивался, окинула Гермиону неприязненным взглядом — обычным для тех случаев, когда появлявшаяся в поле зрения другая женщина не была потенциальным клиентом. Сжатые губы и напряжённая линия плеч Грейнджер свидетельствовали о том, что она всячески старалась сойти «за свою», но весь её облик кричал об инородности.

Ни вид, ни поза Гермионы не изменились, пока они пробирались по трущобам: психи, мрачные улицы, ветхие дома. Тот факт, что Грейнджер чужая в этом мире, был болезненно очевидным. И Драко не сомневался: не будь его рядом, её бы уже ограбили или сотворили что похуже.

В прачечной наличествовали только три стиральные машины и две сушилки. Воспользоваться и тем, и другим за раз можно было лишь ночью, именно в это время суток сюда и отправился Драко. Он не стал дожидаться, пока Грейнджер огласит цель своего визита, так что ей пришлось последовать за ним.

Она наблюдала за Малфоем, сидя на длинной деревянной скамье, шедшей почти вдоль всего помещения. И Драко то и дело косился на Грейнджер, тем самым давая понять, что замечает её внимание. Она всякий раз отводила взгляд, но уже несколько секунд спустя таращилась на него снова.

Машинку потряхивало каждые десять секунд цикла, и эта вибрация напомнила Драко о нескольких вещах. Например, о том заброшенном доме, в который они проникли с друзьями в детстве. Дафна тогда твердила, что к ней кто-то прикасается, хотя вокруг никого не было, и Панси тут же вспомнила о злых духах — в то лето она нашла в шкафу книгу Прорицаний, принадлежавшую матери, и размышляла о смерти и знаках, так до конца в них и не разобравшись. Девчонки очень испугались, Крэбб притих, а Малкольм стал жаловаться на скуку. И вот тогда Блейз и Драко принялись трясти дом — это заклинание они вычитали в старом школьном учебнике брата Блейза и испытали его на деревьях. Драко был чрезмерно взволнован возможностью применить его к чему-то существенному, его будоражил сам факт использования такого волшебства, поэтому он всё никак не останавливался. Девчонки кричали, было смешно, и они с Блейзом трясли и трясли дом, не успокоившись даже тогда, когда в воздух поднялась пыль, древесина заскрипела, камни поехали в стороны, а стены пошли трещинами. Всё казалось шуткой, пока они не услышали громкий треск. И крыша не обвалилась прямо на голову Миллисенте.

Драко потребовалась пара секунд, чтобы это заметить. Когда метнувшаяся к подруге Панси отпрянула, вся её новая блузка была залита красным. Выражение её лица он до сих пор помнил так же ясно, как своё собственное отражение — а в некоторые дни даже лучше. Перепачканные красным поднятые руки, шок и ужас в глазах — Панси смотрела прямо на него. Со страхом и обвинением во взгляде. Он никогда раньше не испытывал такого. И внезапно Драко начало тошнить, но он сдержался. Вместе с Малкольмом они бросились раскидывать камни и обломки дерева, продолжая разговаривать с Миллисентой, хоть та и не отвечала. Повсюду на полу была кровь, и Гойл не с первой попытки, но сумел вытащить Булстроуд — её затылок казался кровавым месивом с проросшими из него волосами. Они принесли подругу домой, и туда тут же примчались семейные целители. Девочки рыдали, а Драко просто стоял в коридоре за дверью, опустив голову и ожидая, что придет хоть кто-нибудь и избавит его от угнездившейся внутри тяжести.

Вибрация машины напомнила ему ещё кое о чём. О тряске плеч и рук первой магглорожденной, которую он видел стоявшей перед Волдемортом — она несла какую-то околесицу дрожащим голосом. Или о том моменте, когда он узнал о своём задании и сквозь приоткрытую дверь в спальню заметил мать — её плечи и руки ходили ходуном. Тогда Драко впервые задумался о сравнении магглорожденных и чистокровных, подмечая лишь сходства и не находя различий. Именно это стало толчком для его размышлений и сопоставлений в последующий год.

— О чём ты думаешь?

Драко поднял глаза, сбрасывая оцепенение и отрывая взгляд от крышки стиральной машины: её сильно трясло под его ладонями. Грейнджер пялилась на него так, как случалось с ней в классе, когда Гермиона не понимала предназначение того или иного предмета.

— Грейнджер, ты получаешь от меня информацию. Остальное тебя не касается.

Кажется, подобный ответ её не слишком смутил. Она лишь прислонилась к стене и скрестила ноги, сложив руки на коленях. Драко моргнул — пусть это была мелочь, но он не помнил, чтобы Гермиона когда-либо принимала такую позу. Грейнджер выглядела непривычно.

— Мне нравится запах прачечных, — поделилась она.

— Что? — Драко перевёл взгляд с этикетки на порошке на Гермиону, сбитый с толку тем, что она пытается завязать непринужденную беседу и что ей нравится здешний запах.

— Он напоминает мне о моём детстве, когда я навещала тетю. Она жила в доме с прачечной в подвале — я ходила туда с ней вместе и складывала для неё носки.

Драко ухмыльнулся, не сумев на выдохе подавить смешок.

— Ты складывала носки?

Гермиона посмотрела прямо на него, её брови опустились.

— А ты нет?

— Грейнджер, это называется нездоровой дотошностью.

— Ой, заткнись. Складывать носки — нормально.

— Ну да.

— Это так по-мужски, — глядя на потолок, она покачала головой.

— Потому что все женщины считают складывание твоих носков обычным делом? Таков твой аргумент?

— Мой аргумент заключается в том, что в этом нет никакого вреда. Они аккуратные, чистые и выглядят мило… По сравнению с большинством муж…

— Полная чушь.

— Прошу прощения?

— Я знаю огромное количество мужчин, которые были озабочены своей внешностью сильнее женщин.

— Малфой, я имею в виду большинство. Я не знаю точное число, но уверена: процент менее ленивых и более чистоплотных по сравнению с мужчинами женщин поражает.

— Никогда не думал, что ты одна из мужененавистниц…

— Я не ненавижу мужчин. Просто большинство из них не складывает носки.

— А что с этим не так?

Гермиона помолчала.

— Это ж каким ленивым надо быть, чтобы не желать потратить две секунды на то, чтобы они выглядели аккуратно.

— И насколько надо быть ненормальной, чтобы пять минут спорить по поводу преимуществ складывания носков только лишь потому, что так они аккуратно выглядят.

Она покачала головой.

— Малфой, это как курение табака. Кто-то может стоять и разглагольствовать о том, что эта привычка помогает расслабиться и снять напряжение, способствует пищеварению и отлично сочетается с чашечкой кофе. Но в итоге это приводит к больным лёгким и раку. Ты сколько угодно можешь спорить, но конечный результат…

— Грейнджер, — оборвал её Драко и замолчал, дожидаясь пока все её внимание не будет сосредоточено на нём. — Мы говорим о носках. О том, как мило и аккуратно они смотрятся в ящике, а ты сравниваешь их с раком?

— Это пример.

— Дерьмовый пример.

Гермиона отвела взгляд в сторону, теребя шнурки на ботинках.

— Это лишь способ выразить суть. В конце концов, в сложенном виде они выглядят лучше. Почему бы не потратить на это время?

— Потому что мне плевать на то, как они выглядят.

— Потому что это мужская точка зрения.

— Почему ты повторяешься?

Грейнджер пожала плечами.

— Ты не опроверг мои предположения, так что всё вернулось к тому, с чего мы начали.

— Твои предположения — тоже полная хрень.

— Они справедливы.

— Они стереотипны. Ты объединила всех мужчин в одну группу, приписав им одинаковые черты. И не согласна с тем, что они делают, лишь потому, что сама состоишь в другой группе. Знаешь, Грейнджер, как это называется?

Малфой уставился прямо на неё — впился тяжёлым взглядом, чтобы лучше донести свою мысль, и Гермионе пришлось на секунду отвести глаза, прежде чем опять посмотреть на Драко. Румянец пополз от ворота её футболки вверх и от кончиков ушей вниз.

— Малфой, у меня нет предрассудков.

Это прозвучало серьёзным предупреждением. Будто разговор мог обернуться взрывом и стать худшим походом в прачечную за всю историю. Драко при желании мог бы продолжить спор, но не собирался этого делать. Не хотел давать волю всем тем словам, что вертелись на языке, ведь два месяца назад Грейнджер так сильно на него орала, что он до сих об этом думал. По дороге домой следил за тем, как его ноги отталкиваются от асфальта, таращился в потолок ночью, наблюдал за тем, как свет отражается от столешницы, и размышлял о том, что она тогда ему сказала. Повторение подобного не нужно. Нельзя было снова злиться и расстраиваться до такой степени; выплёскивать в ответ свои сокровенные переживания, выкрикивать личные мысли о том, что он отлично знает, насколько сильно облажался.

— Грейнджер, ты не рядишься в пожирательскую хламиду, но у всякого есть какие-то проблемы с другими людьми. С каждой группой, с которой у нас когда-либо был плохой опыт или члены которой доставили нам неприятности. Ты не призываешь к их смерти или притеснению, но стоит им сделать хоть что-то, противоречащее твоим представлениям, ты тут же припомнишь им навешенный тобою ярлык. Немедленно обвинишь их в отличиях от тебя так, словно в этом кроется что-то плохое.

— Малфой, это общепризнанный факт: нечистоплотность и неопрятность — не лучшие привычки. Мы говорим об обычных мужчинах.

Вовсе нет. Они говорили о её склонности к предубеждению и лицемерном поведении. Говорили о том, что причиняло Гермионе дискомфорт, вызывало румянец и заставляло её подергивать ботинком будто бы в бессознательном желании сбежать.

— Общий подход к ситуации не всегда уместен, — он окинул её внимательным взглядом, попутно отмечая то, что стиральная машина сменила цикл стирки. — Не суди всех мужчин по тем привычкам, что присущи лишь некоторым из них, и по тому, что думают окружающие тебя женщины. Грейнджер, большую часть своей жизни я не встречал ни одного нечистоплотного мужчины, зато видел бессчётное количество тех, кто был ненормально озабочен выбором одежды и формой приглашения. Делая выводы о целой группе, ты проявляешь пристрастность, чем бы ты при этом ни руководствовалась. Единственный способ этого избежать — отталкиваться от характера человека, а не от тех черт и качеств, что позволяют тебе его как-то классифицировать. В противном случае ты всего лишь лицемеришь.

Гермиона свирепо уставилась на него и выпрямила ноги, лицо её по-прежнему пылало.

— Ладно, Малфой. Ты не складываешь носки, потому что это ты ленив и нечистоплотен.

— А теперь мы докатились до высказывания мнения, основанного лишь на том, что я назвал тебе дотошной и обвинил в неправоте.

Грейнджер хмыкнула и надолго замолчала. Драко решил, что она всё ещё обдумывает его слова, потому что был готов побиться об заклад: никто не говорил ей такого раньше. Это было ясно по отразившимся на лице Гермионы шоку и ужасу.

— Я есть хочу.

Драко вскинул голову: он поднимал крышку машинки, и внезапно раздавшийся голос почти его испугал.

— Это так по-женски, — откликнулся он, открывая одну из работавших сушилок.

— Что?

Малфой ухмыльнулся.

Они могли препираться друг с другом поразительно долго. Драко считал, это связано с тем, что обычно они имели в виду больше, чем озвучивали. Дело было не только в носках, а ещё в уверенности Грейнджер, будто бы все, кому не нравится их складывать, неправы. Предмет их перепалки обычно оказывался лишь метафорой или символом чего-то более глубокого и сильно их задевавшего. Или же они цапались из-за какой-нибудь глупости просто ради самой ссоры. Будучи в компании друг друга, это они делали лучше всего.

Когда с сушкой было покончено, Малфой специально просто зашвырнул носки в корзину. Они отправились обратно, не сделав остановку на перекус. Что-нибудь перехватить Грейнджер могла и позже — когда не будет отнимать его время. Не то чтобы у Драко было чем заняться, просто ему не хотелось сидеть и смотреть, как она ест.

Драко потребовалось несколько долгих секунд на осознание того, что стоны и хрипы раздаются не из спальни. В доме были тонкие стены, и обычно, находясь в своей комнате, в коридоре или на кухне, Малфой мог расслышать всё, чем занимались девочки. Прожив тут достаточно долго, он к этому привык. И пропускал мимо ушей, если только соседки не проявляли чрезмерный энтузиазм. По крайней мере, так было до тех пор, пока рядом не начала ошиваться Грейнджер. Когда она была поблизости, происходившее иногда казалось мучительным.

Шедшая впереди Гермиона застыла и шокированно уставилась на пару в коридоре. Её рот открылся, глаза широко распахнулись, спина окаменела. Грейнджер сделала шаг назад, налетела на Драко и быстро развернулась, мазнув пальцами по рукаву его футболки.

— Ой, прости... Я просто…

Теперь женщина стонала громче, голова её билась об стену в такт хрипам, что издавал её клиент при каждом толчке. Грейнджер отчаянно покраснела, и Драко почувствовал, что кончики его собственных ушей тоже вспыхнули.

Несмотря на свою репутацию, Драко расстался с девственностью летом перед шестым курсом и спал всего лишь с одной девушкой. В самом начале, до того, как он получил своё задание и всё изменилось. Это была Панси — та, с кем и должно было всё случиться. Чистокровные девушки не должны вступать в сексуальные отношения до свадьбы, но Панси была так уверена в их совместном будущем, что твёрдо стояла на своём. Миллисента сделала это с Малкольмом неделю назад, а значит, можно и ей, заявила она тогда. Времена изменились, к тому же она не отдаёт свою невинность абы кому. Но Драко отказался: его отец — а значит, и сам Драко — верил в традиции. Но тогда Панси принялась вытворять все эти… штуки: двигала бедрами, трогала его согласно инструкциям, полученным из женских книг, которые она стащила из шкафа матери. Это было неловко и неуклюже, сам Драко продержался минуту, прежде чем всё закончилось. Он причинил Панси боль, потому что слишком поторопился, едва разобравшись с тем, что должен делать, и не зная нюансов. После того раза, до того, как всё переменилось, они ещё занимались сексом, но раз десять от силы. А потом Драко был занят планированием убийства директора или же находился в бегах. И времени на секс больше не было.

Так что несмотря на то, что, учитывая своё место жительства, Малфой привык к подобным звукам, ему было по-прежнему неловко наблюдать совокупление перед самым носом, словно он сам являлся участником процесса. Смущение усугублялось наличием в неподходящий момент под боком Грейнджер или любой другой особы женского пола.

Он посмотрел на Гермиону, поудобнее перехватил под мышкой корзину с одеждой, чтобы вытащить из кармана ключ. Явно терзавшаяся неловкостью Грейнджер смотрела на дверь, как на путь к избавлению. Драко откашлялся раз, другой.

— Так что тебе понадобилось?

Мужчина застонал громче, до них доносились звуки шлепков кожи о кожу и грязные словечки.

— Что? — Гермиона подняла руку ко лбу и встретиться с Малфоем глазами не могла.

— Ты зачем пришла? Что-то понадобилось? — Драко закусил губу, делая всё возможное, чтобы игнорировать происходящее и всецело сосредоточиться на стоявшей перед ним Грейнджер.

— О, я, э-э…— она прижала ладонь к груди и перевела взгляд с двери на Малфоя. — Я забыла.

— А-а.

— Я... Мне надо идти.. Я вернусь, когда…

— Когда вспомнишь?

— Да, — она кивнула, нервно облизала губу и снова мотнула головой. — Да.

Драко кивнул в ответ, и Грейнджер пару секунд молча таращилась на него — женщина взвыла в экстазе. Лицо Гермионы стало таким красным, что Драко подумал, что у нее могут лопнуть сосуды, и понадеялся, что жар, который ощущал он сам, был незаметен по сравнению с таким румянцем.

— Прошу прощения, — пробормотала она, нарушая молчание, и Малфой удивлённо вздрогнул.

— Ой, — Драко подвинулся в сторону, как можно крепче прижимаясь спиной к стене и позволяя Гермионе протиснуться мимо.

Она добралась до двери и, прежде чем исчезнуть, обернулась. Драко проследил взглядом за захлопнувшейся створкой, перевёл взгляд на свою дверь и обогнул парочку, чтобы добраться до комнаты.

Позже, когда Драко лежал в кровати, огни за окном уже погасли, а напряжение тела давало понять, что Малфой мается уже какое-то время, в соседней комнате начала стучать спинка кровати. Раньше она была с другой стороны, сейчас же, казалось, примыкала прямо к его стене. Спустя несколько минут стонов и всхлипов, доносившихся из смежной спальни, Малфой стянул боксеры на бёдра. Он облизал ладонь, провёл ею по члену, второй рукой хватаясь за изголовье и вдавливая костяшки в стену так, чтобы чувствовать удары соседской спинки. Он прислушивался к звукам и вжимал голову в подушку, ускоряя темп и прикрывая глаза — представляя себе руку, соскользнувшую с головы и обхватившую груди. Он бы ощущал ладонью их тяжесть — рядом со своим торсом, — пока трахал партнершу. Её лицо было бы жарко-красным, волосы — растрёпанными, а глаза — широко распахнутыми.

Малфоя накрыл сильный оргазм, его вскрик смешался со звуками, раздававшимися в соседней комнате и в доме, бёдра инстинктивно вскинулись навстречу руке. Выровняв дыхание и успокоившись, Драко привел себя в порядок и вернулся в кровать, стараясь не задумываться о произошедшем. Все о ком-то да фантазируют, так уж выходит, и в этом нет ничего особенного. Это вообще ничего не значит. Удовлетворённый, Драко зарылся лицом в подушку и наконец заснул.

1) Человек часто сам себе злейший враг. Цицерон

Вернуться к тексту

Франция, после Башни: 2 года и 11 месяцев

Его родители обычно приглашали волшебников-организаторов праздников, которые по завершении бала устраивали в небе впечатляющие световые шоу. Это были сцены битв, любви и интриг — целые истории разыгрывались на ночном небосводе потоками цветных искр.

Когда Драко был ещё слишком мал, чтобы посещать подобные празднества или хотя бы смочь высидеть целое мероприятие, он бодрствовал в своей комнате. Его друзья, те самые, которыми он обзавёлся, едва научившись выстраивать отношения с другими людьми, и которые были с ним вплоть до самого конца шестого курса, пробирались в его спальню из гостевых комнат. Они помогали друг другу бороться со сном, играя или рассказывая истории до тех пор, пока под их ногами не стихал грохот торжества. Именно так они понимали, что настало время для светового представления, и тайком выбирались из окна на крышу второго этажа. Всякий раз усаживаясь плечом к плечу и застывая от изумления, оттуда они наблюдали за шоу с присущими лишь детям благоговением и ощущением чуда.

Похоже, магглы нашли способ устраивать подобные забавы и для себя. Их шоу были не столь затейливы, но не уступали в красоте — многоцветные узоры, раскрашивающие небосвод. Услышав первый хлопок, Драко замер и одобрительно засвистел, прежде чем небо осветилось. Он стоял там, охваченный тем же благоговением, что и в детстве, но, сообразив, где находится, тут же стёр это выражение со своего лица.

Кажется, Грейнджер этого не заметила, всё её внимание было приковано к фейерверку. Драко понаблюдал за игрой света и тени на её лице и отвёл взгляд.

— Пойдём на мост.

— Что?

Малфой двинулся за ней к небольшому изогнутому мостику, ведущему, скорее, в сторону работы, чем дома: он находился в нескольких минутах ходьбы от обычного пути, но зрелище того стоило. Огненные залпы выпускались за озером, с окраины города, и всполохи отражались в воде, словно в покрытом рябью зеркале.

Их слуха достигли шум смеха и многоголосое ликование, перемежающиеся грохотом шоу.

— Как думаешь, что они празднуют? — поинтересовалась Грейнджер, будто это имело значение.

Драко пожал плечом и протиснулся к краю моста — они были не первыми, кому такая идея пришла в голову. Две девушки, выглядевшие не намного моложе самого Малфоя, окинули его недовольными взглядами и что-то пробормотали по-французски. Он их проигнорировал и оглянулся на Грейнджер, которая пыталась изогнуться, чтобы хоть что-то разглядеть в просвете между ним и стоявшими рядом девушками.

— Это было грубо с твоей стороны.

— Грейнджер, никто тебе место не предоставит, ты должна сама об этом позаботиться.

Но, вопреки своим же словам, Драко повернулся боком, схватил Гермиону за подол рубашки и затащил её на свободное место, пока его никто не занял.

— Спасибо, — удивилась она.

— Я не намерен выслушивать твои жалобы на отвратительный обзор, которые бы испортили мне всё удовольствие.

— Ты такой милый.

Саркастичная зараза.

— Цени мою честность.

Шли секунды, и залпы становились всё чаще, узоры раскрывались шире, занимая всё больше места. Зелёные, красные, белые всполохи, освещавшие озеро, небо и их лица.

— Эти мне нравятся больше всего, — прошептала Грейнджер; голубой поток взметнулся вверх и распался на сотни белых искр, вспыхивающих вдоль огненных линий.

Смешно, как же изменилась жизнь. Всё начиналось с сидения с друзьями на крыше; в крови тогда бушевало возбуждение от предвкушения грядущего представления и от совершения чего-то недозволенного. А теперь, годы спустя, в чужой стране, жизнь полностью переменилась, включая и саму компанию, а вот волнение осталось прежним. Потому что Драко стоял рядом с Гермионой Грейнджер, и будь он проклят, если всё в его жизни не выступало против этого момента. Против того, чтобы её ладонь снова и снова дотрагивалась до его руки, а её грудь прижималась к его всякий раз, когда один из них шевелился. Её волосы чуть касались его плеча и шеи, повинуясь порывам ветра или же когда она двигала головой, чтобы рассмотреть яркую вспышку. В скудном пространстве между ними становилось жарко.

Он чувствовал себя совсем как мальчишка, творящий нечто непозволительное. Как, например, в те разы, когда они с Гойлом на мётлах подлетали к купальному домику в поместье Крэбба, чтобы подсмотреть, как переодеваются старшие кузины Гойла. Или как в любой другой подобный эпизод из своей юности — Драко слегка подался вперёд, чтобы почувствовать прикосновение выпуклости её груди.

Это была Гермиона Грейнджер. И совершенно точно ему это нельзя было делать. Но Драко почти не мог сдержаться, ведь разве она что-то понимала? Что она знала о его любопытстве? Да ничего. И если он на секундочку прижмётся, чтобы оценить, как эта часть её тела ощущается в контакте с этой частью него самого, то какой тут может быть вред?

Малфой посмотрел на Гермиону и её затенённое лицо — в её зрачках отражалось небо — и поднял глаза. Она снова коснулась его груди, на этот раз сама. И Драко вновь перевёл взгляд на Грейнджер. Она не отрываясь любовалась фейерверком, но вот её ладонь дотронулась до его руки раз, другой, а её мизинец уцепился за его.

Драко почувствовал, как его глаза изумлённо расширились, и быстро уставился на небо, ничего там не видя. Он лишь ощущал тепло грейнджеровского пальца и думал о том, когда же она собирается его отпустить. Но Гермиона не шевелилась — лишь мягко держалась за него. Драко моргнул, сглотнул и покрепче ухватился за мост другой рукой.

У него не было ни малейшего представления о мотивах поступка Грейнджер. Или о том, почему же он сам не вырывается. Или почему произошедшее так его впечатлило — ведь это всего лишь мизинец… Но это был не просто палец. Это была Грейнджер. Грейнджер, и это меняло всё.

Он медленно, с опаской опустил глаза на Гермиону, уверенный, что она наблюдает за ним, оценивая реакцию. Но даже если так и было, Грейнджер уже отвела взгляд. Её щёки окрасились розовым, а в глазах отражался её любимый вид фейерверка.

Звуки маггловских устройств, делающих залпы, стали громче, выстрелы стремительно следовали один за другим, и Драко оторвался от Гермионы, чтобы посмотреть представление. По мере наращивания темпа толпа вокруг начала радостно гудеть, свистеть и хлопать, ночь наполнилась красками и волнением. Палец Грейнджер сжался вокруг его собственного. И Драко на мгновение покосился на неё — румянец на девичьих щеках стал темнее, губы слегка изогнулись в улыбке. И когда шоу достигло своего пика, он ответил на пожатие, осторожно и быстро. Он почувствовал в мизинце собственное сердцебиение, а может, это был её пульс — как бы там ни было, это ощущение присутствовало. У Драко пересохло в горле, палец Гермионы был тяжёлым и тёплым, а огни — прекрасными.

Ванная комната, сегодняшний день

Драко собирался убраться отсюда. Световое шоу уже подходило к концу, когда он отлепился от стены, пытаясь прикинуть, как долго ему придётся продвигаться на юг, чтобы вывернуть к дороге, не столкнувшись с репортерами, но тут у него на пути вырос человек, которого он никогда прежде не видел. Оказалось, что несколько изданий имело разрешение на проведение съемки в помещении. И после фейерверка настало время фотографироваться.

И вот теперь Малфой расправлял подол рубашки в ванной комнате, стараясь разгладить складки на ткани. Он думал о том, как нелепо устраивать фотосессию в конце вечера, и свидетельством этих мыслей был непрерывный поток приглушённых ругательств и проклятий в адрес Министерства и его дружков. Драко было вовсе без надобности, чтобы его растрёпанная физиономия появилась в самых известных европейских изданиях — это же такой удар по восстановлению имени Малфоев. Чёрт, по очищению его собственного.

Покидая ванную комнату, Драко кипел от раздражения, отдавая себе отчёт в том, что он сделал с одеждой всё возможное. Он осторожно провёл ладонью по волосам, словно три ярда от раковины до двери могли отразиться на его прическе.

— Они уже начали расставлять людей.

Удивленный её появлением, Драко поднял глаза и убрал руки от головы. Он кивнул Гермионе, намереваясь её обойти, но она стояла посреди узкого коридора, так что ему пришлось по-дурацки застыть прямо перед ней. Блики света сверкнули на её ногтях, и Малфой отвёл взгляд от её лица — Гермиона взялась за его галстук, потянула и полностью распустила узел. Он снова посмотрел на неё, но её глаза были сосредоточены. На секунду Гермиона ушла в себя, перекидывая полоску ткани, но улыбнулась, ловя её снова. Она затянула узел, поправила на шее петлю и подняла взгляд на Драко, проверяя, не повязала ли она галстук слишком туго. Малфой смотрел на неё в ответ, и Грейнджер решила, что всё в порядке. Она провела по галстуку ладонью, оставляя на груди Драко тепло, подоткнула ткань под награду, которую аккуратно устроила прямо напротив сердца.

Гермиона вскинула руку к его волосам, и Драко полностью сосредоточился на ощущении её пальцев в своих прядях. Он знал, что с его прической всё хорошо — сам в этом убедился, рассматривая своё отражение в зеркале, к тому же он только что снова пригладил волосы — и знал, что дело вовсе не в тех причинах, которыми пыталась прикрыться Гермиона.

Он давно её не видел. Грейнджер была слишком занята, бегая с одного мероприятия на другое. За последние несколько месяцев Драко встретил её лишь трижды — после финальной битвы, в тот день, когда она пришла сообщить о награде, и когда забежала на минутку, чтобы удостовериться, что Малфой придёт. Ей приходилось иметь дело с войной и её последствиями, и честно говоря, Драко не особо возражал. Ему нравилась тишина мэнора, несмотря на то, что особняк был распотрошён, а некоторые комнаты оказались полностью разрушены. Он привык к тишине. Тишина — это хорошо.

Не то чтобы они с Грейнджер отличались разговорчивостью. Они могли часами бродить, не произнеся ни слова, — по крайней мере, мог он, а она сдавалась спустя какое-то время, — и обычно в этом просто не было никакой нужды. Они оба были чрезвычайно наблюдательны — её прозорливость стала для него сюрпризом — и им не требовалось постоянно болтать, чтобы знать, что имеет в виду собеседник. Мимика, язык тела — любого человека можно было прочитать. Драко всегда этим пользовался. Множество людей озвучивали слова, которым противоречил язык их тела, так что такое умение было полезным. Так было с его отцом.

Кончики её пальцев коснулись его уха — Драко не знал, случайно она так сделала или нарочно — и её рука соскользнула на его плечо. Она стряхнула несуществующую пылинку и улыбнулась. Шум в главном зале нарастал ежесекундно, и, похоже, Гермиона обратила на это внимание — она повернулась к ванной комнате.

Малфой был почти уверен: её друзья знали о том, что во время войны она приходила к нему за информацией. Он в этом почти не сомневался, учитывая те взгляды, которые они бросали на него этим вечером и те, которые не бросали. Но между ним и Грейнджер по-прежнему возвышались барьеры, пусть даже они каким-то образом умудрились сломать большинство из тех, что с таким упорством выстраивали во времена своей юности. Она вторглась в его мир во Франции, но для неё это мало что изменило. Теперь роли поменялись, и существовала масса вещей, которые останутся неизменными для Драко — здесь.

Так что она направилась к ванной комнате, а Малфой двинулся по коридору и сделал вид, будто не видит того, как она провожает его взглядом, стоя у двери.

Франция, после Башни: 3 года и 1 месяц

Драко никогда не видел кинофильмов. Он слышал о них на уроках маггловедения, но самое близкое знакомство с ними заключалось для Малфоя в просмотре телевизора в прачечной. Двигающиеся картинки со звуком и сюжетом. Это было интересно, но тот факт, что они проигрывались на французском, его отталкивал, а стилизованные декорации впечатляли не слишком сильно.

Два месяца назад Грейнджер ужинала в ресторане, в котором работал Драко, и он столкнулся с ней десять минут спустя после того, как отправился домой. Она шла в его квартирку, чтобы спросить о том, чего Малфой, как выяснилось, не знал, и была достаточно умна, чтобы сообразить, почему Драко выглядит таким усталым и мокрым. Гермиона ни разу ничем не выдала своих догадок, но в те дни, когда не заставала Драко дома, ждала его на этой самой дороге.

В тот раз она именно так и поступила. И когда они проходили мимо местного кинотеатра, поинтересовалась мнением Драко о кинематографе. Маггловская культура, технологии, желание развлекаться и проживать чужие жизни. Проспорив несколько минут кряду, Грейнджер подытожила дискуссию сообщением, что Драко, должно быть, просто не видел хороших фильмов, на что Малфой сообщил, что он вообще никаких не видел.

По этой самой причине он вдруг и обнаружил, что, качая головой, тащится по коридору следом за Грейнджер. В воздухе висел густой запах масла, а прижавшиеся к стенам дети на них глазели.

— Как они могут быть не изобретательными, если создали кинофильм? Персонажей, сюжет?

— А как насчет реальных жизней? Хороший ли там сюжет, если возникла потребность в подобном развлечении?

— Малфой, ты читаешь книги? — он покосился на неё, и она ухмыльнулась, понимая, что попала в цель. — Это похоже, но с картинками и звуком. Когда ты читаешь какую-то историю, то представляешь её в голове, здесь же в этом нет нужды.

— Что уничтожает при просмотре весь творческий процесс.

— Это ради удовольствия. Чтобы позволить своему разуму куда-то отправиться. Иногда неплохо немного расслабиться. И куда-то перенестись.

Драко фыркнул, он сомневался, что твердолобая заучка вроде Грейнджер когда-либо позволяла себе «немного расслабиться» или «куда-то перенестись». Она наверняка смотрела фильмы и анализировала их на наличие сюжетных дыр, нелепостей, нестыковок в поведении персонажей или вообще на всё.

— Это способ уйти от реальности, — Гермиона пожала плечами и открыла для него дверь.

Малфой вскинул бровь, обдумывая серьезность её жеста, протянул руку и ухватился за край створки. Он сверлил Грейнджер взглядом до тех пор, пока до той не дошла его мысль, и она не расцепила пальцы и не прошла вперёд.

Огромные картинки в конце зала двигались: посреди улицы стоял и хрипло кричал мужчина. Помещение, в котором маячила сотня людских голов, полнилось приглушёнными голосами; Малфой последовал за Грейнджер вниз, к середине зала.

— Это кино на французском? — они заняли свои места, и Драко перевёл глаза с экрана на свою соседку. — Грейнджер?

— Думаю, да.

Едва кто-то сзади громко рассмеялся, Драко замолчал.

— Французское кино? Язык, на котором хорошо, если я могу понять одно слово из сотни?

Она одарила его своим фирменным раздражённым взглядом.

— Дело не в языке. Людям не надо знать художника или детали работы над картиной, чтобы та их тронула.

Он поёрзал в кресле, упёрся языком в щёку и уставился вперёд.

— Ты только что сравнила это с живописью?

Затянутая в чёрное женщина стреляла на экране в дюжину мужчин, выполняя при этом акробатические трюки. Драко нашёл это интересным.

— Малфой, ты всё равно разглядишь историю. Их действия, выражения лиц, тон голоса. Тебе не надо знать, что они говорят, чтобы почувствовать или понять. Просто будь открыт для нового и смотри.

Так он и поступил. И это было не настолько хорошо, как, наверное, надеялась Гермиона, стараясь его убедить, но и не настолько плохо. Разум не был забит миллионом других мыслей, которые могли бы его занимать, и Малфой обнаружил, что оказался вовлечён в жизни персонажей даже больше, чем ожидал.

— Мне стоило выбрать боевик. Обычно мужчинам не нравятся любовные истории, — поделилась Грейнджер на обратном пути, нарушив тишину, установившуюся после того, как Драко сообщил, что просмотр был лучше, чем он думал.

Малфой засунул руки в карманы и пожал плечами.

— Я не увидел в этом историю любви. Это скорее... подавление.

— Подавление? В смысле, что любовь подавляет? — она улыбалась, откровенно веселясь.

— Нет. Может быть, не подавление… Это не столько об их любви, сколько об их выборе. Об их образе жизни, который привёл их туда, где они были и где в итоге оказались. О мелких событиях, казавшихся незначительными, но обернувшихся причинами, по которым они оба очутились в разных местах. Жизнь вынудила их играть определённые роли, их держал собственный выбор, пусть даже они и вырвались из-под его гнёта.

Они уже покинули центр города, и теперь приходилось идти между фонарями секунды по три в темноте. В один из таких моментов Грейнджер придвинулась к Малфою и теперь при ходьбе задевала его рукой. Они шагнули в круг света, и Драко заметил, что Гермиона смотрит на него.

— Но в итоге они не разошлись в разные стороны. Они остались вместе.

— Нет. В финале они встретились после многих лет, но, Грейнджер, ты же смотрела кино. Ты видела, как сильно они оба изменились и стали совсем другими людьми. Раньше они любили друг друга, но спустя столько времени они любят свою память. Идею встретиться снова и почувствовать то, что однажды испытывали. Но они слишком разные. Они уже совсем не те, кем были раньше, и это всё меняет.

Гермиона долгое время хранила молчание; они мерили шагами асфальт по направлению к спальному району. Бродить ночами по этой местности никогда не было безопасно, и Грейнджер держалась поблизости к Драко. Он видел, как её рука обхватила палочку, просто на всякий случай. Малфой задумался: при такой защите не слишком уж по-девчачьи прижиматься к нему так тесно? Возможно, она ведёт себя по-грейнджеровски и присматривает за ним. При этой мысли Драко, нахмурившись, сделал шаг в сторону, но Грейнджер лишь сместилась следом.

— Но ведь была надежда.

— Что? — он отвлёкся на то, что она снова оказалась слишком близко и, чуть касаясь, тенью повторяла его движения.

— В конце. Они были разными людьми, но осталась надежда, что они вновь смогут полюбить друг друга. Раз уж они преодолели столько, чтобы быть вместе, нет никаких причин для того, чтобы не постараться ради этого.

— Иногда никакие старания не играют роли. Это просто не для тебя.

Её пальцы оказались горячими и немного липкими — она обхватила его левое предплечье и потянула, вынуждая Драко остановиться. Она смотрела на него в свете, бившем из подъезда, и так пристально вглядывалась в его глаза, будто изучала там гораздо большее, чем по его разумению в них имелось.

— Но всё равно надежда остаётся.

Драко решил, что Гермиона слишком серьёзна. И возможно, это означало, что она имела в виду не только кино. Но он не мог уловить, что же именно. Что ещё крылось там, внутри, пряталось за смыслом её слов. Он не мог сложить картинку и понять, почему она его остановила, чтобы сообщить об этом. Или, может, она искала подтверждение своей мысли. Ей нужно было знать, что сохранилась надежда на то, чего он даже не понимал.

Он облизал губы, сглотнул, чувствуя сухость и усталость.

— Да, да, надежда есть.

Конечно. Конечно была, при условии, что Гермиона перестанет вот так смотреть на него или сбивать с толку посреди ночи на тёмных улицах.

Грейнджер не сводила с него глаз, словно запоминала цвет его радужки и сохраняла эту информацию в памяти. Она кивнула — дважды дёрнула головой — и двинулась дальше. Она не убрала ладонь с его руки до тех пор, пока он не пошёл за ней. Затем ослабила хватку, пальцы обожгли кожу его предплечья и запястья и пропали.

Временами Грейнджер бывала странной. Отмачивала нечто ей действительно несвойственное, и Драко не знал, было ли это связано со стрессом, войной или являлось просто маленькими причудами, которых он не замечал раньше. Но те случаи, когда она так вела себя, всегда выбивали его из колеи. Однажды он сказал ей, будто думал, что она сумасшедшая — на полном серьёзе! — и она ответила, что иногда ей приходит в голову та же мысль. «Но такими порой становятся все,» — сказала она, и, поразмыслив, он был вынужден согласиться.

Он снова почувствовал её пальцы — она тащила его по улице, которую он чуть было не пропустил. Драко пробормотал первое пришедшее на ум ругательство, чтобы постараться скрыть оплошность, но Грейнджер, похоже, была слишком поглощена ощупыванием его, чтобы что-то комментировать.

Её ладонь опустилась на его запястье, затем её пальцы накрыли его. Потом Гермиона снова сжала его предплечье. Кажется, она не понимала, куда пристроить руку, и Драко просто пялился прямо перед собой, сообразив, что несмотря на нерешительность, она, очевидно, не собирается его отпускать. Малфой знал, что Грейнджер вспыхнет румянцем, стоит ему повернуть голову, чтобы на неё взглянуть. Покраснеет так же, как тогда, когда они смотрели фейерверк или как тогда, когда она начинала неосознанно флиртовать с ним и понимала, что происходит, лишь пару минут спустя. Может, даже так же сильно, как в тот раз, несколько месяцев назад, когда они застали у стены одну из шлюшек, или когда три недели назад он, потянувшись, случайно коснулся рукой груди Гермионы.

Драко не знал, что ему делать, поэтому продолжал идти, ничем не показывая того, что он заметил её прикосновения. И ничем не выдав своего знания, когда Гермиона отодвинулась, слишком смущённая собственными действиями и не понимающая, куда же ей деть свою руку.

Открыв дверь в дом, Драко откашлялся, и Грейнджер последовала за ним, будто Малфой был в курсе того, что именно так она и поступит.

— Министерство хочет знать, не передумал ли ты относительно снятия чар вокруг фамильного мэнора.

Выуживая ключ из кармана, Драко прижал язык к верхним зубам и покачал головой.

— Передай им, мне никогда не рассказывали, как снять чары, и даже не давали такой возможности.

Она не ответила; Драко вставил ключ в скважину, почувствовал пальцами щелчок и повернулся всем телом, чтобы взглянуть на Гермиону. Она неуверенно смотрела на него, и да, конечно же, Малфой врал. Но он знал и то, что Грейнджер, среди прочего, отвратительная врунья, и что для них обоих будет лучше, если она поверит ему в достаточной мере, чтобы постараться убедить в этом Министерство. Если бы там думали, что Малфой в курсе, как это сделать, но не собирается никого впускать, момент, когда Драко пришлось бы снова сниматься с места в попытке скрыться, стал бы лишь вопросом времени. Такие люди, как Драко, потеряв свою ценность, могли рассчитывать только на Азкабан.

— Ладно, — Гермиона проговорила это так медленно, словно при произнесении звуков ей приходилось концентрироваться, чтобы ворочать языком и шевелить губами.

— Вот почему я здесь, а не прячусь там, где безопаснее и гораздо меньше работы.

Она кивнула, позволяя себе купиться и поверить. Обманывая себя, ведь Гермиона тоже знала, что лгунья из неё никудышная.

— Я обязательно передам, — она кивнула, и он кивнул в ответ, поворачиваясь обратно к двери.

Гермиона увидела в этом знак, что ей надо уходить, и Драко отсчитал три ступеньки, прежде чем заговорить и остановить её.

— Эй, Грейнджер?

— Да? — она стремительно обернулась, на лице — такое выжидательное выражение, что Драко сбился.

— Э… Я здорово провёл вечер. Спасибо за эти впечатления.

Она мимолетно улыбнулась, но всё её внимание предназначалось полу. Она сжимала руки, непрерывно постукивала пяткой по ковру. Гермиона нервничала, и Драко тоже заволновался. Она вела себя странно с момента, как они двинулись к дому, и если Грейнджер что-то и беспокоило, выглядела она так, будто готовилась поделиться причинами переживаний.

Гермиона подняла глаза, и Драко ощутил, как его тело сковывает мрачное предчувствие. У Грейнджер было решительное выражение. Наклон подбородка, изгиб губ, взгляд — все это он видел и в Хогвартсе, и совсем недавно, когда она собиралась сделать то, что ему не понравится.

Драко закрыл дверь, прежде чем Гермиона хотя бы шагнула в его сторону, и крепко ухватился для устойчивости за ручку.

— Помнишь, ты сказал, что это были мелкие незначительные решения, которые они приняли и которые в конечном счете так сильно на них повлияли? И, когда такие моменты случаются, никто этого не понимает. Ты не можешь их распознать, ведь это просто жизнь. И контролировать её мы не в состоянии.

Сведя брови, Драко следил за приближением Грейнджер, сначала не имея понятия, о чём она говорит, а потом недоумевая, почему она опять вспомнила о фильме. Гермиона смотрела на него не мигая, на лице её застыла решительность, но руки по бокам по-прежнему двигались, выдавая нервозность.

— Мне кажется, первым таким эпизодом был ее уход в первый раз. И вероятно, это не должно было оказаться чем-то сильно значимым, но так уж вышло. И количество изменённых событий стало огромным. Существуют по-настоящему серьёзные моменты и по-настоящему мелкие, они значат много или мало, но это от нас не зависит. Мы можем лишь упустить их или принять, а там будь что будет. И никто не знает, что лучше: потерять шанс, воспользоваться возможностью, или же в обоих случаях придётся сожалеть о принятом решении. Мы лишь знаем, что это жизнь и что… И что нельзя упустить всё. Иногда ты должен совершать какие-то, пусть и неправильные, поступки, чтобы удостовериться. Потому что они могут обернуться ничем, могут — чем-то очень важным, а могут оказаться мелкими, кажущимися ничтожными событиями, которые в конечном итоге обретут огромную ценность. Понимаешь?

Стараясь переварить всё то, что Гермиона тут сейчас наплела, Драко смотрел на неё до тех пор, пока она не подошла и не застыла перед ним. Она становилась все нетерпеливее, её глаза лучились мольбой, будто бы всё зависело от его ответа. Но Драко мало что понимал: он с трудом мог осознать происходящее, не говоря уж о её словах. Так что он медленно качнул головой, лицо Гермионы под его взглядом смягчилось, и она кивнула в ответ.

Грейнджер вздохнула и задержала дыхание, её ладони невесомо лежали на его предплечьях — она касалась его, чтобы, поднявшись на цыпочки, сохранить равновесие. Драко понял, что Гермиона собирается сделать, за секунду до того, как это случилось, но потратил время, отчаянно не веря в происходящее. Его дыхание перехватило в груди, широко распахнутыми от удивления глазами он пялился на её прикрытые веки; её губы на его губах были горячими и влажными. Она легко коснулась его рта, а затем прижалась крепче, осторожно потянув за верхнюю губу. Кажется, его сердце остановилось. Но едва Гермиона снова усилила натиск, оно сильно стукнуло за грудиной и пустилось в галоп. Малфой полностью осознал тот факт, что его целует Гермиона Грейнджер лишь к тому моменту, как, не найдя в нём отклика, она прервалась, отстранилась, замерла перед его лицом и опустилась.

Иногда Драко чувствовал себя старым, иногда — совсем юным. Он многое знал о том, о чём вообще никто не должен знать, и не имел особого понятия о вещах, известных людям его возраста. Это ощущение зависело от ситуации и менялась за несколько коротких часов, ведь пережив столько, он являлся всего лишь ребенком, пусть всегда и делал вид, что он гораздо старше своих девятнадцати-двадцати лет. Драко ещё совсем не познал этот мир, поэтому частенько чувствовал себя потерянным, при этом притворяясь, будто прекрасно знает, что именно он делает. Иногда, вот как сейчас, он был ошеломлён настолько, что даже не мог сообразить, что хотя бы начать делать. Конечно же, он целовал девушек раньше, а они целовали его. Вообще-то, их было много. Но когда дело касалось этой девушки, ничто не имело значения. Все тяжко приобретённые знания о том, как целовать партнершу и как реагировать, внезапно испарились из его головы. Он бестолково стоял и пялился на Грейнджер — её глаза всё ещё были закрыты, словно ей не хотелось видеть его лицо, — и его губы покалывало.

У него не имелось достаточного опыта в отношениях между двумя людьми, в женщинах и сексе, чтобы представлять, что нужно делать, говорить или чувствовать. Да и сам опыт не играл особой роли, потому что это была Грейнджер, и если бы он перетрахал или переводил на свидания половину Франции, то всё равно бы не знал, как именно вести себя рядом с ней. С ней всегда так. Чего ни коснись, всё напоминало задержку дыхания и одновременно с этим прыжок. Вероятно, ты бы нашёл способ выплыть, а, может, опустился бы на дно. Это была та самая секунда перед тем, как это могло выясниться.

Это напоминало ситуацию, когда ты собрался поплавать в ледяной воде, и все твои друзья убеждают не пробовать воду ногой. А просто прыгать. Они с Грейнджер были тем бешеным моментом, когда ты со спёртым в лёгких дыханием зависаешь в воздухе, прежде чем удариться о водную гладь, и наблюдаешь за вихрем красок вокруг. И ты не знаешь. Вообще не представляешь, каково это будет, как долго ты продержишься, но знаешь, что всё равно сделаешь это. Такой прыжок — свобода. Ожидание и волнение, от которого сжимаются внутренности, а на лице расползается улыбка. Замерев на мгновение, твоё сердце начинает биться, и это того стоит, невзирая на температуру ожидающей воды. Секунда сумасшедшей свободы.

И Драко прыгнул.

Потянулся вперёд, когда Гермиона начала отодвигаться, и стукнулся с ней лбами. Она могла скривиться, но он этого не видел: его глаза были закрыты, а дыхание замерло в груди. Драко коснулся губами уголка её рта, Гермиона шевельнула головой, и он поцеловал её. Чуть грубовато вначале, потому что слишком сильно нервничал, в нём скопилось чересчур много напряжения. Но затем Малфой выдохнул ей в губы, втянул носом воздух и поцеловал снова. Мягко, неуверенно, медленно, ведь сейчас они были тем самым моментом — застыли здесь, вместе, и настолько, насколько им этого захочется.

Гермиона скомкала рубашку на его плече, и не целуй она его так упрямо, он бы решил, что она хочет его остановить. Его сердце молотом бухало в груди, а в животе лопались тысячи пузырьков. Возможно, Драко слишком крепко сжимал её руку, но она либо не замечала, либо ей было плевать. Он выдохнул через нос, сделал ещё один глубокий вдох, пытаясь напомнить себе о необходимости дышать. Драко подтянул Гермиону за руку поближе и обхватил её нижнюю губу своими губами: та оказалась полнее, чем ему казалось; рот её был мягким. Грейнджер издала негромкий хриплый звук, и его сердце подскочило в горло; прижавшись грудью, Грейнджер дёрнула его за рубашку.

Он выпустил её верхнюю губу, чтобы опять вернуться к нижней, но Гермиона отстранилась. Губы, ладонь, тело. Драко распахнул глаза, его сердце всё ещё отчаянно колотилось, а тело и рот ощущали её тепло.

— Я… Прости, — прошептала Гермиона, качая головой. Два её пальца были прижаты к припухшим губам.

Грейнджер первая достигла водной поверхности и выглядела абсолютно непонимающей, что же ей теперь делать. Её кудри растрепались, щёки мило порозовели, а губы раскраснелись так, как он прежде никогда не видел. Блестящие коричневые глаза встретились с его, пока Гермиона медленно отступала назад, к двери и своему бегству.

Драко облизал губы, ловя её вкус, и не имел ни малейшего представления о том, что же ему сказать. Сделать. Почувствовать. Он просто стоял и смотрел на Гермиону, выглядящую одновременно загнанно и потерянно, когда Грейнджер всё же развернулась и чуть ли не выбежала за порог. Малфой наконец прерывисто выдохнул; ему потребовалось много времени, чтобы сообразить, что его ладонь по-прежнему сжимает дверную ручку. Он медленно повернул её, не сводя глаз с входной двери, словно Гермиона могла вернуться или же дверь сумела бы объяснить ему, что сейчас произошло.

Драко отступил в свою комнату, полный беспорядочных мыслей и эмоций, которые никак не мог уяснить, и ещё часы спустя он чувствовал Гермиону подле себя.

Передняя дверь, сегодняшний день

Драко позировал с небольшой группой около получаса, пока фотографы не добились желаемого. Его щеки болели от долгой улыбки, и ещё пять минут после того, как он сошёл со сцены, перед глазами плясало красное пятно.

Вечер заканчивался парочкой финальных речей и огромным количеством шампанского. Но Драко стоял перед дверью и ждал, пока швейцар не сообщит ему о прибытии его лимузина. Он хотел было выйти через заднюю дверь и незаметно проскользнуть мимо всех, но понимал, что его исчезновение может вызвать подозрения.

Иногда он подумывал о том, чтобы вернуться во Францию. Там было непросто, но всё же гораздо легче, чем здесь. Там он создал себе новую жизнь, столь же неприглядную и незамысловатую, сколь и в самом начале, но она была чертовски проще, чем попытки вернуться в старую. Во Франции он чувствовал себя аутсайдером, но винил в этом незнание языка и своё специфическое прошлое. Сейчас, вернувшись в Англию и домой, он ощущал себя точно так же. Будто бы кости стали велики для его тела. В грязной халупе Драко было комфортнее, чем на приёме, которых в его жизни прошло больше, чем он мог сосчитать. Возможно, всё дело было в оценке и критике — с тем, с чем ему приходилось иметь дело всю свою жизнь, но когда ты самый чистый парень из тех, кто не продает себя за деньги, в окружении шлюх и не озабоченных частым душем людей ты не особо привлекаешь чьё-то внимание. Ты просто есть. Во Франции Драко просто был, впервые в своей жизни, и ему хватило прежнего осуждения, чтобы принять его отсутствие за передышку. А теперь он вернулся, всё изменилось вновь, и к нему относились столь же строго, как когда-то к себе относился он сам. В анонимности, которой здесь, в Англии не было и в помине, таился покой.

Временами Драко возвращался к этой идее, но честно говоря, он уже снова привык к определённому комфорту. К неизменно горячей воде, к мягкой кровати, к тишине, которая не прерывалась различными криками, к отсутствию необходимости рано вставать, чтобы тащиться на работу. Всё было не так уж плохо, потому что он уже привык. Ведь в случае нужды люди подстраиваются под своё окружение. У них не остаётся выбора, и они привыкают и принимают данный уклад, как то, что дóлжно делать и что является их жизнью. Проще воспринимать происходящее как неизменную истину, нежели как то, что ты выбрал сам. Потому что не важно кто ты, где ты в этой жизни, насколько успешно для тебя что-то устроилось — делать выбор всё равно придётся. Ты будешь выбирать и думать о том, насколько перспективнее был второй вариант, как бы всё лучше сложилось, если бы только... Подобное применимо ко всему. Это общая мысль. Борьба человеческая — всегда хотеть большего, всегда желать лучшего.

— Сэр? — человек возле двери привлёк его внимание, и Драко потребовалась секунда, чтобы собраться и перестать пялиться в пространство.

Следуя протянутой руке, он прошёл по направлению к двери, которую ему придержали.

— Спасибо.

Мужчина кивнул, отвлекаясь на зажатую в кулаке газету, и Драко вновь очутился под шквалом фотовспышек. Едва репортеры заметили, кто же вышел, приглушённый шум обернулся криками, и Драко, несмотря на боль в щеках, снова улыбнулся.

— Мистер Малфой! Как вы себя чувствуете, приняв награду?

— Отлично.

— Ходят слухи, что вы планируете открыть приют для детей, пострадавших от войны?

Беспочвенная молва.

— В данный момент таких планов нет.

— А каковы ваши планы?

— Я…

— Правда ли, что вы убили около сорока магглов и магглорожденных за время, проведенное с Тем-К... С Волдемортом? — какая-то женщина перекрикивала любой ответ, который он собирался дать.

— Что? — этот вопрос совершенно выбил его из колеи. — Нет! Конечно же, нет! Я… Я никогда не был подле Волдеморта. Никогда не был Пожирателем Смерти и никогда никого не убивал.

— Мистер Малфой, это правда, что вы сошли с ума, пока были в бегах?

Драко всем телом повернулся к женщине, на чьём бледном и тонком лице даже очерченные карандашом брови приподнялись от высказанного предположения.

— Прошу прощения?

— Сошли с ума, мистер Малфой. Мы слышали…

— Нет. Я не представляю, где вы могли услышать подобное. Но уверяю вас, это совершеннейшая ложь, — Драко растерялся — слишком много вопросов, которых он не ожидал.

Он быстро прошёл к открытой дверце лимузина, по пути натянуто улыбаясь и кивая жаждущим репортерам.

— Вы спонсировали мемориал Альбуса Дамблдора в Хогвартсе. Это правда?

— Неужели? — Драко ухмыльнулся. Они могут расценивать это, как им будет угодно.

— Что вы чувствуете по поводу того, что Люциус Малфой, ваш отец, перевёл добрую часть состояния Малфоев на заграничные счета. И никто не может отследить их владельцев.

Драко сглотнул.

— Полагаю, Министерство должно расследовать это тщательнейшим образом.

— Вы знаете, почему ваш отец мог так поступить? Вы верите, что он всё ещё жив? Вы прячете его местонахождение от Министерства, в…

— Мой отец мёртв, — наверное, слова Драко прозвучали жёстче, чем следовало, потому что мужчина сделал шаг назад и отвёл глаза под пристальным взглядом Малфоя.

Драко постарался стереть усмешку со своего лица, пока никто её не запечатлел, но вероятно, было уже слишком поздно. Он не мог найти в себе сил беспокоиться по этому поводу, но глубоко вздохнул и смягчил свой тон.

— И нет, я понятия не имею, почему он мог так поступить. Зная, кем он был, не сомневаюсь, что Министерство примет соответствующие меры для того, чтобы докопаться до причин.

Драко нырнул в лимузин.

Франция, после Башни: 3 года и 3 месяца

Грейнджер умудрялась отвратительно выбирать время. Ну или отлично. Драко полагал, что оценка зависит от точки зрения. Как бы то ни было, её чувство времени — эту заложенную природой особенность Драко считал, скорее, случайностью — в данный момент стало для него кошмаром. Но пожалуй, уже в следующую секунду — или много позже — её присутствие перестанет выглядеть такой уж катастрофой, ведь оно не позволило плохому обернуться чем-то худшим.

Малфой представил, каким идиотом он смотрится в её глазах. Возможно, даже чокнутым, и, оглядываясь назад, Драко признавал: так оно и было. Возвращаясь к произошедшему, он не мог ей объяснить, что же сподвигло его опустить открытую ладонь на горячую конфорку, потому что и сам толком этого не понимал. Но он знал, что если бы всё вышло наоборот и это бы он бесцеремонно пришёл к ней, у него бы не было никаких сомнений в том, что она капитально поехала крышей. То есть, совершенно свихнулась, подумал бы он при взгляде на Гермиону. И может, он и в самом деле двинулся рассудком. Не полностью, а лишь в тот самый момент, в ту ночь. В мозгу что-то щёлкнуло, и это показалось ему хорошей идеей, чтобы разобраться с сомнениями.

Вообще-то Грейнджер не сразу поняла, чем именно он занимается. Драко и сам собирался всё прекратить, потому что было горячо и больно, а он не настолько обезумел, чтобы мучить себя дольше необходимого. Лишь ещё одну секунду, только бы удостовериться, что внутри ничего не дрогнуло — потом он бы отдёрнул ладонь.

— Что ты готовишь? — именно так прервала его Гермиона, задав свой вопрос откуда-то из-за спины.

Она бы никогда не догадалась. Ни за что бы не сообразила, что в этот самый момент он поджаривал свою кожу на раскаленном металле, и её вопрос прозвучал мрачной шуткой. Она подала голос как раз тогда, когда боль полностью проникла в плоть, и период, когда тело пыталось опознать ощущения как невероятный жар или холод, уже миновал. В тот самый момент боль охватила всю конечность, посылая предупреждающие разряды в мозг, чтобы его владелец осознал собственный идиотизм.

Его рука взметнулась к груди, будто в поисках защиты, — можно подумать, это не Драко твёрдо решил проделать с собой такое. Он пошёл против себя самого — ну разве не абсурд?

Малфой чуть прижал пальцы к ладони, но боль ослепляла, и кисть застыла изуродованной клешнёй. Грейнджер о чём-то его спрашивала, сначала неуверенно и обеспокоенно, а потом яростно, но он не разбирал слов. Мог только дышать и шипеть сквозь зубы, затем шагнул к раковине, быстро, как сумел, включил холодную воду и сунул сводящую с ума ладонь под струю. Пару секунд холод обволакивал место ожога, и Драко осознал, что с его горлом творится что-то неладное. Слышались судорожные звуки глотания, и едва Малфой вынырнул из того состояния, в которое погружается сознание в случае сильной боли, перед его глазами всё расплылось.

Чёрт, он быстро моргнул. Чёрт, чёрт, нет. Он потянулся, чтобы протереть глаза — его ладонь лишь чуть-чуть дрожала возле лица.

Гермиона прикоснулась к нему, а он не хотел, чтобы до него хоть кто-то дотрагивался. Он хотел, чтобы она ушла, с этими её внимательными глазами и отчаянными словами, которых он не слышал. И не подходила слишком близко, чтобы понять. Но куда там: её ладонь уже прижалась к его лопатке, а дурацкие кудрявые волосы упали ему на руку, когда Грейнджер наклонилась. Драко отступил в сторону, вынуждая Гермиону обойти его, и убрал ладонь подальше от её глаз, но было уже слишком поздно. Она втянула воздух в лёгкие так, будто чересчур долго без него обходилась, и пальцы на его плече вцепилась в рубашку.

— Малфой… — вздохнув, прошептала она.

— Заткнись. Закрой рот и уходи, — голос Драко звучал не совсем нормально — он это знал, но ему было плевать.

— Ты что наделал!

— Я сказал, уходи! Проваливай!

— Боже! — она схватила его ладонь и перевернула — её руки тоже тряслись.

Драко вырвался, вскинул здоровую руку и оттолкнул Гермиону ударом в грудь.

— Если ты не…

— Малфой, не толкай меня. О чем ты только думал? Зачем ты вообще сотворил такое? — к концу она перешла почти что на визг, и Драко вздрогнул.

— То, что я с собой делаю, тебя не касается. И я сказал тебе уходить.

Она пялилась на него так, словно он нуждался в помощи. Будто она хотела спеленать его и потащить в сумасшедший дом, и он искренне надеялся, что она не предпримет таких попыток. Потому что за его спиной стояла большая кастрюля, и если он достаточно сильно швырнет её в голову Грейнджер, то та вырубится, и ему придётся провести остаток своей жизни где-нибудь в другом месте. Он не хотел этого, но выживают лишь самые приспособленные. Выживают только самые, мать его, приспособленные, и это Драко выучил очень давно.

Она исчезла из его поля зрения, и он развернулся, чтобы следить за ней глазами, как за соперником по схватке. Она же, не колеблясь, повернулась к нему спиной и начала копаться в кладовке.

Едва к нему вернулась способность мыслить, как нахлынуло сожаление. Мгновенное и ужасающее, оно ударило сильной волной и заполнило целиком. Драко никогда осознанно не относился к себе так вопиюще плохо. И честно говоря, даже не мог понять, что такое на него нашло. Его рука онемела, но болела по-прежнему, и он чувствовал себя таким идиотом.

Гермиона вынырнула с аптечкой, которую он не видел с того памятного вторжения во время дождя — казалось, это произошло вечность назад. Она поставила её на столешницу, посмотрела прямо на Драко, и он впервые почувствовал, что не может прочитать её мысли.

— С тобой что-то не так, Драко Малфой.

— Всё со мной так, — он даже не узнал собственный голос: тот был таким жестоким и резким, что поначалу Гермиона лишь удивлённо хлопала глазами.

Она потянулась, закрыла кран, лишая Драко облегчения, и попыталась поймать его ладонь. Малфой подтянул руку к груди, сверля Гермиону сердитым взглядом.

— Я ещё пять минут назад велел тебе убираться.

— Помню, — огрызнулась она и схватила его ладонь быстрее, чем он от неё ожидал.

Он снова вырвался.

— Ты…

— Малфой, дай мне руку.

— Какое слово…

— Малфой!

— Оставь меня в покое, ты…

Она снова вцепилась в него — её большой палец сильно прижался к вздувшемуся пузырю на ладони — и дёрнула вниз. Малфой подавился собственной слюной. Эта мелкая сучка специально так сделала, и у него возникло огромное желание переломать её пальчики. Гермиона покосилась на него — на её лице ясно читалось чувство вины.

— Прости. Мне лишь было нужно…

Она обеими руками обхватила его запястье, когда он, пытаясь вырваться, поднял руку обратно к груди вопреки всем её стараниям.

— Никогда не думал, что ты из тех, кто добивается желаемого болью.

Она вспыхнула.

— Малфой, я же извинилась. Просто дай мне свою ладонь.

— Нет.

— Я…

— Я сказал «нет» уже тридцать раз, Грейнджер! В чём твоя проблема? Ост….

— Просто дай руку. Позволь мне нанести мазь, перевязать и положить лёд. Вот и всё. Я пытаюсь помочь…

— Да не нужна мне твоя помощь. Я могу справиться сам. Почему тебе всегда надо всем помогать? Я не твой питомец. Не твой очередной проект. Я…

— Нет! Нет, ты идиот, который идёт и специально себя прижигает…

— Это не твоя проблема!

— Ну и что!

Грейнджер выглядела совершенно измотанной и запыхавшейся, будто невозможность кого-нибудь спасти — худшее, что могло с ней случиться. Драко не понял почему, но столь явный расстроенный вид, с которым она перед ним застыла, отчего-то заставил его пойти на попятный. Он позволил ей опустить свою руку и не произнёс ни слова, пока она стояла и пялилась на неё около минуты.

Её пальцы дрожали на месте биения его пульса, и Драко сообразил, что Грейнджер прикоснулась к нему впервые за месяц. Встретившись после поцелуя в коридоре, они ощущали скованность и не затрагивали ту тему. Ограничились делами, затем Гермиона ушла, и с тех пор они ни разу не упоминали произошедшее. Даже тогда, когда присутствовавшее ранее ощущение странного комфорта вернулось вновь. Пару встреч спустя Грейнджер, потянувшись, дотронулась до его локтя, чтобы привлечь внимание, и поразилась тому, как резко Драко отпрянул — это ясно читалось на её лице. Но она дала ему время обдумать и испугаться как того, что между ними творилось — чем бы это ни было, — так и ситуации в целом, и он дал задний ход. Закрылся в себе, чтобы сбежать от происходящего, потому что всё это ему не было нужно. Ему было совсем без надобности то, что собьёт его с толку или перевернёт жизнь. А поцелуи с Гермионой Грейнджер как раз подходили под эту категорию.

Она была сама мягкость: прикосновения, выражение лица. Гермиона выдавила прозрачный гель из тубы и втёрла его в кожу, охлаждая ожог. Малфой наблюдал за тем, как её пальцы проходятся по линиям на ладони. А когда Грейнджер закончила, поднял глаза.

— Это не было попыткой суицида или чем-то подобным. Я это сделал не для того, чтобы всего лишь причинить себе боль, если ты думаешь именно об этом.

Она хмыкнула и положила небольшие квадратики бинта ему на ладонь и на подушечки под пальцами. Доставая из коробки бежевый рулон и разматывая его, она выглядела не особенно уверенной в своих действиях.

— Я этого не делал.

Она встретилась с ним взглядом.

— Тогда почему ты это сделал, Малфой? Что…

Она покачала головой, начиная обматывать ладонь эластичным материалом. Драко пару секунд всматривался в её движения, потом сглотнул, понимая, как смешны его поступки и нелепы слова.

— Знаешь, моя магия не работала с тех самых пор, как я сломал палочку. Раньше, будучи злым или расстроенным, я мог двигать предметы. Делал то, чего не собирался — просто так получалось, ведь магию нельзя контролировать — и мои эмоции в те моменты тоже были неуправляемы. Я столько раз приходил в бешенство с момента отъезда и… ничего. Вообще ничего. Даже лист бумаги не дрогнул.

— Малфой, ты же не думаешь, что твоя магия тебя покинула? Это…

— Невозможно. Знаю. Но я проверил себя, понимаешь? В момент опасности твоё тело инстинктивно действует, чтобы постараться тебя защитить. Я прочитал об этом в семейной библиотеке, когда был младше. Твоё тело реагирует на внешнюю боль, например, вызванную огнем, и в момент опасности вокруг этого места появляется защитный барьер. Это длится недолго, это же реакция, а не контролируемая магия, но такое случается…

— Верно. И длится обычно от трёх до тридцати секунд.

По её гримасе Драко понял, что она уяснила всю ситуацию, так что он не стал утруждаться продолжением. Ей не надо было знать нюансы. Замечать очевидное отсутствие здравомыслия в решении проверить, на месте ли магия, чтобы снова уловить её пульсацию в венах. Или осознать наполнившее и подтолкнувшее его отчаяние.

В прошлом невероятное было возможным, и того, кто знал и чувствовал магию всю свою жизнь, её отсутствие опустошало. Драко испытывал неуверенность, мучаясь вопросом, почему он не мог её ощущать. Он находился в маггловском мире, но оставался волшебником, сломал свою палочку, но та была лишь способом контролировать и направлять магию. Он по-прежнему был до краев полон чистой магией, но не мог в этом убедиться. Так что да, он отчаянно жаждал удостовериться, и возбуждение от надежды снова почувствовать это внутри заставило его действовать без раздумий о том, что затея может не сработать.

— Малфой, — медленно проговорила Гермиона, и у него появилось ощущение, что он не захочет услышать то, что она скажет. — Ты знал, что за последние пять веков подобных случаев задокументировано не было?

Она посмотрела на него, и он не смог справиться с жаром на кончиках ушей и на скулах. Этого он не знал. Думал, что это факт — так просто происходит. Как дыхание или нечто подобное.

Драко обдумывал, как бы сменить тему разговора, и чем быстрее, тем лучше. Он не знал, что хуже: её понимание, что он пребывал в неведении, или её подозрения, что он сознательно решился на такой поступок.

Малфой высвободился, заметив, что Грейнджер закончила бинтовать кисть. Ладони Гермионы на несколько секунд замерли в воздухе, будто он и не убирал руки.

— У нас нет пузыря со льдом.

Он не особо знал, что это такое, но представить себе мог.

Грейнджер поколебалась, но поддержала смену темы. Ей же лучше: он больше не собирался это обсуждать, даже если она и не наговорилась.

— У вас есть лёд?

— На улице. Слева.

— Хорошо, — Гермиона кивнула, но то, как она продолжала смотреть на его кисть, заставило Драко почувствовать себя несколько неуютно.

Она схватила со штанги кухонное полотенце и направилась к выходу. У Драко едва хватило времени на то, чтобы взглянуть на свои ботинки и вздохнуть, когда он услышал, что она возвращается.

— Слева? Когда я выхожу или когда стою лицом к дому? Твой…

— Грейнджер, заткнись.

Он расслышал несколько оскорблений в свой адрес и мог бы разозлиться в достаточной мере, чтобы ответить, но не нашёл в себе для этого сил. Его рука сейчас пульсировала, и он чувствовал себя полностью опустошённым. Он хотел повернуть время вспять или хотя бы найти что-то, что бы облегчило боль. А потом просто заснуть до тех пор, пока не станет лучше.

Он расстегнул короб со льдом, откинул крышку к стенке дома и отодвинулся в сторону, чтобы Грейнджер могла взять, что ей надо.

— Малфой, ты всегда будешь волшебником, — пробормотала она из глубин ящика, и он уставился на её макушку.

— Грейнджер, я не один из твоих дружков, тебе не надо объяснять очевидное.

Она хмыкнула, выпрямляясь с горкой льда на полотенце, и сдула с лица выбившиеся пряди.

— Приходится, если твоя рука хоть о чём-нибудь да говорит….

— Эй, пошла-ка ты. Как тебе такое, Грейнджер? Пошла на хрен. Это моё дело. Моя жизнь, и то, что я делаю, тебя совсем не касается. Не говори, не смотри и не веди себя так, будто хоть что-то обо мне знаешь. Потому что ни черта ты не разбираешься в моей жизни, и тебе было бы проще присоединиться к Тёмному Лорду, чем хоть что-то в ней понять.

Она сердито посмотрела на него, её ноздри задрожали, а губы сжались в тонкую белую полоску.

— Малфой, ты не единственный, кому приходится тяжело. И всё, что я сделала, это постаралась тебе помочь. Может быть, я и не представляю, каково тебе приходится, но знаешь что? Я не настолько сошла с ума, чтобы поджаривать на плите свою руку, и кто бы там кем ни был по жизни, все отдают себе отчет в том, что это ненормальный поступок. Так что, возможно, я не знаю тебя, но зато я знаю вот это! Ты…

— Рад за тебя, Грейнджер. Рад, но мне плевать, что ты там думаешь или что знаешь. Мне на хрен не сдалось то, что ты тут вертишься, пытаясь осудить меня или мои поступки. Я…

— Отлично, — рявкнула она. — Отлично, и пошёл ты тоже на фиг, Малфой. Помогай себе сам, хотя ты и продемонстрировал неспособность это сделать.

Она бросила полотенце — лёд с хрустом упал на землю, — развернулась и сердито понеслась прочь. Драко провожал её взглядом до тех пор, пока она не скрылась за углом дома, но ещё долго после её ухода усмешка блуждала на его лице.

Он снова и снова бормотал себе под нос о том, как она надоедлива и бесполезна, о том, что у неё проблемы с гневом, чрезмерным любопытством, да и вообще она та ещё заноза. Даже если она была не такой уж и стервой — Драко приходилось иметь дело с куда менее приятными женщинами, — суть крылась не в этом. Он был зол. Зол потому, что она вечно старалась поступать лучше него, постоянно пыталась помочь и думала, будто бы во всем разобралась. Потому, что понимала, что происходило, всегда была права и полагала, будто бы мир должен быть именно таким, каким он ей видится. Он злился, что она объявилась именно теперь, всё разузнала и получила против него новый козырь. Он злился на неё за то, что она — это она. За то, что была Гермионой, мать её, Грейнджер.

Он опустился на колени, побросал лёд на тряпку, завернул его и прижал к больной ладони. Почувствовав прохладу, он прикрыл глаза — полного облегчения это не принесло, но помогло.

Драко сел на траву и пополз спиной вперёд, пока не упёрся в ящик и не откинулся на него. Выпустив самодельный пакет со льдом, он устроил его между грудью и кистью. Оперся локтём на колено, склонил лоб на здоровую ладонь и громко вздохнул.

В голове царил бардак. И он хотел домой. Хотел, чтобы мама вылечила его ожог. Ведь ей всегда удавались лечебные заклинания, и она отлично о нём заботилась. А затем он бы отправился спать в свою кровать. Спрятался бы там от целого мира, а наутро позавтракал бы с родителями и потом, возможно, устроил бы с мальчишками спонтанный матч по квиддичу.

Под чужими ногами хрустнули камни, затем шаги стали тише — Гермиона ступила на траву. Он знал, что это она, нутром почувствовал. Он и не думал, что Грейнджер вернётся, но в том, что это она, был уверен.

Он продолжал пялиться в землю прямо перед собой — в поле его зрения появились её белые кроссовки. Она просто молча стояла и смотрела на него, а потом села рядом. Не настолько близко, чтобы прижаться к Драко, но достаточно для того, чтобы его рука коснулась её плеча, когда он, оторвав голову от ладони, сдвинулся на дюйм в сторону. Малфой прижался затылком к коробу, сразу почувствовав, как по коже расползается холод, и медленно повернул голову к Гермионе.

Она смотрела на свои руки, барабаня пальцами по коленям, и покраснела, когда, вскинувшись, заметила его взгляд.

— Я не считаю тебя сумасшедшим. Я просто... Малфой, ты настоящий засранец. И я сейчас не об этой истории с рукой, я имею в виду, ты такой и есть. Всегда.

Он усмехнулся и наклонил голову вперёд.

— Я не знаю слово, которое бы описывало тебя, Грейнджер, но когда я его подберу, знай, хорошим оно не будет.

— Что ж, — прошептала она, прочистив горло, — мы квиты.

Драко прикусил губу и пожал плечом.

— Думаю, да.

И, придя к согласию — хотя бы на один день — они замолчали, и сидели бок о бок и смотрели на пятна травы и заляпанный сайдинг на стене соседнего дома.

Подъездная дорожка, сегодняшний день

Водитель ждал и держал дверцу открытой — добравшись до неё, Драко обернулся. Взмахнув неповреждённой рукой, он наклонился и скользнул в салон, радуясь его относительной тишине и безопасности. В распоряжении Драко имелось около трёх секунд, чтобы ими насладиться, прежде чем дверца снова распахнулась, пропуская двух неизвестных Драко парней, едва знакомую темноволосую девушку и виденного ранее Финнигана. Как только дверца за ними закрылась, все они уселись напротив, и незнакомый парень занялся бутылкой шампанского. Они о чём-то болтали; Малфой либо совсем не обращал внимания на их разговор, либо улавливал из него какие-то неинтересные обрывки. Лимузин отъехал от поребрика, оставив позади репортёров и здание.

— Малфой, я думал, они сожрут тебя живьем.

Если ему и даровали прощение, то выражалось это в том, что рыжеволосый человек напротив не был тем утомительным придурком, с которым приходилось иметь дело в Хогвартсе — или кем-то из той семейки вдобавок. Когда этот пассажир залезал в лимузин головой вперёд, на одно короткое, замершее в груди мгновение Драко решил, что это он и есть. Стоило Малфою разглядеть волосы, как его охватило желание сделать столько всего, что в итоге он просто замер, так ничего и не предприняв. Он даже не был уверен в том, что дышит, пока полностью не рассмотрел сравнительно низкого и мелкого парня.

— Неужели, — пробормотал Драко.

Последнее, чего бы ему хотелось, это заводить с Финниганом беседу. Всё, чего жаждал Драко — это поездка, проведённая в молчании. Но такое словно противоречило натуре бывшего сокурсника. Судя по опыту Драко, рыжеволосые всегда много трепались.

— Увидев тебя впервые, я на секунду решил, будто ты Люциус.

Драко снова взглянул на говорящего, оторвавшись от созерцания испещрённого каплями стекла и оживлённых городских улиц. Вернувшись в свою жизнь и в салон лимузина, из которого пытался мысленно сбежать. Потому что увидеть сидящего перед тобой Люциуса Малфоя гораздо хуже, чем столкнуться с Роном Уизли, и Драко решил, что ему нечего ответить.

Похоже, стрижка не сработала. Он так много времени провёл вдали от тех, кому были знакомы их лица, что совсем позабыл, как горазды люди на сравнения. Потерял представление о том, насколько велико его сходство с отцом при первом взгляде. Он же был Драко — именно так он себя определил за годы отсутствия. Он всё позабыл.

Всё без толку. Потому что сколько бы он ни стриг волосы, на сколь бы долго и как часто не исчезал, такие люди всегда найдутся. Почти весь мир будет смотреть на него и видеть сына своего отца.

Франция, после Башни: 3 года и 5 месяцев

Драко саданул по стене, потому что ему было плевать. Он пнул камни, потому что иногда слишком сложно выдерживать тряску этого мира. Потому что должно наличествовать некое развитие. Последовательный процесс изменения жизни, а не одни только пертурбации. Он не должен оглядываться на свое прошлое и видеть там совершенно иной мир. А буквально так дело и обстояло — и это было отвратительно. Драко являлся волшебником, жил среди себе подобных, а потом — бах. Имелся небольшой промежуток времени, когда в заднем кармане у него лежала сломанная палочка, а сам он ошивался на задворках магического мира, но затем он стал магглом. Обыкновенным мешком с костями, который бродит по улицам в заляпанной футболке. Вот так. Щелчок выключателя. И, оглядываясь назад, он едва ли мог рассмотреть хоть что-то, увидеть какие-то изменения или сдвиги во времени, и в его представлении произошедшее стало настоящим катаклизмом.

Он не должен был быть тем ребенком, который всё испортил. И совершенно точно он не должен был быть тем, кто испоганил всё до такой степени. Он был звездой. Подающим надежды учеником. Тем, у кого все чаяния умещались в дорогом, сшитом на заказ кармане.

У каждого бывают такие моменты в жизни. Моменты, когда приходится либо отступить, либо дать отпор. И возможно, в ту ночь Драко в некотором роде сделал и первое, и второе — вот только у других людей всё выходило как-то проще. Они осаживали хулиганов или того трясущегося придурка, что нёс в классе всякую чушь, считая её чем-то правильным. Выступали против начальника, заявившего, будто дети из стран третьего мира, прикованные к швейным машинкам, чтобы изготавливать их продукцию, не имеют особого значения. У всех возникают такие ситуации, когда дело сводится к принципам и представлениям, и нужно сделать то, что кажется правильным или по крайней мере не совершить того, что представляется ошибочным. Но Драко никто не бил в морду и не посылал. Драко достались перемены. Масштабные и ломающие жизнь. Те, после которых нет пути назад. Те, что заставляют тебя просыпаться посреди ночи, обливаясь потом. Те, о которых ты не перестаёшь думать всю свою оставшуюся, изменившуюся, чёртову жизнь.

Именно в тот год он понял, что всё сложилось не так уж и здорово. Это было вовсе не то крутое достижение, которым ты стремишься завоевать папину гордость, — что ж, оно таковым являлось, но потом превратилось в нечто большее. Это не было детской проказой или подобием тех фантазий, которыми они обменивались с мальчишками: грёзы о том, как они наденут маски, запустят в небо Тёмную Метку и будут чувствовать себя главными плохишами Англии. Это было совсем не тем, чем представлялось Малфою.

Это было страшно.

И оказалось самым страшным в его жизни. Вовсе не игрой. В течение долгого времени Драко столько выкладывался ради этого, что поначалу решил: он просто позабыл о прилагающихся трудностях. Он, наверное, все эти годы был слишком взвинчен, и исключительно поэтому его рот, словно желчью, наполнялся тошнотворным привкусом разочарования с самого первого дня. Но происходящее больше не было чем-то клёвым. Перестало быть забавой, тем, что заставит отца похлопать его по спине или поможет уложить в постель девчонку. Всё было всерьёз. Обернулось чем-то действительно значительным и серьёзным, связанным со смертью.

Драко не думал, что всё закончится слишком плохо, ведь ему было всего шестнадцать. Тем летом ему только исполнилось шестнадцать лет, и прежде ему случалось убивать рыбок в пруду в Малфой-мэноре. Он смеялся вместе с мальчишками, пока Пэнси и остальные девчонки верещали и возмущались, а красные длинные рыбьи внутренности разлеталась по сторонам. Но они хохотали, а потом сидели на берегу и смотрели, как чешуя переливается на поверхности воды. И шестнадцатилетний Драко решил, что если в девять лет он мог взрывать рыбу, то семь лет спустя сможет кого-нибудь убить. Смерть — это просто. Чёткая цветная линия — вот и всё, его родители, да и он тоже, будут в безопасности. Это должно было быть так легко.

Малфой не мог поверить в то, насколько сильно он ошибался. Не мог до тех пор, пока смерть не подкралась ближе, он сам не начал лучше соображать, а в груди не поселился страх, который ощущался твёрдым сгустком, тяжёлым, словно сердце, стучащее и качающее кровь. И он понял. Там на вершине башни, всё стало столь же ясным, как вода в домашнем пруду. И вся его жизнь… Вся его жизнь с грохотом взлетела в воздух. Он стоял там, каждое воображаемое, обрушившееся слово прожигало мозг, а мир разлетался на части.

Потому что ему никогда не встречались грязнокровки, которые вели бы себя, как животные, о чём твердили отец и отцовские друзья. Когда магглорождённые проходили мимо или когда Драко сам до них дотрагивался, он ощущал тепло. Эти люди были тёплыми и мягкими, как и сам Малфой. Как Дамблдор.

И до Драко дошло, то он так ни в чём и не разобрался. Никогда не давал себе труда задуматься или хотя бы постараться понять, кем же являлись Пожиратели Смерти. Пожиратели — это его отец и почтенные дядюшки, все те мужчины, в окружении которых Драко вырос. Пожиратели — это то, кем ему и его друзьям суждено было стать с самого детства. Он никогда в этом не сомневался. Никогда не задавался простыми вопросами, пока не сообразил, что это совсем не то, чего ему хочется. Пока не зарыдал в ванной комнате, будто какой-то слабак. Ведь Драко было плевать: пусть грязнокровки займут все хорошие рабочие места, целый мир или что там ещё. Чихал он на это, если только с его родителями всё будет хорошо, а ему самому не придётся выполнять задание. Не придётся ради этого убивать человека. Грязнокровки не сделали ему ничего плохого. Временами Дамблдор вёл себя как настоящий придурок, но и он не совершил чего-то особенного. И Драко понял: это Волдеморт причинил ему зло. Подставил самого Драко и его родителей под удар. Это был он.

Проблема в выживании самых приспособленных заключается в том, что, выжив, ты вынужден существовать с тем, что натворил. А Драко сомневался, что он на такое способен. Он не мог переварить мысль об убийстве пожилого человека, ещё даже не совершив преступления. Но всё свелось к одному: либо Дамблдор, либо его родители, и выбор должен был быть простым. Драко следовало стать героем, бойцом или храбрым парнем, защищающим то, что ему принадлежит. Но он таким не был. И близко ничего подобного. Драко даже не смог унять дрожь в руке.

Малфой снова пнул стену и покачнулся. Малая часть мозга пыталась убедить его прекратить, ведь то, что сейчас он ничего не чувствовал, вовсе не гарантировало того же и завтра. Но Драко всегда был немного мазохистом.

Он выдохнул, будто перетрудился, и прислонился лбом к холодному камню. Будь у него палочка, он бы постучал по преграде, как по стене в Косом переулке, и оказался бы в волшебном квартале Франции. Вот и всё. Ситуация безнадёжна — около трёх дюймов прочной кладки удерживали его от целого мира. Его мира. Принадлежащего ему по праву рождения, как всегда утверждал отец. Три дюйма, три года и множество неверных решений. Он практически чувствовал потрескивание магии по ту сторону. Ощущал её на языке, словно что-то мощное, сладкое и знакомое.

Драко захотелось взвыть.

Он поднял руку и прижал ладонь к стене. Будто кладка могла почувствовать магию в его крови и разъехаться. Он воспроизводил пальцами движения заклинаний и проклятий, задаваясь вопросом: как они отзовутся там, по другую сторону? Как быстро кто-нибудь сумеет опознать его лицо?

Закрыв глаза, он почти смог это представить. Почти увидел мальчика за стеной, на несколько дюймов ниже и чуть худее себя. Более долговязого, тонкого и костлявого. Более глупого, заносчивого и чопорного. Драко рассмеялся, вообразив тот взгляд, которым он одарил бы самого себя, случись ему заглянуть за преграду. Малфой хохотал хрипло и резко, хватался за камни, словно мог поймать наивность и простодушие. Твёрдую веру ребенка в мир и своё окружение.

Такое различие истощило его. Контраст между собой настоящим и прошлым, его жизнями, мирами. Драко стало казаться, что он сам себя подвёл. Эта мысль впервые пришла ему в голову. Обычно он обвинял отца, или, может быть, Снейпа, даже о матери он пару раз размышлял в подобном ключе. Но никогда он не думал так о собственной персоне. Пока не осознал, как был бы разочарован тот Драко, что на три года младше. Как бы расстроился тот девятилетний пацан на берегу пруда. Как был бы опустошён одиннадцатилетний он, лежащий в кровати в Хогвартсе и делящийся своими будущими планами с соседями. И какая-то часть нынешнего Драко презирала того парнишку, которым он тогда был. Чувствовала стыд за то, что тот говорил и делал. Какая же между ними двумя была разница.

Тогда у него имелись большие мечты. Большие наивные мечты. Ему было тринадцать, и у него были имя, влияние, деньги и власть. Тому ребенку сулили великие сражения и великие деяния. Проклятые учебники по истории.

Теперь… Теперь… У него по-прежнему остались мечты. Все они проигрывались в его мозгу, словно сказки, которые он раньше ставил на заднем дворе — заставить Пэнси изображать прекрасную даму тогда было сложнейшим делом в его жизни. Глупые детские мечты, о которых он позволял себе думать, пока мыл посуду или лежал в кровати, прислушиваясь к тому, как колотится в стену спинка кровати в соседней комнате. То, в чём он бы не признался и о чём бы никому никогда не рассказал. Но эти мечты были чем-то далёким. Тем, о чём думаешь, чтобы отвлечься. Они не были реальны. Никто не станет такое выслушивать и по-настоящему верить, будто подобное возможно. Даже ты сам.

Драко вздохнул и развернулся, на секунду прислонившись спиной к стене, чтобы сохранить равновесие. И готов был поклясться, что почувствовал покалывание — вибрацию от плеч до кончиков пальцев. Магия. Магия в самой мысли о ней.

Но приходит такой момент, когда человек должен сдасться. Остановиться и просто отойти в сторону, признавая поражение, чтобы не выставить себя ещё большим идиотом. Драко пришло в голову, что он уже готов попытаться это сделать, вот только одна часть него навсегда останется там. За стеной. А другая — здесь, внутри, жаждущая преодолеть этот барьер.

В углу, где улочка встречалась с боковым проулком, крутился небольшой бумажный вихрь. Драко не знал почему, но предполагал, что это как-то связано с потоком воздуха, порывами ветра и чем-то ещё. Ветер залетал в улицу, ударялся об стену, отскакивал и заставлял мусор безостановочно вращаться. Этакий круг, цикл. В нём мелькали какие-то газетные чёрно-белые листы, несколько цветных страниц и полиэтиленовый пакет.

Драко начал, шатаясь, продвигаться к выходу, при этом не отводя руки от стены, будто не мог найти в себе сил разорвать контакт. И тут за носок его поднятой ноги зацепился пакет. Опершись на стену, Драко посмотрел вниз, чтобы сбросить мусор, и тут его взгляд выхватил картинку на одном из танцующих листов. Изумлённый, пьяный и неуверенный, Драко не с первой попытки смог подцепить страницу. Опять прилепившись к стене, с пакетом на ботинке, Малфой проковылял к фонарю возле какого-то магазинчика.

И вот тогда он почувствовал, словно его ударили под дых. Он читал снова и снова, по крайней мере те слова, которые понимал или думал, что понимает. Когда мозг находится в состоянии паники или случается нечто катастрофическое, тело проявляет потрясающую способность мгновенно трезветь. Драко всё ещё чувствовал головокружение и опьянение, но он вдруг сконцентрировался на статье настолько чётко, насколько, наверное, вообще мог. На лице своего отца. На восторженном объявление о его смерти.

— О, Мерлин. О… отец, — прошептал Драко, покачал головой и стиснул бумагу так, словно это могло помочь, а чтение — хоть что-то изменить. — Ах, папа.

Драко рухнул, не успев даже осознать, что сейчас упадёт, но ему было плевать. Он уселся возле стены прямо посреди бумажного урагана и почувствовал, как его жизнь снова начинает меняться.

Лимузин, сегодняшний день

Драко пришлось выдержать три остановки, прежде чем они хотя бы двинулись в сторону его отеля. Ирландец-пьянчужка и темноволосая девушка вышли у паба, а двое других незнакомцев жили в разных отелях. Малфою показалось, будто он просидел в лимузине несколько часов, прежде чем узнал угловой магазин на улице и понял, что до его отеля осталась всего несколько кварталов.

Его отец имел обыкновение устраивать семейные выезды на министерские мероприятия, чтобы, по мнению Драко, укрепить образ достопочтенного человека или нечто подобное. Кое-какие друзья отца поступали так же, и после окончания банкета или бала, когда взрослые уединялись для вечернего разговора, Драко с друзьями выскальзывали из своих номеров.

Он знал, как попасть в любое желанное место в округе. От клубов до круглосуточных ресторанов и даже небольшого квиддичного поля в местном парке. Он никогда не запоминал путь по уличным знакам — ориентировался по окрестностям. Именно поэтому если бы водитель должен был высадить Драко прямо здесь, он бы не сумел найти дорогу в отель. Слишком уж много изменений произошло за годы его отсутствия. Изменилось всё.

Однако, несмотря ни на что, это была Англия, и находиться здесь было приятно. Это было похоже на возвращение домой.

Франция, после Башни: 3 года, 5 месяцев

— Ты что здесь делаешь?

Грейнджер удивлённо на него посмотрела, будто встреча с ним там, где он живет, была случайностью. Гермиона сидела за столом со стаканом воды, а одна из обитательниц дома, поставив ногу на стул рядом, поправляла колготки. Эта девица была одной из тех проституток, что были какое-то время популярными, и разговаривала пусть на ломаном, но всё же английском.

— Мне было скучно, — Гермиона пожала плечами и послала Малфою скованную улыбку — в этот момент он выглядел так, словно готов был вцепиться ей в горло.

— Грейнджер, мы встречаемся, чтобы восполнить у тебя пробелы в информации, а не для того, чтобы развеять твою скуку. Я понятия не имею, когда ты перестала улавливать эту разницу, но предлагаю тебе обратить на неё внимание. Найди себе грёбаное хобби.

Её улыбка угасла.

— Что случилось?

Он скривился от неприязни, но перевёл взгляд на стоявшую рядом женщину.

— У тебя нет никаких дел?

— Нет, — та покачала головой, обмахиваясь.

— Так найди.

Резкость его голоса заставила девицу опустить ногу и скользящей походкой ретироваться из комнаты, давая понять своей неспешностью, что уходит она вовсе не из страха, пусть это и было ложью. Когда они остались одни, Драко вытащил из кармана аккуратно сложенную газету, нагретую его телом. Рваным движением он швырнул её Гермионе в лицо, хотя та даже не успела вскинуть руку, чтобы отбить листки. Наморщив нос, она сердито покосилась на Малфоя, подняла газету и быстро её развернула.

Драко никогда раньше не видел, чтобы кто-то становился «белым как простыня». Но Грейнджер это удалось. Краска схлынула с её щёк, и выглядела она так, будто её вот-вот стошнит. Драко было плевать. Он почти что жаждал этого. Хотел, чтобы она испытала стыд и физический дискомфорт, когда её вырвет на свои же на ботинки.

— Грейнджер, обрати внимание на дату. Месяц назад. Один месяц назад. В прошлом месяце ты приходила трижды. Ты вообще собиралась рассказать мне о том, что мой отец мёртв? — его глухой голос опасно вибрировал от сдерживаемого гнева, и Гермиона вздрогнула.

Ему казалось, в его груди находится шар, готовый вот-вот лопнуть. Взорваться так же, как взорвался отец.

— Ты выглядел… Ты выглядел лучше. Будто ты можешь быть счастлив, наверное, и я, я не…

— Мне не нужны твои извинения. Они ни черта не стоят. Ты облажалась. Это мой отец! Мой отец! Я и знаю почему. Ты боялась потерять свой грёбаный источник. Боялась, что едва я узнаю, что моего отца убили ваши люди, то откажусь сотрудничать и…

— Нет! Нет, дело вовсе не в этом!

— Нет? Так ты не удосужилась сообщить мне, что он мёртв, потому что я… я был почти что счастлив? И в чём заключался твой план? Подождать, пока я расстроюсь, и вывалить это на меня?

— Мне было нелегко! Мне ещё ни разу не приходилось сообщать такую новость. Я волновалась и боялась! Я должна была и понимаю это, но не знала как, и когда, и… и… вообще. Всего несколько месяцев назад была эта история с рукой, я испугалась. Я не хотела, чтобы ты… сделал что-то… и… я пыталась! Смотрела на тебя, открывала рот, слова вертелись на языке, но… я не могла этого сделать. Прости меня. Мне правда жаль.

Он был слишком зол, чтобы оставаться на одном месте, и начал мерить шагами пространство ещё на середине её речи. Он был слишком рассержен на неё. Чертовски сильно жаждал схватить её и встряхнуть. Это гнев. Когда все мышцы и сухожилия отказываются находиться в покое, грозя в противном случае обернуться против тела и заставить кишки фонтаном вылететь в стену. Когда каждый нерв и кость гудят от напряжения.

— И ты протянула месяц, да? Кто знает, сколько бы это длилось, не найди я эту газету! Возможно, смерть моего отца ничего для тебя и не значит, может, вы даже закатили вечеринку, но я — другое дело. Я его сын. Его сын, и ты не собиралась мне об этом рассказывать?

— Собиралась…

— Когда? — он закричал, заорал, вздрогнув сам.

Она опустила взгляд, чтобы не видеть его широко распахнутых глаз, и всем своим видом выражала готовность заплакать. Это лишь сильнее разозлило его. Он поднял ногу и коленом пнул стол так, что край его ударил Гермиону в живот, вынуждая её вскинуть голову.

— Я понимаю, что он мёртв, а ты рассержен и расстроен. И мне очень жаль, я прошу прощения за то, что не сказала тебе, это было неправильно. Я поступила неправильно. Но… но его убила не я, Малфой. Так что прекрати вести себя так, будто я это сделала, — её тихий голос дрожал на некоторых словах. Гермиона сцепила руки на столешнице.

Драко наклонился вперёд, уставившись в карие озера её глаз так пристально и злобно, как только мог.

— О, Грейнджер, а я так себя и не веду. Если бы я вёл себя так, то уже бы перерезал тебе глотку.

Это её разозлило. Заставило сверкнуть глазами и вскинуть подбородок. Этого он и добивался. Орать на сломленную девчонку он не хотел. Он жаждал битвы. Ему нужен был кто-то, на кого можно злиться. Ему это было необходимо. Чтобы она достойно ему ответила, и вот тогда бы он её растоптал, доведя чуть ли не до края.

— Ты же такой убийца, Малфой! — выплюнула она, но едва произнеся это, тут же снова сникла.

Жалость. Проклятая жалость, а её он ненавидел. И вина — вину тоже, но та волновала его не так сильно.

— Пошла ты на хер, дрянь. Шлюха. Грёбаная сучка.

И Гермиона промолчала. Просто смотрела на него, а потом поднялась на ноги и сложила газету. Она обошла вокруг и, оказавшись так близко, что он смог учуять запах её шампуня, дотронулась до его руки. Драко с усмешкой отшатнулся.

— Не прикасайся ко мне. Я не хочу, чтобы ты вообще ко мне подходила.

Она должна была его ненавидеть. После сказанных слов должна была разозлиться и начать угрожать. Не должна была так сильно переживать из-за своего поступка, пытаться прикоснуться и успокоить его. Начать хотя бы с того, что у неё не должно было быть никаких трудностей с сообщением ему этой новости. Заботилась о его психическом здоровье? Опасалась, потому что думала, что он слетел с катушек, разожжёт плиту и залезет туда? Что за чушь? Как же сильно изменилось её отношение к нему, если она боялась сообщить ему о том, из-за чего он мог нанести себе вред? Как близко она подобралась?

Он не замечал этого раньше. Не видел, насколько всё изменилось, пока не сравнил двух разных Грейнджер так, как анализировал себя. Трансформация из более мелкой, лохматой и раздражающей девчонки из его юности, которой нравилось его доводить, в стоящую перед ним девушку, которая пыталась утешить его в тот момент, когда душевная боль, будучи слишком сильной, обернулась физической.

И она оказалась близко. Слишком близко.

— Малфой…

— Заткнись, Грейнджер, и отправляйся домой.

— Я…

— Мне плевать. С меня хватит. Тебя, всего, что с тобой связано, твоего постоянного присутствия. Я не понимаю, почему до тебя ещё не дошло, но отвали.

— Есть несколько причин, по которым «до меня ещё не дошло», — теперь она злилась, но какой-то болезненной злостью, которая его не задевала.

— Тогда забудь о них и держись от меня подальше. Я устал. От всего этого.

От неё, предоставления информации, Министерства, Франции, грязного дома, мытья тарелок, погибшего отца. Умирающей матери. С него довольно, потому что есть некие границы. Существуют пределы.

Драко вырвал газету у Гермионы из рук и, старательно избегая прикосновений, прошёл мимо неё и направился в свою комнату. Он вытащил из-под кровати старую сумку и побросал в неё все свои пожитки. Кое-какие сбережения, одежду, что-то ещё.

Швырнув сумку перед дверью, он зашагал к комнате Дома. Драко прошел мимо кухни, чтобы убедиться, что Гермиона оттуда убралась, и с облегчением отметил, что её нигде нет — её присутствие лишало его самообладания. Он начал терять хладнокровие и боялся того, что произойдет, если это случится или если он сумеет взять себя в руки. Возле неё он не мог контролировать свои эмоции, так что последнее, что ему сейчас было нужно, это оставаться с ней рядом.

Дом встретил Драко в коридоре и окинул его удивленным взглядом — Малфой опустил ему на ладонь ключ и ежемесячную плату.

— Спасибо.

— Куда ты собираешься? — медленно и изумленно поинтересовался Дом. Обернувшись, Драко взглянул на него поверх плеча.

— Обратно в Англию.

Возле отеля, сегодняшний день

Драко оставил чаевые водителю, хоть тот и кидал на него неприязненные взгляды всякий раз, когда был вынужден открывать ему дверь. Некоторые привычки слишком уж укоренились в сознании. Швейцар бросился вперёд, чтобы защитить чарами голову постояльца от мелкого дождика, и Драко тоже дал ему на чай.

«Вот она, моя жизнь», — подумал Малфой, шагая по элегантному величественному вестибюлю и выуживая из кармана удостоверение личности волшебника.

В какой-то момент каждый человек начинает подводить итоги своей жизни. Для Драко в этом не было ничего нового — таким анализом он занимался с самого детства. Обдумывал то, что имел, чего достиг, чего хотел и что собирался сделать. Будучи в бегах, он неоднократно погружался в такие размышления, но чаще всего они касались уже минувших дней. Потому что тогда Драко не верил, что его прошлое и его настоящее могут слиться в единое целое. Он не подводил никаких итогов своего текущего состояния, рассчитывая, что подобное положение не останется таковым навсегда. Его представления о будущем исходили именно из этого.

Даже ночуя в одном доме с проститутками, он не верил всерьёз, что через пять лет будет топтаться на том же месте. Он надеялся, что каким-то образом его существование изменится к лучшему. Что он уцепится за любую подвернувшуюся возможность и перевернёт свою жизнь. Выводы о том, как мало он успел сделать и в кого превратился, воспринимались менее болезненно, пока билась мысль, что время ещё есть. И пока Драко размышлял над тем, кем стать или что ему только предстоит совершить.

С момента освобождения из Азкабана всё переменилось. Драко отбросил эту идею и начал мыслить настоящим. Он вернулся обратно в мэнор, к малфоевским сейфам и некоему подобию своей старой жизни, и не имел ни малейшего понятия, что же ему теперь делать. Он даже не представлял, куда двигаться дальше.

Так что Драко начал задумываться о том, что возможно, он никуда и не двигается. Что всё дóлжное произойти в его жизни, уже случилось, и ему остаётся только забвение. Он не оставит никакого следа ни в мире, ни в судьбе другого человека.

Ведь все жаждут от жизни именно этого. Хотят хоть что-то оставить после себя — наследие. То, за что их будут помнить. И если не получается ничего грандиозного, если не выходит завоевать весь мир, люди довольствуются теми, кто придёт на их похороны. Теми, на кого они повлияли, с кем были связаны и кто никогда не сможет их позабыть.

Драко не сделал ничего подобного. Лет через двадцать на него даже внимания не обратят. И он чувствовал свои будущие никчемность и бесполезность. Подводя итоги прожитой жизни, он осознал, что оказал сильное влияние только лишь на свою судьбу и ничью больше. И что он исчезнет из этого мира, не имея даже представления о том, как это исправить.

Малфой шагнул в кабину лифта, нажал на кнопку и, откинув голову на стену, наблюдал за тем, как закрываются дверцы. Он отражался в каждой из створок — он один — и Драко ощущал себя уже исчезнувшим. Цельным, застывшим и исчезнувшим. И нет, постичь этого он тоже не мог.

Уилтшир, после Башни: 3 года, 7 месяцев

Чувство, охватившее его, когда он прошёл сквозь ворота Малфой-мэнора, было странным. В тот момент Драко мог думать лишь о том, что покинул это место мальчиком, а приехал обратно мужчиной. О количестве событий, имевших место с момента его ухода вплоть до возвращения, и о том, каким же несведущим он был тогда. Драко думал, что если бы он только знал, уловил намёки на своё будущее и на то, чем всё обернётся, то убежал бы в свою спальню и закрылся бы там на следующие три года.

Он был огромным. Слишком большим. Встань Драко рядом, эта махина оказалась бы почти в два раза шире него и такой же высокой, а Малфой в прошлом году пересёк отметку в шесть футов. Надгробный камень на могиле отца поражал габаритами. Словно Малфой-старший при жизни был чересчур значимым человеком, чтобы покоиться под памятником обычных размеров.

Края монумента были украшены красивой резьбой, изображавшей воинов, магические сражения и различных животных. Там не было ни цветов, ни крылатых ангелов, которые, по представлениям Драко, могли украшать могилу матери. Для неё отвели место на кладбище рядом с мужем, но Драко попросил Грейнджер перенести её в резиденцию Блэков. Похоронить там, где, как ему казалось, матери того всегда хотелось. Однажды, когда появится такая возможность и станет относительно безопасно, он навестит её. Изучит узор на её надгробии так же, как сейчас изучал на отцовском — разъярённый дракон в верхнем правом углу привлёк его внимание.

Слова были вырезаны плавным, элегантным шрифтом. «Верный, Преданный», — было выведено под именем. А ниже — цитата на латыни о величии, силе и власти. Ни слова о том, каким покойный был отцом или мужем. Верность и преданность — как раз для него. Драко знал это так же хорошо, как самого себя. Именно такой была жизнь его отца.

Вся его грёбаная жизнь.

Драко всегда отчаянно старался оправдать те ожидания, что возлагал на него отец. Привлечь его внимание и заставить гордиться собой. Он боролся за это, даже ещё не понимая, чего именно хочет. Не осознавая, что жаждет его признания, похвалы.

Следуя примеру отца, Драко зачёсывал волосы назад, но его причёска была короче и выглядела хуже. Он принял к сведению и перенял отцовские вкусы и предпочтения в одежде. Он ел то, что любил отец, и ненавидел то, чего не терпел Малфой-старший. От рыбы до грязнокровок, от ярких цветов до бедняков. Он старательно работал над манерами и этикетом. Встречался с девушками, которых одобрял отец, руководствовался плавностью и грацией, с которыми тот себя нёс. Каждую деталь он копировал с той тщательностью, на которую только способен ребёнок, и делал всё возможное, чтобы жить именно так. Он до изнеможения тренировался играть в квиддич, с головой окунулся в учёбу. Но отец ничего не замечал. Никогда не обращал внимания на попытки впечатлить и вызвать гордость, замечая сына лишь тогда, когда тот ошибался.

Драко был всего лишь ребёнком, он выстроил свою жизнь и свою личность вокруг фигуры отца. Вокруг того, чем тот ему представлялся, и того, кем бы мог стать Драко. У них с отцом были моменты, которые, возможно, мало что значили для кого-то другого, но имели огромную ценность для Малфоя-младшего.

И Драко был зол. Злился из-за каждой проваленной попытки, каждого удара, нанесённого его самооценке, из-за того, как сильно это отравило его жизнь. Он злился потому, что Люциус умер как раз тогда, когда Драко продемонстрировал, насколько хреновый из него получился наследник. Он наконец-то сумел разрушить в себе копию образа отца, но сам ничего из себя не представлял. Он жил все эти годы, взрослел, стараясь быть кем-то ещё, и не знал, что значит существовать в собственной шкуре. Быть вольным стать тем, кто он есть. И Драко сердился на отца за то, что тот не заботился о сыне. Не слишком его замечал и навязывал впечатлительному отпрыску собственные убеждения. Не объяснил, что, возможно, быть тем, кто ты есть — совершенно нормально и хорошо. Он злился, потому что Люциус был дерьмовым отцом и дерьмовым мужем, который никогда не уделял внимания подавленной жене, заслуживавшей гораздо большего.

Он злился, потому что как бы ему ни хотелось ненавидеть отца за всё это, он не мог. Не мог ненавидеть его за то, что его не было рядом, за то, что тот не выполнял своих обязанностей, не остался со своей семьёй, а посвятил жизнь маньяку, направлявшему мир к геноциду. Драко был в ярости. В таком бешенстве, что будь этот ублюдок жив, хотел бы врезать ему по лицу. Плюнуть в него и спросить, кто дал ему право бросить сына. Повернуться к нему спиной тогда, когда тот был мал, тогда, когда оказался в опасности, и вот сейчас. Сейчас он просто умер, будто так и надо. Словно подобное когда-нибудь станет нормой.

Драко злился и на себя самого. Сердился за то, что ему по-прежнему было важно знать, что бы о нём подумал отец, что тот чувствовал перед смертью. Был чертовски взбешён, потому что по-прежнему хотел заставить папу гордиться собой. Но было поздно. Теперь уже слишком поздно.

Драко понял, что плачет. Его лицо было мокрым, а грудь сдавило — он едва сдерживался, чтобы не закричать от обуревающих его эмоций. Нахлынула боль — грудь, горло, всё тело. Он шипел сквозь зубы грязные ругательства и угрозы, снова и снова молотя руками по камню.

Он хотел столкнуть его. Топтать и крушить эту глыбу до тех пор, пока та не превратится в неопознаваемые куски камня. Разбитые на части, потерявшие смысл без складывающихся в предложения слов, без имен и дат. Бессмысленный и бесполезный, бестолковый раскрошившийся надгробный камень.

Вместо этого Драко вытянул руки и положил ладони на бока монумента, словно обнимал неприятного человека. Он прищурился, ощущая идущий от камня холод влажной от слёз щекой. Тот был таким ледяным, что в голове пролетела мысль — это мороз щиплет кожу. Его щека индевеет. Возможно, он уже примёрз к камню так же, как мокрая от снега перчатка прилипает к металлу. Или как примёрз языком тот глупый маггл после просмотра рождественского фильма. Его отец перевернётся в гробу, когда Драко начнёт паниковать, а его никто не услышит и не поможет. Кто знает, вдруг он уже крутится, ведь его сын, единственное физическое продолжение его самого на этой земле, рыдал над его громадным надгробием и беспокоился, не примёрзла ли щека.

— Прости меня, — прошептал Драко.

А снова повторил. Снова. Снова.

Он не знал, за что именно извиняется. Просит ли прощения у отца или у самого себя. Но ему было жаль. Так сильно жаль.

Под его ногами, в нескольких футах под землёй, лежал его отец. Холодный и бездыханный. Драко знал, как всё случилось, знал, что Люциуса взорвали, но эта смерть ему представлялась иначе. Он видел своего отца таким, каким тот был всегда. Он покоился там в темноте, бледный и утонченный, с закрытыми глазами и разметавшимися вокруг волосами. Сбоку лежала трость, а одежда была безукоризненна.

Драко не мог в это поверить. Не мог уяснить тот факт, что его отец там, внизу, потому что мёртв. Ушёл. Навсегда почил под землёй в этой тяжелой коробке.

У Драко вдруг перехватило дыхание, он сжал края камня руками, будто в попытках удержаться на ногах, грудь сдавило ещё сильнее. Он видел его там, внизу, потерянного для мира и для Драко. Ушедшего от него.

Смерть вовсе не была чем-то лёгким. Смерть — это самая трудная штука на свете.

Номер 3B, сегодняшний день

Его мантия упала на жёсткий стул, стоявший в жилой зоне номера и предназначавшийся скорее для демонстрации, нежели комфорта. Драко заметил, что такое утверждение справедливо для большинства вещей. И удивлялся, почему не замечал этого до Башни. Возможно, если ты до онемения отсиживаешь задницу на неудобных стульях с прямой спинкой и ни разу не пробуешь откинуться в продавленном под себя кресле, ты не знаешь, чего лишаешься.

Пиджак лёг поперёк небольшого столика, туда же Драко швырнул галстук, но почти не сомневался в том, что промазал. Запонки отправились на комод, Малфой нетерпеливо расстегнул пуговицы и избавился от рубашки. Ремень, брюки, нижнее белье и ботинки остались на полу; Драко прошёл по комнате и остановился возле окна.

В комнате было темно, разве что тусклый голубой свет лился на пол и на его тело, делая его бледным до синевы. Драко думал, что причина в луне, пока не заметил яркий шар, зависший рядом со зданием около его окна. Малфой прижал руку к стеклу, опустил на неё лоб и уставился на пролегающую внизу улицу. Не будь тут так высоко, он бы подумал дважды, прежде чем застыть перед окном полностью обнажённым, если не считать носков и награды, но разглядеть его здесь не мог никто. В данный момент он казался невидимкой. Не было ни репортеров, ни бывших однокурсников, ни нудных банкетов, ни ожиданий. Ничего, только он.

Номер был слишком вычурным. А ещё красивым и дорого обставленным — именно этого он бы ожидал и требовал раньше, но сейчас такая обстановка давила. Чопорная, просчитанная, безжизненная. Здесь было слишком много всего. Комната была заставлена так, словно её старались забить прелестными вещицами настолько плотно, насколько возможно — будто никому не пришла в голову мысль, что простота лучше. Простота — это так хорошо.

В мэноре всё было ещё хуже, в зависимости от комнаты, в которую попадаешь. По крайней мере, так было раньше. До Башни и даже тогда, когда он вернулся из Франции. Министерство растерзало дом, то ли что-то там выискивая, то ли руководствуясь облегчением, вылившимся в агрессию. Они добрались и до её комнаты. До комнаты его матери. Туда он заглянул сразу же, как вернулся, и, увидев её состояние, разозлился настолько, что лишь сильнее разгромил холл. Он занялся восстановлением комнаты в том виде, в котором её помнил, не задаваясь вопросами о цене за предметы, материалы или работу людей, которым платил за поиски. Имело значение только то, что эта комната вернётся к привычному для матери виду.

Все остальные помещения остались такими, какими Драко их застал по возвращению домой. У него не было настроя ими заниматься, к тому же он их ненавидел. Ненавидел столь же сильно, сколь и любил. Всё здесь было слишком. Дом был похож на него самого: наполовину разрушенный, но по-прежнему принадлежащий ему, и в голове билась странная мыслишка, заставлявшая думать, что если Драко от него откажется, то тем самым откажется в некотором роде и от себя. Поэтому Малфой остался. Бродил по пустым залам, выверяя свой маршрут и держась подальше от пострадавших комнат. Но остался.

Лимузин только подъехал к отелю, и поток выходящих из него людей, казалось, никогда не иссякнет. Будто бы маленькие персонажи. Крохотные фигурки, которые, Драко, прищурившись, мог уместить между большим и указательным пальцами и при желании раздавить. Они двигались на улице, бегая и нависая друг над другом, словно играли в кино.

Драко помнил, каково это — быть ими. Смутно, слабо. Мысль об этом была столь же далёкой, сколь и эти люди.

На секунду он задумался: что было бы, будь он сейчас на их месте. Потом в голове возник вопрос: что бы он делал, если бы по-прежнему был со своими друзьями. Если бы выполнил полученное задание. Если бы в его жизни никогда не было Башни, периода осознания и вопросов, если бы он никогда не разглядел в магглорождённых людей. Если бы он по-прежнему бился, чтобы увидеть гордость на лице отца, и вернулся к своей жизни.

Драко пришёл к выводу, что был бы мёртв. Возможно, оказался бы в Азкабане. Но, вероятнее всего, погиб.

Он усмехнулся, пусть на настоящий смех этот звук был совсем похож; от его дыхание стекло запотело, скрывая маленькие фигурки так, что все они исчезли. Он никогда не задумывался об этом. Не размышлял о сегодняшних последствиях другого выбора. Смерть. Это было бы дерьмово.

Уилтшир, после Башни: 3 года и 8 месяцев

Она приходила к Малфой-мэнору через день в течение двух недель. Просто стояла у ворот, глядя на разделявшую их преграду. Домашние эльфы докладывали хозяину, что она присматривается к обстановке, касается разных предметов и разговаривает так, будто её кто-то слышит.

На третью неделю, пялясь не на что-то конкретное, а просто на белизну стены, Драко принял решение, что, похоже, пришло время выяснить, что же ей надо. Либо положить конец этим визитам. Обычно мэнор находился под наблюдением, и пусть авроры и не могли заглянуть в дом или хотя бы дальше охранных барьеров, им были видны ворота. Он не сомневался, что Грейнджер понимает, что делает, ведь какими бы идиотскими ему ни казались её выходки, она знала достаточно, чтобы не подвергать их обоих опасности.

Засунув руки в карманы и опустив голову, Малфой приблизился к Гермионе и совсем не удивился, что та заговорила первая.

— Малфой, самое время объявиться.

— Откуда ты узнала, что я здесь? — она всегда заставляла его усомниться в собственной хитрости.

— Я просто… знала. Я имею в виду, твой отец… — Гермиона запнулась, и он поднял голову, чтобы посмотреть на неё впервые с тех пор, как орал во Франции.

— Так ты решила приходить и стоять перед моими воротами?

— Я видела твоих домашних эльфов. Они не слишком осмотрительны. Я знала, что они доложат тебе о моём появлении. И просто ждала, пока ты выйдешь.

— Зачем?

Она отвела взгляд. Прикусила щёку и обхватила пальцами металлическую завитушку.

— Не знаю, — Малфой промолчал, и она покосилась на него. — Просто… приходила.

Повисла тяжёлая тишина, но всё же не такая неловкая, какой, ей, наверное, следовало бы быть. Несколько минут спустя Драко протянул руку и провёл пальцем по стыку двух створок. Они качнулись внутрь, и Грейнджер, удивившись, разжала пальцы.

Драко схватил её за запястье, такое маленькое и хрупкое в его пальцах. Он хотел рассказать ей о многих вещах. Например о том, что она первая магглорождённая, когда-либо проходившая сквозь эти ворота. Или что она первая шагает по раскинувшемуся газону, входит в дверь, садится в кресло. О том, что они творят историю, пока он тянет её за невидимую линию, которая, не будь его рядом, разорвала бы её в клочья.

Но он промолчал. Он чувствовал то, чего не мог объяснить и, наверное, в тот момент ощущал себя — самую чуточку — по-настоящему значительным. Будто всё это для него было чем-то мелким. Для них обоих.

Номер 3B, сегодняшний день

Он взвесил за и против облачения в джинсы, прежде чем наконец-то натянуть сначала их, а следом и футболку. Они были не так заношены, как те, что он носил во Франции, но сидели всё равно удобно. По крайней мере, гораздо лучше той одежды, от которой он только что избавился. Вот это он сделать мог.

Он схватил свою обычную мантию, менее официальную и обязывающую, и вышел из номера. Драко не особо понимал, куда именно направлялся, и тем не менее не сбавлял шага. Шампанское выветрилось из организма, и он ни капельки не устал. В окно смотреть было не на что, хорошей книги под рукой не оказалось, как и мыслей в голове, чем же заняться. И Драко решил прогуляться. Израсходовать энергию и отвлечься, чтобы хоть немного поспать.

Награда лежала в кармане. Он вдруг понял, что касается её, пока спускается в лифте и идёт через вестибюль, чувствуя материал ленты пальцем, а изгибы металла — ладонью.

— Сэр, вы бы хотели стандартную метлу или…

— Нет, благодарю, я сегодня прогуляюсь, — пробормотал Драко. Ему не особо хотелось разговаривать, но пройти молча было бы грубостью.

Он ответил слишком тихо, чтобы человек мог его услышать. Но решил, что тот разобрал его бормотание и понял, что на него отреагировали. Работник отеля больше ничего не сказал, а Драко на него не оглядывался. Он не вынимал рук из карманов: в одном теребил свою награду, а в глубине другого — ворсинки. С неба моросил мелкий дождик, его капли приятно холодили кожу и уставшие глаза. Драко оглядел дорогу, убеждаясь, что там никого нет, запрокинул голову и подставил открытый рот тонким струям воды, падающим на лицо. Небо было тёмным, тёмно-синим над головой и чёрным в отдалении, но уличные фонари составляли ему компанию.

Послышался возглас одобрения, затем смех, и Драко посмотрел вперёд. На углу расположилась какая-то компания, наблюдавшая за парнем, который выскочил прямо на середину дороги.

Тот носился по кругу, раскинув руки как маггловский самолет, жужжа и маневрируя. Драко вспомнил, как он, одетый в белые трусики с золотыми снитчами, бегал по спальне, будто летал на метле. Натыкался на углы, кружил вокруг комода, подпрыгивал на кровати.

Мама, почитай мне книжку!

Драко, ты уверен? Кажется, у тебя температура.

Нет. Мне просто жарко.

Неужели? Слишком много одеял, милый?

Парню на вид было не больше семнадцати, губы растянуты в белозубую улыбку. Интересно, он обдолбан, пьян или у него просто нелады с головой? Его друзья рассмеялись где-то сбоку.

Да. Да, слишком много одеял!

Красивая улыбка; она пощекотала его бока и рывком стянула одеяла к его ногам.

Что ж, мы лучше оставим их тут, пока ты не охладишься.

До тех пор, пока не закончится история?

Кивнув, она убрала волосы с его влажного лба.

До тех пор, пока не закончится история. Что ты хочешь, чтобы я почитала сегодня?

Парень опустил руку, перестав изображать самолёт, повернулся и схватил одну из девушек. Та засмеялась и вполсилы попыталась вырваться, но он поднатужился, поднял её и вытащил на дорогу. Он кружил и кружил её, пока девушка не начала смеяться и улыбаться, так же широко и белозубо, как он. Парнишка отвлёкся, споткнулся, и относительная тишина ночи нарушилась взрывами громкого смеха, свистом и приглушёнными шутками.

Драко наклонил голову, завернул за угол и продолжил свой путь.

Сказку, мама. Любую, которую захочешь.

Уилтшир, после Башни: 3 года, 10 месяцев

Грейнджер поначалу приходила в мэнор достаточно часто. Просто стояла около ворот, понимая, насколько основательно те защищены от нежелательного вторжения, и ждала. Каждый раз домашние эльфы сообщали хозяину о её появлении, и тот обычно оставлял её стоять там до тех пор, пока она не уходила сама.

Иногда он выходил и пропускал гостью. Всегда сам, потому что Гермиона не могла перешагнуть ворота в его отсутствие. Она стояла и ждала, не зная наверняка, появится Драко или нет. Иногда ему нравилось проверять, сколько же она там простоит, и если она превосходила его предположения, то он её впускал. Но чаще всего Гермиона исчезала раньше, чем он вообще успел бы дойти до ворот. Она мучилась нерешительностью, и Драко это заметил.

Он узнал о смерти своей матери именно так. Несколько дней ранее Грейнджер сообщила, что состояние Нарциссы ухудшается, ей дают новое лекарство, но есть сомнения в его эффективности. Драко вышел к Гермионе, думая о матери, и ей даже не пришлось ничего говорить, чтобы он всё понял. Не потребовалось ни единого слова. Хватило лишь взгляда на неё, пока он шёл к воротам по тенистому газону. Гермиона не заметила, что он стоит и смотрит на её тускло освещённое лицо, видневшееся сквозь щели между стальными узорами. По её щекам потоком лились слёзы, которые она то и дело вытирала, но те всё текли и текли. Драко долго на неё смотрел, она даже начала его звать. Но он развернулся и побрёл обратно, чувствуя, что в нём что-то переменилось.

Изменения были не особо значительными. Просто пока он дошёл от дверей мэнора до места, испещрённого его же глубокими следами, в нём что-то сдвинулось. Что-то сдвинулось, изменилось и никогда уже не станет прежним. Смерть матери означает, что ты никогда уже не будешь таким, как раньше. И той ночью он оплакивал свою утрату. Оплакивал мать и того человека, которым он был до того, как увидел грустную девушку, стоявшую по другую сторону его жизни. Ту часть себя, которую уже никогда не сумеет обрести — её. Свою маму. Никогда больше.

Той ночью Драко сидел в её комнате. В простой гостиной, которую Нарцисса планировала целый год, решая, какой же она хочет её видеть, и подбирая соответствующие предметы интерьера. Закончив работу, она так собой гордилась. Будто это было величайшим свершением в её жизни.

Годы спустя после ремонта, когда Драко было тринадцать, мама призналась ему, что эта комната в точности повторяла ту гостиную, что была в её родительском доме. За исключением пары кое-каких личных деталей, она была копией. Именно туда сбегала Нарцисса. И теперь, достаточно повзрослев, чтобы всё обдумать, Драко понял: его мать постоянно в ней находилась. Всегда сбегала. Пытаясь вернуться домой.

И вот он сидел там. Глядя в окно, в которое смотрела она, устроившись там, где она сидела, занимая её комнату. Маленький мальчик внутри него надеялся, что она всё же нашла свой путь домой.

Уилтшир, до Башни: 7 лет и 5 месяцев

Драко завернул за угол и проехал в носках по полу, пока не уткнулся в ковёр. Покачнулся, проверяя гравитацию, но не особо обращая на это внимания, и, даже не восстановив равновесия, рванул дальше, прижимая к себе пальтишко.

— Мама! Мама, ты же говорила, что сегодня мы полетаем!

Он ждал уже три года — по крайней мере, именно столько он помнил. Блейз, правда, заявил, что ему пришлось терпеть четыре года, так что Драко заявил, что прождал все шесть. Миллисента назвала его лжецом, ведь никто не помнит себя в возрасте двух и трёх лет, на что Драко обозвал ее глупой. Мама заставила его взять свои слова обратно — Миллисента жаловалась и плакалась обо всем на свете, — но Драко воспротивился, потому что это была правда. Отец сказал, что у женщин в мозгу не хватает клеток, Драко ничего не понял, но затем папа добавил, что тетя Бэлла — идиотка, и он начал догадываться о значении отцовского заявления. Миллисента — девчонка, и, значит, она глупая. Как бы там ни было, никто не смел называть Драко лжецом. Папочка всегда очень злился, если подобное случалось.

Мама рассмеялась, забирая у сына пальто и встряхивая.

— Говорила, разве нет?

Ну разумеется. И он специально дождался десяти часов, когда завершился завтрак и мама выпила чай в своей комнате. Которая на самом деле была гостиной — именно так её называл отец, но Драко мысленно окрестил её «маминой комнатой», потому что именно там мама и была всегда. В ней она проводила больше времени, чем даже в собственной спальне.

Он удостоверился, что готов и одет, а потом ждал в коридоре возле зала с дедовскими часами, чтобы не пропустить условленный час. Ему потребовалась целая вечность, чтобы добраться до её комнаты, но вот он здесь, мама возвышается прямо над ним и выглядит при этом вполне довольной. Драко решил, что это хороший знак. Как если бы она сказала ему «возможно», потому что её «возможно» всегда означало «да».

Нарцисса присела на корточки и протянула пальто, помогая сыну одеться, пусть тот больше и не нуждался в её помощи. Но Драко позволил ей придержать ему одежду. Ведь вокруг не было никого, кто бы мог заявить, что Малфой-младший уже слишком взрослый, пусть он и сам это отлично знал.

Нарцисса вызвала одного из домашних эльфов, и, пока она одевалась, Драко натягивал обувь, а затем пошёл за ней по коридорам. Мама всегда находила нужный путь, а он так и продолжал теряться, если вдруг оказывался в крыле, куда обычно не заходил. Его дом был похож на лабиринт — именно так ему говорили все те дети, что приходили в особняк вместе с родителями. Гойл заявил, что им так кажется только потому, что они бедны и живут в маленьких домишках, но отец уверил, что все гости, посещающие их приемы, богаты и занимают в обществе высокое положение, а ещё потребовал от сына произвести на них хорошее впечатление. Так что Драко решил, что Гойл чем-то похож на девчонку.

Стояла зима, Рождество прошло два дня назад. Драко получил в подарок новенькую метлу, «лучшую на рынке», как гласила этикетка. Но о такой модели он никогда прежде не слышал. И датой выпуска был указан следующий год. Интересно, неужели кто-то переместился во времени, чтобы преподнести её ему?

На нём были новёхонькие ботинки из драконьей кожи — его нога выросла на целый размер. Они всё ещё блестели — Драко надел их впервые и ощущал себя очень важным, пробираясь через снег.

Его мать остановилась, посмотрела на него и хмыкнула. Ему стало жарко, когда она снова присела на корточки и начала застёгивать пуговицы на его пальто.

— Я сам могу это сделать.

— В этот раз я тебе помогу, — она быстро продевала пуговицы в петли.

— Брат Малкольма сказал, что полёты на метле — это как быть свободным. Но это же глупость, ведь он свободен и без метлы. Папа сказал, что он — слабоумный человек, — Драко не знал значения этого слова, но понимал, что слабость подразумевает нечто плохое.

— Но полёты на метле не для робких сердцем, Драко. Ты должен быть сильным, — она просунула последнюю круглую пуговицу в петлю и огладила плечи сына. — Полёты во многом связаны с состоянием свободы. И, чтобы быть свободным, ты должен быть сильным.

— Мама, но я уже свободен, — Драко улыбнулся — один из зубов с левой стороны отсутствовал.

Мама просила, чтобы он позволил зубу выпасть самостоятельно, но Драко спрятался в ванной возле своей спальни, сжал его пальцами и зажмурился. Он дёргал и раскачивал его взад и вперёд, пока не почувствовал, что тот выходит из десны. Именно в этой ванной комнате Драко вытащил свой первый зуб, именно там он практиковался в произнесении ругательств, отмечая, как те соскальзывают с языка. Он иногда слышал, как папа говорит эти слова за дверями закрытого кабинета. Или следил за слугами, пока те думали, что поблизости никого нет.

— Мерзкие маленькие грязнокровки, — шептал он в зеркало и улыбался щербатой улыбкой, чувствуя прилив адреналина от нарушения правил.

Мама терпеливо улыбнулась ему и отвела волосы от его лица. Он уже достаточно вырос, чтобы возмутиться, когда в прошлом месяце она точно так же сделала на глазах Блейза, и тот обозвал его неженкой. Драко не знал, что это значит, но брат Блейза назвал так самого Блейза, когда тот плакал, и Драко сомневался, что это комплимент. Так что больше он не позволял своей матери так делать в чьём-либо присутствии.

— Ты поймёшь, что я имею в виду, — она улыбнулась. — А теперь подними метлу так, как тебя учили.

На это Драко потребовалась две попытки, но мама, вроде, им гордилась, так что он остался доволен собой.

— Что теперь?

— Чтобы летать, Драко, нужен контроль. Требуются сила, контроль, доверие и умение. Но больше всего нужна вера. Драко, ты веришь в то, что можешь летать?

Драко оседлал древко — он это видел очень много раз. Всё оказалось даже лучше, чем ему казалось, когда он смотрел на других.

— Драко? — прошептала мама, и он посмотрел на неё.

— Я могу летать, — кивнул он.

— Тогда ты полетишь.

Драко нахмурился и опустил взгляд на зажатую в маленьких кулачках метлу. Его ноги всё ещё прочно стояли на земле.

— Мама, она не летит, — проинформировал он её тем самым голосом, которым пользовался отец, стоило маме сказать что-то глупое.

— Мне казалось, ты сказал, что можешь летать? Что можешь поверить?

— Я могу поверить, — теперь он был серьёзен, круглые серые глаза впились в мать в попытке в этом убедить.

— Тогда закрой глаза, Драко. Закрой их… Ты видишь это? В своём воображении? Ты паришь над землей.

Драко крепко зажмурился, представляя себе эту картинку. Поднял ноги; висевшая в воздухе метла покачнулась, едва он снова встал. Драко несколько секунд старался, но потом сдался, выдохнул и открыл глаза.

— Не работает!

— Это потому, что ты думаешь о своих ногах. Не думай о том, что ты делаешь в этот самый момент. Думай о том, что произойдёт. Драко, представляй, что, посмотрев вниз, ты увидишь зазор между ногами и землей. Ты именно так делаешь? Ты это видишь? Я вот вижу.

Возможно, всё дело в его вере в неё и в то, что видела она, потому что стоило Драко опять сконцентрироваться, как всё изменилось.

— Я... я это делаю! — Когда Драко открыл глаза, то уже порядочно опустился, и всё же кончики его ботинок лишь едва касались земли.

Он по-прежнему парил. Тело качалось при каждом движения, он ужасно боялся, что, завалившись сильнее, рухнет, но ведь парил.

— Хорошо, Драко! Хорошо! А теперь просто двигайся вперёд. Наклонись немного к метле и лети.

Воодушевившись, он подался вперёд слишком сильно. Метла дёрнулась, и захваченный врасплох Драко, не зная, что делать, перекатился так, что оказался на древке вверх ногами. Он едва не ударился попой о землю, но рук не разжал, и взлетевшая метла протащила его по ледяной жиже из снега и грязи. Напрягшись, Драко приподнял голову — всего несколько дюймов отделяли его затылок от проносящейся земли, и он чувствовал потоки воздуха и удары комьями снега. Он расцепил руки и понял, что кричит, лишь когда затих звук падения его тела в грязь.

Ошалевший и замерзающий, он лежал в промокшей одежде и пялился на светло-серое небо сквозь заляпанные грязью ресницы. В ушах шумело, и он ничего не услышал, даже когда над ним появилось мамино лицо с двигающимися губами.

Она схватила и подняла Драко, и по нему тут же заструились потоки снежной жижи. Покрасневшие руки саднило, покалывание во всём теле постепенно сходило на нет. И вдруг он почувствовал себя неженкой — без всяких сомнений.

Драко сделал несколько коротких вдохов, глаза защипало, он моргнул и расплакался. Его маленькое тельце содрогнулось, мама опустилась на колени и прижала его к себе, пачкая своё любимое пальто. Драко вцепился всё ещё горящими руками в тёплую ткань, вытирая слезы и сопли о мамино плечо.

Её мягкие успокаивающие слова и звуки проникли сквозь барьер, возникший в ушах при падении. Она гладила сына по промокшей спине и грязным волосам.

— Ты в порядке? Что-нибудь болит?

— Н-нет.

— Точно? — она отклонилась, чтобы осмотреть его лицо и руки, Драко оттолкнул её, но снова бросился в объятия.

— Я не хочу летать, — Драко затряс головой, и мама обняла его крепче.

— Ты же не это имеешь в виду, Драко.

— Нет, именно это! Я никогда больше не полечу! Это так г-глупо!

— Поначалу все падают. Я падала. Твой папа падал. Все.

— Я не хочу падать.

— Никто этого не хочет, — она улыбалась — он почувствовал это своей щекой. — Но важная штука заключается в том, Драко, что мы не бросаем попыток научиться.

— Это глупо! — он вырвался и вытер глаза, но только лишь размазал грязь по лицу.

— Вовсе нет, — мама вытащила палочку, и уже через секунду Драко был чист и сух. — А теперь подбери метлу.

— Можешь оставить её здесь. Пусть её уберут слуги. Мне она не нужна.

Нарцисса нахмурилась и поднялась на ноги. Драко знал: быть тут его отец, он бы никогда не спустил подобного тона. И Малфой-младший уже шагал бы к дому, где его бы ждало наказание.

— Драко, подбери свою метлу, — этот её серьезный тон.

Он уставился на мать с вызовом, и та вскинула бровь, возле губ залегла складка. Драко отлично знал, когда начинал играть с огнём, и ему совсем не хотелось, чтобы мама рассердилась. Но он всё же хмыкнул и, всем своим видом выражая недовольство, двинулся к метле, — он этого вовсе не хотел, а она его заставляла.

Он проходил мимо мамы с этой дурацкой штуковиной в руках, когда она остановила его и развернула.

— Разве мы не идём домой?

— Нет, ты же сегодня учишься летать, разве забыл?

— Я же сказал, что не хочу! — в ужасе заорал Драко.

— Не всё всегда даётся легко. Иногда нам требуется вложить много усилий, чтобы добиться результата. А иногда приходится потрудиться по-настоящему. Только не сдавайся, Драко. Не позволяй этой черте становиться твоей натурой.

Драко не знал, как происходящее связано с натурой и зачем что-то куда-то вкладывать. Он также слабо себе представлял, что такое «сдаваться», хотя именно это и планировал сейчас сделать.

— Я не могу!

— Мне казалось, ты сказал, что можешь поверить?

— Больше не могу!

— Подними свою метлу.

— Нет!

Она посмотрела на сына так, словно обдумывала возможность их возвращения домой, но затем её лицо снова приняло серьёзное выражение.

— Драко, подними свою метлу.

— Нет! — закричал он, глаза опять защипало.

— Драко.

Он старался сжать губы, но не смог удержать всхлипа — издав странный звук, он принялся плакать. Грудь горела, Драко снова оседлал метлу, но все равно не мог разглядеть, куда лететь — перед глазами всё расплывалось.

— Я знаю, что ты можешь летать. Ты только что это делал. И делал очень хорошо, Драко. Я тобой горжусь. Просто попробуй ещё раз, и получится лучше. Я знаю, ты сможешь.

— Не могу.

— Можешь.

В горле булькнуло, Драко вытер нос рукавом, оставляя на ткани блестящий след. И снова ухватился за древко.

— Мам... — прошептал Драко, она подошла и обняла его.

— Я верю в тебя, Драко. Все падают. Ты не можешь уйти лишь потому, что испугался, ведь тогда ты будешь бояться всё сильнее и сильнее до тех пор, пока сам не уверишься в своей неспособности это сделать. А ты можешь. Разве ты не хочешь летать? Как все эти игроки в квиддич, как папа и его друзья, как все твои друзья — они ведь тоже скоро научатся? Неужели тебе этого не хочется?

Драко уставился на метлу, затем перевёл взгляд на след на земле, оставшийся после его падения. Поднял глаза к небу, посмотрел на маму и опять взглянул вверх. Сделал глубокий вдох, до краёв наполняя грудь воздухом, так что лёгкие чуть не лопнули.

А потом закрыл глаза.

Блейз стрит, сегодняшний день

Драко тупо таращился на стоявшего перед ним человека, будто бы слова совсем не достигали его мозга. Мужчина кинул раздраженный взгляд в сторону, где не было никого, затем снова перевёл взгляд на Драко и переступил с ноги на ногу, перенося вес.

— Послушайте, без обид. Это просто плохо для бизнеса, понимаете? Мы хотим, чтобы нашим посетителям было комфортно. Хотим оставаться уважаемым заведением. Нам не нужны никакие проблемы, — он продолжал коситься Малфою на руку, словно там была Метка или что-то подобное.

Даже если бы она там была, то уже бы исчезла. Волдеморта больше не было.

Драко мог устроить проблемы. Мог закатить сцену и начать разборки, но не стал этого делать по нескольким причинам, и все они были связаны с ним самим. Его мало волновало то, что этот парень или этот паб не желали проблем. Их не хотел сам Малфой. Поэтому Драко кивнул и постарался уйти с максимально возможным достоинством.

Часть него просто не могла в это поверить. В то, что ему было отказано во входе в заведение, где свой вечер коротали представители низших слоев населения Англии. Вот насколько он пал в глазах общественности. Что не должно было удивлять слишком уж сильно: после войны прошло всего несколько месяцев, а он сын Пожирателя Смерти, сам предполагаемый Пожиратель, почти что убийца одного из их идиотских кумиров. Ему стоило такое предвидеть.

Но его впервые в жизни куда-то не пустили. Это было унизительно, ошеломительно, и ему казалось, будто он даже идёт согнувшись, как после удара в живот.

Он ведь не особо и хотел выпить, просто заведение оказалось открыто, и больше нечем было заняться. Теперь же Драко преисполнился желанием опрокинуть пару бокалов и пытался вспомнить, как выбраться оттуда, где он очутился, в маггловский квартал. Он сомневался, что его погонят из какого-нибудь другого паба, но честно говоря, проверять не хотелось. В маггловскоим мире будет проще. Пребывание в нём сродни стоянию на шестнадцатом этаже голым перед окном.

Спустя около получаса, раздав щедрые пожертвования бездомным, Драко умудрился отыскать ресторанчик, который примыкал к маггловскому продуктовому рынку. Он прошёл сквозь стену и оказался в туалетной кабинке, что было по его мнению худшей из возможных идей, но, к счастью, та оказалась пуста в момент его появления.

Ему потребовалось пятнадцать минут на то, чтобы отыскать паб, и целых две минуты на то, чтобы заметить тех, чьё присутствие не должно было так уж шокировать. Ресторан находился всего в нескольких кварталах от банкетного зала, им пришлось пройти совсем немного, чтобы попасть в маггловскую Англию. И хотя никому из бывших гриффиндорцев, конечно же, не стоило волноваться о доступе в магическую пивнушку, их, наверное, тревожило то, как сильно их будут там доставать. Все они пришли сюда по одной причине — в поисках анонимности, вот только руководствовались при этом разными резонами.

Похоже, ему всё никак не удавалось получить передышку. Судьба была самой злобной сукой, что ему доводилось знать. А он состоял в родстве в Беллатрикс Лестрейндж, так что это о чём-то да говорило.

После Башни

Во время рейда в деревушку неподалёку от Ливерпуля в убежище предполагаемых Пожирателей Смерти Люциуса Малфоя взрывом разметало на аристократически высокомерные куски. Бóльшая часть волшебного мира посходила с ума от радости, ведь Люциус Малфой был близок с Тем-Кого-Нельзя-Называть. Будто уничтожение человека, хорошо всем известного как сподвижник, подразумевало, что за ним последует Волдеморт. Эта новость подарила ненормальное кровожадное счастье Англии, которая бросилась читать газеты и выискивать как можно больше подробностей.

Драко жил в обветшалом доходном доме, расположенном в трущобах северо-восточной Франции. Такие жилища Нотт называл жирными, потому что всё в них было замызганным и лоснящимся. Ты чувствовал себя грязным, едва лишь туда войдя и зашаркав своими дорогими ботинками по заляпанному потёртому ковру или покорёженному полу. До Франции Драко был в таком доме лишь однажды — в компании мальчишек, с которыми водил дружбу. На летних каникулах, когда все они были богаты, юны и бессмертны. Когда ещё не существовали барьеры и не было никакой войны, заставляющей отстаивать свою сторону. Они тогда принялись дразнить проституток, что в тонкой, поношенной одежде вышагивали на высоких каблуках по узким коридорам под неприятным жёлтым освещением. Наверное, для того, чтобы удовлетворить жгучее любопытство или развеять скуку, а, может, и по обеим причинам сразу. Они все тогда были девственниками, пусть у каждого в запасе имелась дюжина историй о различных похождениях. Они вынудили Крэбба заплатить за одну из девушек. Прижав уши к тонкой деревянной двери, они с хихиканьем прислушивались к стонам отрабатывавшей деньги женщине и к бормотанию Крэбба, который путался и в словах, и в её лифчике.

Пять лет спустя, когда Драко жил там сам по себе, всё оказалось совсем другим. Шлюшки сидели в самой прохладной комнате и отмахивались от мух свёрнутым журналом годичной давности, их макияж растекался от пота, и женщины не обращали на Драко никакого внимания — он с трудом мог оплатить ежемесячную ренту, что уж говорить об их услугах. Ничего общего с теми флиртующими женщинами, на которых в своё пятнадцатое лето он смотрел с высокомерной ухмылкой, скрывавшей его невинное юное очарование.

Именно тогда, бесцельно шатаясь во Франции, он умудрился углядеть в газете новости о смерти отца. Он брёл по переулку, когда бумагу принесло к самым его ногам; будто судьба оторвалась от другой своей жертвы и снова принялась за него с той же извращённой радостью, с которой французские заголовки — «Мёртв, Мёртв, Мёртв! Англия, Мир, Ликуйте!» — сообщали о случившемся. Газета была месячной давности, и, не заведи его случай в тот переулок, Драко не представлял, как быстро бы об этом узнал.

Так что Драко покинул Францию и отправился в Англию. Он использовал множество старых связей, истребовал кое-какие давние долги и вернулся в мэнор. К возвышающемуся надгробному камню с элегантно выведенным на нём отцовским именем и к комнате, которую Драко раньше называл своей. Он был отрезан от всего мира, не особо следил за новостями, озабоченный течением своих дней, и никогда не покидал мэнор из-за страха быть схваченным. Там он был в безопасности. Сначала его защищала лазейка в законе, не дававшая Министерству без причины вломиться в дом, а потом, когда законы перестали кого-либо волновать, уже сами охранные чары.

Защитная магия поместья Малфоев не позволяла никому, в ком текла иная кровь, проникнуть на территорию без сопровождения. Чтобы взломать эти чары, нужно было знать, как именно это сделать. Для чего требовался либо представитель рода Малфоев, либо тот, кто эти чары наводил и поддерживал. Для того, чтобы получить разрешение Министерства на такое колдовство, Абрахасу Малфою ещё задолго до прихода Волдеморта к власти пришлось месяцами дёргать за разные ниточки и искать заслуживающую доверия компанию, которая бы возвела требующуюся защиту. Будучи компанией, как раз-таки заслуживающей доверия, а также имеющей доступ к ежемесячному депозиту, поступающему в малфоевских галлеонах на её счёт в Гринготтсе, эта фирма отказались снимать чары без надлежащего министерского закона. Так что защита поместья продолжала действовать, а Министерство так и не сумело никуда попасть.

Так дела обстояли четыре месяца после возвращения Драко. Но в один из дней авроры ворвались в парадную дверь мэнора, будто бы зная, что там кто-то есть. Особняк представлялся отличном местом для того, чтобы отсидеться, и раздражённому министерству было почти до боли очевидно, что поместье Малфоев — либо тренировочная база Пожирателей Смерти, либо темница, либо хранилище темномагических артефактов. Так что этот период жизни Драко завершился внезапно, а сам он оказался и в Министерстве и на каждой передовице в Европе.

Похоже, его отец тогда не погиб. Среди авроров, участвовавших в том рейде в деревушке возле Ливерпуля, оказался предатель. В том доме, наверху, кроме дублера Люциуса находилось лишь два молодых Пожирателя Смерти. Знай Драко об этом раньше, то никогда бы не стал искать способа вернуться в мэнор, чтобы отдать дань уважения поддельному телу. Его отец был одним из ближайших сторонников Волдеморта, доверенным членом Ближнего круга. Ему нечего было делать с двумя новичками.

Существовало мнение, что Волдеморт решил пожертвовать одним из своих последователей, но кандидатура была очень уж странной, к тому же никто не мог ответить, зачем. Насколько понимал Драко, не существовало никаких реальных причин инсценировать смерть Люциуса, только если Волдеморт не хотел запудрить всем мозги, что его голова на очереди. Но об этом Драко ничего не знал. Судя по тому, как допрашивали Драко, Министерство тоже ни черта не понимало. Предатель-аврор взорвал мальчишку, находившегося под оборотным зельем, так что единственными уликами стали кусок черепа с платиновыми волосами да заверения аврора, что это был именно Малфой. Адвокат Люциуса подключился к делу, словно ему подпалили хвост, и едва все важные министерские шишки провели осмотр и отпраздновали победу над тем, что осталось от трупа, увёз останки, дабы выполнить последнюю волю покойного.

Под гигантским могильным камнем на земле малфоевского поместья был похоронен какой-то парнишка, в то время как его отец был жив-здоров и отрывался где-то с приятелями. Играл в замечательные игры «передай грязнокровку» и «трахни шлюху», курил сигары и пил заграничные вины. Отлично проводил время, пока Драко ночевал с проститутками под одной крышей, потел как свинья и сходил с ума над чужим телом.

Драко узнал, что его отец жив, за минуту до того, как выяснил, что тот всё же умер. Достаточный срок для того, чтобы испытать шок, злость и даже немного облегчение, а потом опять прочувствовать все эмоции по кругу. За исключением облегчения. Ну только если чуть-чуть.

Когда Люциуса убили во второй раз, тело тщательно проверили, прежде чем удостовериться, что это действительно он. И тогда возник вопрос, кого же похоронил юрист? Это дало основание для взлома защиты поместья, которое так долго искали. И пока одна группа авроров откапывала на заднем дворе останки юного Пожирателя Смерти, другая впечатывала Драко в дорогой, натёртый воском пол.

Именно так отец Драко поиздевался над сыном из могилы. Ещё один плевок в своего отпрыска. И остался лишь один представитель рода Малфоев.

Паб «Darko’s», сегодняшний день

— И он такой: «Ну, Гарри, а ты знал, что в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году Кракатау выбросил в атмосферу столько пыли, что в течение двух лет после этого закаты во всем мире были зелёными?» А я думаю… что за хрень этот Кракатау? Серьёзно… Нет-нет, Гермиона, я ещё не закончил рассказ, — Гарри ткнул пальцем в подругу, которая закрыла рот и вжалась в сиденье, когда весь столик разразился хохотом.

Он распинался так уже какое-то время. Рассказывал истории и шутки, чей смысл Драко не совсем улавливал, но которые казались забавными почти всем остальным. Другие посетители этого заведения бросали на Поттера раздражённые взгляды или пялились во все глаза. Драко решил: это потому, что Поттер привлекает внимание. Либо всё дело было в том, что здесь никто не шумел, за исключением мальчишек, играющих в дартс у дальней стены.

Малфой потёр лоб и сделал ещё один глоток — он не мог вынести так много болтовни. Он начал обдумывать возможность отправиться в другое место, как только заметил знакомых, но большинство из них тут же на него уставилось. Остаться стало делом принципа, так что Малфой никуда не ушёл. Бросив в его сторону несколько взглядов и немного пошушукавшись, соседи перестали обращать на него внимание. И Драко устроился в самом тёмном уголке заведения.

Во время разговора Поттер размахивал руками и использовал разные жесты. Будто сам участвовал в той ситуации, о которой рассказывал. Драко посчитал это раздражающим, но если бы речь шла о ком-то другом, он мог бы признать, что наблюдать было интересно. Поттер уже добрался до конца шутки, и теперь все его друзья смеялись до слёз. Гарри хохотал вместе с ними, улыбаясь при виде выражений их лиц, а затем вдруг перевёл взгляд на Драко. Словно только что про него вспомнил, его губы всё ещё были растянуты в улыбке, которая Драко не предназначалась. Ни история, ни улыбка. Поттер повернулся обратно к друзьям, и Драко решил бы, что тот его не заметил, но смех Гарри стих, а улыбка чуть увяла. Этого было достаточно.

Иногда Драко задумывался об этом. Раньше, ещё до Башни. Что бы случилось, если бы они подружились с Поттером. Потом он несколько раз размышлял об этом после Башни. Ведь если ты подружился с определённым человеком, всё могло бы сложиться иначе. Чего-то бы никогда не случилось, а вместо этих событий произошли бы какие-то другие.

Именно так начинается жизнь. Окружение, семья, личность. Они с Поттером были воплощениями двух разных миров, которые всё же умудрились остаться поблизости друг от друга. Как луна и солнце, которые поднимаются в небо и освещают этот мир, но делают это совершенно по-разному. Яркий и тусклый; день и ночь. Свет и темнота. Полные противоположности, каким-то образом связанные друг с другом.

Жизнь забавна. Мелкие, незначительные решения, которые мы принимаем, наши слова и поступки, то, что никоим образом не должно было обернуться чем-то важным, приобретает решающее значение. Превращается во что-то огромное. Например, тот фильм во Франции. Или вечер, когда его поцеловала Грейнджер. Или вся его жизнь.

Азкабан, после Башни: 4 года, 4 месяца

Драко посмотрел вниз, на свои ноги — глаза полоснуло тёмно-оранжевым цветом. Его кисти фиксировались магией на расстоянии трёх дюймов друг от друга, лодыжки — на расстоянии фута.

Когда Драко связали в первый раз, какая-то малая часть него обрадовалась. Наслаждалась возможностью ощутить магию кожей. Но это чувство быстро вытеснилось пониманием того, что это сродни издевательству — он испытывал то, что было ему недоступно. Первые дни Драко злился: охранники пользовались магией будто напоказ, демонстрируя узнику то, чем владели сами, но чего был лишён он. А затем, будучи окружённым волшебством и колдующими людьми, Драко вдруг почувствовал себя не в своей тарелке. Будто оказался не на своём месте вместо того, чтобы туда вернуться. И осознание этих ощущений лишь добавляло неловкости.

Его мысли непрестанно скакали в голове, сам же он безостановочно передвигался по камере. То он разглядывал окружающие его стены и размышлял о том, что попал в Азкабан — в один из своих материализовавшихся кошмаров. То опускал взгляд на свои ладони или прикрывал глаза, ощупывал лицо и голову и думал о том, что всё это просто не может быть реальностью. Ему чудилось, что он видит подёрнутый дымкой сон, череду расплывающихся по краям картинок. Потому, что Драко не мог в это поверить. В то, что после всего случившегося он оказался именно здесь. И, может, его заключение и представлялось всем неизбежным итогом, сам он всё это время был слеп. Драко бросало из крайности в крайность: либо он был полностью здесь, либо его разум уплывал, наблюдая за происходящим со стороны, как за неким воспоминанием, которое могло быть ложным.

На лице у него красовался синяк. Драко не был в этом уверен, потому что не видел его воочию, но ощущения были соответствующие. Ныло место от виска до скулы. Конечно же, теперь кровоподтёк выглядел лучше, чем когда только появился. Прошло уже много времени, так что фиолетовый цвет, скорее всего, сменился отвратительным коричневым оттенком. Наверное, такая палитра гармонировала с состоянием его лица, так как в течение нескольких недель Драко не позволяли принять душ. Он буквально чувствовал копошение бактерий, ощущал, насколько жирными стали волосы, как потемнела от въевшейся грязи кожа, как мерзко было во рту. От него наверняка скверно пахло.

Синяк стал результатом его блестящей идеи, а может, следствием проблем с гневом. Охранники пришли в камеру, чтобы отвести заключённого в одну из допросных, и, следуя процедуре, приказали Малфою перед выходом повернуться спиной, чтобы зафиксировать его конечности. Драко отказался, полностью проигнорировав команду, за что в него запустили Ступефаем и врезали по лицу. Он ожидал чего-то подобного, но удар его удивил. Кулак впечатался в голову с такой силой, что Малфой на время ослеп — как будто надолго моргнул, — прежде чем увидеть перед собой пол. Он был в бешенстве, но ничего не мог с этим поделать, так что когда его всё же привели в допросную, он просто отказался разговаривать, ограничиваясь лишь хаотичными замечаниями и оскорблениями. Он не совсем понял, почему ему силой не влили в глотку веритасерум, но всё закончилось тем, что он так и играл в молчанку в окружении разъярённых авроров.

За плохое поведение его наказали. Но поначалу Драко даже решил, что бумажная волокита где-то дала сбой. Его включили в программу, согласно которой камера оставалась незапертой в течение двенадцати часов. Он мог выходить из неё и возвращаться, посещать библиотеку, охраняемый двор или любую другую зону отдыха. Так что, когда за Драко пришли, чтобы перевести его в другую часть тюрьмы, он не выказал возражений, но всё изменилось очень быстро.

Его провели через главный зал, где стояли две дюжины столов. Драко насчитал за ними двадцать три человека, из которых узнал по крайней мере около десятка. В помещении не раздавалось ни звука за исключением шарканья его ног, и его сердце чуть не вырвалось из груди, а пульс едва не взорвал барабанные перепонки.

Его швырнули собакам. Проклятым Пожирателям Смерти. То, что эти люди находились в данной части тюрьмы, означало лишь то, что они не играли значимой роли, были очень сговорчивы и у Министерства не оказалось на них ничего существенного. Так что у этих заключенных не должно было быть никаких претензий к Малфою — чтобы здесь оказаться, они сами должны были переметнуться на другую сторону. Но претензии были, и Драко знал, что проблемы неизбежны. Он был общественным врагом номер один и для Ордена, и для Пожирателей Смерти. Он достаточно подгадил обеим сторонам, чтобы и те, и другие воспринимали его как угрозу. Теперь Драко мог сколько угодно придерживаться нейтралитета, в безопасности он не был нигде.

Они следили за ним так, словно своим присутствием он отравлял воздух — жалкий сын Люциуса, мальчишка, который предал их Лорда и сбежал. Они наверняка думали, что Драко сдал их тайны Министерству для того, чтобы попасть в эту программу, и он не мог этого отрицать. Да, он молчал сейчас, но выложил всё раньше — во время контактов с Грейнджер, которая передавала информацию в Министерство. Половина из этих таращившихся на него людей наверняка угодила за решетку с его помощью. Он был предателем. Их целью.

Большинство охранников пресекало любые нарушения. Драко выучил их расписание, чтобы знать, когда именно он может выйти из камеры и отправиться за книгой или глотнуть свежего воздуха. Другие охранники пребывали в блаженном неведении относительно того, что творилось вокруг. В их смены Малфой оставался в камере, которую не мог запереть, и ждал. Вот почему у него были сильно порваны губы, челюсть украшал новый синяк, а костяшки налились фиолетовым. Вот почему он чувствовал себя немного сумасшедшим.

Драко привык к углам, как живое существо привыкает к дыханию. Это был вопрос выживания. Он прижимался спиной к стене, вглядываясь в пространство камеры, и ждал, будучи наготове даже тогда, когда тело деревенело, а глаза начинало жечь от напряжения. Он часами блуждал в собственном разуме, ведь кроме мыслей, ему нечем было себя занять. Он пересчитал в камере всё, что только можно: трещины, оттенки цветов, насекомых. Он думал о старых уроках в Хогвартсе, вспоминал друзей и события своей жизни, размышлял над давними спорами, в которых хотел бы привести иной аргумент. Думал о матери, об отце, о Грейнджер и домовых эльфах. Проигрывал в голове период жизни во Франции, словно немое кино.

Его не особо шокировала тактика, использование которой должно было заставить его делать то, что требовалось. Но Драко лишь сильнее злился. И каждый раз, когда его вытаскивали на допрос, хранил полное молчание. Он привык к жестокости и к тому, что с её помощью люди пытаются добиться желаемого. Она сопутствовала большей части его жизни, и если не касалась самого Драко, то окружала его. Он не был настолько наивен, чтобы полагать, будто в подобных ситуациях Министерство лучше Волдеморта. Враги есть враги.

Так что Малфоя посадили к его врагам, лишили права на душ, кормили дерьмом и ждали, пока он сломается. Но Драко держался. По крайней мере, не был готов ни заговорить, ни сдаться, ни броситься на стену. Паранойя превратилась в движущий фактор его жизни, доведя до психоза. Если он проводил в углу почти без сна достаточно много времени, его мозг начинал выдавать хаотичные и сумасшедшие мысли, никак между собой не связанные. Драко чувствовал, что от настоящего безумия его отделяет лишь один шаг, но ещё достаточно соображал, чтобы понимать, когда ведёт себя ненормально. И это было очень важно — у него оставался его рассудок. Пусть у него не было прав, свободы или грёбаного душа. У него по-прежнему было это.

Министерство сменило тактику. Он и не думал о таком варианте, пока не услышал её, но предполагал, что его надзиратели осознают тупиковость ситуации. Драко надеялся, что это открытие заставит их вернуть его в старую камеру, но, судя по всему, сдаваться они не собирались. Или были непроходимо тупы — на это Малфой мог поставить что угодно.

Она откашлялась. Ему потребовалась всего секунда, чтобы осмыслить, не поверить и принять происходящее. По полу царапнули ножки стула — она придвинула его поближе к столу.

— Вы можете идти.

— Мне не…

— Вы можете идти, сэр, — повторила Грейнджер громче и твёрже, от воцарившейся тишины сгустился воздух.

Охранник прошёл к выходу, громыхая ботинками по полу. И Драко знал: он останется стоять за дверью, наблюдая и выжидая. Надеясь получить возможность отшвырнуть узника к стене или сделать нечто подобное. О чём там ещё мечтают охранники? «Вам нравится ваша работа?» — поинтересовался Драко, когда один из них во время обыска похлопал его по члену. Именно тогда Малфоя ударили в первый раз. Локтем по пояснице. Хватая ртом воздух возле холодного камня, секунд тридцать он думал, что его позвоночник треснул.

Едва дверь закрылась, Драко очень остро осознал состояние своей одежды и последствия несоблюдения правил гигиены. Почти как тогда, в самом начале, во Франции, когда Гермиона только начала к нему приходить.

— Господи, Малфой, — прошептала Гермиона, она постаралась сделать вдох, и её дыхание сбилось.

Он пытался не обращать на неё внимания, даже глаз не поднял. Он отлично знал, как паршиво выглядит, и ему вовсе не требовалось тому её подтверждение. Он уставился на свои ногти, поломанные и кривые после попыток сделать их покороче. Грязь собралась под ними, на пальцах, въелась в узоры на коже.

— Против тебя пытаются выдвинуть обвинение. Пособничество в убийстве, поддержка Пожирателей Смерти в их прислуживании Волдеморту, помощь в совершении противоправных деяний, сопротивление при аресте. Ты был несовершеннолетним, за исключением момента ареста, и чтобы привлечь тебя к ответственности как взрослого, следователям необходимо запросить разрешение. Ты очень помог, предоставив информацию, и я собираюсь удостовериться, что об этом никто не забыл. Я пытаюсь вытащить тебя отсюда...

Под конец она совсем расклеилась. Её голос срывался, и ей приходилось делать паузы на вдохи. Это его сбивало, беспокоило. Потому что вызывало множество разных мыслей, и Драко заставил себя разозлиться. Эту эмоцию он понимал. В полной мере.

— Я здесь не для того, чтобы тебя допрашивать. На самом деле, я уже сообщила, что ты рассказал мне всё, что знал. Я просто… Я пришла… Я хотела убедиться, что с тобой всё в порядке.

Очевидно, что ни о каком порядке речи не шло. Ей даже не надо было приходить, чтобы увидеть его воочию. Всё, что требовалось человеку вроде Грейнджер, обладавшему хотя бы зачатками здравого смысла, это выяснить, что он в Азкабане. Он, конечно же, не в порядке. Драко сердито смотрел на свои руки, как смотрел бы на неё, если бы мог это сделать. Но ему не хватало силы воли поднять голову и взглянуть ей прямо в лицо. Пусть и не понимая почему, но он не хотел, чтобы Гермиона смотрела на него в ответ. Драко казалось, будто ему опять снится сон. Где-то во Франции, тысячи минут назад, он чувствовал прикосновение груди Грейнджер к своему телу, а над озером взрывались фейерверки. Бах, Бах, бах, чудилось ему.

— Ты хотя бы посмотришь на меня?

Хотя бы. Будто он должен или что-то подобное. А, может, и вправду должен. Наверное, если задуматься — да, но это не играло особой роли. При желании Драко становился эгоистичным ублюдком, и в данный момент никакого значения не имело то, чего жаждет Гермиона, мать её, Грейнджер. Драко хотел выбраться отсюда, хотел принять душ и нормально поесть, получить тёплую постель или оказаться в безопасной камере. Он хотел разобрать свою жизнь на кусочки и сложить из них то, что пожелает сам. Хотел всё вернуть, изменить то, что требуется, и не попадать сюда. Никогда. И кто знает, может, в эту самую минуту он бы всё равно сидел за столом и напротив была бы та же самая девушка, но он бы находился отсюда так далеко, что даже не знал бы названия этого места.

— Драко, — с мольбой прошептала она.

Он вскинул глаза, встречаясь с ней взглядом, — она знала. Эта сучка знала, что он посмотрит на неё, заслышав, как она зовёт его по имени, и более того — ему это понравится. Все мышцы в его груди сдавило, словно от удара молотом или под колёсами маггловского автомобиля. Сжало вокруг сердца, пока то, несмотря ни на что, старалось биться.

Её блестящие и широко распахнутые глаза блуждали по его лицу, будто так она получала все нужные ей ответы. Самих вопросов Драко не знал — лишь видел их там, в выражении её лица, пока она что-то неслышно бормотала. Её рука скользнула по гладкой поверхности, полностью выпрямилась, и открытая ладонь замерла посередине столешницы. Краем глаза Малфой заметил, как Гермиона в ищущем жесте разогнула пальцы. Он это увидел и стиснул кулаки так, что обломанные ногти впились в кожу. Он пытался без слов донести на неё свою мысль. Потому что не мог. Не мог поднять свою грязную руку и прикоснуться к её, чистой и ухоженной, протянутой к нему. Ему было стыдно, и сделать это он был не в состоянии. Говорить что-то вслух он тоже не хотел, потому что знал: за ним наблюдают, слушают или смотрят, нарушит ли он своё молчание. И тогда Грейнджер станет оружием против него, хотя это наверняка и так было понятно. Повинуясь приказу, ей придётся его допрашивать. И он, заключенный в тюрьму и сопротивляющийся в одиночку, будет вынужден её за это ненавидеть. Нет, нет, не ненавидеть. Но он разозлится. Очень сильно, а ему бы этого не хотелось. Она была всем, что у него… Он не мог этого допустить.

Он надеялся, что попытка попросить прощения так же ясно читается на его лице, как ранимость — на её. Надеялся, что Гермиона разгадала причину его поступка, ведь она всегда понимала его мотивацию. Он никогда ничего не озвучивал, но она всегда догадывалась.

Грейнджер опустила пальцы, но руку не убрала — она так и лежала на столе, будто Драко мог передумать. Малфой не изменил своего решения, но не сводил с Гермионы глаз, пока она говорила — она заслужила хотя бы это. Она была достойна многого, но сейчас это всё, что он мог ей дать.

Как только Грейнджер ушла, ему позволили принять душ. А на следующее утро его под конвоем отправили обратно в камеру повышенной безопасности.

Паб «Darco’s»: сегодняшний день

Грейнджер выходила из-за столика в туалетную комнату дважды — в компании одной или всех подружек — и каждый раз Драко провожал её взглядом, даже не особо отдавая себе в этом отчёт. Гермиона в третий раз выскользнула из кабинки и застыла, что-то говоря Уизли, а затем с улыбкой развернулась. Он смотрел, как она обводит взглядом комнату и ловит его глазами — её улыбка не померкла ни на секунду, и она предназначалась именно ему.

Гермиона подошла к его столику — ей нельзя было этого делать, ведь здесь сидели её друзья. Неужели она не понимала, что это против правил? Что она выходила за рамки, возникающие вокруг них всякий раз, когда они переставали общаться наедине и возвращались к некоему подобию нормальной жизни? И почему она всегда так делала? Постоянно плевала на те границы, которые не должна была переходить.

Лонгботтом, Финниган, темноволосая девица, обе Патил, Браун и кое-кто ещё продолжали смотреть на них, но Драко больше всего заботили Поттер и Уизли. Потому что Уизли не спускал с него глаз. Но это был не предостерегающий взгляд, а, скорее, попытка определить, не собирается ли Малфой сделать что-то такое, что не понравится Рону. Уизли плевать хотел на предупреждения — уж не в том случае, когда дело касалось Малфоя. И Драко понял: Уизли избавился от той неуверенности, на которой можно было паразитировать в школе, он вполне доволен собой, и у него нет нужды кого-то запугивать. В случае необходимости он просто набросится на недруга и решит проблему — вот и всё.

Поттер посмотрел на Драко лишь единожды — тем идиотским взглядом, когда ты, вроде, ведёшь глазами в нужную сторону, но ничего при этом не видишь — и Малфой снова удивился. Поттер должен был первым ринуться на защиту — он же глава этой стаи. Если что-то пойдёт не так, именно Поттер должен издать боевой клич, а он всем своим видом демонстрирует, будто ему и дела нет до происходящего. Или будто он верит в то, что ничего не случится — и в этом крылось ещё меньше смысла, чем в первом предположении.

Гермиона уселась напротив, ударившись ногой о его лодыжку — у него были длинные ноги, и ему нравилось их вытягивать. Драко подобрался, и она улыбнулась ему чуть кривоватой улыбкой.

— Привет, незнакомец.

— Какие люди, — поприветствовал он, её улыбка померкла, и она поджала губы.

Он ухмыльнулся в свой стакан, залпом допивая его содержимое. До этого самого момента он и не понимал, насколько сильно успел набраться. Пока не захотел быть относительно трезвым перед лицом сложившейся ситуации. Никто в состоянии подпития не должен связываться с Грейнджер. Даже если она сама кажется немного захмелевшей.

— Как прошло общение с прессой?

Он пожал плечами, крутя свой стакан.

— Прошло.

— Не слишком плохо?

— Нет.

Она чуть наклонилась вперёд, рассчитывая на пояснение, но он не собирался делиться подробностями. Ему не хотелось ничего говорить. Что было, то было, и он не думал, что журналисты слишком уж сильно пройдутся по нему в утренних газетах.

— Фейерверки были симпатичными.

Он вскинул бровь, откидываясь спиной на подушку.

— Да, световое шоу было хорошим.

Фейрверки принадлежали маггловскому миру, а не волшебному. В своём мозгу Драко очертил чёткие границы. В начальной школе его учили рисовать два больших круга, которые частично накладывались друг на друга. Уникальные черты двух объектов распределялись по обособленным областям, а общие — оставались в середине, но в случае с магглами и волшебниками такая диаграмма была для Драко неприемлема. Потому что он сам этого не желал — ему нравилось держать эти миры как можно дальше друг от друга. До Башни, после Башни. Но при необходимости, мысленно, он мог бы поместить в центральную область имя. Гермиона Грейнджер. И ещё свою старую сумку с поношенными вещами и воспоминания, от которых так и не смог избавиться. Вот как бы выглядела схема. Только так — это единственное, что соединяет точки, пересекает границы и проводит его от одного мира к другому.

Гермиона немного помолчала, ковыряя ногтем щепку на столе. Потеребила её, прикусив щёку.

— Они всё ещё смотрят?

Драко поднял голову — кое-кто отвёл глаза — и опять взглянул на Грейнджер.

— Ну конечно, смотрят.

Она кивнула и продолжила колупать стол. Ногти у неё были неровными. На одном большом пальце ноготь был длинным, а на другом — таким коротким, что из-под него выглядывала кожа. Гермиона переоделась, её пушистые волосы были распущены.

Драко вздохнул, поставил стакан на стол, выпрямился и, наклонившись вперёд, тихо спросил:

— Грейнджер, ты что здесь делаешь?

Она оторвалась от деревяшки и посмотрела такими огромными глазами, будто её застали за чем-то неподобающим. Она прекратила терзать щепку и убрала руку со стола.

— А меня здесь быть не должно?

— Не знаю, — ведь он действительно не имел об этом ни малейшего представления.

— Они знают, они… Поняли. Я не сообщала никаких деталей, но они в курсе, что в течение четырёх лет я получала от тебя информацию. Они знают, что я… Что я воспринимаю тебе не только как задание, понимаешь? И они достаточно доверяют моим суждениям. Они знают, что если я, из всех нас… Конечно, у них на твой счёт есть кое-какие опасения… Это просто… Видишь ли, это нормально, что я здесь. Они не станут сходить с ума и всё в таком духе, или думать… Я хочу сказать, если ты не против….

Драко прикусил щёку и на мгновение приподнял брови.

— Грейнджер, ты в курсе, что во хмелю у тебя проблемы с речью?

Она вспыхнула, отчего румянец стал ещё ярче.

— Прости. Они этого не принимают. Абсолютно. Но понимают то, что я делаю. Так лучше?

Драко пару мгновений смотрел на неё, катая стакан по столу, и медленно кивнул.

— Разумеется.

Она тоже кивнула и опустила глаза, кончиком языка облизав нижнюю губу. Драко таращился на эту влажную полоску кожи, пока та не высохла и опять не стала нежно-розовой.

— Что это за парень, с которым ты пришла на церемонию?

Гермиона подняла голову. Драко встретился с ней глазами, отмечая её недоумение.

— Гарри и Рон?

— Нет. Высокий такой. Тощий, словно год не ел, — тот самый, что лапал её за бедра и по-идиотски улыбался.

— О! О, нет. Я пришла не с ним… Он просто парень, — назвать исчерпывающим ответом этот лепет было нельзя, так что Драко лишь хмыкнул. — Ну, вообще-то, я с ним там встретилась. Джинни решила, что он замечательный, и постаралась... Он милый.

Драко прикусил губу и фыркнул.

— Он выглядит полным засранцем.

— Он такой и есть, — она улыбнулась. — Он похож… На близнецов Уизли? Не знаю, помнишь ли ты их. Он шутник.

— И ты счастлива с таким парнем, как он? — на долю секунду в его голосе прорезался невольный скептицизм.

Она прикрыла глаза и со смехом покачала головой.

— Точно нет. У нас нет почти ничего общего, но с ним весело проводить время.

Драко снова фыркнул, на этот раз более неприязненно.

— И как долго ты с…

— Я не с ним.

Пауза.

— Что?

— Нет, мы... Мы сходили на пару свиданий, но на этом всё.

— Оу.

Гермиона опять принялась за щепку, а Драко снова и снова моргал, будто это могло унять жар, разлившийся по ушам и скулам. Он вообще не понимал, почему ему стало жарко, и это раздражало почти так же, как Поттер, отпустивший на заднем фоне очередную шутку.

Драко покосился на Грейнджер — она смотрела прямо на него и покраснела, едва он встретился с ней взглядом.

— Эй.

— Привет, — это выскочило инстинктивно, но Драко решил, что таким ответом выставил себя полным идиотом.

— Эм... — она откашлялась, опустила глаза, покачала головой. — У меня для тебя кое-что есть.

Драко был в равной мере заинтригован и напуган.

— Ты мне что-то принесла?

— Типа того. Скорее… возвращаю.

Он мысленно прокрутил список того, что Гермиона брала, перечислил те пропавшие вещи, что она могла взять, но на ум не пришло ничего, кроме шнурка. И Драко сильно сомневался, что сейчас речь шла именно о нём.

Гермиона достала из своего кармана что-то, что при беглом взгляде казалось достаточно большим. Драко подумал, что Грейнджер, наверное, было неудобно таскать с собой эту штуку, учитывая столь тесные джинсы — он обратил на них внимание, когда она выходила в туалет и шла к его столику. Затем Малфой вспомнил про Уменьшающие чары. И почувствовал себя глупо — пусть даже о его мыслях не знал никто, кроме него самого.

Гермиона положила на стол то, что оказалось коробкой — тёмно-синей, длинной и довольно узкой. Его имя было выведено на крышке тем же аккуратным почерком, которым Грейнджер последние четыре года записывала его слова. Что поразило Драко в первую очередь, так это его имя. Одно лишь имя, без фамилии — чёрные буквы почти терялись на тёмном фоне. Но что его шокировало до помрачения рассудка, так это понимание. Он смотрел и знал, что крылось внутри этой коробки — ему даже не нужно было её открывать. И от этого знания его сердце перестало биться, словно сверху на него поставили пресс-папье.

Драко поднял глаза на Гермиону, оторвав взгляд от её неровных ногтей и осторожных пальцев — по вытертой поверхности стола она подтолкнула коробочку к его нетерпеливым рукам.

— Грейнджер, — он собирался сказать не это и выдал свои чувства тем, как задохнулся и сбился, но Гермиона только улыбнулась ему в ответ.

— Открой её.

Драко покачал головой, закрыл рот и постарался сглотнуть. Он начал произносить слово, первая согласная оцарапала язык, и ему пришлось замолчать и откашляться. Горящее горло перехватило, и Драко снова его прочистил.

— Спасибо, — ему пришлось сделать над собой усилие, и голос прозвучал хрипло и низко, переполненный всеми теми эмоциями, в которых он бы никому не признался.

Но Гермиона видела его насквозь. Как обычно.

— Открой её, — она улыбнулась, подталкивая коробку к нему поближе.

Ему показалось, что его тело деформировалось, и всё внутри — даже кровь и кости — наполнилось мелкими иголочками. Драко напряженно замер, будто ты ждал, что вот сейчас всё исчезнет. Пропадёт, если он не будет сидеть неподвижно. Это был один из тех значимых моментов, когда всё меняется и жизнь становится чуточку иной. Один из тех, что он заметил. И, по непонятной причине, Драко был напуган до полусмерти.

— П… Позже, — он кивнул, его ладонь обхватила коробку, и из горла вырвался странный, непроизвольный звук.

Грейнджер не выказала энтузиазма при мысли о том, что не сможет этого увидеть. Но она приняла его решение, сообразив, что лучше не давить. По замерзшей позе и заиканию она наверняка поняла, что Драко сейчас совсем непросто. Слишком сложно осмыслить происходящее в присутствии другого человека.

Он и не надеялся, что сумеет справиться. Что сможет открыть эту коробку, пока на него глазеют чужаки. Это был личный момент. Очень личный. Даже будь они тут вдвоем с Грейнджер, он всё равно вряд ли бы решился. Потому что не доверял самому себе. Он с трудом сдерживал слёзы.

Франция, после Башни: 3 года, 4 месяца

— А знаешь, что забавно?

— Грейнджер, все твои шутки незабавные, так что прекращай.

— Ха-ха…

— Я на полном серьёзе.

— Это не шутка, — она дёрнула ногой в воде, взметнув вверх брызги. — И мои шутки смешные. Это у тебя нет чувства юмора.

— Не-а, это просто ты несмешная.

— Я смешная...

— Тебе становится легче, когда ты себе врешь?

— Ну а тебе, похоже, становится легче, когда ты ведёшь себя как придурок.

— Да, я живу в большем согласии с самим собой.

Гермиона издала раздражённый звук, а Драко улёгся на причал и, почувствовав тепло дерева, прикрыл глаза. Это был один из тех невыносимо жарких деньков, которые нельзя предугадать. Драко работал и жил в зданиях, где было негде охладиться, так что ему оставалось либо отправиться на озеро, либо изнемогать в духоте.

Он не особо понимал, как Грейнджер умудрилась его отыскать, но у неё явно был к этому талант. Она всегда его находила. Гермиона объявилась полчаса назад, как раз тогда, когда жара чуть сдала свои позиции прохладному вечернему воздуху.

— Это цвета.

— Цвета? — он повернул голову и прищурил один глаз, глядя ей на спину.

— Ага. Вот, например, небо голубое — а откуда мы знаем, что она голубое?

Драко моргнул, переведя взгляд на предмет разговора.

— Потому что его так назвали?

— Нет, я имею в виду… У нас у всех разный цвет глаз. Понимаешь? Например, твои серые, а мои карие. И что, если мы видим цвета по-разному? Может, мы их по-разному воспринимаем из-за пигмента нашей радужки, который накладывается на цвет объекта. Я...

— Вообще-то маггловская наука утверждает, что….

— Это пример. Откуда мы знаем? Нам никто не может этого сказать. Я могу воспринимать голубой голубым, а ты можешь считать его фиолетовым. Как бы мы тогда это описывали? О, это цвет неба… Ну, все его так называют, пусть даже для меня это твой фиолетовый. Не существует способов определить, выяснить, вижу ли я цвета иначе, чем ты. Мы просто зовём их одинаково. Невозможно даже проверить, по-разному ли мы их восприняли.

Драко сел и задумался, пытаясь отыскать брешь в её рассуждениях, но так в этом и не преуспел. В словах этой ненормальной был определённый смысл.

— С чего вдруг тебе пришло такое в голову?

Она пожала плечами.

— Я много о чём думаю. Но разве это не забавно? То, что мы можем видеть мир в неодинаковых цветах? Тогда названия не имеют особого значения. Существует лишь то, что существует, пусть даже это несколько разных вещей для нескольких разных людей.

Слева от них солнце садилось за город, и мир вокруг окрасился золотым. Или, может быть, зелёным, если верить Грейнджер. На гладкую поверхность озера опустилась тень, и берега, днём забитые отдыхающими, теперь почти опустели.

— Здесь как будто другой мир.

«Здесь и есть другой мир», — хотел было сказать Драко, но передумал. Он опустил пальцы в воду и смотрел, как появившаяся рябь переливалась золотистыми красками.

Он вытащил руку и упёрся в причал ладонями, чтобы подняться.

— Я собираюсь обратно…

Повернув голову и удивлённо посмотрев на Гермиону, Малфой запнулся и плюхнулся обратно — она медленно отпустила его руку.

— Прости, я только…

Драко озадаченно нахмурился — ему тут же на ум пришёл список того, что могло пойти не так. Его мать, отец, его друзья, дом, Министерство. Так что он очень удивился, когда Гермиона не перешла к изложению нежеланной новости, а вместо этого потянулась к нему навстречу.

Замерев, Драко смотрел на её приближение, постепенно осознавая происходящее, — его глаза метались по её лицу. Он ощущал себя в ловушке собственных решений, пока не почувствовал касание её губ. Он резко выдохнул ей в рот, будто бы от неожиданности, но она лишь усилила напор. Её глаза были закрыты, лоб от волнения расчерчен морщинками, всё её тело застыло — только губы двигались. Они были такими же, как он помнил, даже ещё лучше. Память о прикосновении могла померкнуть, погребённая под толщей времени и поблекшая от постоянного размышления над произошедшим. Но губы были мягкими, тёплыми и немного сухими, а самое главное — прижимались к его рту.

Драко прихватил губами верхнюю губу Гермионы и заметил, что морщины на её лбу разгладились. Она выдохнула через нос и наклонила голову, всё ещё зажмурившись. Малфой переключил внимание на её нижнюю, такую полную, губу, оторвал руку от досок причала и запустил пальцы в густые кудри. Гермиона подалась вперёд, касаясь его груди, и Драко ухватил её за футболку, притягивая ближе. Ошеломлённый, он сперва действовал осторожно и медленно, но сейчас ему казалось, что в эту секунду он должен взять всё возможное, ведь уже в следующий момент оно исчезнет. Его веки дрогнули раз, другой и наконец закрылись. Он резко задышал через нос, перехватив инициативу, Гермиона одобрительно хмыкнула и вцепилась в его плечи. Драко встал для удобства на колени и обнаружил, что гораздо лучше прижиматься, если при этом отклонять Гермиону назад. Грейнджер выдохнула ему прямо в губы — под его весом она упала на доски, стукнувшись головой. Драко на секунду замер, но она продолжила его целовать, одной рукой вцепившись в ворот футболки, а другой — в светлые волосы.

— Оу.

Он улыбнулся, не разрывая поцелуя. Его ладонь выпуталась из копны её волос и скользнула к затылку, в качестве извинения обхватывая то место, которым она, похоже, ушиблась.

В голове мелькнула мысль, не тяжело ли ей, поэтому Драко немного сдвинулся и выставил руку, приподнимаясь. Во время этого манёвра он прижался к ней бёдрами и не смог сдержать стон. Гермиона замерла, точно её приложили Ступефаем.

Реальность бладжером обрушилась на его голову. Сейчас он видел только выражение её лица трёхмесячной давности, когда она от него сбежала. Думал лишь о том, что это Грейнджер, а всё происходящее — очень плохая идея.

Драко оторвался от неё и, пошатнувшись, поднялся на ноги. Он оказался так близок к краю, что его каблуки соскользнули с досок. Но, покачнувшись вперёд и в стороны, он умудрился сохранить равновесие.

— Чёрт, — подняв руку, он зачесал волосы назад и, не отводя ладонь от головы, сделал семь твёрдых шагов подальше от Гермионы.

Это не должно было произойти. Уж не после того раза. Честно говоря, ничего подобного вообще не должно было случиться. Он и Грейнджер — это плохая идея. Вся жизнь Драко в данный момент строилась на надежде, что он сумеет разобраться со своим прошлым, и будь он проклят, если думал, что у них с Грейнджер могло хоть что-то выйти. Между ними было слишком много плохого, они оба были непростыми людьми и слишком чокнутыми, чтобы оставаться вместе. Их жизни, текущие совершенно бесконтрольно, чересчур разнились. Учитывая их прошлое и то, как они жили сейчас и кем являлись, чувства к Грейнджер представлялись Драко самоубийством в эмоциональном плане. Это как положить руку на горелку. И если он свихнулся достаточно, чтобы сотворить такое, то она просто не должна была быть такой ненормальной. Она же «умнейшая ведьма их поколения». И она не могла быть настолько глупой, чтобы решиться на подобное.

После того вечера в кинотеатре он думал об этом. О возможности поддаться тому чувству, которое Грейнджер умудрялась в нём будить даже тогда, когда вытворяла нечто этакое, за что ему хотелось возненавидеть её по-настоящему. Именно это чувство продолжало расти в течение последних трёх лет, что Гермиона крутилась поблизости и не уходила. Она никогда не исчезала так надолго, чтобы это чувство пропало, и поначалу это вызывало в нём даже бóльшую ненависть, чем он когда-либо испытывал к Грейнджер.

Он решил, что, наверное, взрослеет. Или же изменился даже сильнее, чем ему казалось. Ведь Драко не думал лишь о последствиях, чреватых для него самого. Он размышлял о том, каким человеком была Грейнджер, каким был он сам и как он в итоге облажается. Сколько неприятностей он ей принесёт. И, учитывая то, кем он являлся и что натворил, он заслужил эти отношения меньше, чем любой другой в целом мире. И она просто рехнулась, если простила его.

Она не должна была этого делать. Должна была ненавидеть его, издеваться, как можно дольше заставлять чувствовать себя дерьмом. Точно так же, как когда-то делал он. Она не должна была вести себя так, будто теперь всё изменилось, ничего не было или они каким-то образом могут забыть о прошлом. Ей не стоило так делать. Действительно не стоило.

Он полагал, что часть Гермионы тоже этому противилась. И это было уже совсем иное — настоящая стена. Огромная неприступная стена, которая всегда будет возвышаться между ними. Ведь неважно, кто он сейчас. Он останется тем, кем был раньше. Тем самым фанатиком, который так сильно портил ей жизнь.

Драко заметил то выражение на лице Гермионы, когда она отстранилась три месяца назад. В нём было множество разных эмоций, но он разглядел скрытый упрёк. Неверие в то, что она только что целовала того самого школьного придурка. Ту едва уловимую досаду, которую он добавил к собственным воспоминаниям в качестве доказательства того, каким же ублюдком он был.

И вот теперь снова. Теперь, когда он всё обдумал и отгородился от Гермионы после той ночи, придя к заключению, что ему не следует этого делать. Она опять сделала первый шаг.

— Грейнджер, в чём твоя проблема?

Она была пунцовой от смущения. И это хорошо. Хорошо, потому что, быть может, она больше не станет предпринимать таких попыток. Возможно, она наконец уймётся и ему не придётся прилагать столько усилий, чтобы держаться от неё подальше.

— Прости… Я…

— Ты что, дура? Ты не можешь так поступать! Тебе нельзя просто… делать этого!

— Чего? Целовать тебя? На случай, если ты вдруг не заметил, на поцелуй ты ответил, придурок. Я просто… — она покачала головой, её голос смягчился. — Это…

— Я бы не ответил, не начни ты первая. Это… естественная реакция, — растерявшись, он отвёл руку от головы.

Она поднялась на ноги и пару мгновений пристально вглядывалась в него. Затем опустила глаза и отряхнула колени, хотя те были совершенно чистыми.

— Ты бы не поступил так, если бы не хотел. Так что не лги мне. Ты так… Так бесишь! Ты продолжаешь посылать мне сигналы…

— Я не посылаю сигналы! — качая головой, он ткнул себя пальцем в грудь.

— Нет, посылаешь! Ты смотришь на меня. Говоришь определённые вещи, целуешь меня в ответ, ты… Твоя… Ты реагируешь… — её накрыла волна смущения. Гермиона тяжело сглотнула и затрясла головой, по-прежнему избегая смотреть ему в глаза.

Она, наверное, никогда в своей жизни так себя не вела. Не набиралась смелости на такой поступок и не получала отказ — пусть и пять минут спустя. Но и ему всё это было в новинку. Уж не с такой девушкой, как она.

Но он был непреклонен. И по-прежнему болезненно осознавал причину, по которой всё полетело к чёрту. Это хорошо, подумал он про себя. Он снова вынырнул из тех иллюзий, которыми жил в те минуты. Это было правильно.

— Ты ошибочно интерпретируешь события, Грейнджер.

— Я ошибочно интерпретирую? Это твоё главное оправдание?

Она расстроилась, пусть и старалась изо всех сил этого не показать. Твою ж мать! Ну какой же он был сволочью.

— Грейнджер, почему ты всё равно хочешь быть со мной? А? Чем я сумел тебя убедить, что это отличная идея?

— Не знаю! Ты теперь другой… Ты, как и прежде, Малфой, но ты... Но ты — не он. Прошло три года, и я вижу тебя, и это… Ты не тот парень, которого я ненавидела! Я всё ещё злюсь иногда, но не... Это не направленное чувство, потому что многое поменялось, и ты…. Всё полетело в тартарары, всё изменилось, а жизнь просто продолжалась. А потом, бам... Бам, вдруг ты... Ты там, а я здесь, и я не возражала. Сначала я возненавидела саму мысль о сотрудничестве с тобой, но затем мы начали общаться, и всё получилось. А потом, когда я увидела… Я несу чушь. Я просто… несу чушь, боже.

— Я, может, не ношу маску и не ищу способов устроить в мире геноцид, но я по-прежнему хреновый человек. Грейнджер, я дерьмовый человек. Вся моя жизнь… Я безнадёжен. Пропащий неудачник. Я испортил достаточно… И я не утяну никого с собой на дно, понимаешь? Ты головой соображаешь? Прекрати всю эту хрень. Я стараюсь, и дом… и ты… После всего… А ты не облегчаешь мне жизнь!

— Что? Малфой, ты пытаешься сказать, что делаешь это для моей же пользы? Где же тот эгоистичный засранец, которого я знаю, а? Где он? Потому что это чушь! И если ты хочешь оправдаться вот так, то ты врёшь мне в лицо! Ты пользуешься этой отговоркой, чтобы скрыть то, какой ты трус, боящийся сделать хоть что-нибудь. Не учи меня, что для меня лучше. Я взрослый, зрелый человек, я сама могу принимать решение, чего мне хочется! Не веди себя так, будто тебе действительно… Просто перестань! Прекрати стараться! Может, в этом и кроется твоя проблема, Малфой! Ты что-то планируешь, рассчитываешь, что всё пойдёт своим чередом или так, как тебе того хочется — но это не жизнь! В жизни так не бывает! Происходят события, которые, по нашему мнению, вовсе не должны были случаться, те, которые мы не предвидели. Но иногда они оборачиваются чем-то очень хорошим! Прекрати вести себя так, будто ты больной, который всё… Малфой, всё становится скучным и тусклым! Шевелись! Это же жизнь, двигайся дальше!

Она попыталась пройти мимо, и он схватил её за руку и дёрнул назад, разворачивая к себе лицом, но она вырвалась.

— Грейнджер, не думай, что ты такая уж особенная, — ты сложный человек. Я сложный. Мы сложные люди, и я к этому не готов. Я не могу быть с тобой. Ты повсюду крутишься… И пошла-ка ты. Тебе не обязательно ошиваться возле меня, так что отвали. Это моя жизнь, и я с ней буду делать то, что пожелаю. Ты ведёшь себя так, будто всё знаешь. Словно имеешь хоть какое-то представление о том, что она из себя представляет. Я не притворяюсь больным, Грейнджер…

— Я не говорила, что ты…

— Заткнись, сейчас я говорю, — прорычал он.

— Не со мной и не в таком тоне, — прошипела она и развернулась, но он снова схватил её.

— Если ты собираешься…

— Отпусти меня! — ломко закричала Гермиона, вырываясь, и от звука её голоса Драко отдёрнул руки.

Грейнджер очень старалась не сорваться снова. Она моргала, сглатывала и мелко дышала. Её плечи тряслись. Она повернулась к нему лицом, вскинула подбородок и постаралась сделать вид, будто совсем не расстроена.

— Я поняла, ясно? Не обязательно продолжать, Малфой. Ты не хочешь иметь со мной дел, не желаешь, чтобы я снова лезла... И вообще. Я уяснила.

— Это… Не... Слушай, я просто…

— Я сказала, что всё поняла. Хватит. Просто оставь это… Всё в порядке, — она кивнула, снова сглатывая. — Всё хорошо.

Грейнджер развернулась, и в этот раз он позволил ей уйти, глядя вслед до тех пор, пока она не скрылась из вида, и чувствуя себя главным кретином Франции. Вот почему. Именно поэтому, неужели она этого не поняла?

Опустошённый и уставший, он тяжело вздохнул и протёр лицо ладонью. Скинул ботинки прямо на причал и побежал по доскам — босые ноги шлёпали по дереву. Драко прыгнул, разрезая воду, и ушёл на глубину.

Он плавал, выплёскивая разочарование. Избавляясь от её образа и от мыслей о событиях последних пяти минут. Он плавал, пока мускулы не начали болеть; солнце село и вода вокруг почернела. Драко плавал до тех пор, пока лёгкие не сдавило, а тело не налилось болью. Тогда он просто лёг на причал и, хватая ртом воздух, смотрел на звезды и думал о красках и плачущих девушках.

Южный Уэльс: сегодняшний день

Драко покинул паб, даже не дождавшись объяснений. Просто потянулся вперёд и коснулся её кудрявой пряди — пальцы лишь мазнули по непокорным волосам. Гермиона смотрела на него широко распахнутыми, влажными глазами, словно понимала, что это всё для него значит. Иногда она оказывалась рядом — в самые тяжелые минуты — и, возможно, действительно что-то осознала. Ради него.

Драко ушёл, не сказав ни слова и не заботясь о том, что все её друзья пялились на него, пока он, как можно быстрее перебирая ногами, продвигался к двери. Он едва не перешёл на бег, и ему пришлось сдерживаться, чтобы не бежать слишком уж явно.

Ему хватило терпения миновать только несколько витрин. Он не пошёл ни в отель, как планировал раньше, ни в магический квартал. Казалось, эти места находятся в милях отсюда, и если он отправится так далеко, его ноги отвалятся прежде, чем он достигнет цели. Коробка в кармане была тяжёлой — тяжелее, чем награда, лежащая в другом кармане. Тяжелее, чем собственная голова.

Он нырнул в пустынный переулок и тут же почувствовал неприятный запах рыбы и грязи. Руки чуть дрожали, пока Драко вытаскивал коробку из кармана — она застряла, и ему пришлось дважды её дёрнуть. Он не мог разглядеть надпись «Драко», слишком уж было темно, но всё равно представлял её мысленно, потому что знал — она там.

Драко поднял крышку, не удержал, но даже на неё не взглянул. Он и не заметил, что она упала. Внутри коробки, на вельветовой подложке, в которой утонули кончики пальцев, лежала его палочка. Его оружие. Его способ передачи бурлящей в крови магии в окружающий мир. Его собственность по праву рождения. Его.

— Ох, — прошептал он в ту секунду, как коснулся её. Мощный поток проник в его пальцы, устремился вверх по руке, плечу, ринулся вниз, затем опять вверх, распространяясь по всему телу.

Будто кто-то ударил в пальцы струей воды, и она стремительно побежала по всему его телу. Словно сила. Словно магия. И это было сродни столкновению с ней в первый раз. Драко понятия не имел, что теперь делать, палочка и собственные чувства ошеломили его. Будто бы он никак не мог в это поверить.

Драко больше не мог ждать ни секунды: он обхватил древко ладонью, ощущая, как проникшая в него сила нарастает и заполняет целиком, вновь подчиняя себе тело.

Я волшебник. Я — магия.

Чёрт. Чёрт, потому что прошло столько времени с тех пор, как он испытывал нечто подобное. Ничто не могло с этим сравниться. Все те годы, что он мечтал об этом, желал и вспоминал. Все те глупости, что он натворил в попытках заполучить магию обратно, и теперь… Теперь вот она. И если раньше ему казалось, что он вернулся домой, на своё место, ощущал некую завершённость, то сейчас все эти чувства были вытеснены прочь. Разорванные в клочья и пущенные по ветру, они не значили ничего по сравнению вот с этим и этими эмоциями.

Закрыв глаза, он тяжело и мелко дышал. Рука сжимала палочку до боли в пальцах.

— Люмос, — выдохнул он.

И заплакал. Слёзы заструились из-под ресниц в ту секунду, когда под веками появилось красное пятно — зажёгшийся огонек. Эмоции бились в каждой клетке его тела. Откинув голову назад, он ударился о стену и даже не обратил на это внимания.

— Нокс, — сдавленный голос, воцарившаяся темнота, всплеск силы.

Облегчение. Словно в течение пяти лет ты носишь на груди тяжёлый, болезненный груз, а затем избавляешься от него, хотя сам уже давно не сомневаешься в том, что он тебя прикончил. Это счастье, и мощь, и миллион чувств и эмоций, которые Драко не мог описать. Миллион эмоций, которые обосновались в центре груди и давили на сердце, провоцируя почувствовать ещё одну — и вот тогда сердце просто выскочит наружу. И это одно из лучших переживаний, что были в его жизни.

— Люмос.

«Спасибо», — снова и снова повторял он про себя. Он не очень понимал, кого именно благодарит, но не думал, что это так уж важно. Он говорил это многим людям. Всем тем, кто мог услышать. Грейнджер. И, может быть, самому себе.

— Нокс.

Его губы были влажными; он не признавался себе в том, что плачет, но и не успокаивался. Потому что рядом не было никого, кто бы мог его увидеть. А внутри билось столько всего, что Драко не мог сдержаться. Он облизал губы, чувствуя соль, и глубоко, в полную силу, втянул в лёгкие кислород. Он поднял крепко сжатую палочку к груди, ощущая биение сердца около стиснутых пальцах.

— Люмос.

Азкабан, после Башни: 5 лет

— Привет, незнакомец.

Драко хотелось закурить, но не ради вкуса. Он видел, как шлюшки во Франции быстро прикуривали сигарету после секса, и решил, что в случае оргазма это должно быть сродни соусу к пасте. Приятное дополнение. И, возможно, выход из ворот вряд ли можно было сравнивать с оргазмом, но в тот момент эта аналогия показалась Драко уместной. Волна эмоций захлестнула живот, грудь и голову. Будто бы все чувства слились воедино в поток из крови и воздуха, который подарил телу облегчение и счастье.

При виде Грейнджер, стоявшей шагах в тридцати от него, он вскинул бровь — она выглядела совершенно неуместно на фоне камней и моря, таких серых и ломано-резких по сравнению с её мягкими очертаниями. Но она всегда чужеродно смотрелась в его мире. Всегда, всегда, всегда.

— Незнакомец? — Драко сообразил, что это что-то типа присказки, имени или какой-то маггловской шутки, но всё равно переспросил, растерявшись, что бы ещё такого сказать.

Гермиона пожала плечами, заламывая пальцы и покусывая щёку — верный признак того, что она чертовски нервничает. Обычно беспокойство Гермионы проявлялось в чём-то одном, и её нынешнее состояние дало Малфою передышку.

Вода тяжело бились о камни, выбрасывая в серое небо белую пену. Воздух здесь был чище, чем у ворот, и, возможно, это только казалось, а, может, и нет. Всё вокруг пропиталось удушливым запахом соли, которой напомнил Драко о том случае из детства, когда он чуть не утонул во время поездки с отцом в какую-то страну. Малфоя-старшего явно волновал не отдых, а иные цели визита, учитывая то, что бóльшую часть времени он отсутствовал. Драко набрал тогда полный рот воды, будто мог спастись, выпив целый океан, и его закрутило подводное течение. Он дошёл до той точки, когда, снова и снова переворачиваясь, лишь тупо таращился на такую далёкую мутную водную поверхность над его головой и верил, что он больше никогда не вернётся. Он решил, что станет одним из тех скелетов, о которых люди, вроде отца Гойла, плетут всякие небылицы, и что он никогда не научится летать на метле и не получит потом мороженое, как пообещала мама. Что он умрёт, как его дедушка или та жаба, которую он держал в саду. Именно тогда и появился отец — Драко заметил его краем глаза, полностью одетого, с длинными волосами, танцевавшими в водных потоках. А потом были только его руки, давление, резкие вдохи, и мокрая ткань отцовской рубашки, к которой, рыдая, Драко прижимался ртом. Вкус соли держался на его языке в течение нескольких дней.

— После обыска Министерство всё ещё держит мэнор под замком. Кроме официальных лиц, туда никого не пускают, — по тому, как Гермиона мучила свои пальцы, Драко сделал вывод, что новости должны быть отвратительными. — Так что тебе нужно найти другое место для проживания.

Драко пожал плечами и откинул с глаз волосы. Ему выдали ту же одежду, в которой он сюда прибыл, и она жала больше, чем он запомнил. Драко не знал: то ли он прибавил в весе, то ли просто округлился.

— Я отправлюсь в одно из других своих поместий.

— Другие поместья? — кажется, она удивилась.

Драко не понял: то ли она не знала о его остальной недвижимости, то ли он слишком легко отреагировал. «Мои другие поместья», будто это не он провёл несколько лет в грязи в России, Франции и Англии. Будто он всё ещё был богатеньким мальчиком, который никогда не зарабатывал себе на жизнь. Драко полагал, что как бы там ни было, но некоторые вещи не меняются. Что-то остаётся неизменным, потому что часть тебя слишком уж к этому привыкает.

— Ты хочешь получить ещё и этот список? — вышло грубо и резко, и при взгляде на её лицо Малфой почувствовал укол сожаления.

Именно по этой причине он сейчас стоял здесь. Он внимательно присматривался к тому, что творилось вокруг, и прислушивался к разговорам остальных заключённых. Драко всегда отличался наблюдательностью, и когда Грейнджер пришла с предложением сделки в обмен на известную ему информацию, он выложил всё. Драко буквально наизнанку вывернулся, потому что ничего в жизни ему не хотелось так отчаянно, как выбраться отсюда. Спустя два месяца после встречи и по прошествии десяти месяцев с момента заключения, Драко узнал, что его выпускают. Он не видел Грейнджер с того самого дня и в темноте своей камере размышлял над тем, почему она его игнорирует.

Война добралась до неё. Избавила от бравады и напора, лишила сна и истощила. Это сквозило в её внешности, в усталости позы, в покатости плеч. На её лице было то же измученное выражение, которое он впервые заметил два месяца назад, когда она сидела с густо исписанными листами пергамента. «Всё почти закончилось», — сказала она, и Драко решил, что она имеет в виду его пребывание в тюрьме. Сейчас, оглядываясь назад, он пришёл к выводу, что Гермиона могла подразумевать и его заключение, и войну, и вообще всё. Может быть, всё уже почти кончено.

— Я лишь хотела удостовериться, что тебе есть где остановиться.

Драко кивнул, вдыхая ветер.

— Спасибо, Грейнджер. За всё.

Чтобы это произнести, ему пришлось посмотреть себе под ноги, а сказав, он постарался тут же подумать о чём-то отвлечённом. Поэтому Драко пропустил появившееся на её лице выражение, как и любую другую реакцию. Но ему и не надо было этого видеть — послышался шорох камней под её ногами, и вот она уже была рядом. К его груди прижалось её тёплое тело, закрывая от холодного ветра, и запах соли растворился в аромате её шампуня. Гермиона прильнула к нему, и Драко понял, каким странным ему сейчас кажется столь тесный контакт с другим человеком. Возможно, рядом с ней так всегда и было, а может, и всегда будет. Поэтому он просто стоял, слишком остро ощущая близость Гермионы, а потом поднял руку и обнял её за талию.

По сравнению с ним она казалась такой маленькой. Более хрупкой, чем он помнил и чем позволительно быть человеку, обладающему её силой. Её холодный нос уткнулся туда, где его кожа встречалась с воротником рубашки, Драко чувствовал, как она глубоко дышит, будто пытаясь запомнить его запах и «аромат» азкабанского мыла. Она крепко обнимала его, прижав ладони к спине; Драко поднял вторую руку и положил на плечо Гермионе, затем медленно и неуверенно сместил ладонь к тонкой шее. Её кожа оказалась холодной, и Драко никак не мог понять, как такое возможно, ведь её тело было очень тёплым. Его ладонь скользила до тех пор, пока он не обнял Грейнджер за плечи. Пряди её волос летели ему прямо в лицо, и он, прищурившись, смотрел невидящим взглядом на океан поверх её головы.

Норсборн стрит: сегодняшний день

Драко не представлял, куда направляется, и решил, что несколько раз свернул куда-то не туда — он совершенно не узнавал район, в котором оказался. За ним кто-то шёл, и поначалу Драко грешил на приступ паранойи, но затем краем глаза заметил фигуру. Мельком. И всё же этого хватило, чтобы понять, кто это, разглядеть на плечах «преследовательницы» мантию и сообразить, что именно её он и забыл в пабе.

Сбоку у дороги возвышался рекламный щит. Угол плаката отклеился, внизу белел порез, но в целом он был в хорошем состоянии. Изображение вулкана и линии горизонта — реклама туристического агентства. Эта картинка напомнила Драко о том, о чём рассказывал Поттер. Об извержении Кракатау, который выбросил в воздух много пыли и на два года изменил мир. Один взрыв в одном месте, событие, длившееся совсем недолго, но поменявшее весь мир. Окрасившее закаты в зелёный цвет. На тебя оказало влияние то, о чём ты и подумать не мог. И пусть это штука находилась на другом конце земного шара, сейчас твои закаты позеленели, ты начал по-другому видеть окружающую действительность и всё стало иным. Совсем другим из-за какого-то дурацкого, пустякового вулкана.

Мы были такими доверчивыми. Весь мир и все живущее в нём люди — вне зависимости от того, кто они и кем себя считали. Все оказались так уязвимы, так беззащитны перед изменениями погоды, так легко ведомы судьбой и обстоятельствами. Целые жизни изменило то, о чём никто даже не догадывался, пока не стало слишком поздно. Просто некоторым пришлось труднее. Кому-то достались башни и пророчества, кому-то — трудности с поиском работы, а кому-то — череда плохих любовников. Но участвовали в войне все. В настоящей или персональной, на которой человек сражался с другой страной, группой противников, неудачей или самим собой. Для всех разная, но война была у каждого. Вот кто мы — бойцы. Каждый из нас постоянно за что-то борется. За благополучие, счастье, мир, точку зрения, деньги, безопасность, любовь — да за что угодно. И этот бой длится целую жизнь и никогда не прекращается. Мир охоч до битв, и жажда бóльшего — желание заполучить нечто лучшее и в лучшем месте — никуда не исчезнет.

Над стаей птиц красовалась надпись, напечатанная жирным курсивом: «Измени свой мир».

«Да пошли вы, — подумал Драко. — Пошёл ты на хер, Кракатау».

Тонкие металлические прутья квадратных скоб на деревянном столбе служили лестницей. Контролируя дыхание и по-прежнему сжимая в руке палочку, Драко полез вверх. Он подумал о том, каково это — стоять голым на шестнадцатом этаже, вспомнил ощущение полёта, когда ты теряешься в небе, и полез. Чем выше Малфой забирался, тем сильнее удалялся от всего: от земли, от собственных мыслей, от борьбы. Ледяной металл обжигал кожу, заставляя пальцы терять чувствительность, и Драко несколько раз поскальзывался. Алкоголь постепенно выветривался из усталой головы, а холод отрезвлял и заставлял чувствовать себя живым.

Драко выбрался на площадку и встал так, чтобы оказаться лицом к подножью вулкана. Измени свой мир. Измени свой мир, твою мать. С такого близкого расстояния он мог разглядеть крошечные точки, из которых складывалось изображение. Маленькие цветные квадратики, которые никто не различает издали. Миллионы кусочков, необходимые для того, чтобы сложить целое.

Драко шмыгнул носом, который остался единственным тёплым местом на лице, и развернулся к небу. Простирающийся вокруг тёмно-синий пейзаж, чистый свежий воздух, сводящий грудь холодом. Он коснулся края площадки носками ботинок и сделал глубокий вдох, наполняя лёгкие так, что те чуть не лопнули.

Он развёл руки в стороны настолько широко, что перестал ощущать единую точку опоры и свой вес. Сердце легко парило в груди. Драко сделал ещё один глубокий вдох, чувствуя, как ветер касается лица, кожи, языка.

Мама, я лечу. Мама, лечу!

Внизу яркие точки городских огней вытянулись в линии. На ночных улицах он не заметил никого, кроме неё. Девчонки, стоявшей под жёлтым фонарем и смотревшей на него снизу вверх. Очень далеко под ним. Она казалось такой маленькой, что он смог разглядеть только кудрявую голову — ветер швырнул вперёд её волосы, его собственная мантия скрывала её плечи. И всё равно, несмотря на то, что Драко её увидел, он мог унестись на миллион миль вверх.

Да, Драко. Летишь!

Свобода. Наконец-то, свобода.

Ирландия, после Башни: 5 лет и 2 месяца

В кабинете его отца было гораздо холоднее, чем во всём остальном доме. Малфою-старшему нравился холод, хотя он никогда не объяснял почему. По державшейся прохладе Драко мог сделать вывод о том, где именно отец пробыл достаточно долго — тот усиливал Охлаждающие чары, если проводил в помещении больше десяти минут.

Между двумя большими книжными шкафами на стене висел неподвижный портрет отца. Под ним стояло кресло на когтистых лапах с подушками кроваво-красного цвета — Нотт уверял, что это темномагический артефакт, способный вытягивать душу. Конечно, это было вранье, но тогда Драко поверил. Он даже набрался смелости и спросил об этом отца, который около четверти часа описывал принцип работы этого кресла, а затем целую минуту убеждал сына туда сесть. Драко чуть не обделался от страха, а отец выглядел донельзя счастливым. Люциус упивался его страхом, но дело было не только в этом. Это был урок. О том, что доверчивость напрямую связана с глупостью.

У Малфоя-старшего имелась одна из самых больших в мире коллекций темномагических предметов. Люциус с юности был заядлым собирателем, любителем и активным пользователем подобных артефактов. Драко очистил от них все свои поместья, по каминной сети сообщив Министерству, чтобы их должным образом вывезли. Это собрание вызывало ощущения, схожие с теми, что порождали отцовские Охлаждающие чары, только гораздо хуже. Внутренности царапало тошнотворное тёмное чувство. Оно ворочалось в голове, и эта зараза чудилась Драко в виде чёрного дыма. Его преследовал специфический привкус. Ему потребовалось два дня, чтобы принять решение, и пять, чтобы Министерство ликвидировало результаты работы отца, который посвятил тридцать два года своему второму любимому хобби.

Драко мог бы распродать коллекцию и как минимум удвоить состояние Малфоев. За это собрание в одном только Лютном переулке он бы получил миллионы. Но душа к этому не лежала — Драко не собирался тратить на это свою жизнь. Он не был самым честным или достойным человеком. Но и в отца он не превратится — он пообещал себе это ещё до того, как оказался в «жирном доме». Он будет другим.

Раздался негромкий стук в дверь, и, обернувшись через плечо, Драко взглянул на посетительницу. Гермиона скрестила руки, словно пыталась согреться, прежде чем шагнуть за порог. Возможно, это сказывалось подсознательное желание защититься.

— Ты уверен, что хочешь это сделать?

— Разве не ты должна убеждать меня, что это хороший поступок? — Драко отвернулся и взял в руки перо.

Чёрное с красным — любимые цвета отца. Все перья, на концах украшенные инициалами «Л.М.», были сделаны на заказ. Малфой-старший никогда не разрешал их трогать. Его отец был самым закрытым человеком, совершенно не терпевшим посягательств на свою собственность. Прикасаться не позволялось ни к одной его вещи. Даже будь это книга, которую он читал, или спинка его стула.

— Ты сам знаешь, что это хорошее дело. Но… Я имею в виду, не будешь ли ты об этом сожалеть?

Однажды она заявила, что Драко склонен испытывать чувство вины. Он тогда посмеялся: злым людям это противопоказано, иначе они станут добрыми. Но поразмыслив, решил, что она права. Драко испытывал вину и о многом сожалел.

— С чего бы это?

— Не знаю.

Ну, конечно же, знала. Именно по этой причине Драко чувствовал себя виноватым всякий раз, когда сливал ей информацию. Но Азкабан всё изменил. Он много чего там услышал, и старые привязанности испарились. Это как если ты долгое время с кем-то очень тесно дружишь, а потом вырастаешь и обнаруживаешь, что теперь вы слишком разные. Только в его случае всё было ещё хуже. Шла война, а Драко водил дружбу с большим количеством плохих людей.

Это не означало того, что он не мучился виной и полностью утратил связь с прежними приятелями. Но выживают самые приспособленные. И весь вопрос в том, кто прав, а кто нет. Драко до тошноты надоело пытаться двигаться дальше и тут же останавливаться. Он должен был отпустить прошлое. Это было условием для движения вперёд, для поиска пути и попыток всё исправить — насколько это возможно.

Драко пришёл к выводу, что мир может его ненавидеть. Но ненавидеть самого себя он не собирался.

— Грейнджер, я уверен.

Её ладонь прижалась к его спине между лопатками, и Драко поднял глаза на стену. На портрет своего отца. Люциус был потрясающе собран: безупречный, холодный, давящий образ в краске. У него был взгляд, способный заставить тебя прочувствовать любые эмоции, в зависимости от того, чем именно ты занимаешься. Драко пришло в голову, что это знающий взгляд, призванный вызывать в нем чувство вины. Заставить его постоянно мучиться сожалениями, что он не стал тем сыном, которым должен был. Что он не достоин сравниться с Люциусом.

Рассматривая портрет, Драко прищурился; ладонь Грейнджер прижалась крепче и прошлась по напряжённой линии его позвоночника.

Сейчас это уже не играло особой роли, ведь так? Он выдал все отцовские тайны и сдал Министерству все темномагические артефакты. Он передал данные, которые нанесут серьёзный удар по стану Пожирателей Смерти. Отказался от своих притязаний, подписав документы отцовским пером. И какая разница, каким сыном он стал по мнению Люциуса, ведь было уже слишком поздно. Во многих смыслах.

Я никому не принадлежу.

Драко больше не был сыном Люциуса Малфоя. Он избавился от имён, ярлыков и всего того, что пыталось его определять. Долгое время он видел себя сыном своего отца. Как и все остальные, ведь именно им он и должен был быть. Но тут такая же история, как с красками. Все могли считать его оранжевым, а он был синим. Тёмно-тёмно-синим, и имело значение только то, что он видел сам. Его собственное восприятие. То, какими он видел кружащие вокруг цвета.

— Ты напряжён. Тебе следует принять душ.

Драко повернулся, открыл было рот для ответа, но помедлил. Её близость удивила его. Гермиона откашлялась и сделала шаг назад, теребя волосы и глядя в пол.

— Я только что из душа.

— Тогда ванна? Она успокаивает.

— Мне не нужно успокоение.

Драко хотел испытывать напряжение. Оно помогало ему чувствовать себя более подготовленным. Даже выбравшись из Азкабана, он по-прежнему ждал. Он был готов поклясться, что мир вот-вот рухнет ему на голову, а Министерство или Волдеморт сделают следующий шаг. Малфой очень плохо спал по ночам.

— Ты, похоже, волнуешься, — заметил он.

Гермиона покосилась на Драко и, потянувшись к бумагам на столе, прижалась к нему. Иногда ему казалось, что она делает так нарочно, но он это всячески игнорировал. Хотя, точнее сказать, он обращал очень пристальное внимание на свои ощущения, но никогда не говорил об этом вслух, да и возможностей сказать выпадало не так уж и много.

— Всё подписал?

— Нет? — он ненавидел, когда она задавала вопросы, ответы на которые очевидны.

Гермиона снова стрельнула глазами в его сторону, и он усмехнулся. Ему всегда становилось чуточку лучше, если удавалось вывести её из себя так же, как выводила его она. Гермиона просмотрела первую страницу, зацепилась взглядом за что-то интересное и продолжила читать.

Она, должно быть, изучала подробный список тех артефактов, что он отдавал. Грейнджер обошла его, присела на край стола, и Драко перевёл глаза на портрет. Отец бы подавился своим холодным воздухом, если бы увидел эту картину.

За те несколько раз, что Грейнджер была в мэноре, она облюбовала кресло его матери. То самое, что стояло в библиотеке, развернутое так, чтобы под углом ловить падающий из окна луч света. Драко не сидел в нём с самого детства. И Грейнджер стала первым человеком, за исключением Нарциссы, которого он в нём увидел. Это был не единичный случай — она там устраивалась каждый раз, когда приходила. Она не знала, что оно принадлежало его матери, иначе могла бы задуматься, как на подобное отреагировала бы Нарцисса, и предпочесть другое место. Драко в начале и сам сомневался, что ему это нравится, ведь кресло было мамино. Никто не смел занять его, и он не знал, как бы Нарцисса отнеслась к тому, что его оккупировала Грейнджер. Когда дело касалось вещей, мать никогда не была такой же собственницей, как отец. Но ведь речь шла о Грейнджер.

Мама никогда активно не поддерживала идеи истребления магглорожденных. Но она была убеждена в том, что власть должна находиться в руках элиты. Она полагала, что все те, кто не принадлежал к её семье, стояли ниже неё по статусу, и считала приемлемым общаться на публике лишь с некоторыми людьми. Драко задавался вопросом: понравилась бы Грейнджер матери, если бы та выжила, а отец погиб? Гермиона занимала определённое положение в обществе, была не очень богата, но и не бедствовала, сделала себе имя в Министерстве. Наверное, этого бы хватило, чтобы Нарцисса обратила на неё внимание. И Драко решил, что, в конечном итоге, Грейнджер могла бы понравится матери — они обе были сильными, умными и храбрыми женщинами и ценили эти качества в других.

— Ты на меня пялишься, — пробормотала Гермиона, перелистывая страницу.

— Тебе от этого некомфортно?

Она улыбнулась, глядя в бумаги.

— Возможны варианты.

— Они зависят от того, на что именно я пялюсь?

Вскинув бровь, Гермиона подняла на него глаза.

— Вообще-то, от того, о чём ты думаешь.

Он лениво ухмыльнулся. Гермиона хмыкнула, улыбнулась, покачала головой и опять уткнулась в пергамент. Драко выдернул его из её пальцев.

— А тебе было бы некомфортно, не знай ты этого?

Она кивнула — честная, как всегда, даже при попытке соврать.

— Хм-м, тогда, полагаю, это и есть ответ на мой вопрос.

Гермиона замерла, оттолкнулась от стола и встала перед Драко.

— Ну?

— Что?

— Ты собираешься мне рассказать, о чём думаешь?

Драко отвлёкся от своей подписи, и Грейнджер смахнула с его глаз чёлку — этот жест получился гораздо интимнее, чем она могла себе позволить. Убрав его волосы, она тут же отвела руку, на секунду встретилась с ним взглядом и потупилась. Драко откашлялся

— Ты когда-нибудь перестанешь задавать глупые вопросы?

Она снова на него посмотрела, качнула головой взад-вперёд и растянула губы в улыбке, делая вид, что смеётся.

— Очень зрелая реакция.

— Это лучшее, что я могла придумать. Я старалась.

— В следующий раз покажешь мне язык?

— Если тебе повезёт. Я могу сразу начать дёргать тебя за волосы.

Драко усмехнулся, бегло просмотрел документы и покосился на Гермиону. Затем потянулся вперёд, схватил одну из её кудряшек и сильно дёрнул. Выпустив прядь, он понаблюдал за тем, как та завивается вновь.

— Вызови сюда министерских, ладно? Я устал ждать. И хочу с этим покончить.

Она связалась с Министерством по каминной сети, и за бумагами пришли пять авроров. Малфой присутствовал при разговоре, когда Гермиона сообщила, что нужно переправить лишь один сундук, но он и не рассчитывал на то, что Министерство пошлёт своих умнейших сотрудников.

Он стоял возле окна и смотрел, как авроры проносят свой груз через защитный барьер. В воздухе витало ощущение завершённости. Дело сделано. Он официально передал Министерству всё полезное, что только мог. Довёл до конца предательство своего отца и друзей, избавился от всех темномагических предметов в своих поместьях и сейфах.

И, кроме этого, обнулил счётчик.

Чтобы исправить ошибки, Драко отдал всё, что у него было. И, вроде бы, должен был испытывать удовлетворение. Он ощущал себя не так хорошо, как ему бы того хотелось, но однозначно лучше, чем раньше — а это было уже кое-что.

Он нуждался в отправной точке. А это она и была. Драко должен был достигнуть той стадии, миновав которую, он сможет продолжить жить, не пытаясь исправить своё прошлое. И ему казалось, что на этот раз он с ним покончил — не осталось ничего, что бы он мог сделать. Назвать этот момент впечатляющим, полным радости и умиротворения было нельзя, но Драко испытал облегчение, а иногда это не менее прекрасно.

— Что ты теперь собираешься делать?

Грейнджер могла интересоваться, не собирается ли он принять ванну или заняться решением кроссворда, а могла подразумевать всю его жизнь — его ответ был уместен во всех случаях.

— Я ещё не решил.

Авроры исчезли вместе с сундуком, покинув поместье. Драко с Гермионой довольно долго стояли рядом у окна, наблюдая за угасавшим днём, как за невиданным прежде явлением.

— Ты найдёшь ответ.

Драко кивнул, отвернулся от окна и поймал её взгляд.

— Я знаю.

Позже он зажёг в отцовском кабинете камин и сорвал со стены портрет. Придвинул кресло на когтистых лапах к самому огню и наблюдал за тем, как всезнающий взгляд на лице его отца исчезает в языках пламени.

Завтра будет новый день. Завтра он сможет увидеть мир, окрашенный в синий цвет.

Норсборн стрит: сегодняшний день

Он стоял там уже целых пять минут и собирался простоять гораздо дольше. Опять пошёл дождь. Всего лишь изморось, но судя по чернильно-чёрной туче, медленно ползущей прямо на него, Драко решил, что станет только хуже. Крепче сжимая в мокрой руке палочку, он закрыл глаза.

Грейнджер что-то кричала ему, он пытался не обращать внимания, но она никак не унималась. У Драко мелькнула мысль, что временами у неё всё же отшибало здравый смысл. Он находился слишком высоко, на ветру и под дождём — не было ни единого шанса, что он услышит её, если только она не начнёт орать изо всех сил.

Драко покосился на Гермиону: сейчас он стоял так, что на него не попадал свет фонарей, и было неясно, может ли она его разглядеть и сообразить про громкость.

— Люмос, — прошептал он, освещая лицо.

Он мигнул огоньком несколько раз подряд, и теперь Гермиона крикнула так, что он смог разобрать слова.

— Ты спускаться собираешься?

— Нет!

— Почему!

— Потому что здесь мне не надо думать! — он был честен, хотя и не понимал почему.

— Здесь, внизу, ты тоже можешь не думать.

— Д… — в этом был смысл. — Мне здесь нравится!

— Что?

— Я сказал, что мне здесь нравится.

— Я не слышу…

Гермиона осеклась, Драко направил огонёк в её сторону, но она исчезла. В попытках её найти он, как мог, осветил улицу.

— Грейнджер? — вопреки желанию в его голосе прозвучала паника.

Малфой услышал какой-то ответный шум и так резко развернулся, что поскользнулся. Вариантов было два: либо сорваться, либо рухнуть лицом вниз. Драко выбрал второе и нырнул вперёд. Мелькнула мысль, что, похоже, от страха неминуемой смерти он пронзительно вскрикнул. Но раз уж Грейнджер ничего не сказала, они оба сделали вид, будто этого не было.

Гермиона что-то крикнула, её слова унесло ветром, и Драко схватился за край проёма, из которого вылез, и свесился вниз. Весь мокрый спереди, он, не обращая на это внимания, освещал столб.

Стоя на металлической скобе, Грейнджер таращилась прямо на него с тем самым выражением, которое появлялось у неё всякий раз, когда её ловили на чём-то неподобающем. Драко подумал, что она действительно чокнутая. Обычно Грейнджер с ним соглашалась.

— Я думал, ты боишься высоты?

— Боюсь.

Пару долгих моментов он сверлил её взглядом, а она смотрела на него в ответ.

— Двигайся.

Кажется, она послушалась с радостью. Драко поднялся на ноги и осторожно ступил на первую «ступеньку». Ветер усиливался, теперь капли дождя бусинами лупили его по боку.

— Что ты сказал?

— Когда?

— Раньше, когда был там, наверху?

— О, я не помню, — он сошёл на твёрдую землю и сунул руки подмышки, чтобы согреться.

Малфой задрал голову и оглядел столб, круг света и металлическую конструкцию, поддерживающую плакат. Затем сделал вдох и повернулся к Грейнджер, давая глазам привыкнуть к темноте, чтобы разглядеть её лицо.

— А-а, — она смахнула со щеки мокрую прядь. — Ты же врёшь?

— А это так важно? — она начала стаскивать мантию с плеч, но он остановил её жестом. — Не беспокойся об этом.

— Дождь идёт…

— Знаю.

Она пару секунд всматривалась в него, затем опустила руку. Мантия лежала криво, и Драко потянулся, чтобы поправить её и застегнуть, хоть она и была слишком велика Гермионе. Кончик палочки случайно ткнул Грейнджер в шею, и Драко опустил её, стараясь поплотнее свести полы. Костяшки мазнули по нежному горлу, и он поднял глаза, услышав, как Гермиона втянула воздух сквозь зубы.

— Нормально? — пробормотал он, оглаживая руками её бока, чтобы подогнать ткань.

Она кивнула и слегка закашлялась.

— Да, спасибо.

Драко посмотрел в ту сторону, откуда пришёл — ему давно было пора возвращаться. Ночь шла на убыль, и как бы он ни любил свежий воздух, заболеть завтра не хотелось.

Жизнь продолжалась. Она никогда ни для кого не останавливалась. Так будет всегда. Всегда будут некие противоборствующие стороны, и Драко продолжит сражаться на одной или с одной из них. Это просто жизнь. И действительно, чем раньше ты это поймёшь, тем скорее начнёшь двигаться дальше. Иногда ты возносишься очень высоко. А иногда смотришь вверх с самого дна. Жизнь изменила нас всех. И имеет значение только то, как её принимаешь ты. Идёшь ли вперёд, несмотря ни на что.

Может, думать вообще не стоило. Ведь всегда будет существовать то, что невозможно понять, всегда будут происходить вещи, причины возникновения которых неизвестны. Вероятно, Грейнджер была права. И в какой-то момент надо отключить голову. Лишь почувствовать, принять и двигаться дальше, невзирая на то, как высоко или низко ты находишься.

Гермиона шла следом, затем поравнялась с ним и обогнала. Она то и дело оглядывалась через плечо, чтобы убедиться, что Малфой никуда не делся. Он сместился в сторону, и, обернувшись в очередной раз, Грейнджер споткнулась и, закрутившись, чуть не упала. Когда она нашла его взглядом, он, не сбавляя шаг, улыбнулся в пустоту — он шёл, засунув руки в карманы, одной ладонью обхватив палочку и зажав награду в другой.

— Грейнджер, что это сейчас было?

— Я сказала, что ты вконец обнаглел.

— Прошу прощения, что там про мой конец?

Она жарко покраснела, и он громко рассмеялся.

— Боже, что за придурок.

Гермиона пихнула его, и Малфой цокнул языком, хватая её за мантию и притягивая к себе.

— Два ругательства меньше чем за десять секунд. Идёшь на личный рекорд?

— Ты пробуждаешь во мне всё самое худшее, — отрезала она, сбрасывая его ладонь.

Интересно, а что пробуждает в нём Грейнджер? Драко не особо об этом задумывался, но, может, тут такая же история? Он не брался утверждать, что рядом с ней становился лучше, но он никогда и не переживал по этому поводу. За эти годы она повидала его в крайне неприглядных состояниях. Но утверждать, что Гермиона пробуждала в нём самое плохое, он не мог. Драко полагал, что это была прерогатива его отца.

Похоже, Грейнджер рассердилась, но всё же шла рядом, поддерживая темп. Когда он попытался свернуть туда, где, по его представлениям, находился рынок, она вывела его обратно к пабу. Они прошли в заднюю часть помещения, и Драко задумался над тем, что предстояло сделать.

В первый раз за почти что шесть лет он вернётся в волшебный мир со своей палочкой. Ничего особенного в этом не было, но Драко переполняли эмоции. Его захлестнуло чувство, будто он пересекает невидимую границу, за которой всё изменится. Словно всё снова станет лучше — так, как надо.

Он стоял, не шевелясь, и Грейнджер протянула назад руку. Несмотря на прогулку по холоду, её кожа оказалась горячей. Она обхватила его запястье и часть ладони, и, отпустив награду, Драко вытащил руку из кармана. Это было правильно — то, что именно она проведёт его по оставшемуся пути. Та, чьё имя было вписано в общую для обоих кругов область. Та, что связывала эти миры.

Делая шаг в магическую Англию, Грейнджер потянула его за собой, и он задержал дыхание, но совершенно зря.

Не возникло ни звуков, ни вспышек света, ни внезапно нахлынувших чувств. Но кое-что всё же изменилось. Перемена незначительная, но тем не менее. В этот раз он знал, что в его руке зажата лежащая в кармане палочка, и теперь он возвращался с ней. От этой мысли в груди появилась лёгкость, а шаги стали увереннее. Достаточно об этом знать. Всего лишь возвращение палочки было подобно обретению частички себя. Той самой, которую нельзя получить иным способом.

Катись ты к чёрту, Кракатау. Мой любимый цвет — зелёный.

Он так отчаянно в ней нуждался, что это могло показаться глупым. Вернуть свою палочку. Можно подумать, это сильно влияло на то, кем он был. Но ведь да, влияло. Потому что он родился волшебником, всегда им будет, и это важно. У него было чувство, что вот сейчас он сумеет начать сначала. Сможет делать шаг за шагом, и всё будет в порядке.

Отец удерживал его, словно якорь. Вся эта пропаганда чистокровного элитизма, всё то, что говорил отец и что он сам принимал на веру. Это был якорь, привязанный к его ноге. Отец и сам таскал его долгое время, а Драко следовал его примеру, потому что во всё это верил. Вера могла завести далеко, и Драко нёс эту тяжесть, зная, что она для него предназначена. Но потом случилась та ночь на Астрономической Башне, что сломала его. Предпосылки к этому были и раньше, но именно она послужила толчком за край. Заставила сбросить этот огромный груз. И Драко пошёл ко дну. Опустился под воду, где и барахтался около пяти лет. Не имея ни малейшего представления о том, как себе помочь.

Он всплывал с глубины. Учился дышать заново вопреки привычке задерживать дыхание и ждать. И эти чувства пугали. От бурлящих внутри эмоций накатывал страх, но ему всё равно было хорошо. Лучше, чем долгое время до этого.

Рука Грейнджер соскользнула с его запястья в ладонь, Драко на секунду замер — наверняка его кожа была горячей и липкой от того, что он стискивал награду. Но Грейнджер либо не заметила, либо не придала этому значения. Он медленно вдохнул и на выдохе обхватил её руку пальцами. В его животе снова начали лопаться пузыри, он чувствовал себя глупо, не понимая, что говорить или делать. Драко покосился на Гермиону — она улыбалась. Склонив мокрое лицо и уткнувшись взглядом в асфальт, она улыбалась.

Драко крепче сжал свою палочку — ему приходилось постоянно напоминать себе о том, что та никуда не делась. Как если бы ты что-то очень долго держал в руке, а потеряв, сошёл бы с ума, бегая по дому и осматривая всё кругом в поисках этой вещи, потому что твоя ладонь слишком привыкла к этому ощущению. Драко никак не мог поверить, что получил палочку обратно. Не мог поверить в то, что чувствует себя так хорошо. Так ново.

С ним творилось вот что: ему казалось, что он мог всё начать заново. Будто собрались все необходимые кусочки — и те, которые он ждал, и те, которые были ему нужны, а он даже об этом не подозревал. Он получил их все и мог начать складывать. Перекраивать свою жизнь из того, чем она была раньше.

Он не был ни Драко Малфоем, ни тем мальчишкой из прошлого, ни тем человеком, о котором напишут завтрашние газеты. Он не мог взять лист бумаги и записать свои черты и качества, подобрать для себя определение — он не укладывался ни в какие рамки. Его нельзя было подогнать под какой-то класс. Он был просто Драко — тем, кем был. И, похоже, он начал считать, что это не так уж и плохо. И что, возможно, именно так всё и должно быть.

— Ты знаешь, где я остановился?

Они только что миновали знакомый Драко магазин — единственный ориентир на пути к отелю, который он запомнил.

— Я живу на той же улице.

Он был слишком сосредоточен на том, где и как её пальцы касались его кожи.

— Откуда ты это знаешь?

— Мой отель рядом с твоим, — ответила она так, словно у него проблемы со слухом. Кажется, усилившийся дождь добрался и до неё.

— Я имею в виду, откуда ты знаешь, где именно я остановился.

Драко вытащил палочку и сглотнул, вспоминая заклинание. Мысли в голове всплывали медленно, но рука уверенно выводила движения, будто и не было никакого перерыва. Гермиона удивлённо вскинула голову, когда капли дождя прекратили на них падать. Драко смотрел на неё, стараясь не выдать своего безумного счастья от использования палочки.

— Я думала, тебе нравится дождь.

— Я думал, что тебе нет, — он окинул её взглядом, и она почему-то улыбнулась. — Как ты узнала про мой отель?

— Поспрашивала кое-кого. Я собиралась отдать тебе палочку перед церемонией, но была занята.

Она потянула его на другую сторону улицы, её ладонь крепче прижалась к его, и Драко сообразил, что она сжимает его поврежденную руку. Ему было немного неловко, но, кажется, Грейнджер не придавала этому значения. Он всё ещё испытывал смущение всякий раз, когда вспоминал о том случае. Но тогда ему это было отчаянно нужно.

Они свернули на улицу, которая вела к отелям, но перспектива возвращения в тот заставленный номер раздражала. Драко даже сомневался, что сумеет заснуть. Скоро должен был заняться рассвет, и, учитывая то, как рано Драко встал и как мало спал предыдущей ночью, он должен был с трудом переставлять ноги. Но Малфой держался вполне бодро. Ему хотелось выйти на улицу и немедленно воспользоваться начинающимся днём.

Может, он снимет где-нибудь квартиру. Симпатичную, но не слишком — ровно такую, какую надо. А, может, и нет. Или останется в мэноре, ведь окружающая обстановка роли не играла. Проживание там не означало, что у Драко не получится начать жизнь заново. Всё зависит от тебя и так было всегда. Если Драко чему-то и научился, так это тому, что человек всегда сумеет справиться с тем, что его окружает — даже если поначалу он этого совсем не хочет.

Так что он отправится домой, а завтра начнёт перестраивать и ремонтировать разрушенные комнаты. У него будет дело, палочка и, возможно, целая новая жизнь. Новый старт.

Он будет выбирать, что носить, что есть на завтрак, в какой цвет выкрасить стены в гостиной — самостоятельно. Это не должно быть слишком сложным. Вдруг это окажется таким же простым, как и полёты.

Жизнь не идеальна. Всё не возвратится в норму только лишь потому, что он получил обратно свою палочку. Но все цели казались сейчас достижимыми и не представлялись огромной, неприступной горой. Он сделал шаг на пути к обретению собственной жизни. Он никогда не забудет того, чем обладал раньше или того, как оказался здесь, но он всё равно сумеет начать всё заново. Сделать что-то новое. То, что принесёт ему счастье. Подарит свободу от якоря, от детства, от того мальчишки на башне. То, что даст ему право быть тем, кем он захочет, несмотря на то, кем он был раньше.

— Разве это не я должен провожать тебя до твоего отеля?

Гермиона отпустила его руку и, готовясь уйти, наколдовала чары над своей головой и пожала плечами.

— Это бы подразумевало то, что ты джентльмен.

— Действительно. Как такое можно подумать.

Её губы дрогнули в лёгкой улыбке, она оглянулась на здание, возвышающееся по соседству с его отелем.

— Он здесь рядом. Всё в порядке.

— Я знаю, — кивнул Драко, снова и снова поглаживая палочку в кармане.

Грейнджер скрестила руки на груди и дёрнула подбородком в сторону.

— Я ухожу. Увидимся, Малфой. Ещё раз прими мои поздравления. По поводу награды.

— Спасибо, — он смотрел, как она кивает и поворачивается. — И за палочку тоже.

— Ты заслужил это. И первое, и второе.

Возможно, так оно и было.

— Эй, Грейнджер?

— Да? — она развернулась и застыла в напряжении — будто стоит ей пошевелиться, как он выльет ей на голову ведро дождевой воды.

Драко шагнул к ней и, выпустив палочку, потянулся к застежке мантии.

— Ты мне рассказывала о том, как позаимствовала свитер у Уизли-младшей, так что, думаю, будет лучше и для меня, и для мантии, если ты вернешь мне её прямо сейчас.

Гермиона рассмеялась.

— Что, Малфой, боишься?

— Твоей мании стирать всё, что надо вернуть, или твоей неспособности справиться ни с тем, ни с другим? Да.

Драко прикасался к Гермионе с бóльшим пылом, чем требовалось, сначала нащупав пальцами материал её собственной мантии, а затем — мягкую и гладкую кожу. Шея Гермионы была тёплой, а его руки, похоже, холодными — он заметил, как от его прикосновений по её коже побежали мурашки. Он провёл пальцами по её шее и схватился за воротник, хоть особой нужды в этом не было.

Стягивая с Грейнджер мантию, он осознал, насколько близко друг к другу они стояли — он не мог припомнить подобной близости между ними. Дыхание Гермионы стало тяжелым. Прикусив щеку, она подняла на него глаза.

Он был ненормальным. Совершенно чокнутым, если думал о таком и испытывал такие эмоции. Ведь начать всё заново — это одно, а вот это — уже совсем другое. Это было… сумасшествием. Это же Гермиона Грейнджер. Та самая девчонка. А он конченый человек, с мозгами набекрень и со всем этим прошлым. А ещё он придурок — она всегда правильно говорила. Он придурок хотя бы потому, что всерьёз рассматривает возможность утянуть её за собой. Он уже столько всего испортил, что не должен так поступать. Ему не достанутся такие девушки, как Грейнджер. Он не тот человек, для кого они предназначены. Грейнджер — она для Поттеров и Уизли этого мира. А не для мальчишки, фанатичного расиста, который так отвратительно к ней относился. Не для парня, который доводил её всякий раз, когда чувствовал себя куском дерьма. Не для него.

Она приподнялась на носочки, и Драко покачал головой.

— Ты не понимаешь, что творишь.

Она кивнула.

— Понимаю.

— Ты вообще соображаешь головой? Ты…

— Мы это уже обсуждали.

— Вот именно. Именно. Так что я не должен…

— Малфой?

— Что? — рявкнул он.

— Ты собираешься меня целовать или нет?

Ну разумеется, да. Конечно же, он собирался, потому что он действительно придурок и эгоист, и она об этом знала. И он думал об этом. Гораздо чаще, чем признавался самому себе. Ведь в нём по-прежнему жила надежда — эта беспощадная человеческая эмоция. И он разрешал себе иногда мечтать. Что будет, если Грейнджер позволит им навсегда застыть в том моменте, что предшествует удару о поверхность воды? Если она окажется настолько глупой, что останется с ним? Если у них что-то получится, она не придёт в себя, а он не испоганит всё слишком уж сильно?

Ведь Драко этого не достоин, он сволочь. И вовсе не Поттер. Но он не особо мучился совестью. Он дал ей достаточно времени, чтобы уйти, но она отказалась, и у него появился шанс. Вероятность, что эти отношения, как бы они ни назывались, могут стать реальностью. Это само по себе казалось немыслимым, но Драко решил, что это сродни полётам. Если ты веришь, что это может случиться, то это произойдёт. Просто закрой глаза, представь себя и заставь мечту сбыться. Продолжай двигаться вверх, продолжай верить, продолжай летать. Продолжай стремиться к этому всплеску адреналина, к свободе, к счастью; поднимайся в небо, не сдерживаемый ничем, что могло бы прервать твой подъём.

— Ты самая глупая из всех, кого я знаю, — проговорил он только для того, чтобы потом сказать, что предупреждал — только, чтобы убедиться, что она всё понимает.

Драко обнял её и, притягивая к себе, случайно коснулся ладонью её груди. Он крепко сжал Грейнджер, но изогнул запястье так, чтобы не дотрагиваться до тех мест, трогать которые ему пока не разрешили. Склонив голову, он дождался, пока Гермиона закроет глаза, и впился в её губы поцелуем. Он хотел действовать медленнее, нежнее, но не смог побороть нетерпение. Он обнаружил, что в нём скопились эмоции, которые вырвались наружу, едва он поддался желанию зацеловать её до смерти.

Внутренности скрутило узлом, он тяжело выдохнул через нос и чуть сместился. Грейнджер вцепилась в его футболку; кончиками пальцев он провёл по её щеке и шее. Она негромко хмыкнула, делая вдох на его выдохе, и Драко вдруг понял, что никак не может прижать её к себе достаточно крепко. Чтобы утолить ту жажду, что он сейчас испытывал, она должна была раствориться в его коже. Сдвинув руку ниже, он опустил ладонь на её бок. Драко хотел провести языком по её губам, но Гермионе пришла в голову та же мысль, и стоило их языкам соприкоснуться, как он громко застонал. Он набросился на её рот, слишком нетерпеливый, чтобы ждать проявления инициативы, обхватил второй рукой Гермиону за шею, и она резко выдохнула ему прямо в губы. У неё был вкус пива, арахиса и Грейнджер — он хотел её съесть, хотел целовать до тех пор, пока сам не свалится от нехватки кислорода. Её язык дразнил и ласкал. Драко приподнял её и зарылся пальцами в копну волос, чтобы придержать ей голову. Он отстранился всего на секунду, чтобы наполнить лёгкие кислородом, и снова припал к её губам.

— Замечательно, — эти слова вырвались у неё дыханием.

Драко хмыкнул и попытался ответить «это ты замечательная», но пробормотал нечто совсем другое. Его будто прорвало, и он говорил и говорил при каждой возможности. Произносил случайные слова, созвучные мыслям в его голове: какая она мягкая и тёплая, какие эти ощущения потрясающие, как происходящее сейчас нереально — озвучивал дюжину разных мыслей. Наверняка всё это казалось ей лихорадочным бредом, но и она в ответ шептала что-то неразборчивое, стонала и мурлыкала, заставляя его тело реагировать.

Он уже не мог нормально дышать, и, судя по рваным вздохам, у Грейнджер тоже были проблемы с дыханием. Драко отстранился, сделал вдох, и она тут же потянулась к его губам. Он отклонился, стараясь восполнить нехватку кислорода, но едва Гермиона сообразила, в чём дело, и отодвинулась, он сам подался к ней, чтобы просто коснуться губами её губ. Прижавшись друг к другу, они хватали ртами воздух, рвано дыша в этом крохотном пространстве.

В какой-то момент Гермиона обхватила его лицо: пальцы коснулись щёк, ладони — челюсти. Она чуть опустила руки, дотронулась до его подбородка кончиками пальцев и опять обхватила его лицо — она вновь и вновь повторяла это движение. Будто старалась зафиксировать момент. Убедиться, что он здесь, происходящее реально или что-то подобное. Он не знал точно, но совершенно не возражал. Он и сам плохо осознавал действительность.

Возможно, сказку ты не получишь. В детстве и в юности ты прикрываешь глаза, мечтая о девах, героях и добре в мире. Ты мечтаешь, веришь и желаешь этого для себя. Всю твою жизнь где-то там, внутри, живёт ребёнок, который жаждет большего. Которого совсем не радует вся эта обыденность и рутина. Тот, кто требует приключений, любви, всех тех замечательных вещей, о которых мечталось в юности. И Драко заполучил своё приключение — оно не было идеальным, фантастическим и не имело отношения ко всякой чепухе из легенд. Он не стал тем подростком, что вытащил меч из камня, или тем, кто обрёл вечную жизнь. Но он был мальчишкой из башни, парнем из «жирного дома», и на его долю выпали свои битвы. Своё путешествие. Свои преграды, свершения и, похоже, даже искупление. По крайней мере, что-то близкое к этому. Вот что ему досталось. Это не было чем-то идеальным. Сказочно совершенным. И у него не было ни малейшего представления о том, чем всё это обернётся. Но он выдержал. Поднялся и снова встал лицом к этому миру. Он собрал свою жизнь по кусочкам, а это что-то да значило. По крайней мере, для него. И для неё, вероятно, тоже.

Драко не осознавал того, что приподнял Гермиону над землей, пока не опустил её обратно. Её ладони соскользнули с его лица на шею, она откинула голову, чтобы посмотреть на него. Он с облегчением отметил, что она, как и он, не может подобрать слов. Что там говорят после такого? «Увидимся»? Драко усмехнулся, представив выражение её лица, скажи он такое. Гермиона тут же прищурилась.

— Над чем смеёшься?

Заслышав хрипотцу в её голосе, он оторвал взгляд от её припухших губ и встретился с ней глазами. Он бы ни за что не признался ей в тех чувствах, что пробуждал в нём её голос.

— Я обдумывал способы пожелать доброй ночи.

— Почему бы просто не сказать «Спокойной ночи»?

— Это неоригинально.

— Но традиционно и подходит случаю.

Драко осторожно выпутал руку из её волос и провёл пальцами по нежной шее — он всё ещё не был готов перестать прикасаться к ней. Его ладонь скользнула по её спине и замерла на боку, она же обхватила руками его бёдра.

— Спокойной ночи. Довольна?

— Нет. Ты даже не сказал, когда мы куда-нибудь сходим, — его брови взлетели. Гермиона избегала его взгляда, но чем дольше он смотрел на неё, тем ярче она краснела. — Ну, Малфой, ты не можешь продолжать целовать меня и даже не пригласить на нормальное свидание. Я хочу сказать, что если ты не…

— Тогда ужин.

Она оторвалась от созерцания чрезвычайно интересного пятна на его футболке.

— Ужин?

— Да, — он кивнул. — Да, ужин.

— Завтра.

— Разумеется.

— Я хочу тайскую кухню.

— Хорошо. Тайская.

— Около семи. Вообще-то, ровно в семь. И место не должно быть помпезным. Я не хочу наряжаться лишь для того, чтобы съесть курицу карри и као пад, ладно?

Драко крепко сжал губы, чтобы не расхохотаться, но всё же непроизвольно дёрнул плечами.

— Хорошо. Никакой помпезности.

— Ладно. Ладно, хорошо. — она кивнула, открыла было рот, чтобы что-то добавить, но передумала.

Драко неохотно опустил её руку, и она последовала его примеру.

— Грейнджер, увидимся в семь.

— В семь, — повторила она, отступила назад и ткнула в его сторону пальцем. — И тебе лучше не заставлять меня ждать. Потому что после плохого первого свидания второго не жди.

Он усмехнулся.

— Грейнджер, все зависит от того, когда ты будешь готова — я никогда не опаздываю.

Гермиона закатила глаза, коснулась ладонью его руки и он сжал кончики её пальцев.

— Спокойной ночи.

— До встречи.

Гермиона отвернулась — засунув руки в карманы, он смотрел, как она уходит. Она прошла всего пару ярдов, обернулась через плечо и улыбнулась. Не сумев сдержаться, Драко улыбнулся в ответ, и она снова отвернулась. Но через десяток шагов опять оглянулась, и Малфой рассмеялся. Она смерила его взглядом, но, отворачиваясь и исчезая за дверью, по-прежнему улыбалась.

Он не сводил глаз с того места, где она была, и думал о том, что это — настоящее сумасшествие, но ему, похоже, плевать. Он и Грейнджер. Он и Гермиона Грейнджер — разве мысль об этом не должна вызывать шок? Он даже не мог понять, как до такого дошёл. Будь у него думосбор, он бы не сумел увязать воедино все маленькие «кажущиеся незначительными» моменты. А, может, этого и не нужно было делать. Это просто случилось. Эти события свершились, и ты получил то, что получил. Он и Грейнджер. Драко знал только то, что это здорово. И при обоюдном желании из этого может получиться что-то действительно хорошее.

Ему нужно было поспать. Он был настолько далёк от состояния нормальности, что даже толком не понимал, что делать. Развернувшись, он миновал двери и прошёл через шикарный вестибюль к лифту. Приложил ключ к кнопке своего этажа и, когда дверцы закрылись, откинул голову на стену — он отражался в обеих створках, уголки его губ всё ещё были приподняты.

И это был по-своему важный для него момент. Значительный и удивительный — момент, когда всё внутри сложилось в идеально симметричный узор, будто так и должно быть всегда. Он чувствовал себя правильно, хорошо и в полной гармонии с миром. Знал, кем он был в этот промежуток времени.

Ему казалось, будто должно что-то случиться. Весь мир обязан замереть и восхититься этим моментом, обратить внимание на Драко и его эмоции. Этого не произошло, но и ладно — его важные моменты всегда соседствовали с чьими-то несущественными. Это была его жизнь, а не чья-то ещё. И какая разница, заметил ли это кто-то другой, ведь главное, что заметил он. И может быть, она тоже. Этот момент не стал для Гермионы тем же, чем и для него, но и для неё он был важен. Она его запомнит. Драко поделился им с ней. Грейнджер тоже знала… Она знала его лучше, чем он мог признать, и всё поняла.

Оглядываясь назад на то, что он сделал, обдумывая то, насколько далеко зашёл, Драко не находил в себе желания жаловаться. Тяжесть награды в кармане, упирающаяся в бедро палочка, призрачное присутствие Грейнджер и ощущение её прикосновений там, где она к нему прижималась… Он, в некотором роде, получил даже больше, чем мог представить. Его жизнь отличалась от той, что он вёл раньше, и от той, которую предвкушал, но хуже она от этого не была. Больше нет. Пусть он и не на вершине мира, но, может, это не так уж и важно. Может, только это и имело значение. Ему было хорошо. С ним всё будет в порядке.

Драко зашёл в номер и, едва за ним закрылась дверь, тут же стянул футболку. Он мог бы высушить одежду взмахом палочки, но ему это показалось неправильным. Наверное, это ощущение было частью того, кем он стал теперь. Похоже, он тоже находился в той общей области между двумя кругами. Человек — это и его прошлое, и его будущее. Он должен их объединять и позволять себе быть тем, кем ему выпало в жизни. И не бояться этого слишком уж сильно.

Малфой разделся до белья и носков и стянул с кровати одеяло. Завернувшись в него, он подтащил к окну одно из кресел и плюхнулся на сиденье. Было не так уж удобно, но тело всё же расслабилось. Малфой наклонился вперёд, схватился за угол журнального столика и притянул его так, чтобы с комфортом расположить на нём ноги.

Драко откинулся назад и поёрзал в поисках приемлемого положения. В мире царили тишина и покой, Англия ещё спала или только просыпалась. Держа в руке палочку, Малфой неспешно перехватил её большим, указательным и средним пальцем и одним взмахом приоткрыл окно. Всего на несколько дюймов, но достаточно для того, чтобы чувствовать дуновение ветра и чтобы запах холодного утра, даря вдохновение, наполнил воздух. Мир был свежим, новым и удивительным.

Я никому не принадлежу. Я Драко.

Этот звук был единственным в комнате: постоянное хлопанье оконной створки. Бодрящий запах наполнял помещение каждые несколько секунд. Драко поплотнее закутался в одеяло — он любил тепло, а утро выдалось слишком прохладным.

Он сконцентрировался на покалывании магии, поднимавшемся по руке, и на том, как мир за окном избавлялся от ночи. Голубые и серые тени постепенно уступали место новому дню. Переходный период.

Солнце взошло не совсем так, как хотелось Драко — ознаменованием нового дня, заливающим город золотом. Но всё же это был восход, и он дарил свет, достаточный для того, чтобы знать — занимается утро.

Ты готова?

Малфой, не могу поверить, что ты уговорил меня это сделать. Прыжок с обрыва…

Это холм…

Гора!.. И прекрати надо мной смеяться.

Прекрати вести себя как неженка. Он высотой всего ярдов восемь. Вода и то глубже.

Прошу прощ… Ты что, прыгаешь со мной?

Рассвет был идеальным. Прекрасным, ярким, умиротворяющим — идеальным.

Нет, я просто так держу тебя за руку... Перестань раздражаться. Хочешь, я сосчитаю до трёх для твое…

Драко старался не пропустить ни секунды. Но глаза горели, и когда край солнца коснулся небоскрёбов, его веки затрепетали, закрылись, и он приготовился заснуть. Он лежал там в тепле, свернувшись калачиком, и наконец-то был чертовски доволен.

Дробь шагов двух пар ног; сердце подскочило к горлу, когда крепко взявшись за руки, они разбежались и синхронно прыгнули, а затем — невесомость. Они коснулись небес. Утонули в них, пока неслись сквозь воздух, летели без крыльев, мётел или магии. На секунду они сами стали небом. Распростёртым, свободным и бессмертным.

Они были бесконечны.