Миледи (джен)

— А мы напоминаем, что в данный момент в центральном суде полиса Токио идёт процесс по делу Масамуне Акихиро — хакера, известного под псевдонимом «Торору». С места событий передаёт наш корреспондент Бани Сторнер. Бани?

— Да, Итан, как видите, я нахожусь непосредственно у входа в зал суда, прессу внутрь не пускают, так что судить о ходе заседания мы пока не можем. Ясно только то, что так легко хакер уже не отделается, но какое именно наказание его постигнет, пока неизвестно.

— Бани, какая атмосфера сейчас царит у вас?

— Итан, я едва пробралась внутрь — здание суда окружено разгневанной толпой. Идея Торору о том, чтобы «показать вещи в их истинном свете», похоже не нашла понимания среди обывателей, недавно доходили сведения о том, что они требуют выдать хакера, так сказать, на суд толпы. С другой стороны среди людей неоднократно замечены и сторонники Торору, подведены большие силы полиции, не исключены столкновения. Итан?

— Спасибо, Бани, держите нас в курсе.

Бабушка останавливает запись.

— Там дальше ничего интересного, — говорит она, тут же находя и включая новую.

«Итак, кто же он? Масамунэ Акихиро, хакер известный под псевдонимом «Торору», что является японским вариантом произношения слова «Тролль». В 2022 году, через два года после появления первых в истории полноценных нейроимплантов, когда мир наконец-то прочно встал на рельсы технического прогресса под руководством достойнейших представителей рынка высоких технологий, ничто, казалось, не могло заставить мировое сообщество свернуть с пути к утопии.»

— Аргх, да ёшкин-кошкин… — ругается бабушка, филигранно попадая курсором в миниатюрный крестик, чтобы закрыть очередной рекламный баннер, ставший поперёк экрана.

— Так, погоди, — молодой человек нагибается у неё над плечом, останавливая видео и перехватывая мышь.

— Ой, да ладно, K, и так же досмотрим… — мягко протестует бабушка, но K уже открыл код страницы и резво выбивает дробь по клавиатуре допотопного Макинтоша 2030-го ещё года выпуска.

— Вот что ты с ним будешь делать? — с улыбкой вздыхает бабушка.

Сидящая поодаль девушка только пожимает плечами.

— Учиться, — отвечает K, не отрываясь от работы. — Учись, пока я жив.

Спустя пару минут баннеры исчезают не только из видео, но и вообще отовсюду.

«Но свиньи, как говорится, повсюду находят грязь, и лучше всего это показал один японский хакер. Вместе со своими подельниками Акихиро создал вирус под кодовым названием «Kokoro_No_Kagami.exe» или «Зеркало Разума» — первый в истории человечества вирус, написанный специально для атаки на нейролимпланты.

А мы напоминаем, что спонсор нашего канала — корпорация Eternal Summer — мировой лидер цифровой защиты. Пусть безопасное лето никогда не заканчивается!»

— Ну что, K, как ты это уберёшь, м? — ухмыляется девушка.

— Иера, ну не издевайся, — бабушка останавливает запись.

— Ну, вообще-то можно создать утилиту, способную распознавать рекламные вставки и проматывать их. Теоретически… — K то ли действительно не замечает иронии, то ли просто делает вид.

— K, я же не серьёзно! — восклицает Иера, смеясь.

— Серьёзно или нет, а тебе такое даже в голову не приходило, — самодовольно ухмыляется K.

— Ладно-ладно, уел, давай дальше смотреть, — всё ещё смеётся девушка.

— Давайте-ка я вам лучше сама всё расскажу, — решает бабушка, закрывая вкладку. — Я там, как ни как, была лично.

Мы остановились на том, что зал суда был окружён разгневанной толпой, и не спроста. KNK назван вирусом только для удобства СМИ, чтобы удобнее было скармливать информацию широким народным массам — уж мне-то как репортёру со стажем в этом отношении верить можно. На самом деле речь идёт о целом комплексе программ-шпионов, мемов, флэшмобов и прочих проявлений социальной инженерии — Торору подошёл к делу крайне серьёзно.

Цель его была не нова, и даже можно сказать — благородна. Акихиро хотел раскрыть ликующему сытому миру глаза на то, что у него всё ещё есть проблемы. Причём речь шла не только и не столько о голодающих детях Африки и всём таком, нет — Торору копнул глубже. Он взялся за дело, провернуть которое не удавалось ещё никому в истории человечества: изменение самого образа мыслей людей. Там, где другие надеялись днями зависать в соцсетях и работать с информацией напрямую через мозг, Торору видел возможность наконец-то покончить с нелогичностью и предвзятостью человеческого мышления. Примерно на то же некогда надеялись создатели Интернета.

Этого вам, конечно, никто кроме меня не расскажет: мне удалось взять у Акихиро интервью, но его потом так порезали, что глаза б мои не видели.

Попытаюсь припомнить и процитировать его слова. «Женщина хамит всем на своём пути только для того, чтобы побыстрее прийти в церковь замаливать грехи; или, например, руководитель, увольняющий ценного сотрудника из-за личной неприязни, что ставит бизнес под угрозу; или разномастные меньшинства, готовые засудить любого обидчика, но совершенно не заботящиеся о правах и чувствах других. Благодаря прогрессу нам снова — и я повторяю: снова — выпал шанс исправить всё это. Я просто не хотел упускать его.»

Как бы там ни было, а Торору всё-таки хватил через край. Те, кто подвергся влиянию его детища начинали видеть всё буквально шиворот навыворот, вверх тормашками, короче чёрти-как. KNK влиял на психику поражённого человека, как и планировалось: но он не только заставлял его чаще замечать плохое — он также мешал видеть всё хорошее. Это, конечно, очень приближённое описание, ну да вы сами лучше разберётесь.

Торору был вне себя от счастья. Окрылённый успехом, он начал скрытую кампанию по заражению высших эшелонов власти. Тут-то его и сцапали. Официально KNK удалён из всей Сети, а его последняя копия помещена в карантин в огромном банке данных на платформе в нейтральных водах. Но это только официальная версия. До сих пор то и дело проскакивают слухи о том, что-то ли сам ведущий вирус, то ли какие-то его компоненты всё ещё гуляют по Сети и могут заразить неосторожного пользователя.

— Да-да, слышал, как же, — усмехается K, — Страшилки для школьников.

Бабушка осуждающе смотрит на K:

— Ты, конечно, храбрись, сколько душе угодно, но об осторожности не забывай. Этот вирус способен превращать людей в хладнокровных монстров.

— Как будто их и без того мало… — парирует K.

Иере не впервой слышать подобное: K и бабушка вечно спорят. Она знает, что это не настоящие ссоры, и они просто так развлекаются: но всякий раз какое-то неприятное чувство всё равно возникает, словно что-то в животе начинает неприятно скрестить. Возможно, Иера чересчур миролюбива, но стоять на своём она будет всегда: ей ужасно не нравится, когда в этой маленькой уютной квартирке кто-то ссорится.

Двое увлеклись и не заметили, как она вышла из комнаты. Не заметили они и как она вернулась с тремя кружками чая и тарелкой печенья.

— Не устали, спорщики?

Чай и печенье. Это всегда их успокаивает. Вот бы всегда и везде было так просто наводить порядок.

Семья Сторнеров никогда не была богата, но Иера ни разу не видела, чтобы родители жаловались на судьбу. Ей потому было не понять Торору, что она выросла среди людей, которым чужды были зависть, злоба и двоемыслие. Наоборот, Джон и Натали Сторнер всегда были людьми добрыми, Иера точно это знала, хоть и видела их редко — оба родителя усердно работали, приходили домой поздно и были скупы на эмоции.

Будучи в не самом устойчивом финансовом положении, супруги всё же решились завести второго ребёнка, однако справедливо рассудили, что пока в мире существуют детские дома, строгать ещё свои копии как минимум бестактно. Так в возрасте четырёх лет у Иеры появился братик, который то ли по чьей-то прихоти, то ли из-за банального просчёта именовался всего одной буквой — K.

Дети сразу сдружились — по крайней мере так рассказывала бабушка. Сейчас Иере девятнадцать, и раннее детство она едва помнит, но в её первом воспоминании K уже был с ней рядом. Ни в школе, ни после дети не расставались. Казалось, никто другой им не нужен.

В то время как весь остальной мир уже давно перешёл на полисную систему, США только-только начинали проводить эти изменения, и новорождённый город-государство отчаянно нуждался в свежем населении. Именно поэтому Пери* — прабабушке Иеры — так легко удалось переехать сюда и завести семью. Внуку, (а значит, и девочке — тоже) от неё остались не только крупный прямой нос и иссиня-чёрные волосы, но и небольшая квартира на окраине полиса. Впятером было действительно тесновато, но то, что других обитателей дома угнетало, Сторнеров не особо волновало. Даже наоборот: небольшой размер квартиры позволял создавать и поддерживать настоящий уют, резко контрастирующий с холодным неоновым светом за окнами.

Дети подрастали и начинали всё больше различаться. Иера, скромная и не стремящаяся выделяться, всё равно, сама того не желая, стала белой вороной: для этого понадобилась самая малость — не изменять себе. Хотя семья могла себе это позволить, Иера вежливо, но твёрдо отказывалась от любых аугментаций. Ещё сильнее её выделяла уже давно вышедшая из моды религиозность: девушка особо не кичилась этим, и всегда была чужда проповеднического рвения — но и не скрывала своей веры и могла легко завести разговор на эту тему. За это Иеру часто называли пуританкой, христанутой, или «фанаткой Иисуса», но это её особо не трогало: не потому что Писание велит благословлять хулящих — а потому что оскорбить так называемые «чувства верующих» просто невозможно, если вера непоколебима.

K загорелся верой в науку: и хотя слова «вера» и «наука» рядом обычно не ставятся, для шестнадцати лет такое противоречие — в порядке вещей. И поскольку тот, у кого есть только молоток, повсюду видит гвозди, K стремился объяснить и проанализировать всё, что плохо лежит, даже если это было совершенно бесполезно — эти игры разума в конце концов ему просто нравились.

Различия только сроднили Иеру и K, хоть каждый и пытался перетянуть одеяло на себя и обратить другого в свою веру. Со стороны Иеры это были в основном бесплодные, но приятные споры на темы морали, этики, величия духа, «шёпота призрака» и всего подобного. K же действовал решительнее: в семнадцать лет он захотел показать сестре, что аугментация — это совсем не страшно, скопил денег и заменил свои глаза на неотличимые на вид, но гораздо более функциональные электронные аналоги.

К тому времени у Сторнеров завелись деньги, потому что K и Иера с молодых ногтей увлекались программированием. С возрастом опыт и знания копились, и когда обоим стукнуло по шестнадцать, детские забавы переросли в серьёзную работу. Частные лица и мелкие компании платили дуэту за то, что они взламывали их сайты и ПО, а потом во всех деталях рассказывали, как сделали это, и как убрать уязвимость. На свой первый гонорар они купили себе белые шапки — негласный символ своего ремесла — и небольшую кадку с розовым кустом.

До этого розы в доме были только искусственные; по редким случаям появлялись живые, но те стояли в вазе дня два-три, а потом закономерно отправлялись в мусорный бак. Теперь же, на протяжении вот уже трёх лет, посреди комнаты стоит благоуханный розовый куст, за которым по мере сил ухаживают все домочадцы.

— Ну правда, Иера, ну хватит со мной носиться, как с писаной торбой. Это излишне, не нужно, это, в конце-то концов, обидно!

— Тебе обидно, что тебя любят?

— Ой, блин, ну вот опять ты не понимаешь…

И работать, и разговаривать, и просто играть рядом с этим кустом было почему-то гораздо приятнее, даже если он большую часть времени не был в поле зрения. Куст стал идеальным свидетелем: свидетелем, который никогда ничего не скажет, но чьё молчаливое благодушное внимание всё равно стоит тысячи слов.

Именно в присутствии этого свидетеля K и Иера рождали свои лучшие идеи и решали труднейшие задачи — казалось, без его помощи им бы этого не удалось. В его же присутствии они однажды попытались решить, как именно они друг друга любят: никто не делал секрета из того, что K — приёмный, так что ничего предосудительного в этом вопросе вроде бы не было. Но спустя полтора часа, щедро разбавленных неловким молчанием, оба сошлись на том, что вопрос этот, похоже, остаётся нерешённым.

— Ну так объясни.

K устало трёт глаза:

— Не это. Я проебался, вы меня поддержали, всё здорово, идём дальше. Только не надо, пожалуйста, снова вот этих вот сюси-пуси, будто я дитя малое.

Однажды осенью K влюбился в девушку. Ну, влюбился, это, пожалуй, сильно сказано — скорее просто решил попробовать. Но его пассия применила одним только женщинам известную магию: несколько раз обдала его жутким холодом, при этом оставаясь очень приветливой и милой. То, что чувствовал K, правильнее было бы назвать не разбитым сердцем, а оскорблённым самолюбием. Ещё несколько раз он, просто по инерции, пытался пробить ледяную стену лбом, но у него так ничего и не вышло.

Иера пытается возразить, но брат уж слишком завёлся:

— Неужели ты не видишь этот стеклянный потолок над нами? Наш сосед снизу не просыхает вот уже третьи сутки, а сосед сверху так плотно засел в симулятронной капсуле, что скоро придётся просто выдёргивать провода, чтобы он не подох с голоду. Это — наши соседи, наше общество, наш социальный слой.

Пока именитые эксперты на разные голоса пели одну и ту же песенку про то, что новые технологии уничтожат классовую сегрегацию, сама виновница торжества даже и не думала уничтожаться. Последним ударом для K стало то, что его предпочли другому. Он внимательно изучил соперника: ни в удали, ни в уме K ему не уступал, скорее даже наоборот; даже денег у обоих было примерно поровну — но только потому, что K покупал то, что ему было нужно, а его соперник — то, что было престижно. За него стояли авторитет, статус, общественное мнение, и — богатые родители.

Иера чуть улыбается, почувствовав под ногами твёрдую почву: эта тема ей знакома.

— Мне кажется, я уже доказала тебе, что среди людей любого достатка хороших и глупых — поровну. Ты напоролся на глупую девушку, которой…

— Вот! Вот! — K резко наклоняется, тыча пальцем и едва не попадая сестре по носу, — у тебя все люди либо хорошие, либо глупые! Либо добрые, либо несчастные! И ты скорее выдашь ещё одну успокоительную улыбку и проворкуешь что-нибудь про недопонимание, чем признаешь, что люди могут быть плохими! Я даже… — K резко останавливается. Пару секунд тупо глядит в пол. Потом начинает резко моргать и тереть глаза.

— Эм-м… всё нормально? — осторожно спрашивает Иера.

K ещё некоторое время моргает.

— Да. Теперь да. Перенервничал, блин, с вами, аж глаза заглючили.

— Давай прогоним диагностику. Как раз успокоишься.

K замирает. Лицо его напоминает окаменевшую маску, руки заметно дрожат — сестра ещё никогда не видела его таким. Иера понимает, что это была соломинка, и она вот-вот порвётся. Не будь K на пределе, он бы продолжил доказывать свою точку зрения. Но…

— Я! Не! Буду! Успокаиваться! — кричит он, пинком опрокидывает кадку с розами, стремительно одевается и вылетает в зимнюю ночь, оглушительно хлопнув дверью.

Слова застревают у Иеры в горле. Ни одно не подходит, ни одно не кажется ей правильным, а ведь она всегда считала себя хорошим дипломатом. Ей остаётся только осесть на пол и заплакать.

* * *

Мало было мест и людей, которым K мог бы довериться так же, как сестре. Но такие места были, и Иера их знала. Одним из таких мест был клуб «Призрак в Доспехах», где K часто встречался со школьными друзьями.

И хотя Иера никогда не имела ничего против такого досуга, саму её в это место было не заманить — K уже пытался.

Но куда ему было пойти, кроме как сюда — думает Иера, стоя напротив расцвеченной неоном двери.

Делая над собой заметное усилие, Иера заходит. После свежего ноябрьского морозца её с порога накрывает душный жар и асинхронное буханье басов — синкопа, оказывается, снова в моде. Полная тьма за доли секунды сменяется яркими зелёными, синими и розовыми вспышками, от столпившихся гуляк не видно не зги — самих гуляк тоже толком не видно. Может как-то они здесь и ориентируются, но Иера этого никогда не умела.

Вот тебе и социальное неравенство — раздражённо думает она, пытаясь хотя бы понять, где здесь барная стойка: там, как рассказывал K, они обычно и собираются. Иера понимает, что, наверное, делает глупость, и что догонять брата сейчас не стоит, что она выставит его посмешищем перед друзьями, и конечно же огребёт ещё пару ласковых — но та часть её мозга, которая ответственна за рациональность, сейчас свергнута и отстранена от управления телом.

Спустя какое-то время, которому она уже потеряла счёт, три бесплодные попытки спросить дорогу и несколько хлопков пониже спины Иера наконец видит знакомое лицо.

Сухопарый юноша с козлиной бородкой, тёмными очками и безукоризненно бритым черепом поднимается с табурета:

— Вспомнишь солнце — вот и лучик. Здорово, Пуританка.

— K здесь?

При нормальном освещении Иера даже за очками увидела бы в его глазах тревогу. Но сейчас она в полном неведении.

— Нет, он… — Бен Кингсли с самого детства был убеждён, что если твой друг нашалил, ябедничать ни в коем случае нельзя. Особенно — членам семьи. Но также он с самого детства помнил, как его друг говорил о сестре, и как сильно он ей доверяет. — В порядке, просто…

По сути Иера не входила в их компанию, потому что вообще мало общалась. И это была единственная причина — во всём остальном Бен всегда был готов назвать её другом. Все «за» и «против» застыли в его голове, выстроившись в ментальный эквивалент мексиканского предстояния. Бен никогда не был хорошим мальчиком, часто получал нагоняи, а вместе с ними — щедрую порцию долгих строгих взглядов. Со временем он выработал иммунитет, и только против этих глаз у него никогда ничего не находилось.

— Эх… короче. Пришёл сегодня, сам не свой, весь на нервах. Ну и что, говорю ему, ну продинамила она тебя, что, думаешь, у неё п… — особенно Бена всегда поражало то, что в присутствии Иеры он не может даже выругаться, — что, думаешь, она золотая? Найдёшь, говорю, ещё. А он давай на тебя гнать. Это я опущу. Вы так ещё никогда не цапались?

— Нет.

— Ладно, пытать не буду. А потом, короче, зашла какая-то мажорка. Ну, то есть, натурально — мажорка: в белом вся такая, золото-брульянты. И он, короче, ё… выпил для храбрости, и начал к ней подкатывать.

Иера тяжело вздыхает, прикладывая руку к лицу.

— Да, у меня была такая же реакция. Но ты знаешь, чё? Она сказала ему «да», ты прикинь?

Иера чувствует, что дрожит. Не хватало ещё поймать себя на ревности… — зло думает она, пытаясь сохранить лицо.

— Они, э… они буквально минут десять назад уехали. Сели в белый Роллс, ну знаешь, такой, под старину сделан, как Фантом двенадцатого года**, и рванули к центру. Я его, знаешь, остановил в дверях, говорю, ты уверен? Чё-то мне эта милфа не нравится, что-то с ней не так — а с ней реально что-то не так, то ли с лицом, то ли с голосом, хер проссышь вообще. Но он меня, понятно, и слушать не стал.

Иера тяжело опускается на табурет за стойкой:

— Мне нужно выпить, — говорит она просто потому что другие люди в подобных ситуациях обычно говорят, что им нужно выпить. Автопилот у неё, надо признать, не самый лучший.

— У-у-у… — Бен печально качает головой, — похоже, у нас сегодня вечер кухонной психологии и душеспасительной пьянософии. Ты только не переусердствуй.

Он твёрдо решает устроить K головомойку, когда тот вернётся из своего приключения. Потому что ходить на блядки — это одно, а доводить убеждённую трезвенницу до поисков спасения на дне стакана — это уже перебор.

— Ладно, забей, не парься.

Иера молчит.

— Ты сейчас, наверное, думаешь, что с ним будет. Таки я вам гасскажу. Он просто проведёт с ней ночь, а потом вернётся сюда со сбитой дыхалкой и тянущим ощущением того, что его использовала какая-то богатенькая б… профурсетка, и я пожму ему руку, и обниму его, и скажу «добро пожаловать в мой мир, сынок».

Иера молчит. Она и рада бы заразиться этим грубоватым оптимизмом, но с каждой секундой всё яснее понимает, что ничто уже не будет, как прежде.

Примечание к части*Изначально я назвал героиню в честь одноимённой руны Ст. Футарка. Однако потом выяснилось, что Иера — реальное кавказское имя (если точнее — дагестанское). История достроилась сама собой. Имена Бани и Пери, конечно же, тоже горские.

**Имеется ввиду Роллс-Ройс Фантом.

K выключил телефон. Не выходил в Сеть. На следующий день семейный совет Сторнеров решил, что K наверняка вернётся не сегодня-завтра.

Всю следующую неделю Иера пыталась вести себя как можно спокойнее. Она даже разрешила себе по-настоящему злиться на брата, и прямо-таки мечтать о том, как выскажет ему всё, что думает. Ей даже удавалось говорить с Беном и другими друзьями K в шутливом тоне. Всё что угодно — лишь бы не дать места отчаянию.

На третий день шутки стали какими-то плоскими и нервными. На пятый Бен развернул в Сети небольшую кампанию по поиску K: его целью было не столько выяснить его местоположение, сколько донести до друга, что пора остановиться. Результатов это не дало.

Стали обзванивать больницы — безрезультатно. Потом — морги: то же самое.

Вызвали полицию.

Полицейский не был ни страшным, ни грубым — обычный человек в униформе. Но Иера ретировалась в их с K комнату, как только он показался на пороге: один только факт его присутствия лишний раз напоминал ей, что в дом пришла Беда. По итогам встречи родители не смогли сказать ничего убедительного. Иера понимала, что может ошибаться, но сердце неизменно говорило ей, что и полиция здесь не поможет.

Потянулись тоскливые зимние дни. Родители становились всё более раздражительными. Бабушка как-то потускнела и часто вздыхала без видимых причин. Бен всё реже писал ей, а при встрече стеснялся смотреть в глаза. Куст, конечно же, привели в порядок и уместили в новую кадку — но толку от него теперь было мало: розы словно тоже потускнели и стали выглядеть пластмассовыми. Иера пыталась уйти в работу, но всё валилось из рук. Многообещающий дуэт несколько раз уже доказывал, что может прекрасно работать и врозь, но едва садясь за компьютер, Иера уже понимала, что последует: сейчас она попытается влезть традиционными методами, потом попробует что-нибудь нетривиальное, потом — воскресит в памяти все оригинальные уловки, которые они с K использовали хотя бы один раз, а потом — уже против своей воли — вспомнит, как они покупали белые шапки, как радовались каждому удачному делу; у неё задрожат руки, а монитор поплывёт перед глазами — взлом будет запорот, даже не успев толком начаться.

— K умер и больше не вернётся, — спокойно говорит она, сидя в постели.

Робкие лучи весеннего солнца падают из приоткрытого окна:

— Не верим.

— K умер и больше не вернётся, — слёз уже нет — они закончились ещё в декабре.

Из-за сквозняка может показаться, что лучи сами треплют светлую занавеску:

— Не верим.

— K умер и больше не вернётся, — повторяет Иера, только теперь заметив сидящего на подоконнике голубя.

— Не верим.

Иера просыпается. Сладко проживает те несколько обычных утренних секунд, когда едва проснувшийся человек ещё не вполне соображает, кто он и где, но знает, что ему очень тепло и мягко. И только потом подскакивает, как ошпаренная.

За всю зиму это был первый нормальный сон — то есть не какая-то серая муть, замешанная на скудных впечатлениях прошедшего дня. Не лишённая здорового скептицизма, к таким вещам она всё же относится довольно серьёзно: будь это её благожелательное подсознание, запустившее наконец механизм самопочинки, или настоящий посланец Небесной Канцелярии — всё равно.

Родителей нет дома, бабушка в гостях у старинных подружек, вернутся они только вечером, но Иера понимает, что медлить нельзя. Она сразу понимает, что нужно делать, и что делать это нужно как можно быстрее — потому что вслед за самой Иерой скоро проснётся некомпетентный болван по имени Здравый Смысл. В таких делах он — не помощник, его надо несколько раз пнуть и нажать посильнее, чтобы он наконец принял твою сторону, потому что иначе вслед за ним проснётся Страх, а уж этот вообще ничего сделать не даст.

Быстрее, быстрее, пока не успела передумать!

Беглый осмотр квартиры позволяет Иере найти всё необходимое. Большой походный рюкзак — он был с ней в Йеллоустоуне, там K рассказывал ей о звёздах на ночном небе. Тёплые вещи, которые они иногда покупали друг другу на день рождения — просто для смеху, потому что обычно это были безразмерные свитера с какими-то глупыми рисунками.

И ты бросишь родителей одних?

Документы — образ таинственной незнакомки сейчас — непозволительная роскошь; немного бич-пакетов — на первое время; деньги — все, что успела скопить; ноутбук — хакеру без него никуда.

А может, всё-таки не стоит?

Не постеснявшись залезть в отцовские вещи, Иера находит пистолет. Это её не удивляет — равно как и то, что отец никогда об этом не говорил.

А почему бы просто не… выключить свет, так сказать?

Едва взяв пистолет в руку, она понимает, что ни за что не возьмёт его с собой. Пистолет — часть того мира, который показывают в новостях; мира, где каждый день убивают, бьют, режут, калечат, кричат, толкаются, принимают наркотики, предают. Того мира, который отнял её брата. Выронив оружие из задрожавшей руки, Иера едва ли не пинком закрывает ящик.

Камон, ты же даже пушку держать не умеешь!

Одним из самых ценных её спутников становится плеер. Тратить заряд батареи телефона она не хочет, и как же хорошо, что где-то в самых удалённых уголках Земли плееры всё ещё выпускаются отдельно от телефонов!

Это того не стоит!

Слёзы капают на бумагу, грозя размазать написанное. Иера делает пару быстрых кругов вокруг стола, чтобы успокоиться: она никогда не стеснялась плакать, но сейчас ругает себя последними словами. Девушка ещё не знает толком, что её ждёт, но уже поняла, что надо быть сильнее, жёстче, спокойнее.

— Отче наш, сущий на небесах…

Сладкие деньки кончились, всё — теперь плакать нельзя.

— Да святится имя Твоё, да придёт царствие Твоё…

Даже если — особенно если! — очень хочется.

— Да будет воля Твоя и на Земле, как на небе.

ОН УМЕР!

— Хлеб наш насущный дай нам на сей день…

Вещи собраны, записка оставлена.

— И прости нам долги наши, как мы прощаем должникам нашим

Дверь открыта.

— И не введи нас в искушение…

Тебе ли вмешиваться в это? Ты проиграешь, опустишься, погибнешь, ты больше не вернёшься сюда, а если вернёшься — то с позором! Ты никогда не смо…

— Но избавь нас от Лукавого.

Ключ висит у неё на шее, на той же цепочке, что и крест.

— Ибо Твоё есть царство, и сила, и слава во веки.

Иера выходит за порог. Разворачивается. Она хочет запомнить эту картину: тёплая маленькая квартирка на окраине Большого Яблока видна через призывно открытую дверь; замызганный тускло освещённый коридор за спиной — отсюда начинается её дорога.

Иера захлопывает дверь:

— Аминь.

Иера догадывается, что Бен вряд ли пойдёт за ней. Ей почему-то вообще не хочется, чтобы за ней кто-то шёл. И всё-таки первым делом она звонит ему, чтобы назначить встречу. Если встреча у компании K происходила днём, место тоже всегда было одно и то же — кафе «Электроовца». Но Иера настаивает, чтобы встреча прошла у Бена дома — лишнее постороннее внимание ей кажется чем-то вроде болезнетворных спор, распылённых в воздухе.

— Дарова… а ты чё с рюкзаком-то? — Бен ещё не вполне проснулся, покрасневшие глаза и синяки на шее выдают его с потрохами.

Выдавать всё прямо с порога обычно не в её правилах, но Иера уже решила, что у неё нет ни времени, ни лишних сил на учтивость:

— Я иду за K.

— Ох е-патьевская слобода! Нашёлся? — Бен едва не затаскивает её внутрь, — Так что ж ты молчала-то?! — потом он снова вспоминает, что у Иеры за спиной висит рюкзак, — За рубежом что ли всплыл? Ну, колись, где он?

— Я не знаю.

Пауза.

— Ты прикалываешься?

— Нет.

— А как ты собралась…

— Бен, послушай, я не знаю, где K, и жив ли он вообще, но я знаю одно: если я сейчас что-то не сделаю, я сойду с ума. Я больше не могу сидеть сложа руки. В какой бы жопе мира он сейчас не был, мне нужно отыскать его и прийти к нему. К тебе я пришла, чтобы наметить хотя бы какой-то план поисков, потому что я вообще без понятия, где искать.

— Так… так… э… ща, погоди.

Бен исчезает в своей комнатушке, служащей ему и спальней, и гостиной, и кухней. На какие только жертвы не идёт человек, чтобы съехать от родителей. Спустя пару минут Иера всё же решает зайти следом. Она видит наспех прибранную комнату, посреди которой Бен стоит с запиской в руках.

— Вот же сука… тоже мне, королева снежная.

— Всё нормально?

— А-а… — парень махает рукой, — забей. Мои проблемы. Значит: я так понимаю, легавые — ничего?

— Ничего.

— Ну да, конечно. Вот убьют — тогда приходите. Ты садись, садись.

Иера ставит рюкзак у двери и присаживается за письменный стол, демократично разделённый между ноутбуком, несколькими пепельницами, остатками пиццы и початой пачкой презервативов.

— Ты выяснил хоть что-нибудь?

— Нет. Вообще ничего. Я тебе советовал расспросить коллег, нет?

— Хорошего хакера не отследишь, если он того не захочет. K не просто сбежал, он ещё и следы замёл.

Бен молчит. У него закончились идеи. Его друг пропал, а он ничего не может сделать — кроме того теперь вслед за ним собирается пропасть его сестра. А ещё он, никогда не имевший проблем с ложью, еле сдерживается, чтобы не сказать правду: а говорить её не стоит, потому что, зная правду, Иера подвергнет себя ещё большей опасности — с неё сталось бы.

А как она смотрит, ох как смотрит! На самом деле никак особенно не смотрит: просто остановила глаза на нём, смотреть на собеседника в процессе разговора — вполне нормально. У неё очень тёплые тёмно-карие глаза с длинными пушистыми ресницами, припухлость и красноватые следы на кончиках век едва заметны. Она сидит здесь, в его берлоге, тихая, добрая, спокойная, и она хочет идти хрен знает куда, и подвергнуть себя всем возможным рискам в погоне за призраком. Иера никогда никого не судила, но Бен чувствует себя осуждённым.

— Блядь. Не смотри на меня так. Я бессилен что-либо сделать, я не знаю, как тебе помочь.

— Тогда… знаешь, родители наверняка будут искать меня. Постарайся убедить их, что со мной всё будет в порядке.

— Стоп, ты серьёзно?!

— Что серьёзно?

— Ты серьёзно собираешься идти туда, не знаю, куда, искать то, не знаю, что?

— Ну, а что мне ещё остаётся делать?

— Ну…

— Бен, пожалуйста, не надо меня отговаривать. Вот предположим, не стану я его искать, что тогда? Думаешь, он сам придёт? Я вот так не думаю. Что если я останусь без K? Жизнь без будущего, без каких-то планов, без цели — достойный, как они это называют, образ жизни. Дом, работа, работа, дом, нелюбимый мужчина, одиночество, его глаза по ночам и каждодневное осознание того, что я проиграла. Пусть со мной случится что угодно — но только не это.

Бен тяжело вздыхает. Выдержав небольшую паузу, он включает компьютер.

— Только не говори мне, что я тебя не предупредил.

— О чём?

Не включая Интернет, Бен открывает файл с результатами поиска. Это — список имён и фотографии.

— Белый Роллс Ройс Фантом, равно как и его реплика, — машина очень редкая. Позволить себе такое удовольствие могут только очень богатые люди, и как правило они не стесняются хвастать своим автопарком. Легион выискал все эти машины — ну, все те, информация о которых есть в открытом доступе. У меня тут список имён владельцев, но он нам сейчас до фени.

Бен открывает новый файл. Это фото: убийственно красивая голубоглазая блондинка в белом деловом костюме сидит за рабочим столом. Кадр построен так, словно она лишь мельком посмотрела на фотографа, чтобы через секунду снова вернуться к работе.

Вот только с лицом у неё что-то не то — толком и не поймёшь, что именно. Умом Иера понимает, что лицо — очень красивое, но что-то ускользающее из виду делает его неприятным, даже пугающим.

— Жюли Винтер. Президент корпорации Cold Harbour — это на Шпицбергене. Одна из первых в мире полных киборгов — шестьдесят девять лет тётке, прикинь? Я её сразу узнал — такое лицо не забудешь.

— Значит, вот у кого мой брат.

— Ты совсем того? Чувак, твой брат мутит с одной из сильных мира сего, ну что ты против неё?

— Против неё я ничего не имею. Мне нужен K. А она пусть катится ко всем… — Иера замолкает. Давненько уже ей не хотелось послать кого-то ко всем чертям — нехорошо, — А она — ну и Бог с ней.

— Слушай, ну может тогда связаться с ней для начала?

— Ты представляешь, как это будет выглядеть?

— Типа если ты придёшь лично, это придаст тебе веса?

— Я вообще не хочу встречаться с этой… — Иера вынуждена остановиться, чтобы перевести дух. Она твёрдо решила, что не позволит гневу одолеть себя, — …женщиной. Мне нужен K, а не она.

Бен опускает голову на руки. Легион не умеет хранить секреты — кто-нибудь уже давно мог бы рассказать Иере остальное. А вместе с этим — не только ей.

— Ладно, — Бен хлопает ладонью по столу, — последний аргумент. Здесь — он торопливо клацает мышкой, — информация о серии из десяти убийств. Семеро молодых людей, три девушки, все — между восемнадцатью и двадцать одним годом. Все жертвы по неизвестным причинам, но по доброй воле уходили из дома, а через некоторое время — пропадали. Каждую жертву нашли спустя год-полтора после исчезновения, в другой точке глобуса, с вырезанным сердцем и в замороженном состоянии. Надо ли тебе говорить, кто навещал город, в котором происходила пропажа?

— О Боже…

Вот и славненько — думает Бен, — это жесть, конечно, но пусть уж лучше пересрёт, чем бросится очертя голову не пойми куда.

— Это, конечно, только домыслы — на каждый раз у Миледи есть прекрасное алиби. Комар носу не подточит. Но ты сама понимаешь — деньги.

На Иеру жалко смотреть: она резко побледнела, её бьёт мелкая дрожь.

— Я не говорю, что она — сериальщица. Но всё равно лучше в это дело не лезть. Давай-ка я тебе сейчас кофейку налью, и подброшу до дома, лады?

— О Боже… у меня осталось меньше года.

Иера вскакивает, с грохотом опрокидывая стул. Хватает рюкзак.

— Ты ебанулась?! Стой!

Но Иера уже вылетела за дверь.

— Ну уж нет, — рычит Бен, босиком бросаясь в погоню.

Он настигает её и хватает за плечи у открывающихся дверей лифта. Иера оборачивается: эти глаза будут сниться ему всю оставшуюся жизнь.

— Прости, — говорит Иера так спокойно, как будто и не было недавнего разговора.

— За что?

— За это, — тяжёлый тёмно-красный говнодав резко опускается на его ступню.

Спускаясь в лифте, Иера ещё долго слышит его многоэтажную жалобу.

Про себя Иера отмечает, что начинает всё быстрее и качественнее брать себя в руки. Вот уже и пульс успокоился, и мозг на место стал, и картонный стаканчик с кофе оказался в руке словно сам собой.

На самом деле это просто её автопилот решил для разнообразия побыть молодцом, и привёл её в маленькую кафешку, затерянную в титаническом лесу из стекла и бетона. Не обращая особого внимания на убранство и посетителей, Иера достаёт ноутбук: телефон выключен, а интернет всё-таки нужен.

Кому вообще может прийти в голову — думает она, читая соответствующую статью на Панопедии, — ставить свой головной офис в самой жопе мира? При всём уважении к норвежцам — мало найдётся мест, способных посоревноваться за это гордое звания с архипелагом Шпицберген. Но даже удалённость от цивилизации и вечная мерзлота не выглядят большой проблемой на фоне его правового статуса.

Первое: Шпицберген и прилегающие воды — демилитаризованная зона, поскольку архипелаг расположен очень удачно, и правильно расположенные военные силы способны перекрыть всё судоходство и воздухоплавание в регионе. И второе: Всемирное Семяхранилище — глобальная заначка на судный день, припрятанная глубоко в вечной мерзлоте. Всё это позволяет полису Лонгийр при случае превратится в неприступную твердыню. А после того как на архипелаге окончательно закончился уголь, единственным градообразующим предприятием стала именно корпорация Cold Harbour — так что несмотря на чудовищные сложности с логистикой, выходит, что Миледи всё же расположилась очень удачно.

Собственно производства и представительства корпорации разбросаны по всему миру, Шпицберген — административный центр, не наносящий урона экологии. И всё же у остального мира всегда было достаточно поводов относиться к Cold Harbour подозрительно.

Лететь придётся с пересадкой в Осло. Иера всегда жила скромно и денег скопила прилично, но всё равно опасается, что ей не хватит. Только сейчас она начинает понимать брата: грань между разумной экономией и жалкой скаредностью на самом деле очень тонка, и что бы ни говорили аналитики и эксперты — именно эта грань является главной бедой низов среднего класса. Грань не имущественная и не бытовая, а психологическая. Постоянные метания между достойным уровнем жизни и полной жопой.

K возненавидел этот эквилибр. В нём взыграла гордость, и это Иера может сказать наверняка, потому что сама такая же. Весь комплект чувств можно и не описывать, но гордость заняла там своё почётное место: поэтому Иера и бросилась в путь, очертя голову; поэтому K и сорвался, куда глаза глядят. Из правильных побуждений он совершил огромную ошибку — ошибается ли она сама, Иера предпочитает не думать.

NY как всегда загружен донельзя, ближайшие свободные места на рейс до Осло датируются завтрашним вечером. Покупая билет, Иера ощущает сильный укол — не только потому, что цены кусаются. На самом деле цена на билет вполне демократична; но то, как один клик мышкой заставляет её ещё сильнее отдалиться от дома, при этом тратя деньги на потенциально бесполезное мероприятие…

Эх, не в своё время я живу, — горько думает она, закрывая сайт авиакомпании.

Полчетвёртого вечера. Нужно найти ночлег: уходя, Иера всерьёз рассматривала возможность ночевать на улице, но только не в марте. Общежития она отвергает сразу же: их много, они рядом, они дёшевы — но даже ночёвку под холодным мартовским небом она предпочла бы обществу гастарбайтеров, едва говорящих по-американски, пьянчуг, постоянно пристающих с известной целью, и торчков, способных зарезать за один косой взгляд.

Можно попытать удачу на Брайтоне: там почти никто не говорит по-американски, зато много выходцев и с Кавказа, а родная кровь, пусть даже в третьем поколении, для них — не пустой звук. Но напрашиваться Иера тоже не собирается.

Остановив свой выбор на небольшой гостинице, Иера выходит на улицу. Гостиница недалеко, и она решает пройтись пешком, но её планам не суждено сбыться. Буквально через минуту она слышит осенённые веками слова:

— Девушка, вас подвезти?

— Нет, спасибо, — Иера оборачивается лишь настолько, чтобы можно было выдать вежливую улыбку.

— Вы уверены? — в голосе парня появляются нотки насмешки, — Это довольно опасный район, — не пойми откуда появляются ещё двое.

Ну начинается, — зло думает Иера. Она всё же захватила с собой перцовый баллончик, но он зарыт глубоко в рюкзаке — подсознательно она слишком сильно надеялась, что до этого не дойдёт. Обычный для неё в подобных ситуациях блеф на тему «да вы хоть знаете, кто мой папа?» сейчас не сработает — богачки не ходят по городу одни с походными рюкзаками.

— Такой привлекательной девушке сейчас лучше не оставаться одной.

Кольцо сужается. Без паники. Только без паники! Запаникуешь — покажешь слабость.

— А как вас, зо… Так, я чё-то не понял.

Парни растерянно переглядываются.

— А куда она делась?

— Да это ж баннер, ёпты. Появляется-исчезает, ну, знаешь. Реакция на потенциальных посетителей.

— Голографический баннер что ли? Реклама кафе? А чё с рюкзаком-то?

— А я почём знаю? Я не рекламщик.

Громко переругиваясь и посмеиваясь, троица уходит.

— Ну вы, блин, даёте… Вот что значит долго не было — уже до рекламы доёбывается.

— А сам-то!..

Застыв, как вкопанная, Иера медленно выдыхает. Ясно, что все трое пользуются искусственными глазами, и их кто-то взломал. Кто-то, но не она.

— Не хотелось бы повторяться, но…

Справа, у арки, выходящей на шоссе, Иера видит ещё одного парня: этот одет поприличнее — деловой стиль, безукоризненно чёрное. Волосы такие же чёрные, островатый профиль, льдистые голубые глаза — сейчас такие в моде.

— Вас подвезти?

— Карлос Лютон. К вашим услугам. Так куда едем?

— О, то есть никаких «поедем ко мне»?

— Можем и ко мне, — он смеётся.

По сравнению со сверстницами Иера никогда не привлекала много мужского внимания: никому не хочется пытать счастья с тихоней, когда рядом ходят гораздо более контактные кандидатки.

Машина Карлоса представляет из себя стандартную «мыльницу»: безукоризненно чёрная (ну, а как иначе?) прямоугольная коробка с закруглёнными углами — сейчас на таких катают почти все.

— Ну не злись, mon chere. Я конечно всё понимаю, но если на каждую неприятность так реагировать, никаких нервов не хватит.

Ну, этот вроде нормальный, — с облегчением думает девушка.

— Иера Сторнер. Это был какой-то эксплойт, или ты ломанул их напрямую?

— О-о! Наш человек! Эксплойт, конечно. Чего с ними возиться-то? Тоже мне кулхацкеры: наберут китайского говна, и ходят понтуются. А ты сюда или отсюда? — Карлос кивает на рюкзак, который Иера положила на сиденье рядом с собой.

— Проездом.

— Говор у тебя тоже проездом?

Иера замолкает. Ей не хочется грузить других своими проблемами.

— Я ж из Франции, иностранец то бишь. Я такие вещи замечаю: у вас в NY такой особый говорок.

В давние времена она и сама играла в такие детективные игры. Кодить — это даже не полдела: хороший взломщик должен уметь читать людей.

— А поскольку выглядишь ты свежей, чистой и немного вздрюченной, я делаю вывод, что в дороге ты недавно, и предпочла бы сидеть дома, но обстоятельства не дают, — Карлос оборачивается, одаривая её самодовольной улыбкой.

— Браво, Пуаро.

— Пуаро бельгиец, а не француз. Давай, колись.

Машина выезжает на шоссе. Иера вспоминает, что так и не назвала адрес гостиницы, в которую ей нужно, а между тем она уже далековато, а просить развернуть, резко обрывая разговор — неудобно. Хорошо, что она решила бронировать номер на месте, а не через Сеть — деньги не пропадут.

Иера вздыхает:

— Мой сводный брат пропал без вести. Ушёл из дома в ноябре и не вернулся.

Карлос скорбно присвистывает:

— А полиция?

— Если б они сработали, я бы никуда не ехала.

— Та-ак… как выглядит?

Будет очень обидно, — думает Иера, — если окажется, что он спрашивает это только из вежливости. Хотя скорее всего так и есть.

— Чуть выше меня, глаза зелёные, кудрявый шатен.

— Понятно. Чего ушёл-то?

— Поругались. Он… он замечательный человек, он гений, мастер своего дела, — Иера запоздало ловит себя на том, что её понесло. Останавливаться уже поздно, так что ладно — надо же хоть когда-то выговориться, — но гордец конечно страшный. А мы живём очень скромно, и это его задолбало. Ну, это я так вижу — он ничего путного не сказал.

Карлос молчит. Машина замедляется, съезжая на обочину у развилки.

— Его друг мне потом рассказал, что он напился и уехал с какой-то бабой по фамилии Винтер. А про неё…

— Так, — Карлос деловито хлопает ладонью по рулю, — извини, что перебиваю, конечно…

— Ничего.

— Маньячкой её объявил, да?

— Да.

— Первое: на Миледи сейчас кто только не гонит. У неё выгодная позиция, тяжёлый нрав, мутное прошлое — добавь к этому стереотип о том, что французы просто офигенно любвеобильны. Я бы не стал так сразу верить в эту версию. Второе: у меня тоже есть сестра, мы тоже работаем вместе, и тоже друг за друга порвём любого. Третье: хакеры своих не бросают. Короче: есть идея.

— Ты действительно мне поможешь?

— Не делай такие глаза, mon chere, они у тебя и так большие. Под описание сногсшибательной блондинки подходит ещё один человек: Наталья Ронина, моя непосредственная начальница. Слова дурного о ней не скажу: умница, хороший руководитель, камсамолк, спартсмэнк, красавица. И главное: ей совершенно плевать на происхождение — воспитание такое. Её отец — президент Eternal Summer — он… как это… le nouveu riche… из грязи в князи короче. Ну и вот, собственно… суть в том, что у неё очень строгие требования к мужчинам: острый ум, вольный нрав, внутренний стержень.

Иера уже понимает, к чему он клонит. Если Карлос прав, то чудесным образом оказывается, что ехать никуда не надо, а K — здесь, в безопасности, и нашёл себе прекрасную женщину, и значит всё будет гораздо легче — нужно только помириться с ним.

— Многих она отшила, но этой зимой у неё вроде как появился молодой человек, а это значит, что его она признала достойным. Мы с ней вроде как дружим, но счастливчика она пока что нам не показывала. Есть небольшая вероятность того, что это и есть K, так что почему бы не попробовать.

Не выдержав, Иера привстаёт со своего места и, сколько хватает рук, обнимает Карлоса вместе с водительским креслом.

— Ну-ну, прошу. Это ж дело ещё надо обстряпать. Нельзя же просто завалиться к ним домой!

— Извини, — Иера сейчас так сияет, что простить ей можно что угодно.

Подключив к делу свою сестру-близнеца Клэрис, Карлосу наконец удаётся уговорить начальницу встретиться. Свои истинные мотивы они скрывают, говоря, что просто хотят наконец увидеться с новым человеком в компании. Несмотря на то, что Карлос несколько раз предупредил её о том, что шансы на успех невысоки, Иера расслабилась, поддавшись сладкому предвкушению. Всю дорогу она легкомысленно болтает, пересказывая рабочие курьёзы, благо собеседник попался понимающий.

Примечание к частиИз-за большого объёма я нарушу авторское разделение на "истории" и сделаю больше глав.

Раньше Иера думала, что богачи проводят свои встречи в шикарных ресторанах с живой музыкой, омарами и официантами, одетыми лучше, чем она. Было у неё и другое предположение — о том, что некоторые особо оригинальные (или просто особо торопливые) богатеи отдают предпочтение обычным забегаловкам. С одной стороны забегаловка не принуждает человека держать планку стиля, и усталый VIP, вынужденный торговать лицом двадцать четыре на семь, может наконец-то расслабиться; с другой стороны никто не отменял посредственный сервис, а главное — обывателей, на которых общество человека из высшего света оказывает странный (и порой — небезопасный) эффект.

Иера и подумать не могла, как оригинально решена эта проблема: забегаловки с имущественным цензом. Обычный распознаватель личности, прикрученный к дверям любого общественного заведения, плюс программа, подающая сигнал охране, как только в двери проходит человек, чьё состояние ниже заданного — всё, как в дорогих ресторанах, вот только за этими дверями находится обычная кафешка с бургерами и кофе. Интерьер немного уютнее, еда немного качественнее, требования к персоналу гораздо строже, но в остальном — обычное придорожное кафе только для своих. Идеальный компромисс между простотой и сохранением статуса.

На входе возникает небольшая заминка: Карлос и Клэрис официально приглашены, а вот пропускать Иеру не торопятся. Уверения на тему «она с нами» тоже не проходят, поскольку верить такому заявлению можно только если оно исходит от человека, чьё состояние позволяет пройти в дверь.

— Секундочку, — миролюбиво улыбается Карлос. Достаёт телефон — кто бы мог подумать, что вовсе не бедный человек всё ещё пользуется таким старьём. Затем он переводит совершенно недвусмысленный взгляд на белую коробку распознавателя над дверью.

— Мы сейчас всё устроим, — улыбается Клэрис охраннику, незаметно дёргая брата за полу пиджака.

— Ну ладно, ладно…

Наконец на пороге появляется виновница торжества. Иера думала, что она будет выше. Девушка перед ней невысокая, но очень крепкая, с телосложением типа «тумбочка». Её гардероб составляют вещи, выглядящие просто и скромно, но при этом стоящие раза минимум в три дороже, чем-то, что носит Иера. Смысла в такой трате денег она никогда не видела. У неё типично славянское круглое лицо с грубоватыми чертами — такую больше ожидаешь увидеть за станком или в поле. Единственное её украшение — длинные светло-русые волосы, падающие на плечи как тяжелое плавленое золото.

— Добрый вечер, — она кивнула и улыбнулась, — Carlos, je sais que tu es le juponnier, mais tellement? *

— Je…

— La seconde en un jour! Et j'ai demandé à prévenir quand…

Девушка нацепила стандартную улыбку для светской болтовни, но было ясно, что разговор вовсе не светский. В конце-концов зачем тогда было бы переходить на французский?

— Ce n'est pas ce que tu penses. Vinter est encore atroce, — вставила Клэрис.

На порог вышел молодой человек в сером пиджаке. Только этот серый пиджак Иера и видит, потому что тот, кто носит его — не K. Изображение расплывается, глаза снова щиплет.

— Что, не он? — опасливо спрашивает Карлос.

Иера качает головой. Она понимает, что разревётся в голос, если заговорит.

— Карлос, я… извини, что напрягла, спасибо за помощь… — Иера пытается не всхлипывать: помимо горя есть ведь ещё и гордость, и разреветься, как бедная родственница, перед этой золотой молодёжью — это уже ни в какие ворота, — извините… — шёпотом бросает она, разворачивается и уходит. Пройдя несколько шагов, она ощущает руку на своём плече. Обернувшись, она видит ту блондинку, с которой говорил Карлос:

— Подожди. Позволь помочь тебе.

* * *

Иере никогда ещё не доводилось лично общаться с крупными бизнесменами. Так, наверное, чувствовала бы себя крестьянка, попавшая за стол к дворянке. «Дворянка» словно обладала магическим даром изменять пространство вокруг себя: перегородки внутри кафе могли смещаться, так что обе оказались за столиком в наскоро организованной комнате. Кроме них двоих больше никого там не было.

— Значит первое. Ты мне нравишься, поэтому я хочу быть с тобой честной: помогая тебе, я прежде всего преследую интересы Eternal Summer. Эта дамочка нам порядком гадит. Её спецы компрометируют наше ПО, её подкупные лица мешают нашей торговле в Европе, и это я ещё не говорю о том, что со Шпицбергена в случае чего очень удобно перекрыть всё судоходство в регионе, а там и наши товары плавают. Бизнес — это война, а на войне все средства хороши.

Иера кое-как собралась, чтобы прекратить слёзы.

— Простите, я вас не вполне понимаю.

— Хоспаде. Давай на ты, — Наташа выглядит раздражённой.

— Извини… те, я не хотела вас…

— Так, стоп, — Наташа закрывает нос сложенными ладонями и делает долгий вдох. Когда она отнимает руки от лица, её губы уже улыбаются, и впечатление такое, будто она пытается передать улыбкой столько тепла, сколько передавать не привыкла. Краем сознания Иера вспоминает о приснопамятной «русской улыбке».

— Иера, — Наташа кладёт ладони поверх её, — я уже, наверное, знаю ответ, но всё же: из-за чего вы с братом на самом деле поругались?

Похоже, Иера не заметила, как Карлос вкратце пересказал начальнице её историю.

— Он… говорил что-то про социальный слой. Про «стеклянный потолок» над нами, — Иера оживляется, — началось с того, что он подкатил к девушке из «высшей лиги», так сказать, а она предпочла ему молодого человека побогаче. Я пыталась его успокоить, но это злило его ещё больше. Он накричал на меня и ушёл. Дальнейшее вам… тебе уже рассказали.

— Так и знала. Вот смотри: твой брат — K — хороший, добрый, умный человек; и ты сама — такая же. Вы — хорошие ребята, заслуживающие хорошей жизни. И живёте вы себе, живёте, всё в порядке, но тут приходит какой-то мажор и вытирает о вас ноги. А потом ещё раз, и ещё. А потом ты встречаешь такую всю типа добрую и прогрессивную принцессу, которая с тобой запанибрата, пытается показать, что вы равны, но всё равно кладёт свои руки поверх твоих и всё равно показывает своё блядское превосходство, — Наташа убирает руки и вздыхает; в её зелёных глазах на долю секунды вспыхивают злые искорки, — вот почему он взбеленился. Вот поэтому, понимаешь?

— Капитализм?

— Пф, капитализм… Это уже не капитализм, Иера, это феодализм. И знала бы ты, как мне от этого противно.

— Тебе? — Иера чувствует поднимающуюся изнутри злобу, — Но ты же наверху. Богачка против капитализма, принцесса против феодализма, пчела против мёда!

— Подожди. Да, тебе легко обвинить меня в неискренности. Но я не принцесса — я такой же винтик этой системы, как и ты. Думаешь, у нас наверху всё здорово? Богатые, может слышала, тоже плачут, и это правда. И систему в одиночку не изменить, потому что это гораздо глубже, чем политика и экономика. Это у людей в головах.

— Так почему ты на самом деле мне помогаешь?

— Улучшить систему можно только если каждый из нас будет систематически делать обычные добрые дела, говорить обычные добрые слова и думать обычные добрые мысли. Но я не могу позволить себе меценатствовать направо и налево, потому что иначе на нас накинуться паразиты и нахлебники. Я не могу позволить себе быть доброй. Но я могу схитрить.

Наташа откидывается в кресле и сцепляет пальцы в замок. Её переходы от делового стиля к доверительному и обратно слишком резки. Кроется ли за этим неумение притворяться обычным добрым человеком или же неумение притворяться хладнокровной бизнесвуман, неясно.

— Смотри: Миледи часто связывают с серийником по прозвищу «Сердцеед». Многие думают, что это она и есть. Так ли это на самом деле, неизвестно. Как бы то ни было, это её ужасно компрометирует, а что плохо для неё, то хорошо для меня. Все в курсе про это тёмное пятно на её репутации, но Миледи отбивает все атаки, а то и обвиняет конкурентов — нас в том числе — в клевете. У нас вооружённый паритет, так сказать, напряжённое равновесие — и тут ты. Несчастная девушка, попавшая в жернова большого бизнеса, — Наташа проводит рукой, изображая газетный заголовок, — обычная девчонка из ниоткуда идёт спасать своего брата из лап хладнокровной убийцы, как… э-э… слушай, это же уже где-то было, не помнишь?

— Нет.

— Ладно, не важно. Важно что: подать это правильно — и ты героиня. Образец для подражания. Святая.

— Окстись, я не хочу славы!

Наташа предупредительно поднимает руки:

— Все связанные со славой неудобства мы берём на себя. Главное — не твоя слава, а то, как ты оттенишь Миледи. Да, я использую тебя, чтобы уронить её репутацию, но: если K действительно у неё, ты получишь его обратно. Рука руку моет — это закон, который я не могу нарушить. Но твоя история действительно трогает, и я действительно хочу помочь.

Пауза. Иера долго молчит, но вскоре её губы трогает едва заметная улыбка. Она становится всё шире. Раз уж Наташа была с ней откровенна, надо отплатить тем же.

— Но не будь это выгодно твоей компании, ты бы не помогла мне, даже если бы очень захотела, верно?

— Да.

— И тебе пришлось бы спустить всё на тормоза, и вышло бы очень неудобно…

— Ну, наверное… слушай, может не будешь мне морали читать?

— И сделал из них литого тельца. И сказали они: вот Бог твой, Израиль, который вывел тебя из земли Египетской.* Может показаться, что я тебя за что-то виню, но пожалуйста, не думай так.

Наташа снова наклонилась к ней, положила руки на стол.

— Телец топчется по нам, и K думает, что в седле — вы. Но вы не в седле — вы волочитесь по земле, привязанные к его хвосту. Всё, что мы можем — это прикрывать голову, всё, что можете вы — упираться ногами. Но мы можем кое-что ещё.

Оценив момент, Иера кладёт свои руки на руки Наташи и смотрит ей в глаза:

— Телец это не режим, это не система — это то, как люди мыслят. Каждое доброе дело, каждое доброе слово, каждая добрая мысль: по капле мы меняем этот мир к лучшему. И рано или поздно, благодаря таким, как ты, телец остановится.

Примечание к части* — Карлос, я конечно понимаю, что ты бабник, но чтоб настолько?

— Я...

— Вторая за день! И я просила предупреждать, когда...

— Это не то, что ты думаешь. Винтер опять зверствует.

* Исход, 32:4

Помощь Наташи заключается в снабжении Иеры приличным количеством денег и устройством её пути. Везти её официально было бы открытой провокацией, но на счастье одному из сотрудников Eternal Summer предстоит командировка в Лондон. Там Иеру ждёт три с небольшим часа на осмотр достопримечательностей и самолёт до Осло, а там — пересадка на рейс до Лонгийра.

Полис Лонгийр хорошо охраняется. Людям не работающим на Cold Harbour не попасть туда без уважительной причины. Подделать пропуск сотрудника слишком сложно и опасно; получить личное приглашение от K — невозможно, поскольку он всё ещё не отвечает на звонки; получить его от самой виновницы торжества тем более невозможно. Поэтому решили прибегнуть к испытанному методу промышленного шпионажа — журнализму. Получить, минуя некоторые формальности, (Карлос клялся и божился, что это вовсе не то же самое, что подделать) пропуск для прессы оказалось гораздо проще.

Свечерело. Самолёт вылетает завтра, Иера уже начала прикидывать, как добраться от гостиницы до аэропорта вовремя. Она уже собиралась вызвать такси, когда Наташа угадала ход её действий и почти правдиво вознегодовала:

— Это что ж ты обо мне думаешь? Ай-ай-ай-ай-ай! — она расстроенно качает головой, но сквозь гримасу притворного огорчения то и дело просвечивает улыбка, — Не знаю, как тут, но у нас с гостями так не обращаются. Переночуешь у меня.

— Ну я…

— Возражения не принимаются. Ну что ты в самом деле будешь таскаться туда-сюда? Придёшь в себя, отдохнёшь, посидим.

Иера немного осмелела:

— Помнится, у вас в это слово вкладывается какой-то особый смысл?

— Да чего там особенного… — отмахивается Наташа и кладёт руку Иере на плечо, — ты — мой гость.

* * *

Ведёт Наташа сама. Иера ожидала оказаться где-то в центре, в Манхеттене или в Адовой Кухне*, но они уверенно катят сквозь Манхэттен в нижний Ист-сайд. Волнение нарастает: Карлос мог бы легко получить доступ к логу распознавателя личности и узнать, где Иера живёт, а именно — в нижнем Ист-сайде. Иера понимает, что сейчас её привезут к ней домой и скажут что-нибудь вроде «делать тебе больше нечего, не расстраивай родителей».

— А куда мы едем? — осторожно спрашивает она.

— В Брайтон. Не люблю я, честно говоря, наше высшее общество. Мне с ними не о чем говорить. Приходится, конечно, сохранять инкогнито, но…

Дорога на Брайтон лежит через нижний Ист-сайд, через мост, ведущий в Бруклин. Зря волновалась. Стараясь, чтобы Наташа не заметила, Иера выдыхает с облегчением. Всё-таки ей действительно помогут, её действительно не предадут и не обойдутся, как с глупой малолеткой. Пора привыкать к мысли о том, что тебе действительно могут помочь, и что в этом можно не сомневаться. Но они с K — они привыкли в этом сомневаться. Они знали, что привыкли. K оценил всю горечь этой привычки раньше неё — вот почему он ушёл…

— У меня… понимаешь, у меня нет того, кого бы я могла назвать «своими», — продолжает Наташа, — Когда отец дал понять, что Eternal Summer унаследую я… хех, видела бы ты меня! Я была одержима, как бы это сказать… романтикой утопического капитализма, во. Думала, буду носится, как в жопу ужаленная, в делах, как в дыму, вся такая как… как Дагни Таггерт. Читала?

— Да.

«Атлант» оказался для Иеры большим разочарованием. Первый том окрылял, второй нагонял тоску, а в третьем уже с самого начала становилось понятно, что героическая Дагни Таггерт на самом деле мало того что ветренница, так ещё и Мэри Сью.

— Она была моей героиней, — Наташа смеётся, — Я хотела походить на неё во всём. И чтоб в руках всё горело, и чтоб всё на мне держалось, и чтоб были у меня такие же героические мужчины, как Риарден, Голт и Фриско, да побольше.

— А сейчас не хочешь? — так же шутливо спрашивает Иера.

— Да мне четырнадцать лет было. А сейчас меня отец устраивает на разные должности, чтобы набралась опыта, и людей я повидала, и скажу тебе так: никто из героев романа не был настоящим. Там не было настоящих людей.

— Кроме Эдди Уиллерса.

— Кроме Эдди Уиллерса, да. Но ни одного Эдди Уиллерса рядом со мной тоже не случилось. Я думала, что прекрасно вольюсь в это общество. Но я считала их обществом тех, кто ворочает делища, решает судьбы мира, благодетельствует всем. Я думала, что стану атлантом среди атлантов. А стала «this crazy Russian» среди обычных подонков, одержимых деньгами.

— Поэтому ты переехала в Брайтон?

— Да. Я и в России-то никогда не была. Но тут — хотя бы какое-то ощущение, что я в своей тарелке.

* * *

Квартира у Наташи скромная. Иера постепенно понимает, что это не экономия, и даже не показное пренебрежение к стандартам высшего общества, которое Наташа так старательно изображает: это больше похоже на сознательную или полусознательною, или даже подсознательную тягу к той жизни, которой живёт сама Иера, и которой Наташа не знает. Ей доводилось видеть однокашников, пытающихся выглядеть богаче, чем они есть, но вот прибедняющихся богачей она ещё не встречала.

После небольшой заминки Иера воспользовалась душем. Она не привыкла к такому гостеприимству. Наташа не просто держит в руках рог изобилия, а яростно трясёт им у неё над головой.

С кухни потянуло глинтвейном. Через минуту Иера появляется там с полотенцем на голове. Ощущение такое, будто затеяли девичник.

— Вспомнила тут один хороший, — начинает Наташа, как только Иера заходит, — Застряли, значит, люди в лифте, ещё и свет погас. Тут женщина: «прекратите пихать меня локтём!». А ей в ответ: «эта нэ локат, эта нос!».

— Очень смешно.

— А-га! Так и знала.

— Что знала?

Наташа отходит от плиты и наполняет стаканы из эмалированной кастрюли:

— Проверяла, заденет ли тебя это или нет. Если задело, значит ты действительно с Кавказа.

— Ха, ловко. У меня прабабушка оттуда, я, так сказать, седьмая вода на киселе.

— А. Ну, я ж не дура спрашивать напрямую. Засудить могут. За разжигание.

— Да я бы ни за что!

— Просто привычка. Самое классное, что я сама — нацменьшинство. Люблю иногда этим делом припугнуть. Ну, за нацменьшинства.

Время летит незаметно. Иера почти никогда не выпивала, так что ожидает чего угодно, но вскоре в кастрюлю выливается уже третья бутылка красного, а чувствует она себя замечательно, и спать совсем не хочется. Либо до этого момента она себя плохо знала, либо русские действительно владеют какой-то странной алкомагией.

Хотя какой-то эффект действительно есть. Иера давно замечала за собой, что иногда на неё что-то находит. Какое-то странное состояние, в котором можешь говорить только то, что думаешь. Оно бы и ладно, но в эти моменты она и думать начинает что-то не то. Несколько раз она уже оказывалась из-за этого в неудобном положении, когда посреди вечеринки возьмёт, да и ляпнет что-нибудь такое, от чего все недоумевают. И каждый раз среди недоумевающей компании находится кто-то, кто после её слов впадает в задумчивость, словно Иера задела что-то внутри. Вот и теперь:

— Ната-аш. Угадай, какое сейчас время?

— Э-э… время приключений?

— Время кухонной психологии. Ты живёшь не просто скромно — ты живёшь нарочито скромно. Не просто выпадаешь из своего круга — ты вырываешься из него. И постоянно… в напряге что ли?

Наташа мрачнеет.

— Ты словно постоянно оглядываешься, проверяешь себя. Достаточно ли я щедра, достаточно ли добра, достаточно ли честна? И что-то кажется мне, что ответ далеко не всегда положительный.

Они смотрят друг-другу в глаза.

— Скажи мне: за что ты себя наказываешь?

Наташа грустно улыбается и отводит глаза:

— Твоя история, то, что случилось с K… — она вздыхает, — короче: та же фигня.

— В смысле?

— У меня был… есть брат. Есть. Я очень надеюсь, что он ещё есть.

— Боже…

— Я знаю, о чём ты подумала, но нет. Когда он ушёл, Сердцееда ещё не было. И трупа его никто не видел, так что… вот. Есть у меня подозрение, что это всё тот вирус — «Зеркало Разума», ну да ты лучше меня знаешь. У него был имплант, и он заразился. Я тогда мелкая была, лет, может, десять… он поругался с отцом. Не помню уже, что он ему предъявлял, но примерно то же, что и K: критика капитализма. Мол, и эксплуататор он, и толстосум… чтоб ты понимала, он говорил это человеку, который поднялся с самых низов и сам себя сделал вот этими вот руками. Поругался с ним и ушёл. И не вернулся.

Иере больно это слышать, но и радостно: ведь получается, что не в интересах компании дело, и говоря про них, Наташа врала сама себе. Она старается больше не говорить, а то вылетит что-нибудь ещё — она-то себя знает. Например сейчас на волю рвётся очередной вопрос: ведь про мать Наташи она так ничего и не слышала.

— Когда отец сдался, попыталась я. Я ж не знала, что брат не в себе. А он эдак, знаешь, присел передо мной на колено — как к совсем маленькой, я это ненавидела — и сказал: «я иду искать сердце, горящее ярче, чем ваши». И ушёл.

Тяжёлое молчание. Иера пытается подобрать нужные слова, но у неё не выходит. Язык при этом буквально рвётся на волю, и в конце-концов она сдаётся и следует той же тактике, которой всегда следует в подобных случаях — открыть рот и посмотреть, что получится:

— Есть у меня такая теория. О людях. Такая большая метафора. Каждый человек — это источник света. Но только свет это такой особенный, видный только тому, кто его излучает. А ещё каждый человек — это зеркало.

— И ты поэтому всем помогаешь? Потому что думаешь, что вокруг тебя только хорошие люди?

— Когда рядом со мной кто-то страдает, я страдаю тоже. Не важно, как я свечу, но вот зеркало из меня — хоть куда. А твой брат… видимо, что-то в нём сломалось. Но он помнит, что раньше было лучше, и продолжает искать свет, хотя должен быть им сам.

— И с K — то же самое.

Иера не отвечает. Она и сама раньше как-то не рассматривала ситуацию с этой стороны. Теперь неизвестно, что будет сложнее: выручить K, или заставить его снова гореть.

— Если действительно хочешь мне помочь, — говорит Наташа, — найди K. Найди его и спаси. И я буду знать, что хоть кому-то это удалось.

Примечание: *Hell's Kitchen aka Clinton — один из самых дорогих районов NY.

— Слушай, mon chere, дело и правда опасное. Ты уверена?

Как бы Карлос ни грешил на стереотипы, теперь он просто обязан признать, что французы действительно любят драматизировать. Он, по крайней мере, — так точно. Задать этот вопрос в самом аэропорту — отличная идея.

— Ещё вчера ты тоже был уверен.

— Ещё вчера я только умом понимал, что ты в это впряжёшься. Кем бы ни была эта Миледи, она личность тёмная. И ладно бы просто тёмная, так ещё и с принципами. Нет никого опаснее женщины с принципами, уж поверь мне.

Вот почему K ушёл. Ему надоело, что о нём постоянно беспокоятся. Такова культура: люди ошибочно думают, что получать заботу — значит быть слабым. Иера понимает это, но только умом — её саму уже охватывает раздражение.

— Женщина с принципами, значит?.. — скрестив руки на груди, она чувствует, как по её лицу ползёт какая-то новая, незнакомая улыбка — Винтер в страшной опасности, — Иера разворачивается и уходит, пытаясь представить, будто за спиной гремит взрыв, на который она по всем канонам жанра не смотрит.

* * *

Иера летит бизнес-классом. Молодой человек, с которым её отправили, еле усаживается: всё время перед взлётом он нервно ходил по салону, размахивая руками, глядя в пустоту, и на повышенных тонах разговаривал как минимум с тремя собеседниками. То, что весь телефон был у него в голове, нагоняло жути: казалось, будто Иера находится в одном тесном салоне с безумцем. Хотя понятно, что это просто что-то у них там не ладится. Разговора не вышло.

Едва шасси отрываются от земли, Иера понимает, что ждала именно этого момента. Она пытается убедить себя, что ждала его потому что знает себя, но всё явственнее понимает, что это просто трусость. Нет, летать она не боится. Боится она другого. Она боится достать телефон, включить его, набрать номер…

— Алло, мам?

Она боится того, что последует. И знает, что звонить надо именно сейчас, когда путей к отступлению уже нет, иначе её бы тут же заставили отступить. Сильнее этого она боится только ту новую себя, которая оставила родителей одних. Ту, которая выбрала из двух паршивых вариантов, взяв на себя ответственность. Хотя в противном случае она бы наверняка боялась ту новую себя, у которой хватило хладнокровия остаться.

Миледи она не боится.

* * *

Вечером Иера снова едет в аэропорт, теперь уже лондонский. Невозможно нормально рассмотреть город за три без малого часа, Лондон кажется ей просто ещё одним районом Нью-Йорка, где всегда пасмурно, и говорят с каким-то странным акцентом. То, что даже корпоративный водитель знает её историю, Иеру уже не удивляет.

— Слушай, ты хотя бы спланировала, как будешь там действовать?

— Ну… всё, что мне нужно, это поговорить с K. Возможно также, что он поймал какой-то из фрагментов KNK, так что нужно ещё уведомить их руководство. Если Винтер…

Что сказать дальше? Что если? Если ей небезразлична его судьба? Если она его ценит? Если она о нём заботится?

— Ну-у как бы…

Если она с ним трахается?

— Короче, мне только и нужно, что с ним поговорить. Сделаю вид, что беру интервью.

Следующая реплика водителя очевидна обоим, но говорит он нехотя:

— Думаешь, он захочет вернуться?

Иера замолкает, потому что эта мысль наконец-то добралась до неё. Бывают такие мысли, которые не хочется думать. Бывают и такие, про которые понимаешь, что их думать вообще нельзя — любой ценой.

— Мне нужно поговорить с ним. Удостовериться, что он в порядке. Это всё, что мне нужно.

Водитель многозначительно цокает языком.

— Не страшно тебе? — наконец говорит он, потому что молчание стало слишком тяжёлым.

— Как говорит моя бабушка: «переступишь порог — пройдёшь и горы».

— Так ты наша? — оживляется водитель. Дурные мысли как-то разом улетучиваются. Иера всегда считала себя американкой, и всё же отчего-то приятно увидеть «своих».

— Прабабушка оттуда, — начинает она. История семьи — чем не тема для отвлечения?

Машина резко тормозит: на пустынном участке дороги свет фар выхватывает из вечерней мглы одинокую фигуру. Водитель гневно бьёт по сигналу. Фигура спокойно приближается, почему-то не щурясь от прямого света фар. Близорукая от многочасовой работы с кодом, Иера видит только отдельные детали: белый драный топ, мешковатые джинсы по моде нулевых, жилистые плечи. Девушка подходит к двери водителя и стучит в стекло.

— Сэр, сэр, я дико извиняюсь… — тревога в голосе звучит едва ли не вызывающе фальшиво. Водитель опускает стекло:

— Бухая что ли?! Что слу… — не успевает он договорить, как его мозги разлетаются по салону. За неимением лучшего Иера вопит, как резаная. Довольно быстро её затыкают, вставив дуло в рот. В редких пятнах света она видит только злые серо-голубые глаза и фаланги пальцев, сжимающих пистолет, а на фалангах — синие татуированные буквы: К, А, Л, И.

— Завались, уши вянут.

Разбойница убирает пистолет, но только для того, чтобы рвануть пассажирскую дверь. С резким хрустом ломаются замки, Иера успевает заметить вторую пару рук, больше похожих на экскаваторные ковши — грубая, но мощная самопальная аугметика. Одной из них она и вырвала дверь. Второй берёт Иеру за шкирку, вынимает из салона, поднимает в воздух.

— Ну-ка хто ита у нас такой с серебряной ложечкой у жаднице?

— Помогите! На помощь!

— Эх, усехда одно и то же, — резко опустив руку, разбойница бьёт Иеру затылком о борт авто и по всей видимости закидывает на плечо, потому что дальнейшее воспринимается уже с трудом.

— Нихто тоби не поможет, мажорка, — говорит он почти ласково, но с таким густым акцентом, что параллельно приходится переводить с кокни на человеческий, — Веди себе тихо, и усё бут чики-пуки.

— Да какая… я… мажорка… я же…

— Ты мене не пизди. У дорогой тачке, при водителе, та й не мажорка.

— Я обычная девушка! — всхлипывает Иера.

— А я — Елизавета Уторая.

Отойдя довольно далеко в придорожные кусты, она вяжет Иере руки-ноги. В кустах припрятана какое-то доисторическое тёмно-красное ведро со многочисленными следами «поцелуев» и совершенно неуместным стритрейсерским обвесом. Иеру кидают в багажник.

— Советую выспаться, — бросает разбойница и захлопывает крышку.

* * *

Минут сорок спустя (спать Иера и не думала) машина останавливается. Приближающиеся шаги. Звон ключей. Тарантиновский вид из багажника. У разбойницы короткие жёсткие светлые волосы, жилистые плечи расцвечены татуировками неясного содержания.

— Багажник не уделала? Хорошо.

Иеру вытаскивают, как мешок с песком. Она и чувствует себя, как мешок с песком. Голова гудит, мутит, похоже, одна только гордость не позволила ей действительно загадить багажник. И она же заставляет Иеру впервые поглядеть в лицо похитительнице. Прозрачные «нордические» глаза. Красивую светлую кожу долго подставляли солнцу и ветру, умывание было единственным уходом; криминальные деньги позволяют ей хорошо питаться, но не позволяет время — она вся какая-то осунувшаяся, сухая, жилистая, острая. Волчица.

— Не смотри ты так.

Иера боится уже и самой себя, точнее — своего автопилота. Потому что продолжает смотреть. Разбойница резко улыбается, блестя парой золотых зубов.

— Детка… — продолжает она уже напевая, — Мне не отказа-ать глазам твоим, — с грацией медведя-шатуна берёт её руку, обхватывает талию, изображает вальс, — Мы не будем рядом, даже если за-ахотим…* Ладно, немного романтики для тебя.

Немного романтики заключается в том, что несут её не через плечо, а на руках. На жёсткой неудобной металлической паре. В полутьме Иера успевает заметить, что они идут в какой-то загородный дом. Дверь приоткрыта, из-за неё слышны нестройные голоса:

— И о ро-о-одине свое-е-ей, о подло-о-одочной стране-е-е…**

Некоторые песни не забываются никогда. Жёлтый полумрак; табак, вобла, перегар, пот — духман стоит такой, что хоть топор вешай. Из прихожей лестница ведёт прямо в подвал, поют из комнаты. Иере кажется, будто разбойница хочет избежать встречи с поющими.

— О-о, ебать, пришла, добытщца! — из-за стола с трудом встаёт худая преждевременно старая женщина. Иера с ужасом смотрит на это шатающееся чудище; из-за тусклого освещения и дыма её гости кажутся гоголевской нечистой силой; явственнее всего Иера видит то, что хочет видеть меньше всего: острые, незатупляемые даже алкоголем, серо-голубые глаза женщины, не дающие усомниться в том, что это — мать разбойницы.

Разбойница останавливается.

— Кавой-то принес… ик!.. ла? У-у какая… сощинькая… Ну шо, Косой, сымешь пробу?

Компания ржёт. Пошатываясь и гремя стулом, встаёт бесформенная проспиртованная глыба по кличке «Косой». На шее разбойницы едва заметно напрягаются жилы. Пройдя пару шагов, Косой останавливается, словно уперевшись в её взгляд. Глядя ему в глаза, разбойница целует указательный палец и прикладывает его к губам Иеры.

— Понял? — говорит она так, что и ребёнок бы понял. Вдоволь насладившись испуганным молчанием, разбойница спускается в подвал. Кладёт Иеру на какой-то тюфяк. Пристёгивает наручниками к батарее.

— Водку жрать усе хоразды, а как на дело, дык сразу я. Козлы. Значит так. Я тоби пущу, но тока после выкупа.

Достаёт из похищенного рюкзака телефон, бросает ей.

— Ща бум звонить твоим родителям.

— Пожалуйста, у нас ведь ничего нет!..

— Сушай, ну это уже даж не смешно, — спокойно говорит разбойница, роясь в рюкзаке, — усем же ясно, шо ты мажорка.

— Я… — тут Иера вспоминает про «полученный, минуя некоторые формальности» пропуск, — я журналистка! М-меня везли на прессконференцию в Cold Harbour.

— А налик откуда? — показывает Иере пачку денег.

— Ты что ж, не знаешь, как у нас всё делается? Думаешь, мне за правду платят?

Тут разбойница добирается до пропуска. Долго смотрит на него. Кидает рюкзак, карточку — на него.

— Ба-а-аля-адь… Ну, с паршивой овцы — хоть шерсти клок. Звони нанимателям.

Не прикованной рукой Иера судорожно набирает номер Наташи.

«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети»

Карлос.

«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети»

Клэрис.

«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети»

Это страшно, но придётся. Мама.

«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети»

Папа.

«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети»

Бабушка.

«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети»

Чем чёрт не шутит. K.

«Аппарат абонента выключен или находится вне…»

— Так, ясно, абонент не абонент, — разбойница отбирает телефон, — ничего, рано или поздно дозвонимся.

Это спокойствие добивает. Иера сворачивается калачиком и плачет.

— Господи… за что?.. Я ведь ничего плохого не сделала. Я же всего лишь…

— Бога нет. А виновата ты только в том, что мне нужны деньги. Привыкай.

Иере нечего на это ответить. Может, в принципе, и есть, что ответить. Но она не хочет. Мир, от которого она хочет спасти K, добрался и до неё.

— Боже, помоги…

— А, бесполезно с тобой разговаривать, — только сейчас Иера слышит, что акцент куда-то пропал. Пьяный хор наверху снова затягивает Битлов. Разбойница присаживается в кресло в углу и закуривает.

— Эти люди… — хочет спросить Иера.

— Они тебя не тронут.

— Спасибо.

— Ха. Не за что.

— Это друзья твоей матери?

Девушка делает долгую затяжку. С силой выпускает дым. На её лице горечь. Отвечать она не собирается.

— Как тебя зовут?

— Кали. Ну, как бы… четыре руки.

— А зовут-то как?

— Зовут меня, блядь, Кали. Мнохо будешь знать — скоро состаришься! Лезет тут у душу, блядь, оуца ебаная! — злобно утрамбовывает окурок в пепельницу. — Это какой-то журналистский рефлекс у тебя. Те б фиксы выставить, да уж больно ты смазливая, скажи спасибо родителям.

— Прости, я не хотела.

— Чё ты не хотела?

— Делать тебе больно.

Разбойница закрывает глаза, сжимает зубы. Вот-вот собирается сделать вдох, чтобы накричать, встать и… выдыхает. Открывает глаза. Смотрит вдаль.

— Кэтрин Макмёрфи.

— Иера Сторнер.

— А Лоис Лэйн, значит, псевдоним?

— Ну, куда ж мне без него?..

— Да… — Кэт вздыхает и закуривает новую, — Жаль мне тебя.

— А тогда не жаль было?

— Мажоров не жаль. Мажор — не человек.

На это снова ответить нечего. Сверху доносится та невнятная какофония, которая обычно получается, когда все знают только мотив и припев, но, повинуясь ходу песни, вынуждены хоть как-то петь куплет.

— Попала ты ко мне, как кура в ощип. Ну шо уж теперь, терпи, будем звонить твоим боссам. Они скандала не хотят, а ваш-то брат скандалить умеет.

— И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди! — доносится сверху.

— Ишь чё вспомнили. Алкашня ебаная, разъеби конём их три раза вбогадушумать…

— Ты останешься здесь?

— У тебя уже Стокгольмский синдром?

— Не знаю. Просто не хочу, чтобы ты с ними виделась.

— Хм. Ты либо пиздаболка, либо очень верующая…

Примечания

*James Blunt: "Don't give me those eyes", перевод авторский.

**Если вы полезли за переводом, значит вам меньше восемнадцати. Прекратите чтение, рейтинг не просто так стоит.

Что-то удерживает Иеру от того, чтобы снова впасть в отчаяние. Это точно не надежда, и не вера в Бога — эти двое с ней всегда. Появилось что-то новое, чему она ещё не может дать названия, но что даёт серьёзный повод для оптимизма. Медленно засыпая (Кэт куда-то вышла), Иера пытается проанализировать это. Сон не отогнать — почему-то, чем неудобнее поза, тем скорее засыпаешь.

Может это что-то появилось недавно, а может было всегда. Иера знает только, что ещё час назад Кэт обращалась с ней, как с добычей, а теперь едва ли не защищает от «коллег по опасному бизнесу».

Чего она не знает, так это того, что замерзающий на весеннем ветру лондонский бомж, которому она кинула целую десятку, смог благодаря ей позволить себе горячий ужин, в результате чего поднабрался сил и тем же вечером смог сорвать изнасилование. Вряд ли ему удалось бы побить преступников, но вот что ему удалось, так это позволить женщине сбежать, а насильников — заставить замешкаться и таким образом попасться в любящие объятья Скотланд-Ярда.

Придя сначала домой, и только потом — в себя, потерпевшая, до того лишь брезгливо воротившая нос от «неблагополучных граждан», пересмотрела некоторые свои взгляды, отписалась от Циник.uk, собралась с духом, и описала (минуя некоторые неаппетитные подробности, что ей доселе было несвойственно) случившееся в своём блоге. Пост затем был помечен стремительно набирающим популярность в последние дни хештегом #розовый_куст.

На следующий день ничем не примечательный, но положа руку на сердце славный парень, который был для неё «просто другом», уже гулял с ней по Фестиваль-Пир. К вечеру они заметили компанию подвыпивших людей опасного вида, зажавших в уголке какого-то щуплого паренька. Окрылённый предстоящим успехом с любовью всей своей жизни и желанием покрасоваться перед дамой (а также — недавней покупкой новенького шокера), наш герой смог сорвать нападение. В восторге его пассия воскликнула, что это будет ещё одной отличной историей для «розового куста». Ночь двое провели вместе, а вот спасённый ими доходяга провёл это время куда интереснее.

Более известный под ником Wind_0f_Change, чем под своим настоящим именем, он только начинал познавать донельзя романтизированное ремесло хакера, и как всякий восторженный неофит, был вообще за любой движ кроме голодовки. Придя домой и наврав родителям, что просто неудачно поскользнулся, он устремился в Сеть и почти сразу обнаружил доселе ускользавший от его внимания поток медиа-файлов, объединённых хештегом #розовый_куст. Сколько бы он ни анализировал, все пути-дорожки с этой меткой вели к одному файлу — фотографии розового куста в кадке. Пытаясь найти разгадку, он скачал файл, увеличил контрастность и едва не воскликнул «эврика!», увидев поверх фотографии изображение цикады. Наслышанный о славе (и романтическом флёре, разумеется) одноимённой подпольной организации десятых годов, он открыл картинку с помощью программы WinRAR. Предчувствия его не обманули: классический трюк с «раржпегом» позволил кому-то неизвестному скрыть в картинке ссылку на страницу в Даркнете. Что делать дальше, Wind_0f_Change знал.

Чего он ещё не знает, так этого того, что является первым британцем, уловившим месседж, и что распространение странной ссылки на территории Повелительницы Вод начинается именно с него.

Не знает Иера и того, что, когда она улетела в Лондон, в тот же вечер благотворительный фонд, учреждённый Православной Церковью Америки, получил весомое анонимное пожертвование. Не знает она и того, что тем же вечером в фонд «внезапно» нагрянула проверка, и всё до цента было потрачено по назначению.

Иера сгорела бы со стыда, узнав, в какое неудобное положение поставила Алексея Ронина, вынужденного в очередной раз доказывать своей не в меру порывистой дочери (а заодно — и себе самому), что внеплановая, а тем более — анонимная благотворительность губительна для любой фирмы, и что коммунизм уже доказал свою неэффективность, а потому — не им на него тратиться.

Среди тех, кто получил помощь фонда, оказалась некто Марибель Хуарес, пробавлявшаяся торговлей цветами. Вовремя поступившие деньги позволили ей купить сыну очередную порцию лекарств, а также оплатить электричество, газ, воду, и что гораздо важнее в контексте истории — интернет. Позволив себе немного расслабиться, Марибель решила возобновить свою активность в первой эзотерической соц.сети Америки «Впотоке», где почти сразу набрела на несколько добрых волшебных историй с хештегом #розовый_куст. Лёгкая на язык, она тут же растрепала новости своим многочисленным подружкам, благодаря чему всё разумное, доброе и вечное, что с недавних пор снабжалось этим хештегом, моментально разнеслось по Нью-Йорку, прилегающим штатам и, разумеется, Мексике.

Раздосадованная тяжёлым разговором с отцом Наташа Ронина пошла плакаться к своей единственной близкой подружке — Клэрис Лютон. Она была страшно удивлена, узнав, что Клэрис — эта строгая, выглаженная, застёгнутая на все пуговицы «синий чулок», бывшая для неё воплощением холодного рассудка, — всерьёз верит в силу рун, считает ворона своим тотемным животным и регулярно зависает Впотоке.

Там она, помимо прочего, отрыла для Наташи несколько милых душеспасительных историй с уже известным хештегом, в результате чего минут двадцать спустя #розовый_куст начал цвести и в рунете.

А ещё через час, уже добравшись домой, Наташа получила звонок от Клэрис. Та прислала ей картинку с розовым кустом в кадке и взволновано попросила открыть её с помощью WinRAR.

Не знает Иера и того, что случайно найденное ею в декабре стихотворение «Там, где она ступает, распускаются розы», нашлось вовсе не случайно. Не будь она так подавлена разлукой с K, она бы начала подозревать, что какой-то скрипт, работающий даже тоньше, чем самая изощрённая контекстная реклама, день за днём и ссылка за ссылкой подводил её к этому тексту. Она не знает, что таким образом один хороший, но нерешительный молодой человек не только признавался ей в любви, но и обкатывал рабочую модель, на основе которой с её отъездом расцветёт кое-что глобальное.

Не знает она и того, как тяжело бывает мужчине, с самого детства влюблённому в сестру лучшего друга.

Не знает Иера и того, как страшен бывает гнев Карлоса Лютона, разбуженного в три часа ночи, и как быстро он проходит, едва сестра сообщает ему, что наткнулась на нечто, охватившее всю Сеть.

И даже догадываться она не может о том, что под хештегом #розовый_куст распространяется фотография их с K розового куста в формате jpeg, в которую вписана обнаруживаемая только архиваторами ссылка на специально созданную в Даркнете страницу, где описывается её история, после чего идёт список злодеяний корпорации Cold Harbour, постоянно растущий список уязвимостей в их информационной защите, указания о том, как правильно подключать и распределять вычислительные мощности своих девайсов, дежурная телега в духе «Анонимус не прощает» и предписание быть готовыми в любую минуту.

Иера день за днём приучала себя вставать ровно в восемь, так что почти уверена, что сейчас именно восемь утра. Разбудил её, впрочем, не внутренний будильник, а какие-то посторонние шумы.

— У-у-у, с-сука… язва мелкая… — голос определённо принадлежит матери разбойницы. К несчастью ей же принадлежит и запах. — Да куда ж ты… залго тебя подери… — причитая хриплым полушёпотом, она обшаривает подвал. Она явно торопится, но поиски ведёт ровно настолько быстро, насколько это позволяет похмельное тело. Заглядывает на кресло, в кресло, под кресло, в нищенскую с ночи не тронутую кровать, под кровать, снова под кресло, — Кобёлка ебаная, матери похмелиться не даёт… — провозившись пару минут со скрытой в темноте панелью, открывает секретную стенную нишу с небольшим арсеналом, — И здесь нет. Пригрела, мля, змею на груди…

Иера понимает, что лучше и дальше притворяться спящей. Особенно с учётом только что обнаруженного арсенала. До этого момента единственной иллюстрацией похмелья для Иеры служил Бен. На прошлое рождество они посидели так, что и ей с утра было худо, а на Бена с K вообще было жалко смотреть. К полудню всё как рукой сняло, но тут случай явно не из таких.

— Сама, небось… а я тут… вот придёт, я ей… у-ух, сушит пиздец…

Иера не выдерживает:

— Извините…

— Ты ваще заткнись, распирд… ра… муд… у-у-у… — очевидно, женщина собирается выдать что-то многосложное, но ей мешает новый приступ головной боли.

Иера садится. Несколько секунд уходит на то, чтобы не завыть от боли, потому что к отлёжанным и связанным конечностям резко возвращается кровь. Женщина продолжает свои бесплодные поиски. Серая холщовая рубашка и неухоженные седые волосы делают её похожей на призрака.

— Сколько вы вчера выпили?

— Столько же, сколько и всегда, — раздражённо отвечает женщина.

— А это сколько? — спрашивает Иера и пугается, потому что запоздало понимает, что не хочет знать ответ.

Удивительно быстро для своего плачевного состояния женщина сокращает дистанцию. Иера вжимается в стену от смеси отвращения и страха.

— Ты мне тут, блядь, не умничай, халда мелкая!

— Изв… — женщина хватает Иеру за лицо, затыкая ей рот.

— Скажи спасибо, что дочка за тебя впряглась! — у женщины острые серо-голубые глаза, чистые, как зимнее небо, и в то же время от неё так разит перегаром, что в глазах темнеет. — Убила б на месте, дрянь! Да что ты знаешь? Ничего ты не знаешь! Выискался тут Джон, мать его, Сноу! — она резко отталкивает Иеру, больно ударив затылком о стену, и по крутой синусоиде возвращается к последнему месту поисков. То ли выпивки в доме просто не осталось, то ли это Кэт ночью вынесла всю на помойку. Причём именно вынесла на помойку, а не спрятала, в этом Иера почему-то уверена.

— Вы там у себя, мля… всё жрёте и жрёте, всё жрёте и жрёте, — старая волчица понемногу раскочегаривается. Иера молчит — ей нужно подавить дрожь и слёзы обиды, чтобы смочь снова заговорить. Говорить — это всё, на что она сейчас способна.

— Где «у себя»?! — наконец парирует она гораздо более раздражённо, чем планировала, — Где «у себя», я…

— Заткнись! — женщина всхлипывает. Осознав, что поиски бесполезны, она теперь просто стоит посреди комнаты. — Ничего ты не знаешь. Писхолух, тоже мне.

— Знаю! — Это ложь, но лишь наполовину: Иера знает только то, что этой женщине на самом деле очень больно, ведь она, судя по всему, пьёт едва ли не каждый день, и что же это такое с ней случилось, если для обезбаливания требуется столько алкоголя?

— Не знаешь, — женщина снова подходит к ней. Иера замирает, но напрасно: теперь «старая волчица» просто садится перед ней на колени. — Не знаешь, — горько повторяет она, качая головой и утирая слёзы трясущимися пальцами, — Ты не зна… ик!.. ешь каково это — когда всё рушится. Когда вокруг — тьма, гниль, погань, и ни одной живой души, ни ик! одного нормального человека — только всякая мразь! И когда… — она заходится слезами, — и когда ты пони… ик!.. маешь, что теперь так будет всегда. Когда быть трезвой просто невыносимо. Ты… сволочь мелкая, недоросль неразумная, ты не ик! знаешь, каково это.

— Господи, помоги мне помочь ей, — шепчет Иера и поднимает глаза на женщину. — Я знаю. Я действительно знаю, что это.

Подняв свободную руку, она медленно и осторожно, словно хочет погладить бешеного пса, дотрагивается руками до её седых волос. Убедившись, что руку всё ещё не откусили, Иера уже смелее прикасается к голове женщины.

— А ещё я знаю, что никогда ничего не потеряно.

Что случилось с этой несчастной, уже можно представить в общих чертах: дочь — преступница, муж — либо предал, либо погиб, окружение всё — с темным прошлым и недобрым характером, хозяйство не устроено, денег не хватает, ergo bibamus*. Иера вздрагивает: вот, что случилось бы с ней, не пойди она за K.

— А ещё я знаю, что как бы плохо не было, всегда есть луч надежды. Всегда. Вообще всегда! А ещё я знаю, что у вас есть замечательная дочь — сильная, умная, смелая… — «а также грубая, злая, да к тому же ещё и лесбиянка» — мысленно прибавляет Иера, — Я знаю, что вы ей дороги, и что она заботится о вас. И я знаю, что кроме тех жлобов, что вас окружают, есть и нормальные, добрые, честные, хорошие люди.

Женщина поднимает глаза. Иера не имеет ни малейшего понятия, что она сделает в следующий момент, но руку не убирает и глаза не опускает. Если хочешь пробиться человеку в душу, нельзя забывать, что ты именно пробиваешься.

— А ещё я знаю, что и вы сами можете гораздо больше, чем думаете, и что вы на самом деле гораздо лучше, чем думаете. И что вы не одни. Я знаю, — она не знает, но очень хочет верить, — что ваша дочь любит вас и всегда поддержит вас, — «и не бросит свою мать, как я бросила свою» — мысленно добавляет Иера и запинается, чтобы отогнать эту мысль, — и что надо лишь начать.

— Ты ещё скажи, что господь со мной.

Это тот самый последний сарказм, последний бастион, Иера знает звук, с которым падает эта последняя стена. Оборона прорвана, её войска в городе, пленный король спасён. Раза два-три в её жизни уже бывали такие осады и битвы, после которых она в своём узком кругу получила славу специалиста по кухонной психологии.

— И Он тоже, да! Но речь сейчас, прости Господи, не о Нём, — если Господь таков, как думает Иера, то речь всегда о Нём и только о Нём, но это уже софистика, — а о вас, и о том, что всегда можно найти помощь. Завязать одним усилием воли не выйдет, для этого нужно стараться каждый день, но у вас есть Кэт — попросите её о помощи. Она будет только рада.

Иера убирает руку. Остаётся ждать результата.

— А ты знаешь… — наконец заговаривает женщина, — я ведь раньше играла в ЛСО…

— В смысле?

— В Лондонском Симфоническом Оркестре. На скрипке. Сейчас.

Встав уже увереннее, стремительно трезвеющая женщина проводит ещё несколько минут за поисками и возвращается с ключом. Опустившись на колено, она освобождает Иеру от наручников и развязывает ноги.

— Интересно, смогу ли я сейчас…

— Давайте! — радостно соглашается Иера, пытаясь встать на одеревеневшие ноги, — А я вам чайку сварю. А то сушняк ведь, дело такое…

— Я бы на твоём месте сбежала.

— Пока не наведу здесь порядок, с места не сойду, — сойти с места сейчас действительно трудновато.

* * *

Иера не знает, когда вернётся Кэт, так что считает, что она вернётся в любую минуту. Она заваривает чай, приводит в порядок небольшую кухню (на весь дом не хватит ни времени, ни сил), отворяет окно, чтобы впустить свежий ветер. Всё это сопровождается аккомпанементом всё более уверенной скрипичной мелодии и всё меньшего количества сдавленных ругательств.

Спустя два часа слышно, как Кэт сначала открывает дверь привычным движением, затем замирает услышав звуки скрипки…

Заходит на кухню…

Только хорошее воспитание не позволяет Иере завизжать от восторга. Господи! — думает она, — А я три года, как дура, над кодом сидела, и не знала, что вот оно! Вот оно! Вот, для чего я живу, вот, что моё! Коды, эксплойты, уязвимости — K с этим лучше справится, я — вот где нужна, вот, где должна быть! И чтобы шок, и чтобы радость, и чтобы люди офигевали от того, как всё хорошо обернулось, а я стою такая в сторонке и просто знаю, что это — моя работа!

— Кэт, — говорит женщина так тихо, словно между ними не больше дюйма, — нам нужно поговорить. Пойдём.

Они уходят. А Иера заваривает ещё чаю и, дождавшись, пока они удалятся настолько, чтобы её не слышать, тихонько пищит и потирает руки. Предстоит ещё работа.

* * *

Разбойница садится за стол напротив неё и долго молчит. Иера не торопится. Чай уже поспел, остаётся только сидеть с тихой лукавой улыбкой человека, собирающегося сделать доброе дело. Кэт долго смотрит на неё своими острыми прозрачными глазами, но Иере уже не страшно. Она ждёт, пока собеседник выскажется. Она даёт ей высказаться. Теперь она — главная.

— Как? — наконец спрашивает Кэт.

— Ну что значит «как»… я просто поговорила с ней. Большая часть работы ляжет на вас, я всего лишь…

— Я не об этом. Иера… Я тебя похитила, убила твоего водителя, обругала, я тебя — головой об капот, а ты… Я сделала тебе столько зла, а ты сделала мне столько добра! Как это, блядь, работает?!

— Н-ну… когда я вижу, что человеку плохо, я помогаю. Всё настолько просто. И к тому же верёвки, знаешь ли, страшно жмут…

Иера запоздало понимает, что после таких выступлений надо сразу же исчезать как можно более волшебным образом, потому что иначе придётся объяснять, как ты это сделала. Нет ничего труднее, чем объяснять то, чего и сама не понимаешь.

— Ты… ты вообще понимаешь, что ты сделала? У меня ж как батя маслину поймал, дык она уже лет пять синячит.

Иера вспоминает про отцовский пистолет. Вспоминает и про то, что нашёптывал ей Лукавый, едва она взяла пистолет в руку. И про то, что отцу сейчас гораздо хуже, чем ей, и что пистолет наверняка всё ещё при нём.

— Прости пожалуйста, я не знала.

Кэт откидывается на стуле, делает резкий вдох, чтобы не заплакать.

— Тайм-аут. Теперь я варю чай, ок?

* * *

Иера делает ещё маленький глоток, но только из вежливости: пить горько-кислую бурую жижу, которую Кэт по какому-то недоразумению называет чаем, просто невозможно.

— Где взяла? — коротко спрашивает она, кивая на механическую пару рук. Кэт сложила все четыре руки на столе, — и что значит «ВМВП»?

— Все менты — волки позорные. А руки я собрала сама, — Кэт немного откидывается, осматривая своё тело, — тут вообще почти вся аугметика — самодельная.

— Серьёзно…

— Ха, небось думала, попала к уркаганке неразумной? А я между прочим тоже нон пенис канина.

— С образованием, значит. Где училась?

Кэт вздыхает и смотрит в окно. Закуривает.

— Ну, как тебе сказать… Слышала за институт блаародных девиц у Рединге?

— Нет.

— Прекрасное место, — говорит Кэт с такой широкой улыбкой, с которой обычно говорят о местах, которые ненавидят до глубины души, — Ховорят, шо именно там для девушек уроде меня захорается заря новой счастливой жизни. Дисциплина, конечно же, очень строхая, зато учат сразу усему, шо может в этой новой жизни приходиться.

Кэт встаёт, чтобы заварить ещё чаю. Среди невразумительной вязи синих татуировок Иера замечает на её животе несколько колотых шрамов. У неё сжимается сердце.

— А какой замечательный и дружный коллектив! — продолжает Кэт, резко переключившись на кристально-чистый британский. Очевидно одним из её главных врагов была девушка из богатой части Лондона, — У нас там даже свой гимн был. Ща, как там… Есть у Рединге малина, шо прозвана «Заря». Там девочек хороших пропало мнохо зря.

— Чай тебя тоже там делать научили? — спрашивает Иера, чтобы хоть что-то сказать. Эта девушка её похитила, отметелила и приковала к батарее, но Иере хочется обнять её и сказать, что всё будет хорошо.

— Да. Звиняй, привычка. Давай нормальный заварю.

— За что ж тебя так?

— Пырнули — за пачку сигарет. А посадили… а посадили за то, что батя мой мента замочил.

— Так за это ж нет статьи.

— А за воровство — есть, — больше всего Иеру ранит то, что разговор сопровождается уютным позвякиванием чайника и мурчанием закипающей воды, — Я мелкая была и злобная. Разрисовала бобик. Ну, в смысле, машину полицейскую. Неприличных слов понаписала. А там откуда-то сверху пришло распоряжение нас с матерью наказать вместо отца. Его-то тоже грохнули, мёртвого не накажешь. Вот меня поймали и пришили воровство. А мать турнули с оркестра. А денег там водилось — моё почтение. Тот мент, видимо, особо важный какой-то был. С покровителями или типа того.

— Ну, а сейчас-то ты чего?

— Ты, дорогая моя, шлангом-то не прикидывайся. Чего-чего. Того, блин. Кушать-то хочется. А на работу меня кто возьмёт, а? Сидевшую-то. Да то ладно, сестрички вроде как устроились, там обычно ещё можно как-то вырулить. Но не в моём случае. Да и потом: я, может, тоже хочу есть омаров и носить Габбану с Дольчей. Я, может быть, тоже хочу себе клёвую тачку, летать на Багамы и трахать моделей. Не смотри на меня так: девочки действительно лучше, доказывать не буду, а то ты уже красная.

Кэт вернулась за стол с двумя кружками нормального — слава тебе, Господи! — эрл грэя.

— В общем покровитель того мента — я так и не проха… не узнала, кто это был, — но он кто-то из наших лондонских шишек. Ну что ты на меня смотришь, как с иконы? Ты либо нимб отрасти, либо скажи уже что-нибудь.

Иера чувствует, что больше не может поддерживать нормальный разговор. Чувствует, что вместо нормальных реплик будет говорить то, что хочет. Это, впрочем, ладно, это даже хорошо. Она уже успела заметить, что это обычно помогает: надо просто открыть рот, а дальше само пойдёт.

— Всё будет хорошо.

— В смысле?

— Всё будет хо-ро-шо. Я… я просто думаю, что должен быть хоть кто-то, кто тебе это скажет. Всё будет хорошо, и всё не напрасно. Сказать это — всё, что я могу. Всё, чем я могу помочь.

Кэт молчит и смотрит на Иеру, как на сумасшедшую.

— Извини, на меня иногда находит, и я начинаю говорить то, что думаю.

— Ты либо святая, либо поехавшая.

— Скорее второе, — улыбается Иера.

— Нет, серьёзно! Я с тебя тащусь просто! Я тебя, значится, гопнула, похитила, отмудохала, а ты мне тут, пока я выходила, мать протрезвила, сняла наручники, убралась, заварила чай… и думаешь ещё, что сделала недостаточно?! Типа ваще как в песенке «что бы мне, что бы мне, сделать хорошего?». И ведь не поёшь, правду говоришь — я такие вещи чую.

— Говорила же: если я вижу, что человеку плохо, я помогаю. Всё настолько просто.

— Ебать ты Иисус, — усмехается Кэт, но по глазам видно, что ей не смешно. Иера кривит лицо оттого, что услышала эти слова в одном предложении.

— Не произноси Имя всуе. Просто не надо. Пожалуйста.

— Ладно-ладно, извини. А то ещё «оскорбление чувств» пришьют… Ты мне лучше скажи, что ты забыла в наших палестинах? Потому что вот про репортёра — это ты точно поёшь. Знала я одну — в библейском смысле тоже — так она мне порассказала о журналистской среде, и ты точно не похожа на кого-то из неё.

— Ну что ж… — Иера отпивает, чтобы сделать паузу и собраться с духом, — Я на самом деле хакер. Белая шапка, то есть никакого криминала. Ну разве только чуть-чуть. И у меня есть сводный брат, K, мы работа… ем…

— А-га, — понимающе кивнула Кэт.

— Да. Этой зимой ему опротивела наша бедность, да ещё и аугметика, видимо, чем-то заразилась. Он наорал на меня и ушёл. Но это ещё ничего. Пошёл в ближайший ночной клуб, — дело было в Нью-Йорке — и там подцепил не кого-то, а саму Жюли Винтер, президента корпорации Cold Harbour.

— Красавчик!

— Так-то да, но тут скорее она его подцепила. Да и ладно бы подцепила, я что, я не рев… — Иера запинается, внезапно понимая, что врёт. Она его ревнует. Надо себе в этом признаться. Кэт молчит.

— Он перестал отвечать на звонки. А потом его друг сказал, что K уехал вместе с ней.

— Известное дело. Мозги запудрила, жопой покрутила, и готово. Бывают и такие.

— А потом ещё слух прошёл, что она и Сердцеед — слышала наверняка — одно лицо. Ну и что мне остаётся кроме как пойти за ним? — Иера не замечает, как её голос делается всё громче, — Что она с ним там делает, а? Может ведь и убить! — Иера дрожит, — Вырвать сердце, видела репортажи? K — добрейший и умнейший из людей, которых я встречала, а эта б… — ей приходится сжать зубы. Иера никогда не была чересчур брезглива по поводу языка, но твёрдо решила не поддаваться гневу.

— Ну давай, давай! — подначивает Кэт, — Давай, скажи всё, что думаешь! Я знаю, что это, давай, разбей что-нибудь, поори, ударь меня, у меня пластина в черепе, мне похуй.

Иера чувствует себя канистрой напалма: одно неверное движение, и рванёт. Поэтому она молчит и не двигается.

— Видела красный туман? — Кэт тянется через стол и берёт её за плечи, — Я знаю, что видела. Я знаю, что это. Это нельзя держать в себе, давай, выплесни всё на меня, я хочу помочь!

— Нет.

Иера поднимает глаза и расслабляется. Медленно выдыхает. Всякий раз, когда берёшься за доброе дело, твои демоны не дремлют и хотят всё испортить. Иера понимает это только сейчас, но понимает также, что так было всегда. Просто ещё никогда ей не удавалось раздразнить их настолько.

— Гнев — это грех. Всего лишь ещё одно из орудий Князя Мира Сего. У которого нет надо мной власти.

Она и сама не ожидала, что скажет нечто настолько пафосное. Кэт отпускает её плечи и снова смотрит, как на диковинку.

— В общем эта… буржуинка держит его у себя. И я приду туда, и заберу его.

— А что с нашей железной леди?

— Ха! Я посажу её в доменную печь — она и расплавится! А если серьёзно, то до неё мне дела нет, лишь бы не мешала.

— Она будет.

— Ну…

— Слушай, детка, а ты уверена, что дело того стоит?

— В смысле? Конечно же стоит!

— Думаешь? — на лице Кэт появляется широкая горькая улыбка, — Думаешь, он этого стоит? Думаешь, — Кэт кладёт руки на стол и пригибается, смотря на неё снизу-вверх, — он этого заслуживает? Будь у меня кто-то вроде тебя, я бы на блядки не ходила. Я была бы сама предупредительность, облако в штанах. А он?

Иере хочется заткнуть уши.

— А он-то что? Ок, задурила голову, охмурила, бывает. Но потом хватит двух дней, чтобы одуматься, а он что? Девушка за ним готова через пол-мира, а он что?! И вы ещё спрашиваете, почему я не люблю мальчиков.

— Он ждёт меня.

— Он не ждёт тебя, дура! — тянет Кэт, — Он сидит с отрубленным телефоном, кодит для Колдхарбора, пьёт шампанское с ананасами, а вечерами идёт лизать эту силиконовую пизду. Он ссучился!

— Нет! — Иера вскакивает и хочет уже бежать, но понимает, что нельзя расставаться вот так. Да и ночь на дворе. Она нервно ходит по кухне, пытаясь сдержать горячие слёзы, — За что ты так со мной?

— Для твоего же блага. Ой, я пойду за ним, я его люблю… телячьи нежности! Он предал тебя! Что бы ему не светило, он это заслужил. Пошли ты его нахуй!

— Устройся работать в полицию! — кричит Иера, чтобы Кэт наконец поняла.

Молчание. Чуть успокоившись, Иера возвращается за стол и только теперь видит, что Кэт побелела.

— Спасибо за проповедь про одно из орудий Князя Мира Сего, — она выкладывает слова, как кирпичики. — Очень информативно. В благодарность — добрый тебе совет: больше никому из нас такое не говори — убьют нахрен.

— Прости.

— Я тебя простила за всё, заочно, авансом. Иера… таких людей, как ты… слушай, я до этого дня вообще не знала, что такие бывают. Ты хоть понимаешь, что… нет, не так.

Она начинает ёрзать, оглядываться по сторонам, искать нужные слова. Иера не торопит. Этот разговор ей хочется завершить на хорошей ноте и уйти отсюда, зная, что у неё появился новый друг.

— Смотри, просто… чёрт… то есть я… а, ладно, к чёрту, — она махает рукой, — похуй, пляшем. Я люблю тебя.

— Прости, что?

— Я люблю тебя. Ты… ты горишь так ярко, ты просто чудо, ты ангел, таких не бывает, и всё же ты сидишь тут передо мной! Не знаю, как ты это воспринимаешь, но ты пойми, что для меня это всё — натурально чудо. У меня же жизнь, блин, как я не знаю… украла, выпила, в тюрьму, украла, выпила, в тюрьму. Романтика! — в её голосе звучат слёзы, которых она больше не стесняется. Иера клянёт себя последними словами за то, что не предвидела этого: влюблять в себя кого бы то ни было она не планировала, — И ни просвета. Ни лучика. И тут ты! Как с неба, понимаешь? Да тебя на руках носить надо! Ноги целовать, в шелка тебя надо, в цветы, а ты идёшь на край света вынимать этого мудня с кичи.

Иера с ужасом понимает, что сейчас ей придётся причинить человеку боль, потому что ничего кроме «нет» она сказать не сможет. Даже будь она сама лесбиянкой, другого ответа всё равно можно было бы не ждать.

— Оставайся! — Кэт встаёт, опрокидывая стул, — Всё твоё будет! — раскрывает все четыре руки, широким жестом обводя гипотетическое «всё», — Деньги — будут! Шмотки — будут! Цацки — будут! Не хочешь меня — пальцем не трону, только будь здесь.

Иера смотрит на неё, как на лесной пожар. Страшно и красиво. Страшно красиво. Красиво, потому что никто ещё говорил ей такого. Страшно, потому что в итоге придётся сказать «нет». У Кэт горят глаза, она порозовела, её слегка трясёт.

— Я ж теперь не просто урка, ты ж меня… ты нас с мамой вылечила! Хочешь — дворец забацаю, хочешь — луну с неба свистну. Хочешь, я убью соседей, что мешают спать? Переедем в многоквартирный дом, найдём флэт с шумными соседями, а потом я их убью. Так стоп, хуйню несу.

Она делает вдох, одновременно придумывая, что бы ещё такого невероятного совершить во имя любви. Эту паузу Иера и использует:

— Кэт.

Волчица замолкает. Иера встаёт, подходит и обнимает её. Ощущение действительно такое, будто она обняла и гладит волчицу, которая только что рвала добычу зубами, и только тебе доверяет прикоснуться к себе.

— Милая, милая, Кэт. Прости меня, пожалуйста, мне очень жаль, но я не хочу давать тебе надежду на то, чего никогда не будет.

Кэт не отвечает и не шевелится.

— Если я не продолжу свой путь, я изменю себе. Если я изменю себе, это буду уже не я. И в этом случае девушка, которую ты любишь, исчезнет.

— И ангел станет человеком?

— Кэ-эт, ну какой я нафиг ангел? — Иера отстраняет её, чтобы посмотреть в глаза. В них стоят слёзы, и это она заставила их там появиться. Это зрелище — просто ещё одно испытание на её пути. — Я обычная девушка. У меня нет ни нимба, ни крыльев. У меня нет ни суперспособностей, ни цветастого трико, всё, что я умею — это взламывать компы и молоть языком. И смотри, чего я добилась. Ещё вчера меня похитила какая-то страшная уркаганка, а сегодня она сияет, как розы после дождя, и признаётся мне в любви.

Приобняв Кэт за плечи, она усаживает её за стол и снова садится напротив.

— Я обычная девушка. Слабая. Трусливая. И если я этого добилась, только представь, на что способна ты. Милая, волчица моя ненаглядная. Всё, что ты видишь — твоё. Это твой же свет ослепил тебя. Это твоя же сила победила тебя. Я не свет. Я — зеркало.

— Пф… телячьи нежности, — Кэт поднимает покрасневшие глаза и смотрим на неё с усмешкой. Иера слишком заболталась и совершенно забыла о собеседнице. И не видела, как та снова взяла себя в руки, — Моё дело — предложить. Не хочешь — не надо.

— Прости ещё раз.

— Да хватит уже, хоспадя. Я крепкая. Крепче, чем ты думаешь. Если нужно добраться, есть у меня на примете один должничёк — Бешкой кличут. Скажу ему довезти тебя и сниму со счётчика. Сотворит что — сразу звони мне, голову ему откручу. Но он парень вроде мирный, всё нормально будет.

— А ты?

— А у нас теперь всё хорошо будет. Уж я постараюсь, уж я не пропаду. А вот ты… — Кэт скептически качает головой, — а впрочем ладно.

* * *

На следующее утро расстаются они добрыми подругами. Бешка оказывается очень интеллигентного вида мужчиной с благообразным лицом и чуть ли не великосветскими манерами. Как он попал в компанию Кали, остаётся только гадать.

Опустошённая вчерашним и оттого — странно спокойная, Иера уезжает, досыпая недоспанное в машине. И не видит, и не слышит, как в небольшом подвале домика в пригороде Лондона гремит и трещит, разлетаясь об стены, мебель, и как сползает спиной по стене девушка с самыми острыми и прозрачными в мире глазами, то и дело навзрыд произнося: «телячьи нежности…»