Птицы под кровлями (гет)

Ему приснились колокола. Били звонко, весело, переливались, точно перекликались друг с другом. Звон становился все реальнее, Андерс сел на постели, разлепил веки. Дошлепал до окна, выглянул: народ валил из церкви, что стояла вниз по улице. Неблизко, но видно хорошо.. "Поспал же я. Вот что значит — несколько дней мотаться по городу".

Утренняя служба закончилась — стало быть, Себастьян тем более ушел на работу очень давно. Так что спускаться к нему завтракать бесполезно, а последние свои припасы — четвертушку черствого хлеба и немного рыбной пасты — Андерс доел еще вчера вечером. Желудок ныл, но в ящике стола лежали купюры, и значит, можно будет сейчас спуститься вниз и изрядно закупиться.

...По обеим сторонам авоськи Андерс втиснул по багету, а пространство между ними забил банками с кофе, чаем и консервами. Сверх того прикупил свиной пирог: выпечку привезли недавно, и она очень уж аппетитно пахла.

Выйдя из магазина, он заметил поблизости уличных музыкантов и поспешил подойти. Этих он уже видел летом, потом куда-то пропадали. Гитаристы, певцы и танцоры: высокий рыжий парень и миниатюрная девушка с белокурыми вьющимися волосами. Он очень красив, она, пожалуй, дурнушка по общим меркам, но Андерсу еще летом понравилось за ней наблюдать: она была грациозна, хорошо танцевала и приятно пела.

Парень настраивал гитару. Девушка, стоя рядом, ждала и смотрела то ли на шпиль церкви, то ли за него: у нее был какой-то неуловимый взгляд, понять направление или выражение которого было трудно. Неуловимый, но не бессмысленный.

Музыка зазвучала, девушка запела. Голос у нее был тонкий, но мягкий и довольно сильный. Парень стал отвечать ей, бархатные звуки обволакивали, девушка мечтательно качала головой, светлые кудри ярко выделялись на черной шали с узким белым кружевом. Она снова ответила ему — и кротко, и ласково, и будто бы обреченно. Парень, продолжая петь, сделал какой-то хозяйский шаг в ее сторону. Они пели на языке, которого Андерс не знал, да содержание песни и не заботило его. Но вот пара ли эти двое? Об этом он иногда и раньше задумывался от нечего делать, особенно, когда сильно хотелось есть, а денег не было. Такие моменты вообще легче переживать ,думая о чем-то постороннем, покуда есть силы терпеть.

Парень забил по струнам сильно и часто, а крепкими подошвами принялся выстукивать айбарийскую чечетку. Возможно, сами жители Айбарии раскритиковали бы его выступление, но для собравшихся зевак было достаточно. Все заулюлюкали, потянулись за кошельками, и девушка принялась обходить толпу с большой черной шляпой.

Дойдя до Андерса, она вопросительно на него посмотрела. Он вообще-то не подавал никогда, да и денег лишних не водилось. Но девушка была уж слишком худой и бледной — губы синеватые, лицо почти бескровное. Секунду поколебавшись, он вложил ей в руку, стараясь на касаться кишевшей бактериями шляпы, свиной пирог.

Девушка посмотрела в явном замешательстве. Потом, как-то прижав к себе и пирог, и шляпу, сунула руку в свой карман и отдала Андерсу горсть мелочи — стоимость пирога. И сразу заторопилась к партнеру: тот закончил танец.

Идти за другим пирогом было уже лень, и Андерс поднялся к себе. Частью купленного он отлично позавтракал. Что до музыкантов, их прогнал дождь. Зонта у них не оказалось, и Андерс наблюдал, как они торопятся под навес над входом в магазин, где уже собралась целая толпа. Девушка поскользнулась и чуть не упала, но уцепилась за дерево, потом, как белка, метнулась наискосок, перескакивая лужу. Голубой подол махнул в воздухе. Парень, первый вскочивший на ступеньки, подал ей руку и помог встать рядом.

"Пара они или нет? Что вообще собой представляют?" Об этом стоило подумать хотя бы ради тренировки.

Андерс занимался всем понемножку. Он готовил пару школьников к поступлению на медицинский факультет университета в Корлинге, расклеивал рекламные плакаты и афиши, иногда писал на заказ рефераты для студентов — биологов и химиков. Раньше он успел побывать и билетером, и секретарем, и официантом. Особенно выбирать не приходилось: какая разница, если тем, что нравилось на самом деле, Андерс все равно заниматься не мог.

Когда-то и он был студентом столичного университета. Учиться на врача его вынудил отец, но Андерс неожиданно полюбил это. У него все хорошо получалось, память и хладнокровие не подводили, на потоке он был лучшим, да и приятно было представлять себя в будущем человеком, которому многие будут благодарны. Но все закончилось, когда он сделал подпольный аборт однокурснице, Барбаре, а кто-то на него донес. Их обоих приговорили к штрафам, а из университета немедленно отчислили. За Андерса штраф оплатили родители. После суда он вернулся в родной городок, в Квинленд: родители не звали, но и денег дальше оплачивать комнату у него не было. Едва переступил порог родительского дома, ему тут же и велели, чтобы он убирался: им, мол, надоели его выходки. Что ж, отец ненавидел его с шестнадцати лет, мать — кажется, с детства. Удивляться нечему.

...Отец велел уходить без вещей: "В чем теперь стоишь, ничего твоего тут нет". На последние оставшиеся карманные деньги Андерс купил билет до Корлинга. От вокзала пешком дошел до дома, где снимал тогда комнату Себастьян — единственный из однокурсников, не отвернувшийся от него после скандала. Как раз хлынул ливень. Себастьян пустил к себе, даже постель на время уступил, потому что Андерс явился промокший и простуженный, и дал ему, во что переодеться, и лечил сам. Милейшая женщина, у которой друг тогда квартировал, терпела Андерса у себя на квартире два месяца "в счет будущего", пока он не нашел жилье и работу — даже подкармливала. И сказал бы Андерс себе хоть за полгода до того, что будет думать о такой "пошлости", о таком "мещанстве"... Потом года два он ловил себя на мысли, что тупеет, круг его интересов сужается. А впереди была почти полная безнадежность: он не мог вернуться в медицину даже фельдшером, ни в какой другой сфер не видел себя, да и совмещать работу с учебой вряд ли бы сумел. Временами на стенку хотелось лезть от тоски, от понимания, что жизнь уходит впустую — может, так вся и пройдет в бессмысленных поисках денег и крыши над головой. Случалось, он клял Барбару за ее легкомыслие, за ее трусость, за то, что именно ему она попалась вся в слезах и пожаловалась, что пропустила сроки. Ругал и родителей, оставивших его без помощи, ругал и законы. Случалось, конечно, и себя обвинить: было же, в чем, мог отказать Барбаре, мог раньше не портить с родителями отношения. Хотя, по большому счету, они тоже виноваты. Они не давали ему ни единого шанса, никогда. Отец давил, не слушая, мать пыталась задеть и унизить. Для нее вообще, кажется, существовал только Брюс, младший сын. Маленький лицемер, который радовался, когда Андерс попадал в переделку, а сам запросто мог ударить мальчишку помладше. Ну что ж... Эта страница перевернута.

С безнадежностью он все же научился справляться. В самом деле, если люди не видят возможностей, которые может открыть жизнь, то это не значит, будто возможностей этих действительно нет. Надо только уметь присматриваться. И с чувством горечи, преследовавшим лет с семи, удалось совладать: у него, в конце концов, был лучший из друзей, какого только можно пожелать.

Себастьян-то и обратил внимание Андерса на необычное объявление в газете. "Частному сыщику требуются помощники". Никаких требований обозначено не было.

— Сходи, может, возьмет, — подмигнул Себастьян и рассмеялся: смешлив он был необычайно. — Я-то подумал, я-то сам... — он снова расхохотался, — приметный больно!

Что верно, то верно: Себастьян выделялся везде. Хромота, страшная сутулость, паучьи движения, прыщи, "каша во рту". И разные глаза: карий и голубой. Словно подчеркивая свое уродство, Себастьян очень коротко стригся и был крайне небрежен в одежде. И при этом — Андерсу временами хотелось хлопнуть себя по лбу — друг был постоянно в кого-то влюблен. Совершенно платонически, потому что про свою наружность все понимал. И сам смеялся над своей влюбчивостью.

Так вот, Андерс отправился по объявлению. Контора сыщика находилась в недавно отстроенном многоэтажном доме — сплошное стекло в бетонных рамах — на каком-то из средних этажей, ближе к концу длинного коридора.

— Вы слишком приметны, — отрезал темноволосый человек лет за тридцать, напоминавший джентльменов с картинок из книжек матери. За минуту до того человек представился, как мистер Барроу.

— Вы тоже, — не растерялся Андерс.

— Я другое дело. Я обдумываю сведения. А вы бы должны были мне их приносить.

— Как собачка? — Андерс прищурился, чувствуя, что начинает злиться.

— Можно и так сказать.

Это было далеко не самый болезненный укол в жизни Андерса: после жизни с родителями и работы, например, официантом или секретарем он научился сносить и не такое. Порой даже забавнее, чем сразу давать достойный отпор, было показывать, что ничьи жалкие потуги не могут тебя задеть. Злость ничего не стоило обратить в азарт.

— Но собачка непременно должна быть незаметной?

— Мне не хотелось бы, чтобы вас легко можно было описать.

— А если я научусь гримироваться?

— Научитесь — приходите. Но вы очень сильно ошибаетесь, если считаете, что человек в гриме не отличается от других.

Андерс с досады прикусил губу. Очень уж не хотелось уходить несолоно хлебавши, и не только потому, что в конце месяца было бы нечем платить за квартиру. Ему вдруг представилось, что убедить этого чопорного господина принять его — задача на сообразительность, и она решится, стоит лишь подобрать ключ.

— Ваша вахтерша опоздала на работу: у нее утром вздумала рожать кошка. Я услышал, проходя мимо, как она обсуждает это по телефону с сестрой. Через два кабинета от вас адвокат мучается от похмелья, а его секретарша страдает от ревматизма. У них была приоткрыта дверь. А...

— Достаточно, — прервал его сыщик. — Вы, я смотрю, на редкость безжалостный и беспринципный прохвост. Ради денег готовы подслушивать, устраивать людям неприятности, доносить на них.

Отвратительная интонация, холодная, осуждающая и насмешливая, как у матери. Только не пасовать, не оправдываться.

— Во-первых, вы не их начальник и им ничего не грозит, а секретарша и вовсе не нарушала никаких правил. Во-вторых, те, кто нарушал, сами виноваты.

— И вы оставили бы бедное животное мучиться от боли?

Снова пытается загнать в угол.

— Разве это касается того, могу ли я стать вашим помощником?

— Конечно. Я сыщик, а не преступник, и преступники мне не нужны.

"Признаться? Солгать? Узнает или нет?"

— Я был осужден три года назад за незаконное производство аборта. Преступником я себя не считаю, так как хотел помочь. А мои медицинские познания могут вам пригодиться.

— Вы превратно представляете себе мою работу. Сложные и опасные случаи я оставляю полиции. Сам же занимаюсь поисками пропавших людей, делами без криминального элемента и изредка помощью адвокатам. В том числе тому самому, чью печальную склонность вы успели заметить по дороге сюда. Но хорошо, — тон вдруг сменился, — я беру вас на испытательный срок.

И вот вчера Андерс получил плату за первое задание. До смешного простое, как ему сперва показалось: на улицах вокруг Морского рынка показать фотографию молодой девушки и расспросить о ней, представившись сыном ее квартирной хозяйки. Да, признаться, стереотипы Андерса о разговорчивости торговок, грузчиков и старушек-покупательниц оказались в корне неверны. Когда наконец ему удалось разузнать, куда, с кем и когда уехал девушка и где она жила до того, наступил уже вечер, Андерс совсем озверел от усталости, а надо было еще в подробностях передать все патрону. Тот, кажется, остался доволен, а на прощание порекомендовал тренироваться в выслеживании, запоминании и анализе. "Попробуем", — думал он теперь, а перед глазами голубой подол вился над крошечными ножками и бились по ветру светлые кудри. "Мне нравится ее голос. Нехудо выяснить, откуда взялась".

— По-моему, паштета достаточно, — покачал головой Брюс, разминая тесто.

— Положи еще, — возразила Летиция.

— Тебе виднее, но я думал, на завтра его еще хватит поесть отдельно.

— Чтобы есть его отдельно, он слишком пресный. Что лучше: дважды проглотить несъедобное или один раз поесть вкусно?

— На мой рациональный взгляд — безусловно, первое. Вкус — это причуды балованных деток. Еда нам дана для насыщения, и только.

— Если бы я тебя не знала, — улыбнулась Летиция лукаво. — Ты ведь не Джорджи, это она проглотит все, что польют острым соусом. А ты хочешь чего-то другого.

— Но готовим мы для Джорджи.

— Ты раздумал звать гостей? Мы печем пирог на большую компанию, да и сам себе можешь не запрещать получать от еды удовольствие.

Брюс только головой покачал. Он не стал бы приниматься с Летицией за общее дело, но Джорджи почему-то решила, что собраться всем прежним классом на чаепитие с пирогом лучше в их квартире. В одиночку с подготовкой ему было не справиться, от Джорджи никакой помощи, а больше всей компании якобы нигде не собраться. Как будто очень нужно собираться вместе. Школа — пройденный этап, пора бы начать отвыкать друг от друга.

Сам Брюс очень хотел бы думать именно так. Что он перевернул страницу, начал новую жизнь, в которой сможет быть самостоятельным, смелым, твердым. Настоящим мужчиной, как отец. Жизнь, в которой можно будет забыть про брата, существование которого до сих пор отравляло жизнь всей их семье. Три года, как Андерса они прогнали, но до сих пор никто не забыл о нем, и Брюса это тяготило. Тяготили его и подруги Джорджи, которые никак не давали им остаться вдвоем, побыть рядом подольше. Он понимал, что, как мужчина, должен настоять на своем, построить жизнь, как хочет сам. Но тянул, объясняя себе, что Джоржди — еще не его женщина.

Конечно, он предложил ей вместе снимать квартиру с определенным расчетом. И все — ее семья, подруги — этот расчет, кажется, поняли. Кроме самой Джорджи. Она отмахнулась от всех, кто ее отговаривал, согласилась на его предложение. Но кажется, только потому, что для нее не было разницы — жить рядом с ним или с кем-то из подруг.

Он и сам не верил, что однажды все изменится. С самой их встречи, когда обоим было десять, Джорджи ускользала, вела за собой, не оглядываясь. "Ты за ней ходишь, как на привязи", — качала головой мама. Брюс фыркал, обещал себе, что со следующей встречи будет заявлять о себе и настаивать на своем. Он так и делал, но Джорджи словно не слышала его, не замечала перемен. И скоро все возвращалось на круги своя. Он не знал, чем еще закалить свою волю, чем доказать ей, что он сильный, интересный, надежный — такой, ка ей и нужен. Выходило, что он всегда оставался ее пажом, слугой, ее глуповатым другом. Но как бы ни оскорбляло его это положение, он не мыслил жизни без Джорджи. Как не мыслил жизни без матери и отца. Брюс нелегко привязывался к людям, большинству не доверял, но те, кого он любил, были ему необходимы.

И все же он верил, что однажды Джорджи станет его ангелом, его женой, простой, домашней и милой. Просто потому, что он этого хотел — а своих целей Брюс привык добиваться. Он в детстве был пухленьким, слабым, болезненным и трусливым мальчиком, никаких особенных талантов не проявлял. Отец не замечал его, старший брат то игнорировал, то холодно, с брезгливостью насмехался, учителя не хвалили, одноклассники высмеивали. Брюс то кидался в слезы, то в драки, друзей у него не было. И только мать всегда в него верила. Подбадривала его, уговаривала не опускать руки, внушала, что однажды он не узнает себя. Она хвалила его за любое достижение и говорила, что он может больше. Заставляла закаляться, отдавала заниматься плаванием и восточной борьбой. Даже за драки почти не ругала: они вместе обсуждали, что еще он может сделать, когда злится. И к окончанию школы Брюс в самом деле стал другим человеком. Отец гордился им. Он сдал экзамены на отлично, сразу поступил на экономический факультет университета, а черный пояс получил еще два года назад. Он забыл даже о том, что такое насморк. Друзей среди одноклассников не появилось, но со временем мальчишки стали его уважать, а девчонки кокетничали. Только Брюсу никто был не нужен, кроме Джорджи. С ней никто не мог сравниться, а ради того, чтобы сделать ее своей женой, стоило потерпеть ее подруг. Ведь, в конце концов, Джорджи училась в частной шкое, и большую часть года одноклассницы заменяли ей семью. Возможно, она видела какие-то достоинства и у Летиции, и у Клары, и у прочих этих девиц.

...Пирог Летиция унесла с собой, иначе, по ее словам, до праздника в одной квартире с Джорджи он не дожил бы. Утром, впрочем, пирог вернули обратно. Летиция также принесла банку с джемом, а Клара — еще одна их одноклассница, делившая с ней комнату — притащила лепешки. По контрасту с черноволосой пышногрудой Летицией, Клара была тщедушным, малорослым существом с бесцветными волосами, на редкость некрасивым. Брюса Клара раздражала меньше других подруг Джорджи, потому что вроде бы имела представление о некотором такте. Но сегодня она продемонстрировала, насколько поверхностным было это представление.

— Брюс, Джорджи, вы не против, если... придет еще один человек? — водянистые глаза Клары испуганно забегали. — Он никому не помешает, совсем наоборот. Просто он бы хотел...

— Гарри, что ли? — откликнулась Джорджи. — Летти, тут у нас лишний рот объявился. Накормим?,

— Должно хватить.

— Он хоть споет нам?

— Если вы хотите... — прошелестела Клара.

— Он не ваш одноклассник, — возразил было Брюс.

— Ты тоже, — тут же ответила Джорджи. — И вообще, бесплатный актер — что отказываться?

— Как сказать — бесплатный, — Брюс скептически посмотрел на Клару. — Деньги он с нас потребовать может, а кроме того, съест наши припасы, за которые деньги тоже уплачены.

Клара моргнула — краснеть она почти не умела.

— Гарри — очень воспитанный человек. Он знает меру.

Брюс промолчал и не стал ей напоминать, что воспитанные люди не становятся скоморохами.

Клара выглядела воплощением скромности: волосы в пучке, серое строгое платье, серая шляпка, черная шаль. Но способ ее заработка был не вполне приличным: вместе с каким-то проходимцем, тем самым Гарри, она пела и танцевала на городских улицах и площадях. И стоило получать образование в хорошей частной школе, куда посчастливилось попасть из милости бесплатно, ради прилюдных кривляний? Порядочной девушке больше пристало мыть полы в больнице или в школе, если уж так нужны деньги и нет особенных способностей. Ну да, Клара и Гарри сейчас где-то учились — Школе искусств и актерского мастерства, кажется. Как будто это можно считать образованием. Брюс не знал Гарри лично, но заранее презирал его.

К полудню явились уже все остальные: чопорная Лиза, Кассандра — скромная девушка с русой косой и шрамом на щеке, рыжая Марселла и белокурая Альфонсина — две смазливые болтушки, разряженные, как куклы. Наконец пришла лучшая подруга Джорджи, ради которой по большей части и было устроено чаепитие — красавица Карен, девушка принадлежавшая к креннам — древнему горному народу.

Может, из-за того, что мама была наполовину креннкой, Брюс смотрел на Карен иначе, чем других подруг Джорджи. Ему в ней виделось что-то и значительное, и поэтическое, как будто она принципиально отличалась от других девушек; даже ее гордость не раздражала, казалась чем-то естественным. Иначе и быть не могло. Да и Карен, к слову, единственная не смущалась и не нервничала в его присутствии.

Карен через день уезжала за границу к каким-то родственникам и нескоро собиралась вернуться. Сложно было сказать, сильно ли она переживала. Джорджи с порога прыгнула ей на шею, потащила в комнату, сыпля шутками, но Карен оставалась отрешенно-спокойной. Синие глаза глядели за окно, точно уже вглядывались в даль из окна поезда.

И только через полчаса после прихода Карен, когда все уже расселись за столом и Летиция стала разливать чай, в дверь снова позвонили. Брюс невольно напрягся, наблюдая, как Джорджи открывает.

— Нашел вас только по запаху пирога, — раздался нарочито-глубокий голос; как будто говоривший заранее репетировал каждое слово.

Возможно, так оно и было. В вошедшем парне все было не так, все сразу крайне разозлило Брюса: и тонкая, чересчур стройная фигура, и слишком пластичные движения, и бело-розовая кожа, и длинные рыжие кудри, обрамлявшие лицо с очень тонкими чертами и большими зелеными глазами. А уж как он был одет! Самое дешевое, жалкое щегольство: узкие черные брючки, расстегнутая на груди белая рубашка (не самая свежая) и синий пиджак с не очень искусной вышивкой блестящей нитью.

Гость небрежно чмокнул в щеку Клару, перецеловал ручки прочим гостьям и хозяйке, а потом протянул руку самому Брюсу, но тот лишь кивнул. Пожав плечами, парень бесцеремонно уселся рядом с Карен.

Джорджи не сочла нужным представлять Гарри, и это пришлось сделать Кларе, но Брюс удостоил ее только холодным взглядом.

Тогда Летиция, которая, видимо, часто брала на посиделках главную роль, обратилась к Карен, желая той отличной поездки и ярких впечатлений.

— Но и о нас не забывай! Пиши нам, мы все будем очень ждать писем и фотографий или рисунков.

— И желательно голову тигра, — буркнула Джорджи. Карен усмехнулась:

— Пришлю посылкой, если получу. А вы пишите мне, как там рыжий отряд.

— Уверена, после нашего выпуска — вполне благополучно, — хихикнула Клара.

— Да? Буду разочарована, если так, они казались мне подающими надежды.

Джорджи расхохоталась, запрокинув голову, так что ее ярко-золотые волосы свесились ниже лопаток. Брюс застыл, не в силах отвести глаз от ее длинной шеи и точеного профиля.

— Рыжий отряд? — удивился Гарри. — По праву цвета волос я могу узнать, кто это такие?

— Девочки, которые пришли в первый класс, когда мы доучивались последний год, — пояснила Кассандра. — Почти сплошь рыжие, только одна черноволосая и одна с каштановыми волосами.

— И сплошь неблагоразумные, — добавила Лиза. — Только у двух-трех есть какое-то понятие о приличиях и об осторожности.

— Словом, наши любимицы, — закончила Джорджи.

Брюс припомнил, как в прошлом году она хвасталась, что увела первокурсниц прыгать через какой-то овраг, якобы в порядке посвящения. Иногда Брюс все же не мог ее понять. К чему эти поиски приключений? В детстве, конечно, он в этом участвовал охотно, но ведь детство прошло.

...После чаепития Гарри заявил, что делает отблагодарить девушек. Так и сказал — "Желаю отблагодарить", фигляр. И гитару нарочно принес.

— Тебе помочь? — очень тихо спросила Клара, но он покачал головой. Взял гитару, отступил на свободное пространство к окну, про вел рукой по струнам. Но не запел, а стал читать стихи.

— Пой для висельника перед палачом,

Под дождем пляши осенним, стылым...

Голос у него был в самом деле поставленный, но стихи показались Брюсу скверными. Потом он начал петь — что-то пошлое, про любовь. Брюс покосился на Джорджи: неужели ей нравится? Она всегда казалась довольно равнодушной к музыке, а над сантиментами посмеивалась. Она сидела в задумчивости, оперев подбородок на руки — красивые, тонкие белые руки. Зато Карен чему-то усмехнулась, и проследив направление ее взгляда, Брюс понял, что смотрит она не на певца — на Клару. А Клара, что странно, вдруг перевела взгляд на самого Брюса. Она рассматривала его глаза — не смотрела в них, а именно рассматривала, будто запоминая форму и цвет. Впрочем, она тут же отвернулась. Гарри, напевшись вдоволь, отдал ей гитару, и начались танцы.

Гарри окинул взглядом всех девушек и пригласил сперва робко улыбнувшуюся ему Марселлу, потом смущавшуюся Альфонсину — так они и плясали втроем. Брюс морщился: кажется, он окончательно разгадал Гарри. Этот жиголо присматривает среди одноклассниц своей подруги девицу побогаче. Вопрос, чем все кончится: добьется отступного, пошикует за счет девушки или после хорошего урока от людей, нанятых ее родными, окажется в больнице. Он не настолько опытен, чтобы жениться на богатой наследнице.

Марселла и Альфонсина, громко смеясь, упали на стулья. А Гарри — Брюс окаменел — Гарри протянул руку Джорджи, и она с легкостью поднялась, крикнув Кларе:

— Сыграй нам прыгучее!

Это уже выходило из ряда вон. Они закружились по комнате, оба тонкие и высокие, взлетели его рыжие кудри и ее золотые локоны. Ее черные глаза дерзко смотрели ему в лицо, а он нахально улыбался. Летиция покосилась на Брюса, побледнела и помрачнела. Остальные наблюдали только за танцующими, не поворачиваясь к Брюсу.

Брюс чувствовал, что сходит с ума. Он с трудом, но привык делить Джорджи с ее подругами. Но никогда еще так беспардонно ей не оказывали внимания парни. И это в его присутствии, в квартире, которую они снимали вместе!

Брюс чувствовал себя оглушенным. Давно, очень давно ему не бывало так больно. Он справился с первой волной гнева, от которого чуть не обезумел (только не думать о том, как разбить лицо Гарри), и поднялся из-за стола.

— Я проветрюсь. У нас душно. Летиция, будь добра, открой окно.

Она слишком уж энергично кивнула. Джорджи продолжала танцевать с Гарри уже под более медленную мелодию, но Брюс запретил себе думать об этом, как только за ним закрылась дверь.

Джорджи должна была решить эту задачу. И не иначе. Во-первых, первокурсникам однозначно не могли задать что-то слишком сложное (жаль). Во-вторых, проиграть Хизер или Тимоти... В принципе, это был бы новый опыт. Но все равно проигрывать не хотелось.

До университета надо было ехать на метро. В первую неделю оно немало развлекало Джорджи, а сейчас она уже привыкла. "Если бы ты умела смотреть по сторонам, метро никогда бы тебе не наскучило", — заявила недавно Ханна. Ну, если сестра считает, что Джорджи везде считает ворон — ее право, мешать не будем.

На самом деле Джорджи подмечала все — хорошо, почти все — но ее внимание постоянно перемещалось. Иначе и быть не могло. Иначе этот огромный, кипучий, живой город не охватишь. Розфильд, родной город Джорджи, в общем, тоже немал, и все-таки по сравнению с Корлингом — захудалый городишка. В нем такой свободной себя не почувствуешь после того, как впервые в жизни окажешься без чьего бы то ни было надзора.

Собственно, мадам Айсви, директриса школы, их не утесняла особенно, но все-таки существовали Правила, о которых время от времени напоминали. А здесь ты сама себе хозяйка, делаешь, что тебе интереснее. Захотела — на занятия пошла. Захотела — осталась дома думать, или заглянула к кому-нибудь из девчонок на огонек, или выехала за город и бродишь себе по полям. А еще в этом городе тысячи улиц, и Джорджи не была бы собой, если бы не решилась подробно изучить каждую.

За этим-то Джорджи в Корлинг и отправилась — за свободой. Ну заодно и воспользовалась предложением Брюса поселиться вместе. Ханна или Летти точно стали бы ее контролировать. То есть попытались. Ханна упирала на то, что лучше знает город: ведь живет здесь год, с тех пор, как стала учиться на журналиста. Джорджи ответила, что хочет узнать Корлинг сама, а не с ее слов. Ну а Летти, подругу детства, стоило всего лишь проигнорировать один раз, чтобы она все поняла.

Летом, когда все поступали, было еще веселее, ведь рядом оставалась Карен. В колледж искусств подруга поступила, конечно, и даже учиться попыталась. Но хватило ее только на неделю, а потом вдруг — это решение уехать. Непонятно, когда она вернется, вернется ли вообще.

Джорджи не любила грустить: тратить жизнь на такие глупости, вот еще. Но все-таки какая-то заноза в душе сидела с самого отъезда Карен. Чем такое вытаскивают, Джорджи не знала, а потому старалась просто не думать.

Может, ей тоже захочется уехать когда-нибудь. Может, она навестит Карен: та ведь не запретила приезжать. И все-таки настроение было пасмурное. Джорджи решила, что пока не будет прогуливать пары: может, скажут что-то интересное или зададут задачку посложнее.

...Решение задачи возникло в мыслях, едва Джорджи вылезла из вагона метро. Окрыленная, она вскочила на эскалатор, который, как назло, едва полз. За тяжелой дверью ее встретило ясное голубое небо и чарующий запах булочек с сосисками. Вожделеюще вдохнув, Джорджи купила булочку, прихватила стакан сока и устроилась на ближайшей скамейке. Кетчуп приятно согрел язык и нёбо. Над стаканом сока закружились воробьи. Джорджи махнула рукой, отгоняя их, достала тетрадь и карандаш, пристроилась поудобнее и стала строчить, то откусывая от булочки и не спеша прожевывая, то запивая соком. Мысль летела вольно, буквы быстро покрывали бумагу. Джорджи от удовольствия мурлыкала.

Особенно наглый воробей все же столкнул ее стаканчик с соком. Что ж, ему ничего не досталось, только облился. Доев булочку, Джорджи вытерла рот рукой (платок снова где-то потеряла) и отправилась к университету. По дороге она подсказала прохожему, как пройти в Центральный банк (где сам банк, она не знала, но ведь цирк сойдет?), сказала подростку, рисовавшему актеру на афише рожки, что в двух шагах видела полицейского (пользу же принесла, в конце концов), и представила себе десять способов сорвать какое-нибудь из занятий, если оно окажется очень уж скучным.

В дверях аудитории ее поджидал Дэвид — однокурсник и один из новых приятелей. Топтался, нервно потирая руки: видимо, ждал, что она даст ему списать. Может, и даст. Если он готов сегодня накормить ее.

Она не ошиблась: Дэвид умоляюще протянул к ней руки.

— Два пирога с ливером, — отрезала Джорджи.

— Немилосердно, — прокомментировала сидящая в первом ряду Хизер. Новая подруга, как поняла Джорджи скоро после знакомства с ней, всегда вела себя демонстративно-занудно, но за этим многое скрывалось.

— Немилосердно не делиться с товарищами, — ответила ей Джорджи. Дэвид кивнул, сглатывая.

— Скорее. Умоляю.

— Жалкое зрелище, — ухмыльнулся кудрявый Тимоти (он подружился с Хизер еще в школе, а уж в университете к ним присоединились Джорджи и Дэвид), — жалкое зрелище будет представлять из себя твоя работа, Хэм*. Мало того, что в кетчупе и крошках, а может, и сок где пролился, так еще и захватанная потными ручками этого недоумка.

— Это же все так вредно, — Хизер сморщила длинный нос. — Я просто в ужасе от того, как ты питаешься, Джорджиана. Бедняжка, боюсь представить, вот что превратиться твоя фигура через год.

— Мне уже не первый год пророчат гибель от ожирения, Цветочек.**

Больше всего на свете, кажется, подруга боялась прослыть легкомысленной, и прозвище выводило ее из себя — неплохой повод называть ее так почаще. Удар попал в цель: Хизер сощурилась и сухо сообщила:

— У тебя кетчуп над губой засох. И пятно сока на платье. Со вторым вряд ли что-то пока можно поделать, но я бы на твоем месте умылась. Вряд ли профессор Гериндж оценит твои великолепные красные усы.

— Они в самом деле великолепны?

— Шедевральны, — заверил Тимоти. — И все же поторопись, Ветчинка. До начала лекции пять минут.

После его слов смывать усы стало по-настоящему жаль. Но все-таки... Мотнув головой, Джорджи швырнула тетрадь с задачей Дэвиду и выбежала из аудитории.

Когда, умывшись, она мчалась назад, то по дороге врезалась в какого-то плечистого верзилу. Он обхватил ее за локти, приподнял на землей, сделав полуоборот, и поставил на ноги. Джорджи отскочила, показала ему язык и поскакала дальше. Ей хотелось еще успеть заключить с Хизер и Тимоти пари, кто из них правильно решил задачу. Но эти паршивцы заключили пари без нее, да еще такое, что она и присоединиться бы не смогла: на поцелуй.

Наконец явился и профессор Гериндж, сгорбленный седой человечек с подслеповатыми глазками. О нем Джорджи слышала задолго до того, как поступила в университет — от дяди, который когда-то тоже учился на этом факультете. Тот отзывался о нем с уважением, а вот Джорджи было просто жаль старика, но и скучно до зевоты слушать его монотонный, слабый голос. Ее очень тянуло сорвать ему лекцию хоть раз, просто ради шума, и именно потому она часто прогуливала. Она же не свинья, чтобы старика обижать.

...Хизер и Тимоти оказались наказаны за то, что не по-товарищески себя повели: они оба, как оказались, ошиблись в решении. Пари не выиграл никто из них. Джорджи позлорадствовала, зачитала свое решение и подмигнула Дэвиду, который так и сидел с недоумевающим видом. И что мучается человек? Забрал бы документы и ушел. Он говорит, что ему хорошо давалось только надувать воздушные шарики, а сюда отправился по настоянию родителей. "А неплохое дело — шарики надувать, забавное. Только надоест быстро или щеки раздуются", — сказала тогда Джорджи.

После занятий вчетвером отправились в буфет. Пирогов не было, удовольствовались компотом. Хизер, разозленная неудачей, яростно просматривала задачу еще раз, зато Тимоти беззаботно оглядывался по сторонам.

— Ого, старушки, — он ткнул Джорджи и Хизер пальцами в бока. — Посмотрите-ка, кто здесь. Сам Эшли Вудс!

— И кто это? — равнодушно пробормотала Хизер.

— Для вас, старушки, он прежде всего красавчик. И так он студент третьего курса, гений математики и мой старинный приятель.

Джорджи посмотрела в сторону, куда он указывал. У стойки она заметила давнишнего верзилу.

— А, я его тоже знаю. Сегодня в коридоре сбила его с ног. Он заплакал, как ребенок.

— Охотно верю, — поспешил согласиться Дэвид. — Он только выглядит таким накачанным, а на самом деле...

— Вот я сейчас ему передам, как вы о нем отзываетесь, — пригрозил Тимоти.

— Конечно, передай, — согласилась Хизер. — Ты же ему друг и должен предупреждать обо всем. А кстати, если ты ему друг, а он действительно гений, позови его сюда. Я хочу понять, в чем ошиблась.

— Зачем вам гении, если есть я? — спросила Джорджи.

— Хотя бы затем, что это не ты.

— Зачем ты с ними дружишь, Джо? — удивился Дэвид. Иногда он напоминал Брюса неуместной заботой.

— Затем, что мы искренние люди, а не подпевалы, — объяснил Тимоти. — Кстати, Эшли, иди к нам! — замахал он верзиле, который как раз проходил мимо их столика.

Тот посмотрел на них с легким недоумением, но все же присел.

— Ты меня точно помнишь, — быстро проговорил Тимоти. — Вечеринка, две недели назад. У Энн. Вот, познакомься, мои однокурсники: Хизер, Джорджиана, Дэвид...

— А ты? — спросил Эшли.

Тимоти покраснел так, что стал одного цвета с клубничным компотом.

— У Энн было слишком много народу, — сочувственно кивнула Джорджи. — Ты не виноват, друг мой, что ты такой незаметный. Или, может, ты познакомился с самозванцем? Кто-то выдает себя за Эшли Вудса...

— Ну и с ног в коридоре ты сбила ряженого, — не растерялся Тимоти. — Вудса сбить невозможно, вот попробуй.

— Раз уж меня позвали, то можно и попробовать, — улыбнулся верзила и встал из-за столика. — Но для чистоты эксперимента предлагаю вам бежать... хм... от входа в буфет примерно с той же скоростью, с какой вы бежали утром.

Отступать было некуда. Не спасаться же бегством.

...Ее снова подхватили и покружили под одобрительные аплодисменты неверных друзей. Впрочем, нет, Дэвид не хлопал.

— Вот видишь, — заметил Тимоти, — либо в коридоре ты сбила ряженого, либо ты врушка.

— Нам пока показали только физическую силу, — ответила Джорджи надменно. — Для окончательного установления вашей личности, мистер Якобы-Вудс, вызываю вас на математическую дуэль. Завтра вечером. Теория вероятности.

* Прим. автора: с англ. ham — ветчина.

** Прим. автора: англ. heather — вереск.

Место оставалось только ближе к концу веревки. Клара боялась, что не дотянется, рискнула встать на цыпочки — и теперь уже испугалась упасть. "Я циркачка и должна устоять на большом шаре". Вот так, вот и получилось.

— Последние два полотенца подай, пожалуйста. Ох, Гарри, щекотно!

Подав скрученные мокрые полотенца, Гарри обхватил Клару за талию и приподнял над табуретом, где она стояла.

— Зато так ты точно не упадешь.

— Щекотно, Гарри! Сейчас начну болтать ногами и пну тебя.

— Я отскочу, я ловкий. А веревку надо бы вам опустить пониже. Летиция еще дотянется, но ты без моей помощи...

Клара мужественно заставила себя сосредоточиться на развешивании, но когда Гарри ее отпустил, осела на пол, задыхаясь.

— Никогда... Больше.. Ты.. Надорвешься.. И я... Пну...

Гарри, самодовольно усмехаясь, подошел к окну., потянулся в золотых солнечных лучах. Без рубашки он был еще красивее, весь белый, как из мрамора, а волосы раскалены, и удивительные линии плеч, груди и рук.

— Ты просто статуя, — улыбнулась Клара.

— Я не должен быть статуей, — мотнул головой Гарри. — Я актер.

— Будешь.

— А ты сомневаешься? Тогда и мне позволь усомниться, что из тебя выйдет хорошая учительница музыки. Ты уже минут пять с самой глупой физиономией сидишь на полу — это разве годится для учительницы?

— У меня сил нет встать! — простонала Клара. — Ты меня уморил. Защекотал до смерти. Теперь сам себе стирай.

Но она все же встала, чтобы Гарри не вздумал поднимать ее, хватая под мышки. Распахнула пошире форточку, чтобы рубашки сохли быстрее, иначе Гарри придется идти домой в свитере на голое тело. Что делать, он только утром перед вечеринкой в честь отъезда Карен вспомнил, что рубашки у него кончились. И вот сегодня Летти отправилась в библиотеку, а Клара взялась за стирку.

Потом, избегая капель с развешенного белья, они налили себе по чашке чаю и отправились в комнату. Устроились, как привыкли — на диване, близко друг к другу. К чаю был слегка зачерствевший творожный кекс: Летти велела доесть, иначе обещала скормить птицам.

— Ну как там с теорией креннских глаз и бровей? — Гарри отхлебнул чай и улыбнулся Кларе, накинувшей ему на плечи свой фланелевый халат: глядеть на него становилось холодно. — Ты достаточно рассмотрела этого... Белби?

— То есть Брюса. Да, достаточно, и Карен тоже. И точно убеждена, что тот парень — кренн. Хотя бы наполовину. Или на четверть. А креннов я видела не так много.

— И ты уверена, что встречалась с ним раньше?

— Когда учишься в закрытой школе, любая встреча с посторонними — событие. Конечно, я видела его.

— Но не общалась? И тогда объясни мне, зачем ему торчать на наших выступлениях да еще провожать тебя то до дома, то до Школы? Неделю, ты говоришь, или даже две. За собой я что-то слежки не замечал.

— Но от меня-то ему что может быть нужно? Если бы хотел, он бы меня давно ограбил. Я ни в чем таком не замешана, чтобы следить за мной, да так открыто.

— Может, ты ему нравишься? Он просто боится подойти.

— Не смешно. Он непохож на неуверенного в себе или испуганного. Да и я не Карен... Или кто угодно еще.

— Если тебе страшно, я могу поговорить с ним.

— Вот еще! Он тебя выше и крепче. И зачем тебе неприятности с полицией? А может, он какой-то секретный агент и следит вовсе не за мной, просто я все время оказываюсь у него на пути?

— Степень правдоподобия... — протянул Гарри. — Да, а кстати, с Билли... о, прости, с Брюсом ты о его брате не говорила?

— Нет. Брюс не любит никого из нас, подруг Джорджи, да и с братом совсем не ладит. Кажется, брат ушел из дома... Года три назад. Джорджи что-то такое рассказывала. Похоже на то, если это действительно он. Бледный такой, и одет немногим лучше нас с тобой. Бедняга.

— Ох, Клара, никогда не жалей этих мажоров. Ему-то есть куда вернуться.

— Нам тоже, — возразила Клара тихо.

— Нам? Прости, но я никогда не вернусь в эту клетку. Как вспомню этих старых дев с их кислыми личиками, как они осуждающе покачивали головой, как говорили про тебя, что тебе не стоило получать образование, ведь девушкам твоего круга оно не пригодится, а про меня и вовсе...

— Ты вырвался оттуда, — мягко сказала Клара, положив ему руку на плечо. В такие минуты Гарри всегда становилось жаль, но она помнила: нельзя давать человеку застывать в обиде.

— Видишь, мы оба крылья расправили. Здесь здорово жить, что ни говори.

С этим Гарри согласился. Они еще немного поговорили, что надо бы искать настоящую работу: в холодное время года на улицах выступать вряд ли получится. Потом Клара собралась дойти до магазина: в три часа должны были привезти куриную печень. Продукт простой в приготовлении и очень вкусный.

...Она уже привыкла всматриваться в отражение на витрине: так, на секунду задержавшись, можно увидеть, кто стоит за спиной. Тот человек пришел снова, на сей раз выбрав место на углу, у водосточной трубы. "Ну ладно, рискнем".

Вместе с куриной печенью, булкой и банкой фасоли Клара взяла еще в бумажный кулек несколько дешевых яблок. Кулек в авоську укладывать не стала, понесла, прижимая к груди. Домой она отправилась по другой улице и прошла точно мимо своего "преследователя", все еще стоявшего на том же месте. Ах, какая досада: бумажный кулек выпал у нее из рук, яблоки покатились по мостовой. Клара, всхлипнув, наклонилась, неловко придерживая авоську, неуверенно взяла одно... Остальные ей помог собрать "преследователь".

— Спасибо, — улыбнулась Клара, выпрямившись. — Спасибо, мистер Ивлинг.

Он отшатнулся, изменился в лице, глаза округлились.

— Вы обознались, — пробормотал он и быстро ушел. Клара поняла, что не обозналась точно. "Наверное, он больше не придет: испугался". И когда она так подумала, ей почему-то стало грустно.

Когда-то родная деревня Клары, Риверс-Холл, казалась ей лучшим местом на свете. Именно там Клара провела первые, самые беззаботные годы. Потом отец, учитель в местной школе, погиб при пожаре, кторый начался прямо во время занятий. Клару из милости взяли в частную школу мадам Айсви в Квинленде. И хотя там ее встретили удивительно тепло, родной дом она не разлюбила и с нетерпением ожидала каникул. Ведь ее ждала мама, младшие брат и сестра, лучший друг отца — доктор Стиффорд, всегда относившийся к ним всем, как к собственной семье, Гарри и остальные друзья детства. Там на месте снесенной обгорелой школы осталась каменная плита, к которой летом Клара носила венки и букеты, там говорила с отцом и молилась за него. Каждый уголок Риверс-Холла, от соседского сада, что виден в окошке, до густых зарослей, окружавших безымянную речку, был частью ее мира, как будто залогом того, что земля не прекратит вращаться.

И все-таки с каждым новым приездом Кларе тяжелее стала даваться жизнь здесь. Лет, наверное, в тринадцать пришлось признать, что друзья, кроме Гарри, отдалились от нее — слишком многое происходило с ними без ее участия.

Потом, лет в пятнадцать, она поняла и еще кое-что. Положение их семьи было... неопределенным. Как же противно даже мысленно произносить, но в глазах местных кумушек папа женился на девушке — "ниже по положению" — швее, дочери местного лавочника. Его семью не признали бы равной себе "благовоспитанные": местный адвокат, семьи офицеров, даже экономка в местного доме помещика откровенно их презирала. Но для "простых" — лавочников, слуг, молочника — они тоже оставались чужими. Нет, им никто не старался навредить, к ним были приветливы... Но единственным, на кого могла положиться их семья и кто по-настоящему о них не забывал, оставался доктор Стиффорд.

Клара и на себе иногда ловила косые взгляды, слышала пересуды, о которых упоминал Гарри. Это не было так уж страшно, ведь сплетницы казались ей ужасно глупыми, и их мнение ничего не стоило. Но все чаще она задумывалась, так ли равнодушна мама к тому, что их семья от остальных жителей деревни словно отделена.

И наконец, с каждым годом ей все теснее становилось долго жить в одном доме, в маленьком городе или деревне — невелика разница — где никогда не меняется ничего, даже жители особенно не стареют. А так хотелось новизны, перемен, событий... Кларе иногда снилось, что она превращается в птицу и взлетает, и видит мир, такой огромный и красочный.

Гарри, как она знала, хотелось того же. А еще он устал слышать разговоры о том, как заработать лишний грош, что готовить на ужин. Клара не видела в таких разговорах ничего ужасного, тем более, когда в семье десять детей, но Гарри смотрел на это иначе. Еще ему не давалась работа руками, он берег себя в драках, не любил рыбалку. Словом, он... "Не вписывался".

И вот они оба уехали.

Клара не знала, что будет впереди. Ни у нее, ни у Гарри не было иллюзий по поводу того, что им все сразу удастся. Она-то сама и хотела немногого: выучиться, найти работу по душе и помогать семье. Гарри мечтал прославиться, но понимал: сначала придется очень трудно.

Но Корлинг уже оправдал их надежды хотя бы в одном: он разительно отличался и от Квинленда, и от Риверс-Холла. Живя в одном из этих городов, наверное, нельзя и представить, что существует нечто совершенно другое.

Корлинг был... бескрайним. Клара в самом деле не могла представить, что у него есть границы. Уж точно было бы невозможно за один день попасть из одного его конца в другой, если идти пешком. В Корлинге были огромные дома, рядом с которыми Клара чувствовала себя мошкой, метро и трамваи, а по вечерам от окон и фонарей было светло, как днем. И еще так странно понимать, что здесь, вокруг, никто тебя не знает.

Конечно, рядом с Кларой оставались Гарри и все подруги, кроме Карен. С Летти они и вовсе делили квартиру. И с однокурсниками она познакомилась. И все же было странное ощущение, будто все они здесь — как планктон в океане. Разрозненность — вот что отличало людей в Корлинге, и Клара пока не поняла, нравится ли ей это.

Однако привыкла быстро, и тем более странно было обнаружить однажды, что в этом огромном городе кто-то заинтересовался именно ею. Особенно если это человек из твоего прошлого, который никогда тебя не замечал.

...С трудом отворив тяжелую дверь Школы искусств, Клара охнула с досады. Дождь лил стеной, барабанил по крышам, в лужах вздувались пузыри. "Надо было все-таки купить вчера зонтик. Самый дешевый". Подумав о том, что самый дешевый зонт был бы черным и безобразным, Клара поправила шляпку, быстро обошла лужу на крыльце, соскочила с высоких ступенек... И вдруг дождь перестал поливать ее, а на локоть легла большая теплая рука. Она запрокинула голову, опомнилась и обернулась. Рядом с ней с раскрытым зонтом — черным и безобразным — стоял ее "преследователь".

— Здравствуйте, мистер Ивлинг, — пролепетала Клара. Она, конечно, испугалась, но немного и обрадовалась.

— Ну что ж, вы правы, — согласился он. — Меня зовут Андерс Ивлинг. Хотя я вас не помню и ума не приложу, откуда вы меня знаете. Собственно, это я и хотел у вас спросить.

Клара поколебалась.

— Но ведь и вы мне тоже расскажете, зачем ходили за мной эти недели?

У него слабо порозовели щеки, губы сжались.

— Простите, если вам неприятно, мистер Ивлинг. Но я не могу объяснить сама...

— Так откуда же вы все-таки меня знаете? — настойчиво и слегка раздраженно переспросил Андерс Ивлинг.

— Я воспитывалась в школе мадам Айсви, и она дружила с миссис Ивлинг, вашей матерью. Пару раз я бывала в гостях в вашем доме.

Ивлинг задумался.

— Я вас не помню, — признал он. — Да, вроде приходили какие-то воспитанницы. Одна подружилась с моим младшим братом. Противная девчонка. Но это точно не вы.

— Джорджи? — удивилась Клара. — Ну что вы, она хорошая. Ну, а я однажды помогала вам украшать елку, помните? Точнее, мы были втроем...

Он нахмурился.

— Что-то припоминаю. Да! — он расхохотался. — Но мне только запомнилось, что вы были самой маленькой.

Он запнулся и смолк. "Ему не хочется отвечать на мой вопрос", — догадалась Клара. Может, получится как-то перевести тему?

Между тем они перешли улицу. Лужи стали глубже, и чтобы не промочить туфельки, Клара вскочила на бордюр.

— Я помощник частного сыщика, — заговорил наконец Андерс. — Патрон велел мне тренироваться. Наблюдать, быть незаметным... Кажется, я провалился.

Клара смущенно кашлянула.

— Вы не могли подумать, что я вас помню.

— Я не должен был допускать, чтобы вы меня заметили. И еще промах с моей стороны: я назвал вам себя, не зная, как вас зовут.

— Клара Уолли, — она спрыгнула с бордюра на сухой участок асфальта. — Мы почти пришли. Спасибо за зонтик.

— Вообще-то вам надо бы завести свой. Я уже несколько раз наблюдал, как вы безуспешно пытаетесь убежать от дождя. Этак и голос может пропасть, как врач вам говорю.

Врач... Да, он поступил на медицинский факультет, и вышла какая-то история. Но об сейчас не нужно.

И все-таки странный получился разговор.

Клара хотела было пригласить его на чай, но подумала, что знает его все-таки недостаточно. Он и не напрашивался. Потом в окно в подъезде Клара наблюдала, как он шел на остановку трамвая. "Встретимся ли мы еще?" Подумав, она решила, что наверняка встретятся: иначе зачем бы ему отыскивать ее?

Друг Клары, Гарри, встряхивая рыжими кудрями и подергивая плечами, играл на гитаре какой-то не то восточный, не то цыганский мотив. Он пел от лица какого-то хлыща, который, вернувшись из путешествия, признается жене в измене. Примерно в таком духе: страсть закружила, не сохранил верности и не каюсь, потому что не знал большего счастья, но та женщина меня отвергла, и теперь тебе решать... Будь Андерс братом этой самой жены, прогнал бы подонка поганой метлой. Удивительно, из какой мерзости и пошлости поэты пытаются выжать романтику. Впрочем, пел Гарри очень приятно, надо отдать должное, а Клара танцевала под эту песню еще лучше.

Андерс в стилях танца не разбирался, но невольно затаил дыхание, наблюдая за ее легкой грацией. Она то кружилась, то подпрыгивала, то плавно ступала, чуть перебирая плечами, то слегка играла длинным голубым подолом, то изгибала руки, взмахивала ими, трепетала пальцами. И ни о чем другом Андерс не мог думать в этот момент, только о том, что ее мелькающие в воздухе пальцы удивительно хрупки и изящны. Налетал ветер — и она напоминала ему колыхающийся цветок, а миг спустя — стремительную ласточку.

Но вот песня кончилась. Клара застыла, упав на одно колено, опустив руки и поникнув головой — в самом деле, будто сломленный цветок. Встала, поклонилась, широко улыбаясь.

На всякий случай Андерс отступил подальше. Сегодня она до нужного момента не должна его заметить или узнать, он приложил для этого некоторые усилия. Пора проверить, достаточны ли они.

Нет, вроде бы она не посмотрела в сторону Андерса. Гарри передал ей гитару, и Клара стала наигрывать айбарийский танец. На сей раз он был куда вольнее в движениях, куда веселее. Вскоре из толпы он вывел за руку высокую, крутобедрую девицу и продолжил танец, кружась вокруг нее. Самодовольное лицо девицы раскраснелось. Парень, который до этого стоял с ней рядом, потупился и закусил губу. Бедняге пришлось мучиться еще пару минут, покуда Гарри не закончил танец, страстно прижав руку девицы к губам. Умеет, однако, наживать врагов.

Похоже, Клара была того же мнения. Когда танец кончился и зеваки, собравшиеся посмотреть, стали расходиться (Андерс успел спрятаться за угол), она негромко и довольно сердито стала что-то выговаривать своему другу. Доносились отдельные фразы:

— Ему было обидно... Опасно... Нарвешься...

— Что же делать, если никто больше не вдохновлял...

Они достали из оставленной у стены корзинки (что за легкомыслие, долго ли ее украсть!) пиджак, шляпку и шаль. Андерс стал приближаться, но его не замечали — хороший знак, видимо. После первого разговора он виделся с Кларой дважды, образа присутствовал ее приятель, Гарри, и от него Андерс успел узнать кое-что по поводу грима и особых примет. И попытался использовать новые знания: надел темные очки, надвинул шляпу на брови, поднял воротник, прикрывая подбородок, и основательно ссутулился. Начал отрабатывать прихрамывающую походку. Жаль, переодеться пока было не во что: за годы полного разрыва с родителями он изрядно пообносился.

Подойдя вплотную, положил Кларе руку на плечо и произнес скрипучим голосом:

— Ну как выручка сегодня? Во сколько оценивают прекрасное?

— Неудовлетворительно, — мгновенно ответил за подругу Гарри, пока она переводила дыхание. Видимо, Андерс по крайней мере ее напугал.

— Вы давно уже так ходите? — спросила она, положив ему руку на локоть. — Ссутулились, хромаете? Устали, наверное?

— Клара, не делай из мужчины слабака! — оборвал ее Гарри. — А загримировались вы неудовлетворительно. Я вас сразу узнал.

— Неудивительно, — пожал плечами Андерс (они все же слегка затекли). — Ведь я пользовался советами начинающего актера. Точнее, первокурсника, который учился... Сколько? Месяц? Если бы я, проучившись месяц, брался ставить диагнозы...

— Да, я проучился месяц и уже вижу, что пока вы маскировались бездарно, — отрезал Гарри. — И кстати, я вижу вашу благодарность за помощь.

— Простите, но вы ведь пришли не ссориться с Гарри, а что-то сказать мне? — уточнила Клара. — Или я слишком высокого о себе мнения?

— Не хочу вас обижать, но я всего лишь проверял маскировку.

Кажется, в ее неуловимом взгляде мелькнуло легкое разочарование. Андерс отвел глаза и тут же не смог сдержать улыбку. Из магазина поблизости как раз выходил Себастьян.

Приятель замешкался в дверях, пропуская старушку. Ссутулившись и прихрамывая, Андерс направился к нему. "Неудовлетворительно... Сейчас увидим..."

— Молодой человек, где здесь телефон-автомат?

Себастьян открыл было рот, недоверчиво к нему присмотрелся — и расхохотался, врезав по плечу.

— Ну ты и образина! Чего тебе вздумалось дурачить меня?

— Ты меня тоже сразу узнал? — это становилось, наконец, обидно, Андерс же старался.

— Через минуту, — ответил Себастьян. — Но я ведь тебя сто лет знаю. Ты бы на ком-то проверил, кого знаешь мало. Кстати, а музыканты уже ушли? Жаль, девочка такая славная.

Обернувшись, Андерс заметил, что Клары и Гарри уже в самом деле не видно. Стало необъяснимо досадно, да и слова Себастьяна о Кларе вызвали почему-то раздражение. Хотя, пожалуй, Андерс бы с ними согласился.

Себастьян позвал к себе ужинать: он купил в кулинарии жареную курицу и салат с рыбой и рисом. Андерс в их компании всегда отвечал за кофе: хотя впервые сварил, поступив в университет, сразу вышло хорошо. Видимо, удавалось точно соблюсти пропорции.

Раньше, когда их было шестеро, девчонки, Милдред и Хильда, во время посиделок у кого-нибудь на квартире всегда картинно сердились на него. Говорили, он посягает на какое-то их священное право. Он только пожимал плечами: ведь им ничто не мешало научиться варить кофе так же хорошо, или хотя бы демонстративно не пить то,что варит он.

Вообще хорошая у них была компания. Как сейчас перед ним вставали Джозеф с его прямым взглядом и резким профилем, весельчак Джеймс, Милдред с ее мягкими руками и спокойным голосом, изящная интеллектуалка Хильда... Были у них вечеринки, прогулки по городу, совместная подготовка к занятиям. И споры, споры до покрасневших щек, до слез возмущения в глазах Милдред, и походы в кино, и выезды за город...

А потом они предали его. Все, кроме Себастьяна. Милдред и Джозеф явились к нему незадолго до суда и назвали убийцей. Джозеф скупо, но с отвращением цедил, что он должен был спасать жизни, а не отнимать, а Милдред кричала, обзывая бессердечным подонком, безжалостным монстром и еще по-всякому. Под конец она разрыдалась и убежала.

Он мог узнать в этой обозленной девице свою прежнюю подругу. И как раньше ничего не замечал?

— Можешь считать нас ограниченными, — Джозеф словно прочитал его мысли. — Но мы никогда не скрывали своих взглядов. Мы не лицемерили, Андерс, и если ты не обращал внимания, это говорит о том, какой ты на самом деле друг. А не мы.

— Тогда почему ты пытаешься оправдаться? — спросил Андерс как можно более ядовито.

— Да, ты верно подметил, оправдываться мне не стоит, ведь я прав перед тобой. А ты подумай вот над чем. У Барбары было бы гораздо меньше проблем, если бы она, как и следует порядочной девушке, блюла себя до свадьбы. И у тебя, и у нее было бы гораздо меньше проблем, если бы ты не потворствовал ее желанию решить вопрос путем, который вам казался самым легким.

— Подскажи другие способы решения этой проблемы. Или ты сейчас скажешь, что я вообще не должен был вмешиваться?

— А ты, видимо, гордишься тем, что вмешался. Всегда хотел быть героем, правда? Тебя заботит только твое самолюбие. Можешь считать, что пострадал из-за своей доброты. Но мы с Милдред так считать не будем. Мы обязаны были сказать тебе об этом, и однажды ты согласишься с нами.

Понятно, на это не стоило отвечать.

Джеймс... Его не арестовали по чистой случайности: тот, кто донес на них с Барбарой, видимо, про участие Джеймса в операции не знал, а они оба его не выдали. Он был самым искусным в их компании, после Андерса и Хильды, но ее они инстинктивно решили не вмешивать. Похоже, Джеймс мучился страхом разоблачения и не выдержал: по словам Себастьяна, ушел из университета в связи с нервным расстройством. Хильда, его невеста, видимо, перестала общаться с Андерсом, чтобы не расстраивать Джеймса.

Она и со всей прежней компанией порвала. Выбрала любовь — это так называется? Как говорил Себастьян, Бог ей судья. Да всем им.

...За ужином друг радовался, что пациентка, которую он посчитал было безнадежной, вдруг пошла на поправку.

— Ты подумай, ей ведь восемьдесят лет! И не навещает никто, и дома-то семья грызется вечно. А ей, понимаешь, жить интересно. Говорит, пока у вас лежу, читаю, сколько всю жизнь не могла.

И тут же Себастьн перескочил на другую тему и стал рассуждать о возможности новаций в травматологии. Андерсу было интересно, но в последнее время пару раз он не без холодка замечал, что не понимает, о чем приятель рассказывает. О чем-то узнать не успел, что-то стал забывать. Он, конечно, не стеснялся останавливать и уточнять... "Но для чего все это? Ведь врачом я никогда не буду". Странно, отчего так обидно вдруг стало. Должно быть, неудача с маскировкой огорчила больше, чем следует.

Нет, по совести, сегодня он рассчитывал подольше поговорить с Кларой. С ней приятно было говорить — она не пыталась его задеть, не пыталась казаться умнее, чем на самом деле, но и не была нарочито-доброй. Он представил себе, как сейчас, в эту самую минуту, она сидит на подоконнике и считает звезды — маленькая и хрупкая на фоне освещенного окна. И очень захотелось передать ей привет. "О чем бы с ней заговорить в следующий раз? Не спрашивать же, как у дорогого братца дела? — а вообще любопытно иногда было. — На месте увижу, ладно. И как это я мог подумать, что они с этим Гарри — пара? Ведь я ними не один месяц наблюдаю, и ни разу, в общем... Конечно, они воспитанные люди, но все равно ведь.... Все это... По-особому. Какая ерунда лезет в голову!"

— Эй, приятель, что-то ты задумался, — Себастьян потрепал его за локоть. — Очнись! От собственного же кофе и разморило, что ли?

— Да, добавил тебе снотворное, чтобы ограбить, а потом перепутал чашки, — Андерс смог улыбнуться.

Вдруг раздался звонок. Себастьян взял трубку, но Андерс насторожился: у него самого телефона в квартире не было, и мистеру Барроу он дал телефон Себастьяна. И точно, это оказался мистер Барроу.

— Жду вас завтра в девять. Есть задание.

Мистер Барроу встретил Андерса в неплохом расположении духа. Даже предложил сесть и сразу стал рассказывать:

— Ко мне обратилась некая миссис Китсви, вот ее адрес. Она работает в химчистке, замужем за клерком, их дочери пятнадцать лет. В течение месяца из ее дома последовательно исчезли следующие вещи: кусок хозяйственного мыла, шампунь, отрез фланели, только что купленный кусок колбасы, одна из трех баночек паштета, оставленный на потом кусок пирога с капустой. Чаще всего она обнаруживала пропажу, придя с работу домой, но в случае со съестным — по утрам.

— Думаю, со съестным все просто: домашние слопали и не признаются, — предположил Андерс. — А остальное она просто сама потеряла. А может, у нее плохая память, так что пирог и все прочее она тоже съела сама.

— Будь у нее такая плохая память, как она смогла бы составить столь точный список пропаж? В любом случае, ваша задача — проверить обстановку и принести мне максимально полные сведения. Сегодня в одиннадцать хозяйка будет вас ждать на углу магазина Хорсет. Приведет в квартиру, сможете все осмотреть, расспросить о муже и дочери, а уж проследить за ними вы должны сами. Если вам все понятно, можете приступать.

Иногда на Брюса что-то находило. Например, он приносил Джорджи завтрак в постель. Ее в таких случаях особенно занимало, где он раздобыл поднос. Явно же не тащил с собой из Квинленда. Решил потратиться на бесполезную вещь или не побрезговал отмыть старый, оставшийся от прежних жильцов? То и другое на него не похоже. Впрочем, какая разница. Что значат все подносы мира в сравнении с ароматом гренок, яичницы и изумительного кофе? Или овсянки с сухофруктами, или жареной грудинки? Брюс готовил потрясающе, лучше него — только Летти, а Ханна — уже немного хуже. Да и приятно: из-под одеяла вылезать не надо, откинулась себе на подушки и ешь в тепле и комфорте. Идиллию портило только, что, принеся завтрак, Брюс садился на стул у кровати и пялился на нее, не отрываясь. И чего высматривал?

Он долго молчал, Джорджи становилась скучно, она требовала включить радио или читать газету вслух. Не ради того, что говорили (в большинстве своем ерунду), а ради важного вида, с которым он это выполнял. Она ему даже умилялась порой, трепала по розовой щечке, и он ужасно краснел.

— Полиция продолжает поиски перстня с сапфиром, украденного из ювелирного магазина братьев Рейсхофф. Напомним, кольцо исчезло из магазина двадцатого сентября, около двух часов дня...

— Средь бела дня? — хихикнул Брюс. — Интересно, куда охранники смотрели.

— А если куда надо, еще интереснее, — согласилась Джорджи, — как такое вообще можно было провернуть.

Она, пожалуй, даже зашла бы в этот самый магазин проверить, как в самом деле оттуда могли что-то украсть прямо с витрины, но сейчас пока не было времени. Первый тур математической дуэли с Эшли Вудсом она проиграла, пришла в ярость и потребовала второй, собираясь на сей раз заставить его просить пощады. Так что с утра до ночи она корпела над учебниками, даже на прогулку их брала. И как говорил Брюс, если бы не он, она давно бы умерла от гастрита, поскольку о регулярном питании забыла. Да и чего тратить время на ерунду?

Она сначала даже хотела позвонить дяде и попросить ее проверить, но решила, что должна справиться сама. Иначе ее торжество над Вудсом будет неполным. Назначенный час математической дуэли приближался, и с каждым часом Джорджи все больше чувствовала себя, как на иголках. Занятия она, конечно, прогуляла: иначе точно сошла бы с ума, столько времени провести в неподвижности.

Лишь к четырем часам она явилась в университет. Рядом с аудиторией, которую они заранее выбрали, ее ждали Хизер, Дэвид и Тимоти. Хизер усмехалась, прислонившись к стене и скрестив руки на груди; Тимоти слегка нервничал, ерошил волосы и посвистывал. Дэвид почему-то насупился. Джорджи вспомнила, что он, как мог, отговаривал ее даже от первого тура.

— Зачем тебе это надо? — говорил он тогда. — Забудь про этого павлина.

— Отступить? — возмутилась Джорджи. — Ну нет! Ведь тогда он, пожалуй, еще больше возомнит о себе.

Откровенно говоря, судя по физиономии этого Вудса, мнить о себе больше, чем он, и так было невозможно. Но все-таки для профилактики Джорджи была готова провести с ним хоть сто дуэлей. Хотя бы потому, что это немного разнообразит жизнь.

Вудс явился точно в назначенное время вместе с какими-то двумя приятелями. Джорджи было не до того, чтобы их рассматривать. Она буквально считала мгновения, пока шла к доске, брала мел, пока Хизер открывала учебник. И вот — задача. Джорджи вся превратилась в слух.

...Полчаса в аудитории стояла потрясающая тишина, только яростно стучали о доску два мелка. Джорджи не чувствовала под собой ног, не ощущала, как кожа на лице и руках сохнет: ее занимала только жажда победы. И еще — великое ощущение понимания. Она твердо знала, как решается задача, и как же радостно было от этого! Но все-таки она сознавала, что, поддавшись эмоциям, можно ошибиться, и строго следила за своими записями.

— Время вышло! — объявила Хизер. Джорджи положила мелок, отступила, осмотрела решение. Краем глаза заметила: Вудс делает то же самое. Потом они оба повернулись к доске спиной и торжественно отступили на пять шагов. Почему именно на пять? Для торжественности. Обе команды друзей подошли проверять решение. Джорджи слишком волновалась, чтобы обернуться, но один раз покосилась на Вудса. А он открыто смотрел на нее и улыбался.

— Ничья! — воскликнул Тимоти наконец. — На сей раз ничья. Оба решили верно.

И тогда они оба повернулись друг к другу лицом. Вудс улыбнувшись еще шире — надо признать, лицо у него было приятное, хоть и окруженное глупыми каштановыми лохмами — протянул ей руку.

Нехотя пришлось подать свою.

— Бросьте дуться, — вдруг сказал Вудс очень просто. — Вы уже сейчас мне равны, и конечно, в свое время вы меня превзойдете. А пока...

Легкое движение руки — и словно из неоткуда появилась маленькая, но очень изящная роза.

Джорджи заинтересованно приподняла брови. К цветам она была совершенно равнодушна, но ей стало любопытно, как Вудс провернул этот фокус. Наверное, он заметил ее реакцию — ничего, любопытство в ней всегда брало верх над гордостью.

...Тимоти предложил сейчас же пойти всем слоняться по улицам, и они дружно вышли из университета.

Вечерело, народу прибывало. Машины мелькали чаще, целые толпы обступали мороженщиц, лотки с пирожками и сосисками, хлопали двери магазинов. Автобусы все чаще проезжали переполненные, с тротуара вспархивали встревоженные прохожими стаи воробьев и голубей. Джорджи это понравилось, она стала нарочно высматривали стайки птиц и пугать их хлопками. Вудс, Тимоти и Дэвид весело присоединились.

— Птицы вам отомстят, — заметила Хизер.

— Отмоемся, — отмахнулся Тимоти.

— А потом поймаем и зажарим, — добавила Джорджи кровожадно.

— Не рекомендую, в них слишком много инфекций, — Вудс слегка коснулся ее плеч, а потом плеч Хизер. — Но ход ваших мыслей мне нравится. Кавалеры, угостим дам сосисками?

Дам в компании было всего две — Джорджи и Хизер, так что обе получили от мальчиков королевское угощение. Хизер отказалась от сосисок, но все равно ей достался сок, пирожок с рисом и шоколадные вафли. Джорджи слопала все, что предложили.

Хизер посмотрела на нее с упреком, сильно напомнив Ханну, но Эшли Вдус только рассмеялся:

— Не надо завидовать, Хизер! Если вы не наелись, я могу вас еще чем-нибудь угостить.

"Быстро запомнил ее имя", — отметила Джорджи про себя, а он тут же добавил:

— Джорджиана, а вы увлекаетесь астрономией?

Джорджи резко проглотила сок и чуть не закашлялась. Не то, чтобы в самом деле увлекалась... Но поездка в планетарий, пока она училась в школе, стала очень ярким воспоминанием. Да и потом они с Карен нередко, выбираясь по ночам в сад, мечтали, как станут волшебницами и по своей воле возьмут да полетят в космос. Без магии, конечно, потребовались бы какие-нибудь сложные устройства, которые пока не придумали. А это ограничивает свободу и потому скучно.

Ах да, и еще как-то ночью, когда им было по тринадцать, ее выманил в сад Брюс и с гордостью стал показывать созвездия. Он, оказывается, знал названия почти всего, что они могли увидеть. Кажется, он ее тогда даже немного впечатлил.

И вдруг Эшли Вудс спросил ее про астрономию. Это было очень странно, но почему-то приятно.

— А что вы мне можете предложить? Подарить телескоп или сводить в планетарий? Там я уже была.

— Я много чего могу предложить. Но чего бы хотели вы сами?

И тут Джорджи поняла, что все вокруг молчат и ждут ее ответа.

— Я хотела бы... — она немного подумала. — Пожалуй, научить вас карточным фокусам — неплохая идея.

— Да, это была бы неплохая идея, — согласился Эшли. — Но я сам, видите ли, кое-что могу.

— Проверим! — Джорджи азартно сверкнула глазами. — Тимоти, карты!

Она знала, что Тимоти всегда носит карты с собой. Они нередко перекидывались между собой, и хотя Тимоти бахвалился, что знает разные трюки, Джорджи всегда его обыгрывала.

...Не сказать, чтобы Эшли показал что-то оригинальное, но Джорджи пришлось признать, что она и сама умела не больше. Все-таки Эшли определенно был интересен: пожалуй, его можно было во что-нибудь втянуть.

Домой она вернулась, когда уже совсем стемнело. Брюс появился на пороге кухни, он был в фартуке.

— У нас овощное рагу, ты не против?

— А хоть что-то мясное есть?

— Сардельки.

— Отваривай, — Джорджи наклонилась расшнуровать ботинки. Эшли Вудс назначил ей встречу на послезавтра, на вечер, и она раздумывала, что же эта встреча ей принесет.

А еще Летти недавно сказала, что надо бы написать Карен. Джорджи только отмахнулась тогда: о чем писать, о задачах и формулах? О Тимоти и Хизер с Дэвидом? "А если о Вудсе?" — подумала она и удивилась собственной глупости.

Андерс опоздал всего лишь на пять минут, но миссис Китсви встретила его недовольным взглядом. Это была женщина лет тридцати пяти, с острым, "лисьим" лицом и беспокойными глазами. Едва она заговорила, в голосе ее зазвучали жалобные нотки, будто она очень хотела растрогать собеседника бедственным положением, но слишком часто она срывалась в скрытое раздражение.

Андерсу тоже скоро пришлось напоминать себе о сдержанности. Миссис Китсви слишком уж напоминала пару приятельниц его матери. То есть они считались приятельницами, но мать нередко со смехом говорила, что наверняка именно им обязана самыми ужасными слухами, какие ходят о ней, да и о других жителях Квинленда. Однако зачем-то она была с ними вежлива, иногда принимала как гостий, улыбалась в ответ на фальшивую приветливость, будто бы не замечала сквозившее в их словах кислое осуждение и едкую зависть. И ему порядком досталось, когда он посмел вести себя с ними так, как они того заслуживали.

Но миссис Китсви была клиенткой, обратилась за помощью. Если бы он стал врачом, он был бы обязан лечить всех, вне зависимости от собственных симпатий. В остальных профессиях, видимо, то же самое.

Вместе с миссис Китсви он поднялся в дом, где она жила, на третий этаж. Тщательно осмотрел дверь. Царапин вокруг замка не было, и по словам хозяйки, проблем с замком она не заметила. Еще подходя к дому, он заметил, что через окна в квартиру вряд ли возможно проникнуть. По словам миссис Китсви, никакого беспорядка, никаких чужих следов она не замечала.

Андерс некоторое время побродил по квартире, осматриваясь и поеживаясь из-за напряженного взгляда хозяйки: она следила за ним так пристально, будто взяла на прицел. Возможно, ему не хватало опыта, но он тоже не замечал ничего, что говорило бы о присутствии посторонних. А ведь в квартире был такой тошнотворный порядок, такая стерильная чистота, что хозяйке точно бросилось бы в глаза малейшее изменение. Еще и довело бы ее, пожалуй, до истерики.

Он узнал у миссис Китсви о привычках ее мужа и дочери. Дочь-подростка, как он понял, она держала в ежовых рукавицах, заставляя возвращаться домой точно в назначенное время и не выпуская одну даже на прогулки. Через несколько лет аукнется, если у девчонки есть характер, ну да это не его дело. Кроме того, миссис Китсви поведала, что приплачивает сидящей дома соседке, чтобы та докладывала, не уходит ли девочка куда-нибудь, пока матери нет дома. Все тихо: девчонку в неположенное время не видели в окно, и входная дверь, которую миссис Китсви принципиально держала несмазанной, не скрипела, когда не должна была.

Что ж, теперь Андерс видел только один вариант развития событий и попросил у хозяйки один день. Ему необходимо было проследить за ее мужем.

...Мистер Китсви оказался человеком чуть старше жены, с впалой грудью и ранней сединой (неудивительно). Жена показала его фотографию, описала одежду, Андерс запомнил и дождался, покуда у того закончится рабочий день. И опять же не слишком удивился, когда мистер Китсви не отправился на трамвай, а свернул во дворы. Андерс, конечно, последовал за ним, стараясь не привлекать к себе внимания. Путь мистера Китсви оказался недолог: он вошел в один из подъездов полунищенского, замызганного дома. Дверь, к счастью, была такая что Андерс смог бесшумно проскользнуть следом. На первом этаже мистер Китсви постучался, ему открыла страшно худая, болезненно-бледная девушка лет семнадцати. На ней был линялый, драный ситцевый халат, поверх которого она набросила вместо шали большой кусок фланели, явно новый. И еще один контраст удивил: мягкие, чистые волосы, обрамляющие изнуренное, восковое лицо.

Она обняла мистера Китсви, уткнулась ему в плечо.

— Здравствуй, доченька, — тот погладил ее по голове, и вместе, обнявшись, они переступили порог.

Андерс вышел из подъезда. Смотреть хотелось почему-то только себе под ноги. Он догадывался, что после того, как Барроу расскажет миссис Китсви все, что удалось узнать, больная девушка, вероятно, останется без всякой помощи. А ее отца ждет грандиозный скандал.

С другой стороны, вероятно, он или бросил женщину с ребенком, или когда-то завел бастарда. Получается, сам виноват. А вот его законную дочку миссис Китсви и так держит в черном теле. Из разговора с клиенткой Андерс понял: она подозревает в краже именно дочь. Можно представить, какая жизнь предстоит девчонке, если мать не разубедить. И каково ей уже сейчас.

Андерс махнул рукой и зашагал к телефонной будке. В некоторых случаях, чем быстрее обнаружится правда, тем лучше. Да можно сказать, во всех. В конце концов, он вел расследование сам, а значит, имеет такое же право рассказать клиентке правду, как и мистер Барроу.

Следующим утром Андерс бодро шагал по улицам. Он был в таком отличном настроении, что даже насвистывал что-то — сам, правда, не мог понять, что, музыкальным слухом никогда не отличался. Кажется, вчера вечером слушал арию по радио. А может, вспомнилась одна из песен Клары.

Дойдя до нужного дома, он легко взбежал по лестнице и вошел в контору, едва успев прекратить свист, но продолжая улыбаться.

— Вас не учили стучать, когда входите? — встретил его мистер Барроу сухим вопросом.

— Прошу прощения, — легко ответил Андерс и плюхнулся на стул в углу. Он заметил, что Барроу почему-то мрачен, но в конце концов, у того могли быть какие-то свои неприятности. Однако начальник поднял глаза и несколько минут очень мрачно его рассматривал. Потом сообщил:

— Миссис Китсви вчера позвонила мне. Она решила развестись с мужем.

"Ах вот как? Ну, ожидаемо".

— Да, я решил все ей сразу объяснить.

— Вот именно, — процедил Барроу, и стало вдруг ясно, что он в ярости. — Я велел вам собрать сведения и передать их мне. А вы, видимо, желая меня впечатлить или же просто забывшись, немедленно, едва появилась догадка, высказали ее клиентке — и вот результат.

— Это не догадка, — Андерс тоже начал сердиться, что за хорошо проделанную работу его ругают. — Я видел все своими глазами. Я просто рассказал ей правду.

— Последствия неправильные, Ивлинг! — повысил голос Барроу. — Женщина пришла ко мне и заплатила, чтобы я оказал ей помощь, а мой помощник, то есть вы, вместо этого разрушили ей жизнь!

Андерс инстинктивно скрестил на груди руки.

— Я не виноват в том, что она оказалась истеричкой, а ее муж нагулял на стороне ребенка и струсил сказать ей прямо, что будет помогать и другой дочери. Сходите к ним и попробуйте их помирить, если хотите.

Барроу молчал, продолжая мрачно смотреть на него, и Андерс испугался:

— Или, вы что, хотите, чтобы я...

— Окончательно разрушили ее семью? — грустно усмехнулся Барроу. — Оскорбили их обоих? Показали, как мало вы их понимаете и сочувствуете им?

Тут уже Андерс вспылил.

— Ну знаете, если я кому сочувствую, то это их дочерям! Одной мать не дает жизни и заподозрила в краже, другая едва жива. Хотя, думаю, развод не помешает отцу помогать ей...

— Если только жена не отсудит у него все имущество, — оборвал Барроу.

Андерс стиснул зубы. Да уж, об этом он не подумал. Но почему скверно поступает кто угодно, а он должен стыдиться лишь потому, что разоблачил это?

Барроу продолжал молчать, и Андерс почувствовал, что немного боится. Так, по старой памяти: за подобными нагоняями в его родном доме следовали как минимум пощечины. И в конце концов, он сейчас поговорил с мистером Барроу грубовато. И тот мог в самом деле расстроиться, если миссис Китсви, например, позвонила ему вчера вечером и полчаса стонала в трубку не хуже призрака. А за это время, возможно, кошка или собака присвоили его ужин. И этого всего в самом деле не было бы, если бы Андерс не выложил правду в лицо этой неуравновешенной женщине. Да, немудрено, что мистер Барроу сердится на него.

Андерс подавил желание прикрыть глаза в ожидании удара и уточнил со всем сочувствием, на которое только был способен:

— Она отказалась вам платить?

Он не смог скрыть довольную улыбку: вопрос застал Барроу врасплох. Тот некоторое время моргал, потом побарабанил пальцами по столешнице.

— Имейте в виду, — начал он тихо. — Я человек честный. Я признаю, что мне не так уж просто найти помощника. Поэтому я вас не прогоняю. Я даже понимаю, что вы проделали работу, потратили время, приложили усилия. Поэтому хотя бы половину причитающегося вам вознаграждения вы получите. Но мне странно, что человек может быть таким, как вы. Опыт у меня немалый. И все-таки... Не ожидал.

Он достал из ящика стола деньги и с отвращением швырнул перед собой.

— Забирайте. И убирайтесь, до следующего задания не хочу вас видеть.

"Вот истерик. Неудивительно, что они с Китсви поняли друг друга", — подумал Андерс, взял деньги, поблагодарил, попрощался и вышел.

В общем-то, положение складывалось не самое приятное. Недавно один ученик опасно заболел, другой надолго уехал, вознаграждение половинное, за квартиру вот-вот потребуют плату, притом надо и чем-то питаться. "Пойти афиши клеить? — грустно подумал Андерс. — Или в садах урожай собирать?" То и другое выручало, но сейчас мысли об этом вгоняли в тоску.

Утро уже не казалось ему таким радостным. Андерс брел медленно, не слишком разбирая, куда идет. Как всегда, когда приходилось думать о низкой ерунде, становилось стыдно и противно. Но деться было некуда.

Если бы он не потратил ничего из денег, остававшихся сейчас, и из только что полученного вознаграждения, ему хватило бы заплатить за квартиру. До срока, когда отдать деньги, оставалось десять дней. В доме было четыре картошины и половина булки.

Можно, конечно, занять у Себастьяна или напрашиваться почаще к нему ужинать. Но в общем-то, это тоже стыдно, четвертый год тянуть с человека, который вкалывает, как проклятый. Вот-вот надорвется, если уже не надорвался: изнуренный вид Себастьяна все больше тревожил Андерса. "Итак, надо срочно искать работу, где могли бы быстро заплатить". Но столоваться по большей части придется все же у других.

Он купил газету с объявлениями и некоторое время, сидя на скамейке, изучал их. Потом живот совсем подвело. Отсюда было недалеко до Школы искусств, и все-таки Андерс долго колебался, прежде чем туда отправиться. С неопределенными, в общем, планами: он не был уверен, что решиться о чем-нибудь попросить Клару.

И оказалось, подоспел он очень вовремя. У крыльца Школы уже стали собираться зеваки. Посреди тротуара застыли друг против друга Гарри и какой-то парень — может, тот, который был с приглянувшейся Гарри девицей. Между ними, заслоняя Гарри и протягивая ко второму парню руки, стояла Клара. Она что-то говорила. Андерс не мог разобрать слов, но ему показалось, что и оба молодчика не слишком-то ее слушали. Судя по напряженным позам, они были готовы вот-вот броситься друг на друга. И тогда удар одного из них неминуемо задел бы Клару.

Андерс ускорил шаг, и вовремя. Гарри выкрикнул что-то резкое, и второй парень бросился на него. Клара вскрикнула: кто-то из них ее оттолкнул, и она упала. Подбежав, Андерс обхватил нападавшего и оттащил в сторону. Клара бросилась к Гарри.

Нападавший вырывался, и Андерсу пришлось затолкать его за угол здания школы, прислонить к стене и некоторое время держать, покуда тот не утихомирился. Его наконец удалось хорошенько разглядеть: парень чуть моложе Андерса, чуть ниже ростом, пожалуй, более мускулистый, но с робкими глазами, с мягким, полудетским лицом. Он раскраснелся от борьбы, но выглядел не грозно, а растерянно и глупо.

— Я, кажется, задел девушку, — пробормотал он виновато.

— Я сейчас схожу и посмотрю. А вам-то зачем понадобилось средь бела дня набрасываться на человека? Завелись лишние деньги, вздумали штраф заплатить?

Парень потупился и покраснел. И тут из-за угла выскочила встрепанная Клара. Она остановилась, повертела головой. Андерс сделал вид, будто не обращает на нее внимания.

— Что, ревность? Измена? И как сам думаешь, эта девица стоит того, чтобы из-за нее у тебя были неприятности?

— Не вам судить, — парень дернулся. — Отпустите меня.

— Хорошо. Но чтобы больше я тебя около этого рыжего не видел. Я разберусь с ним сам, я его знаю. А ты катись отсюда.

Парень медленно поплелся прочь. Запал у него прошел совершенно, он сник и расстроенно тер лицо ладонями. Покачав головой, Андерс наконец повернулся к Кларе:

— Где ваш приятель?

— У Школы, на скамейке. А вы сами в порядке? Все хорошо?

— Да.

Андерс велел Кларе показать ладони и уточнил, не ушиблась ли она. Потом оба отправились к Гарри.

Он действительно оставался на скамейке у Школы, вид у него вроде был не помятый. Тем не менее, Андерс расспросил его, куда бил нападавший и болят ли ушибы. Парень отвечал коротко, насупился, а Клара смотрела испуганно, виновато и с безмерной благодарностью — такой взгляд стоит вспоминать, когда тебя пытаются втоптать в грязь.

— Спасибо, — проговорила наконец Клара.

— Не пытайтесь вклиниться между мужчинами, когда они собираются подраться, — мрачно ответил Андерс. — Вот тогда все будет хорошо для вас.

— И я ей всегда говорил то же самое, — скривился Гарри.

— А вы вообще молчите! Уж если пудрите мозги девушкам, делайте это так, чтобы их парни ни о чем не догадывались. А то, знаете, в вашей работе любая травма может навсегда перечеркнуть будущее.

Мальчишка сердито на него покосился, но, видно, не нашел, что ответить.

— Что мне для вас сделать? — негромко спросила Клара. — Хотите... У нас с Летицией, моей соседкой, со вчерашнего дня осталась запеканка из куриного фарша. Хотите?

Итак, одного неловкого момента удалось избежать. К пущей радости Андерса, Гарри запеканка не привлекала, он оставил Клару и поспешил, как сказал, в библиотеку.

Клара снимала вместе с соседкой крошечную квартиру всего в одну комнату. Там было опрятно, скромная обстановка радовала глаз, казалось теплее, чем на самом деле, и вкусно пахло. Соседка Клары, Летиция, девица броской внешности и явно себе на уме, ему в целом понравилась: встретила обоих приветливо и угостила Андерса на славу: кроме куриной запеканки, ему достались овощной суп, тосты с джемом и чай. В основном за обедом говорила Летиция: то обращалась к Кларе, то непринужденно, весело задавала вопросы Андерсу, так что ко второму блюду он уже смог расслабиться.

Сама Клара ела мало, говорила и того меньше. Андерс подумал было, что она все еще подавлена и испугана из-за драки, или что она на самом деле больно ударилась, и когда Летиция вышла поговорить со звонившим в дверь коммивояжером, спросил прямо. И так же прям она ответила:

— Нет, я не ушиблась. Но сильно испугалась за Гарри и за вас. И.... я надеялась, что смогу отговорить этого мальчика драться. Мне показалось, он добрый.

— То есть им можно манипулировать? — ухмыльнулся Андерс. — Ваше самолюбие пострадало, потому что оказалось, что чары не действуют?

На секунду, кажется, ей стало неприятно, но она тут же искренне рассмеялась:

— Пожалуй, вы немножко правы. Хотя в тот момент мне казалось, я только хочу помочь Гарри.

— Всегда так кажется. Мы любим думать о себе лучше, чем мы есть.

Клара пожала плечами и ничего не ответила, да и Летиция уже вернулась. Андерс улыбнулся Кларе, она улыбнулась в ответ, и ему стало удивительно странно, что этот и предыдущие нелепые дни действительно были.

Уже уходя, Андерс обнаружил, что газету с объявлениями потерял — видимо, забыл на скамейке в парке. Он не смог сдержать огорченного восклицания, и волей-неволей пришлось вкратце объяснить Кларе, в чем дело. Она обещала подумать, как ему помочь, и спросила, как с ним можно связаться. Он продиктовал номер Себастьяна. Вряд ли Клара могла придумать что-то подходящее, но Андерсу было приятно, что при случае они теперь смогут поговорить по телефону.

На следующий день с утра хлынул дождь. Зонтом Клара так и не разжилась, но соседка сверху отдала ей непромокаемый плащ с капюшоном. Правда, он был ей великоват, но тем забавней она в нем смотрелась: этакое маленькое черное привидение. Будь она Джорджианой, уже напугала бы Летти.

В трамвае напугали ее саму: сдернули капюшон и закрыли руками глаза.

— Гарри? — догадалась она (а сама подумала, что Андерс, пожалуй, мог бы подшутить так же).

— Кто же еще? — друг уже уселся рядом, приобняв ее одной рукой. — Не ожидала меня здесь увидеть?

Вообще-то действительно не ожидала. Квартира, которую Гарри делил с двумя студентами постарше, была в другом квартале. Вывод напрашивался, в общем, довольно простой, но некоторые детали Кларе хотелось бы уточнить.

— Ты был с той девушкой, из-за которой вчера подрался?

— Подраться, предположим, твой новый приятель мне толком и не дал. Но да, я был с ней.

Клара снова задумалась. Год назад Гарри действительно был сильно влюблен в Софи, его одноклассницу, их общую подругу. Сначала, летом, они оба почти не расставались и выглядели совершенно счастливыми, потом, судя по письмам, все чаще стали ссориться. Отец Софи, юрист, считал Гарри неподходящей парой для дочери, но, пожалуй, дело было не в этом. Просто Гарри и Софи оказались слишком разные. Она не верила, что Гарри станет актером, и много раз выговаривала ему, чтобы он "не воображал", а придумал, как заработать побольше и побыстрее. Он смеялся над ее местами о тихой деревенской жизни уважаемых людей. И все-таки, когда перед рождественскими каникулами они расстались, оба почернели и разом исхудали от горя.

Гарри обычно был спокойным, ироничным, но если эмоции захватывали его, то не знал меры. А сейчас... Сейчас он был спокоен.

— Она тебе нравится?

— Она очень красивая, — хладнокровно ответил Гарри, глядя, как дождь поливает дома.

— Это я заметила, — улыбнулась Клара.

Он зевнул, пожал плечами и вдруг потянул ее за собой: им пора было выходить, а она и не заметила.

Конечно, хотелось расспросить его подробнее, но у Клары было правило: не лезть никому в душу. Все, что люди считают необходимым рассказать, они однажды выдадут сами. Иногда, конечно, стоило поступать иначе. Но тайны чаще доверяют не тем, кто к этому принуждает.

И только одно она у Гарри все-таки спросила:

— Ты уверен, что тот парень... не появится снова? Не сделает тебе ничего?

— Мужчина не должен заботиться об этом, — Гарри серьезно посмотрел на нее. — Твой друг хотел меня, кажется, запугать в расчете на то, что я дорожу внешностью. Знаешь, я уверен, что и без красоты обрету успех. А ничего серьезного он мне не сделает. Ты же его видела.

Да, признаться, парень выглядел скорее жалко, как-то забито. Наверное, если бы Гарри не кричал ему в лицо крайне оскорбительные вещи, он все-таки отступил бы. С другой стороны, признаться, тем хуже выглядел Гарри, делая больно человеку, почти не способному за себя постоять. Об этом Клара, разумеется, ему сказала. Гарри только пожал плечами:

— Что же делать, если он третий лишний и не хочет этого понять. Было бы странно, если бы я стал с ним расшаркиваться. Не бери в голову, Клара. Я выживу, и он переживет.

Оставалось сказать только одно.

— А девушка... Она с тобой кокетничала на глазах у другого поклонника. Ты уверен, что это хорошая девушка?

— Уверен, что нет. Да ведь и я нехороший мальчик. Довольно, Клара, мы пришли.

Клара только головой покачала, глядя, как он, скинув плащ, небрежно подходит к однокурсницам. Может, он старался забыть Софи... Но в любом случае, неприятностей ему не хотелось.

...Занятия нравились Кларе, у нее все получалось хорошо. Правда, она не была так увлечена музыкой, как ее преподаватель, мистер Софтли, или как некоторые из однокурсников, вроде скрипача Дэниэла — музыка никогда не заслоняла от нее остальную жизнь. И ничто не заслоняло, пожалуй — люди все равно оставались интереснее. Когда-то она хотела помогать людям по-настоящему, стать врачом или медсестрой, но мадам Айсви отговорила ее: пояснила, что для медика Клара слишком рассеянная, да и учебную нагрузку не потянет. Действительно, естественные науки всегда давались Кларе нелегко. В медицине от нее было бы больше вреда, чем пользы, а музыкой она хотя бы никому не повредит.

В перерыве, в буфете, они большой группой заняли один столик, и Клара расспросила однокурсников, не требуется ли их знакомым учитель, грузчик или расклейщик объявлений. Она решила, что работу для Андерса легче всего начать искать с них. Трейси Нортон сказала, что родители ищут учителя ее младшему брату, мальчику двенадцати лет — только не по естественным наукам, а по математике. Дэниэл припомнил, что его отцу вроде бы кто-то требовался в контору, но кто именно, сказать не смог. Обещал к завтрашнему дню уточнить. Клара еще заглянула к секретарше директора и расспросила, не нужен ли кто-то в самой Школе, но недоучившийся медик там точно не требовался. Уже вечером, отучившись и отыграв задание, она купила у разносчика газету с объявлениями. Потом из телефонной будки позвонила по номеру, оставленному ей, и попросила парня, который взял трубку — Себастьян, его так должны были звать — передать Андерсу, что она будет ждать его у магазина, на той площади, где обычно выступает. Выдохнув, Клара отправилась в путь. Как всегда перед встречей с Андерсом, ей было волнительно, даже страшно, но и хорошее предчувствие появлялось, словно впереди ждало что-то очень приятное. Как будто ей улыбался рассвет — даже теперь, вечером.

Андерс выглядел неважно: осунулся, насупил брови и часто моргал, словно глаза устали. Клара заподозрила, что он сегодня вовсе не ел, и позвала его в ближайший кафетерий. В конце концов, ей ведь тоже не мешало бы подкрепиться, верно? И заказать многовато, и попросить его помочь ей справиться с заказом. По тому, как он жадно набросился на пироги и чай, Клара поняла, что ее подозрения справедливы. И что-то сжалось внутри, как вчера, когда он, защищая их, полез в драку, и когда расстроился из-за пропавшей газеты.

Клара передала ему газету, которую купила сама, и рассказала все, что удалось узнать от однокурсников. Андерс вздохнул:

— Газету мне купил друг, по объявлениям я уже позвонил. Работник им потребуется только через неделю. Математику, боюсь, я подзабыл. А в конторе жалованье мне выдали бы еще нескоро. Но все равно спасибо, Клара. Может, мой патрон опомнится пораньше.

Они замолчали. Чай был допит, пироги съедены, и в общем, Андерсу в таком состоянии гулять прохладным сырым вечером точно не стоило. Но уходить из кафетерия Клара медлила: все же ей не верилось, что она совсем ничем не может помочь. И вдруг кое-что пришло в голову. Совершенно безумное, правда.

— Вы умеете петь? Танцевать, декламировать стихи, на чем-то играть или жонглировать?

Он совершенно опешил. Соображал минуты три.

— Нет, я ничего не умею. Постойте, вы хотите...

— Чтобы вы выступили вместе со мной. С Гарри мы выступаем дважды в неделю, а в свободные дни... Понимаете, я не могу просто одолжить вам денег, у меня их мало, но если вы согласитесь со мной выступать, я что-нибудь для вас придумаю.

Он все еще выглядел потрясенным и... смущенным?

— Вы стесняетесь? Никогда не выступали на публике?

— Почему же, я делал доклады, — он слегка фыркнул. — Но это все-таки не совсем одно и то же.

— Ну да. На улице с вас никто не спросит за ошибку. Разве что могут полезть драться, если им что-то не понравится, — Клара рассмеялась и тут же мысленно одернула себя: шутка была неуместной. Но Андерс будто ничего не замечал, сдерживаясь, чтобы не сказать нечто неприятное.

— Вы считаете, мы с Гарри делаем что-то постыдное?

— Нет, — он серьезно посмотрел ей в глаза. — На вас приятно посмотреть, вас приятно слушать. Но если я возьмусь за то же самое, это будет постыдно, потому что я не умею ничего.

— Я постараюсь придумать то, что даже в сможете, — пообещала Клара. — Но вам ведь надо что-то есть. А я ничего больше не могу для вас придумать.

Он потер лоб, прикусил губу. Пожал плечами:

— А давайте рискнем.

На следующий день перед занятиями Клара рассказала Гарри и вчерашнем разговоре и попросила совета — чему можно за время перед выступлением научить Андерса, чтобы смотрелось сносно. Сама она думала весь прошлый вечер, но ни на чем не решилась остановиться. Ей пришло в голову несколько вариантов, но она опасалась, что Андерс, даже если на них согласится, перед публикой замрет и ничего не сможет сделать.

— Ну чему можно научить человека за час? — вздохнул Гарри. — Если уж ты предложила ему такое, то лучше пой сама и попроси его подпевать, но как можно тише. Он еще и зажатый, ты говоришь? Удачи, она вам понадобится.

— Может, встряхнется, когда начнем? — предположила Клара (сама она, конечно, в это не верила).

— Лучше на это не рассчитывай.

Клара опустила глаза.

— Боюсь, много нам не заработать. Зря я его обнадежила.

— Все на хлеб хватит.

Гарри хлопнул ее по плечу:

— Не переживай. Что-то да получится. И кстати, на этой неделе я выступлю один. Ты побереги голос.

Клара обняла его.

...В четыре часа они с Андерсом. появились на площади Герцога (Клара нарочно выбрала место не слишком близко к тому, где он жил — может, он почувствовал бы себя свободнее). Андерс, однако, тоже постарался: принес музыкальную шкатулку.

— Она играет довольно долго. Вы сможете под нее потанцевать.

Клара послушала мелодию, представила танец и согласилась. Уточнила, ел ли он сегодня — сказал, что ел.

...Не то, чтобы это было лучшее выступление в ее жизни. Если с Гарри они пели и танцевали с самого детства, отлично знали слабости и недостатки друг друга и выучились их прикрывать, то сейчас, конечно, почти все пришлось делать самой. Андерс отступил к стене и потупился. Подпевать, правда, старался исправно (Клара нарочно выбрала самые известные песни) и включил музыкальную шкатулку. Клара старалась при всякой возможности ободряюще ему улыбаться. Ведь преодолевать себя сложно.

Выступать пришлось довольно долго. Наконец решили закончить. Быстро разделили поровну деньги в старой шляпе, Андерс повесил на плечо гитару Клары, и не спеша они двинулись до улицы, где жили они с Летицией.

Стемнело, город сиял фонарями. Листва, шумевшая вокруг них, казалась мертвенно-золотистой. Лужи лежали посреди тротуара, как черные зеркала. В одной из них, особенно большой, отразилась луна. Клара задалась было вопросом, на что луна похожа больше — на ломтик сыра или зубчик чеснока, но скоро отвлеклась.

То и дело она поглядывала на Андерса (хотя настолько снизу вверх было не очень удобно), стараясь понять, в каком он настроении. Ей, несмотря на усталость и не самое удачное выступление в жизни, сейчас было удивительно хорошо, спокойно, немного грустно — а ему? Она даже прислушалась к его дыханию, присмотрелась к походке.

Да, кажется, он устал. Дышал ровно, но тихо, шел совсем не быстро. Худое лицо было бледно.

Вообще он выглядел угловатым — может, потому, что при худобе у него была широкая кость, грубые черты лица. Но в самой его некрасивости было что-то необыкновенно настоящее, милое ей.

На мосту через Йельский канал — ужасно романтичное место, старинный каменный мост — они остановились отдохнуть. В чуть рябившей воде канала отражались фонари, в домах по ту и по эту сторону давно светились окна. В одном, видимо, приоткрыли окно, и Клара различала звуки фортепьяно.

— Сколько музыки, — вздохнул Андерс, опираясь на перила.

— Надоела за день? — Клара встала рядом.

— Удивляюсь, как вам она не надоедает. Я не против музыки, но делать ее своим занятием...

— Мы тоже от нее иногда отдыхаем. Например, когда спим.

— А я думал, вы поете во сне: то-то весело.

— Устали, — кивнула Клара. — Зря вы прошли меня провожать. Отправились бы домой, купили по дороге крупы с тушенкой или картошки, а потом легли отдыхать.

— Я так и сделаю, не сомневайтесь.

— Тут рядом автобусная остановка. Я дойду сама, со мной ничего не случится.

— Неинтересная тема для разговора, — он зевнул, посмотрел на мерцающее в воде отражение окна. — Спасибо вам, Клара.

— Пожалуйста, — она ведь на самом деле вовсе не хотела, чтобы он уходил. — И вам спасибо.

Кто первый из них обернулся и протянул другому руку? Кажется, они это сделали одновременно. И ладонь Андерса оказалась настолько крепкой и теплой, что выпускать ее Кларе совсем не хотелось.

Конец первой части

Джорджи уехала рано утром. Было еще темно, когда за ней зашли Летиция и Ханна. Подруга и сестра Джорджи попрощались с ним, пожелали счастливого Рождества и улыбнулись на прощание, но сама она едва помахала ему рукой. За последние месяцы Брюс привык к тому, что она стала обращаться с ним еще более небрежно, и сколько ни пытался заставить себя объясниться с ней, но при виде ее равнодушного лица язык каждый раз замирал. Что, в самом деле, он ей скажет?

С середины осени Брюс стал догадываться, что Джорджиана с кем-то встречается. Она могла исчезнуть на два-три дня, возвращалась с алыми щеками, с волосами, рассыпавшимися по плечам, и странной улыбкой. У нее откуда появлялись книги, явно не новые, но и не библиотечные. Нередко по вечерам, если она все же оставалась дома, в квартире звонил телефон, она брала трубку и то хохотала на всю квартиру, то говорила тихим, не своим голосом. А если трубку брал Брюс, там молчали.

С ней он никогда не решился бы поговорить, хотя внутри все жгло огнем. Расспросил наконец Летицию, та нехотя призналась: у Джорджи есть парень. Дальше минут пять Брюс помнил плохо. Кажется, он кричал и швырял что-то, потом у него пошла носом кровь. Летиция и Клара, которая как раз вернулась домой, сделали ему холодный компресс и вообще пытались успокоить. Они ничего не понимали. У него земля шаталась под ногами, стены рушились, рушился мир. Этого не могло быть, он должен был стать парнем Джорджи, ее женихом, мужем, она предназначалась ему. Кажется, он выкрикивал угрозы. Они просили его не делать глупостей, подумать о родителях.

— Вам надо разъехаться, — убеждала Летиция. — Ты совсем себя доведешь. Может, у тебя есть какой-нибудь приятель, у которого можно переночевать?

Клара настороженно молчала, словно колебалась или что-то обдумывала.

Приступ гнева у Брюса постепенно проходил, на смену пришли слезы, а при Летиции и Кларе плакать оказалось очень легко. Рядом с ними было спокойно, почти как с мамой. На какой-то момент Брюс снова почувствовал себя беспомощным мальчиком, которого обидел старший брат или одноклассники. Все, чего ему хотелось — прибежать к маме, уткнуться в плечо, пожаловаться и долго не отходить, зная, что теперь она защитит. Но теперь он был не мальчиком, а мужчиной. И действовать должен был, как ответственный мужчина, а не ребенок или порывистый юнец.

Прежде всего он разузнал все о сопернике, оценил его сильные и слабые стороны. В то время, которое Джорджи проводила все же с ним, он постарался настойчиво обращать на себя ее внимание. Он специально демонстрировал свою силу, постарался взяться за книжные новинки, чтобы им было, что обсудить, даже стал расспрашивать ее о подругах и сестре. Ей нравилось вкусно поесть — он освоил несколько новых блюд. Попросив маму выслать чуть больше денег, сводил Джорджи на музыкальный спектакль.

И ничего, ничего не помогало, она оставалась холодной, недосягаемой, она будто вообще не отличала Брюса от предмета мебели. На него снова стали находить вспышки гнева, которые он с трудом скрывал от нее, с трудом усмирял. Боясь за себя, он не пытался прошпионить за соперником. Но нервы его были на пределе, а тут еще настали экзамены — сам не понимает, как удалось их сдать. Вымотанный подготовкой, исстрадавшийся из-за Джорджи, он сам уже ничего не хотел, кроме как забыться и отдохнуть. В квартире давили даже стены, вызывая воспоминания, и он раньше времени сбежал на вокзал.

Под стук колес Брюс задремал. Возвращаться домой было радостно, сладко. Должно быть, самые стены и мостовые родного места вдохнут в него новые силы. Он ошибался, когда так страстно хотел уехать. Большой город принес ему только мучения. Корни свои забывать нельзя.

Вот и перрон уже, и совсем немного потерпеть. Снег сыплется на ели в палисаднике вокзала, скоро зажгутся фонари. Брюс улыбнулся, вспоминая, как в детстве играл с мамой в снежки, как они вместе строили снеговика, и мама хвалила его силу и ловкость. А потом возникли картины из совсем раннего детства: вот они с мамой в шутку бодаются, вот кружатся по комнате, взявшись за руки, мама смеется, как девочка, а потом его обнимает и крепко целует. "Как же хорошо, что я ей нужен".

...Мама встретила его на пороге. С нежностью прижалась, расцеловала в обе щеки.

— Я соскучилась. Как же я соскучилась.

Отец должен был вернуться только через пару часов, так что для разговоров у них была уйма времени.

Мама побежала на кухню разогревать ужин. Брюс поднялся к себе в комнату, зажег свет. Ничего не изменилось, только мама, кажется, вымыла пол и вытерла пыль к его приходу, но все же у него было ощущение, что он на новом месте. Он отвык. Удобная кровать и кресло, книжная полка, обои, столик — он едва смог вспомнить их. Лишь постепенно глаза привыкали. Брюс улыбнулся, покрутив старый глобус, подмигнув развалившемуся в кресле плюшевому мишке с цветастой заплатой на брюхе, взял со столика модель самолета и покачал его, будто тот летел. А вот... Он остановился. Здесь был его трофей: блестяще-алый игрушечный автомобиль. С оторванным рулем.

Это была игрушка Андреса когда-то. Помнится, он очень любил с ней возится и не подпускал к ней Брюса, как ни просила мать дать поиграть и младшему. И вот однажды Брюс — ему было года три — вошел в комнату Андерса, пока там никого не было, влез на стул, взял с книжной полки машинку и унес к себе. Он играл с ней, пока Андерс не обнаружил пропажу. Наверное, Брюсу не забыть момент, когда брат ворвался в комнату. Он так тогда испугался, что случайно оторвал у машинки руль. Брат выругался и сильно ударил его по щеке. Брюс упал и закричал, вбежала мама. Андерса наказали, но лютой ненависти в его глазах Брюс так и не смог забыть. И видел ее снова и снова: когда брат сразу после наказания распорол его медвежонка, когда высмеивал, если у Брюса что-то не получалось. Руки, правда, больше не распускал, но и без побоев ему ничего не стоило заставить брата почувствовать себя ничтожеством.

А когда Андерса выгнали из дома и мама раздавала на благотворительных вечерах его вещи, машинку Брюс попросил разрешения оставить себе.

...В дверь тихонько постучали: конечно, мама.

— Обживаешься? — улыбнулась она, входя. — Знаешь, вот чего никогда не знала, это каково возвращаться домой, когда не был там много месяцев.

— Я бы так никогда и не уезжал больше, — вырвалось у Брюса.

— Ты сможешь вернуться, — серьезно сказала мама. — Отец будет совсем не против, если после университета ты приедешь помогать ему с компанией.

Брюс с облегчением вздохнул. Если отец в самом деле не будет против, то никаких препятствий... "Я смогу сбежать. Эта пытка не будет длиться вечно". Мама молчала, словно ждала чего-то. Брюс всегда немного опасался раньше, когда она задумывалась так, что она вспоминает Андерса, ждет о нем новостей. И как же было объяснить ей, что без брата гораздо лучше, и не надо тратить время даже на мысли о нем. Хотя, может, она думала о Джорджи? И тут Брюс понял, что не был бы рад этому. От Джорджи за эти дни он тоже хотел бы отдохнуть.

...Отец, кажется, даже обрадовался ему. По крайней мере, выглядел вполне довольным, и Брюсу этого хватило. Дни потянулись спокойно, он помогал маме готовиться к празднику, прогуливался по городу, читал. Праздник прошел, как стало привычным с тех пор, как выгнали Андерса. Брюс читал вслух полученные открытки и подписывал их вместе с мамой, отец и мама отвечали на телефонные звонки, мама и домработница готовили ужин. До полуночи слушали радио, после потихоньку отправились спать.

— Ты не против, если послезавтра мы навестим миссис Флауэрс? — спросила мама на следующий день.

— Тетю Джину? — просиял Брюс. — Конечно. Буду рад.

Джина Флауэрс, жена владельца сети магазинов одежды, была, после мадам Айсви, директрисы закрытой женской школы, одной из самых близких маминых подруг. Брюсу нравились и миссис Флауэрс, и мадам Айсви: в присутствии той и другой он куда увереннее себя чувствовал. Но все-таки мадам Айсви он довольно часто не понимал, а тетю Джину понимал всегда. К тому же Джорджи училась именно у мадам Айсви, а вспоминать Джорджи больно и утомительно.

У миссис Флауэрс было две дочки, Фиби и Розмари. Фиби училась с Брюсом в одном классе, Розмари была на год младше. С ней Брюс почти не общался, а Фиби запомнил, как приятную девочку. Пожалуй, будет неплохо повидать ее.

* * *

Когда Брюс пришел в гости с мамой, ему показалось, что тетя Джина немного постарела. Но все-таки она осталась веселой, энергичной и выглядела прекрасно, особенно хороши были пепельные мягкие локоны, яркие глаза и выразительный рот. ("Она может себе позволить чуть злоупотреблять косметикой", — говорила мама). Ее мужа, которого сегодня не оказалось дома, он помнил как рослого человека с круглым лицом, по сравнению с отцом тихого и скучного.

Фиби, увидев его, радостно улыбнулась и протянула руку.

— Мы с тобой давно не виделись. Предлагаю дружеский обмен новостями: с меня — про наших одноклассников, а с тебя — про Корлинг. Я хочу узнать все!

Фиби была почти такой же красивой, как ее мать — с точеной фигуркой, яркими голубыми глазами, малиновым ртом и густой белокурой косой, только лицо немного круглое. А Розмари выглядела не более приятно, чем Клара: высокая, полная, неуклюжая, с тускло-рыжими волосами и широким, рябоватым лицом. К тому же она сильно краснела, и это ей не шло.

Брюс, подумав, начал описание Корлинга с того, что показал несколько открыток (хорошо, что прихватил по совету мамы). Отличные, оригинальные виды площадей, дворцов и парков. Потом постарался описать здание университета, припомнил выдающихся выпускников их факультета, а также самых известных ученых среди их преподавателей.

Он боялся, как бы Фиби не стала расспрашивать про однокурсников: было неловко признавать, что у него и в университете не появилось друзей. А так, в общем, ему было приятно знать то, чего не знают его собеседницы. Он надеялся, что смог их впечатлить. Розмари слушала, приоткрыв рот, а Фиби слегка приподняла брови. Может, и вправду впечатлил. Особенно тем, что напоследок подробно пересказал им воскресную историю по музею ископаемых животных.

Фиби подлила ему чаю.

— Все это очень мило. Мы с сестрой, конечно, хотели бы еще узнать про выставки, концерты и магазины одежды, но...

— Нет, я про одежду не хотела бы, — перебила Розмари и тут же покраснела. — А что вам еще рассказывали про тиранозавра?

Брюс постарался дополнить рассказ тем, что сам прочитал раньше. Закончив, вопросительно посмотрел на Фиби. Она рассмеялась:

— Ах да, с меня сплетни о бывших одноклассниках. С кого начать? С Филиппа Уилсона, пожалуй? Он пошел по военной части...

Фиби начала с мальчика, который ей когда-то нравился, потом упомянула самовлюбленного "короля класса", затем двух приличных ребят, с которыми Брюс, увы, не смог подружиться, одну заносчивую отличницу и одну отличницу-тихоню...

— А Грейс Хопкинс выходит замуж, — Фиби потупилась. Брюс изобразил удивление, борясь с нахлынувшим отвращением.

Грейс Хопкинс была мерзким созданием, превратившим в ад его первый год в школе. Маленькая и жалкая с виду, она обладала чрезвычайно ядовитым языком и высмеивала любого в классе, кто только попадался ей на глаза, комментируя каждый его шаг. Брюс переносить насмешки спокойно не мог: слишком много успел их натерпеться от брата. Догнать Грейс ему не удавалось, но пару раз он заставал ее врасплох, нападал и бил. А когда поймал в третий раз, успел только ударить, как вдруг ему самому выкрутили руки и оттащили. Повернули за ухо — перед Брюсом стоял Андерс.

— Отлично, — брат мерзко скалился. — Превосходно. Вот как развлекается наш примерный мальчик. Ну что ж, видно, сегодня вечером вопросы будут не ко мне? В кои-то веки...

— Пусти! — Брюс стиснул кулаки. — Она дразнила меня! Я прав! Прав!

— Прав в том, что бьешь девчонку, да еще вдвое тебя меньше? — брат нагнулся к самому его лицу. — Не ври себе. И мне тоже. Ты самоутверждаешься. Но мы оба знаем правду. Ты жалкий, ни на что не годный, ни к чему не способный слизняк. Либо бьешь девчонок, либо прячешься за мамину юбку. Но на сей раз я пойду к отцу.

Брюсу тогда стало очень страшно, он принялся умолять брата, и в итоге Андерс пообещал "промолчать на первый раз". Но до сих пор, когда Брюс вспоминал этот случай, его тошнило от унижения. А потом однажды он разбил Грейс нос, их увидела учительница, позвонила отцу, и Брюсу досталось из-за какой-то паршивки.

И вот теперь он страдает, а у этой паршивки все хорошо. Нет, вскоре после того случая она заткнулась: мама расспросила его одноклассников, и некоторые из них, в том числе Фиби, согласились подтвердить перед учителями и родителями Грейс, что она сама над всеми издевается. Она притихла, потом стала часто прогуливать, к старшим классам и вовсе бросила школу. И больше Брюс не хотел бы о ней слышать никогда.

У него сразу испортилось настроение, и дальше он слушал Фиби вполуха. Правда, отметил, что Розмари дважды предлагала ему шоколадный торт. Впрочем, через час Брюс уже развеселился и даже немного потанцевал с Фиби под патефон.

Возвращались они с мамой уже в темноте. Брюс немного устал, все-таки давно ни у кого не бывал в гостях. Но ему сегодня вдруг открылось, что мир не замкнулся на нем и Джорджи, что вокруг него люди, которым он, пожалуй, интересен сам по себе. Это было неожиданно, приятно и вселяло надежду.

Черные рельсы блестели в розовых лучах заходящего солнца. Какой-то поезд отбыл только что — в Гранденхэм, кажется. Клара должна была вернуться только завтра утром, тем не менее, Андерсу, когда он прогуливался, захотелось зайти на вокзал.

Корлинг давно вернулся к будничному течению жизни. На вокзале царила суета, обычная для этого времени суток. Деловые люди, студенты, беспризорники, карманники, а если кто и отправляется в гости надолго, то в основном одинокие, старушки. Никаких семейств, отправляющихся на праздники в сельскую местность, никаких детей, идущих с матерями, никаких громких вопросов, взяли ли куклу или любимую книжку. Андерс детей всегда недолюбливал, особенно слишком явных подлиз или баловников. Когда перед Рождеством он провожал на вокзал Клару, пришлось сделать некоторое усилие, чтобы сдержать невольное раздражение от окружавших их семейных сцен.

С ними был еще Гарри; он, в отличие от Клары, в их родную деревню не поехал — сказал, что у него другие планы. Что ж, Андерсу понятно, что домой может и не тянуть. Гарри передразнивал какого-то господина с важной и кислой физиономией, Клара боролась со смехом и просила его перестать, и Андерс почему-то разозлился. Ненадолго, конечно — зачем на Клару сердиться долго? Неужели он хотел бы так же смешить ее, как этот рыжий фигляр? Или хотел бы, чтобы она прыгала ему на шею у всего вокзала на глазах и крепко целовала в обе щеки? С Андерсом она попрощалась за руку, серьезно на него глядя. А ему осталось только удивляться, как странно изменилась его жизнь, когда Клара на десять дней исчезла. Осталось ощущение незаполненного пространства.

Себастьян оставался на праздник в Корлинге, но к нему приехали мать и сестра. Приятные люди, хотя не то, чтобы у Андерса было с ними много общего. Однако он заходил ненадолго. На третий день Рождества, вечером, Себастьян позвал его к телефону. Звонила Клара. Андерс был очень удивлен, потому что открытку от нее получил вовремя.

— Здравствуй, Клара, — от неожиданности его голос прозвучал сухо. Она растерялась и ответила не сразу.

— Здравствуй. С Рождеством тебя. То есть я отправила открытку, но...

— Я получил. Спасибо.

— Андерс... — она вздохнула. — Ну... Я надеюсь, я не помешала. Я просто так позвонила. Просто надеюсь, у тебя все хорошо. Что ты празднуешь.

— Ну да... — он никак не мог сообразить, что же еще сказать. — Ты ведь тоже?

— Да, у нас здесь всегда весело. Андерс, — ее голос стал каким-то особенно проникновенным — может, тебе что-нибудь нужно?

Он совсем растерялся.

— Нет. Право же... Ах да, Клара, хорошо, что ты позвонила. Ты мне не сказала, когда возвращаешься. Тебя ведь нужно будет встретить.

Она секунду подумала.

— Если тебе не сложно. Это будет очень хорошо, Андерс. Спасибо.

Она сказала ему, когда возвращается, и оба неловко попрощались.

Себастьян с семьей тем временем усаживались за стол и, конечно, пригласили его — он не отказался.

— Соскучилась? — подмигнул Себастьян, и Андерс снова замер. Он не думал, будто по нему можно соскучиться.

Перебоев с учениками больше не возникало. Мистер Барроу успел поручить ему несколько раз несложную слежку и наконец остался доволен результатами. Также Андерс был доволен и тем, что Клара и Гарри наконец ушли с улицы: к ноябрю она нашла какие-то уроки, а он стал платным танцором в ресторане. Больше им не угрожали ни внезапные дожди, ни сумасшедшие прохожие. Да и напоказ больше выставлять себя не нужно по крайней мере ей. Собственное единственное выступление Андерс вспоминал не без содрогания и не понимал, как справляется Клара, выглядящая обычно довольно застенчивой.

Сам Андерс стал находить в новой работе даже некоторое удовольствие. Она требовала внимательности и изобретательности. И возможно, теоретически, клиенты мистера Барроу могли бы и Андерса помянуть добрым словом — приятно об этом думать, что ни говори. Но все-таки досадное беспокойство, недовольство никуда не девалось, о нем удавалось лишь изредка забыть, когда расследование очень увлекало. Или в часы свиданий с Кларой, когда они шли на каток, гуляли по улице или сидели в квартире у него или у нее. Она хорошо умела слушать и если заговаривала сама, то всегда сперва думала, а также ценила шутки — приятное качество.

Себастьян ночью дежурил, так что Андерсу грозил совершенно одинокий вечер. Он даже рискнул включить радио, но там транслировали спектакль с невыносимо фальшивыми актерами. Оставалось только лечь спать, надеясь, что завтрашний день не будет похож на нынешний.

Надежды Андерса оправдались с лихвой.

Разбудил его громкий стук в дверь. Еще только приближаясь, Андерс услышал на площадке несколько голосов, из которых три ему были уже знакомы, и по крайней мере один он услышать никак не ожидал. Он открыл, и в квартиру немедленно ввалились Гарри, Летиция, какая-то незнакомая ему долговязая девица, а с ними всеми — Брюс.

— Прости, что разбудили, — пробормотала Летти. Судя по лицу, сама она не спала всю ночь.

— Мы хотели предупредить, что придем, но вы не брали трубку, — добавила долговязая. Андерс припомнил, что у Себастьяна вчера вечером в самом деле звонил телефон. Ему стало немного не по себе. Да еще этот Гарри зачем-то пришел...

— Что-то с Кларой? — он пока не испугался, просто это самое логичное, что можно было предположить.

— При чем тут твоя Клара? — выкрикнул Брюс. — Пропала Джорджи.

Способности злить каждым словом братец не утратил, но в наглости превзошел самого себя. Хорошо, конечно, что они пришли не по поводу Клары. Но просить его помочь мерзкой девице, из-за которой он оказался, по сути, марионеткой собственного отца и перенес несколько месяцев полного бойкота в родном доме! Насколько он знал, Джорджи снимала с братцем квартиру. А потом он ей надоел, вероятно, и она смоталась с новым любовником. Логично и по отношению к милому братцу даже справедливо. Но все-таки в присутствии Летиции и какой-то незнакомой девицы он не хотел выяснять с братом отношения. Поэтому сдержанно поинтересовался:

— Джорджи, вероятно, милая послушная девочка, которая сообщает, если куда-то уходит, а ночует только дома?

К удовольствию Андерса, Брюс посмотрел на него с отвращением, а вот долговязая девица вдруг расплакалась. Внезапно, некрасиво, борясь с собой.

— Я старшая сестра Джорджи, — хрипло проговорила она, пока Летиция ее обнимала. В таком случае, конечно, девице стоило посочувствовать.

— Меня зовут Ханна. Джорджи... Она уехала из нашего родного города три дня назад, ей скучно стало. Я вернулась сегодня и вот что нашла в почтовом ящике.

Она достала из сумочки белый конверт. Внутри — всего один листок, на котором кривыми печатным буквами написано: "Найди приятеля твоей сестры, иначе ей конец. обратишься в полицию — убью обоих".

— Я тут же бросилась к Брюсу, — быстро заговорила Ханна. — Но он сам только что приехал и не знал, в чем дело. Только вспомнил, что у Джорджи был парень... И это не он. И Летиция может знать.

— Ребята пришли ко мне, но я тоже смогла сказать немногое, — мрачно вздохнула Летиция. — У Джорджи в самом деле есть парень, он вроде бы учится там же, где она. Но это все. Я никак не думала, что она окажется такой скрытной! Ничего нам не говорила.

— А я как раз зашел перекусить, — пояснил Гарри. — И предложил обратиться к частному сыщику, если уж в полицию нельзя.

— Теперь мне примерно понятно, как ваша компания оказалась у меня в квартире, — вздохнул Андерс. — И мы могли бы обсудить, куда же делась ваша драгоценная Джорджи. Но буду вам очень благодарен, если сначала вы позволите мне одеться.

Летиция ахнула, рассыпалась в извинениях и утащила остальных гостей на кухню. Судя по звукам и запахам, которые вскоре стали доноситься до Андерса, его ждал завтрак. А ради завтрака и о Джорджи можно поговорить, и даже потерпеть присутствие брата.

...Летиция пожарила отличную яичницу с сосисками и фасолью. Самое главное, что эта красота досталось ему одному, прочие претендовали лишь на чай (который невесть откуда взялся: Андерс точно вчера его не покупал). Но даже великолепный завтрак не заставил промолчать о своей догадке:

— Прежде всего прошу вас подумать хорошенько. Джорджи не могла сама устроить это все? Насколько помню, у нее чувство юмора довольно странное. И довольно скверное. А уж если ее приятель ей под стать...

— Ты просто не хочешь ее искать, — тяжело посмотрел на него брат. Бледность делала его полудетскую физиономию немного взрослее.

— Ты до сих пор бесишься, что она раскрыла тебя перед родителями, когда ты украл папины бумаги. Ты нарочно погубишь ее.

— Тогда зачем ты ко мне обратился? Да, братец, переговоры вести ты совсем не умеешь. Как маменька это упустила? А надо бы учиться. Остальные, надеюсь, поняли, для чего я высказал такое предположение?

— Джо в самом деле та еще гадина, — вздохнула Ханна. — И пошутить так она вполне могла. Только вот я не прощу себе, если это окажется не шутка. И наши с ней мама и дядя этого не переживут.

Андерс кивнул.

— Я отведу вас к моему шефу. Договоритесь с ним. Вы, конечно, понимаете, что сам я за ваше дело не возьмусь: опыта у меня мало. Но попытаюсь помочь, чем смогу.

Ханна быстро согласилась. Кажется, она уже взяла себя в руки. Летиция подлила ему еще чаю. Андерс взглянул на часы.

— Гарри, я хотел встретить Клару, но уже не успеваю на вокзал. Выручи, пожалуйста.

Не исключено, что Клара огорчится. И ее приятель сделает все, чтобы она огорчилась. Но с этим вопросом можно разобраться потом.

На вокзал Гарри отправился не без некоторого мстительного чувства: так и знал, что в самый ответственный момент дело для Ивлинга окажется важнее чувств. Джорджи, конечно, жаль, и вряд ли она вот так пошутила сама. Но все же Ивлинг — неромантичный сухарь. Девушка для него не на первом месте, и самая искренняя любовь с его стороны не украсит жизнь Клары.

После того, как Гарри и Софи разбили друг другу сердце, он решился быть холодным и не любить, и Клару наставлял не влюбляться. Однако он не отрицал удовольствия, радости, праздника, который привносят в жизнь красивые ухаживания и комплименты. Но в этой ее закрытой школе, конечно, ей, как и всем ее подружкам, забили голову разными глупостями про истинное чувство. И вот Клара почти встречалась с человеком, который вряд ли способен хоть раз в год сорвать для нее цветок, а одна из ее подруг попала в большую беду из-за своего парня, о котором никто ничего даже не знал. Кстати говоря, Ивлинг велел Гарри расспросить Клару, не вспомнит ли она чего-нибудь о том, с кем встречалась Джорджи. Удивительно деликатное и внимательное отношение к уставшей с дороги девушке. Однако делать нечего: по пути с вокзала Гарри все рассказал Кларе и передал ей вопрос Ивлинга.

Конечно, Клара перепугалась. Сморщив лоб, она лихорадочно стала думать. Молчала, покуда не вошли в квартиру.

— Я думаю про Карен... Помнишь, мы ее провожали осенью? С ней Джорджи общалась теснее, чем с другими. Могла ли написать ей? Что-нибудь рассказать?

— Летиция подумала об этом. Ночью мы обыскали вещи Джорджи, надеялись, наткнемся на недописанное письмо...Ничего. Утром послали этой Карен телеграмму. Но как ты сама думаешь: поможет ли она нам?

Клара молча размотала вишневый шарф, стала расстегивать серое пальто. Грустно покачала головой.

— Нет. Джорджи могла просто не подумать, что о своем романе стоит кому-то написать.

Гарри разулся, бросил куртку в угол комнаты и плюхнулся на диван. Клара присела рядом, сжимая руки.

— Мы, в общем, мало знаем о Джорджи, — заговорила она медленно. — Она была... слишком естественной. Как дождь, как гроза. О них же не будешь пытаться узнать? А ведь Джорджи вечно рисковала. Что же могло случиться?

— Кстати, да, — Гарри удивился, что мысль только теперь пришла в голову. — Но я бы не подумал, что она такая рисковая. Она ведь математик? Если она встречалась с кем-то со своего же факультета... Во что могли вляпаться два математика? Формулу с кем-то не поделили, что ли?

Раздался резкий звонок — оказалось, это вернулась Летти, а с ней Андерс и Брюс Ивлинги, а также Ханна. Клара явно непроизвольно протянула руки к Андерсу, тот на секунду положил ладони ей на плечи.

— Я уже все знаю, — быстро сказала Клара. — Вы были у мистера Барроу? Что решили?

— Он велел обратиться в полицию, — ответил Андерс. — И я согласен с ним. Угроза может быть серьезной, нельзя рисковать.

— Ты просто не хочешь помочь! — выкрикнул Брюс. Его круглое лицо пошло пятнами, короткий нос покраснел. Кажется, из всех, кто собрался в комнате, ему с самого начала было хуже всех. Он сжал кулаки, затрясся:

— В письме сказано: в полицию не обращаться! Ты хочешь, чтобы ее убили, ты...

— Ты идиот! — повысил голос Андерс. — Прекрати, подбери сопли, истерик! Если у тебя не хватает мозгов понять, что похититель не шпионит за нами и не может узнать,обратимся мы в полицию или нет, надеюсь, остальные это прекрасно понимают!

— Точнее, надеются на это, — пробормотала Ханна. — Если обращаться в полицию, то только тайно. Я не могу рисковать.

— Снимите с себя ответственность, — повернулся к ней Андерс. — Напишите вашей матери или дяде, кто у вас дома за старшего. Пусть решат они. Но имейте в виду: время уйдет.

— Все-таки полиция, — прошипел Брюс. — Все-таки руки умываешь.

Летиция устало посмотрела на Клару, и та, кажется, сообразила, что нужно.

— Ребята, давайте сейчас те, кто не спал эту ночь, лягут и постараются уснуть. Прямо здесь. Места хватит. Вам всем нужен отдых.

— Мне не нужен, — огрызнулся Брюс. — По крайней мере, я не привык никого стеснять!

Уговоры Клары и Летти не помогли: быстро одевшись, он вышел.

Андерс махнул рукой и опустился на стул.

— Он ни во что не ввяжется. Сейчас в самом деле пойдет и ляжет спать. Не стоит за него волноваться.

Гарри подумал, что выспаться — не такая уж плохая идея. Уступив диван Летиции, он устроился в кресле, закрыл глаза и вскоре забылся.

Когда Гарри проснулся, явно перевалило за полдень.В комнате уже никого не было, на кухне слышались тихие шаги. На минуту выглянув в переднюю, он понял, что ушли все, кроме Летти. Он тихо вошел на кухню: Летти сидела у окна стиснув руки в замок.

— А где все? — негромко спросил Гарри.

— Ушли договариваться с Лизой. Помнишь ее?

Гарри помнил, конечно, миловидную девушку с замашками старого солдафона. Он оказал ей при встрече пару знаков внимания: очень уж забавно было наблюдать удивление у нее на лице.

— Отец Лизы был полицейским и погиб при исполнении, она до сих пор дружит с его товарищами. Клара и Андерс решили попробовать попросить у них совета, пока негласного, неформального. На это Ханну удалось уговорить. Но падре Эдуардо, дядю Джорджи и Ханны, все-таки придется вызвать.

Летиция очень тяжело вздохнула.

— Мне страшно подумать, что с ним будет. Он ведь так любит Джорджи, он растил их с Ханной. Как же я могла упустить? Ведь я думала, что знаю ее, что вижу ее насквозь.

Гарри стало жаль ее. У нее сделались такие печальные глаза, как у раненой лани. Летти нравилась Гарри, но он понимал: это девушка почти того же типа, что и Софи, может, лишь чуть более творческая. У нее такие же твердые нравственные принципы и довольно банальные, скучные мечты. Так что не стоит увлекаться. Но все-таки он был не каменный и не хотел уйти, даже не попробовав утешить Летицию. Присев на пол, взяв ее руку, Гарри тихо запел:

— Не грусти, родная:

Печали минуют,

Улыбнись, родная:

Развеются тучи...

Летиуия слабо улыбнулась, аккуратно высвободила руку и поднялась.

— Не сиди на полу, озябнешь.

Он ушел час спустя, пообедав, но так и не дождавшись Клару. Собственно, сегодня вряд ли она расстанется с Андерсом до вечера. А у Гарри все-таки была своя жизнь, в которую не терпелось вернуться.

Гарри пошел пешком к Келли Роджерс. Он встречался с ней с декабря, с тех пор, как расстался с Шейлой. Интересный контраст, если подумать: пышная красота Шейлы напоминала алую розу, а тоненькая Келли с ее неровной стрижкой, бледным личиком и и свинцово-серыми глазками могла напомнить разве что пижму — веснушками, рассыпанными по лицу. Шейла была дочкой главы издательства, привыкла сорить деньгами, любила, что ее прихоти незамедлительно исполнялись, а еще больше любила лесть. Келли, дочка мелкого клерка, ненавидела таких, как Шейла, и ядовито высмеивала за глаза — потому что завидовала. Однако при этом Келли была для Шейлы кем-то вроде "подруги второго плана", которой иногда подбрасывают надоевшее платье или не менее надоевшего любовника. Собственно, так Гарри и стал парнем Келли, но особенно не расстроился. Он мог подарить радость любой девушке, а они, сами не зная, одаривали его знаниями о жизни. И он все впитывал, как впитывал, идя по улице, гримасы и движения прохожих, интонации их голосов. Он ведь не собирался становиться "первым любовником", актером-картинкой, у которого не было ничего, кроме броской внешности и поставленного голоса. Он хотел стать артистом, которого помнили бы долго, великим артистом.

Работа в ресторане тоже позволяла ему наблюдать за людьми. Особенно понравившиеся жесты и интонации он потом повторял перед зеркалом. А еще, конечно, его завораживала музыка, яркий электрический свет, постоянные танцы, восхищенные женские взгляды. Когда-то он только смотрел за стекло ресторана, мечтая попасть внутрь. Но мечты сбывались.

Гарри надеялся, что сможет в кино и петь, и танцевать. Ведь все это так радовало его, наполняло жизнью, дарило яркие чувства, расцвечивало мир новыми красками. Ему только иногда было жаль, что вместе с ним не попадет на сцену или в кино Клара: ведь своей партнершей он привык видеть именно ее. Выступая, они словно становились единым целым. Сможет ли другая так понимать его, сможет ли он так сработаться с другой девушкой? Впрочем, Клару, пусть она и была талантлива, при ее внешности не ждал бы успех, да и досужим сплетням она придавала слишком большое значение.

— Гарри, моя мама не сможет сказать соседкам, что я актриса, — однажды призналась Клара.

Ему оставалось только плечами пожать.

— Моя-то сможет.

Клара промолчала.

Иногда, впрочем, Гарри задумывался над тем, что Кларе действительно не стоит играть на сцене. Они ведь репетировали вместе отрывки из пьем. В игре Клары было что-то инстинктивное, бессознательное; она она не вдумывалась в образ, а как-то по-животному влезала в чужую кожу. И порой в ее слезах, улыбке, тоне голоса Гарри замечал что-то недолжное, непристойное, слишком обнаженное. Совсем неподходящее бледной девушке в сером платье, со скромно зачесанными волосами, какой Клара обычно была. Такое, наверное, не стоило выпускать наружу.

...Гарри провел с Келли два часа, насладившись сполна ее колкими шутками, язвительным нравом и злыми ласками. После он отправился в ресторан: сегодня там были танцы. Его путь пролегал мимо дома, где жили Брюс и Джорджи. На тротуаре он заметил две фигуры, показавшиеся очень знакомыми. Не дойдя, Гарри остановился в тени дерева. Они не заметили его, они глядели на одно из освещенных окон.

— Видимо, он дома. Все в порядке, — небрежно произнес глуховатый мужской голос.

— Все-таки я поднимусь, поговорю с ним, — отозвался женский.

— Хочешь успокоить? И ак человек умудряется добиваться, чтобы о нем заботились, уму непостижимо...

— Ты будешь меня ждать? Лучше не надо, замерзнешь.

— Это не обсуждается. Мало ли, вдруг мой брат — сумасшедший маньяк?

— Андерс!

— Убил свою подружку, подбросил письмо для отвода глаз, а теперь...

— Давай пошутим в другой раз.

— В другой так в другой. Но ловлю на слове. Иди, утри моему брату слезы. И лучше убеди уехать к мамочке, пока все не закончится. Так меньше вероятность, что он что-нибудь натворит.

Маленькая тень нырнула в подъезд. Гарри продолжил путь. Определенно стоило пошутить над влюбленными, но как-нибудь в другой раз.

Лиза согласилась свести их с другом покойного отца — инспектором Хоупом. Тот оказался невысоким, плотным человеком с очень умными глазами. Он выслушал, посоветовал держать его в курсе, но признал, что пока немногое может сделать.

— Вы пока ничего не знаете ни о том, с кем встречалась пропавшая девушка, ни о том, как она провела последние дни до того, как пропала. Расспросите соседей, расспросите ее однокурсников. Это будет выглядеть естественно. А я получу хоть какие-то сведения. Но обязательно все рассказывайте мне. Как только почувствуете опасность, не вздумайте что-то предпринимать сами.

Собственно, об этом Клара и рассказала Брюсу, когда вечером поднялась к нему в квартиру. Он уже немного успокоился, согласился не вмешиваться в расследование, но отказался уезжать в Квинленд. Клара не стала настаивать: не пойдет же он против своей гордости.

Вечером еще позвонили Кассандре. На следующее утро собрались вместе в их с Летти квартире: пришли Андерс, Гарри, Лиза, Кассандра и Ханна, а еще Себастьян, друг и сосед Андерса. Роли распределились так: Кассандра и Клара должны были отправиться в университет и расспросить однокурсников Джорджи. В то же время Гарри и Летти расспрашивали бы соседей. Лиза и сам Андерс собирались отправиться в городскую библиотеку, просмотреть газеты за последние месяцы: Андерсу показался интересным вопрос о том, что же могли натворить Джорджи и ее приятель, и он предположил, что она неспроста за последние месяцы отдалилась от подруг. Верить в это не хотелось никому из них, Андерс, конечно, относился к Джорджи предвзято. Но если хоть одно его предположение могло спасти ее...

Наконец, Ханна и Себастьян около полудня собирались отправиться на вокзал, чтобы встретить дядю Джорджи. Андерс боялся, что отцу Эдварду может стать плохо, поэтому, собственно, и попросил Себастьяна, врача, побыть сегодня с ними.

...Перед зданием университета Клара и Кассандра остановились. Идти дальше было страшно, а не идти — невозможно, потому что иначе Джорджи бы... умерла. Это Клару особенно мучило. Впервые с тех пор, как погиб папа, смерть встала перед ней с такой определенностью. И нависла именно над Джорджи, которая так любила жизнь и всегда оставалась такой неуязвимой не то, что для опасностей — для малейших болезней.

— Ты можешь в это поверить? — глухо спросила Клара у Кассандры, смотревшей в небо. — Можешь это осознать? Что Джорджи... не станет?

Кассандра зажмурилась и судорожно вздохнула.

— Не надо пока думать, что мы проиграем. Надо делать, а не думать. Думать будем потом.

По расписанию в фойе они нашли аудиторию, где сейчас занимался первый курс. Торопливо, покуда не кончился перерыв, отправились туда. У них был план: начать расспрашивать ребят, представившись заезжими кузинами Джорджи, но когда увидели перед собой аудиторию, полную совершенно незнакомых людей, то окаменели, и слова застряли в горле.

С ужасом переглянувшись, они шагнули вперед, будто в ледяную воду. Клара понимала, впрочем, что начинать придется ей: Кассандре всегда трудно было притворяться и лгать.

— Джорджи! — выкрикнула Клара и оглянулась, близоруко прищурившись. Только бы сейчас вести себя естественно. Так, сейчас она должна понять, что Джорджи здесь нет, и обратиться к первым встречным. Пожалуй... Вот к этим, испуганному кудрявому парню и девушке, похожей на учительницу.

— Просите, а Джорджи Хэмиш... То есть Джорджиана... Ее нет? Или она вышла? Я ее кузина, вот приехала с подругой, дома Джорджи нет, мы думали, найдем ее здесь...

Оба молчали, причем Клара заметила, что парень стиснул ладонь девушки. Еще один мальчик, в очках, похожий на сверчка, явно колебался.

— Ищите у Эшли Вудса! — крикнул кто-то из аудитории.

— Найти бы самого Вудса, — ответил другой.

— А кто такой Эшли Вудс? — быстро спросила Кассандра.

— Наш гений.

— С третьего курса.

— Любимец женщин.

— Подонок, — вдруг выдохнул парень в очках.

— Почему? — обернулась к нему Кассандра.

— Потому что Дэйв ему завидует, только и всего, — зло ответил кудрявый парень. — А вы шли бы отсюда, пока не пришел профессор Бриф.

— О, конечно, мы уйдем, — кивнула Кассандра. — Вы не проводите нас? — обратилась она к тому, которого звали Дэйв.

Тот резко поднялся.

— Дождись профессора, — шепнула Кассандра Кларе. Все трое вышли, но Клара задержалась у дверей аудитории. Оглянулась: кудрявый парень кусал губы, девушка схватилась за голову. Клара прислушалась было, но как раз подошел преподаватель, и она бросилась к нему.

Профессор Бриф, щуплый, с львиной гривой седых волос, был удивлен ее появлением, а вопрос про Джорджи страшно возмутил его: он считал ее дерзкой и ленивой, хотя и способной девицей. Когда же Клара упомянула Эшли Вудса, лицо профессора смягчилось. Способный и очень приятный парень; Джорджи, по словам профессора, сбила его с пути и погубила большие надежды математики.

Профессор торопливо ушел в аудиторию, а Клара быстро спустилась вниз. Кассандра ждала ее в вестибюле, все еще разговаривая с Дэйвом. Тот тоже торопился и ушел сразу, как только Клара приблизилась.

— Ну что? — живо спросила Клара. Кассандра, взяв ее под руку, вывела на улицу и там стала рассказывать.

— Я не знаю, можно ли доверять мнению этого мальчика. Думаю, Джорджи ему нравится. В общем, он подозревает, что этот Эшли Вудс нечист на руку. Он водил всю их компанию в рестораны несколько раз, но еще несколько — в казино. И вроде бы каждый раз выигрывал крупные суммы. И его никто не видел с начала занятий, как и Джорджи. Возможно, тот кудрявый, Тимоти, мошенничал вместе с ним. Дэйв просил нас обратиться в полицию.

— А где живет этот Эшли Вудс?

— Он, конечно, не знает.

Клара вздохнула. Значит, придется использовать второй вариант.

В глубине парка, за кустами, они с Кассандрой обменялись пальто и шапочками. Клара накрасилась как следует, спрятала под шапочку волосы и надела темные очки, которые принесла Кассандра.На всякий случай еще и надушилась: этот новый образ должны запомнить по запаху духов. Маскировка отвратительная, но ни на что получше времени не было — осталось положиться на то, что удастся изменить манеры и интонации. Теперь она отправилась в университет одна, разыскивать третий курс.

История на сей раз была еще проще: якобы они с Эшли познакомились летом, и теперь "ей надо с ним поговорить". На нее смотрели с сочувствием, адрес дали, но предупредили, но Эшли уже неделю не отвечает на звонки.

В квартире Клару и Кассандру уже ждали Летти и Гарри, Ханна и Себастьян, и с ними был отец Эдвард. Навещая племянницу в школе, он познакомился со всеми ее одноклассницами, а Летти знал и раньше. Он приветливо поздоровался с девушками, но Кларе жутко было видеть улыбку на восковом лице с затравленными глазами. Отец Эдвард твердил, что уверен: с Джорджи все в порядке, и подбадривал Ханну и Летицию, совсем упавших духом. Но Клара отлично понимала Себастьяна, который из своего угла довольно мрачно наблюдал за гостем.

Андерс и Лиза вернулись, когда стало темнеть. Им понадобилось отдохнуть полчаса, прежде чем начать совещаться. До их прихода о Джорджи никто не говорил — не могли себя заставить, точно боялись сойти с ума. И лишь когда собрались в одной комнате, все вместе, стали докладывать. Зачитала все, что успела записать, Кассандра. Потом стали рассказывать Гарри и Летиция: оказалось, соседи в последний раз видели Джорджи четыре дня назад, вечером. Она приехала, потом ближе к вечеру ушла из дома. Теперь они хотя бы знали точную дату, когда она пропала.

Что касается газет, Андерс и Лиза отложили несколько номеров, где рассказывалось о нераскрытых случаях ограбления. Один раз пострадал ювелирный магазин, еще, кажется, антикварная лавка.

— Моя Джорджи не могла в этом участвовать, — возразил отец Эдвард. — Можете мне поверить на слово: она точно не при чем. Я даже не могу поверить, чтобы она...

— Связалась с шулером? — подсказал Андерс.

— Но ведь нет доказательств, чтобы она сама играла, — вмешалась Летти. — Да, я знаю, она умела. Но.... Нас так не воспитывали, и это не в ее характере!

— Что ж, близким лучше знать, — пробормотал Андерс и пристально посмотрел на Ханну. Она постучала пальцами по столу:

— Дядя, вы... Нет, я согласна, Джо не могла бы играть ради денег. Но ради интереса... Она ведь всегда любила обманывать — просто ради красоты, ради искусства. Вы должны это признать.

Кажется, эти слова тяжело подействовали на отца Эдварда. Он хотел возразить, но не решился; плечи опустились, ладони бессильно легли на столешницу. У Клары сжалось сердце.

— Однокурсник Джорджи ни слова не сказал о том, чтобы она была соучастницей Вудса, — напомнила она. — Он подозревает другого человека.

— И кстати, никто не удивился, когда Клара намекнула на свою связь с Вудсом, — добавила Кассандра.- Думаю, это косвенно о нем свидетельствует. Хотя выводы делать слишком рано.

— Да и не наше это дело, в конце концов — выводы, — Андерс посмотрел на Лизу. — Ты еще успеешь сегодня передать инспектору Хоупу все, что нам удалось собрать? Думаю, Гарри тебя проводит.

Гарри, кажется, был удивлен тем, что его временем распоряжаются посторонние, но спорить не стал.

— Остальным можно по домам. Отец Эдвард, вы чувствуете себя хорошо? Сможете добраться до гостиницы?

— Да, спасибо за заботу.

— Я провожу дядю, — вмешалась Ханна.

— Лучше поезжай сразу домой. Не хватало, чтобы и ты исчезла куда-нибудь.

— Я могу вызвать нам такси, — предложила Кассандра.

— Хорошая идея, — согласился Андерс.

И они все разошлись. Андерс еще задержался, и когда Летиция занялась переводами, а они остались на кухне одни, попросил еще раз описать Дэйва, Тимоти и девушку, сидевшую рядом с ним.

— Ты хочешь проследить за ними? — догадалась Клара и ужаснулась. "Ведь с ним тоже... Нет, пожалуйста..."

— Естественно. Но для начала, наверное, навещу Вудса.

— Это опасно, — у Клары даже дыхание сбилось, в груди стиснуло холодом. — Может быть, мне пойти с тобой?

— Не вздумай. Ни в коем случае. Ты будешь только мешать.

Клара едва сдержала слезы — пришлось сильно на себя разозлиться. Отчаяние обступало со всех сторон.

— Будь осторожен. Пожалуйста. Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.

— Сам не хочу, — он улыбнулся и накрыл ее ладонь своей. — Вот найдется твоя подружка, братец мой успокоится, и я уползу в норку беречь себя.

Клара обняла его.

...В тот вечер, оставшись одни, они с Летти долго молились.

Время, должно быть, близилось к двум часам ночи. Андерс только что лег, закрыл глаза, уставшие за день. Второй совершенно сумасшедший день подряд.

В мыслях встало худенькое личико Клары, ее взгляд и голос с бесконечной сменой оттенков, сейчас выражавшие тревогу и страх. Рассыпанные кудри, острые маленькие плечи под его ладонями, тонкие слабые руки, обхватившие его. Почему-то именно последнее ощущение хотелось вновь и вновь вызывать в памяти. Такого не было... Давно.

Клара напрасно за него испугалась: на квартире Эшли Вудса никакая опасность его не поджидала. Там просто никого не оказалось. Соседи сказали, он тут с весны. Не видели его примерно неделю.

В квартиру Андерс проникнуть, конечно, не решился, да вряд ли бы и сумел. На всякий случай осмотрел замок, а заодно принюхался. Неприятного запаха, характерного для трупов, не почувствовал. Около замка были небольшие царапины, но они могли и не свидетельствовать о попытке взлома. Кстати говоря, замок, видимо, просто захлопывался. Впрочем, соседи не видели и не слышали ничего подозрительного.

На следующий день он думал сам наведаться в университет, навестить вчерашних перепуганных однокурсников Джорджи. Кассандра записала имена и фамилии: Тимоти Леггс, Хизер Кроун. Дэвида Мендерли, который назвал их Кассандре, тоже надо бы проверить. Интересно, кого завтра удастся застать на занятиях, а кто из них пустится в бега.

Занавески на окне не было, в комнату светил фонарь, на кухне гулко бились о раковину капли из крана. Андерс заворочался, натянул на плечи одеяло. Должно быть, на улице холодало: в квартире стало немного зябко.

Он снова подумал о Кларе, которую легко было представить мерзнущей, потом вдруг о Джорджи, Если ее держат на холоде, последствия могут быть плохие при самом благоприятном исходе дела. Бедняга священник, ее дядя, совсем извелся. Вряд ли Джорджи соответствовала представлениям отца Эдварда о правильном поведении девушки, но ведь любил же он ее! Интересно, продолжил бы любить, натвори она что-то в духе Андерса? Ответ был так очевиден, что даже горько немного стало.

И вдруг вспомнился брат. Глупый упрямец, считающий, что мир должен крутиться вокруг него, а все вокруг — угождать его желаниям.Может, стоит сказать матери спасибо, что из Андерса не вышел

такой осел. Только бы сейчас никуда не полез, не добавил хлопот. Клара обещала держать сним связь, сообщать новости, а заодно следить, чтобы не рискнул ничего предпринимать.

...В университет он явился перед самым началом занятий: Кассандра и расписание первого курса для него списала. Никого, похожего на Тимоти Леггса, он не заметил, зато Хизер Кроун и Дэвид Мендерли бросились в глаза сразу. Поколебавшись, Андерс вошел в аудиторию и направился к девушке.

— Зачастили к нам посторонние, — хихикнул кто-то из студентов при его появлении. Хизер выпрямилась и вперила в его остекленевший взгляд. Он на секунду остановился, чтобы как следует рассмотреть ее.

Треугольное лицо нездорового цвета, неровно подстриженные волосы. Кажется, Хизер Кроун уделяла учебе куда больше внимания, чем собственной внешности. Но к рассеянным ученым не принадлежала: что-то хитрое и хищное было в острых чертах ее лица. Пусть сейчас страх парализовал ее, но давать ей оправиться было бы ошибкой.

— Я хочу поговорить с вами, — произнес он, стараясь скопировать тон отца, когда тот начинал очередное "разбирательство". — Это по поводу Джорджианы Хэмиш.

— Вы из полиции, да? — бойко выкрикнул щуплый Джвид. — Допрыгалась?

Хоть Хизер и не понравилась Андерсу, но поведение Дэвида тоже вызвало неприязнь. К тому же лгать не было смысла.

— Нет, я не из полиции. Пока этим делом не занимается полиция. Пока, — подчеркнул он. — Я помощник частного детектива. Может быть, вы предпочтете поговорить со мной и с чистой совестью забыть об этой истории? Кстати, где ваш приятель, Тимоти Леггс?

В аудитории все стихло, студенты не сводили с них двоих глаз. Ужасно глупо вести допрос при стольких свидетелях, но девица слишком испугана и не выйдет в с незнакомым человеком даже в коридор.

— Откуда я знаю, что вы не от него? — процедила наконец Хизер.

— Вот визитка моего шефа, мистера Барроу. Кроме того, я могу дождаться вашего преподавателя, представиться ему, объяснить ситуацию и попросить отпустить вас со мной. Если, конечно, вы этого хотите. Могу показать ему свои документы — или вам, опять же, если хотите. Мне нечего скрывать.

— Покажите, — жестко ответила Хизер.

Только тщательно изучив все бумаги Андерса, она наконец согласилась выйти с ним из аудитории. Они едва успели разминуться с преподавателем.

— Вы не найдете Тимоти в городе, — с кривой усмешкой начала Хизер. — Этот трус еще вчера говорил мне, что сбежит. Трус и идиот! Разве болтают о таких вещах?

— Чего же вы все так боитесь?

Она неровно вздохнула.

— Лично я, в общем, ничего. Ничего противозаконного я не сделала. Ведь мы никто для Джорджианы, мы вправе не обращаться в полицию, даже если она не появляется на занятиях, правда?

— Правда. Вопросы возникнут только к вашей совести.

Она нервно рассмеялась.

— Совести! Она в наше время неразговорчивая.

— Так что случилось и когда? И как это связано с мисс Хэмиш и мистером Вудсом?

— Дэвид, конечно, вам уже выболтал, что Вудс ухаживал за Джорджи и нередко водил нашу компанию то в рестораны, то в казино. Я сама не поняла бы, в чем тут дело, а вот Тимоти — Тимоти человек зоркий. Он вчера рассказал мне, что в казино Вудс жульничал. Он был шулером. Мы нужны были ему, как прикрытие. Он обыгрывал многих, я не знаю, кто решил отомстить. Он ведь знал меру, мы с Джорджи не подозревали ни о чем... Погодите, пожалуй... Тот мальчишка. Вудс увлекся и обчистил его порядочно. А мальчишка впал в истерику. Я не знаю, как его зовут. Тимоти, кажется, знал его немного. Это было незадолго до нашего отъезда. А потом мы вернулись и узнали, что они оба пропали....

Хизер прижала ладонь к губам.

— Я не хочу, чтобы с Джо случилась беда! Мне страшно за нее! Но и за себя страшно.

— Опишите человека, которого Вудс обыграл, — попросил Андерс мягко. — И еще: Тимоти как-то к нему обращался?

— Постойте.... Да. Стеггс... Нет... Стеггинс. Я не знаю, имя это или прозвище. Мы виделись в казино "У толстого кота".

* * *

Андерс немедленно позвонил из автомата инспектору Хоупу и пересказал разговор с Хизер. Потом отправился на квартиру к Тимоти Леггсу (Хизер дала адрес). Конечно, ему даже не открыли.

Вроде бы все, что он мог сделать, было сделано. Оставалось ждать от инспектора дальнейших распоряжений. Тем не менее, что-то тревожило Андерса, оставалось ощущение, будто он что-то упускает.

В трамвае, покуда ехал к себе, Андерс стал припоминать все события последних дней, начиная с утра, когда к нему вломилась целая толпа. Достал из кармана копию текста записки, перечитал снова. И вдруг его осенило.

В записке не был указан срок, к которому следовало разыскать Эшли Вудса (если, конечно, у Джорджи не было еще приятелей в запасе). Ни места, где его ждали бы, ни даже способа дать знак о том, что Вудс найден. "Что это? Изворотливость? Тогда как они поймут, что Вудс нашелся? Или неопытность? Если второе... То должно быть и второе письмо. Или звонок. Но как-то похититель должен дать знать о себе. И это надо использовать, но как?"

Выйдя на нужной остановке, Андерс продолжал думать. Поставить засаду? Но можно спугнуть? Испачкать почтовый ящик? Возможно, это даст полиции отпечатки пальцев похитителя. Только вот и он поймет, что полиция идет по его следу. Для пленницы в таком случае все может очень плохо кончиться.

Собственная беспомощность была крайне неприятна. Хотелось бы, чтобы возможно было сделать больше. Ведь, в конце концов, родственники и подруги пропавшей надеялись именно на него. Да и Брюс тоже.

У дверей его квартиры стояла Клара. И по одним ее распахнутым глазам Андерс понял: есть новости, и не самые приятные.

— Ханна где-то час назад нашла у себя новую записку. Понесла ее инспектору Хоупу. Вот копия текста.

"Сегодня, полночь, двор. Никакой полиции. Не будет Вудса — убью ее".

— Значит, уже Вудс... — пробормотал Андерс. — В первой записке имя не упоминалось.

— Это важно? Это что-то может значить?

— Посмотрим...

Последние дни Джорджи помнила, как что-то сумасшедшее, происходившее не с ней. Она только жила в чужом теле, ощущая боль, голод, жуткую усталость, страх. Но это был не ее мир, в котором все так дружелюбно. В котором все любят ее, в котором есть Эшли и ощущения щекочущего нервы азарта, всегда ее охватывавшее, стоило только услышать его имя. С ним было не только безумно интересно говорить — он знал, где водятся приключения. Джорджи догадывалась, что он живет, рискуя, и не раз думала, что, пожалуй, она могла бы составить ему неплохую компанию Неизвестно, что удержало ее от откровенного разговора.

Что же с ним теперь?

Все тело болело, потому что ее много били и держали связанной. Особенно раскалывалась голова: видимо, Джорджи оглушили. Она шла по улице — и вдруг очнулась в этом подвале. Она который день не видела света, кроме тех моментов, когда к ней в подвал спускались, чтобы дать поесть и напиться. Она была ужасно грязная. В подвале было очень холодно, горло ныло, бил озноб.

Неужели она выдала им адрес Ханны?

Они сначала спрашивали, где Эшли. Двое, пожилой и молоденький, оба в масках. По голосу она узнала мальчишку, которого обыграл Эшли в декабре. Она, конечно, ничего не знала. Стало быть, они не убили Эшли, он ускользнул. Это радовало. Самой бы только выбраться.

Она пыталась развязать руки — пока не вышло, но она старалась. Заговорить с похитителями тоже пробовала, но за это ее избили. Пробовала прислушаться, чтобы хоть по звукам понять, где же она находится. Не услышала ничего важного.

Ханна уже должна была приехать, но здесь не оказалась. Значит, ее-то похищать не стали (если не держат в другом месте). Возможно, ей поручили отыскать Эшли. Она, конечно, стерва, и лицемерка, но не дура и не трусиха. Она точно пойдет сразу везде. И в полицию, и к частным сыщикам. И дяде напишет. Джорджи наверняка ищут. Осталось немного потерпеть. Им стоит только расспросить Тимоти, Хизер или Дэвида...

Не надо думать о том, что друзья не знают, где точно ее держат. Наверное, это не так сложно вычислить. Но на всякий случай лучше все-таки освободить руки.

... Мальчишка заглянул в неурочное время. Джорджи насторожилась, и не зря.

— Отец ушел. Если он не вернется до утра, утром я тебя убью.

"Ну и идиот! Так при мне проболтаться. Хотя... Значит, он меня не боится. И в самом деле убьет". Джорджи осознала, что ему ничто, совершенно ничто не помешает это сделать. И вот тогда ей стало очень страшно, невероятно, как никогда в жизни не было. До визга.

Потому что она не хотела умирать, не хотела перестать мыслить, видеть мир. Не хотела, чтобы жизнь продолжалась, будто бы никакой Джорджианы Хэмиш никогда не было. Но ей никто не мог помочь, и сколько бы она ни хныкала, сжавшись в комок и зовя дядю Эдварда, тот бы ее не услышал.

Джорджи позволила себе такую слабость — минут на пять, потому что иначе было невозможно. Потом стала лихорадочно стараться развязать руки или хоть вытащить из веревок одну. Может, придется содрать кожу, но дело того стоит.

Есть!

Джорджи едва не рассмеялась от счастья, хотя действительно сорвала кожу. Теперь все зависело от ее находчивости. И еще от того, чтобы не заснуть.

Сперва она надеялась, что сможет оглушить парня, но от этого плана пришлось отказаться: она едва стояла на ногах, голова кружилась, мучила одышка. "Ничего. Просто надо отвлечь его и выиграть время". Джорджи стянула с себя джемпер. Без него будет совсем холодно, но вряд ли на бегу холод сильно ощущаешь.

...Услышав, что дверь открывается, Джорджи притаилась рядом.

Парень вошел и удивленно оглянулся, не увидев ее на обычном месте. Джорджи швырнула ему в лицо джемпер и выскочила в коридор.

Она бросилась бежать со всех ног, но он настиг ее очень скоро, у лестницы, схватил и потащил вниз, ругаясь. Кричать было бесполезно, упираться почти не удавалось, но все же Джорджи удалось укусить, а потом больно пнуть его. Она снова вырвалась и побежала. На сей раз ей удалось взбежать по лестнице на первый этаж и захлопнуть дверь, навалившись всем весом. Кое-как стащив с ноги ботинок, Джорджи засунула его в ручку и кинулась в переднюю. Там схватила какое-то пальто, обувную ложку и быстро отперла входную дверь. По звукам она понимала, что похититель вот-вот появится в передней.

Второй раз он настиг Джорджи, когда она уже подбегала к калитке. Она принялась остервенело бить его обувной ложкой. В какой-то момент удалось попасть по лицу. Он выпустил ее снова, Джорджи отперла калитку и выбежала, громко крича. Вокруг не было никого, так что она вскоре умолкла, чтобы не тратить силы, и побежала. Ведь похититель отстал совсем не намного, и ей приходилось отскакивать, петлять, чтобы не дать снова схватить себя.

Так они выбежали к какой-то большой дороге. Джорджи чувствовала, что силы кончаются. Похититель пытался схватить ее, она отбивалась, но все медленнее. "Он все равно не убьет меня. Все равно не убьет..." Она заметила у дороги кучу гравия, отбежала туда, упала. Парень наклонился над ней, сильно прижав, но не заметил, что одна рука у Джорджи осталась свободной. Зажатым в руке камнем она ударила его в висок. Он повалился. Джорджи вскочила и побежала вперед, потом запнулась, чуть не упала и пошла, ноя сквозь зубы.

Через некоторое время она услышала приближающийся шум машины. Глянула на солнце, представила, в каком направлении должен быть Корлинг. Получается, машина едет из города. Неужели сообщник? Она едва успела спрятаться за деревьями. Мимо проехал полицейская машина. У Джорджи не было сил окликнуть их.

Потом вдали показались дома. Земля под ногами затанцевала, Джорджи пришлось лечь и ползти по снегу. Ближе к домам она снова встала, доковыляла до ближайшего, постучалась.

— Впустите... Меня... Вызовите... Полицию... — пробормотала она. Открывшая ей дверь женщина средних лет ошарашенно на нее смотрела. В глазах стало темнеть. Джорджи схватила карандаш. и записную книжку на столике в передней. Быстро написала телефон. — Позвоните, Скажите Ханне... От Джорджи...

Ее вырвало, и она упала. Дальше не стало ничего.

В глаза ударил свет. Позже Джорджи поняла, что на самом деле лампа в палате была тусклой, но в ту минуту глаза резануло так, что пришлось зажмурится. И в ту же минуту кто-то сжал ее руку.

— Ты очнулась? — спросил дрожащий голос. — Ханна, беги, беги скорее за доктором. Скажи, что Джорджи очнулась.

"Я спаслась?" Стало быть, смерть отменялась. Можно дальше жить. И скоро вернутся все радости жизни. Особенно хотелось голубого неба и яркого солнца. И что-нибудь с острым соусом.

Джорджи снова, на сей раз осторожно, открыла глаза. Дядя прижимал к лицу ее ладонь и беззвучно плакал, дрожа всем телом, буквально захлебываясь.

— Не надо, — пробормотала Джорджи. Она была очень слаба, совсем не могла шевелиться. В палату вошел рослый, плотный врач, а следом за ним Ханна.

— Извини, — Джорджи поймала взгляд сестры. — Но я не сдохла.

— Дура, — ответила сестра с нежностью и засмеялась.

...В больнице Джорджи провела недели две. Каким-то чудом она не заболела пневмонией, но у нее были ушибы, сотрясение мозга и истощение. Ухаживали за ней всем миром: и дядя. и сестра, и подружки, и еще забегал какой-то молоденький, на редкость уродливый врач. Только Брюс не заходил, но так было и лучше.

Еще приходили полицейские, расспрашивали. От них Джорджи узнала, что похитили ее отец и сын Стеггинсы — сами по себе вроде бы не преступники, но отец отличался очень буйным нравом, несколько раз попадался на драках, поэтому какому-то инспектору и показалась знакомой его фамилия, которую узнал для него помощник частного сыщика — Андерс Ивлинг (неужели Брюс его попросил?). Оба, вероятно, будут признаны сумасшедшими, так что вряд ли их будут судить. В самом деле, похитить девушку, чтобы заставить ее сестру найти какого-то сбежавшего парня — идея безумная. Сначала они напали на Тимоти и от него узнали, где искать Джорджи. Что касается Эшли, его до сих пор не нашли — а полиция им тоже заинтересовалась. И не столько из-за шулерства, сколько из-за подозрений в том, что он причастен к кражам в ювелирном магазине и в антикварной лавке.

Джорджи про себя пожелала Эшли спастись. Она не хотела с ним снова встречаться: в ней что-то сломалось, и внезапно захотелось того, чего не хотелось никогда — покоя. Но она понимала, что Эшли навсегда останется для нее не таким, как другие люди.

К ней самой у полиции лишних вопросов не возникло: Джорджи жила по средствам, и это, видимо, подтвердило в глазах следствия, что к шулерству она не имела отношения.

Дядя сказал ей, что заберет ее документы из университета и увезет обратно в Розфильд. Ханна, сидевшая рядом, воскликнула:

— Как же так! Ты же столько сделал, чтобы Джорджи стала математиком!

— Я не подготовил ее к жизни в большом городе, — ответил дядя. — Не научил избегать опасностей и риска. В конечном счете, это из-за меня Джорджи чуть не погибла. Прости, милая, — повернулся он к Джорджи. — Когда-нибудь, если захочешь, ты вернешься в Корлинг... Но только если я буду уверен, что смогу спокойно оставить тебя здесь одну.

— Да, лет через двадцать, — добавила Ханна. Джорджи вяло кивнула. Скучная жизнь в Розфильде сейчас не пугала: Джорджи слишком рада была, что продолжает жить. А там она придумает что-нибудь. В конце концов, всю жизнь корпеть над формулами... Она уже не была уверена, что именно об этом мечтала.

С Брюсом положение тоже прояснилось довольно скоро. Джорджи провела в больнице дней пять, когда Клара, сильно смущаясь, сказала ей:

— Знаешь, я хотела поговорить по поводу Брюса... Мы не говорили ему точно, почему тебя похитили, хотели оставить на твое усмотрение, рассказывать или нет. Но... он узнал. Сама понимаешь, расследование.

— Ну и что?

— Кажется, он рассердился. Он, видимо, плохо относится к картам. В общем...

— В общем, он не желает меня больше видеть, — подытожила Джорджи. От этой новости на душе стало как-то легче. Неприятное положение разрешалось само, и просто больше не надо было созерцать несчастное лицо Брюса и слушать его ревнивые вздохи. И никаких объяснений: Джорджи терпеть их не могла, всегда старалась избегать.

Но объясниться все же пришлось.

В то день ее выписали из больницы. Летти и Клара увели ее к себе на квартиру, там, конечно, угостили на славу. Чемоданы стояли у Ханны, а уехать дядя планировал на следующий день. Джорджи уже сказала ему, что ни с кем из друзей по университету, кроме Дэвида, прощаться не собирается. Она знала, что Хизер не приемлет сантименты, Дэвид обещал прийти на вокзал, а Тимоти перетрусил и теперь скрывался.

Так вот, все — дядя Эдвард, Ханна, Джорджи, Лиза, Кассандра и Гарри — сидели у Летти и Клары. Был вечер, стемнело, зажгли свет. И вдруг раздался звонок. Клара открыла, и Джорджи услышала голос Брюса.

Она понадеялась было, что он пришел не к ней, но напрасно. Клара, войдя в комнату, робко попросила Джорджи пройти на кухню.

— Если ты хочешь, конечно... Брюс пришел попрощаться. Поговорить.

Она выглядела настороженной и напряженной. Джорджи с удовольствием бы отказалась. что-нибудь наврав, только вот он не ушел бы, не объяснившись. На кухню пришлось отправиться.

Брюс стоял у окна, сцепив руки в замок за спиной. Джорджи слегка передернуло: он выглядел связанным так же, как она, когда ее держали в подвале.

— Расцепи, — попросила Джорджи, присев на табурет.

— Не нравится? — спросил Брюс, оборачиваясь. Он был бледен, и по его лицу Джорджи поняла. что ему что-то глубоко противно.

— Этот подонок рассказал мне, чем ты занималась со своим любовником. Мой брат, — почти выплюнул Брюс.

— Действительно, подонок, — согласилась Джорджи. — Только я в карты не мухлевала.

— Но ты там была. В казино. Женщина, которую я любил и на которой собирался жениться!

Джорджи стало не по себе. Ему могло прийти в голову, что они поженятся? Да он, кажется, еще более сумасшедший, чем Стеггинсы.

— Я думал, у нас все будет прилично... Пристойно... Как следует... Думал, ты будешь школьно учительницей, а я продолжу дело отца, и у нас будут дети, и ты станешь примерной женой. А ты... Грязная... — у Брюса затрясся подбородок, он отвернулся. Джорджи отчетливо захотелось убежать или позвать на помощь. Брюс резко обернулся.

— Ты обманула меня! Раздавила! Использовала! Я тебе не был нужен! Я мог бы посвятить эти годы хорошей девушке, с которой у нас было бы все, как...

— Как надо, — закончила Джорджи и примирительно подняла руку. — Все. Я тебя поняла. Прости, пожалуйста. Ну, мы все выяснили, да? Поняли?

— Нет! — взревел Брюс и стукнул кулаком в стену. Его лицо налилось кровью В комнате зашевелились. — Ты не понимаешь, да? Из-за твоих шашней с этим шулером мне пришлось попросить помощи у человека, которого я ненавижу, презираю, которого хотел бы уничтожить! Он топтал меня всю жизнь, плевал в душу, издевался над нашими родителями! А я просил его помочь, и он глумился надо мной!

— Ну не просил бы, — спокойно ответила Джорджи. — — Пошел бы в полицию сразу.

Брюс взвыл, швырнул на пол пустую кастрюлю и выбежал. По пути, видимо, он с трудом продрался сквозь толпу, выбежавшую из комнаты, но через пару минут все же хлопнула входная дверь. Дядя, Летти и Ханна кинулись к Джорджи и обхватили ее.

— Уезжаем! — прохрипел дядя. — Завтра же!

Клара, тоже вошедшая на кухню, посмотрела на Джорджи, подняла кастрюлю и попросила разрешения уйти.

К вечеру погода испортилась: дунул ветер, посыпал снег. Но в общем, в трамвае все равно было довольно тепло, и остановки объявляли. Клара доехала до улицы, где жил Брюс, сошла, добралась до его дома. Посмотрела на окно: свет горел. Потихоньку зашла в подъезд, поднялась по лестнице. Встала у двери квартиры Брюса, прислушалась. Вроде шаги. И радио работает. Передают новости.

Выдохнув, Клара спустилась и вышла.Наверное, за Брюса можно не беспокоиться..

Все же случилось то, чего она с тревогой ждала с того дня, как Андерс выдал, чем занимался Эшли Вудс и по каким местам он водил Джорджи. Зачем — так и не сказал толком.

Утром, на пятый день после того, как арестовали Стеггинсов и нашли Джорджи, Клара пришла к Андерсу. Еще на лестнице столкнулась с Брюсом, который буквально вылетел из квартиры брата. Андерс встретил ее сильно смущенным. Клару это удивило — он обычно, когда смущался, держался иначе, стараясь не показывать виду — но она не спрашивала ничего, покуда он не рассказал сам.

— Знаешь, мы с Брюсом повздорили, — он поморщился. — В общем, я рассказал ему... Про Вудса, про казино... Как-то слово за слово вышло.

Клара опешила. Ей, признаться, стало очень неприятно: Брюс явно рассердился, и неизвестно, что он теперь сделает. Может, пойдет скандалить к Джорджи, а той в ее состоянии это совсем ни к чему. Оставалось надеяться, что отец Эдвард и Ханна ее защитят.

— Мне стоило тебя предупредить, — медленно начала Клара. — Мы все решили, что Джорджи сама выберет, рассказывать Брюсу или нет. Это ее дело. Хотя я понимаю, ты волнуешься за брата...

— Ничего я за него не волнуюсь! Просто к слову пришлось, вот и сказал, — он засопел, как обиженный ребенок.

Клара не знала, что и думать. Она понимала, что Андерс наверняка все еще зол на Джорджи за ту историю с бумагами. С другой стороны, до сих пор он не делал подлостей ее друзьям, а напротив, помогал, чем мог, и Джорджи помог даже больше других. И вряд ли он, при своем уме, не заметил, что Джорджи не волнует мнение Брюса. Значит, он не хотел подруге неприятностей, не мстил так мелочно: вышло всего лишь досадное недоразумение.

— Сейчас я поеду к Джорджи, предупрежу ее. Тебя не назову. Чаю тогда попьем в другой раз. Печенье оставлю у тебя, можешь хоть все съесть.

Она не смогла бы сейчас долго сердиться ни на одного из своих друзей, не могла допустить ссору. Те страшные дни и ночи, особенно последняя, когда похититель, она знала, должен был прийти во двор к Ханне и встретить полицейскую засаду, не шли из памяти. В любую минуту Андерс, Гарри, Летти, Джорджи и еще многие могли исчезнуть, как исчез отец. И как ему, Клара могла им не успеть сказать чего-то главного, без чего неправильно расставаться. Нет, дело не в том. Просто все они должны были жить.

Джорджи вроде бы не огорчилась от Клариного предупреждения. Она вообще выглядела безмятежной, хотя, по мнению Летти, в душе наверняка ужасно волновалась за судьбу Эшли Вудса. Летти все же иногда судила по себе.

Клара немного выдохнула, хотя предчувствие подсказывало, что дело не кончится просто так. И точно, не кончилось.

...Обратно Клара прошла остановку пешком: странная грусть ее охватила. Теперь, наверное, ничего не будет прежним, и они сами должны измениться. Невозможно ведь жить, как раньше, когда так явно ощутил, насколько не вечны люди рядом с тобой. И какой зверь может сидеть в первом встречном. Они никогда не думали, что ужас может быть совсем близко от них. Бедная Джорджи... Клара даже не узнала ее, когда увидела в больнице. Как же хорошо, что им все помогли. И инспектор Хоуп, и Лиза, и Гарри, и Кассандра. И Андерс.

О нем не хотелось думать плохо, совсем не хотелось — лучше было вспоминать каждый его поступок и понимать, какой он замечательный. "И глаза красивые. Как небо летом". И Клара тихо, одними губами запела — а ведь думала, не сможет уже после ого, что случилось с Джорджи. Подняла голову: сквозь густейшие тучи все же пробивался лунный свет. И как будто душа осветилась.

"Я люблю его. Просто люблю Андерса. Не как, брата, не как друга. Как мужчину". Руки опустились, Клара встала посреди улицы. Она снова растерялась почти до слез. "Что с этим делать теперь? Я ничего не понимаю и ни с кем не могу посоветоваться. Рассказать кому-то? Ужасно стыдно, но мурашек. Но ведь я не могу быть ему нужна, я некрасивая, смешная, неумная". Ужасное смятение охватило, на миг Кларе показалось, что она сойдет с ума. Пришлось сделать над собой усилие.

"Фу, действительно стыдно. Подруга недавно чуть не погибла, а я нашла, о чем думать. Ведь Андерс и так рядом. Да, как друг. Мне ведь и не надо больше. Нам всем придется учиться жить заново — стем, что мы узнали. Жизнь продолжается. И что я его люблю — это уже счастье. И что он жив, он есть, он встретился мне".

К утру вьюга улеглась, выглянуло солнце. Небо прояснилось, слегка приморозило. Корлинг, провожая Джорджи и отца Эдварда, выглядел свежим, энергичным, взбодрившимся. Каждая снежинка и солнечный лучик будто кричали: "Будем жить!"

Золотые волосы Джорджи горели на солнце, белое лицо разрумянилось. Красота постепенно возвращалась к ней. Отец Эдвард тоже словно помолодел. Он не отходил от племянницы ни на шаг. Компания провожающих заняла бы слишком много места в вагоне, так что Джорджи с дядей сами вышли постоять на перрон.

— Нас все меньше, — довольно грустно заметила Кассандра. — Карен, теперь ты...

— Ну ничего вот мы вернемся, — глаза Джорджи заблестели прежним озорным огоньком, — и тогда вам точно станет весело! Отыграемся за все годы!

— Да, я бы и гроша не поставила, что вы когда-нибудь повзрослеете, — заметила Лиза. — А кстати, наши нежные и впечатлительные создания придут прощаться?

— Марселла обещала прийти, — ответила Летти. — Альфосина, возможно, будет занята.

Джорджи и Лиза разом прыснули, Ханна усмехнулась. Отец Эдвард посмотрел на них удивленно и немного осуждающе. Внимание Клары привлекли два ярких пятна в толпе, выходящей из вокзала.

— Смотрите-ка! Они обе пришли!

Все замахали подругам. Марселла и Альфонсина, подбежав, поздоровались. Марселла с тревогой посмотрела на Джорджи и взяла ее за руку, Альфонсина оставалась безмятежна. Покуда искали Джорджи, им обеим ничего не говорили, чтобы не тревожить, потом Летиция рассказала все Марселле, та обещала подумать, передавать Альфонсине или нет. Видимо, промолчала.

— А у меня новость для вас! — объявила Марселла. — Альфонсина выходит замуж! А я буду подружкой невесты.

Та кивнула. То ли она не была рада замужеству, то ли хотела сохранить его в тайне от подруг... Ну что ж, у каждого сеть право на тайну.

— Я не попаду на свадьбу! — закатила глаза Джорджи. — И насвадебный обед!

— Может быть, его не будет, — возразила Кассандра.

— Нет, свадьба будет как и подобает в наших с Уолтером семьях, — пришлось ответить Альфонсине. -И тебя, Кассандра, я как раз хотела пригласить.

— Наверное, не меня одну, — Кассандра улыбнулась, но взглянула строго.

— Да, на венчание могут прийти... все. Мы будем венчаться в городском соборе, места хватит.

— Благодарю, — ответила Кассандра. — Пожалуй, я приду на венчание, со всеми. А потом у меня, боюсь, дела.

Повисло натянутое молчание. Совсем не время сейчас было заострять внимание на том, что Альфонсина всегда помнила, что Кассандра — дочь генерала, а Марселла — внучка банкира, и только их считала себе ровней. Возможно, когда-нибудь это перестало бы раздражать всех остальных, но, наверное, не теперь. Отец Эдвард и Ханна тоже, кажется, поняли, в чем дело, и оба покраснели. Один Гарри оставался невозмутим:

— А музыкант на свадьбу вам не нужен? Гитарист или певец?

— Я спрошу Уолтера.

Глаза Гарри блеснули азартом. Его не смущало, что публика может быть настроена недоброжелательно: наоборот, он считал особым шиком добиться у такой публики успеха.

Стали объявлять посадку. Отец Эдвард обнял и благословил Ханну, попрощался с остальными девочками и Гарри. Джорджи быстро перецеловала их всех.

— Ну все, смотрите, не разводите сырость! И не давайте Ханне совсем скиснуть! Летти, с тобой ненадолго прощаемся, до лета, так что не шмыгай носом. На свадьбе всем повеселиться как следует. Альфи, позови всех, не криви нос. Не обеднеет твои папаша с женихом, не наклюют много. До встречи!

Она метнулась в вагон, взмахнув золотыми волосами, отец Эдвард вошел следом. Раздался гудок, девочки и Гарри отступили подальше. Поезд тронулся. Они еще шли по перрону, Джорджи махала в окно... Вот и все. Она уехала.

Ханна как-то беспомощно оглянулась на людей, которые ее окружали. Кажется, Клара понимала ее мысли: всё друзья Джорджи, с которыми она сблизилась только в последнее время. Сколько же изменилось — а месяц... И все-таки жизнь продолжается.

Клара взяла Ханну за левую руку, Летти — за правую, и так они вышли с вокзала.

Время волнений прошло, все стало ясно. Наступило время холодного отчаяния и огромной боли. Со всем, что случилось, пришлось как-то жить, понимая, что никто ничего не отменит и не изменит.

Он потратил почти восемь лет жизни, отдавая ее... Язык не повернется сказать, кому. Джорджи совершила немыслимое. Он бы, может, не был бы так потрясен, если бы она просто изменила ему,. Но она была почти преступницей. И как он раньше ничего не подозревал, не понял ее наклонностей? Ведь она не скрывала особенно. Почему его не отпугнул ее неуместный и неприличный авантюризм? Почему после первой же шалости она не стала ему противна? Ведь его-то никогда не тянуло хулиганить, в отличие от брата: как он позволял увлекать себя и не разглядел в ней такого же скотства, как в Андерсе?

Хотелось выть от того, что ничего не вернешь и не переделаешь. С ним навсегда это позорное пятно, и каждый может смеяться ему в лицо, что он столько лет был игрушкой такой девицы, ради нее просил о помощи врага. И враг посмеялся над ним.

А ведь Брюс, идиот, хотел с братом рассчитаться честно! Узнал, сколько обычно берут не самые лучшие и опытные сыщики за задания средней сложности. Пришел к брату с деньгами. Тот был дома, вроде бы в хорошем расположении духа. От денег отказался: с ним, мол, уже рассчитался отец Эдвард.

— Так что радуйся, братец: Джорджи хотя бы под конец не потребовала затрат. Ни платить не пришлось, ни рисковать.

Брюс еще минуту соображал, что такое ему сказали, а Андерс знай потягивал кофе — брату не предлагая.

— Ты, кажется, назвал меня бесполезным? Или трусом? — Брюс с трудом мог овладеть дрожащим от ярости голосом.

— Обрати внимание, не я это сказал. Но если ты сам все понимаешь...

Брюсу показалось, что сердце сейчас лопнет. Но брат был немногим его слабее и дал бы сдачи. Нет, стоило ответить иначе.

— Да, от тебя пользы много больше, особенно когда тебе помогают твоя любовница и ее друзья. Хорошо вы с ней сошлись: она уродина, ты подонок. На вас обоих никто больше не позарится.

Брюс с торжеством понял, что попал в цель. Брат поставил чашку на стол, медленно вытер губы, посмотрел ему в глаза спокойным, даже растерянным взглядом. Но теперь уже от него веяло яростью.

Андерс шагнул вперед, и Брюс невольно отступил, но тут же заставил себя выставить вперед кулаки.

— Я прав! — выкрикнул он воинственно. — Ты сам знаешь, что прав я. Ты начал первый. И это правда: ты подонок, а она уродина.

— Не картежница по крайней мере, — Андерс остановился и улыбнулся. — Не спит с шулером и не шатается по казино, а я не изображаю преданную собаку, ожидая ее по вечерам.

Все внутри куда-то провалилось.

— Лжешь. Ты лжешь, тварь поганая. Ну-ка возьми свои слова назад!

— Позови мамочку, чтобы она меня заставила, — зевнул Андерс и вернулся к кофе. Брюс взревел, плюнул на пол и выбежал.

И все-таки никто его не утешил в тот день, не поддержал. Получается, Андерс вышел из схватки победителем. И это была такая чудовищная несправедливость, что от нее кожа болела, как от пощечины.

Потом было объяснение с Джорджи. Она ничего не понимала, не осознавала. Перед ним сидел чужой человек — какая-то девчонка с пустыми глазами, которой до него не было никакого дела. Она смотрела на него, как будто на пьяного, который пристал на улице. После стольких лет. Вот и все.

Когда Брюс вернулся, то до самой ночи слушал радио, мерил квартиру шагами, читал газеты, без разбору что-то жуя. Что угодно, только бы заглушить сводившую с ума боль, не завопить от отчаяния. Уснул под утро — и только наследующий день, очнувшись около полудня, вспомнил, что сегодня Джорджи хотела уехать. Возможно, навсегда. Проверил время: ее поезд отправился полтора часа назад. Вот и все. Что-то кончилось.

В пустой квартире оставаться было невыносимо. Брюс собрал вещи, позвонил хозяевам, зашел в университет, написал заявление с просьбой освободить от занятий — и еще успел на вечерний поезд в Квинленд.

Домой он заявился уже ночью, на такси. Мама перепугалась. Отец уточнил, нет ли проблем в университете. Брюс, как нарочно, не придумал предлога, под которым мог бы пропустить неделю занятий.

— Устал, — сказал он. — И письменную работу сделать не успеваю.

— Ну, надо к себе построже, — ответил отец. — Но выглядишь ты в самом деле плохо. Скорее всего, сбил режим? Так и понял. Хорошо, поживи здесь, приди в себя.

Мама, скрестив руки на груди, откинулась назад. Она проводила его до комнаты и на пороге спросила:

— Ты поссорился с Джорджи?

— Она уехала насовсем.

Мама на секунду задумалась.

— Тебе не грозит никакая опасность?

Брюс даже удивился, хотя ужасно устал с дороги.

— Нет.

— Тогда поговорим завтра. Отдыхай.

...Утром Брюс все рассказал матери в подробностях: про похищение, про Андерса, про казино. Она только ахала, покуда не дослушала до конца.

— И ты нам не позвонил?! — воскликнула она, едва сын умолк. Оставалось виновато покачать головой.

— Ну ладно, будем считать, это позади, да и ты остался в тени, — Марта выдохнула. — Как ты все это пережил. Бедный мой ребенок. Тебе в самом деле нужен отдых. Картежница! Я тоже хороша, не представила всех вариантов...

Она нервно прошлась по комнате.

— Ну ничего, ничего. Это кончилось, к счастью. Ты сможешь забыть ее и жить заново. Ты должен это сделать. Надеюсь, теперь ты не сомневаешься, что она не стоит одной твоей мысли, минуты твоей жизни? До чего гадкое существо, в голове не укладывается до сих пор! Где в ней хоть капля порядочности?

Брюс вяло кивнул. Слова матери больно отдавались в груди, но на страсти сил не осталось.

— Мама, я просил его о помощи. А он снова вытер об меня ноги.

— Урок тебе: не проси врага, — быстро ответила мать. И тут же нежно обняла:

— Это не значит, что ты проиграл, поверь. Это всего лишь один этап в жизни. В конце концов ты все равно победишь, ты заслуживаешь победы, потому что ты хороший человек, а не он. Но больше не проси его ни о чем, забудь его.

— Я бы не попросил, — поморщился Брюс. — Все те девчонки, подруги Джорджи. Он любовник одной из них. Самой некрасивой.

— И наверняка она его содержит, — кивнула мать. — Но тебе, во всяком случае, уже не может быть до этого дела. Пока все кончилось несправедливо по отношению к тебе. Как бы я хотела разорвать обоих: и девчонку, и это чудовище! Но я не могу. Я только надеюсь, что ты получишь счастья и любви в десять раз больше, чем получили они. А пока я с с тобой, мой милый.

...Первые два дня Брюс вправду чувствовал себя, как после тяжелой болезни: чувства отупели, мысли не шевелились. Он пытался работать, но почти ничего не соображал; пытался читать, но попадались, как назло, любовные романы, которые сейчас вызывали в нем отвращение. Попробовал шататься по улицам, но ему попадались сплошь влюбленные парочки. Он стал бродить по диким местам: оврагам, окраинам города, пустынным дорогам.

Однажды нелегкая занесла его к ограде школы, где училась Джорджи. Он не смог заставить себя сразу уйти и смотрел на окна, за которыми, должно быть, шли занятия. Сколько раз он так стоял у ограды, поджидая подругу, чтобы пожаловаться ей на брата, похвастаться пятеркой, попросить о помощи... Он не понимал тогда, что Джорджи совершенно безразлично, кто приходит за ней, кто ждет минуты встречи с ней. Мама права: она, как и Андерс, любить не способна. Можно себя, наверное, утешить тем, что своего шулера она любила так же мало, как и Брюса. Чуть больше — но немногим. Просто потянулась к пороку, потому что порочна сама.

За школой раздались голоса, в сад вышла стайка девочек. Та, что в центре, хорошенькая, черноглазая, остановилась, глядя на него, жестом велела прочим стоять на месте и двинулась к ограде. Ее послушались только две из них, правда. Говорить с ними в планы Брюса не входило, он побрел прочь и нескоро понял, что по щекам текут слезы.

Он плакал долго, ведь никто не видел его. Но в конце концов стало легче. Дома, обедая с мамой, он от души рассмеялся, слушая радиоспектакль. А на следующее утро до того осмелел, что позвонил Фиби и предложил ей прогуляться по городу вместе. Она была удивлена, но согласилась.

На следующий день по дороге к дому Флауэрсов на Брюса напал странный азарт. Он даже вышел на остановку раньше и купил букетик фиалок. То, что Фиби вышла к нему подкрашенная, с красиво повязанным шарфиком, еще больше раззадорило его. Подавая ей руку, правда, Брюс немного испугался: не показалось ли ей приглашение неприличным, фамильярным, глупым? Но Фиби только улыбнулась:

— Как я рада, что ты меня вытащил! Розмари недавно прочитала чувствительный роман... Не слышал случайно... "Лилия в крови"?

— Я не читаю такое, — немного удивился Брюс, чуть не фыркнув.

— Это понятно. А Розмари вот прочитала, поплакала и все норовит обсудить его со мной. Я люблю литературу, ты знаешь, но там такая ужасная пошлость и никакой исторической точности! Приключений много, но пафоса еще больше.

— Словом, это не твоя литература?

— Это вообще не литература! Это ужасный ширпотреб. И ведь Розмари вроде бы умная девушка, хорошо учится, но вкус... Мне надо прекратить говорить о семье, тебе это неинтересно. Лучше расскажи о себе. И о Корлинге, конечно.

За те недели, которые Брюс не виделся с Фиби, он думал в основном о Джорджи, и голове у него вертелись только подробности того, что с ней произошло. Так что пришлось рассказать то, что он слышал еще осенью.

— В Корлинге, по слухам, появился дерзкий грабитель. Он ворует из ювелирных магазинов... Из антикварных лавок...

— И из банков?

— Об этом я пока не слышал.

— И совсем нет подозрений, кто это?

— Он неуловим.

"Совсем ка тот шулер". В груди кольнуло, но Брюс заставил себя посмотреть на круглое, цветущее личико Фиби, в ее глаза удивительно чистой голубизны.

— Фиби, я сейчас приехал ненадолго. Но ты не против, если бы виделись почаще?

Он не хотел бы поверить тому, как изменилось ее лицо. Проступила явная досада, Фиби смутила, сделала шаг назад.

— Брюс... Спасибо, конечно... Но буду откровенна: мне нравится другой. Я ему тоже нравлюсь. Я не уверена, что такие прогулки ему понравятся.

Это даже не вызвало привычных ярости и гнева. Просто внутри что-то надломилось. Он снова проиграл — наверняка опять какому-то подонку. "Ну ничего. Я проиграл в последний раз. Отныне я буду выигрывать. И найду способ поквитаться со всеми".

— Хорошо, Фиби. Я тебя понял.

Конец второй части

С отъезда Джорджи минуло три месяца. За это время от нее пришло два письма, где она сначала жаловалась на ужасную скуку, потом — на своих учеников, с которыми по протекции отца Эдварда стала заниматься математикой. Ханна ужасалась, как Джорджи рискнули подпустить к детям, но Клара только сочувствовала подружке: ей самой в ученики достался непростой мальчик. Он решительно не хотел заниматься, но родители почему-то решили, что ему это нужно. Сначала Клара отстирывала юбки от мела, плащ — от клея, носовой платок — от сажи, выгребала у себя из сумочки песок и более гадкие вещи, заштриховывала неприличные слова в нотах. Потом привыкла быть начеку.

Андерс снова помог. Он рассказал, что сам проделывал с нелюбимыми учителями и соседями в детстве, так что Клара теперь хотя бы знала, чего ждать (Андерс предположил, что Хорас, ее ученик, богатой фантазией не отличался). Еще он вспомнил, что его больше всего раздражало в обращении. С тех пор Клара больше не пыталась подружиться с Хорасом, заинтересовать его музыкой, развеселить, поговорить по душам. Вообще нарочно следила за тем, чтобы не улыбаться слишком часто, и за тем, чтобы не звучал слащаво голос. И уроки наконец стало проводить куда легче.

А между тем... Возможно, были виноваты веселые птицы за окном, яркое солнце и свежий ветер, и подснежники в палисаднике. Но Кларе стало все больше казаться, что и Андерс неравнодушен к ней. Она невольно запоминала каждый раз, когда он вставал очень близко, машинально брал ее за руку, поправлял ей волосы и так непонятно смотрел — и это случалось все чаще. Может, ее обманывали глаза, но она слышала, как менялся, становясь ниже и мягче, его голос. Он, завари в свой чудесный кофе, ей первой подавал чашку. Он старался идти рядом, если они куда-то отправлялись большой компанией. Он в Пасхальную ночь пришел к городскому собору и ждал окончания службы, чтобы проводить Клару и Летти домой. Они, правда, еще в соборе увидели Себастьяна, так что домой пошли вчетвером. Но все равно: выйти ночью, стоять на холоде, чтобы она могла спокойно вернуться домой... Клара боялась поверить себе, но все-таки с каждым днем чувствовала себя счастливее. Как будто плыла с закрытыми глазами по обогретой летним солнцем реке. Такое окутывающее переливчатое тепло, только сердцу стучать бы спокойно, а оно то замирает, то бьется, как бешеное. И тогда хочется смеяться, петь, танцевать.

А тем временем отец Альфонсины и семья ее жениха все же решили сэкономить на музыкантах и вправду наняли студентов. Пригласили Гарри играть на гитаре и петь, Клару — на фортепьяно и тоже петь, а еще Дэниэля и Юджина, второкурсника, как скрипачей. На венчание, таким образом, Клара не попадала, но оказалась единственной из компании, кроме Марселлы, которой удалось увидеть свадебный обед.

В весенние солнечные дни Клару страшно тянуло на улицу. бывало, в школе она устраивалась учить уроки на веранде или в саду, дома тоже убегала с книжками подальше. И конечно, она не стала бы в такой ослепительный день отмечать свою свадьбу в банкетном зале. Но родне Альфонсины и ее жениха виднее. Может, они боялись, что будет дождь.

В сторону молодых взглянуть было приятно: маленькая белокурая Альфонсина рядом с высоким черноволосым Уолтером, ее женихом, казалась легким облачком. А у Марселлы золотились на солнце кудри, глаза отливали голубым, и платье она выбрала нежно-лазурное. Шафер жениха, маленький и плотный, рядом с ней напоминал пингвина рядом с райской птицей. Хотя если подумать, пингвин по-своему красив.

В общем, разглядывать гостей Кларе было почти некогда: она сначала вместе с Гари пела молодым поздравительную песню, аккомпанируя на фортепьяно, потом вместе со скрипачами стала играть танцы. Отдохнуть удалось, только когда запел Гарри.

Он пел, точно охваченный бесконечной радостью, распахивая руки навстречу нежному, как девушка, весеннему вечеру. Он пел — и Кларе невольно хотелось снова играть, пусть и устали пальцы, Потому что только и петь весной, только и ликовать, когда любишь. Хорошо, наверное, быть птицей — стремительно разрезать воздух, точно стриж, или замирать от музыки, как соловей. Быть маленькой, довольствоваться зернышком и выживать в мороз, как синица, пожалуй, тоже неплохо. Кстати, Альфонсина обещала, что музыкантам, кроме гонорара, позволят унести что-то из фруктов и пирожных. "Интересно, какое мне достанется?" — Клара сглотнула и снова бойко заиграла модный быстрый мотив. И сама на себя удивилась: зимой ей казалось, что все они страшно изменятся после случившегося с Джорджи.

— Значит, ты здесь? — раздалось сверху. Голос женский, довольно знакомый. Прервать игру Клара не могла, но мелодию помнила достаточно хорошо, чтобы не смотреть в ноты. Она повернулась на звук: перед ней стояла стройная девушка ее лет, с коротко стрижеными черными кудряшками и встревоженными глазами. Точно, кто-то знакомый, но имя Клара сейчас бы не назвала. Она кивнула, быстро указала на ноты и отвернулась, продолжая игру.

— Понятно, — сказала девушка. — Я передам тебе записку.

Записку Клара получила, когда с ребятами собиралась уходить, вместе с коробочкой с апельсинами и парой пирожных. Там значилось: "Приходи завтра в 14.00 в кафе "Розарий". Есть о чем поговорить. Фредерика Кьюзак".

Фредерика когда-то училась в той же школе, что и Клара. Она была из богатой семьи, очень избалована и несколько неуравновешенна. К дисциплине она совершенно не привыкла и общаться с другими девочками, в общем, почти не умела. Она. правда, дружила с Альфонсиной и еще с Офелией Найт, которых знала еще до школы. Но обе от нее отвернулись, когда стало ясно, что в школе у нее не больше прав, чем у других. Конечно, ее глубоко все это ранило, она стала замкнутой, почти дикой, но почему-то доверяла Кларе и иногда говорила с ней.

После третьего года учебы Фредерику забрали из школы. Наверное, так для нее было лучше: среди людей, которые видели ее одинокой и униженной, она явно очень мучилась.

Потом через Альфонсину до девочек доходили смутные слухи: вроде бы семья Фредерики ездила за границу, а потом вернулась. Признаться, Клара совершенно не узнала Фредерику теперь и представления не имела, что же ей нужно. После случившегося с Джорджи, конечно, к любым неожиданностям она относилась с некоторым подозрением. "Но она приглашает меня днем прийти в людное место. Вряд ли у нее на уме что-то недоброе — во всяком случае, не похищение". Конечно, Клара предупредила Летицию, рассказала, куда отправится, но в общем, на следующий день она пошла в "Розарий" без страха.

Конечно, она раньше не бывала в этом кафе, но вывеску давно запомнила. Внутри оказалось чисто, стены украшены искусственными цветами, столы застелены бело-розовыми скатертями. Пахло свежайшей сдобой и кофе.

Посетителей в этот час почти не было, и Клара увидела Фредерику сразу: та заняла место у окна. Снова удивилась, насколько она изменилась. Словно отвечая на ее мысли, Фредерика холодно улыбнулась:

— Значит, ты не узнала меня? А вот тебя узнать оказалось несложно.

— Нет, я все-таки тоже выросла.

— Ненамного. Садись, делай заказ.

Тон у нее был насмешливый, и недаром: даже чай здесь был Кларе не по карману.

— Я не голодна. Ты возьми что-нибудь, если хочешь, и расскажи, чего ты хотела.

— Ты ведь не ждала, что я угощу тебя за свой счет?

— Конечно, нет. Но у меня сегодня урок в четыре часа.

— Да, тебе приходится трудиться, — Фредерика снова улыбнулась. — А ты ведь надеялась на другое, признайся? Мечтала ведь в глубине души о принце?

— Да что ты! Принц женат, и у него дети. Неужели я буду разрушать семью?

Кларе раньше нравилось, когда Фредерику удавалось рассмешить, и сейчас стало тепло, когда та просто, по-девчачьи хихикнула. Но тут же стала серьезной.

— Хорошо. А теперь к делу. Мне нужно, чтобы ночь следующего дня ты провела у меня. Могу тебе заплатить за это.

Любопытно, понимала ли сама Фредерика, насколько странно и подозрительно звучало ее предложение? Клара почувствовала, что после истории с Джорджи не хотела бы ввязываться и в менее темное дело. Оставалось лишь отказаться и уйти.

— Просто, но твое предложение звучит сомнительно. Денег мне не нужно. Я не ввязываюсь в темные истории.

Фредерика закатила глаза.

— Не знаю, что ты там себе навоображала... Да, я сейчас живу отдельно от родителей, мне от бабушки достался домик. У меня есть любовник и бывают вечеринки. Но это не значит, что я связана с чем-то... Не знаю, опасным... А ты сразу подумала неизвестно на что. Трусиха.

— Я всегда была трусихой, ты это знаешь. Ты сама мне только что сказала, что у тебя есть друзья, есть парень. И все-таки их ты не просишь о помощи. Почему? Мы с тобой не виделись с двенадцати лет. Мы уже почти ничего друг о друге не знаем. И даже объяснить мне, в чем дело, ты не считаешь нужным.

Фредерика низко опустила лицо. Клара заметила, что она сильно покраснела, гневно прикусила губу. Стало жаль ее, но все-таки она была не готова согласиться рискнуть вслепую.

— Зря я это затеяла. Глупости. Иди своей дорогой. Не то, чтобы я рада была встрече.

— А мне сначала показалось, рада, — серьезно заметила Клара.

— Не будь самонадеянной.

— А это не самонадеянность. Можно же обрадоваться и дурочке, которую хочешь втянуть в авантюру. Я запомнила тебя честной, не хочется думать, что ты на такое способна. Но извини, я не могу думать только о том, как помочь тебе или кому-то еще.

— Ты изменилась, — горько заметила Фредерика, когда Клара замолчала.

— Да, правда. Я была бы сговорчивей, если бы ты вместо того, чтобы предложить деньги, просто объяснила, зачем я должна у тебя заночевать и что происходит.

Фредерика вздрогнула и всхлипнула.

— В том весь и ужас. Не происходит вроде бы ничего.

Выступлением на свадьбе Гарри остался очень доволен. Хозяева, конечно, могли быть и щедрее, но главной наградой для Гарри деньги никогда не были. Он видел, пока пел, восторг в девичьих глазах, ощущал, что, пусть на короткий миг, но занял место в сердцах всех женщин, которые его слушали. Жаль, не удалось завязать никакого интересного знакомства. Келли ему надоела еще месяц назад, он ее оставил, выдержав непростую сцену. Что ж, будет что вспомнить потом и использовать в игре. Но все-таки теперь была весна, кровь его горела, сердце пело, душа ликовала, а тело томилось. Подруга была ему необходима, и раз уж не получилось найти богатую девушку, следовало найти хотя бы красивую.

Шанс представился на следующий день после свадьбы. Гарри явился на работу к семи часам и прежде, чем переодеться, завернул в буфет. Скотти, толстяк-буфетчик, о чем-то, не умолкая, болтал с незнакомой девушкой.

Внимание Гарри привлек сперва целый каскад золотисто-рыжих волос, спадавших по ее спине, и острые белые локотки. С одного взгляда он видел, что она невысока ростом, хоть и повыше Клары, и очень стройна.

Рассмеявшись, она обернулась, и Гарри обомлел: девушка показалась ему удивительно похожей на одноклассницу Клары, Марселлу Флейм, которая накануне была подружкой невесты. Может, черты лица ее были немного резче, но он не мог не узнать те же прелестные зеленовато-голубые глаза.

Кажется, его внешность также впечатлила девушку: она вдруг замолчала и стала с самым серьезным видом его разглядывать.

— Это Джесси, — представил ее Скотти. — Наша новая официантка. Ей сегодня тоже дежурить ночью, как и тебе.

— Вы официант? — спросила девушка, продолжая его рассматривать и пару раз хлопнув ресницами.

— Танцовщик.

Она посмотрела на него, словно никогда не видела человека, который умел бы танцевать. Гарри непринужденно занял барный стул рядом с ней, невзначай дотронулся до ее ручки, белой и мягкой. Девушка смутилась, но Гарри уже понял: покорить ее окажется просто.

Он оказался более чем прав. То, что он учится на театральном отделении, поразило Джесси еще больше. Она сама после школы мечтала стать актрисой, но провалилась при поступлении, и ей пришлось перебиваться случайными заработками.

— Но ты можешь попробовать на следующий год, — почти серьезно предложил ей Гарри. — А я постараюсь тебя немного обучить. Ведь если это твоя мечта, ее надо добиваться. Что за человек без мечты?

Она немного смутилась, но вечером после этого разговора позволила себя поцеловать. Гарри не спешил, но и не отступал: не давал Джесси опомниться, целовал при встрече, подолгу не сводил с нее глаз, старался развлечь. И когда после трех дней ухаживаний вдруг прикинулся равнодушным, встревожилась, подошла сама, стала спрашивать, что с ним. Гарри отвечал уклончиво. А назавтра позвонил Джесси и предложил прогуляться вечером, благо, у обоих был выходной. Разумеется, она согласилась.

Конечно, у Гарри почти никогда не было денег, чтобы угостить девушку не только мороженным и подарить не только набранную на припеке мать-и-мачеху. Но он уже убедился, что именно мелочи трогают больше всего, если дарить их с искренним желанием порадовать, восхищением женщиной, которая перед тобой сейчас. Гарри вправду восхищался красотой лица Джесси, россыпью ее золотых волос, звуками чистого голоса. И вдвойне нравилось ему представлять их двоих со стороны: наверняка все прохожие считали их очень красивой парой.

Тонкие весенние сумерки кружили голову. Идя по улицам в огнях, сжимая нежную ладонь Джесси, Гарри стал петь — негромко, хотя и тянуло распеться во весь голос. Джесси удивленно остановилась, он притянул ее к себе и еще пел, а после они поцеловались. Оглянулись, засмеялись, быстро пошли прочь, стали нырять в какие-то подворотни, там снова целовались и убегали дальше. Опомнившись, поняли, что оказались в незнакомом месте. Это была старинная улица, застроенная домами в два-три этажа. Редкие фонари отбрасывали тусклый свет на голые ветви кустов в палисадниках. И было очень тихо, так тихо, как бывает вечером в деревне, но никак не в столице.

Джесси оробела, Гарри тоже невольно отступил на шаг. И тут неподалеку показалась темная фигура.

Странный человек, сутулый, но плотный, приближался к ним, покачиваясь на ходу. Он шел, низко опустив голову, и что-то бормотал. В одной руке сжимал железный прут.

Гарри до того видел сумасшедшего только однажды: в деревню забрел седой, грязный старик, который плакал и бормотал какие-то имена. Его заметили дети, Софи и Клара пытались расспросить его, потом Клара побежала к отцу. Тот пришел с друзьями — доктором Стиффордом и отцом Грегори — и они куда-то увели несчастного. Давно это было, но ужас перед безумием так и остался в душе Гарри. Он часто пытался представить себе, что творится в искаженном, утраченном сознании человека, и всякий раз приходил в отчаяние, представив себя на месте сумасшедшего. И теперь, наблюдая за безумным, он почувствовал, как ноги его приросли к мостовой. Он перестал замечать, в каком ужасе Джесси, и опомнился, только когда сумасшедший оказался совсем рядом с ними. Джесси взвизгнула, отскочила и побежала. Нельзя было этого делать: безумный погнался за ней.

Догонять их было бесполезно, но и уйти Гарри не мог. Он продолжал следить за убегающей Джесси, отчаянно надеясь, что она забежит в какой-нибудь подъезд или догадается постучаться в чье-то окно. И радостно вскрикнул, когда улицу озарил луч еще одного фонаря, на сей раз ручного. Кто-то еще кричал на безумного, заставляя уйти.

Гарри вытер лицо и внезапно задумался. Если он сейчас потихоньку уйдет, Джесси завтра разболтает всему ресторану, что он струсил. Конечно, ему уже не удастся доказать обратное, но поговорить с ней все-таки стоит. И он зашагал к пятну света, все еще падавшему на мостовую.

Фонарь держал какой-то парень чуть постарше его самого, светловолосый и плотный. А рядом трясущуюся Джесси успокаивал... Брюс.

Гарри захотелось провалиться на месте. Брюс заметил его, узнал и все, кажется, понял по тому, как Джесси резко обернулась и расплакалась. Парень с фонарем тоже обернулся к Гарри.

Минута была ужасная. Он мог сделать вид, что очутился здесь случайно, но тогда уже ничто не спасло бы его от позора наследующий день. Или подойти к Джесси сейчас, вытерпеть унизительную сцену и упросить ее хотя бы никому ничего не рассказывать.

Горло сжало отвращением, глаза защипало. Такой внезапной горечи на него давно не сваливалось. "Я выдержу. Потом, когда мне будут аплодировать целые толпы, это забудется". Он шагнул к Джесс и молча потянул ее за локоть.

— Пойдем отсюда. Спасибо вам, друзья.

К его удивлению, Брюс ничего ему не сказал, только продолжал ядовито улыбаться. Сейчас он очень напоминал старшего брата.

— Погодите, ведь Чокнутый Боб все еще бродит где-то здесь, — остановил Гарри и Джесси парень с фонарем. — Вам опасно идти одним. Идите к нам, подождете, пока я вызову такси.

— У нас нет денег, — вздохнул Гарри.

— У нас есть, — отозвался Брюс. По его тону Гарри понял, что если они с Джесс останутся здесь, их ждет еще полчаса мучений. То есть Гарри так точно ждет. А главное — при этих парнях, а птом при таксисте объясниться им не удастся.

— Ты можешь оставаться здесь, Джесси, и ждать такси, а я прогуляюсь еще немного. Боба я не боюсь. Увидимся завтра, на работе.

Чмокнув девушку, Гарри отправился вперед. Будь что будет.

На следующее утро ему трудно пришлось. Он, конечно, твердил себе, что ему не не может быть дела до чьего-то мнения, но все же вечер беспокоил страшно, да и с соседями по квартире не хотелось встречаться лишний раз: все казалось, они что-то знают. Гарри понимал: это называется стыдом. И увы, от него никуда не денешься. Наверное, стоит поговорить об этом с Кларой... После. Она сейчас наконец поняла, что любима взаимно, счастлива и вряд ли его поймет.

"Забавно, если я сам от переживаний воображу, что влюбился в Джесси. Не глупо, поскольку будет ложью". Да уж, от этого стоило поостеречься.

...Вечером он пришел на работу. Кажется, Джесси сумела промолчать, на него не косились и не шептались за спиной. Но она сама, встретившись ему, презрительно усмехнулась. Подумав, Гарри улучил момент, когда они остались наедине, и попробовал извиниться.

— Не трудись, — ответила Джесси. -Ты жене виноват, что ты трус, таким уж уродился.

С гневом Гари давно научился справляться, а теперь и вовсе выгоднее было сделать виноватое и печальное лицо.

— Но я даже благодарна тебе. Если бы не ты, я не познакомилась бы с потрясающим парнем. У нас свидание завтра.

— С тем, который вышел с фонарем?

— Нет, не с Полом. С Брюсом.

Гарри едва не разинул рот от удивления. Сперва он не мог поверить, что хорошенькая и веселая девушка находит потрясающим высокомерного зануду Брюса Ивлинга. А потом стало тревожно, потому что он видел, каков тот в гневе. "Говорить ли ей? Если сказать сейчас, решит, что я нарочно очерняю соперника". Гарри нервно потеребил пальцы.

— Если так, я рад за тебя. Но имей ввиду: может, я и боюсь сумасшедших, потому что один из них напугал меня в детстве, ноты все-таки можешь ко мне обратиться, если тебе понадобится помощь.

Джесси оттопырила губку и пожала плечами. Что ж, будем надеяться на лучшее.

Клара сидела за кухонным столом, маленькая, аккуратная, со сложенными на коленях руками. Окончив рассказ, кажется, она снова пыталась мысленно в нем разобраться. Андресу захотелось как-то подбодрить ее.

— Ты знаешь, что ты самая ценная из моих знакомых? Приводишь уже второго клиента.

— Лучше бы ты как-то искал их иначе, — усмехнулась Клара в ответ. Взгляд ее все же оставался напряженным.

Конечно, ее до опасных дел допускать не следовало, а вот самому поучаствовать — почему бы и нет. Да и мистер Барроу, возможно, заинтересуется.

— И что же ты решила в итоге?

— Сказала, что подумаю, и вот прошу помочь мне подумать.

— Да, ты права. Непонятно, что стоит за этой просьбой, а рассказ твоей знакомой может быть выдумкой от начала и до конца. Она может давить на жалость, зазывая тебя к себе, чтобы... К примеру, обеспечить себе алиби.

Клара в задумчивости принялась постукивать пальцами по столу, точно по клавиатуре фортепиано. Андерс поймал себя на том, что копирует ее движения, стуча по подоконнику, и велел себе прекратить. Она заговорила:

— Это было бы очень подозрительное алиби. И вообще, такое не похоже на Фредерику. Хотя она могла измениться, но все-таки не похоже. И она была напугана, по-моему.

— Ты предлагала ей обратиться к частным сыщикам?

— Предлагала. Она боится, что ее посчитают сумасшедшей. И как сказала, зовет меня, именно чтобы проверить, кажется ей все это или нет.

— А почему тебя, а не кого-то из друзей?

Клара прикусила губу, дернула бровью:

— Как мне показалось, Фредерика считает, передо мной ей не будет стыдно.

Андерс мотнул головой. В таких материях он не слишком разбирался, но ему стало очень любопытно. Да, пожалуй, в этом деле он сумеет показать мистеру Барроу, чего стоит. Только для начала надо попасть в дом Фредерики Кьюзак.

— Давай поступим так. Ты позвонишь своей знакомой и скажешь, что сама никак не можешь переночевать у нее. Придумай любую причину. Но ты готова прислать вместо себя... Может представить меня, как родственника. Почему ты хмуришься? Есть возражения?

Клара кивнула.

— Андерс, конечно, я не представляю, чтобы Фредерика была на такое способна, но... Вдруг это в самом деле только алиби? И ты ввяжешься в неприятности. Не надо, пожалуйста, — она протянула к нему руку.

В такие моменты становилось очень неловко и сладко, сознание затуманивалось, и соображать было куда труднее. Снова пришлось сделать над собой некоторое усилие.

— А этого не надо бояться, дурочка. Прежде чем туда идти, я все расскажу мистеру Барроу. Ну или скажи ей прямо, что есть сыщик, который сумасшедшей ее не посчитает.

— Пожалуй, лучше второе, — решилась Клара.

— А для верности попроси перенести предполагаемую ночевку еще на день.

Дело, собственно, было вот в чем. Бывшая одноклассница Клары, Фредерика Кьюзак, жила одна в коттедже, оставшемся ей от бабушки. Коттедж стоял в двадцати минутах ходьбы от городской черты, окруженный заброшенным садом. Весной, должно быть, там был почти рай.

Но около месяца назад, по словам Фредерики, стали твориться странные вещи. Началось с того, что среди ночи ее разбудил стук в стекло. Когда девушка открыла глаза, увидела за окном фигуру, укутанную в темный плащ. Этот кто-то (руки у него были до странности белые) постучался в стекло снова. А надо сказать, у Фредерики есть фобия: она ни за что не выйдет из дома в темноте. Страх остался, наверное, после какой-нибудь милой шутки одноклассниц. Видимо, сейчас страх спас ей жизнь, не позволив наделать глупостей и открыть. Но чтобы рассуждать и действовать здраво, она оказалась слишком суеверна: заперлась в ванной комнате и просидела там до утра.

Несколько дней спустя, тоже ночью, ее снова разбудил стук в стекло. На этот раз под окном никого не было, зато поодаль в странной, неестественной позе лежало тело в черной одежде, с закрытым лицом. Звонить в полицию Фредерика побоялась, а утром тело исчезло. В тот же день она нашла в шкафу бумажный конверт с чьими-то русыми волосами (сама она брюнетка).

Потом, неделю спустя, Фредерика отправилась в Корлинг к подруге. Вернувшись, обнаружила, что раковина в ванной залита кровью. У нее иногда случалось, что кровь носом или ртом, но в тот день такого точно не было. А ночью в окно снова стучался какой-то человек.

Если отбросить предположения о том, что рассказ — ложь, выходило, что у Фредерики Кьюзак на редкость слабые нервы. Андерс не представлял, чтобы такими штучками удалось напугать, к примеру, его мать, ее подругу мадам Айсви, Клару или большинство ее приятельниц. По осторожным рассказам Клары Андерс сделал вывод, что свою слабость Фредерика прятала под нарочитой агрессией и грубостью. А значит, могла нажить немало врагов. Андерс, конечно, совершенно не понимал глупой и мелочной обидчивости, когда человек вспыхивает буквально из-за малейшей критики, а уж если открыть ему глаза и доказать, что до его нежной души просто никому нет дела, возненавидит. Но, вспоминая о брате, матери, некоторых одноклассниках и учителя, приходилось признать: люди, к сожалению, таковы. Андерс однажды-то поделился удивлением с Кларой. Она предположила, что надолго обижаются не все, а те, кому и так одиноко. Он бы с ней не согласился, но неважно.

Допустим, над Фредерикой кто-то решил поиздеваться.

"Доступ в дом? Хорошо, слепок с ключа. Фобия, из-за которой она точно не вышла бы из дома ночью? Могла проболтаться... Или нет?" Но опять же со слов Клары выходило, что Фредерика была не из тех, кто всем демонстрирует больные места. Андерс не мог это не одобрять, но помогало ли это разгадке — пока не знал.

Ему нужен был круг знакомств Фредерики, осмотр дома. Нужна была возможность поговорить с ней самой и дать свою оценку: Клара старалась быть объективной, но из так называемой деликатности могла о чем-то умолчать.

...Клара позвонила вечером и сообщила, что Фредерика согласилась встретиться с ними обоими наследующий день. Потом Андерс связался с мистером Барроу: тот одобрил вмешательство Андерса и дал несколько советов.

Все время, пока Андерс говорил по телефону, Себастьян уныло сидел на кухне, не замечая, как подгорает их одна на двоих яичница с гренками. Андерс вовремя успел прибежать, но хлеб снизу уже почернел, да и края выглядели неаппетитно. Друга, впрочем, это не заботило: Себастьян уперся локтями в колени и посвистывал.

— Тяжелый день? — уточнил Андерс. — Устал, что ли?

— Я? — Себастьян будто очнулся. — А, нет, нет. Есть немного. Но в разумных пределах.

— И поэтому чуть пожар не устроил?

Андерс задумчиво посмотрел на друга. Уже месяц — никакой болтовни о больнице, а ведь задерживаться стал. Страшно рассеянный, апатичный, куда только делась прежняя энергия. Даже прогулки с многочисленными друзьями Клары не помогают: после них он и вовсе мрачен. "Не влюбился ли?" Но влюбленный Себастьян, напротив, становился энергичен и жизнерадостен сверх меры.

Устраивать подробный допрос не хотелось: Андерс по себе помнил, как это раздражает. Ладно, Себастьян был взрослым человеком. Если бы ему что-то понадобилось, конечно, он бы обратился за помощью.

Назавтра Андерс увидел и саму Фредерику. Говорить с ней оказалось довольно сложно: нервная, раздражительная девица, которой очень хотелось изобразить сильную женщину. Пожалуй, ей было бы лучше поговорить с мистером Барроу, шеф легче располагал к себе. Но мистер Барроу ясно дал понять, что этим делом Андерс должен заняться сам. Все же за первые десять минут встречи Кларе удалось заставить Фредерику немного расслабиться.

Список вопросов, конечно, Андерс написал заранее. Ответы Фредерики старался записывать тщательно, нарисовал схему дома, попросил проверить и уточнить, все ли правильно. Некоторые соображения, конечно, у него появились, однако он не торопился их высказывать. И не потому, что Фредерику было бы слишком сложно убедить, что происходящее с ней не имеет никакого отношения к чему бы то ни было сверхъестественному. Но вот что она сотворит, если поверит ему?

Итак, они завтра пойти были пойти вместе, он и Клара. В том, что происходящее не было опасно, Андерс тоже был убежден. Ограбить дом или убить хозяйку неизвестные могли бы много раз, и раз они этого не сделали — у них другая цель. И все-таки, конечно, он тревожился.

К вечеру солнца стало еще больше. Где-то, наверное, жгли траву или сухие листья: слабо тянуло гарью. Покуда Клара ехала в автобусе, замечала в палисадниках ближе к окраине города, белые и голубые бубенчики первых цветов. На пригорках высыпала, как веснушки, мать-и-мачеха. Клара улыбнулась про себя, вспоминая, что у Андерса тоже выступили мелкие веснушки на щеках и на носу, а вот у Гарри, хоть он и рыжий, веснушек никогда не бывает.

Когда готовишься встретиться с чем-то непонятным и опасным, странно вспоминать о том, что жизнь продолжается. Но и забывать нельзя.

Клара еще раз вспомнила все, что говорил Андерс: ей надо приехать первой, он появится, когда стемнеет. Они с Фредерикой договорились, что она проводит его на чердак. Клара с легким холодком страха поняла, что он, возможно, чтобы лучше видеть сад, может высунуться на крышу. "Конечно, Андерс не станет рисковать, но все-таки..." В это время она, Клара, должна наблюдать внутри. "Ты же не испугаешься?" — спросил ее Андерс.

Конечно, нет. То есть наверное.

Яблоневый сад и крышу коттеджа Клара увидела, едва сойдя с автобуса. Фредерика ждала ее в саду, не отходя далеко от порога. Взгляд был замерший, бледные губы испуганно приоткрыты.

— Я сегодня вернулась и снова увидела кровь. Вся ванна в крови.

Клара охнула и глупо спросила:

— Ты смыла ее?

— Нет. Я боюсь туда заходить. Руки вымыла на кухне. Как мне войти в дом, зная, что...

Фредерика уже не пыталась "держать лицо". Ее трясло. Клара запретила себе бояться или теряться: надо было быстро принять решение.

— Войти надо, чтобы позвонить Андерсу, все ему рассказать. Может, он решит приехать раньше или велит вызвать полицию. Ты уверена, что с замком все было в порядке? И вещи нетронуты? И нигде больше крови нет?

Фредерика кивнула, но войти решилась только следом за Кларой.

Взглянуть на ванну сама Клара не решилась все-таки: вида крови она никогда не боялась, но кто знает, вдруг там ее слишком много. Она дозвонилась до Себастьяна: так удачно, что он уже пришел с работы! Андерс пообещал приехать через полчаса.

На улицу выходить они больше не решились, прошли в гостиную. Фредерика слишком волновалась, чтобы говорить, да и Кларе было не по себе. Она машинально рассматривала узор на обоях и считала тиканье часов.

— Раздражает? — вдруг глухо спросила Фредерика.

— Сейчас пока нет. Но ночью я вряд ли смогла бы заснуть.

— Я сплю в другой комнате. Показать?

— Наверное, лучше, если покажешь Андерсу, когда он придет.

Когда в дверь позвонили наконец, обе подскочили и кинулись к двери. Андерс, войдя, вытянул руки:

— Близко ко мне не подходите. Клара, я от Себастьяна, его что-то лихорадит. Показывайте, в чем дело.

Покуда Андерс осматривал ванную комнату, коридор, кухню, спальню, сад, Фредерика все время стояла впереди, так что Клара почти ничего не увидела. Конечно, она волновалась, что же он решит, и было немного беспокойно за Себастьяна: мало ли, что он подхватил в больнице и стоило ли оставлять его одного. Они быстро поладили с тех пор, как познакомились. Но Андерс ведь почти врач, ему лучше знать.

— Ну что? — дрожащим голосом спросила Фредерика, когда Андерс сказал, что закончил.

— Вашу ванну, видимо, облили кровью, которую принесли нарочно. Можете ее отмыть. Жаль, на дорожке никаких следов.

Андерс нахмурился, потер рукой подбородок, потом хлопнул себя по лбу.

— Ну конечно! Если нет дождя, надо самим его устроить. Несите ведро или лейку, что у вас есть? А лучше бы шланг.

Фредерика слегка опешила. Про шланг она понятия не имела, но лейка нашлась в кладовке у черного хода.

— Ты хочешь, чтобы, если кто-то придет ночью, он оставил следы? — уточнила Клара.

— Именно. Поможешь?

Клара согласилась: ясно, что Фредерика не захотела бы заниматься поливкой сама. Они с Андерсом управились часа за полтора.

— Ну что ж, дождемся ночи, — Андерс отряхнул руки. — Кстати, я не успел поужинать. Но перед этим, Клара, давай-ка еще кое-что сделаем. На всякий случай.

Он взял ее за руку, открыл дверь и шагнул за порог. Потом сказал нарочито-громко:

— До свидания, хозяюшка! Спасибо за угощение!

"Это чтобы думали, что мы уехали", — догадалась Клара. Так себе маскировка, видно же, что они никуда не уходят. Впрочем, шпионить вроде бы неоткуда, сарай в саду они проверили, а больше никаких построек рядом нет.

Они поужинали, еще немного посидели в гостиной, и наконец стемнело. Андерс отправился на чердак. Напоследок напомнил:

— Клара, старайся держаться так, чтобы тебя не было видно из окна. Вы ведите себя, как обычно, и вовремя подите спать. Клара, как ты понимаешь, тебе сегодня поспать не придется.

...Раньше Кларе как-то не приходилось не спать ночами, и она не ожидала, что бороться с сонливостью так сложно. Может, у нее были слишком крепкие нервы или она недостаточно понимала, насколько опасно может быть происходящее, но только смаривать стало в то же время, что и обычно. Около одиннадцати Фредерика легла в постель, а Клара устроилась в мягком кресле, скинув туфли и укутавшись в плед. Время от времени она пощипывала себя за руку, вспоминала ноты, стихи и напоминала себе, что Андерс на чердаке так же не спит, только ему еще и холодно. Виски тяжелели, глаза слипались, но толком пошевелиться было нельзя. Клара встряхнулась, приказала себе смотреть на лунные ромбы на ковре. И не сразу поняла, что отсвет изменился. В окне возникла тень. И почти сразу раздался стук в стекло.

Клара постаралась незаметно повернуться к окну. Стук продолжался, становясь громче: Фредерика еще не просыпалась. Клара увидела фигуру в темном плаще, согбенную. Лицо как будто чем-то закрыто. Фигура занимает всю створку рамы — очевидно, плечи широкие. "Надо посмотреть на его руку!" — догадалась Клара. Да, черная перчатка... Плотная. не очень большая рука.

Между тем Фредерика проснулась. Андерс велел ей вести себя, как обычно, но, видно, спросонья она забыла об этом Видимо, натура все-таки взяла верх: Фредерика никогда не хотела быть жертвой. Вместо того, чтобы, как велел Андерс изобразить испуг и выйти из комнаты, она подскочила к окну и дернула шпингалет.

Клара в ужасе выпрямилась. Она понимала, что за окном — всего лишь человек, но явно он приходил сюда не одну ночь не с добрыми намерениями, и он мог быть вооружен. Не было времени думать дальше: Клара вскочила и схватила Фредрику за руку.

— Пусти! — закричала та. — Я поймаю его!

— Да он уходит уже. Смотри: его уже нет.

Фредерика обернулась, но Клара, вцепившись ей в руки, удержала ее от того, что броситься к окну снова. Они наблюдали за удалявшейся фигурой, пока она не исчезла из вида. Клара постаралась запомнить хотя бы особенности шага. Он не прихрамывал, бежал быстро, правда, показалось, что ноги у него короткие.

Вскоре послышался шум на лестнице, ведущей на чердак. Андерс, спустившись, тут же выскочил за дверь. В окно они увидели, как он быстро, низко опустив голову, идет у ограде прямо по клумбам. Видимо, он рассматривал следы. Потом Андерс проскользнул в пролом в заборе и скрылся.

"Пошел за ним!" — догадалась Клара. И вот тут ее и настигла паника.

Дыхание перехватило, ноги подкосились, голова закружилась. Будь Клара одна, наверное, она упала бы без сил. Но рядом стояла Фредерика, которая пригласила Клару сюда ради того, чтобы та ее поддержала. Значит, нельзя показывать страх. Позволив себе только прикусить губу и сжать кулаки, Клара кивнула Фредерике.

— Ты сама видишь: это человек.

— Я не такая дура, чтобы этого не понимать, — отмахнулась Фредерика. — Андерс подозревает кого-то из моих знакомых, так? Судя по тому, о чем он меня спрашивал, когда мы встретились днем?

— Наверное, — согласилась Клара. "А что делать, если он не вернется хотя бы через час?"

— Ты ему наговорила про меня невесть что, да? — усмехнулась девушка. — Зря ты так. Я ведь изменилась. Мои друзья мной довольны.

"Ты, наверное, и про Офелию с Альфонсиной думала. что они тобой довольны, пока они от тебя не отвернулись". Конечно, Клара не сказала этого вслух и не позволила себе даже усмешки. Вместо этого она ответила:

— Может, дело и не в тебе. Может, что-то не так с прошлым этого дома.

— Ерунда! Бабушка была тихоня.

"В тихом омуте..." Клара снова спросила про другое:

— А вы много общались?

— В последние годы — очень. Она помогла папе, когда у него были трудности. Колье продала. Мизерная сумма, конечно, но даже это помогло папе, такой уж он: хватается за что угодно и выбирается из любой беды. Его партнер вот тряпкой оказался. Слабонервный такой, зачем в дело полез?

— Он покончил с собой? — Клара заволновалась уже не из-за Андерса.

— Нет. Просто крыша поехала. Говорят, так и бродит вечерами, пугает людей. Родные его почему-то в сумасшедший дом так и не сдали.

— А когда это было?

— Года четыре назад. Нет, уже пять. Как раз из-за папиных проблем я тогда ушла из школы, ему стало нечем платить.

— А как фамилия того человека, который сошел с ума? — спросила Клара невольно дрогнувшим голосом.

— Ох, я не помню. Мне не было до этого дела, я думала о своем отце, как ты понимаешь.

— И о его близких ты не знаешь ничего?

— Разумеется, нет. Погоди, — Фредерика прищурилась. — Ты на что-то намекаешь или осуждаешь меня за черствость? Знаешь ли...

— Но мы же ищем твоих врагов, Фредди! А то, что ты рассказала — это мотив, потому что... Ой, извини, я не хотела тебя так называть.

Клара сама не заметила, как у нее вырвалось школьное прозвище Фредерики, которое той дали враги — Джорджи, Карен и Лиза. Но сейчас Фредерика только засмеялась.

— Брось. Меня так давно называют друзья. И ты можешь язык не ломать.

В эту минуту постучали в дверь. Клара радостно вскрикнула и первая побежала открывать. Едва Андерс вошел, она с глубоким вздохом облегчения обняла его, потом отстранилась и посмотрела, все ли с ним в порядке.

— Я не ранен, — успокоил ее Андерс. — Схватки со злодеем не вышло. Этот гад оставил в роще неподалеку машину, добежал до нее и умчался на всех парах. Конечно, номера заляпаны грязью.

Клара обернулась к Фредерике.

— Пожалуйста, расскажи Андерсу то, что сейчас рассказала мне.

... Они оба выпили у Фредди кофе, дождались первого автобуса и отправились домой. Кларе надо было еще на занятия в Школу. Кажется, в автобусе ее все-таки разморило, она едва не проспала остановку.

Занятия прошли тяжело: голова казалась резиновой, руки едва слушались, глаза слезились. Клара уже не могла думать о деле Фредерики и вообще ни о чем: так хотелось спать. Решив сегодня не репетировать, она сразу после занятий отправилась домой. Летиция еще не пришла. Едва разувшись, Клара упала на постель и провалилась в сон.

Ее разбудил телефонный звонок. Спросонья Клара даже не сразу узнала голос Андерса.

— Приезжай, пожалуйста. Мне надо уйти, а Себастьян сильно заболел. Я боюсь оставить его одного. Ты ведь сможешь приехать?

Клара тряхнула головой, пытаясь проснуться.

— Да, смогу. Что-нибудь нужно? Что с ним?

— Сильно простыл. Температура. Жду тебя.

За прошедшие месяцы жизнь Брюса изменилась очень сильно. Ему, конечно, пришлось сменить квартиру. К счастью, однокурсник как раз искал жилье, и сняли вместе. Впервые за многие месяцы Брюсу повезло: Пол оказался серьезным и спокойным парнем, ужились они с легкостью. Разговаривали поначалу мало, но Брюсу никогда не требовалось постоянно с кем-то болтать. Ему было, о чем подумать.

Сначала, конечно, любое воспоминание причиняло боль. От обиды хотелось сделать такое, на что раньше Брюс посчитал бы способным какого-нибудь конченого подонка вроде брата, но никак не себя. Что, например, если изнасиловать Клару? Или как-то скомпрометировать Фиби за то, что отказалась встречаться с ним? Что, если подставить брата под серьезное преступление? Если приехать к Джорджи и изуродовать ее?

Брюсу было сладко представлять, как он делает все это, и они становятся несчастнее его. Так сладко, будто он наконец познал женщину. Но он сразу понял, что никогда не осуществит ни одно из этих желаний. Потому что не хочет в тюрьму. Потому что хочет по-прежнему ходить на занятия, навещать родителей и по выходным что-нибудь готовить для души. Хочет, чтобы родителям жилось спокойно, чтобы они знали, на кого могут надеяться. И еще — чтобы у него самого была чистая совесть, и он по-прежнему мог смотреть свысока на брата, Джорджи и ее любовника, оставаясь честным человеком. А сотворив то, о чем думал, он, конечно, больше не смог бы спокойно спать. "Лучше быть честным и пострадавшим, чем опуститься ниже тех, кого ненавидишь. Когда-нибудь ты поймешь, как ценно жить с чистой совестью", — так однажды сказала мама. Она, конечно, была права.

И как он бы потом сопоставлял то, что сделал с Джорджи, что сделал бы с собой собственной волей — и те чистые минуты, память о которых жила в его сердце? Как первой весной после их с Джорджи знакомства они пускали кораблики в ручьях. Как помогала ему бороться с Андерсом, мстить за обиды. Как она изобличила брата в воровстве, и Брюс был так горд, ведь он действительно помог и ей, и родителям.

Как Клара, придя к ним однажды в гости вместе с Джорджи, учила обоих танцевать? Брюсу тогда было тринадцать, и он впервые осознал, что его подруга не только умна и предприимчива, но и очень-очень красива.

А выпускной? Брюс помнил, как мама любовалась на него, поправлявшего у зеркала костюм, как отец с гордостью на него посмотрел. В школе его хвалили куда больше, чем любого из его класса. Ребята звали его остаться и отмечать. И все-таки после торжественной части, извинившись перед родителями, он взял такси и поехал в школу к Джорджи. Он опасался, что они все уехали куда-нибудь, но им устроили только чаепитие вместе с родителями Джорджи вышла к нему, такая красивая, высокая, тонкая; он на всю жизнь запомнил ее лиловое платье и хрупкие белые плечи. Они пошли прощаться с Квинлендом, обежали все знакомые места. Ему запомнилось, как прямо в праздничном платье она падает высокую зеленую траву и хохочет, раскинув тонкие белые руки...

Рядом с ней он всегда казался себе сильнее, и вдруг оказалось, что именно с ней он был ужасно слаб. Ничего не стоил сам по себе. "Больше так не будет".

Как же хочется связать все воспоминание, как вещи, в узел, выбросить или отдать кому-нибудь, как мама отдала вещи Андерса. Но нельзя, невозможно.

И все-таки очень хотелось придумать что-то, от чего душа раз и навсегда перестала бы так болеть, как-то забыться. В конце марта, поколебавшись, Брюс аккуратно спросил Пола, не знает ли тот какую-нибудь проститутку, от которой ничем не заразишься. Брюс знал, что Пол иногда прибегал к таким услугам, хотя был аккуратен. Пол свел его со своей знакомой.

Она оказалась довольно красива, молода и не особенно отличалась внешне от обычной девушки, к тому же у нее были золотистые волосы и карие глаза. Брюсу очень понравилось, на пару дней к нему вернулась энергия, и мир перестал казаться таким уж пакостным местом. Потом депрессия вернулась снова. Энни, так она представилась, предложила заходить еще, но Брюс, подумав, решил больше к ней не возвращаться. И не только из-за того, что она недешево брала, а подобных трат родители бы точно не одобрили. Но в голове стал все громче звучал язвительный голос Андерса. невидимый брат поздравлял, что Брюс наконец нашел ту единственную, что его не оттолкнет ("Ах нет, не единственную, если появятся деньги!"). Пожалуй, Андерс сказал бы именно это, если бы узнал про Энни. Брюс должен был доказать всем, и прежде всего себе, что девушка может полюбить его просто так. Тут-то в голову и пришла одна мысль, которая, пожалуй, могла помочь ему убить двух зайцев разом: почувствовать себя наконец не хуже Андерса и отомстить Фиби. Ведь для нее точно будет ударом, если ее красоту перестанут замечать, зато окружат вниманием... ее младшую сестру.

После этого решения он приезжал в Квинленд дважды. В первый же приезд он ка будто случайно встретился Розмари, возвращавшейся из школы, и проводил ее домой. Кажется, она искренне обрадовалась, увидев его, а когда у калитки он поцеловал ей руку, просияла. В выходные он ей позвонил, они встретились и два часа гуляли по городу. Розмари сначала молчала, опустив глаза, и только время от времени хихикала. Когда стал рассказывать что-то из истории старых зданий Корлинга, залилась румянцем и вся превратилась в слух.

Кажется, мечта Брюса начала сбываться. Ему было очевидно, что Розмари им серьезно увлечена. Но эта мысль почему-то не вызвала никакой радости. Она была совсем не из тех, кого сложно добиться, кем можно похвастаться. Эта победа не давала ничего.

Правда, отталкивать ее все же было немного жаль, да и снова оставаться совсем одному не хотелось. Кроме ого, надо было на ком-то оттачивать навык обращения с женщинами, вспоминать о чьей-то преданности, когда снова почувствуешь себя ничтожеством. Словом, он обещал, что они обязательно встретятся, когда он придет снова — и слово сдержал. Досадно только, Фиби словно не затронуло, что он забыл о ней и ухаживал за ее сестрой. Но, может быть, она просто скрывала свои чувства.

И вот совершенно неожиданно судьба свела Брюса с Джесси. В то, что произошло, тоже было сложно поверить: красивая, изящная, трепетная Джесси жалась к нему, смотрела с восхищением, искала у него защиты. Как он мечтал получить все это от Джорджи.... Но сможет Джесси ее заменить?

Тогда, в суматохе, он не сумел понять, что она за человек. Когда он потом звонил ей, ему нравился ее восторженный голос, но все-таки он не мог доверять ей так, как доверял бы Розмари. Не напоминала ли ему новая знакомая Энни? Кажется, нет.

"Может, все дело в том, что она официантка?" Хотя Брюс и знал, что его отец поднялся из самых низов, все же общаться с девушкой не его круга было несколько неловко. Впрочем, об этом никто никогда не узнает, ведь Брюс не собирался жениться на ней. Он даже и влюбляться не собирался в нее: ему теперь было нужно, чтобы его любили.

На свидании он и разглядел Джесси как следует, и смог оценить, умна ли она и много ли читала. Насчет первого он порадовался: внешне она была нисколько ни хуже Джорджи, даже женственнее, явно больше следила за собой. Второе сразу понять оказалось непросто: она предпочитала слушать, а Брюсу всегда это нравилось. "Может, не так и важно, что она в чем-то может уступать Джорджи, если я действительно нравлюсь ей?" И все-таки какой-то мерзкий червячок сосал сердце.

Они сидели в кафе, и, видимо, Брюс слишком уж задумался, потому что Джесси осторожно дотронулась до его руки.

— Все в порядке? Ты о чем-то грустишь?

Джорджи никогда так не делала. Брюс улыбнулся про себя, а вслух сказал:

— Я вспомнил про того сумасшедшего, который за тобой погнался. Тебе просто не стоило привлекать его внимание.

— Это я уже поняла, — вздохнула Джесси. — А ты что-нибудь о нем знаешь?

— Пол мне что-то рассказывал, когда ты ушла. С этим сумасшедшим беда какая-то случилась: то ли разорился, то ли ограбили. Но вроде за ним смотрят. Только вот недоглядели.

— Но все-таки мне кажется, я не побоюсь снова прийти на вашу улицу, — Джесси посмотрела на него с гордостью. — Если ты меня проводишь, конечно.

"Вот что значит — никакого воспитания! Разве приличная девушка так сказала бы? Это слишком быстро и настырно". Но вслух Брюс снова сказал другое:

— Конечно, я провожу тебя, если захочешь.

Еще уходя от Фредерики, Андерс условился, что она обязательно узнает у отца фамилию его компаньона-неудачника.

— Да, ему придется все рассказать. Или, если хотите, придумайте другой предлог. И обязательно уточните про близких родственников.

Потом, в автобусе, осторожно обняв дремлющую Клару, он сам боролся с сонливостью и вспоминал все, что видел. Клара описала широкоплечего человека с полными, но небольшими руками. Он, в общем, видел то же самое, и все-таки кое-что не давало покоя. Кое-что не совпадало.

Следы на влажной земле остались очень небольшие. Андерс нарочно оставил рядом один свой след. У незнакомца нога была меньше — и главное — уже. "А Клара говорила, он здоровяк или толстяк".

Потм: видимо, проникал в сад незнакомец черед пролом в заборе. По крайней мере, удрал в последний раз именно этим путем. Но пролом был такой узкий, что Андерс сам туда протиснулся не без труда. И еще: Клара описала невысокого человека. Андерс не мог подтвердить или опровергнуть это впечатление: слишком большое расстояние, чтобы оценить рост. Но пролом в заборе был как раз в рост Андерс, и в этом месте незнакомец зацепился капюшоном за торчавший гвоздь. Андерс нашел клочок черной ткани и черные нитки.

Итак, выходило следующее: Клара видела невысокого крепыша, который на самом деле высок и очень худ. И еще у него удивительно маленькие для такого роста ноги и руки. Он прибегает к довольно примитивной маскировке: что-то надевает под одежду, чтобы казаться полным, и сгибается. Модель и цвет машины, на которой незнакомец скрылся, Андерс тоже запомнил, хотя принадлежит ли эта машина незнакомцу или тот одалживает ее? И наконец, куртка. Возможно, незнакомец как-то избавится от нее. Но возможно, он беден. Тогда просто попытается заштопать.

Клара отправилась в училище. Андерс очень понадеялся, что она не уснет прямо за фортепьяно. У него самого голова как свинцом налилась, но ему было легче: он мог позволить себе поспать хотя бы два-три часа. И даже должен был, потому что сегодня предстояло еще немало дел.

...Поспал Андерс дольше, чем рассчитывал: проснулся он около одиннадцати. Быстро перекусив, спустился к Себастьяну: у того сегодня был выходной, и Андерс хотел объяснить ему, как говорить с Фредерикой Кьюзак, если она позвонит. Но со вчерашнего вечера Себастьян совсем разболелся и теперь лежал под одеялом с температурой и болью в горле.

Это было очень не вовремя. Андерс знал, что его друг, хоть и был прекрасным врачом, сам из-за слабого здоровья переносил тяжело даже не очень опасную болезнь. Не самая высокая температура уже лишала его аппетита, пульс учащался, и Себастьян впадал в сильную тоску Словом, даже при простуде за ним стоило присматривать. Андерс осмотрел его, сходил в аптеку за лекарствами, напоил теплым чаем. Но к вечеру ему все же надо было уйти, а оставлять друга одного он не хотел. Пришлось позвонить Кларе в надежде, что она все-таки отдохнула.

Клара сразу согласилась приехать. Привезла для больного немного фруктов и молока. Андерс объяснил ей, когда давать Себастьяну лекарства, а о том. что должна была позвонить Фредерика, Клара знала и сама. Больной уснул, и чтобы не мешать ему, они вышли поговорить на кухню.

— Можно узнать, куда ты уходишь? — спросила Клара шепотом. — Или это секрет и меня не касается?

— Иду проследить за Джонатаном Хантером.

— Любовником Фредерики?

— Да. Я хочу узнать, как он выглядит.

— А почему именно он? Просто я подумала, пока ехала сюда: второй комплект ключей есть у домработницы. Разве ей не проще всех прийти домой, пока хозяйки нет, и облить кровью раковину или ванну? Только зачем...

— Это как раз просто. Подкуп или маленькая личная месть. Но ведь ты не сомневаешься, что сегодня ночью мы видели мужчину?

Клара охнула и сжала его пальцы. В первый раз Андерс подумал, что она, должно быть, сильно испугалась. И немудрено: все ли в порядке с головой у человека, который устраивает такие розыгрыши? По возможности Клару втягивать в расследование больше не стоит.

— Я испугалась, — согласилась с его мыслями Клара. — Ты побежал за ним, а это было так опасно.

Андерсу совершенно неуместно захотелось поцеловать эту худенькую ручку с грубоватой кожей и мозолями на пальчиках. И эти прозрачные, выразительные глаза, и локоны цвета тумана.

— И сейчас ты рискуешь, — добавила Клара горько. — Знаешь, мне все больше жаль, что...

— Но ведь ты не отказала бы этой своей Фредерике, — пожал плечами Андерс. — И я надеюсь, то, что зимой случилось с твоей Джорджи, немного излечило тебя от сумасбродства — если, конечно, ты когда-нибудь была сумасбродкой. А пытаться справиться самой в такой ситуации — это сумасбродство, Клара.

Клара потерла лоб: видимо, ей все же хотелось еще отдохнуть.

— А ты уверен, что не надо обращаться в полицию?

— Я не говорил этого. Фредерика и ее родители могут обратиться в полицию, если посчитают нужным. А то, чем собираюсь заняться я, совершенно не рискованно. Хочешь кофе?

— Спасибо, он у тебя очень вкусный, но я уже не могу видеть кофе в принципе. Месяц не буду его пить.

— А чай?

— Ну, чай еще ничего. Андерс, но все-таки... Под маскировкой так сразу и не поймешь, мужчина это или женщина.

— Женщины редко бывают моего роста. По крайней мере, домработница Фредерики меня гораздо ниже — я спрашивал.

— У Фредерики довольно много знакомых мужчин. Почему ты заподозрил именно ее любовника?

— Как бы тебе объяснить... — Андерс размял пальцы. — У всех в ее компании ,кроме него, не по одному общему знакомому с Фредерикой. Да и общаются они по несколько лет. Джонатан появился три месяца назад, и в числе общих знакомых у него с Фредерикой только некая Офелия Найт. Тебе ведь знакомо это имя?

— Она тоже училась с нами. Но...

— Именно! Училась. Значит, могла знать о фобии. Или предполагать, что какой-то страшный случай из детства не прошел даром.

Клара осуждающе нахмурилась — видимо, своим мыслям.

— Что за человек эта Офелия? — спросил Андерс.

Клара снова стала барабанить пальцами по столешнице.

— Скрытная. Держалась особняком после того, как отошла от Фредерики. Ядовитая немного, но тихая, пожалуй. Может быть, ты слышал про ее отца? Известный хирург.

— Уникальный мистер Найт? — присвистнул Андерс. — Как не слышать. Великолепный индюк и очень большая мразь, но дело знает. Ну что ж, мир тесен. А мне пора.

Адрес Джонатана Хантера у Андерса был: Фредерика продиктовала. Оставалось придумать предлог, под которым можно увидеть его лично. Андерс решил не маскироваться: прошлой ночью, убегая, незнакомец вряд ли успел его разглядеть. "И даже если я спугну рыбу, не тот случай, чтобы переживать".

Когда Андерс уже шел по нужной ему улице, вышла неожиданность. В окне одного из домов, как ему показалось, мелькнуло лицо Брюса. Тот после истории с Джорджи сменил квартиру — выходит, поселился здесь? "Зайти, поздравить братца с новосельем?" Андерс ухмыльнулся, представляя, как передернет Брюса при его появлении. Но дело есть дело, так что пусть брат живет спокойно. А вот адрес его стоило запомнить и даже записать в блокнот.

В конце концов поиски привели его к двухэтажному дому. Когда-то, видимо, дом принадлежал состоятельным людям и чем-то явно напоминал родительский. Но теперь он явно нуждался в ремонте. Мрачное впечатление усиливали решетки а паре окон второго этажа.

Андерс взошел на крыльцо и позвонил. Ему открыла невысокая женщина средних лет, в черном платье. Лицо у нее было помятое, глаза утомлены, и Андерс заподозрил, что дело тут не в одной усталости. Возможно, она плохо питалась или мало бывала на воздухе. Также возможно, усталость была затяжной, хронической.

— Здравствуйте, — Андерс не дал себе растеряться. — Здесь проживает Джонатан Хантер? У меня к нему очень важное дело.

Устало и мрачно на него посмотрев, женщина пробормотала: "Сейчас позову", и ушла. Как раз в эту минуту наверху раздались какие-то жутковатые звуки, что-то вроде утробного подвывания. Прислушавшись, Андерс понял, что их издает человек. "Мужчина, — машинально подумал он. — Голос сорван".

Между тем к нему кто-то подошел.

— Джонатан Хантер — это я. Что вы хотели?

Парень держался уверенно, даже нагло. Он был ростом с Андерса, но гораздо худее, с узкими и слабыми плечами, цыплячьей шеей. Андерс успел метнуть взгляд вниз и увидеть очень небольшие, почти женские ноги.

— Здравствуйте, — широко улыбнулся Андерс, подавая ему руку. — А я от Уилли Раннера, помните?

Парень машинально пожал руку (маленькая кисть, рукопожатие слабое) и удивленно уточнил:

— Уилли Раннера? Не помню. А чего вы хотели?

— Да всего лишь передать вам письмо... — Андерс стал шарить по карманам. — Какая досада, забыл в машине. Одну минуту.

Он выскочил за дверь и быстро пошел по улице. Не исключено, что Джонатану Хантеру сейчас очень страшно, но кто же его заставлял пугать девушку? "Хотя кто знает, каким становишься, живя в одном доме с сумасшедшим". Глаза, кстати, у Хантера были красные, напряженные.

Оставалось уточнить еще немало деталей, и все же Андерса окрыляло сознание, что он совершил прорыв.

Вернувшись на квартиру Себастьяна, он радостно обнял открывшую ему Клару, и минуты две, наверное, они не отходили друг от друга. Андерс почувствовал доносившийся с кухни аппетитный запах и тут же заметил, насколько Клара измучилась Глаза у нее были мутные, лицо серое — совсем как у женщины, которую он видел рядом с Хантером.

— Себастьян спит, но ему не лучше, — проговорила Клара, глядя ему в глаза. — Ты увидел все, что хотел?

— Да.

— А при мне позвонила Фредерика. Я записала все, что она сказала.

Просмотрев записи, Андерс остался очень доволен. С этим уже можно было идти к мистеру Барроу и просить его о помощи — за часть гонорара, разумеется.

— Сейчас мы поужинаем, — сообщил он Кларе, — а потом ты возьмешь ключ от моей квартиры, поднимешься и ляжешь спать. Тебе нужен немедленный отдых. Позвони Летиции, если хочешь, предупреди ее.

У Клары, видимо, даже спорить сил не оставалось.

— Когда уходила, я оставила Летти записку. Но ты прав, лучше позвонить.

...Засыпая, Андерс думал о том, что Клара сейчас в его квартире, в мансарде, и это почему-то заставляло вспомнить о ласточках, живущих под крышами. "И сколько же нас таких. Живем себе, подбираем крошки..." Клара однажды вспоминала страшную сказку о людях с птичьими головами и крыльями., по ночам нападающих на прохожих. Хорошо, что Джонатан Хантер этой сказки не знал.

Утром Андерс проснулся рано, потому что услышал шаги. Себастьян встал и попытался приготовить завтрак. Пришлось его уложить, хоть и утверждал будто ему лучше.

Вскоре к ним спустилась Клара и стала помогать с завтраком, когда в дверь позвонили. Удивившись, Андерс открыл. На пороге стояла Летиция с хозяйственной сумкой.

— Я пришла помочь, — объяснила она. — Услышала, что Себастьян заболел. У меня есть немного лечебного чая, и еще...

Андерс отвлекся, потому что услышал радостное восклицание Себастьяна. Тот лежал, обернувшись к двери, и словно не верил своим глазам, но был совершенно счастлив.

Да, кажется, наблюдательность и Клара — две параллельные линии, которые, конечно, не пересекаются (хотя Клара мысленно часто пыталась себе представить какие-нибудь жутко искривленные плоскости, в которых такое пересечение могло бы произойти). Не заметить, что Летти и Себастьян давно уже влюблены и стесняются признаться друг другу — какой же ничего не видящей эгоисткой надо быть? Клара слишком уж думала о собственном счастье, в этом все и дело. А могла бы помочь обоим, наверное.

Но все-таки они объяснились. Спустя дней десять после того, как Себастьян заболел, Клара и Летти, как всегда, пришли, чтобы помочь ему и Андерсу по хозяйству. Себастьян, еще слабый, лежал на диване. Летти подошла поговорить с ним, а Клара сразу прошмыгнула на кухню. Когда минут через десять она вернулась в комнату, то увидела, что Летти сидит на стуле, у дивана, и Себастьян медленно целует ей руки. На цыпочках, улыбаясь и зачем-то приложив палец к губам, Клара вернулась на кухню.

Она знала, что Летти всегда мечтала о любви и семье. Хорошо, что подруге встретился именно Себастьян, добрый и чистый, как ребенок. Летти, конечно, слишком умна и осторожна, чтобы попасться нечестному человеку, но она могла остаться одна. Пошлое внимание преподавателей и однокурсников, которым нравилась только ее внешность, было скорее оскорбительно для нее, а настоящая любовь встречается, наверное, не так часто. Хотя, конечно, это не повод размениваться.

У Фредди тоже все закончилось — и к сожалению, довольно печально. Ее любовник оказался племянником того самого бывшего компаньона ее отца. Пугал ее именно он, вместе с обиженной на резкость Фредди домработницей. После того, как мистер Бароу точно выяснил связь Хантера с тем беднягой, Андерс, Фредди и ее отец вызвали приехали к нему в дом.

Парень признался, что никакого вреда причинять Фредди не хотел, но и не жалел, что потрепал ей нервы.

— С тех пор, как мать ухаживает за милым дядюшкой, норовящим то взвыть, то сбежать, моя жизнь — настоящий ад. Я всего лишь сделал другим то, что сделали мне. Фредди не виновата перед дядей, так ведь и я ни перед кем виноват не был.

О страхе Фредерики, как выяснилось, рассказала ему Офелия.

Конечно, никаких последствий не наступило ни для кого из шутников, кроме того, что Фредди уволила домработницу и порвала с парнем. Вот самой Фредерике было очень плохо, она постоянно звонила Кларе и ругала Джонатана последними словами и Офелию с ним заодно. Вчера внезапно уехала в Розфильд. Оставалось надеяться, что она не встретится там с Джорджи. И что ей вообще удастся развеяться: Фредерика, в общем, была впечатлительной и чувствительной, и то, что ее обманули и безжалостно использовали, должно было ранить ее очень глубоко. Оставалось надеяться, что однажды все-таки Фредди сможет жить, никому ничего не доказывая, и нипрошлое ее родителей, ни ее собственные ошибки не будут омрачать счастья, которого она, конечно, заслуживала.

Между тем удивил Гарри. Когда на перерыве в Школе они отыскали друг друга, он сообщил, что будет пробовать уже сейчас поступить в театр.

— Сначала придется в массовку, но я не намерен там долго задерживаться. В конце концов, чтобы добиться, чего хочешь, надо быть энергичным. И заниматься любимым делом сразу, не откладывая. Я всему научусь, пока буду работать.

— А как же Школа?

— Конечно, я постараюсь не запустить учебу совсем, но пойми,если я стану популярен до того, как получу диплом, он мне и не понадобится.

Гарри радостно потер руки, но Клара уловила, что он как будто нервничал.

— Но почему ты решил так именно сейчас?

Он на секунду помрачнел.

— Неважно. Правда, неважно. Считай, я получил небольшой удар по самолюбию. Не хочу о нем рассказывать. В любом случае, довольно мне прозябать, хватит плясать с посетительницами в ресторане, чтобы на меня еще смотрели, как на жиголо. Пора наверх, Клара, пора начинать подъем. Ты ведь будешь помогать мне репетировать дома, правда?

— Конечно, но...

— Никаких "но". Довольно. Я все решил.

Как бы сгоряча Гарри не сделал очередную ошибку... Утешало только, что он на сей раз согласился на каникулах навестить свою семью. Его родители, братья и сестры по нему очень сильно скучали.

...Странное и прекрасное было время: словно и начиналась какая-то новая жизнь, и заканчивалось многое, так что хотелось оглянуться назад. За этот год они привыкли жить в огромном городе, и школа в Квинленде осталась за туманной дымкой, уже казалась чем-то немного нереальным, будто они увидели будто в кино, хотя пару раз, в выходные, они навещали все вместе прежнюю директрису. Уехала Карен, спрятался от всех Брюс, и Джорджи они едва не потеряли — до сих пор жутко вспомнить. Вернется ли она когда-нибудь?

Но Летти нашла Себастьяна, а сама Клара нашла Андерса. И невероятно подумать, что когда-то они были совсем чужими друг другу.

Ей было совершенно довольно того, что теперь между ними, и даже не хотелось думать, что их отношения могут как-то измениться. Что с того, скажет ли она, сколько Андерс для нее значит? Нужно ли это ему или он все понимает и так: вся она принадлежит ему? Если ей сужденопонять, обнаружить ответ — так и будет.

Зацветали сады. Однажды в выходной день Клара и Андерс выехали за город, не в ту сторону, где жила Фредерика, а в Университетский парк: Андерс любил там бывать, когда сам был студентом. Клара скоро поняла, почему: место было чрезвычайно живописное. Войдя за ворота, они оказались среди высокого сосняка, спустились по заброшенной тропинке, где гремел тысячами флейт и колокольчиков птичий хор, прошли мимо гряды низеньких пушистых елей — и оказались в цветущем плодовом саду. Он стоял чистый, в кружевах, как невеста, и еще не уронил ни одного лепестка на землю. Деревья в белом цвету на фоне торжественного голубого неба и слепящего солнца были так скромны и просты, и наверное, смирением своим их белизна и отличалась от белизны горделивой зимы.

Клара обернулась к Андерсу: ему налицо падала тень от цветущих веток, но все же были видны веснушки; он разрумянился, и глаза стали темнее и нежнее.

— Присядем, — предложил он, указав на скамейку между низкими вишнями, стелившими белые ветви почти по земле. Клара кивнула и селя рядом с ним; ей было одновременно и удивительно спокойно, радостно, но и любопытно тоже. Андерс дернул плечами, вдруг сильно покраснел и очень осторожно взял ее за руку. Закусил губу, потер подбородок. И все молчал и молчал.

— Здесь ручей рядом? — уточнила Клара. — Вроде бы вода шумит.

— Да, симпатичная такая речка. Тебе понравится. Очень крутой спуск среди черемухи. Мы пойдем туда. Погоди немного.

— Ты устал?

Он резко вдохнул и сцепил руки в замок. Тут уже Кларе стало тревожно.

— Андерс, может быть, что-то случилось? Скажи.

Он только покачал головой. Клара погладила его по плечу.

— Что с тобой, скажи? Ты сам не свой.

Он вдруг закрыл лицо руками. Клара почувствовала вдруг, что должна что-то сделать сама, иначе они так и не выберутся из непонятного ей, но отчаянного и глупого положения. Но ей непришло в голову ничего, кроме как запеть глупую песенку из детства.

— Пел-пел соловей,

Свистел соловей,

Теперь вот лежит,

И камня мертвей...

Андерс отнял руки от лица, смятого, смущенного. Он был сильно удивлен.

— Так это ты пела тогда? Давно, у нас в саду. Мне запомнилась песня, а я все думал потом, где же раньше слышал твой голос. Потому и остановился когда-то на улице... Летом. Что-то знакомое... Не мог понять...

Кларе с ясностью вспоминалось детство, школьные годы — все они были только ради этой минуты. Довольно уже было таиться: будь что будет, но она не станет дальше молчать.

— Андерс, ты должен знать: я люблю тебя.

Он замер, ошеломленно на нее глядя.

— Это не для чего-то, Андерс. Просто... Ты больше, чем друг мне. Правда.

Он медленно поднялся, потянул ее за собой. Клара чувствовала, что он весь дрожит. "Неужели я зря это сказала? Что теперь будет?" Она не смела поднять глаза. Его рука скользнула по ее лицу, шее, плечу. А потом он поцеловал ее — глубоко и нежно.

Птицы замолчали. Кларе показалось, что она услышала, как упал первый лепесток. Потянуло свежестью. Она открыла глаза: над ними ползла сизая туча, одинокая, за которой снова было отчаянно-яркое небо.

И Клара наконец снова посмотрела в лицо Андерсу: опустив голову, он плакал. Она прижалась к нему, шепча, что все будет хорошо.

Конец третьей части

"Привет, Карен!

Второе письмо за полгода. Не ожидала? Я сама от себя не ожидала такого. Всегда терпеть не могла письма писать. Но чего не сделаешь со скуки.

Начались каникулы, вернулись Ханна и Летти. У Летти появился парень, и она притихла, больше не суется всех опекать. Говорила, что и у Клары парень есть тоже. Ханна пока одна и явно сдерживается, чтобы не сразу начать выедать мне мозг.

Ну, на сей раз аргументов у нее убавится. Я в последние месяцы — просто пай-девочка. Ученикам объясняю только математику (ну дала пару советов, как поставить на место озверевших учителей и обнаглевших одноклассников — это не в счет), учусь готовить (бедная мама, ей кухню после меня отмывать), никаких темных делишек (ну пару раз продавала на рынке в ближайшей деревне орехи и ягоды, все же лишние деньги не повредят). Перестала таскаться в порт, вертеться у гостиниц и на бульварах. Купаюсь и загораю одна в укромном месте. Ни с кем не знакомлюсь, и не тянет. Смешно признать, но людей стала побаиваться. Наверное, это когда-нибудь пройдет. Еще немного — и оживу.

Читаю детективы с маминой полки. Точнее, начинаю читать, записываю для себя участников и обстоятельства и пытаюсь вычислить преступника. Как-то успокаивает, уже легче вспоминать, что зимой случилось. В самом деле, будто не со мной. Хотя до сих пор не могу, когда при мне люди руки заводят за спину. Натурально тошнит.

И еще стала бояться смерти. Прямо очень не хочется, чтобы когда-нибудь моя жизнь прекратилась. Надеюсь только не скатиться в ипохондрию.

Как ты там? Еще не надоело сидеть все в одном и том же городе? И как там дуэль твоих художников? Кто кого? Или струсили? Ты бы им вместо смертоубийства предложила бы что-нибудь, над чем посмеяться можно. Кто больше пасты съест, например. А вообще сбеги уже от них, хочу еще про какую-нибудь страну почитать. Пока сил нет сбежать из дома на каком-нибудь корабле, а то ты бы меня скоро увидела..

В общем, как ни странно, жду письма. Пока еще живая,

Джорджи".

"Здравствуй, Джорджи.

Высылаю тебе несколько рисунков, написанных мной и моими товарищами. Может, твои сестра, дядя или Летти найдут им применение. На одном ты можешь узнать меня, хотя я там закутана с головы до ног. Его написал Лео — сейчас мы живем вместе.

Ты прочитала мои мысли, милая Джорджи: я действительно очень хотела бы куда-нибудь уехать. Все упирается в жалкий вопрос о деньгах: у меня их, конечно же, нет, а отцу я обещал, уезжая, что буду жить исключительно на свои средства. Или не на его, по крайней мере. Если напишу ему сейчас, будет торопить с замужеством. Я, конечно, лучше сбегу в одной юбке на край света, чем выйду замуж, но все-таки на то мне даны красота, таланты, ум и находчивость, чтобы отыскать деньги самостоятельно. У меня есть несколько вариантов, к которым поочередно планирую прибегнуть, но писать о них я не буду. Пощажу твоих близких: вдруг письмо попадет к ним в руки. В любом случае, думаю, я переменю место жительства в течение месяца.

Знаешь, даже хорошо, что сейчас мне приходится думать о том, где взять денег. Это заставляет ум работать, заставляет меня действовать. Я не умираю от скуки. Мало кто меня понимает в этом: ты да еще наша милая директриса, хотя она меня и совершенно не одобряла. Как же я иногда по ней скучаю.

Ты спрашивала про дуэль. Мальчики выбрали не такой забавный способ, как ты назвала, но мне понравилось. Они устроили заплыв в море. По крайней мере, это было красиво.

И все-таки, милая Джорджи, кажется, мы опоздали с тобой родиться. Нам тесно в этой эпохе, мы не можем клевать по зернышку, не можем довольствоваться своим курятником. Как де я хочу движения вперед, соленого ветра, щекочущего кровь риска. Ты снова это поймешь, когда оправишься, поверь. Хотя мне кажется, я бы не страдала на твоем месте. Видимо, у меня крепче нервы.

Мне кажется, человек рожден, чтобы расти... Ох, какую банальность я сказала. Конечно, ты посмеешься и вообразишь планету, населенную гигантами. Но все же, Джорджи, ты наверняка сама замечала: мы вырастаем из друзей, близких, увлечений, мест. Мне иногда страшно, что я переросла уже всех, когда встречу, и никогда не найду непокоренную вершину. Возможно, как мне доказывала наша директриса неоднократно, это обманчивое чувство. Ах, как бы я хотела знать и сейчас, что обманываюсь, что за окружающими меня солнечными красками — не все та же серость Квинленда и Корлинга.

Мы с тобой обе выросли из наших родных, наших подруг и давно превосходим мальчиков (иначе не скажешь), которые нас окружают. Ты нашла, может, нечто иное, поэтому, хоть ты и не упомянула его в письме, поверь, ты никогда его не забудешь. Друг из друга же мы с тобой пока не выросли — это радует. Хотя, встретившись после долгой разлуки, можем найти одна другую смертельно скучными и тогда без всяких сожалений разойтись. К чему, в самом деле, сожаления? Никогда не понимала. Самое пустое чувство.

Ну, прощай. Так я никогда не остановлюсь, и вместо письма ты получишь не то личный дневник, не то мемуары.

Прощай. Это лучше звучит, чем "до свидания", правда? Ведь мы не можем с тобой сказать точно, состоится это свидание или нет. Да и торжественнее как-то. Люблю пышность, обожаю.

Итак, прощай. Не обещаю, что навсегда, но пока еще твоя подруга, Карен Голд".