Прости, Лисенок (джен)

Она гнала по шоссе как безумная. Слава всем, не забыла включить глушилку на резервном коме — а то давно бы уже объяснялась в полиции о причинах своего противоправного поведения. Пустынное шоссе и однообразный пейзаж должны бы успокаивать и навевать скуку, но ее это, наоборот, будоражило. Да кого она обманывает? Дело же было вовсе не в шоссе и не в пейзаже — дело в ней.

Фокси покосилась на тетрадь на соседнем сиденье — кажется, уже тысячный раз за это утро. Что она ему скажет? Как она ему скажет?! Как это вообще можно сказать? Ну почему, почему именно она?

"Потому что больше некому, — попыталась урезонить Фокси саму себя. — Не помогло", — мрачно констатировала она.

На горизонте показались белые шапки знакомого с детства горного хребта. Значит, скоро она въедет в лес, а оттуда до дома уже рукой подать, особенно на такой скорости. А она так и не придумала, как ей говорить с ним, что сказать и как понять, что именно стоит рассказать. Только необходимость следить за дорогой не давала ей биться головой обо все подряд.

"Ну зачем ты все так запутала?" — с тоской думала она.

Лес встретил ее узорчатой тенью на дороге, щебетом птиц и умиротворяющим запахом, который проникал даже в наглухо задраенный кар. Фокси опустила стекла, и в кар ворвались запахи и звуки — ей как никогда нужно было чувствовать лес.

"Ну же, сосредоточься, — понукала она себя. — Думай, что ты будешь говорить".

Она посмотрела по сторонам, еще раз глянула в камеры заднего вида, кивнула сама себе и притормозила у обочины. Никаких посторонних звуков, только обычная жизнь леса. Фокси посидела еще пару минут, прислушиваясь, потом аккуратно загнала кар под низкие ветви огромного дуба, росшего неподалеку, решительно распахнула дверь и вышла из кара, в последнее мгновение все-таки схватив тетрадь.

Она уверенно шла вглубь леса, по одной лишь ей заметным признакам определяя тропинку к полянке, которую они нашли давным-давно, когда Фокси была еще маленькой. Поляна земляники, ежевичник, старое поваленное дерево, и вот она — их полянка. Притормозив в последнее мгновение, Фокси осторожно оглядела полянку, убедилась, что никого нет, и вышла из тени деревьев. Было бы глупо попасться сейчас: хотя она могла бы списать свое поведение на произошедшее событие, но на что списать включенную глушилку в каре? Фокси еще раз осмотрелась. Давно она здесь не была — года два, как минимум, с тех пор, как уехала учиться. Полянка была небольшой, здесь никогда не росла слишком высокая трава, а ближе к деревьям на другой стороне располагалась группа покатых валунов: сначала низкий и плоский, а за ним — высокие и ровные. "Наш диванчик", — говорила когда-то ма и расстилала плед. Боже, как это было давно… Ближе к обеду камни укроет причудливая тень, такая же, как на дороге. Маленькой Фокси любила лежать на этом "диванчике" и смотреть, как тени листьев тихонько шевелятся на камнях, вещах, ее руке, создавая затейливые узоры. Иногда ма тихонечко что-то пела, иногда рассказывала ей разные истории, а чаще просто читала книгу, пока Фокси ловила бабочек и собирала букетики.

Фокси села на камни, на свое обычное место — они уже успели нагреться на солнце, — и ее вдруг охватило странное оцепенение: не хотелось ни ехать куда-то, ни даже просто шевелиться, ничего не хотелось. Она легла и вытянулась на теплом камне. Мысли текли вяло и сонно — сказывалось напряжение этого утра. Наверное, она задремала. Показалось, что знакомые руки перебирают ей волосы, гладят по голове.

"Ма, почему все так?" — пришло ей в голову, и оцепенение спало.

Нет времени лежать здесь, надо ехать, она все равно не придумает ничего путного.

"Пусть будет как будет!" — решила Фокси, встала и, не оглядываясь, пошла обратно к кару.

Тени на дороге стали увереннее и плотнее, день явно перевалил за полдень. Странно, что он до сих пор не справился, где же они. Дорога постепенно пошла в гору, лес поредел, и на следующем повороте она выехала на луг. У нее каждый раз дух перехватывало от этого вида и от контраста узорчатой тени леса и открывающегося простора. Чуть в стороне уже были видны первые домики ее Сферы, скоро покажутся и пограничные столбики у дороги. Фокси сбросила скорость. Теперь она плелась медленно-медленно, втайне надеясь, что эти последние километры не закончатся никогда. Въехав в поселок, она зачем-то сделала совершенно ненужный крюк — проехать мимо школы — потом притормозила у садика тети Мод, поймала себя на этом и направила кар к дому, больше никуда не сворачивая. Улицы были тихи и безлюдны, будто вымерли все. Оставив кар на дорожке, Фокси подхватила тетрадь и пошла к крыльцу. Было тихо, только стрекот кузнечиков нарушал тишину — привычные звуки жаркого дня. Пахло разогретой на солнце травой и яблочным повидлом. Все было так невыносимо обычно и напоминало кадр из фильма — ма любила такие старые неспешные фильмы, где сначала камера с минуту показывает траву на лужайке, потом находит среди травинок божью коровку и дальше еще пару минут следит за ней — как она карабкается вверх по стеблю, медленно расправляет крылья и улетает ввысь — и дальше камера еще с минуту показывает нам безоблачное голубое небо, а потом нехотя возвращается на лужайку, по которой идет почтальон — сейчас он доставит письмо с сообщением о смерти.

"Какая редкостная чушь лезет в голову. Интересно, я похожа на почтальона? — вяло думала Фокси, подходя к крыльцу. — На перилах совсем облупилась краска. Почему никто не покрасит заново?"

На двери до сих пор висел рождественский венок. Пожалуй, теперь его уже бессмысленно было снимать — до нового Рождества времени оставалось уже меньше, чем прошло с предыдущего. Каким оно будет — будущее Рождество? И День Единства? Теперь все будет иначе.

"Я не хочу! Не хочу! Не хочу! — стучало в голове в такт ускоряющимся ударам сердца. — Это — истерика. Ее нужно немедленно прекратить, иначе я не смогу поговорить с ним нормально", — отстраненно подумал кто-то в голове Фокси. Кажется, это была она сама.

Ее заметили: она еще не успела постучать, а в доме уже послышались шаги, дверь распахнулась — Фокси едва успела изобразить улыбку, улыбка вышла вымученной.

— Привет, па! — она старалась говорить непринужденно, но получалось отвратительно. — Отлично выглядишь!

А ведь он теперь всегда будет так выглядеть. Всю жизнь. Возможно, когда-нибудь он даже будет выглядеть лучше нее, Фокси. По крайней мере, некоторое время, а потом она тоже станет такой же, как он. Фокси замутило. Она сделала быстрый шаг вперед и обняла отца — лишь бы не видеть, не смотреть, не думать… не сейчас.

— Привет, рыжее солнце мое, — похлопал ее по спине отец. — А где мама? Вы же должны были вместе приехать.

— Ну… понимаешь… — Фокси замялась, в горле встал ком, и ей пришлось не очень-то вежливо мотнуть головой в сторону прихожей. — Поговорим внутри?

Отец посмотрел на нее, поднял бровь, но посторонился, давая пройти. Фокси влетела в дом и сразу ринулась в гостиную, на ходу утирая слезы. Отец вошел следом. Она устроилась в кресле, взглядом приглашая его сесть напротив. Потом подумала и аккуратно положила на столик между ними тетрадь. Чуть подвинула ее влево — ей показалось, что тетрадь лежит не по центру. Отец не отрываясь следил за ее действиями.

— Что-нибудь выпьешь? — спокойно спросил он.

"Да! Стакан чего-нибудь покрепче!" — хотелось сказать ей, но она все-таки взяла себя в руки.

— Стакан… воды, пожалуйста.

Все было как-то не так, неестественно, неправильно. Хотя откуда она могла знать, как правильно? Едва дождавшись, когда отец снова сядет на свой диван, Фокси спешно схватила стакан и тут же поняла, что делать этого не стоило — рука дрожала так, что вода чуть не расплескалась. Она осторожно поставила стакан на место, немного поколебалась и все-таки спрятала ладони между колен. Отец смотрел на нее с вежливым удивлением. Интересно, он всегда бы так на это смотрел или тому виной его новое лицо?

— Так где мама, солнце? — вновь поинтересовался отец.

Интересно, па всегда называл ее солнцем, а ма — лисенком… В горле снова засаднило, она судорожно вдохнула и проговорила, стараясь, чтобы голос звучал ровнее:

— Ма больше нет.

— Что, прости? — отец все еще смотрел на нее с вежливым вниманием — с таким видом, с которым один воспитанный человек хочет намекнуть другому воспитанному человеку, что тот несет несусветную чушь.

— Ма больше нет, — чуть громче повторила она.

Ей хотелось добавить "па", но она не могла — этот человек не был па, тем па, которого она знала, он был какой-то неуловимо другой, чужой. Этому человеку отлично бы подошло "отец", но это было странное, неестественное для нее слово, которое она просто не смогла бы сейчас произнести. Часть ее сознания, выбравшая роль стороннего наблюдателя, равнодушно отметила, что она опять отвлекается на постороннюю ерунду.

— Что ты имеешь в виду? — деловито поинтересовался отец. — Что-то произошло? Ее отправили в диагностический центр раньше?

— Нет. Ее больше совсем нет. Окончательно. Вот, — она торопливо подтолкнула тетрадь чуть вперед, потому что отец явно собирался что-то уточнить, — все здесь. Она надеялась, что ты поймешь.

Фокси вздохнула и отвернулась. Она знала, что он там прочтет — она сама читала это сегодня утром — и не хотела видеть. Она посмотрела сначала на руки, потом на пол. В солнечном квадрате от окна медленно двигались тени листьев — это все орех, который мама посадила под окном, когда появилась Фокси. Она вдруг вспомнила, что под окном маминого номера в пансионате тоже рос орех. Или это был не орех?

Прости, Лисенок...

Она должна была приехать к ма вчера вечером — они собирались вместе поужинать, поговорить, прогуляться и рано утром выехать домой. Но позавчера ма позвонила и сказала: "Прости, Лисенок, я тут задумала одну вылазку, боюсь, буду совершенно уставшей к ужину. Ты же знаешь — я сейчас не в лучшей форме. Приезжай с утра — вместе позавтракаем и поедем, поговорим в дороге. Кстати, я недавно отправила тебе посылку с твоими детскими тетрадками. Помнишь наш шпионский шифр? Он там тоже есть. Я подумала, тебе будет интересно. Так что не удивляйся".

Прости, Лисенок...

Когда она приехала ранним утром, везде ощущалась немного нервная суета. Постояльцы еще спали, только самые ранние пташки выбрались на утреннюю зарядку, а вот персонал весь был на ногах. Она еще даже не успела припарковать свой кар, а к ней уже подошла дама в строгой униформе и, представившись старшим администратором, попросила пройти с ней. Фокси заволновалась. Они почему-то пришли в конференц-зал, где уже была целая толпа народа. Фокси узнала только главврача их Сферы — он иногда приезжал к па. Еще там были люди в форме, наверное, полиция. Ее усадили в кресло, главврач взял ее за руку и начал проникновенно рассказывать, что все это — цепь ужасных, невозможных, необъяснимых случайностей, которые никогда не должны были произойти в один момент, но тем не менее произошли, и вот в результате этого случилось непоправимое. Ей казалось, будто ее нервы наматывают на огромную катушку все сильнее и сильнее, они становятся все тоньше и скоро лопнут, как ниточки, и спросила:

— С мамой что-то случилось? — просто для того, чтобы прекратить эту пытку. Главврач замялся. Из-за его спины выступил кто-то в форме, откашлялся и грубовато сказал:

— Мы не успели — слишком поздно ее нашли. Мне очень жаль. Мы разберемся, и виновные обязательно понесут наказание.

— Виновные в чем? — не поняла Фокси.

Человек в форме посмотрел на главврача и добавил:

— Мне жаль, но ваша мама умерла.

Фокси перестала понимать, что происходит: ма умерла? Как это? Это же невозможно. Теперь никто никогда не умирает. Разве что Том, но Том — это было исключение, трагическая случайность…

— Вы имеете в виду клиническую смерть из-за отказа импланта? Ее досрочно отправили на операцию? — догадалась она.

На этот раз ответил главврач:

— Нет, дорогая мисс. Вы нас не совсем поняли. К нашему глубочайшему сожалению, мы не успели забрать вашу маму вовремя. Даже новый имплант, который приготовили для вашей мамы, уже не помог бы. Понимаете, было уже поздно для ее мозга. Это была уже окончательная смерть.

Нет, не может быть. это какая-то ерунда. Они ее что, разыгрывают? Хотя какой смысл им ее разыгрывать? Но это же не может быть правдой? Или может?

— Как это произошло? — спросила Фокси, лишь бы заполнить чем-то гнетущую тишину, лишь бы они перестали смотреть на нее так, будто только и ждали, когда она закатит истерику, чтобы вколоть ей наконец успокоительное и отправить в больницу.

— Ваша мама, вероятно, по незнанию, зашла в ход одного из доисторических рудников. Из-за этого мы не смогли найти ее вовремя, — уклончиво ответил человек в форме. Не смогли найти? Но ведь па говорил… — Мы собрали ее вещи, — поспешно добавил он, будто боясь, что она начнет расспрашивать подробности о руднике. — И еще вот — ее дневник. Можете что-то о нем сказать?

Он протянул ей совсем новую тетрадь. Фокси не помнила такой у ма. Она открыла первую страницу и увидела маленького лисенка, нарисованного коричневой ручкой. Машинально пролистала, провела рукой по страницам — в тетради не было ни единой записи — легонько погладила лисенка на первой странице и, закрыв дневник, будто невзначай положила к себе на колени. Спокойно, теперь нельзя ошибиться. Иначе они отберут у нее тетрадь, и тогда все пропало. Вон как напрягся этот, в форме — того и гляди кинется отнимать. Да и доктор занервничал.

— Я не видела у мамы эту тетрадь, — спокойно проговорила она и сама не узнала свой голос. — Думаю, она совсем недавно ее купила. Скорее всего, для меня.

— Почему вы так думаете? — заглотил наживку этот, в форме.

— На первой странице нарисован лисенок. Это — мое имя. Вы сами сообщите о случившемся моему отцу? — сменила она тему беседы.

Фокси не могла отделаться от ощущения, будто наблюдает за всем со стороны — будто какой-то посторонний человек спокойно задавал вопрос ее голосом, пока она сама лихорадочно думала, как же заставить их забыть о тетради и вообще избавиться от посторонних и посмотреть, что в ней на самом деле. Человек в форме замялся, посмотрел на доктора, доктор тоже не спешил начать разговор.

— Понимаете, мисс… мы бы хотели…

— Наверное, будет лучше, если я сама ему об этом сообщу? — любезно поинтересовалась Фокси.

— О! Вы нас так этим обяжете, мисс! Я бы и сам сообщил все вашему отцу, но, вы понимаете, в связи с произошедшим у меня возникло столько неотложных дел. Да и вам проще будет его подготовить — все-таки вы его дочь, — доктор старался, чтобы его облегчение было не слишком заметно, но Фокси все равно его ощущала, как и то, что все присутствующие в кабинете выдохнули и немного расслабились.

О тетради уже никто и не вспоминал. Надо сворачиваться.

— Могу я увидеть ее? — задала последний вопрос Фокси.

Главврач опять замялся.

— Нет, мисс. К сожалению, нет, — снова выдвинулся вперед человек в форме. — Тело уже увезли в больницу Сферы, так что теперь вы сможете попрощаться с ней только там, после осмотра.

— Что ж, — произнесла Фокси, поднимаясь, — тогда я вынуждена попрощаться с вами и поспешить к отцу — он ждал нас к обеду. Я бы хотела приехать к нему вовремя.

Она плохо помнила, как уезжала, только то, что включила на резервном коме глушилку, "немного корректирующую" данные о скорости и местоположении, которые ее кар передавал в медико-информационный центр ближайшей Сферы, до того, как запустила двигатель. Все-таки удобно, что она еще по-настоящему молода — иначе пришлось бы запускать отдельную глушилку для имплантов, а та не столь хороша — Паркер все еще дорабатывает ее. Как нашла место в лесу, развела огонь, нагрела в костре камни, чтобы проявить надписи — их с мамой детский шифр: писать записки лимонным соком. Зато сам дневник она запомнила почти дословно.

Лисенок,

Если ты читаешь это, значит, у меня все вышло, как я задумала, а ты вспомнила наш шифр.

Прости.

Я не хотела, чтобы тебе было больно. Я никому не хотела делать больно, но я не смогла найти другой выход.

Я очень люблю тебя, но я хочу остаться собой. До конца остаться собой.

Оставляю тебе мой дневник.

Надеюсь, вы с папой сможете понять меня.

И отпустить.

Прости, Лисенок.

Надеюсь, ты не будешь скучать без меня.

Октябрь, 15

Док сказал, что моему сердцу осталось не больше года. Почкам — примерно столько же. Коленные суставы протянут еще года полтора, легкие — возможно, даже два. Но в итоге меня ждет целый ряд новых имплантов. А ведь еще косметология. "Ах, милая моя, — терпеть не могу, когда он называет меня милой, у меня аж зубы сводит от этой приторной патоки, — вы отлично выглядите, но это уже немного несовременно. И вы, как один из наших лидеров, наоборот, должны показывать пример. Старейшина — это же должность, а не внешний вид". И посмеивается, будто сказал отличную шутку. А какой у меня должен быть внешний вид? Мне же уже сотня. Я — противная желчная старуха. Хоть и выгляжу на хорошие сорок пять. Моя мама перед Катастрофой выглядела и то старше. Мы совсем потеряли ощущение своего возраста в этой безумной гонке за вечной жизнью.

Октябрь, 16

Ассистентка дока прислала план "лечения". Боже, какое жеманство — это же сплошные операции по замене того и сего. Каждый раз, когда я вижу подобный план, я не могу не думать о том, сколько во мне осталось меня? Я ли это еще? Или уже нечто другое? Стоило дожить до моих лет, чтоб мучиться вопросами из Алисы в стране Чудес. Хотя я и так давным-давно в стране Чудес, в каком-то смысле.

Ноябрь, 11

День Ветеранов.

Один из немногих праздников, который мы сохранили после Катастрофы — концепция "одна планета — одна страна" требовала делать похожие черты заметнее, а различия задвинуть подальше. Были ли мы правы тогда? Я много думаю об этом последнее время. Пожалуй, тогда у нас не было другого выбора. Что ж, буду считать, что эти мысли — просто старость, и мне простительны. Хотя вся комичность ситуации в том, что и сама старость уже непростительна. Пока не осуждаема, но уже и не одобряема. Кто бы мог подумать, что все так обернется. Это могло бы быть смешно, если бы мы не застряли все вместе в этом ковчеге навечно.

Декабрь, 1

День Единства.

А ведь раньше каждая из стран праздновала свой собственный День Независимости. А теперь мы все в едином порыве празднуем единый День Единства!

Я говорю какими-то картонными агитками из фильмов про коммунизм. Стоит сменить коллекцию фильмов, а то я так скоро начну призывать к Революции.

Хотя, наверное, это противозаконно, ведь может привести к смерти.

А ведь если подумать, то с этой точки зрения и жизнь противозаконна — она ведь тоже ведет к смерти. Хотя мы — наши ученые — боремся с этим. И уже почти победили.

Самое смешное, что это я, именно я предложила ту самую формулировку первой статьи Конституции:

Человеческая жизнь — главная ценность. Объединяя всех людей, государство обязуется сохранять их жизнь и свободу любой ценой.

Тогда она казалась мне очень хорошей, правильной. Именно это нужно было людям после Катастрофы — защита от постоянного страха за жизнь своих близких. Люди были измучены… Я тоже была измучена потерями и смертями: родители, сестра… Пандемия унесла жизни такого количества людей, что мне до сих пор с трудом верится в это число. Нас, людей, осталось так мало — горстка от прежнего количества. Это очень страшно. Этот страх толкает на ужасные поступки: все будто превратились в обезумевших зверей, бьющихся за чистую воду, еду, убежище. Выжить в такой кошмарной пандемии и быть застреленным из-за бутылки воды... Мы тогда еще не знали главного — все выжившие стали стерильны. Как только наши врачи выяснили это, Роб сразу решил заключить союз с другими Старейшинами. Мы смогли быстро договориться — все боялись новой бойни, теперь из-за детей. Нам удалось найти и сохранить большинство банков материалов из центров репродукции, разбросанных по всей стране. Выжившие сбились в компактные поселения и накрыли их защитным полем — в надежде вылечиться со временем. Старейшины не возражали, даже поощряли, но смысла в этом не было вовсе, только самоуспокоение. Нам нужен был каждый человек. И время. Как можно больше времени. Мы сделали ставку на продление жизни — в надежде решить проблему. Вот только куда это нас завело? Мы раз за разом меняем органы своего тела — будто изношенные детали в старом каре. Мы создали культ молодости и сами этого не заметили. На улице не встретишь человека старше сорока лет, а ведь большинство из них — такие же доисторические динозавры, как я.

Я никогда еще не чувствовала себя настолько старой, немощной и никчемной, как сейчас, когда смотрю на свое отражение в зеркале. Я совсем не хотела, чтоб все вышло так.

Декабрь, 25

Роб сказал, что вместо подарка у него для меня есть одна замечательная новость — закончен первый этап тестов абсолютного импланта. И теперь они переходят к следующему этапу — испытания на людях. И Роб, конечно, вызвался добровольцем. Операция сразу после праздников.

Абсолютный имплант. К чему эти эвфемизмы? Имплант! Какой это, к чертям собачьим, имплант? Это же киборг. От прежнего человека в нем только мозг. Прямо как Робокоп. И Роб не нашел ничего лучше, как "подарить" мне на Рождество новость о своем скором превращении в киборга.

Робороб.

Лучший рождественский подарок за последнюю сотню лет!

Да, я понимаю, что этот проект — его детище, он старается ради общего блага, и ему нужна поддержка, а я не могу совладать с собственным предубеждением.

А, к черту все! Ничего я не понимаю и не хочу понимать! Я — жена чертова Робороба! И мне страшно — я боюсь потерять настоящего Роба навсегда.

Январь, 3

Роб вернулся.

Январь, 7

Я всегда его любила. Почти всю жизнь. Уже даже дольше, чем всю жизнь. Я имею в виду обычную человеческую жизнь. Но сейчас, когда он меня целует, я могу думать только о том, ощущает ли он при этом что-то и что именно? Как работают сенсоры на поверхности губ? Как именно вырабатывается запах? И как они получили этот запах? И вырабатывается ли запах пота в принципе? Я ведь ничего не знаю об этом. Вот он как раз знает — он входит в исследовательскую группу, которая разработала и продолжает дорабатывать это тело, он читал все их отчеты. Он — бета-тестер собственного тела. Смешно. А еще я думаю, что это — совсем не те мысли, которые должны бы меня беспокоить, когда меня целует любимый мужчина. Проблема в том, что я больше не вижу в нем мужчину. Да и человека тоже — я вижу в нем куклу, которой управляет знакомая мне личность. Знакомая, но сильно изменившаяся, потому что он теперь все время будто прислушивается к себе. Даже наедине друг с другом мы больше не вдвоем, нас трое: я, он и его тело.

И я все чаще думаю: зачем это все? Какой во всем этом смысл? У меня было всего два близких человека. А теперь осталась только ты, Лисенок.

Боже, неужели я тоже когда-нибудь превращусь в такую же робокуклу?

Февраль, 1

С Днем Рождения, Лисенок!

Стоило прожить такую длинную жизнь только ради встречи с тобой!

Я так рада, что двадцать один год назад удалось разработать безопасный аппарат для вынашивания детей вне человеческого организма — так появилась ты, Лисенок. И Том, и Паркер, и многие другие — первые дети за долгие десятилетия. Первое время над Сферами даже снова включили защитное поле и тряслись над каждым ребенком так, будто он стеклянный. Но потом все-таки разум взял верх — поля отключили, трястись перестали, а дети все равно все выжили. Все, кроме Тома. Но Том — это трагическая случайность. И моя вина. Это ведь я его убила — той своей первой статьей Конституции. Именно из-за нее мы в любой смерти ищем и находим виновника. И обязательно его наказываем. Даже в своей собственной добровольной смерти. Хотя, технически, Том не умер — у нас ведь никто не умирает — и это, пожалуй, самое страшное.

Февраль, 14

Этот год можно считать годом впечатляющих подарков: сегодня Роб сообщил, что износ всех моих имплантов довольно велик, а его тесты идут хорошо, поэтому он выдвинул меня как следующего получателя абсолютного импланта. Наверное, надо было просто сказать спасибо или хотя бы подготовиться и сформулировать, чем мне не нравится этот "абсолютный имплант", а не вываливать сразу все свои страхи и сомнения. Это выглядело глупо и малодушно. Это больше походило на женскую истерику, как в романах. Он не понял. Решил, что это — обычное предубеждение. "Ну что за паника? Что ты выдумываешь? — сказал он. — Ты в своем уме?" А я не удержалась и ответила, стараясь разрядить ситуацию: "Не знаю. Должно быть, в чужом". И только когда он посмотрел на меня внимательно и потянулся к кому, пришлось пояснить, что это — цитата, наши с ним последние фразы — цитата из Алисы.

Вот, кстати, одно из изменений — он разучился шутить, он все и всегда воспринимает слишком серьезно.

Февраль, 25

Все эти дни я думаю только об одном — что бы ни делала. Ничего больше не лезет в голову. Возможно, Роб прав, возможно — это просто один большой имплант и он ничего не изменит в самом человеке. Но возможно, права я — и человека просто не станет, он постепенно изменится и растворится во всех этих сложных биомеханических деталях. И жизнь продолжит уже кто-то другой. Тоже в каком-то роде смерть. Но если через несколько месяцев все равно не станет меня, этой меня — настоящей, то какая разница, как именно и где меня не станет? Почему я не вольна решать это? Это же, в конце концов, моя жизнь. Только моя! Почему я не могу сама прекратить эту бесконечную агонию? Почему?

Потому что когда-то давно была слишком самонадеянна и уверенно считала, что даю людям счастье. Потому что виновна в законах о непрерывной жизни. Это мне за Тома и еще многих из тех, кто живет в исправительном поселении в Сфере-22.

Но я не могу нести этот груз вечно. Больше не могу...

Март, 3

Сегодня мне опять снился Том — еще маленьким, лет пяти. Он подошел ко мне и спросил: "Тетя Рой, ты возьмешь меня с собой?"

Я подвела его. Я так ужасно виновата.

Последнее время я с особенной остротой понимаю, насколько это безнадежно — вся жизнь, если жизнь твоя практически бесконечна. Всего лишь вечность. Целая вечность без шанса на помилование.

Мы оказались очень жестоки в своих таких гуманных законах: никакой смертной казни, только пожизненное заключение. Сущая малость, если ты — бессмертен.

Апрель, 17

Разбирая домашний архив, нашла папку геологических отчетов о доисторических разработках — Роб когда-то этим занимался. Смешно — мы называем "доисторическим" все, что было до Катастрофы — и так по-детски — будто до нее не было истории.

Кажется, я нашла способ, как помешать моим имплантам донести на меня в медцентр Сферы.

Май, 25

Роб сказал, что мой абсолютный имплант будет готов к двадцатому июля. Кажется, мне придется поторопиться с приготовлениями.

Июнь, 10

Перебирая вещи, нашла старую отцовскую карту страны для коллекционных четвертаков — со специальными выемками для монеток каждого штата. Я в детстве очень любила ее разглядывать. Там есть очень интересные монеты: скачущие кони, а за ними — солнце, встающее над горами, астронавт, огромное дерево… и еще скала, напоминающая поджавшего губы недовольного деда. Рядом со скалой выбиты слова: "Живи свободным или умри". Отец говорил, что это — девиз штата Нью-Гэмпшир и полностью фраза звучала так: "Живи свободным или умри: смерть — не худшее из зол".

Мне кажется, только сейчас я по-настоящему понимаю смысл этой фразы.

Июль, 4

Какая символическая дата — доисторический День Независимости.

Лучший день для моего плана.

Остается только надеяться, что у меня все получится, что я нигде не ошиблась.

И на то, что вы с Робом меня поймете.

Я действительно никому не желала плохого. Я старалась сделать мир лучше, а людей — счастливее. Я знаю, что недостойна этого, но я хотела бы уйти из жизни собой. Я хочу получить обратно это право — свободу распоряжаться собственной жизнью. И смертью.

Ну а если у меня не выйдет, то я присоединюсь к Тому — там мне самое место.

Прости, Лисенок, это очень жестоко с моей стороны — писать такое.

Прости.

Я люблю тебя.

Фокси очнулась от своих мыслей из-за громкого шороха — отец дочитал дневник и явно хотел что-то сказать, но никак не мог подобрать слов. Фокси изобразила на лице внимание — интересно, почему она такая отстраненная, будто покрыта коркой льда? Все люди так чувствуют себя, когда теряют родных, или это только она такая равнодушная?

— Вот это, — отец наконец потряс тетрадь, — единственная окончательная смерть за последние пятьдесят лет! И твоя мама… она должна была бы понимать… Ты! Ты должна понять, что это...

Он поднял тетрадь и отбросил ее на журнальный столик. Даже в жесте чувствовалось неодобрение и еще что-то такое, из-за чего Фокси боялась посмотреть ему в лицо — чтобы не увидеть то, что окончательно все разрушит. И она продолжала смотреть на его руки, которые хаотически двигались, сжимались в кулаки, разжимались, хватали какие-то вещи на столе. Совсем молодые на вид руки, не намного старше ее собственных, хоть он и старше на век. Она вдруг подумала, что это очень странно и неправильно.

— Это совершенно, абсолютно недопустимо! И об этом никто не должен узнать! Ни одна живая душа! Слышишь меня? — продолжил отец.

"А ведь она надеялась, что он ее поймет! — пронзила ее внезапная мысль. — Не признавалась себе, умом понимала, что верить бессмысленно, и надеялась. Это же невыносимо — жить с этим… целую вечность".

— Фокси, ты слышишь меня?! — ворвался в ее мысли голос отца.

— Да, па, — встрепенулась она, — А Том? — вырвалось у нее. Она вовсе не хотела говорить об этом с отцом, да еще сейчас, но что-то будто толкало ее, — Ты же помнишь Тома? Мой одноклассник, который погиб два года назад — ма писала о нем — что с ним? Если это, — она указала глазами на тетрадь, — единственная окончательная смерть, то как же Том? И что такое Сфера-22?

— Послушай, Фокси, — отец замялся, — мне кажется, сейчас неподходящее время для этого разговора — ты слишком взвинчена, слишком…

— Неподходящее время? — перебила его Фокси. — А когда будет подходящее время? Лет через сто? Или двести?

Отец хотел что-то сказать, но она нетерпеливо остановила его жестом.

— Нет, это ты меня послушай. Я считаю, что сейчас самое подходящее время! — с нажимом проговорила она. — Рассказывай!

Отец вздохнул и начал сначала тихо, но по мере рассказа все увереннее.

— Ты же знаешь, что человеческая жизнь — это самое ценное, что у нас есть. Нас мало, солнце, очень мало. И мы даже не можем надеяться на естественное воспроизводство. Нам приходится следить за всеми, чтобы с ними не случилось непоправимого. Ты знаешь, что первое время люди иногда гибли даже с имплантами? Оказывались где-то одни в момент отказа импланта и умирали. И даже внедрение аварийного оповещения не улучшило ситуацию. Только постоянный мониторинг основных показателей позволил вовремя реагировать и успевать. Да, возможно, это уже не та доисторическая свобода, но это сохраняет человеческие жизни. Мы перестали терять людей, солнце! Ты должна понимать, у нас теперь каждый — важен и незаменим. Любая смерть — это не только горе для родных и близких, это закрытые исследования, отложенные на неопределенный срок новые технологии, это шаг, а то и все десять шагов назад на пути к нашему восстановлению. Рой предала не только меня или тебя — она предала всех нас, бросила ради своих желаний — в тот момент, когда мы в ней нуждались. Как, впрочем, и твой друг Том, которого ты так кстати вспомнила. Потому что он мог работать, мог приносить пользу обществу. Мог детей завести, в конце концов! Но вместо этого предпочел опасные развлечения, от которых умер бы, если бы не наши технологии и наши врачи! И то, что за свой поступок он отправлен на исправительные работы пожизненно — абсолютно справедливо! Лишь одно делает ему честь — то что он сразу, как только очнулся, честно признался, что сам отключил защиту кара. Иначе бы пострадали невинные — разработчики каров, систем защиты, механики. Ты знаешь, что из-за него все дороги были оборудованы защитным силовым полем? Ты хоть представляешь себе, насколько это трудоемкая вещь? Так что его нынешняя работа на рудниках в Сфере-22 вполне заслужена!

Отец остановился, чтобы отдышаться, а Фокси сидела и никак не могла собраться с мыслями.

Она понимала, что в чем-то он прав. Он действительно старался сделать лучше для всех. Он сам работал на общее благо и верил, что все остальные должны поступать так же. Но, если человек больше не хочет так жить, разве можно его заставлять? Ведь он уже отработал целую жизнь на общее благо, и даже не одну — если пересчитать на старую, доисторическую продолжительность жизни. Разве он не заслужил отдых? Как это раньше называлось — пенсия? Право распоряжаться собственной жизнью без оглядки на общее благо? Разве ма и вообще все они — доисторические люди — не заслужили свободы от собственного бессмертия? Па просто не видел в нас больше отдельных людей. Точнее, видел, но как-то не так — не как людей. Как соратников, коллег, специалистов — но не как просто людей, со своими мечтами и горестями. Он действительно как робот, но разве все дело в его новом теле? Каким он был раньше? Она ведь никогда не задумывалась, каким он был раньше по отношению к другим. Может, он всегда был таким, и только они с ма этого не замечали?

Отец тем временем продолжил, на этот раз спокойно и уверенно:

— Потому что он предал наше общее дело и наши цели. А я считаю предательство, когда оно касается не только меня лично, преступлением. Я не могу этого простить, я… — он вдруг запнулся, судорожно вздохнул. — Понять этого не могу! И не смогу никогда! И если бы Рой осталась жива, я бы первый проголосовал за высшую меру! Потому что то, что она сделала, недопустимо! И несправедливо по отношению к другим, ко всем, кто не сдается и продолжает работать. Рой — дезертир! И этим она перечеркнула все свои прошлые заслуги!

Как он мог? Как он мог говорить такое — это же ма! Их ма! Они же прожили такую долгую жизнь, прошли через многое. Как он мог даже не попытаться понять? И Том… Значит, он все-таки жив, только… Только можно ли это назвать настоящей жизнью? Боже, какой ужас! И он все знал. Знал и все равно готов был бы обречь ма на подобное. Ее отец был готов сделать такое с ма… Нет! Ее замечательный па не мог бы так поступить! Тогда кто этот человек перед ней? Руки холодели, а звуки проходили как через воду. Отец продолжал ей что-то объяснять и доказывать, но она давно уже не слушала — не могла сосредоточится "Ма, ты тоже чувствовала это?" — пришло ей в голову. Она все-таки собралась с силами и вынырнула в реальность.

— …И ты не должна никому говорить об этом. Я постараюсь все уладить. Думаю, для всех нас, для нашего общества будет лучше не разглашать эти обстоятельства, — выделив интонацией последние слова, закончил отец и посмотрел на нее, явно ожидая согласия.

Фокси вдруг ощутила себя маленькой, несчастной и больной: скулы свело, рот наполнился противной вязкой слюной, а ноги и руки превратились в желе. Сейчас бы было так хорошо потерять сознание и полежать в тишине, уложить в голове все, что свалилось на нее за сегодня. Жаль, она не умела падать в обморок по заказу. У нее вообще никогда не случалось обморока, даже когда Том… Том, ма… Ей так ужасно, так плохо, и хотелось только лежать и чтобы ма гладила ее по голове… А он хотел, чтобы она промолчала и забыла — будто ничего не было. А оно было! Было! И ма была! И это он ее убил! Он! Своей непримиримостью и упрямством! Эта его бесконечная жизнь хуже смерти!

Фокси наконец удалось расцепить челюсти.

— Я, пожалуй, пойду, — хрипло сказала она, с трудом поднимаясь.

Отец настороженно следил за ней. Фокси с изумлением ощущала, как ее охватывает злость, вынуждает двигаться, действовать. Она схватила тетрадь. Отец протянул руку, попытался ее остановить. Она отшатнулась, смахнула вазу с цветами. Во все стороны, сверкая в лучах солнца, брызнули капли воды, осколки стекла и нежные лепестки. Это было неожиданно и красиво. Но недостаточно. Фокси почти бегом направилась к выходу.

Торопливо преодолев лужайку, она порывисто села в кар и с раздражением швырнула дневник на соседнее сиденье. Тетрадь раскрылась и упала бы на пол, если бы Фокси не подхватила ее в последний момент, неловко и очень больно потянув при этом руку. Черт-черт-черт! Хотелось побиться головой о руль или пнуть что-то со всего маху — чтобы это что-то летело вверх тормашками, переворачиваясь в воздухе. Хотелось пронзительно свистеть — так, чтобы все окрестные птицы снялись с деревьев и тревожно кружили у нее над головой. Хотелось… Черт, она понятия не имела, чего ей хотелось! Бездна раскрывалась перед ее ногами. Бездна, которая вот-вот поглотит ее саму, ее отца, и весь их чертов мир вечной жизни и свободы.

Она с раздражением провела рукой по волосам, убирая назад челку. Прядки, падавшие на глаза, бесили неимоверно. Все бесило. Надо срочно скинуть это напряжение. Фокси потянулась к бардачку, доставая ком — не свой обычный, а резервный — для гонок, зарегистрированный на какого-то ископаемого старика… ах, простите — умудренного жизнью господина, которого где-то нашел Нед. Быстро пролистала расписание гонок поблизости. Есть! Заброшенное доисторическое шоссе на границе с ближайшей к ней Сферой-7. Отлично, она успевает к началу, даже перекусить там время найдется.

"Да-да, этому пассажиру ничего не грозит", — слащавым голосом пропела она и рванула с места.

Гонки… Гонки были ее страстью, жизнью, всем. Если бы не она, то и Гонок — таких, какие они есть сейчас — не было бы — гонялись бы где-то в пределах Сферы, а какие там заброшенные трассы? Смех и слезы. А уж о Больших Гонках и мечтать бы не приходилось. Все-таки положение дочери Старейшин, да не просто Старейшин, а из тех, кто еще помнил мир до Катастрофы, имело свои плюсы — оно не только открывало многие двери, но и давало знание о том, что эти двери вообще существуют. Она, Нед, Паркер — вот настоящие авторы Гонок, хотя они тогда вовремя сообразили и отдали организацию другим. И еще Том…

Про серпантин на этой дороге она, разумеется, забыла. Ну конечно, что могло быть естественнее — забыть про серпантин на дороге, по которой ездила чуть не каждый день все каникулы. Сбрасывать скорость не хотелось, тем более самую сложную петлю она уже прошла. Думала, что прошла, пока дорога не вильнула резко вправо. Черт! Вот она, эта петля — "Колесо Фортуны", как ее называли старожилы в честь одного доисторического аттракциона — Фокси была опытной гонщицей и сразу поняла, что не впишется в поворот на этом проклятом Колесе. Не с ее рукой сейчас. Значит, силовое поле подхватит кар и потащит вниз по дороге, вдоль обочины, постепенно останавливая — приятного мало, но пережить можно. Она все равно попыталась вписаться. Не получилось. Кар врезался в скалу, отскочил к краю обрыва, сбил столбик заграждения с генератором поля и устремился вперед, в пропасть, а Фокси, вылетев в окно — о, да она просто звезда — даже пристегнуться забыла — и совершив пару кульбитов в воздухе, полетела вниз, на обочину. Все вокруг замедлилось, будто кто-то нажал на самую медленную перемотку. Фокси запоздало вспомнила о том, что нужно было выключить глушилку, чтобы поле смогло подхватить кар. Она все падала и падала. И впервые в жизни молилась: "Господи, если ты все-таки есть, забери меня сразу, быстро — пока они меня не нашли. Я не хочу стать такой, как он! Или как Том. Пожалуйста!"

Где-то вдалеке слышны были двигатели других каров. Ни истошного воя сирен, ни громких звуков двигателей. Снизу пахнуло жаром — наверное, ее кар достиг дна пропасти и взорвался. Фокси наконец со всего маху приземлилась на обочину в метре от обрыва. Где-то далеко послышались звуки сирен. Началось. Она не чувствовала боли — только странное тепло, будто ей на ноги лили теплый сироп. Глаза закрывались, усталость наваливалась толчками — с каждым ударом сердца. Как все нелепо. Теперь ее непременно отправят на рудники — за преступление против жизни. Всего какой-то метр — и она бы сбежала, как ма, а теперь будет, как Том. Навсегда.

"А ведь две окончательных смерти подряд даже ему не удастся замять", — вдруг пришло ей на ум.

Всего пару раз перекатиться. Ну же, давай! Нет времени. Фокси усмехнулась, приготовилась. Стоп! Тетради! Мамины тетради. Надо передать их в надежные руки… Остается надеяться, что Нед догадается, что там. Она достала из внутреннего кармана свой ком, включила и записала на диктофон: "Я, Фокси Малдер из Сферы-10, завещаю все свое движимое и недвижимое имущество моему другу, Неду Эдисону". Она не знала правильной формулировки — завещаний давным-давно не существовало — но в фильмах, которые ма любила, говорили примерно так… или ей казалось, что так. Не все ли равно? В любом случае, у нее нет времени вспоминать.

Поколебавшись секунду, Фокси добавила: "Живи свободным или умри" и отправила обе записи Неду, отложила ком и аккуратно оттолкнула его подальше от обрыва. Сирены стали громче. Приближаются. Ну же! Ты же хочешь жить свободной. Она сгруппировалась, готовясь перекатиться. Толчок. Захватывающее дух ощущение полета...

Прости, Лисенок. Надеюсь, ты не будешь скучать без меня.