Ни слова о Сатеник (джен)

Сатеник осталась одна.

Она не помнила — то ли отстала от стада, то ли не было стада вообще. Однажды она просто открыла глаза и увидела над собой купол церкви, коптящие свечи в песке, яркий свет, протянутый насквозь через оконца, словно бельевая верёвка. С икон на неё смотрели белокожие лица, а снаружи шумела речка и волновалась трава на холмах.

Так Сатеник и стала жить возле людей. Вскоре она научилась слушать и кое-что говорить, хотя всё равно в основном молчала или повторяла слова.

— Как зовут тебя, азиз? — спрашивали её, когда она только появилась в деревне.

— Меня зовут Сатеник, — отвечала она единственное, что умела ответить.

И никто вначале не подозревал, что Сатеник другая, что она может прыгнуть и превратиться в ягнёнка, уже крепко стоящего на ногах. Ей дали платье, выделили сарай, и каждый житель деревни стал подкармливать её понемножку и плакать — все считали, что Сатеник сирота. А потом как-то раз Сатеник из-под платья высунула не ноги, а маленькие копытца…

С тех пор люди и начали сторониться её.

Чтобы не голодать, Сатеник пришлось пить молоко у коз, которые паслись на холмах у реки. Они принимали её за свою, а вот люди гоняли её, как гоняли от стада волков и лисиц. Деревенская ребятня осмелела и стала дразнить Сатеник издалека, скрипеть дверью в сарай, плеваться, и тогда Сатеник вернулась в церковь на берегу реки, куда люди почти не ходили, — церковь всегда была под водой и всплывала, как остров, лишь поздним летом, когда холмы в Армении становились цвета солнца и янтаря.

И всё же у Сатеник был один друг в деревне — это тётушка Сирануш, «тётя-джан», как называла её Сатеник. Жена пастуха. Когда никто в деревне не видел, тётя-джан выносила на улицу миску и остатки от лаваша. В миске дымился хаш или овощной хоровац. Много раз Сатеник сидела под забором и ела, подслушивая, как пастух ругает тётушку Сирануш, а она ругает его в ответ:

— Вах, дурак ты, Егиш-джан! — всегда кричала она сердито. — Ничего ты не смыслишь! Накорми её, и она воровать не будет!

Но Егиш-джан, поднимавший руку на Сатеник каждый раз, завидя её у стада, продолжал ругаться, словно ничего не было в мире дороже той миски супа, что отдана Сатеник…

* * *

У деревни находились руины древнего храма — всего пара туфовых камней, то ли розовых, то ли рыжих. Сатеник очень нравилось сидеть на этих камнях среди поля и смотреть на реку, на небольшую почерневшую церковь, ставшую домом, на затуманенные утром и вечером Сис и Масис. Если было прохладно, Сатеник ночевала в церкви, вдыхая запах промокших икон, а если тепло — спала на руинах и влюблялась во всё, что видела: и в росу на травинках, и в звёзды, и в мигающих светлячков…

Однажды утром к ней пришла тётя-джан — Сирануш. Без стада, без пастуха она просто шагнула из темноты к Сатеник с тёплым лавашом из тандыра.

— Я тут… — неловко сказала она, боясь взглянуть Сатеник в глаза, прямо как боялись все остальные. — На, возьми…

Вечно голодная Сатеник приняла из её рук лаваш и откусила почти половину разом. Тётушка Сирануш стояла рядом в руинах, едва дыша. Наконец, она боязливо посмотрела на Сатеник, а та как раз посмотрела на неё в ответ, и что-то набухшее между ними, как почка, раскрылось, распустилось в этот момент, и у Сатеник странно сдавило горло. Она даже потрогала воротник.

— Тётя-джан, — сказала зачем-то она.

А тётушка Сирануш, тоже чувствуя, протянула к ней руку. Сатеник перестала жевать, замерла, затем — проглотила вязкий, но вкусный лаваш…

И вытянулась навстречу, как будто ягнёнок, и сама приткнула голову к руке тётушки Сирануш. Они постояли так, глядя друг другу в глаза, пока Сатеник не соскользнула с камня.

— Эх ты, моя азиз, — ласково сказала тётушка Сирануш и помогла ей встать. — Ну не плачь, ну не плачь. Пошли, я тебя накормлю немножко, пока Егиш-джан не видит.

Это был первый раз, когда Сатеник не только упала из-за человека, но из-за человека же поднялась.

Они пошли, рука Сатеник была в тёплой руке тётушки Сирануш всю дорогу. Слёзы падали в трещины на земле, и те зарастали, словно после дождя. Пройдя во двор, тётя-джан негромко сказала:

— Подожди-ка, азиз, я сейчас.

И вошла в дом, оставив Сатеник на лавочке возле загона, где спали козы. Небо уже розовело, гасла звезда за звездой. На улице пахло навозом и сеном. Вскоре тётушка Сирануш вернулась с тарелкой хаша, мацуном и гребешком в руках.

— Ты совсем заросла, как дикая. Кушай, азиз, я тебя расчешу.

Сатеник вытерла последние слёзы и набросилась на еду, а тётушка Сирануш села рядом и начала водить по голове Сатеник гребешком, вычёсывая все репейники и колючки. Так они просидели, пока совсем не рассвело, пока темнота не отступила, оставив после себя лишь небольшой туман, похожий на дымку от горячего супа.

Казалось, это было лучшее утро на свете, а еда — самая вкусная за всю короткую жизнь Сатеник.

— Ну вот, — сказала вскоре тётушка Сирануш, погладив длинные волосы Сатеник, чёрные, словно ночное небо. — Теперь осталось одно… Погоди.

Тётушка сняла с головы платок. Он был цвета армянской земли, выжженных солнцем холмов, цвета церквей из туфа. Какой это был платок — загляденье!

У Сатеник онемели руки.

— Это тебе, моя азиз, — сказала тётушка Сирануш и набросила платок на Сатеник.

Он опустился на её голову, как лёгкое облачко.

— Тебе! Азиз! — воскликнула Сатеник, трогая пальцами шёлк.

— Чтобы не застревали репейники.

— Не застревали репейники!

— Надо сказать спасибо, моя азиз.

— Спасибо, моя азиз, тётя-джан! Спасибо!

И тут Сатеник бросилась на колени, сама не зная зачем, бросилась и схватила руку тётушки Сирануш и начала целовать. Тётя-джан испугалась вначале, вскочила, а потом заплакала то ли слезами горечи, то ли — счастья. Так они и стояли, целуясь, и это был первый туман Сатеник, застилавший не горы, а её собственные глаза.

Потому она не заметила, что из дома шагнул пастух — Егиш-джан.

— Э, что такое! — воскликнул он удивлённо. — Воровка теперь и в доме!

— Егиш-джан… — вздрогнула тётушка Сирануш и отшатнулась от Сатеник.

— Ты спятила, дура? А ну-ка — пшла!..

— Что ты, что ты! — попыталась тётя-джан спасти Сатеник, закрыв её от удара палкой.

Но пастух уже привык, что Сатеник — это лисица, волк, который вредит хозяйству, он, как и все, не видел в ней человека, даже когда она была в человечьем обличье. Поэтому он замахнулся, ударил по лавке, и Сатеник от испуга подпрыгнула, стала ягнёнком с платком на беленькой шее…

— Пошла прочь! Прочь, проклятая!

…и побежала, стуча копытами по пыльной земле.

Сатеник побежала, не разбирая дороги, и ей вслед поднялся собачий лай и лай человечий, будивший деревню, а может, Армению, а может, и весь этот огромный недопонятый мир.

Наступило наконец утро.

Был у тётушки Сирануш сынишка, весь такой кучерявый, как бес. Сатеник видела его издалека и знала, что зовут его Арсен.

Пошёл он как-то пасти коз вместе с отцом. Сатеник наблюдала за ними, подбегая каждый раз ближе и прячась то за холмом, то за туфовым камнем. Козы чувствовали её, подёргивали ушами, но не собирались её выдавать.

Несмотря на лето, Сатеник была голодна — ей не хватало травы и ягод. Когда Егиш-джан прилёг отдохнуть, оставив Арсена глядеть за стадом, Сатеник осмелела, вздохнула поглубже, приготовилась прыгнуть… но не успела она превратиться в ягнёнка, как над головой у неё свистнула палка.

Сатеник от испуга нырнула в кусты.

— Эй ты!

— Ты! — повторила Сатеник с горечью и обидой.

— Вылезай — я узнал тебя! Вылезай!

Сатеник забилась подальше, но ей некуда было бежать из колючего, разлапистого куста. Она затаила дыхание, наблюдая, как Арсен садится на корточки, опираясь на палку. Сатеник увидела через листья его глаза и чёрные-чёрные брови, сложенные почти в галку от детской ярости, ярости понарошку.

Когда Арсен посмотрел на Сатеник в упор, он тут же покраснел и смягчился.

— Ты ягнёнок?

— Ягнёнок.

— Мне мама про тебя говорила.

— Говорила.

— Ты зачем молоко воруешь?.. Давай, вылезай. Я никому не скажу.

Сатеник немного помедлила, подождала, пока мальчишка отойдёт шага на три назад. Затем — с трудом выбралась. И без того драное платье разорвалось ещё в нескольких местах — повисли лохмотья, словно красные языки. На щеке у Сатеник налилась кровью царапина.

Арсен поискал в карманах платок, вылил на него воду из фляжки.

— На, — сказал он, чуть опасливо протянув платок Сатеник.

— На, — повторила Сатеник и опасливо платок приняла.

— Я же не знал, что ты сиганёшь в кизил. Я думал — так, несерьёзно… Мне говорили, ты в ягнёнка превращаться умеешь. Правда, что ли?

Сатеник протёрла лицо мокрым платком, и тот стал немного коричневым и немного красным, словно на нём отпечаталась какая-то часть Сатеник, её кожа и кровь.

Она протянула платок обратно. Арсен посмотрел на него:

— Да не надо…

Сатеник упрямо шагнула вперёд, но тут со стороны дерева, под которым дремал Егиш-джан, послышался громкий, хриплый зевок. Глаза Арсена, такие же чёрные, как его брови, такие же блестящие, как его волосы мелким бесом, округлились.

— Папка сейчас проснётся, — шепнул он и засуетился. — Беги отсюда! Он тебя очень не любит…

— Не любит?

— Да нет, конечно. Ты же у нас воруешь.

— Воруешь?

— Беги!..

И мальчишка перехватил поудобнее палку, так и не взяв платка, и отбежал от куста подальше — в середину своего стада.

— Эй! Эй! Арсен-джан, что там? — выкрикнул первым делом пастух, проснувшись.

— В порядке! — откликнулся Арсен, воровато оглядываясь на Сатеник, всё ещё стоящую у куста.

— Чего ждёшь? Уходи! — прошипел мальчишка испугано.

— Сатеник.

— А?

— Меня зовут Сатеник! — громко воскликнула Сатеник и тут же побежала по холму вниз, к реке, к церкви.

Арсен застыл, будто его облили.

— Это что там — проклятая? — услышала Сатеник голос пастуха Егиш-джана. — Вот ведь пасётся!.. Не подпускай её, Арсен-джан, слышишь? Не подпускай — гони! Это не человек!

Сатеник побежала скорее, пока могла ещё глубоко дышать. Позади неё осталось и стадо, и сын тётушки Сирануш, и шиповник, на котором повисли ягоды...

И красная кровь Сатеник.

* * *

Всё-таки Арсен отличался от всех мальчишек, потому что мамой у него была тётушка Сирануш. Про отца, сердитого Егиш-джана, Сатеник почему-то не вспоминала.

После первой их встречи была и вторая, затем — третья, четвёртая встреча… Так у Сатеник появился ещё один друг в деревне. Когда Арсен выходил со стадом, но без отца, они гуляли по полю возле реки и церкви — там было много травы для коз. Арсен в основном говорил о себе или рассказывал Сатеник о свадьбе, которую затеял его старший брат из Гюмри.

— Знаешь, как будет? Вах! Все от зависти поумирают! К нам гости съедутся из Еревана, и будем праздновать всей деревней! — рассказывал Арсен, палкой сшибая головки бессмертника на своём пути. — Будем песни петь, и плясать, и есть до упада… Мой папка будет играть на дудуке — он это умеет, честно! Он даже руки может сложить вот так — и играть!

Арсен показал Сатеник, как надо складывать руки, дунул, но у него ничего не получилось — даже слабого свиста.

— Я ещё не научился, — расстроился он, — а вот папка точно умеет. Будет играть на свадьбе.

Затем Арсен помолчал и добавил слегка неуверенно, глядя на Сатеник:

— Тебя тоже, может быть, пригласят.

— Может быть, пригласят, — повторила за ним Сатеник.

Арсен опустил глаза, снова ударил от скуки цветок.

— Слушай, а ты сама говорить умеешь? — спросил он.

— Умеешь.

— Нет, не повторять за мной, а говорить, — вздохнул нетерпеливо Арсен, и они остановились посреди холма друг против друга. — Вот смотри — тебя зовут Сатеник.

— Сатеник.

— Это имя древней царевны, она была очень хорошей. Можешь мне это сказать?

— Можешь это сказать?

— Ну, не повторяй! — воскликнул сердито Арсен. — Сама скажи что-нибудь.

— Что-нибудь…

Арсен снова вздохнул и палкой ударил траву, выросшую по пояс. Он уже пытался научить Сатеник говорить, и она понимала его, но почему-то не могла сложить все слова как следует — и молчала. Она могла либо слушать, либо как-нибудь повторять.

Арсен снова пошёл по тропинке с холма, но Сатеник не двинулась с места. Словно собрав все силы, она выдавила из себя:

— Сатеник — имя древней царевны. Она была очень хорошей.

Арсен тут же обернулся, засиял, подбежал к Сатеник и встряхнул её, взяв за плечи:

— Ха-ха! Так значит, всё можешь! Вот молодец!

Арсен похлопал Сатеник по плечам, и весь вечер, пока они пасли стадо, Сатеник повторяла правильно расставленные слова:

— Сатеник — имя древней царевны. Она была очень хорошей. Арсен! Арсен-джан! Меня зовут Сатеник!

Так, понемногу, ягнёнок становился человеком. Но не успела Сатеник привыкнуть к Арсену и переменам в себе, как приблизилось время свадьбы. За пару недель уже приехали какие-то гости, и среди них были мальчишки совсем другие, с голубыми глазами и светлой кожей, мальчишки, похожие на людей с церковных икон.

— Русские, — пояснил Арсен, когда их увидела Сатеник.

Эти русские быстро влились в компанию деревенских мальчишек, и они теперь стали носиться все вместе, чаще и чаще забирая с собой Арсена. Так сын тётушки Сирануш отдалился от Сатеник. Всё реже он ходил по своему желанию пасти коз, и даже если отец посылал его вместе со стадом, то Арсен валился на землю и засыпал, лишь бы не разговаривать с Сатеник.

— Почему? — пыталась узнать Сатеник.

— Брось! Это так, несерьёзно… — отмахивался Арсен.

Но больше к ней не приближался, по крайней мере, не так, как было всего несколько дней назад. Мальчишки, замечая Сатеник на холме, сразу кричали и махали руками — дразнились, высунув языки. Среди них можно было порой разглядеть и Арсена.

И как-то раз Сатеник даже услышала, как хулиганы между собой говорят:

— Ужас! Вот имечко!

— Ха-ха-ха!

— Арсен, ты знал, что по-русски сатана — это дьявол?

— Дьявол пьёт молоко ваших коз!

— Ха-ха-ха!

И мальчишки захохотали, и русские, и армяне, а главное — захохотал Арсен. Горло у Сатеник в тот момент что-то сжало, похожее на бельевую верёвку. Она потрогала шею руками — там пусто…

И вечерами, одинокими, как и прежде, Сатеник садилась посреди стада на ковёр из травы, пока Егиш-джан не видел. Пила молоко, вытираясь платком, который остался у неё от Арсена. И под вечерним и звёздным небом, Сатеник говорила кому-то:

— Знаешь… Как странно это… Не рождаться — это не то же самое, что умирать.

И ни одна козочка-джан, кормившая её молоком, ни одна из них не понимала, о чём говорит Сатеник. Все они щипали траву и прыгали, как им полагается, пока люди жили — как полагается им.

* * *

Итак, Арсен ходил по деревне в компании тех ребят, что высмеивали Сатеник. Завидев её издалека, они гоготали и называли её чужим именем: «Сатана!».

Сатеник помнила, что это имя дьявола, а не царицы.

Деревня тем временем наполнялась гостями, всё чаще ночами горели окна — даже те, что раньше не зажигались. Шумело. Менялось. Готовилось к чему-то хорошему. И без того далёкое каждый день отходило от Сатеник.

Однажды, не находя себе места, Сатеник решила пробраться к дому тётушки Сирануш. Это было опасно, ведь улицы больше не пустовали, но у Сатеник вертелись на языке те слова, которые ей надо было сказать — свои собственные слова!

Она решительно почистила от репейников платье, обвязалась платком потуже и пошла мимо кур, стогов сена, тележек с навозом — прямо по улице, задрав кверху нос. Сердце её колотилось быстрее, потому что она не пряталась, как обычно, а просто спокойно шла.

Калитка пастушьего дома была открыта. Арсен стоял во дворе с кастрюлей, в которой была каша для коз. Увидев Сатеник, он чуть не вылил всё на себя.

— Сатеник-джан! — воскликнул он, и глаза его округлились.

Не зная, что сказать, Арсен постоял немного, затем — покрутил головой. Кастрюлю он торопливо поставил на лавочку, где когда-то тётушка Сирануш расчёсывала Сатеник.

— Сумасшедшая, — прошептал Арсен, хватая Сатеник за плечи и выталкивая со двора, — тебя же увидят!

— Все видели, — ответила Сатеник.

Её слова оказались холодными, словно снег, который покрывает верхушки Сис и Масис, они обожгли и Арсена, и саму Сатеник.

Арсен медленно покраснел, нехотя отпустил Сатеник, упрямо стоящую посередине двора. Всё читалось в его глазах, словно в церковной книге. Теперь ему не нужно было уметь говорить, как когда-то не нужно было уметь говорить Сатеник.

Насупившись, сведя брови в галку на лбу, Арсен пнул камешек под ногами.

— Вай, ну и чего пришла? — спросил он понарошку сердито, хотя стыдливо по-настоящему.

Сатеник прямо сказала, как и хотела:

— Ты меня обзываешь, Арсен-джан.

— Не обзываю совсем, — нагло соврал Арсен.

— Мне очень больно.

— Вот глупости!.. Несерьёзно!..

Арсен отвернулся и больше никогда не смотрел Сатеник в глаза.

— Уходи отсюда, — сказал он, поднимая кастрюлю и собираясь подкармливать коз. — Папка сейчас вернётся. Уйди.

Что-то поползло к горлу у Сатеник, она схватилась за шею: там опять — ничего. Но давило, давило, скрючивало! Она вынула из-за пазухи грязный платок и швырнула на землю. Какие-то несказанные слова почти вытекли из её рта. Тут — заскрипела калитка: вошёл Егиш-джан. Он застыл, как застывал обычно его сын, удивившись.

Сатеник не испугалась. Она посмотрела на Егиш-джана, затем — на Арсена… и вдруг схватила кастрюлю с кашей и побежала, понеслась по деревне, как бешеная, горстями засовывая кашу в себя на бегу, не оглядываясь. Волосы её выбились из-под платка.

Пастух Егиш-джан выбежал вслед не с палкой, а с настоящим ружьём.

Прокричал:

— Застрелю тебя, Сатеник! — и прицелился даже, но не пальнул. — Будешь воровать — застрелю!

Всполошились коровы, раскудахтались куры, индюк вздулся, как туча, и побежал следом за Сатеник, пытаясь клюнуть её за пятки. Не удержавшись на ногах, Сатеник скатилась вниз — прямо в реку. Удавка на её шее так затянулась, что не было сил, и Сатеник захлебнулась кашей, сладкой речной водой и слезами.

* * *

В ночь перед свадьбой в деревне играл дудук. Его мелодия текла, словно речка, между гор и холмов, достигая ушей Сатеник, лежащей под звёздами возле церкви. Сатеник слушала, слушала, слушала…

Она закрывала глаза, и ей казалось, что сейчас её точно что-то затопит. Осталось совсем чуть-чуть.

Ей очень хотелось сидеть у костра в деревне со всеми, есть мягкий лаваш и запивать его таном. Она представляла, как тётушка Сирануш мешает в кастрюле хаш, как Егиш-джан играет, сложив по-особенному чёрные руки, как у Арсена на волосах играют блики, похожие на огоньки.

И звёзды танцевали перед глазами у Сатеник, пока люди танцевали у костра под ярхушту — и плакали под дудук.

Читать дальше: https://www.litres.ru/o-kit-31899036/ni-slova-o-satenik/

Азиз, джан — ласковые обращения, «душа моя».

Хаш — суп, который варят из копыт, голени, и рубца.

Хоровац — мясо или овощи, приготовленные на открытом огне.

Мацун — кисломолочный напиток.

Тан — кисломолочный напиток, приготовляемый из коровьего или козьего молока с добавлением закваски молочнокислых бактерий, молочных дрожжей, воды и поваренной соли.

Тандыр — печь-жаровня, мангал особого шарообразного или кувшинообразного вида для приготовления разнообразной пищи.

Туф — магматическая горная порода из вулканического пепла, вулканических бомб и других обломков, выброшенных во время извержения вулкана и уплотнившихся. Из туфа строят церкви в Армении.

Дудук — музыкальный духовой язычковой инструмент.

Драм (дхол) — армянский ударный музыкальный инструмент, род двустороннего барабана, имеющий форму цилиндра и покрытый одной или двумя мембранами.

Ярхушта, кочари — армянские традиционные танцы.

Сис и Масис — вершины горы Аратат.