ПТСР (гет)

Первый сеанс всегда трудный. Надо установить контакт, наладить тонкий мост доверительного разговора.

Он смотрит на женщину в кресле, приветливо улыбается.

Ее взгляд холодный, оценивающий — и на самой глубине зрачка брезгливое недоумение. Словно она сама не может понять, что делает в кабинете психотерапевта.

— Давайте познакомимся. Как вас зовут?

— Могами Саена, — ее голос звучит негромко, слова она произносит четко и внятно.

— Что ж, тогда я Могами-сенсей.

Женщина вздрагивает, впервые в ее позе появляется растерянность, но практически сразу исчезает.

Отличное владение эмоциями.

— У вас на двери написано другое имя. Равно как и…

— Это мой метод общения с теми, кто приходит в этот кабинет, — он перебивает так же четко и внятно. — Я хочу, чтобы вы видели во мне того, кому расскажете абсолютно все о себе.

— Вы мужчина.

— Мы люди, Саена.

Ее губы складываются в тонкую недовольную линию.

— Мне не нравится ваше отношение, — женщина нарочито невежливо отводит взгляд, обводит им обстановку, рамки дипломов на стене.

— И вы не собирались сюда приходить, — он согласно кивает. — Но ваш штатный психолог категорически настоял на этом визите.

— Раскрытие конфиденциальности личной информации и нарушение профессиональной этики. Статья…

— Это настолько очевидно, насколько вы неуверенно чувствуете себя здесь, — он снова перебивает ее. Она хмурится. — Вы боитесь здесь находиться.

— Чушь, — резко отвечает она.

— Это, кстати, тоже признак страха — отрицание проблемы.

Между ее бровями пролегают две вертикальные глубокие морщины.

Ему нравится, что она думает. И даже знает, о чем она думает.

— И какая у меня проблема, по-вашему?

— Еще не знаю, — он открывает девственно-чистую историю болезни, берет ручку. — Но мы разберемся, обещаю.

* * *

— Как вы спите, Саена?

— Как все.

Она не язвит, не закрывается — просто отторгает любую попытку втянуть себя в разговор. Он участливо подается вперед:

— Кошмары не беспокоят? Не просыпаетесь десяток раз за ночь?

— Кошмаров нет. Просыпаюсь, как и все — в туалет и попить.

— А что пьете ночью?

Саена на мгновение теряется:

— Воду… сок… что найдется в холодильнике.

— Часто у вас получается заходить в магазины?

Она думает, пытается просчитать причину его вопросов. Ему даже интересно становится, поймет ли она, что причины нет, ну кроме любопытства.

— Нет, не часто, — она, наконец, отвечает, уже более осторожно. — Обычно делаю интернет-заказ и указываю время, к которому подвезти продукты.

— А есть предпочтения?

— В чем?

— В выборе магазина, — он мирно улыбается профессиональному адвокатскому прищуру. — Какой сетью пользуетесь?

— «Нисеман».

— А что привлекло вас в ней? Ведь не только «Нисеман» дает возможность заказать набор продуктов через интернет.

— Просто попался первым в строчке результатов поиска.

— А почему вы не посмотрели другие?

— Зачем?

— Ну, например, в других могут быть ниже цены. Сэкономили бы.

— Наэкономилась, — отрывисто бросает она, темнея взглядом и лицом.

Кажется, сеанс на сегодня закончен.

* * *

— У вас есть домашний питомец, Саена?

Сегодня она в брючном костюме, водолазка в тон ему. Не хватает лишь перчаток и очков. В кабинете тепло, как и на улице.

Она пытается защититься от него, от вопросов, надеть броню, через которую не пробьются эмоции и страхи.

— Нет.

— А если бы заводили…

— Не терплю домашних животных, — она отрезает категорически, смотрит холодно.

— Почему? Вас в детстве напугала собака? Поцарапал кот?

В ее глазах недовольство и раздражение:

— Сенсей, слишком глупые вопросы.

— Нет, Саена, ничуть. Ответьте, пожалуйста, — он снова говорит внятно, отчеканивая каждое слово. — Только подумайте о причине серьезно.

Она молчит долго, при этом смотрит в никуда на стол.

— Они отвлекают.

— От чего?

Снова молчит, но сейчас он видит, что она подбирает формулировку.

— От того, чего надо добиться.

— А чего вы хотите добиться?

— Безопасности положения. Статуса. Обеспеченности, — она перечисляет медленно, делая паузы между словами, и смотрит уже прямо ему в глаза. — Не бояться того, что у тебя ничего не будет.

— Не оказаться..? — он замолкает, предлагая ей закончить, и она чуть кивает:

— … ни с чем.

— Бич нашего поколения.

Ее взгляд меняется впервые настолько открыто — в нем удивление и словно недоверие, что с ней согласились.

— А когда выйдете на пенсию, заведете домашнего питомца? — он не дает ей развить чувства.

Она теряется, выдыхает, молчит, явно беря себя в руки.

— Возможно. О таком не задумывалась.

— А как вы думали о своей пенсии? Ведь такой человек, как вы, Саена, должен был думать о пенсии. Что там будет?

— Дом, — после паузы говорит она. — Может, сад.

* * *

— В прошлый раз мы говорили о доме на пенсии, — он улыбается. — Каким он будет, Саена?

— Моим.

— Это само собой разумеющееся. А внешне?

— Не думала, — она едва заметно качает головой, и он невольно радуется — Саена теряет очко защиты. И одета она сегодня в водолазку и брюки. Без пиджака.

— А как насчет квартиры с большим балконом?

— Нет, дом. Чтобы меньше соседей, — она молчит, затем неожиданно добавляет. — Впереди сад, дом позади.

— В саду что-нибудь будете садить? Цветы, деревья?

Непонимание в ее взгляде заставляет вздохнуть про себя — как все запущено.

— Наверное. Должно же что-то расти в саду.

— Ну, на пенсии времени точно должно хватать для выбора наполнения сада, — он снова улыбается, немного хитро, предлагая ей разделить улыбку. Она машинально кивает — и улыбается правым уголком рта. По крайней мере, он хочет думать, что это улыбка.

— А дом в пригороде? Или в дере…

— В пригороде! — она обрывает резко. — Не люблю деревни.

— Потому что все друг друга знают?

Снова эти вертикальные морщины и подозрительный взгляд.

— Видите ли, — он откидывается на спинку стула, — многие не любят деревни за это. В небольшом замкнутом пространстве очень быстро теряется смысл привычных занятий, и люди начинают занимать свои внимание и ум наблюдениями. В итоге, каждый чужак оказывается словно препарирован в деревне.

Она смотрит на него недоверчиво, но с каждым его озвученным тезисом взгляд обретает согласие. И тяжелую злость.

— В пригородах крупных городов, даже мегаполисов, селятся именно горожане, которые ценят возможность просто расслабиться вдали от информационного потока и тысяч взглядов.

Кивок от нее как знак признания. И как еще одно потерянное ею очко. Неплохо.

* * *

— А чем будете заниматься на пенсии, Саена?

Она позволяет себе задуматься уже без морщин между бровями.

— Честно говоря, не знаю.

— То есть, в первый день на пенсии будете ощущать себя, как в последний день учебы? Когда в руках диплом, учеба позади, и не знаешь, чем заняться?

— У меня не было такого.

— Почему?

— Меня ждала работа.

— Нет, — он качает головой, — я про старшую школу. Вступительные экзамены сданы, школьные сданы… — выражение на ее лице смягчается, и она легонько кивает. — Вот-вот. Пусть пару дней, но свобода. Как вы учились в школе?

— Легко, — она снова хмурится, но скорее озадаченно, словно удивляется. — Не могу сказать, что что-то не давалось.

— А любимые предметы были?

— Нет.

— А клубы? В каком были?

— Ни в каком, — она смотрит прямо, без раздражения, но и без ностальгии, какую бы ждал он. — У меня были подработки после уроков. Три дня в библиотеке, три в «Бургер кинге».

— О, в библиотеку можно устроиться на подработку? Не знал.

— Расставлять книги после закрытия, убирать, следить за порядком, — она кивает на его удивление, затем добавляет. — Мне там нравилось.

— Чем?

— Можно было читать.

— Начинаю вам завидовать, — он улыбается. — Это ж мечта такого «ботаника», как я.

— Да, это было удобно, — она снова кивает.

— А со скольки лет подрабатываете?

— С двенадцати.

— Что-то хотели купить себе?

Теперь она замолкает надолго — и думает: подбирает слова, выражения, чтобы не оказаться внезапно…

— Независимость.

* * *

— Расскажите о своем детстве, Саена.

Он знает, что она уходила с прошлого сеанса не в духе, за день успела успокоить себя, что возврата к неприятному разговору не будет… и не собирается давать ей расслабляться.

Во взгляде раздражение, недовольство и, неожиданно, обвинение. Он молчит, давая понять, что менять вопрос не будет.

— Родилась, росла, училась.

— Где родились? — он говорит нарочито четко, внятно, с нажимом и паузой.

Она отводит взгляд, бегает им по рамкам на стене, не задерживая. Молчание затягивается, иссушает, опускается тяжестью на плечи.

— Я не хочу отвечать.

— Вам придется, Саена, — теперь его голос звучит мягко. — Без моего заключения вас не вернут к работе.

В ее глазах откровенная неприязнь. И страх.

— Это была община.

Он невольно задается вопросом, профессиональная ли это привычка говорить аккуратно, с правильным подбором слов, или же… приобретенная задолго до адвокатуры?

Она снова молчит, и он вопросительно приподнимает брови.

— Община хиппи, — ее голос наполнен таким презрением, что на мгновение ему становится не по себе.

— О, хиппи. Лучше любить, а не воевать?

— Лучше умереть, чем так жить, — она справляется с интонациями, вышедшими из-под контроля. — Вы не знакомы с этой культурой, иначе бы не говорили эти заученные штампы и клише. Все это ложь.

— А в чем ложь?

— В том, что им никто не нужен. Они как плесень на хлебе — растут из воздуха, цветут, расползаются и ничего, ни-че-го не приносят хорошего..! — ее пальцы до белых костяшек сжимаются в кулак. — Они даже не задумываются о смысле жизни, о будущем. Лав, нот вар, — она искажает лицо на секунду. — Как чувствуют себя те, кто оказывается заложниками их принципов, никого не волнует там!.. — она начинает дышать чаще, сглатывает. — Так что, не говорите, чего не знаете.

— Восполните мой пробел в знаниях.

Неожиданно горькая усмешка кривит ее губы.

— Пробел?

Он кивает и добавляет:

— Никто не будет знать, кроме меня и вас.

— Они были хиппи, — у нее интересная привычка не отводить взгляда от лица собеседника, лишь чуть-чуть смещать взгляд. — Хотя, может, это были и не мои родители. Там была община, коммуна — называть можно как угодно. Несколько домов в деревне, полуразвалившихся, с минимумом мебели, одежды и всего того, что делает человека цивилизованным. Куча хиппи, которые не думают ни о чем серьезном. Нужна еда? Можно пойти на улицу и попросить. Нужна одежда? То же самое — идите и просите. Можете в мусоре порыться, вдруг найдется и то и другое!.. — она замолкает, опускает лицо, пытается справиться с эмоциями.

Он не дает:

— Беззаботность?

— Идиотизм! — с полусвистом выдыхает она и поднимает голову. — Вам придет в голову совокупляться на глазах детей? Мотивируя это тем, что любви не надо стесняться, все естественно? Не думая, что потом эти самые дети слышат за спинами от деревенских? Знаете, как нас, их детей, называли там? Выродки. Вот только никого не заботило, что чувствуем мы!

Он смотрит, как она кусает губы и хмурится.

— Беря подработки с двенадцати, вы хотели независимости от родителей?

— От всех них, — она справляется, вновь говорит спокойно. — Когда постоянно голодаешь и мерзнешь, учишься… думать о себе сама. И о таких же, как ты сама, только младше. День ото дня ты ищешь еду, кормишь, следишь... Вам приходилось в шесть лет вытаскивать из ноги трехлетнего сук дерева? Обрабатывать рану? Надеяться, что не будет сепсиса и что он не умрет? Потому что хоронить и оплакивать тоже придется именно тебе! Эти лишь вздохнут и пойдут делать нового ребенка! — она замолкает, затем говорит уже более спокойно. — Я сама записала себя в школу. Нашла свидетельство о рождении и записала. Хотя, может, это и не мое совсем. И я не Могами Саена… — ее руки стиснуты, пальцы нервно переплетены. — Я пошла в школу с пакетом. Одежду мне отдала хозяйка булочной — ее дочери уже нужна была новая. И тогда я поклялась себе, что я вырвусь из этого ада. И никогда не буду ходить в поношенной чужой одежде и с пакетом вместо сумки. И никогда не услышу за спиной оскорбления.

— В шесть лет?

Она поднимает на него отсутствующий взгляд.

— В шесть лет поклялись?

— Да.

* * *

— Значит, вы начали подработку в средней школе?

Сегодня Саена снова в брючном костюме, на шее поверх ворота свитера платок.

— Да, — она сдержанна, холодна и словно окаменевшая.

— Средняя школа была в той же деревне?

— Нет, в соседнем городе. Я подрабатывала там уборщицей в детском саду. Убирала все после закрытия. Там же и ночевала по разрешению директора.

— Он рисковал, беря подростка таких лет на работу.

— Тогда законодательство разрешало.

— А старшая школа?

— Перебралась в центр префектуры. Сменила подработки, нашла комнату у стариков.

— Хватало на все?

— Да, — она закидывает ногу на ногу и скрещивает руки на груди.

— Вы просто гуру экономии, — он смотрит серьезно, без тени улыбки. — Вам же не помогали родители?

— Нет.

— Все сами… — он кивает. — Вас спасло то, что вы очень умная, — изгиб ее бровей слегка ломается. — Вы говорили позавчера, что учеба вам давалась легко.

— Да, легко, — подтверждает она, мгновение колеблется. — Ну и библиотека давала возможность читать нужную литературу бесплатно.

— Так вот как вы подготовились к Тодаю, — его усмешка понимающая, и она еще на чуть-чуть расслабляется. — Совместили приятное с полезным. Не страшно было в Токио после небольшого города?

В ее взгляде мелькает задумчивость.

— Нет, у меня была цель. Когда жизнь подчинена цели, страха нет.

— Вы жили в общежитии? — она кивает. — Значит, с жильем проблем не было. Подрабатывали?

— Как и все студенты. Университетская библиотека, столовая.

— Учиться в университете тоже было легко?

— Сложнее, — она думает мгновение. — Очень много информации и необходимости быстро реагировать.

— Потому что юридический? Почему, кстати?

— Высокооплачиваемая сфера.

— А почему тогда не политика? Или шоу-бизнес?

— В политике очень многое зависит от прошлого. А шоу-бизнес ничем не лучше хиппи, — ее выводы звучат спокойно, словно она много раз говорила их. Или обдумывала.

— Но вам было тяжело учиться…

— Сложнее, чем в школе, — она поправляет его намеренно сделанную оговорку. — У меня была цель — получить как можно лучшие характеристики. Это помогло заручиться местом работы.

— Не сомневаюсь, что вы были из тех студентов, которые еще во время учебы ищут будущую работу, — он согласно кивает. — И совершенно с вами согласен, — он молчит, давая ей возможность немного расслабиться. — Первая работа вас устроила?

— Для первой работы — вполне.

— Вам нравится ваша профессия?

Она замирает, затем опускает руки на колено, одна на одну:

— Да. Она дает мне все то, к чему я стремилась.

— Независимость?

— Независимость. Финансовую стабильность. Уверенность в будущем.

— Все то, что делает человека цивилизованным?

Впервые она улыбается обоими уголками губ, показывая, что согласна.

* * *

— Вы так и работали в Токио после Тодая?

— Нет, я работала в Киото.

— То есть, вам пришлось покинуть новую столицу и уехать в старую? Не жалели?

Ее зрачки расширяются.

— Всегда.

— Всегда жалели? Почему?

Саена молчит.

Он не торопит ее, терпеливо ждет. Неделя сеансов должна была дать ей понять, что нельзя уйти от ответа. И чем больше она будет молчать, тем больнее будет говорить.

— Проклятый город, — роняет она.

— Чем именно?

— Он едва не отобрал у меня все, чего я добивалась все двадцать восемь лет.

Двадцать восемь, запоминает он. То есть, восемнадцать с лишним лет назад — сейчас Саене, если верить медицинской карте, почти сорок семь.

— Что случилось? Вы попали в автокатастрофу?

— Я бы не отказалась. По крайней мере тогда.

— Так что произошло? — он облокачивается на стол, смотрит прямо.

Она отводит взгляд, снова долго молчит. Думает.

— Саена, не надо бояться говорить.

— Я не боюсь.

— И не надо стыдиться говорить, — ее вздрагивание заметно, даже не присматриваясь. — Я врач, Саена. А не судья или палач.

Она держит себя в руках на грани, это видно, с трудом.

— Это просто… отвратно, — подбирает она описание. Взгляд по-прежнему в стол. — Ко мне обратился один… мужчина, — слово она проговаривает с таким отвращением, что он едва не задает уточняющего вопроса. — Сказал, что не может поступить в университет, меня порекомендовали помочь с подготовкой к экзаменам.

— Почему вас?

— Я… подрабатывала репетиторством. Ради практики — когда проговариваешь или объясняешь, можно отточить… разговор.

— Ваш способ развить ораторское искусство получше, чем у Демосфена, — он успокаивающе улыбается. — Ну, когда он набирал полный рот камней…

— … и стоял на берегу моря, говоря и декламируя, — она, наконец, смотрит на него, кивает. — Я помню эту историю.

— Значит, вы репетиторствовали?

— Да, — сбитая с толку, она словно смиряется. — Я согласилась. Начали встречаться для занятий, — долго молчит. — Потом я решила, что он привлек меня.

Странная фраза. Как могла бы сказать более простая женщина?

Он щурится:

— В смысле, вы увлеклись им?

Саена кивает, видно, что прикусывает щеку изнутри.

— А вы ему нравились?

Она снова кивает, затем тут же выпрямляется:

— Я так думала, заблуждалась.

— Он вам изменил?

— Он использовал меня. Выкрал у меня важные документы. Для процесса, который я вела. И исчез. Навсегда, — она будто рубит, со всего размаху, со всей силой. Ее лицо искажается быстрой сменой отвращения, ненависти, презрения.

— И вы потеряли работу..?

— Да, увольнение. Филиал закрыли. Оставили практически с «волчьим» билетом. Знаете, что это такое?

— Прекрасно представляю, — он кивает. — Он был красив?

Она тушуется:

— Я не знаю… Я не могу судить о таком.

— Но чем он вас привлек настолько, что вы родили от него ребенка?

Ее лицо застывает неподвижной маской.

* * *

Сегодня она выглядит еще более холодной, чем раньше. И одета в деловой костюм с юбкой, туфли на высокой шпильке.

Боевое облачение, невольно улыбается он про себя.

Они молчат.

— Вы не будете ничего спрашивать, сенсей? — она идет в атаку, чеканит невидимый шаг и слово.

— Я просто жду ответа на вчерашний вопрос, — он доброжелательно кивает. — Что привлекло вас в том мужчине, что вы родили от него ребенка?

— Откуда вы знаете о ребенке?

— Саена, я же врач. Такая информация мне всегда доступна, — он открывает частично заполненную историю болезни. — Госпиталь Сайсекаи, двадцать пятое декабря десять двадцать утра, девочка, вес два восемьсот, рост сорок восемь. Врожденных патологий и заболеваний не обнаружено. Как назвали-то?

От нее веет холодом.

— Кёко.

— Символично. В Киото — Кёко. Сами выбирали?

— Нет, медсестра в госпитале предложила.

— Так чем привлек тот мужчина?

— Он мужчина, я женщина. Что-то должно быть?

Он вздыхает про себя — придется бить.

— Саена, контрацептивы к тому времени были доступны уже пару десятков лет. Если бы у вас была просто физиология, вы бы в первую очередь озаботились бы ими. Разве нет?

Ее словно застали за чем-то неприличным. С ее точки зрения, разумеется.

— Он ухаживал за вами?

— Ему нужно было украсть…

— Саена, он ухаживал за вами? — ему приходится повысить голос.

— Да, — она медленно кивает.

— Заботился? Ну там, надень шапку, а то простынешь. Вот теплые компрессы, чтобы не замерзла. Вот конфеты, которые понравились тебе в прошлый раз. Вот… — он видит, как с каждой фразой она словно перестает дышать, — … продукты, давай приготовлю ужин, а ты отдохни…

— Откуда… вы знаете?... — наверное, впервые за все сеансы она бледнеет.

— Так и было?

— Да…

— Значит, вы потянулись к нему, потому что вы оказались нужны кому-то еще, кроме вас самой?

Она нервно выламывает пальцы, обегает его взглядом.

Больно, да. Но он предупреждал.

— Да.

— Вы вспомнили, что одной быть страшно?

— Да.

* * *

— Вы остались в Киото после увольнения?

— Да, — она кивает, спина напряжена, хоть вся поза призвана показать, что она спокойна.

— Почему?

— Шло внутреннее следствие компании, где я работала.

— И что выяснили?

— Что мы не проявили надлежащей бдительности, что привело к проигрышу процесса.

— То есть, настоящей причины не выявили? — он невольно приподнимает брови. Саена отрицательно качает головой. — Вас напрямую не обвинили?

— Обвинили всех, кто был привлечен к процессу. Но всю вину на себя взял мой начальник, — она рассматривает письменный прибор на его столе. — Я ему все рассказала.

— Фактически, ваш начальник прикрыл вас?

— Да, — после паузы она кивает.

— А что он говорил вам лично по этому поводу?

Снова тишина, наполненная напряжением.

— Что я подорвала его доверие в мое благоразумие, — в ее голосе звучат новые интонации, и он внимательно вслушивается в них.

Искренняя вина, горечь. Печаль. Стыд.

— И что было потом?

— Я уволилась вместе с ним. Потом он создавал свою компанию и предложил мне место помощника. В Токио.

— То есть, вы восстановили его доверие?

— Тогда вряд ли. Теперь — надеюсь.

— А где вы работали после рождения ребенка и до Токио?

— Репетиторствовала, оказывала частные консультации, не входя в состав сотрудников…

— Сейчас это называется аутсорсинг.

— Да.

— Хватало вам с дочерью?

— Я следила, чтобы у нее была еда и одежда, — отрывисто бросает она. — И дом.

— Ваш начальник знал, кто отец девочки?

— Говорю же, я ему все рассказала, — в ее голосе проступает раздражительность, смешанная с болью.

— Как он реагировал на ребенка?

Она замирает, задумывается.

— Не был против. Мол, пусть растет. Ему нравились дети. Часто рассказывал про своего племянника того же возраста.

— У самого семьи нет?

— Есть. Но его дети уже выросли, а ему нравилось нянчиться и наблюдать именно за маленькими.

— Да, они забавные, когда малыши, — он улыбается, но Саена не подхватывает улыбки. — Как ваша дочь перенесла переезд в Токио?

— Она осталась в Киото.

Теперь наступает его очередь замирать от неожиданности.

— Вы не взяли с собой ребенка?

— Нет, — в ее взгляде спокойное непонимание. — А зачем она мне?

* * *

— Саена, почему дочь оказалась вам не нужна?

Она хмурится, приподнимает затем брови:

— Я дала ей все, что могла. Я оплачивала ее обучение. Нашла семью, где ей предоставят дом и еду. Что еще от меня надо?

— Вы считаете этого достаточно?

— Более чем.

— А любовь?

Она долго смотрит на него.

— Вы вообще понимаете, что я перенесла из-за нее? — говорит она тихо, внятно. — Бесчестье, позор, унижение, — ее глаза темнеют. — Кстати, почему врачи отказываются проводить аборты, если срок больше двадцати недель?

— Потому что запрещено законом. Если вы хотели сделать аборт, почему тянули с этим?

— Потому что я не знала об этом!.. — она тычет пальцем себе в живот, спохватывается, садится прямо. — Процесс и следствие отняли много времени. У меня и раньше были перерывы в циклах из-за нехватки питания и нервов. Я списала на это… Когда узнала, было уже поздно.

— Этим вызвана ваша попытка самоубийства?

— Да, — она не задает вопросов. Просто отвечает, спокойно, холодно.

— И поэтому вы ненавидите дочь?

Она выдерживает паузу, думает.

— Сейчас уже просто не люблю. В идеале предпочла бы вообще забыть.

— Как я понимаю, вы не видитесь с нею?

— Зачем? Чтобы снова она всем своим видом, существованием напомнила мне об ошибке? — она кривит губы. — О том, насколько низко я упала, решив, что могу расслабиться? О том, что я чуть не потеряла все из-за нее?.. — она резко выдыхает, откидывается на спинку стула. — А она все лезла и лезла… Что в детстве цеплялась, вечно ревела, что потом…

— И все же, вы ее уже просто не любите.

— Время лечит, как любят говорить психотерапевты.

— Нет, Саена, — он впервые при ней начинает писать в карте. — В вашем случае, время вас не вылечит.

Она следит за ручкой и бумагой.

— Что это за диагноз?

— Описание той самой вашей проблемы, наличие которой вы отрицали на первом сеансе. Помните? — он смотрит на нее. — Ну как, ощущаете, что проблема все же есть?

— Не ощущаю.

— Тогда до завтра, — он кивает. — Выспитесь, как следует. Вам потребуются силы.

— Для чего? — она напрягается.

— Для смелости, Саена.

* * *

Она опускается в кресло настороженно, плавно — словно на электрический стул. Что ж, ассоциация удачная, хвалит он себя и улыбается:

— Как настроение?

— Сенсей, сейчас не время для комплиментов.

— Что-то новенькое, — он не убирает улыбки. — Вы так защищаете малышку, что начинаете даже дерзить.

— Какую малышку?.. — она теряется. — Вы про дочь?

— Нет, про маленькую Саену-чан.

Непонимание в ее взгляде заставляет кивнуть — вот именно.

— Сенсей, вы сошли с ума?

— Это было бы проще всего, — он сидит расслабленно, но следит за своим голосом — говорит четко, с паузами, чтобы она заметила их. — Вчера вы спросили про вашу проблему. Она в вас, Саена, вернее, в том, что вас внутри две. Одна взрослая уверенная женщина, а вторая — маленькая девочка до шести лет. И эта самая девочка создала взрослую женщину как щит от мира.

Саена хмурится, готовится возражать.

— Родилась девочка, росла, — он не дает ей сказать. — Без заботы. Без родительской любви. Без дома, — его взгляд держит ее глаза, в которых проступает болезненное раздражение. — Без игрушек. Без домашнего питомца. Без тех маленьких глупых мелочей, из которых состоит детство. Нормальное детство нормальной девочки. У вас его не было, — он старается говорить жестко, не давая даже намека на возражение. — Вам не отдали детство. Лишили отрочества, не дали побыть подростком и девушкой. Понимаете, о чем я?

Она молчит, смотрит на него расширившимися глазами.

— Вы инвалид, Саена. Вас, едва вставшую на ноги и делающую первые шаги, заставили бежать марафон впереди всех, взвалив на спину мешок с проблемами. И вы ковыляете, ковыляете, вам больно, очень больно, но вы привыкаете к боли и уже бежите, как умеете. Неправильно, коряво, болезненно, но впереди. Не смея сбросить мешок.

Ее взгляд уходит в сторону, лицо по-прежнему неподвижно.

— Но эта боль — она никуда не уходит. И та маленькая девочка, которой не дали научиться ходить, прыгать, бегать нормально, естественно, — она остается внутри вас. Вместе с болью. Со страхом. С обидой.

— Бред.

— Давайте проверим, — он кивает. — Сейчас вы считаете глупым и недостойным внимания все то, что отвлекает вас от цели. Но это считает та самая «железная леди», внутри которой спряталась Саена-чан. Вспомните, что вам очень-очень хотелось в пять лет из вот такого глупого.

— Я же сказала…

— Вспомните, Саена!

Она вздрагивает от его окрика, кусает губы.

— Без страха. Без стыда. Без всего — чего хотела маленькая Саена-чан в пять лет? Очень-очень, на грани боли от пореза.

На ее нижней губе остаются припухшие следы от зубов. Молчание затягивается, но он смотрит пристально, не давая ей расслабиться.

— Вы помните это, Саена. Желание. Не необходимость.

Она прикрывает глаза, а когда поднимает веки, в ее взгляде отчаянная беспомощность.

— Бант. Белый капроновый бант в розовый горох, — глаза начинают блестеть, и Саена поспешно прикрывает дрогнувшие губы рукой. — Просто бант.

* * *

На следующий сеанс она опаздывает. Он предполагал такое, поэтому спокойно ждет, предупредив медсестру.

Саена появляется через семнадцать минут после обычного начала. Она бледна, взгляд словно наточенный нож.

— Я опоздала.

— У меня были случаи, когда после вчерашней ситуации клиенты вообще не приходили, — он улыбается. — Вы оказались гораздо смелее и сильнее многих.

Она садится напротив. На ней глухой свитер с высоким воротом, брюки.

— Итак, вы выполнили мое домашнее задание — вспомнить себя в пять лет?

— Это было отвратительно.

— Это было больно, называйте вещи своими именами, — он лезет в карман халата, достает оттуда маленький бумажный пакет. — Это вам.

— Что это?

— Талисман начала вашего излечения.

Саена берет аккуратно, словно ждет, что из пакета кто-то выпрыгнет, срывает верх, судорожно вдыхает, вытащив на свет свернутый капроновый рулончик. Розовый горох на белом фоне.

— Зачем…

— Затем, что для взросления Саены-чан нужно исполнять ее желания, — предельно мягко говорит он. — Придете сегодня домой — украсьте бантом волосы, — она шокированно смотрит на него. — Да-да, у вас, как я заметил, чудесные длинные волосы. Перехватите их бантом, заплетите в косу… что угодно. И походите так до ночи, не боясь и не стыдясь заглянуть в зеркало.

— Я не буду…

— Будете, будете, — он кивает своим словам. — Не мне это надо — вам. До завтра, Саена.

* * *

Она приходит вовремя, как он и ожидал. Долго молчит, глядя на него. Он тоже не торопит и не торопится. Ей надо просто собраться с силами, чтобы признаться.

— Вы выполнили мою просьбу?

Саена кивает, на ее лице растерянность и обвинение:

— Да. Заплела в косу. Посмотрела в зеркало, — она прикусывает губу и неожиданно слабо улыбается. — Расплакалась. До самой ночи плакала.

— Так это отлично.

— Чем? Слезы лишь признак слабости…

— Смотря какие и когда, — возражает он. — Тем более, ребенок должен плакать, Саена. Если ребенок не плачет, то он болен. Или умер.

— Глупо, — тихо говорит она, опуская взгляд.

— Вам после слез стало легче?

Она молча кивает.

— Словно вы скинули с плеч что-то тяжелое, верно? Слезы не решили проблему, но научили вас стоять на ногах без груза, — он улыбается ее взгляду исподлобья, едва сдерживается, чтобы не обратить ее внимание на это несвойственное ей же поведение. — Задание номер два — домашний питомец.

— Что?!

— Нет-нет, заводить не надо. Просто сегодня выйдете отсюда и идите — в зоомагазин, приют, котокафе. Вспомните, кого хотела в детстве Саена-чан, от взгляда на кого у нее наступал восторг необычным и удивительным миром.

— Я…

— Саена-чан точно могла это. Не бойтесь дать ей возможность вновь выглянуть за щиты.

* * *

Когда он подходит к кабинету, Саена уже сидит перед дверью. Взгляд немного сумасшедший — и живой.

— Собака, — говорит она, едва заняв кресло.

— Отличный выбор, — он улыбается. — Показывает, что вы хотите быть любимой, и вашу доброту.

— А если бы я выбрала кота?

— То, что вы хотите любить, и вашу доброту. Любой человек, выбравший сердцем животное, уже добрый. Какая это собака?

Она молчит, но видно, что не думает. Скорее, решается.

— Лабрадор. Палевый.

— Прекрасный выбор, — он одобрительно кивает. — Отличный компаньон для маленькой девочки и взрослой женщины.

— Да, — она едва заметно улыбается. — Послушна, отлично дрессируется, социально-ориентирована на хозяина. Может жить как в квартире, так и в доме.

— Не сомневался в том, что вы все узнаете про породу.

— И про дом, — она потирает кончики пальцев, задумчиво смотрит на него. — Европейского типа. Два этажа. Обязательно балкон на втором этаже в моей комнате. И в саду вишня, слива, абрикосы и жасмин.

— Вишня сакура или обычная?

— Обычная.

— То есть, ваш сад будет цвести всю весну.

— Да, — на сей раз ее улыбка более уверенная. — Слива зацветает первой, потом вишня, потом абрикосы, — Саена молчит. — Жасмин будет пахнуть.

— У него одуряющий запах.

— Да. Там… в деревне был старый заброшенный дом. Вокруг кусты жасмина. Когда он цвел, я не могла надышаться, — она снова делает паузу. — Мне нравилось им дышать.

— С кем вы будете жить в доме с садом? — он спрашивает очень аккуратно, чтобы не спугнуть откровенность момента.

— С собакой, — ее взгляд все еще наполнен дыханием маленькой девочки.

— А гости приходят?

Она смотрит на него, обдумывает.

— Почтальон.

— Это не гость, Саена.

— У меня нет подруг, — она начинает хмуриться под его молчанием. — Что вы хотите услышать еще?

— Только то, что вы сами хотите сказать. Или подумать.

— Я и думаю. У меня нет подруг.

— В гости ходят не только подруги. Коллеги, например, родственники.

Впервые за последние дни прорезается вертикальная морщина между ее бровями.

— У меня не настолько хорошие отношения с коллегами, чтобы их приглашать к себе на пенсии, — она облизывает губы. — И нет родственников.

— А если кто-то придет без вашего приглашения? Кто-то знакомый вам, — он спокойно смотрит на ее немного обвиняющее лицо. — Подумайте вечером, Саена — кого из знакомых вам вы пустите в свой дом с собакой и садом.

* * *

На ее лице снова маска, но прежде чем Саена открывает рот, он предупреждающе приподнимает руку:

— Никаких «должна». Никаких правил общества. Никаких мыслей о том, как это будет выглядеть со стороны. Чисто на подсознательном уровне.

Она хмурится с подозрением.

— Вы же на подсознательном уровне влюблялись? Вот так и же…

— Я не влюблялась! — она подается вперед, вцепившись в подлокотники. — Еще чего!

— Саена, вы любили того мужчину, — он опровергает спокойно, вкрадчиво.

— Нет!

— Да.

— Нет!

— Вы не сошлись бы с мужчиной, имея перед глазами наглядный пример своих родителей, если бы не влюбились в него, — он загибает первый палец. — Не надо оправдываться перед собой затмением или физиологией — ни то, ни другое не властно над вами. Только чувства. Второе — вы хотели, чтобы любили вас, просто так, без всяких причин. Третье — вы любили его так, что не заподозрили его… — Саена бледнеет, и он прищуривается. — Есть что-то, что вы мне не рассказали?

— Я… — она переплетает пальцы рук, стискивает до белых пятен на коже, — … я пыталась подозревать.

— Это как?

— В последние дни… вещи с информацией были не на своих местах. И не так лежали… — теперь она говорит через прикушенную губу. — Словно он брал… и не так возвращал…

— Специально?

Ее зрачки чуть расширяются.

— Не знаю.

— И вы?

— Я не хотела думать, что это он брал… убедила себя, что устала. Сама не помню, — она незаметно, но обмякает. — Даже когда специально положила так, чтобы запомнить… и дискета лежала потом не так… все равно.

— Вы любили его, — он не спрашивает, просто констатирует.

— Да.

— Вы пустите его в дом, если он придет?

— Нет!!! — она вскрикивает, и непонятно, то ли испуг, то ли ликование. — Никогда! Никогда! — дышит тяжело, глубоко, не сводит с него яростного взгляда. — И это не любовь! Не…

— Саена.

Она закрывает глаза, словно протестуя.

— Вы просто до этого никогда не видели, что такое любовь между мужчиной и женщиной. То, что проповедовали ваши родители — всего лишь вседозволенность и раскрепощение. Стандартное проявление бунта в ответ на давление общества, ограничение свобод… — он откидывается на спинку кресла, сочувственно смотрит на Саену. — Ваши родители подменили чувства эмоциями. Желания — потребностями.

— Я не любила его.

— Он был красив?

Она снова бросает на него яростный взгляд:

— Вы!..

— Сейчас, когда вы начали вспоминать свои желания и чувства, я спрашиваю — он был красив? — он говорит с нажимом, четко, давая понять, что лучше ответить.

Она выдыхает, поднимается и практически выбегает за дверь кабинета.

Первый раз за всю терапию.

Он кивает — крепкий характер. И сложный. Впрочем, с ее прошлым и профессией совсем неудивительно иметь его.

* * *

Она сидит молча, бесцельно скользя взглядом по столу. Лицо бледное, под глазами тени.

— Вы готовы продолжать разговор, Саена? — мягко, осторожно спрашивает он.

— Да, сенсей.

— Он был красивым?

— Если сравнивать с канонами, нет, — она говорит так, словно отвечает на уроке. — Но не урод.

— Вас можно было бы назвать красивой парой?

— Мне сложно судить, — теперь ее речь замедляется, голос немного падает. — У него… очки были. Такие небольшие, но из-за них он выглядел… беззащитным. Тем, кого не надо бояться. Как плюшевый медведь Паддингтон.

— Интересное сравнение.

— Он… сам так говорил о себе. Медведь Паддингтон, который не боится воды и огня.

— Почему он так говорил?

— Он любил готовить. Еду в смысле. Мог принести на встречу пирожки, мандзю… печенье.

— Было вкусно?

— Я не люблю сладкую выпечку.

— Говорили ему об этом?

— Нет.

— Почему?

— Он же старался… — она недоуменно смотрит на него.

— То есть, он заботился о вас, а вы о нем?

Пауза затягивается.

— Думаю, да, — она зябко сжимает руки. — Он… думаю, он специально все клал назад неправильно, — кивает на его вопросительный взгляд. — Словно намекал. Но молчал. А потом от него ничего не осталось.

— Кроме ваших воспоминаний, — она снова кивает, — и дочери.

Следует новый кивок, и он понимает, что она уже думала об этом.

— Я не пущу его в дом. Никогда, — она говорит тихо, убежденно, ставя точку. — Пути назад нет. Просто нет.

— А дочь?

Саена думает.

— Она не придет.

— Почему вы так считаете?

— Я бы не пришла.

— А чем вы одинаковы, что так думаете?

— Выродки, — без тени сомнения отвечает она.

На мгновение он теряется.

— Я думал, вы скажете, что обе одного пола, обе… — она смотрит непонимающе и немного даже удивленно, — … росли в сложных условиях, обе всего добиваетесь сами. Разве не так?

Она кивает.

— Так почему первым словом, которым вы обозначили вашу общность, было… «выродки»?

— А как иначе?

— Саена, — он подается вперед, облокачивается на стол, складывает ладонь к ладони, — то, что вы обе родились вне брака, не дает такого определения, — она протестующе хмурится. — И вы совершенно не ваши родители.

— Это меняет суть?

— Конечно. Выродок и жертва — разные слова и понятия. Вы обе жертвы, Саена. Это страшный жертвенный круг, в котором счастье вообще не подразумевается.

Они молчат какое-то время — она думает, он изучает ее лицо.

— Вы хотите быть счастливой, Саена? Подумайте, поговорите с собою об этом.

* * *

— Я не смогу быть счастливой.

— Почему вы так думаете?

Саена молчит. Сегодня она выглядит подавленно, устало.

— Потому что для счастья надо не иметь ошибок.

— Неверно. Ошибки будут всегда, важно понимать их значение, последствия и выводы, — он чуть улыбается на ее взгляд. — Вы считаете ошибкой ваши чувства к мужчине — неверно. Это опыт, теперь вы точно сможете отличить физиологию от любви, осознаете, что чувствуете при этом, на что готовы. Разве проигранное дело не является опытом для последующих аналогичных дел, которые вы можете выиграть, опираясь как раз-таки на неуспешный пример?

Она колеблется, затем согласно кивает.

— В чем виновата ваша дочь перед вами?

— Напоминает. И из-за нее мне пришлось многим пожертвовать.

— Чем именно?

— Репутацией, работой.

— Но работу вы получили новую, в Токио, — он смотрит намекающе. — Репутация у вас такая, что ваше руководство готово выложить круглую сумму мне, чем потерять вас.

— Большая сумма?

Он хитро улыбается.

— Вы хотите сказать, что из-за нее я приобрела больше, чем потеряла?

— Я хочу сказать, что она не повлияла настолько, насколько вы говорите.

— Напоминает.

— О том, что вы можете любить. Что вы не только «железная леди», но и человек, который мечтает о палевом лабрадоре и цветущем жасмине под балконом дома, — Саена молчат, смотрит на свои руки. — У нее, вашей дочери, были банты в детстве?

Она долго не двигается, словно превратилась в статую, потом отрицательно качает головой.

Дальше он не продолжает — она достаточно умна, чтобы провести остальные параллели. Вопрос в другом.

— Вы хотите быть счастливой, Саена?

— Хочу.

Он молчит, ждет, пока она поднимет голову и посмотрит на него — и только затем улыбается:

— Так будьте счастливы.

В ее глазах непонимание, потом проступает паника:

— В смысле?

— В смысле — простите себя. В первую очередь. На большее у вас пока нет сил.

— За что прощать?

— За то, что забыли свои желания. За то, что ненавидели их, не разрешали их Саене-чан. Вообще забыли про нее.

— А… Кёко? — она впервые за весь разговор произносит имя дочери.

— Начните с себя.

* * *

— Я не знаю как.

Они не виделись два дня.

— Что именно?

— Как простить себя, — Саена говорит безразлично, устало.

— Вы любите себя?

Она открывает рот, хмурится, закрывает. Он мысленно кивает — верно, машинальный ответ не нужен.

— Не знаю.

— Ну есть что-то в вас, что вызывает у вас удовлетворение и гордость?

— Моя работа.

— Я не про работу, я про вас саму.

В ее взгляде растерянность и беспомощность. И непонимание, словно она не может понять предмет разговора.

— У вас красивые руки, — подсказывает он. — Волосы. Вы выглядите гораздо моложе своих лет, — Саена замирает с недоверчивым видом. — Вам никто такого не говорил в последнее время?

Она отводит взгляд.

Он просто ждет ответа. Риторических вопросов у него мало.

— Говорили, — наконец отвечает она. — Есть… коллега, который иногда говорит, что мне что-то идет.

— Мужчина? — она кивает. — И вы ему не верите?

Саена молчит.

— Потому что он женат?

Она отрицательно качает головой.

— Потому что он всем так говорит?

Снова отрицание.

— Потому что вам уже так говорили восемнадцать лет назад? — она не поднимает взгляда и не шевелится. — Саена, те события никак не меняют того, что у вас действительно красивые руки и волосы. И ложью это не является.

Она молчит.

— Могу понять, почему вы ставите знак равенства. Маленькой Саене-чан никто ведь не говорил, что у нее красивые волосы, симпатичное лицо, что она добрая и заботливая, — она лишь ниже опускает голову. — Никто не отмечал всего этого, никто не озвучивал ваши положительные качества.

— Хватит.

Наступает тишина.

— Не мучайте меня.

— Саена, разве вам не нравится это? — он смотрит на нее немного снисходительно, позволяя и голосу так звучать. — Разве вам не становится легче от того, что люди считают вас ужасной? Ведь тогда становится понятно, почему ваша жизнь такая, — она вздрагивает, как от удара, поднимает голову. — Но ведь никто не считает вас ужасной. Никто, кроме вас. И за это вам тоже надо простить саму себя.

— Как?..

— Полюбите себя. Сначала внешность, потом ваши качества — упорство, целеустремленность, порядочность, ответственность. Не принимайте их как должное, ведь сотни и тысячи людей есть без этого. Кто-то опускает руки после первого же препятствия, даже не неудачи. Кто-то постоянно меняет свои приоритеты, не может определиться с будущим… — он улыбается уже ободряюще.

Саена молчит долго, обдумывает.

— Но если внешность будет важнее…

— Не делайте ошибку, — перебивает он ее. — Перфекционизм нужен в тех же дозах, что и яд в качестве лекарства. Внешность не должна стоять выше качеств, но ею нельзя пренебрегать. Если вы утром смотритесь в зеркало и видите там красивую уверенную женщину — себя, — он указывает карандашом на нее, — то это хорошо в первую очередь для первого утреннего шага за пределы дома. Самооценка поднимает настроение, настроение задает тон дню, день приносит те результаты, на которые вы настроены. Чередуйте заботу о мозге и теле.

— Я забочусь о себе.

— Как давно вы были на массаже?

Она снова теряется, качает головой:

— Не помню.

— В спа-салоне? В бассейне?

— Не помню, — после длинной паузы она вздыхает.

— Знаете, что будете делать в ближайшие три дня?

Едва заметная улыбка сопровождается согласным кивком.

* * *

— Что больше всего понравилось?

— Массаж и бассейн, — Саена выглядит лучше, чем в прошлую встречу. — Спа-салон оказался неоправданно дорогим удовольствием.

— На любителя, — соглашается он. — Как настроение?

— Необычное, — тихо, словно сомневаясь, говорит она. — Словно я… прогуливаю.

— Вам знакомы прогулы?

— Нет, но… думаю, они именно так и чувствуются.

— Вы не думаете, что имеете право на такие маленькие и приятные прогулы? — он улыбается хитро, предлагая и ей улыбнуться. Она реагирует уголками губ и глазами. — И как, нравится вам это право? Не необходимость, не долг, а просто право.

— Я знаю, что такое право, — теперь она улыбается заметнее. — Да, нравится. Я могу сходить на массаж, могу не идти, — делает паузу. — Как пожелаю.

— Именно! — он удовлетворенно кивает. — Только вы решаете, хотите ли стать счастливой сейчас или попозже. Нравится такая возможность?

— Да.

— Отлично. Пробуйте, изучайте ее. Какие-то мелочи, в которых вы отказывали себе ранее, считая, что нет права хотеть.

— Но… я не знаю, чего хочу.

— Знаете, Саена. Вам просто надо расслабиться, вспомнить себя, не страшась и не стыдясь… Да-да, я говорю о всей вашей жизни, — она опускает взгляд. — Подумайте о том, что несмотря на события, у вас всегда было право желать быть счастливой.

— А как быть с мечтой?..

— До нее мы тоже дотянемся, — он улыбается. — Сейчас важнее научить вас видеть мир вокруг, приобрести то умение, которое приобретают дети, пока они боги.

— Боги?

— До семи лет ребенок — бог, — поясняет он. — Помните эту поговорку целиком?

— Кажется, да, — Саена слегка кивает, задумчиво щурит глаза.

— У вас отсутствует период бога, то самое время, когда ребенок изучает то, что окружает его, учится воспринимать, понимать, контактировать и взаимодействовать. Люди, предметы, природа, долг и желания.

Она молчит, смотрит на него.

— Готовы побыть богом, которому разрешено все?

— Я не ребенок.

Вместо ответа он снисходительно улыбается.

* * *

Ее взгляд настолько странный, что он пытается подобрать слова, чтобы вопрос вышел объемнее.

Не успевает — Саена заговаривает первой.

— Я купила куклу.

— Куклу? — он удивляется совершенно искренне. — Какую?

— Я… увидела ее вчера в витрине магазина. Тут, неподалеку.

— Красивая?

— Очень, — она кивает, не меняя взгляда. — Лоли-принцесса. Кружева цвета шампанского, шляпка с атласной лентой, зонтик.

— И что вы с ней сделали?

— Принесла домой.

— Достали, рассмотрели?

— Нет.

Он откидывается на спинку кресла, не сводя с нее внимательного взгляда.

— Она так и лежит в коробке, — Саена нервно дергает уголком рта. — Только без крышки.

— Почему?

— Не знаю, — она переплетает пальцы. — Я даже не понимаю, зачем я ее купила.

— Не понимаете сейчас? Или же не можете вспомнить, о чем думали в тот момент?

Она задумывается.

— Ни о чем особенно. Увидела, подумала, что… — ее голос падает почти до шепота, — … она принесет радость.

— Кому?

— Не знаю, — она медленно качает головой. — Я… я еще думала, ту ли куклу купила…

— Она вас обрадовала?

Саена смотрит на него, и ее зрачки расширяются.

— Пока нет. Я просто удовлетворена покупкой. Будто я закрыла старое дело. Вернула долг, который не давал успокоиться.

— Вас попросили купить куклу?

Она замирает, долго молчит, затем прикрывает рот рукой, и пальцы дрожат.

— Ваша дочь? — бережно, словно делает шаг по льду, спрашивает он.

Ее взгляд будто принадлежит умирающему человеку — тоскливый, обреченный, понимающий.

— Д-давно… я забрала ее из детского сада, ш-шли по улице, и она остановилась, там кукла была… — Саена говорит тихо, торопливо, чуть заикаясь. — Она п-попросила купить, а я сказала, что такую к-куклу надо заслужить…

Он молчит, давая ей выговориться.

— Я… я совершенно забыла об этом, не помнила, не думала!.. с чего вдруг я буду покупать куклу ей?! Это не… — она замолкает, кусает губы, опустив руку.

— Неправильно? Нецелесообразно?

— Нелепо.

— Она ваша дочь, Саена. Для матери естественно покупать куклу.

— Ей?! — она поражается настолько сильно, что глаза расширяются до предела.

— Да, Саена, да. Ей. Кёко.

— Мне проще вернуть куклу в магазин!

— Потому что ваша дочь не заслужила ее?

Она замирает, словно парализованная, затем поднимается и идет к двери. И лишь у самого порога оборачивается:

— Потому что я не заслужила.

* * *

— Сенсей, вы верите, что мироздание слышит людей?

Он удивленно смотрит на Саену, кивает:

— Верю. Но скорее, не мироздание, а общее информационное поле планеты, состоящее из мыслей и энергетики людей.

— Глупо.

— Да, я тоже слышал суждение, что адвокаты поголовно нигилисты.

Она неожиданно хмыкает:

— Потому что мы сталкиваемся с таким количеством несправедливости, что перестаешь верить в кого-то, кто якобы потом покарает. Никто не покарает, кроме закона.

— Тогда почему вы спрашивали про мироздание?

Она неопределенно щурится, смотрит на свои руки:

— После последнего нашего разговора вечером в комнате работал телевизор. Попала на какой-то канал, там шла реклама, а мне захотелось чаю с медом. Ушла на кухню, — он внимательно слушает задумчивый рассказ. — Пока там была, реклама закончилась и шоу продолжилось. Там спрашивали, как родители относятся к тому, что героиня шоу актриса. Девушка сказала, что отец ее умер давно, а мать очень занятой человек, у которого, к сожалению, очень мало свободного времени, — Саена молчит. — Я пожалела ее, подумала, что ей не помешала бы поддержка матери. А потом я вернулась в комнату и увидела героиню.

Предположение у него есть, но он молчит, давая ей самой сказать.

— Это была она.

— Ваша дочь? — после длинной паузы уточняет он.

— Да.

— Ваша дочь актриса? Правда? И как, успешно?

— Я в этом не понимаю, — она пожимает плечами, не отводя взгляда от рук. — Но если у нее берут интервью на телевидении, то, видимо, заметная.

— Саена, почему вы мне это рассказали?

— Подумала, вам будет интересно, что я смотрю передачи с нею.

— Но вы же не специально оказались на том канале? Значит, причина вашего рассказа в другом.

Она наконец смотрит ему в глаза и кивает.

— Она не ненавидит меня.

— Вы ожидали ненависти?

— Ну я же ненавижу своих родителей.

— Саена, я уже говорил — вы не копии друг друга. И ненавидеть вас она не обязана, если не считает вас виноватой. Если вы процитировали верно, она, похоже, сочувствует вам.

Она снова рассматривает свои руки.

— Вы следили за тем, как она росла?

— Нет. Я оплачивала ее обучение в школах… В старшую она не пошла, — ее губы кривятся. — Сбежала в Токио с сыном той семьи, где росла.

— И вы не беспокоились?

— Зачем? — ее хмыканье все же не наполнено безразличием, скорее, напускной бравадой. — Если она настолько глупа, то пусть расхлебывает последствия.

— Но сейчас она актриса. Вы знали об этом?

— Да. Ко мне обращались из ее агентства. И она говорила.

— Вы встречались?

Саена кивает, глубоко вздыхает, поднимает голову.

— Она приходила ко мне на работу с год назад. Спрашивала, почему я отказалась от нее. Я все ей рассказала — кто она такая, как не хотела ее появления на свет, как родилась.

— То есть всю правду?

— Разумеется. Зачем мне ей лгать?

— И как отреагировала ваша дочь?

— Сказала, что не смотря на мою ненависть к ней, она меня не ненавидит, — задумчивость хмурит ее брови. — И что не откажется от желания быть любимой мною…

— Вы ей не поверили?

— Она актриса. Как ей можно верить?

— Очень просто, — он кивает. — Ваши же подзащитные верят, что вы на их стороне, даже если они вам лично неприятны. Это работа. Актерство — тоже работа, но сам человек может оставаться искренним.

Саена явно протестует, но он поднимает руку, останавливая ее.

— Нет плохих профессий, Саена. Есть плохие работники. Ваша дочь, судя по всему, хороший работник, раз уж ее заметили на телевидении и берут интервью. Что мешает вам интересоваться ею? Пусть скрытно, не говоря — просто следить за ее жизнью? Разве вам не интересно увидеть, насколько вы похожи и насколько отличаетесь?

— Я… — она молчит, теряется, думает.

— Саена, что вы сделали с куклой?

На вопрос она не отвечает.

* * *

— Расскажите о том коллеге, который замечает ваш вид.

Саена изумляется, молчит.

— Его зовут Тодо Сусуму. Мы коллеги еще по прошлой киотской работе.

— Насколько вы близки?

Она пожимает плечами:

— Он знает про мое прошлое. Помогал во внутреннем расследовании.

— Если сравнивать с остальными вашими коллегами, с ним вы общаетесь чаще или реже, чем с остальными?

— Чаще всех.

— Почему?

Ее лицо становится озадаченным:

— Он умен, квалифицирован, внимателен.

— Он вас привлекает как мужчина?

Теперь она улыбается снисходительно, но в глазах заметен испуг:

— Сенсей, о чем вы спрашиваете?

— О том самом. Вы запоминаете его комплименты. Значит, его мнение все же важно вам.

— Ну… — она выдыхает, молчит, наконец кивает. — Думаю да, он привлекает. Но я никогда не думала о том, чтобы развивать какие-либо иные отношения с ним.

— Почему? Он привлекает вас, он умен, что для такой женщины, как вы, будет плюсом, он интересуется вами, верно? — она снова кивает. — Он красив?

— Ну не каноны красоты… Короткая стрижка, очки…

Он удовлетворенно наблюдает, как она выдыхает и с усталым видом прикрывает глаза рукой.

А она стала более раскрепощенной в проявлении эмоций.

— Он привлекает меня из-за очков?

— Думаю, очки больше отталкивают вас от него, чем все остальные ваши причины, — он улыбается. — Ваше подсознание помнит, что мужчина в очках обманщик и не тот, за кого себя выдает. Очки такие же, как у отца вашей дочери?

— Нет, — она качает головой. — Прямоугольные, в тонкой незакрытой оправе.

— То есть… другие.

Саена понимающе кивает:

— Другие.

Какое-то время они смотрят друг на друга.

— Не знаю, — она качает головой. — Не думала. Не представляла.

— Значит, пришло время подумать и представить.

— А если я не хочу?

— Вы не откажетесь — Саена-чан подросла, и ей интересно.

* * *

— Что вы сделали с куклой, Саена?

Она морщится.

— Я серьезно спрашиваю.

— Хотела выкинуть, — она смотрит на него. — Потом оставила.

— Потому что дорогая?

— И это тоже.

— Вы же осознаете, почему оставили?

Снова легкая гримаса.

— Осознаю.

— И почему?

— Сенсей, вы же знаете.

— Я хочу услышать, как вы это понимаете.

Она нервничает, но не сильнее, чем неделю назад.

— Я купила куклу для Кёко. И не могу выкинуть, потому что это ее кукла.

— Вы уже представляли, как вручаете дочери куклу?

Она кидает в него негодующий взгляд, молчит.

— Да.

— Вам понравилось?

— Нет. Потому что она не приняла куклу.

— Саена, ваша дочь не вы, — он видит ее недоверие, кивает. — И вы это… нет, не так — вы надеетесь на это. Вы помните до слова ее ответ вам в вашу последнюю встречу. И там, глубоко, под трескающейся взрослой женщиной есть та, которая хочет надеяться на любовь девочки, которая, как и вы, ни в чем не виновата перед своей матерью.

Ее дрожащая улыбка недоверчива.

— Вы не виноваты перед родителями. Кёко не виновата перед вами. И вы заслужили свой бант, и она заслужила свою куклу. Знаете чем?

Долгое молчание он расценивает, как отказ от ответа, и сам готовится сказать. Саена не дает:

— Прощением себя.

Все же, какой замечательный характер!

Он одобрительно кивает:

— Попробуйте еще раз представить, как вручаете куклу. Обстановку, время, погоду, людей вокруг. Как это будет, где, какими словами.

Она закрывает лицо руками.

— Не надо бояться. Не надо стыдиться. Вы уже начинаете любить себя — так попробуйте простить.

Не отнимая рук от лица, Саена кивает.

* * *

— Я подыскиваю дом.

— В пригороде? — он улыбается.

— Да, — она кивает, задумчиво и скупо. — Деньги у меня есть, хоть в последнее время были траты.

— Саена, когда вы завели сберегательный счет? Свой, личный.

— В двадцать шесть.

— А когда на нем скопился первый миллион?

Она глубоко вздыхает:

— В тридцать семь.

— Сейчас прошло еще десять лет. Вам не надо тратиться на обеспечение дочери, она зарабатывает сама. Так почему вы до сих пор экономите на себе?

— Привычка, — послушно соглашается она.

— А земля в пригороде Токио — отличная долговременная инвестиция. Дом сразу с садом ищете?

— Еще не знаю. Пока просто изучаю предложение, — она делает паузу. — Я… впущу Кёко, если она придет в гости в этот дом.

Хочется поправить ее — не если, а когда, но он сдерживается.

— Это ваше право.

— И… Тодо-сан. Если он выразит пожелание.

Он кивает.

— А собаку?

— Обязательно. И… кота. Услышала, что кот в доме — атрибут уюта. Хочу проверить, так ли это.

— Это замечательно. Вы ходите в бассейн?

— Да, купила абонемент рядом с домом.

— Массаж?

— Планирую. Осталось подобрать хороший салон.

— Чем еще заняты? Сколько там у вас до конца отпуска?

— Пять дней, — Саена сидит расслабленно. — Наши сеансы тоже скоро закончатся?

— Послезавтра последний, — он бросает взгляд на расписание. — Но я не закрываю для вас двери, Саена.

— А я потяну ваши услуги?

Он тихо смеется:

— Я сделаю вам скидку. Вы оказались интересным пациентом.

— Приятно слышать, — она тоже улыбается и поднимается. — Что мне делать до послезавтра?

— Что захотите, Саена. Сходите в парк, посмотрите мюзикл, выйдите замуж, сделайте уборку. Все зависит только от вашего желания.

* * *

Она не приходит послезавтра. Курьер просто приносит небольшой букет цветов и конверт.

«Уважаемый Могами-сенсей, все очень странно. Я не знаю, к чему сойдутся события. Но мне нравится быть взрослым богом. И человеком. И женщиной. И ребенком. Спасибо. P.S. Куклу она взяла»