Герои "Одиссеи капитана Блада" отвечают на вопросы (джен)

Ваше прошлое до мятежа Монмута, и как вы в этот мятеж ввязались?

— Эх, поскольку в тюрьме теперь времени много, можно и поговорить. Сам не знаю, зачем ввязался в этот мятеж. Чем дольше слушаю доктора Блада, тем большей глупостью выглядит эта затея. Он-то бывал в Соединенных Провинциях, видел там этого Монмута. И рассказал мне, что никакой он не Претендент, а самый настоящий бастард. А еще ходят слухи, что отцом его был вовсе не король Карл II, а полковник Сидни, с которым эта вертихвостка Люси Уолтерс тоже крутила роман. Но тут уж не наше дело об этом судить.

Но все равно герцог Монмут лучше смотрелся бы на престоле, чем унылый католик Яков… Ох, доктор, простите, я помню, что вы тоже католик. И это весьма прискорбно… Но не будем снова затевать этот спор.

Так вот, про мятеж мы с моим кузеном узнали еще до того, как вернулись в Англию.

Забыл сказать, что я-то сам шкипер торгового судна, и мы как раз были в Ла Манше, когда встретили рыбаков, которые нам эту новость и выложили. Какую новость? О том, что войска герцога высадились на берегу Лаймского залива. Мы тут же направились в Бристоль в надежде присоединиться к ополчению. Вот только нам это не удалось, потому что, как оказалось, войска герцога отступили чуть дальше. Пришлось срочно плыть в Бриджуотер, где, если верить последним новостям, Монмут собирался дать королевской армии очередное генеральное сражение.

Ветер был попутный, и ничто нас не задержало, так что к сражению мы с кузеном поспели в аккурат. Ну… а дальше мне рассказывать неохота. Слишком уж печально все обернулось. Кузен мой был убит во время первой стычки с войсками графа Дюра, лорда Февершема, на которых мы сдуру вышли в чертовом тумане, когда пробирались через болота Седжмура. А чуть позже, когда наши горе-вояки уже начали отступать (понимайте, бежать), осколком ядра тяжело ранило лорда Гилдоя, в отряде которого мы с кузеном и находились.

Случилось это прямо на моих глазах. Признаюсь, я уже к тому времени изрядно ошалел от выстрелов и беспорядка вокруг. Страшное дело — война. Особенно на суше. Мгновение назад милорд сидел на коне и выкрикивал приказы, а потом — бац! — от лошади его только куски полетели, а он сам упал мне прямо под ноги! Весь в крови и стонет… Ну, я лучше о подробностях не буду говорить, слишком уж было страшно было на это смотреть. Схватил я его за одежду и поволок. Потому что армия Февершема уже видна была, а из наших солдат вокруг никого не осталось. Все разбежались, как зайцы. Вояки! А что вы хотели от крестьян, у которых только вилы в руках?

Надо было, наверное, и мне бежать. Но я не мог оставить милорда. Он был храбрецом, настоящим героем. Нет, нельзя было оставить его королевским драгунам. Они и не посмотрели бы, что он пэр, просто вздернули бы его на ближайшем дереве. Поэтому потащил я его окольными путями, прячась от драгун, как мог. Кое-как перевязал его раны. Доктор Блад, потом, конечно, фыркал на эти повязки, но вы сами понимаете, времени у меня было в обрез.

Благодарение Господу, неподалеку стояла усадьба Оглторп, хозяин которой, мистер Бейнс, был настоящим христианином и помог мне спрятать милорда. Гилдой то терял сознание, то снова приходил в себя. И в одно из таких прояснений стал звать доктора Блада. Повезло ему, не иначе, потому что мне было знакомо не только имя доктора, но и адрес, по которому тот жил. Ведь на той же улице был дом моих тетушек. Мистер Бейнс дал мне лошадь, и я помчался за доктором…

Вот так все и получилось.

— Как верно подметил мистер Питт, в тюрьме действительно нечего делать, кроме как травить байки. Поэтому так и быть, расскажу немного о моей службе в голландском флоте. Сам я родом из Ирландии, из Дублина. Отец мой был ирландским врачом, а вот матушка родом из этих мест. Да, мистер Питт, ее семья жила в Бриджуотере и, если верить ее словам, принадлежала к роду самих Фробишеров. А это были морские бродяги и известные забияки. Немудрено, что и меня с малых лет тянуло к морю, видать, кровь сказывалась. Отцу моему это было не по нраву, потому что он видел меня своим наследником и хотел, чтобы я стал врачом, пошел по его стопам.

Так получилось, что к величайшей радости отца в двадцать лет я окончил Тринити-колледж и получил степень бакалавра медицины. Но через полгода отец умер, и мне представился шанс воплотить в жизнь мою детскую мечту. Только не думайте, мистер Питт, что я сразу побежал наниматься на службу к голландцам. Нет, все случилось немного по-другому, не так, как я воображал в своих юношеских мечтах.

После смерти отца мне вздумалось посмотреть родину моей покойной матушки. Сел я на корабль, идущий в Англию, намереваясь попасть в Бриджуотер. Хотелось познакомиться с родственниками, которые наверняка еще там оставались. Но обстоятельства сложились так, что шхуна, на которой я плыл, до Англии не добралась. Перехватил ее в Ирландском море один из голландских фрегатов-разведчиков. Дело было весной, и голландцы как раз готовились к очередной военной кампании. Но я об этом после узнал. А тогда, будучи молодым и глупым, я неосторожно сообщил голландцам про свою степень бакалавра медицины, хотел в своем тщеславии произвести на них впечатление. О, они впечатлились, да так глубоко, что не захотели меня отпускать. Уж очень им был нужен доктор. Пришлось отправиться с ними через Ла Манш.

Вот так я и попал к ним на службу. Забавная история, не так ли? Сейчас мне тоже так кажется. Но в те годы у меня было на этот счет другое мнение. Я некоторое время страшно злился на такую иронию судьбы. Теперь вот вижу, что фортуна продолжает надо мной насмехаться. Потому что хотел вернуться в Ирландию, а попал в Бриджуотер. Здесь отличное и тихое место, мистер Питт. И прекрасные яблони в цвету весной. Но вот увидим ли мы их снова, а?

— Не буду оригинальным, если скажу, что моим самым первым пациентом был уличный котенок, которого я героически отбил у мальчишек из протестантского квартала во время очередной вылазки нашей разбойничьей компании. Эти изверги метали в него камни. Мне тоже немного перепало, пока вытаскивал его оттуда. Дома я сначала обратился за помощью к отцу: раз уж он врач, то сможет вылечить и котенка. Отца же больше интересовал мой разбитый лоб. Но потом, когда его гнев немного утих, он согласился посмотреть бедное животное. Оказалось, что у котенка сломаны две лапы и несколько ран требовали наложения швов. Этим мы и занимались до поздней ночи. Отец показал мне, как обрабатывать раны, как накладывать швы и как вправлять переломы. Котенок оказался беспокойным пациентом, и под конец операции мы оба были исцарапаны и искусаны.

«Если бы ты был доктором, как я, то справился бы с этим сам», — сказал отец, промывая шишку на моем лбу.

Тогда я впервые подумал, что его идея о моем поступлении в Тринити-колледж не так уж плоха…

— Дядя стал моим опекуном после смерти отца. Мне тогда было всего пятнадцать лет, и, конечно, нельзя было оставить меня без присмотра. Но поскольку на Барбадосе из родственников был только дядя, выбор был очевиден. Да и сам отец, лежа на смертном одре, просил его, чтобы он позаботился обо мне. Папа всегда был такой предусмотрительный. Видел в людях только хорошее. И меня наставлял относиться к другим именно так.

Должна признаться, тогда я была возмущена тем, что он оставил меня на попечение дяди. Понимаете, дядя Вильям совсем не такой, как папа. И мне было трудно найти с ним общий язык, трудно увидеть в нем что-то хорошее. Пока был жив отец, я старалась с ним общаться как можно реже. Ох, в пятнадцать лет мы все видим мир без полутонов. Мне не хотелось огорчать отца, расстраивать его своими капризами и страхами. Но он видимо сам обо всем догадался. И сказал мне: «Арабелла, дорогая, у моего брата не самый добрый характер, у него много недостатков, но он — твой дядя, все, что осталось от нашей семьи, ты должна дорожить этими узами и не позволять им оборваться. Семья — это самое дорогое, что у тебя есть. Не плантации и не деньги, но твои родственники — вот истинное богатство, которое надо беречь».

Эти слова очень меня растрогали, и я пообещала папе, что буду слушаться дядю Вильяма.

Прошло много лет, но я держу данное ему слово. Должна сказать, что дядя ведет себя по отношению ко мне очень почтительно. Ни с кем больше ни в доме, ни в городе он так не обращается. Поэтому подозреваю, что папа взял слово и с него.

Отвечает Питер Блад (вынимает трубку изо рта, услышав вопрос):

— Мисс, ваш вопрос о курении немного меня озадачил. Многие мои коллеги-медики убеждены, что табак обладает определенным полезным воздействием на организм человека. Он успокаивает нервы и убивает всевозможную заразу. Курить я начал еще будучи студентом, но по-настоящему пристрастился к этому во время службы в голландском флоте. Там курили все: от капитанов кораблей, до юнг. И корабельные врачи не были исключением. Да и что прикажете делать, когда вас посылают на осмотр экипажей, подхвативших оспу? Ром и трубка душистого табака — вот единственная отрада в этом аду. В трубку, правда, приходилось класть еще кучу других снадобий. И, как видите, это помогало, раз я с вами сейчас разговариваю. Что касается здорового образа жизни, то работа корабельным хирургом и наемным солдатом принесла больше вреда моему здоровью, чем курение. Уж поверьте.

И про злоупотребление алкоголем. Если вы спросите моих друзей или любого матроса из моей команды, то узнаете, что я весьма умерен в употреблении рома. Я против беспробудного пьянства, когда алкоголь превращает людей в бесстыжих скотов. Но в небольших дозах он однозначно полезен. Особенно во время плавания. Касательно матросов поясню, что небольшая доза в моем понимании — это сильно меньше пинты, которая им полагается раз в день. Но попробуйте-ка лишить матроса его законной кружки рома! Э-э, я не самоубийца. Но я согласен с тем, что врач должен беречь собственное здоровье. А как иначе, мисс? Если он заболеет во время плавания, вряд ли кто его будет лечить.

— Темноты. И это не шутка. Я действительно чувствую себя неуютно, оказавшись в темном помещении. Полагаю, что пребывание в испанской тюрьме сыграло здесь не последнюю роль. Ничего не боится только полный дурак или мертвец, так что я научился справляться с этим маленьким дискомфортом. И, конечно, всегда найдется что-то страшнее нынешнего страха. Например, страх потерять близкого человека. Мне казалось, что после стольких лет скитаний по свету в качестве наемника я должен был от него избавиться. Но нет, это мерзкое чувство по-прежнему сидит где-то внутри и оживает, когда рядом оказывается тот, кто стал мне дорог.

Но самый сильный страх — это потерять контроль над собой. В последний раз, когда это случилось, я был пьян как сапожник и едва не убил Нэда Волверстона, который пришел о чем-то со мной поговорить...

Отвечает Его Высокопревосходительство губернатор:

— Знаете, когда я принял пост вице-губернатора Ямайки, то опасался, что мои соратники изменят свое отношение ко мне. Что они сочтут мой поступок предательским и так далее. Но ничего этого не случилось! Возможно, потому что отношения сами по себе уже были налажены, особенно с тех пор, как я стал командовать эскадрой из пяти кораблей. Под моим началом оказалось больше тысячи человек! Это не шутки, учитывая, что это были не воспитанницы пансионов, а кровожадные и весьма воинственные пираты. Совершенно очевидно, что там не могло даже речи быть о панибратстве. Строгая дисциплина и субординация! Иначе с такой братией не совладать. Но и перегибать палку не стоило. Справедливость и уважительное отношение к подчиненным — вот залог успеха любого командира. Барон де Ривароль не понимал этого и в результате остался ни с чем. Также я не назначаю на важные посты людей, которым не могу доверять полностью. Потому что за теми, кто ненадежен, придется больше наблюдать, а это напрягает обе стороны. Только не путайте дружбу и службу. Все-таки это немного разные понятия. Я стараюсь их не смешивать. Хотя, конечно, у меня есть друзья и среди подчиненных. Если этими отношениями не злоупотреблять, никаких проблем не возникает.

— Больше всего меня раздражают дураки. Особенно те из них, кто считает себя достаточно умным, чтобы поучать других. Признаю, что не всем людям дано обладать блестящим умом и образованием, но именно дураки никогда в своей ограниченности не признаются.

А категорически не принимаю я лицемерия и ханжества. Не путайте это с вежливостью, когда о некоторых вещах как бы не принято говорить прямо. Нет, я говорю сейчас о том лицемерии, когда человек вам в глаза говорит или обещает одно, а на самом деле делает или думает другое.

Судил меня некий Джеффрейс. Обвинял в том, что я прикрываюсь своим католичеством от правосудия. Называл «хныкающим ханжой-пресвитерианином». И при этом сам всего несколько месяцев назад сменил веру. Как говорится: «Чья бы корова мычала!»

Простите, мисс, за резкие слова, но наше английское правосудие, олицетворением которого стал этот человек, вызывает у меня сильнейшее раздражение!

— Мне обязательно отвечать на этот вопрос? И... откуда вообще вы узнали о моем поведении на «Милагросе»? Я ни с кем это не обсуждала, кроме... ах, догадываюсь... вам рассказал об этом лорд Джулиан? Больше некому, ибо, что бы я ни думала о капитане Бладе, вряд ли он будет жаловаться кому-то на мое поведение... Кстати, не вижу в нем ничего плохого. В поведении, не в капитане. Я просто сказала ему правду. В глаза. Знаю, что это неприятно, но, по-моему, лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Возможно, я подобрала неправильные слова. Пират, к примеру. Может быть, надо было назвать его корсаром. Но он не предъявлял каперского патента, так что, думаю, это детали. Или вы считаете, что мне надо было броситься на шею этому... головорезу и восторженно завопить: «О, мой герой, наконец-то ты пришел!» Как в глупых рыцарских романах? Видели бы вы этого героя... в крови своих жертв, в пороховой копоти. А что творили его люди, напав на этот испанский корабль? Брр! Да, он спас нас с милордом от испанского плена, но вряд ли сделал это намеренно. Возможно, мои слова были грубыми. Лорд Джулиан мне уже об этом сказал. Но посмотрела бы я на вас, когда этот... пират станет будет подшучивать над вашей короткой памятью.

Боже, что он возомнил?! Что я вздыхала о нем все эти годы, пока он разбойничал и флиртовал с различными дамами сомнительного поведения?! Вот еще! Помнить какого-то раба... скажете тоже!

— Я уж вроде несколько раз про это ребятам рассказывал. Но, так и быть, повторю. В канонирах я с юности, с шестнадцати лет, как завербовали меня, дурня, во время войны с голландцами, так и служу. Как завербовали? Только не говорите, что не знаете, как это делается. Ворвались в таверну, куда я с другом пришел выпить кружку эля, огрели по голове дубинкой, ремень на штанах порезали, чтобы не мог удрать быстро, если очухаюсь, и под ручки на корабль Его Величества доставили. На самом деле, подозреваю, опоил меня чем-то скотина-трактирщик, иначе черта с два меня бы так легко взяли, я уже в шестнадцать лет парень был здоровый, как бык. А тогда еле на ногах стоял, и в голове туман.

Потом тоже все как обычно: в матросы записали, принялись учить уму-разуму. Всякое бывало. И плетьми на решетке люка угощали, и на салинге куковал... За что? За драки, за споры с офицерами. У нас были очень суровые офицеры, а капитан вообще сущий зверь. Ненавидел я его люто. И не только я. Сейчас-то понимаю, что это он от безысходности зверствовал, потому что нас, салаг, почти половина экипажа, а корабль наш входил в эскадру покойника Спрэгга, и должен был в кампанию против голландцев идти со дня на день. Нам воевать с самим Рюйтером, а мы клотик от якоря не отличаем!

Помню, опозорились мы страшно в первом бою с голландцами. Подошли почти борт о борт, стреляли несколько раз в упор. И, что вы думаете? Ни одного попадания! Как орал наш капитан, как ржали проклятые голландцы! Всех нас тогда выпороли... но за дело, конечно. А потом капитан нас так учениями загонял, до сих пор в кошмарах снятся. Двигали пушки туда-сюда, а они тяжеленные, потому что корабль у нас линейный, трехпалубный. Заряжали, выдвигали, наводили, целились, потом откатывали, разряжали, банили... Стрелять не стреляли, порох и ядра берегли. И уж в следующий раз мы голландцам такой устроили салют, любо-дорого было посмотреть! Отправили на корм рыбам сразу два их корабля.

А потом я так поднаторел в пушечном деле, что многие капитаны мечтали меня к себе переманить в старшие канониры. Потому что у меня глаз-алмаз. Любое орудие наведу и стрелять заставлю. Только что толку от моего умения нынче? И дернул меня черт пойти под знамена Монмута. Пушки у него были, но разве тех остолопов, что к ним приставили, можно считать толковыми канонирами? От вас, мисс, ей-богу, толку больше было бы.

Отвечает Бертран д'Ожерон, губернатор Тортуги:

— Позвольте вас немного поправить, мадам. Я вовсе не стремлюсь ладить со всеми. Это невозможно. Всё, к чему я стремлюсь, это процветание вверенной мне колонии. Для этого необходимо, чтобы колонисты, жители острова, могли трудиться и жить, чувствуя себя в безопасности. Но как чувствовать себя в безопасности, когда всего в нескольких десятках миль расположена крупная колония испанцев, жестокость и высокомерие которых широко известны? Именно для защиты мирных поселенцев я был вынужден принять решительные меры, которые оказались самыми эффективными: сделал этот остров базой для каперов. Подчеркиваю еще раз, мадам, каперов. То есть достойных моряков, которые за определенное вознаграждение... или за другие услуги, обеспечивают защиту Тортуги от испанских набегов. Раньше испанцы нападали постоянно, превращая несчастный остров в пустыню. Я сделал все, что в моих силах, чтобы в наших водах постоянно крейсировали каперские суда, и как представитель Вест-Индской компании постарался обеспечить торговые связи между колонистами и метрополией. В итоге все довольны: корабли союзников обеспечены продовольствием и удобной гаванью для стоянки, торговые караваны компании получили надежную защиту и рынок сбыта товаров из Франции. Испанцы же не суются на остров, поэтому колонисты могут спокойно трудиться на плантациях.

А моя роль, спросите вы? Мне нечего скрывать, мадам. Я посредник между этими славными моряками и королем. Я говорю перед ним от их имени. Отстаиваю их интересы, если это требуется. И, позвольте отметить, я удерживаю Тортугу и французскую часть Эспаньолы среди вод, кишащих испанцами, практически одними силами каперов. Без их помощи эти колонии давно были бы потеряны, ибо держать военные корабли для охраны слишком дорого. И в итоге Тортуга, крохотный островок, не только обеспечивает себя всем необходимым, но и приносит прибыль моей стране. Я в праве гордиться таким достижением!

Отвечает адмирал испанского флота в Вест-Индии, дон Мигель де Эспиноса-и-Вальдес:

— Что бы я сделал, попадись мне этот проклятый еретик?! И вы еще спрашиваете, сеньора?! О-о-о, я бы заставил эту английскую собаку сполна заплатить за мучения моего любимого брата, и за все несчастья, что он принес моим соотечественникам своими грабежами и разбоями! Вы думаете, что я мстительный безумец? Позвольте открыть вам глаза на «подвиги» этого Педро Сангре, как он сам себя называет. Жадность и алчность этого негодяя не знают границ. Он постоянно атакует наши колонии и торговые корабли, почти парализовав сообщение с некоторыми поселениями. Он топит наши корабли, после того, как очищает от груза их трюмы. И я чувствую вину за то, что это происходит. Ведь если бы я не дал ему уйти тогда, возле Эспаньолы, «Синко Льягас» славный корабль моего брата, не остался бы в его грязных лапах. И тогда всех этих зверств и грабежей не случилось бы. И Маракайбо... О, если бы я не медлил, если бы судьба не обернулась против меня, стольких жертв удалось бы избежать! Блад залил Гибралтар кровью, не погнушался захватить в заложники женщин и детей. И видели бы вы, что эти еретики сделали с городской церковью!

Как этот мерзавец может стать моим другом?! Нет, нет, только вид этого пирата на костре немного успокоит мою душу и совесть!

Но, сеньор, если верить слухам, капитан Блад отпускает пленных, и те женщины и дети в Маракайбо были также отпущены...

— Отпущены, о да... Но видели бы вы этих несчастных и напуганных жителей, просидевших в тесноте под замком почти три дня, прежде чем их освободили вернувшиеся горожане! Их не выпускали из церкви все те дни, пока разбойники были в городе. Извините за неприглядные подробности... их не выпускали совсем, даже по нужде. Проклятые английские собаки! А этот трус губернатор де Вилльямарга еще заплатил мерзавцу Бладу выкуп, несмотря на мой приказ! Да, пират не тронул этих бедных женщин, но скольких из них оставил вдовами? А детей — сиротами? Не пытайтесь его оправдать! Он — отродье и слуга Сатаны на Земле!

Капитан Блад, как вы относитесь к одиночеству? Может ли человек быть абсолютно счастлив в одиночестве, как вы считаете?

— Я спокойно отношусь к одиночеству, потому что на корабле его почти не бывает. Пожалуй, одинок там только капитан, поскольку это издержки его должности. Можно переживать из-за этого и беспокоиться, но я обычно использую это положение для размышлений о будущих военных операциях, о делах и вопросах команды.

А вот насчет абсолютного счастья не уверен. Люди — существа социальные. И если в плаванье уединение почитаешь за благо, то совсем иначе смотришь на это, оказавшись в камере-одиночке испанской тюрьмы. Да, довелось мне пройти и через это. Слава богу, я не провел там годы, как некоторые несчастные, всего лишь месяц, но будьте уверены, уже через пару дней думал, что торчу там не меньше десяти лет. Интересные фокусы творит сознание в темноте да одиночестве...

Есть ли у вас воспоминание, которое греет душу? Или вы на прошлое вообще не оглядываетесь?

— Я оглядываюсь на прошлое, когда есть свободное время. Но стараюсь не слишком в это дело погружаться. Воспоминаний очень много. И детских, например, прогулки в порту с матерью и отцом, и более поздних... студенческие шалости и глупости.

Помню, меня совершенно очаровали цветущие яблоневые сады весной в окрестностях Бриджуотера. Только не смейтесь, я иногда чудовищно сентиментален. Впервые после десяти лет скитаний по Европе я был в Англии весной и только-только поправился после ранения. Помню, это был чудесный день без дождей и сестры Питт, мои соседки, вдруг пригласили меня на прогулку по пригороду, точнее, им хотелось погулять, но не было сопровождающего. И я не смог им отказать. Но не пожалел. Яблони в белой пене на много миль окрест — удивительное зрелище!

И вопрос, который волнует многих: где вам удалось так хорошо овладеть испанским?

— Наверное, отчасти в моем интересе к языку и стране повинны наши семейные предания. Отец как-то обмолвился, что в его роду были испанцы, то ли по линии бабушки, то ли деда. Возможно, это был один из его розыгрышей, на которые он всегда был горазд. Моя матушка очень гордилась, что ее семья из рода Фробишеров, и отец однажды сказал ей и мне, что его предки не менее породистые, и с нами в родстве какие-то испанские гранды. Наверное, он шутил, разыгрывал мать.

«Да посмотри на меня и Питера, — говорил он важно, — вот почему у нас все такие смуглые в роду!»

Не знаю, как матушка, я был впечатлен его словами, поэтому немного подучил испанский язык, пока пребывал в Тринити-колледже. К тому же, тогда я брал уроки фехтования, и мой учитель был испанцем по происхождению. Потом любопытства ради начал учить язык более углубленно во время плавания под знаменами адмирала Рюйтера. Последняя его кампания, как вам известно, была совместной с испанцами, и мне представился удобный случай попрактиковаться в этом языке. А потом был испанский плен, и знание языка стало насущной необходимостью…

Ого, настоящие испанские гранды в роду! Но вообще это в какой-то степени могло бы объяснить не только вашу с отцом... э, масть, но и тот удивительный факт, что по-английски вы говорите с заметным акцентом, а по-испански — настолько чисто, что даже сами испанцы принимают вас за соотечественника

— О, мисс, почему вы решили, что у меня чистое кастильское произношение? Подозреваю, вы тоже читали судовой журнал Питта? К сожалению, он мне льстит. И немного приукрасил мои таланты. На самом деле я и по-испански говорю с акцентом. Только они принимают его за португальский.

*смеется*

Что поделать, ничем не вытравливается мой ирландский акцент! Но могу сказать, что в юности, когда я только начинал странствовать по миру, он был во много раз сильнее.

Если бы Питер Блад так и остался вне закона, не стал бы губернатором и продолжал пиратствовать... Ты бы отказалась от мысли о нем, или предпочла бы пожертвовать спокойной жизнью и принципами ради того, чтобы найти его и быть с ним? Питер-пират и Питер-губернатор — одинаково ценные для тебя люди?

О, наконец-то нашелся человек, который задал этот вопрос мне в лицо. Но, подозреваю, очень многие обсуждали это за моей спиной. На него трудно ответить «да» или «нет». Бывали такие моменты, когда я бы без раздумий бросила все и последовала бы за ним хоть на край света, просто потому что это человек, которого я люблю. Если бы я только знала, что больше не увижу его тогда, на Ямайке, после того ужасного разговора, когда я так безжалостно и глупо его оттолкнула... О, если бы я только знала, как это его тогда ранило! Я бы убежала с ним без колебаний. Подальше от дяди, от лорда Джулиана... от всех!

И бывали моменты, как тогда, на борту «Милагросы», когда я видела, что одно мое присутствие делает его таким... слабым и уязвимым... Когда я думаю об этом, то понимаю, что связав свою жизнь с пиратом, даже таким благородным, как Питер, я бы погубила и его, и себя. И у меня есть смутное подозрение, что если бы ему не подвернулся шанс стать вице-губернатором, я бы не дождалась от него ни признания, ни предложения руки и сердца. Нет-нет, не потому, что он не любит меня. Просто... Питер такой человек... Мне кажется, я одну его черту раскусила — он очень гордый и почему-то меня боготворит. Не знаю, почему, но если бы он был пиратом, то считал бы себя недостойным меня. Глупо, правда? Но спорить с ним так трудно.

Но вы ждете от меня ответ... По-моему, он есть в самой брачной клятве: «Клянусь любить и в горести, и в радости, в здравии и болезни...» Помните эти строки? Если любишь человека всем сердцем, то его должности и звания — дело второе.

Как вам кажется, было ли в вашей истории что-то, что ваш друг приукрасил в своем журнале настолько, что оно утратило связь с реальностью, превратившись в художественный вымысел?

— Да, несколько историй Джереми... приукрасил, если говорить мягко. Он давал мне читать свои записи. Стыдно признаться, но иногда я смеялся, уж очень забавно Джереми все описывал. В последний раз, боюсь, чаша его терпения переполнилась (писатели и поэты — такие ранимые создания!), и больше он мне журнал не показывает. По крайней мере, те записи, которые не относятся к непосредственно вахтенным. Обиделся...

В основном Джереми впадал в приукрашивания при описании моей внешности. Извините, мисс, после боя я не могу выглядеть «безукоризненно элегантным». Кажется, так он написал однажды? И уж точно я не похож на «вернувшегося с бала». Откуда только Джереми набрался таких выражений? Но я могу его понять, вряд ли интересно писать, что капитан после боя похож на трубочиста и хрипит, потому что опять сорвал голос. Да, обычно я после серьезных абордажей или штурмов дня три могу только шептать. Рупор не помогает. Пороховая копоть и морской ветер напрочь лишают меня голоса.

Хуже всего было в Маракайбо. После штурма Гибралтара я настолько охрип, что был вынужден объясняться с моими людьми жестами и записками. Джереми даже строчки об этом не написал. Ни разу. Зато про «щеголя с Аламеды» на каждой странице. И как мне не смеяться?

Что вас изначально привело во флот? Это был сознательный выбор, или же просто так сложились обстоятельства?

— Я уже говорил об этом ранее. Мне бы хотелось, чтобы мой выбор был осознанным, но обстоятельства распорядились иначе. И моя профессия врача опять сыграла не последнюю роль. Если бы не степень бакалавра, вполне возможно, что голландцы высадили бы меня в шлюпке с остальными пассажирами той злосчастной шхуны. Потому что они были гражданскими лицами и по договору между Англией и Соединенными Провинциями не подлежали плену. Капитану и матросам повезло меньше: насколько я помню, всех матросов оставили в команде голландского фрегата. Да, насильно. Обычная практика. Ведь людей на флоте, особенно военном, всегда не хватало. К тому же, я потом узнал, что у голландцев на многих кораблях разразилась эпидемия оспы. Поэтому они вцепились в меня мертвой хваткой.

Теперь могу сказать, что был так глуп, что попытался в первом же порту сбежать. Сейчас даже волосы на голове шевелятся, когда вспоминаю об этом. Я улучил момент и прыгнул за борт. В апреле-месяце, близ Схоневельде! Меня, конечно, успели выловить до того, как я от ледяной воды окоченел, и потом прозвали... извините, Утопленником.

*не выдерживает и смеется*

Голландский капитан испугался, что я еще что-нибудь в этом духе выкину, и уговорил меня договор подписать. Что я буду судовым врачом, с жалованием и прочими обязанностями.

А вы уже рассказывали, каким образом перевоплотились из судового врача в военного офицера? Я слышала, что вы служили под началом великого Рюйтера...

— Я служил под началом адмирала Рюйтера и как судовой хирург, и как военный офицер. Но это долгая история, которая может показаться невероятной. Попытаюсь изложить ее покороче, чтобы не отнимать ваше время.

Когда я угодил на службу голландцам, мне было всего двадцать лет. Для судового врача это очень юный возраст. А вот морских офицеров — моих ровесников на корабле, где я служил, было много. Вид у меня тогда вряд ли был бравый. Джереми, с его красноречием и воображением, написал бы что-нибудь про «черный с серебром камзол» и так далее, но скажу без прикрас: тогда я был тощим долговязым юнцом с огромным самомнением, ужасно обидчивым и вспыльчивым характером, и, что самое страшное, жаждой подвигов. Меня пытались отрезвить двое более взрослых врачей-коллег, потому что трудно представить менее героическое место на корабле, чем лазарет. Но я все равно донимал младших и старших офицеров, матросов и солдат-пехотинцев (да, голландцы взяли на вооружение английскую манеру держать отдельный отряд солдат для поддержания порядка на борту и абордажных боев), спрашивая про баталии и прочие военные дела.

Первое время они присматривались ко мне, как к врачу. Команда и офицеры моего первого корабля, «Амстердама» после нескольких боев убедились, что я действительно соображаю в медицине. Но стоило мне на берегу или на другом корабле представиться как врач, начиналось все сначала: удивленные взгляды и снисходительные смешки. Кажется, за первые два года службы я умудрился ввязаться во столько дуэлей и ссор, во скольких за всю последующую жизнь не участвовал. Я ведь уже упоминал, что был мнителен и задирист? Ухитрился отличиться в своем духе и в первый же день службы на «Амстердаме» вызвал на дуэль коллегу-хирурга. Повод был серьезный, он действительно меня оскорбил. Как именно, позвольте умолчать. Уже не помню, как людям удалось нас отговорить от этого безумия. Судите сами: назревает очередная война, а двое из команды военного корабля хотят убить или покалечить друг друга. Это же трибунал! Особенно, если учесть, что дуэли на флоте были под запретом.

Врач тот оказался первым фехтовальщиком на корабле, и мне невероятно повезло, что в тот день, когда я попытался бросить ему вызов, он был пьян в доску, и просто не услышал меня. Потом я понял, что он был пьян всегда. Но это не мешало ему великолепно проводить ампутации. Он научил меня почти всему, что надо знать корабельному хирургу. Звали его Виллем ван Дирк. И он, мисс, стал одним из редких моих настоящих друзей. Очень был примечательный человек. Почти шести футов ростом, чудовищной силы...

Нэд Волверстон немного напоминает мне старину Виллема, особенно когда начинает сквернословить. Да, мисс, уж на что голландских моряков этим трудно пронять, но доктора ван Дирка они боялись и слушались, как дети, стоило ему только нахмуриться.

Я говорю о нем так много, потому что именно этому человеку обязан тем, что из корабельного хирурга стал морским офицером. Случилось это спустя два года моей службы, когда фрегат, на котором мы с Виллемом служили, участвовал в походе Рюйтера на Мартинику. Сам рейд был неудачным, ибо французы успели подготовиться к нашему прибытию. Поэтому адмирал решил не тратить силы и ресурсы на осаду, в то время как у берегов Голландии наш флот будет нужнее. Мы искали возможность пополнить запасы провианта и для этого послали несколько вспомогательных фрегатов к Эспаньоле, известной своими буканьерами, охотниками на диких быков. Но по пути наш корабль наткнулся на французских фуражиров: три корабля с грузом солонины спешили к их базе на Мари-Галант. Мы погнались за ними, завязался бой, довольно ожесточенный. Нам не повезло: еще во время артиллерийской дуэли наш фрегат был сильно поврежден, а капитан тяжело ранен. Потом нам сбили почти все мачты и попытались взять на абордаж. Мы отбили первую атаку, но потеряли старшего лейтенанта. После второй попытки высадить абордажную группу французы стали предлагать нам сдаться. К тому моменту большая часть наших офицеров была убита или ранена. Такое иногда случается в бою, мисс. И нам достался именно этот случай. Сдача означала плен до конца войны. Малоприятная перспектива. Ходили слухи, что в Вест-Индии военнопленных используют в строительных работах и даже на плантациях. Можете представить, как наши матросы отреагировали, когда Виллем им это изложил. Он-то не раз в плену бывал, и у турок, и у испанцев.

Помню, ван Дирк сказал, что больше такого не допустит. И принялся подзадоривать оставшихся матросов на новую атаку. Говорить он умел, воодушевлять тоже... Я опомниться не успел, как уже лез на борт французского корабля, стреляя из пистолетов и громко ругаясь.

Да, мисс, это только в записках Джереми Питта пираты на абордаже кланяются и говорят на чистом кастильском, обычно записать речи героев невозможно. Помню, Виллем кричал, чтобы я застрелил офицера: его мундир был очень заметен среди сражающихся. Я выстрелил и ранил его в ногу. Но проклятый француз успел пальнуть в ответ и попал бедняге Виллему в живот... А я не смог даже остановиться, чтобы ему помочь: надо было продолжать атаку. Помню только, как Виллем крикнул мне: «Не останавливайся, Питер! Бей этих собак!» И упал за борт, потому что ранило его как раз, когда мы лезли наверх.

Вот так я потерял друга, мисс... То, что было дальше, помню очень смутно. Хотя я уже два года плавал на военных кораблях, не раз бывал в боях, но лично в них до этого момента не участвовал. Будучи хирургом, я во время сражений не имел право покидать свой боевой пост — лазарет. Устав флота на этот счет был очень строг. Мы с Виллемом в какой-то мере нарушили это правило, ввязавшись в абордажную схватку с французами... Но сами понимаете, не об этом я тогда думал. Это был мой первый в жизни абордаж!

Наверное, я впал в неистовство, как древние воины-берсерки. Потому что самого боя не помню, только момент гибели Виллема. А пришел в себя лишь когда услышал крики французов о пощаде.

Потом уже выяснилось, что в самом начале атаки я серьезно ранил их капитана. Это был тот самый офицер, в которого просил стрелять Виллем. Без него остальная команда быстро потеряла кураж.

За этот бой сам адмирал Рюйтер потом произвел меня в лейтенанты. Хотя, если честно, звание это должно было достаться старине Виллему. Он бы отказался, ибо говорил, что его призвание лечить. Но, тем не менее, это и его победа тоже.

Окружающими замечено, что вы — когда есть такая возможность, разумеется, — много внимания уделяете своей внешности и наряду. Это не в упрек опять же, это даже очень неплохо, но позвольте спросить... Почему вы это делаете? Что для вас весь этот внешний лоск и марафет? Нечто вроде приятного развлечения? Или необходимость? Поскольку оно явно не маловажно для вас, то хочется спросить: критерием чего является внешность лично для вас? Влияет ли наружность и одежда человека (при условии, что он аккуратен, но скромен, разумеется, я не имею в виду нерях и всяких отвратительных забулдыг и пьяниц) на ваше к нему отношение? Или про черный с серебром камзол, кружева и украшения мистер Питт абсолютно все напридумывал?

*расправляет кружева на манжетах и встряхивает локонами черного тщательно завитого парика*

— О, нет, мисс, Джереми не придумывал про камзол и кружева, как вы можете видеть. Я действительно люблю одеваться, скажем так... броско. Почему я это делаю? Потому что мне это нравится. Потому что я могу себе это позволить. Мне кажется, если человек уважает себя, то не сможет появиться перед другими в каком-то неряшливом или безвкусном наряде, небритым и грязным. Это неуважение не только к себе, но и к окружающим. И я считаю, что встречают по одежке. Позаботиться о том, чтобы выглядеть приятно — дело нескольких минут, но впечатление от вас останется надолго. Также я врач, и выглядеть аккуратно — это моя обязанность. Конечно, во время операции это трудно, но тем больше поводов потом принарядиться. Я полагаю, что моя служба в военном флоте тоже сыграла свою роль. Особенно, когда я стал офицером. Вряд ли моряки станут слушаться того, кто выглядит как выходец из трущоб. Приходилось следить за собой очень тщательно. Это... как самодисциплина. Что касается внешности человека... Бывает так, что вроде бы все безукоризненно в его одежде, но неприятен все равно. Одежда и прочее — это для первого впечатления, но его еще надо закрепить делами...

Вопрос: расскажите о Джереми Питте и дуэли с Тондёром?

— Какой щекотливый вопрос, мадам! Я не очень люблю обсуждать своих друзей и их личные дела при посторонних, поэтому, надеюсь, вы простите меня, если я не буду вдаваться в детали? Да, Джереми дрался на дуэли с этим негодяем Тондёром, и ссора случилась из-за женщины. Не буду называть ее имя, тем более вы и сами знаете, кто это. Лично я до сих пор уверен, что дама эта совершенно не подходила для моего штурмана, но не вздумайте доказывать это Джереми, это верный способ с ним поссориться надолго. Я до сих пор не люблю вспоминать ту дуэль, потому что если бы не случайность, мой лучший друг мог тогда погибнуть.

Понимаете, этот Тондёр, если верить тому, что о нем говорили, был во Франции завзятым бретёром (считайте, профессиональным убийцей). Конечно, я давал Джереми уроки фехтования, но все равно он слишком слабо владел шпагой, чтобы быть для него достойным противником. И, конечно, Джереми оказался совершенно беспомощным против его манипуляций. Это мое упущение, каюсь. Я учил его технике боя, но совсем забыл про... скажем так, его духовную часть. Тондёр зацепил парня за живое парой едких слов, и тот повелся, как наивный простак...

Простите, я до сих пор волнуюсь, когда вспоминаю тот день. Успей я тогда вовремя, ничего бы не случилось. Я бы нашел способ отвлечь негодяя от моего штурмана. Но я опоздал, увы, и вызов уже был брошен. Признаюсь, тогда я здорово разозлился и даже пошел против правил, попытался ввязаться в дуэль и перенести огонь на себя. Конечно, никто из присутствующих меня не поддержал, да и Тондёр был далеко не дурак, выкрутился. Пришлось мне смотреть на то, как этот мерзавец дерется с Джереми. Ужасное чувство, мадам, когда ты ничего не можешь изменить...

Уже в первые мгновения всем стало ясно, что Джереми не соперник Тондёру. То, что творилось в таверне, было откровенным и наглым убийством. Конечно, потом можно было вызвать мерзавца на дуэль и угостить ударом стали под ребра. Но друга мне это не вернуло бы. Да, Джереми был моим лучшим другом. И я сожалел тогда, что говорил ему об этом слишком редко... Но бог есть на небе, и в тот раз он был на нашей стороне. Иначе не могу объяснить, почему Джереми удалось нанизать Тондёра на шпагу, как на вертел. Возможно, я должен гордиться своим учеником? Или Тондёр слишком расслабился, решив, что справится с моим штурманом одной левой? Можно гадать бесконечно. Важно лишь то, что Джереми выбрался из этой переделки живым и невредимым. Надеюсь, впредь он не будет попадаться на столь простые бретёрские уловки. Я об этом позабочусь.

Капитан, а сделаете ли вы что-то, ради спасения жизни своих друзей — если это будет без их ведома и против их воли?

— Делать что-либо без ведома друзей, но ради их блага? Думаю, что мне приходилось так поступать не раз. Но сложнее, если они против. Все-таки друзья должны уважать друг друга, не так ли? Это все очень противоречиво. Но вы сказали, ради спасения жизни? Это многое меняет. Понимаете, если есть хоть один шанс спасти друга, трудно им не воспользоваться. Правда, всегда есть риск, что ты потеряешь доверие друга и его дружбу. Но я считаю, главное, что он останется жив, а значит, остается и надежда на прощение. Если же друг умрет, никаких «после» уже не будет.

Как вы лично относитесь к факту супружеской измены? Считаете ли вы изменившую сторону однозначно виноватой и подлежащей наказанию?

— Вопрос неоднозначный, мисс! Если говорить об измене в общем, то я ее не одобряю. Подумайте сами, если мужчина и женщина вступили в брак, в союз, освященный Богом, разве не будет святотатством нарушать его? Если есть в семье любовь и согласие, то измене там нет места. Нет-нет, я к таким вещам отношусь строго. Но понимаю, что жизнь — чертовски сложная штука, и иногда случается разное. Все мы грешники. И поэтому я не возьмусь судить тех, кто согрешил таким образом. Сам я не женат, поэтому мои рассуждения носят характер теоретический.

Что касается виноватой стороны и наказания… Тут все еще сложнее. Стал бы я винить за измену только женщину? Вы привели мадам де Кулевэн в качестве примера. Но взгляните на ее мужа! Да, сначала, сгоряча, я чувствовал к ней презрение и отвращение. Но потом, встретив полковника де Кулевэна, пообщавшись с ним, я многое понял. Если случается измена, виноваты всегда оба супруга. Один — потому что совершил этот грех, а второй — потому что допустил это. Причины бывают разные. Пренебрежение, грубость, скука, в конце концов.

И вопрос №2. Предположим гипотетическую ситуацию, что ваша многоуважаемая супруга и возлюбленная — Арабелла оказалась уличенной в супружеской измене. Как вы поступите? Сможете ли вы простить ее? Считаете ли вы, что женщина в таких делах всегда виновата?

— Я сейчас рассуждаю хладнокровно и логично. Однако, не уверен, что буду так же спокоен, если узнаю об измене моей супруги… кхм… Арабеллы… Ох… это ужасный вопрос, мисс! Во-первых, если мне скажут, я не поверю. Нет, не поверю. И, если честно, совершенно не желаю, чтобы кто-то мне докладывал о подобных вещах. Боюсь, что доносчику придется несладко. Особенно, если я все-таки выйду из себя. Но, допустим, никто мне ничего не сказал, и я узнал об этом сам… Кхм. Господи… нет, не могу представить это! Застукать жену с любовником? Вряд ли получится успокоиться, если такое случится. Но я с трудом представляю, чтобы Арабелла так поступила. Скорее всего, тот гнусный тип просто домогался ее силой, и в таком случае его образумит удар шпагой.

Нет, хватит, я даже думать об этом отказываюсь! Как я говорил раньше, измена редко случается без причины. Если Арабелла… Если моя гипотетическая жена предпочтет мне кого-то другого, как я могу винить только ее?! Наверняка часть вины будет и на мне. Я знаю, что ее раздражают мои шутки, возможно, я опять в чем-то перегнул палку или слишком долго отсутствовал дома… Я же моряк, это вполне может случиться. Смог бы я простить измену? Не знаю… вы сами понимаете, что очень трудно принимать такой удар от любимого человека…

Проясняю заодно, что я считаю изменой. Часто слышал фразы: «Душой я принадлежу ему/ей, а тело — лишь бренная оболочка». В какой-то мере это верно, и измену в душе простить труднее. Многие считают, что верность — это обязанность только женщины. Но я с этим не согласен. Когда говорят, что мужчины не могут быть верными, потому что «такова их природа», я чувствую себя немного оскорбленным. Потому что такие слова ставят нас, мужчин, и меня в частности, на одну доску с животными, которые не имеют души и повинуются примитивным инстинктам. На мужчине, мне кажется, в этом деле двойная ответственность, потому что он сильнее. Понимаете?

И снова о прощении… знаете, если кого-то действительно любишь, то сможешь простить очень многое. Забыть измену трудно. Простить? Возможно.

Личный дневник капитана Блада

Отец мой был тихим и мирным человеком. Для ирландца, конечно. В свое время, если верить рассказам моей матушки, батюшка побродил по белу свету и даже некоторое время был корабельным врачом. Но женитьба на матушке и мое последующее появление на свет заставило его осесть в Дублине и заняться врачебной практикой. Не могу припомнить, чтобы он когда-либо поссорился с кем-нибудь из наших соседей или повысил голос на кого-нибудь из домашних. Хотя нет, один раз — и только один раз, — он был вынужден как следует отхлестать меня ремнем. За дело, разумеется. Я был ужасным ребенком, одним из тех маленьких дьяволят, которым никогда не сидится на месте.

Обычно воспитанием подобного рода занималась моя матушка — женщина необычайно вспыльчивого нрава. Она была щедра на подзатыльники, а если это не помогало, то в ход шла ивовая хворостина.

Я пережидал вспышку ее гнева, обещал, что больше не буду... и снова принимался за проказы. Не знаю, что побуждало меня идти наперекор требованиям взрослых. Возможно, рассказы матушки о славных предках по ее линии: сэре Мартине Фробишере, например, который, если верить ее словам, был одним из моих прадедов. Или то, что дом наш располагался недалеко от порта, и я постоянно видел моряков, расхаживающих по улицам. Они всегда были под хмельком, вечно задирались с местными жителями и рассказывали о диковинных странах. Конечно, это кружило голову легковерному ротозею, каким я, несомненно, был в то время. Я воображал себя лихим пиратом и, не задумываясь, говорил всем, что стану морским разбойником. Можете представить себе ужас моего батюшки, когда он слышал подобные слова из уст своего отпрыска! Он всегда мечтал, чтобы я стал врачом, как и он.

— С такой профессией ты никогда и нигде не пропадешь, — твердил он мне. — А что ждет пирата и моряка? В лучшем случае — морское дно, а в худшем — виселица или пожизненная каторга. Нет-нет, мальчик мой, я все уже решил. Ты поступишь в Тринити-колледж, я уже замолвил за тебя словечко...

— Но быть врачом — это так скучно! — пытался возражать я. Но отец даже слушать не хотел мои доводы.

— Выбрось из своей головы матросские басни, сынок, — говорил он нравоучительно. — Жизнь моряка тоже не сахарная. И гораздо скучнее, чем у врача.

Конечно, батюшка был прав, но в то время я был слишком увлечен своими мечтами о море, чтобы прислушаться к его советам.

Я убеждал себя, что он просто слишком робок по натуре, чтобы насладиться радостями моряцкой жизни в полной мере. Времена стояли неспокойные, и отец отчаянно старался поддерживать мир с соседями, которые, в основном, были протестантами. На нас, католиков, многие смотрели косо, и думаю, только то, что папенька был врачом, уберегало нас от многих неприятностей, которым подвергались последователи римской церкви в Дублине. Пару раз он даже заговаривал с матушкой о переезде в другое место, или даже страну. Но мысль о том, чтобы отправиться наобум с женой и маленьким ребенком на руках мало его радовала. Поступление в Тринити-колледж, этот протестантский оплот, было моим единственным шансом хоть как-то устроиться в этом сложном мире.

По-моему, не проходило ни вечера, чтобы он не повторил мне это.

Теперь понимаю, что то, что я принимал за робость, было просто естественной тревогой отца за нашу семью. Но тогда подобные нравоучения крайне раздражали меня.

В десятилетнем возрасте, решив, что стал достаточно взрослым для того, чтобы и дальше выслушивать батюшкины наставления, я попытался проникнуть на торговый корабль, надеясь, что матросы будут рады принять меня в свою команду в качестве юнги. По счастью для меня, эта попытка не удалась. Я был обнаружен и доставлен на берег к перепуганным насмерть родителям. Вот тогда-то батюшка и отхлестал меня собственным ремнем, да так, что я не мог сидеть неделю. Матушка, естественно, тоже не стояла в стороне.

Отец кричал, что я разбиваю его сердце, а мать назвала меня "дубиной стоеросовой и юным висельником". Как я уже говорил, она была острой на язык леди.

Раскаивался ли я? Признаюсь честно, был ошеломлен видом трясущихся и бледных родителей. Но больше сожаления испытывал оттого, что не смог спрятаться в трюме получше...

Неизвестно, как бы повернулась моя жизнь, учитывая подобное настроение, но спустя полгода матушка моя серьезно заболела и умерла.

Это было для меня сильным потрясением. Я не мог... и до сих пор не могу вообразить, что такой человек, как моя мать, мог чем-нибудь заболеть. Она всегда была чем-то занята, живая, энергичная, насмешливая. И тем не менее, болезнь свалила ее с ног и унесла в могилу всего за пару недель.

Что касается отца... то после этого он так и не оправился. В первые самые жуткие дни он все время говорил, глядя на меня застывшими глазами:

— Как же так, Питер? Я врач, но не смог ее вылечить...

Эти слова крепко запали мне в душу.

Здоровье отца пошатнулось, и, ради его спокойствия, я поступил в Тринити-колледж. Учиться там оказалось не так уж скучно, как я думал. И у меня был дополнительный повод грызть гранит науки: кто, как не медик, может противостоять смерти, самому неумолимому врагу всего сущего?

К двадцати годам я почти убедил себя в том, что быть врачом — это и есть мое истинное предназначение.

Возможно, я остался бы в университете и дальше, но смерть отца опять перевернула все мои представления о мире... Быть бакалавром медицины, как оказалось, совсем недостаточно, чтобы уберечь своих близких.

И тогда я снова вернулся к детским мечтам о море...

Вопрос от Winterbell:

Зачем Левассеру Мадлен?

Отвечает дух покойного Левассера:

Значит, хотите знать правду, мадемуазель? Хорошо, так и быть скажу. У меня сегодня настроение для откровенных бесед. Там, куда меня отправил проклятый Блад, было много времени для размышлений. Я всегда знал себе цену, и то, что дамы меня любят, тоже знал. Но, конечно, я не был настолько оторванным от жизни придурком, чтобы поверить в то, что я, пират и разбойник, кровавый убийца (хаха), игрок и пьяница, являю собой мечту чванливого папеньки-губернатора. Чума на него!

И разве я похож на того, кто женится?

Да, Мадлен д’Ожерон была милой штучкой, которую было бы неплохо прижать где-нибудь в темном углу. Но, как бы мне этого ни хотелось, я все же не был таким идиотом. Я всегда помнил, что у меня есть команда и корабль, и им нужен порт. О, только не думайте, что я был весь из себя невинный ангел. Мне нравилось навещать барышню в доме губернатора, слушать ее щебетание. Да, я играл с ней, но ей это нравилось! Богом клянусь! Я в таких вопросах не ошибаюсь. Да, я поцеловал ее раз или два. Но это же не преступление, не так ли?

Откуда я мог знать, что для этой курицы такие вещи значат что-то более серьезное?

Блад, наверное, говорил вам, что я был настолько нагл, что просил у ее папашки разрешения на брак с его дочкой?

Да, просил. Но мне пришлось это сделать, черт подери, потому что она, дурочка, прибежала к нему в кабинет и сказала, что нашла любовь всей ее жизни. То есть, меня. Может, я действительно чем-то ее обнадежил, будучи чуток навеселе. Но скорее всего это ее нездоровая фантазия. Но раз уж она сказала «А», мне пришлось говорить «Б». Иначе меня бы все подняли на смех. Впрочем, представляю, сколько пересудов было после этого в тавернах.

Естественно, папеньку ее чуть не хватил удар от такой новости. Он попытался выгнать меня из дома. И это он зря. Тут он зацепил меня за живое, а когда такое случается, я становлюсь чертовски злым и упрямым. Вот тогда-то я и проорал ему в лицо, что женюсь на его гребаной дочке, чего бы это мне ни стоило.

А дальше… остановиться было уже трудно. Пришлось играть роль придурковатого Ромео до конца.

Папашка принял меры. Его стражники стреляли в меня из засады. Как будто это меня могло остановить. Он бросил мне вызов, старый козел, и я хотел его проучить!

Ну, и сама дочурка его тоже невольно мне подсобила. Если бы не ее записка, я бы никогда и не узнал, что этот лис д’Ожерон решил выставить меня дураком перед всем Береговым Братством.

Хорош бы я был, если бы вернулся на Тортугу после похода, и обнаружил, что из меня сделали полного пустозвона!

Я ринулся в погоню, как оголтелый. Пошел против Блада. И из-за чего, прости Господи? Из-за гребаной юбки! Чтоб мне утонуть!

Блад оказался чертовски ушлым малым. Я его недооценил. И тоже по вине этой бабы. Он ведь сразу нацеливался на мой план по захвату Маракайбо. Я же видел это и чувствовал задницей! Но, если бы думал о деле, а не о девке, ему бы не удалось меня подловить так подло.

Впрочем, поздно сейчас сожалеть. Что сделано, то сделано. Блад теперь купается в золоте, а я…

Хотя… знаете, мы, мертвецы, вовсе не так безобидны, как кажется. Рано или поздно мы еще встретимся, в этом теплом и милом местечке. И тогда я возьму реванш.

* * *

Дополнительный вопрос от Ratl:

Только мсье пират умолчал, по-моему, скромненько еще об одном аспекте: о денежках. Неужто себе приданого бы не вытребовал? Даже если сама Мадлен ему так, между прочим…

А вот золото не бывает лишним.

Денежки вас беспокоят, да? Но как же без них? Девку я себе и так найду, в первой же таверне. Да еще и не одну. А вот приданное на земле не валяется. Должен же я хоть немного возместить все свои… расходы?

Чертов Блад! На деньгах он меня и поймал, ублюдок.

Сыграл на тупости моих жадных ребят. Конечно, я бы с ними поделился! Это был выкуп для всех! Дьявольщина!

Но он все так вывернул, что было уже поздно что-то объяснять. Думаю, он бы рано или поздно провернул что-то подобное. Ситуация с детьми губернатора просто дала ему повод сделать это рано.

Ну, а что мне прикажете делать? Команда и так смотрела на меня, как на полного идиота. Только круглая сумма могла заткнуть им рты.

И уж точно не этот вшивый голландский бриг с его кожами и табаком. Только двадцать тысяч песо! И я был очень скромен, когда назначал эту сумму.