Сорок (гет)

Драко Малфой прислонился лбом к оконному стеклу. Сорок… Его срок пребывания в этом мире сегодня. Говорят, это время подводить какие-то итоги. А ему было плевать. Пересматривать свою жизнь он совершенно не желал. Детство вспоминать не хотелось, слишком глупым оно было у избалованного единственного ребенка. А дальше — только хуже. Нет, не собирался он погружаться в свое прошлое, вот только поделать со своими мыслями ничего не мог. А может, на самом деле и не хотел. Себя так легко обмануть, когда приспичит.

Ошибки родителей, его ошибки, а потом — крах всего, во что они верили. Во что его учили верить — ежедневно, методично: в собственное превосходство, в чистокро... тьфу. И научили же. На его и свои головы. А в результате спасали его те, кого его всю жизнь учили ненавидеть. Спасли... а потом с этим надо было как-то жить.

По стеклу стекали капли дождя, а над родным особняком висело серое дождливое небо, как никогда подходящее настроению Драко. До сих пор — не хозяина. До сих пор болтающегося между родителями и всеми остальными. «Как говно в проруби», — вспомнил он присловье своего русского знакомого и губы дрогнули в улыбке.

Без этого он не мог вспоминать Россию — удивительную и странную, как и ее люди. В какой ужас от его выбора пришла тогда мать! Может, и не зря. Но у него было три пути: продолжать прозябать на родине с клеймом Пожирателя и всеми вытекающими, окончательно эмигрировать к родственникам за пролив и больше не появляться в собственном доме, иначе чем под личиной, или поехать в составе дипломатической миссии в «медвежий угол» и там попытаться стать кем-то кроме младшего клерка.

Третий вариант показался ему необыкновенно привлекательным. Снейп был все-таки прав — было в нем некоторое гриффиндорство, зря тогда обижался на него. Было. И, наверное, где-то в глубине еще до сих пор теплится.

Но если бы не было той миссии с основанием магического посольства в России, не было бы, наверное, и его, Драко Малфоя, такого, каков он есть сейчас. Не стал бы он никем — а так вполне уважаемое место в Отделе международных отношений, хоть это и не самое для него важное. Зато отец наконец успокоился. Не было бы самого главного в его не особо удавшейся жизни. Не вытаскивал бы его Михаил Долохов (оказывается, в России их был целый клан, точнее даже два клана!) на бардовские концерты, не полюбил бы он с его подачи и классическую музыку. Да, русская классика оказалась потрясающей.

Искрящаяся стихия Глинки, в которую хотелось окунуться и не выплыть, изящество и многообразие вселенных Чайковского, сказочные — даже для него, волшебника —миры Римского-Корсакова… эпичность Бородина, эх… Колоссальный размах и рядом спокойная нежность, которая оказывалась не только уместной, но и единственно необходимой, стремительная порывистость рядом с хрупкостью и изяществом, филигранная красота, пусть чужая, но все равно восхитительная, может быть, как раз потому что чужая — так навсегда и оставшаяся загадкой. Она разбудила главное — то, что он никому никогда почти не показывал и очень редко испытывал — страсть.

Нет, Драко Малфой не стал меломаном, страсть — к жизни, к… нет, пока он не будет даже думать об этом. Хотя не думать невозможно, но ему это все же удается. А та московская осень из жизни его не уйдет никогда. К… счастью.

...Нас исполняет музыка по лицам,

Нас исполняют судьбы как по нотам,

Записанным в нестойкие страницы

Каким-то все напутавшим фаготом.

Напутал он в своей жизни изрядно — куда там фаготу.

Астория приехала к нему, как жены декабристов, последовавшие за ними в Сибирь — да, его уже просветили об этом. Соскучилась. Наверное, она тогда в самом деле его любила… Но не смогла остаться, не сумела вынести его действительности: пары скромных комнат — бывший шик ему тогда претил. Сколько они были счастливы — неделю, две? И были ли? Она привыкла к иному — другому быту, другой обстановке, другому… Драко. Оказалось очень непросто соответствовать тому образу, который она себе представляла, видимо, годами. Вместо него.

Расставание было спокойным, аристократы все-таки умели держать лицо. Хотя немало язвительных и хлестких, совершенных по литературному построению фраз в свой адрес он услышал. Оказывается, она и так могла. Красивая. Талантливая. И уже почти чужая... Почти...

Хотя это он был виноват в том, что стал не тем, кем был, в том, что сломался, если уж называть вещи своими именами. Он был слаб. Все, во что он верил, повернулось так, что… да, ему было страшно. Было просто дико, неправильно, нелепо. Идеалы чистокровных, воспитание аристократа, осанка, одежда, столовые приборы в строгом соответствии поданным блюдам — все это стало никому не нужным и даже вредным грузом, едва ли не мусором. Он сломался, чтобы не сойти с ума. И она не смогла это принять. Родители тоже не смогли, просто им деваться было некуда. А потом он научился носить маску, как декан.

Остальное было потом, все потом — женитьба — не мог он оставить женщину, беременную его ребенком, какое-то понятие о чести у него еще оставалось. Ей же нужна была поддержка, даже не столько его, сколько его матери — Астория с Нарциссой, можно сказать, нашли друг друга. Ну и деньги, конечно, надо же растить ребенка в «надлежащих условиях», а еще ей очень нравился их дом — наконец отремонтированный, вычищенный, сияющий свежим мрамором. Драко не мог долго находиться тогда в его стенах — ему казалось, меж них все еще стояли крики, кровь, грязь. Прошло немало времени, прежде чем он понял, что это все не в доме, а в нем самом. В памяти. В душе. Ну да, он тормоз — как все-таки точно русские иногда подбирают слова! — он слишком долго учился с этим жить и даже сейчас не уверен, научился ли.

Он и отцом стал намного позже, а не после рождения сына — когда Астория уже была больна. Скорпиусу было восемь, когда Драко вернулся домой — в этот раз насовсем. И сделал все, чтобы его жена прожила как можно дольше. Все и еще немного — ради Скорпи, такого растерянного и... одинокого. Как когда-то его отец. Как сын это понял, Драко и сам не знал, но, к счастью, тот наконец его признал.

Тори было тридцать семь, когда ее не стало. Год назад. Всего год.

В тех нотах есть живущие фигуры,

И те, кто попрощались, улетая,

Но в самой середине партитуры

Есть наша с вами песенка простая.

* * *

Пока Драко смотрел в окно, небо светлело и дождь понемногу заканчивался — капли становились все мельче и по стеклу стекали все реже. И окончательно прицепилась песня какого-то старого русского барда — он так и не смог вспомнить имя, но вот то, что сам на английский ее переводил, помнил прекрасно. Наверное, даже спеть бы мог. Хотя пел он, кажется, вообще в прошлой жизни. Там, в Москве. И тонкие женские пальцы после этого робкой птицей грелись в его руке. Московская осень... Потом он даже приятельствовал кое с кем из музыкальной тусовки, но гитара осталась там — дома бы точно никто не понял. А он все еще ценил хрупкие отношения с родными. Его растили с этим.

Смотрите, не забудьте позвонить,

В тот час, когда настанет непогода,

Какое б ни случилось время года,

Чтоб этот час нам вместе пережить.

Смотрите, догадайтесь промолчать,

Когда нахлынет небо голубое,

Чтоб эта мысль явилась нам обоим -

Друг друга ненароком повстречать.

Что принесло в Москву Гермиону Грейнджер? Он так и не узнал. И нет, он не будет называть ее Уизли, пусть хоть что с ним сделают! А тогда она просто поздоровалась — тепло и радостно, как будто со старым другом, и Драко это так поразило, что он ответил, а потом разговорился, и — Мерлин великий! — пары дней не прошло, как ему стало ее не хватать.

Она первая тогда и нашла правильные слова — про то, что он, Драко Малфой, сломался. Умная, умная гриффиндорка. А потом таскала его по паркам, показывая, что и из сломанных деревьев получаются — красивые. А он задыхался от удивления и неожиданной благодарности, что вот это все тепло — и вдруг ему. За что?! Просто так...

...В наш век всему простому мало места,

Из старого лишь моден перстень старый.

Я сам поклонник джазовых оркестров,

Но верю в семиструнную гитару.

На джаз они тоже сходили, и ей понравилось, даже очень, а вот он — нет, не проникся. Только потом, много позже, когда она уехала. Когда до него дошло, почему все это случилось: она тоже где-то ухитрилась сломаться. В это было трудно поверить, но стоило ему начать перебирать воспоминания, как прорывалась правда — та правда, которую она так не хотела показывать, а он не хотел видеть. Но на самом деле это было неважно и нисколько не помешало им тогда друг друга… спасти?

...И верю, что разлука есть потеря,

Что честь должна быть спасена мгновенно.

Я вас люблю. Я в это тоже верю,

Хоть это, говорят, несовременно.

И это он понял слишком поздно. Так что когда она уехала, все было решено. Теплый взгляд карих глаз, понимающая улыбка, женщина — прекрасная, идеальная, та, которой не надо ничего объяснять. Она была не про него. Они продолжали жить — каждый по свою сторону — ради детей. Даже когда он вернулся в Лондон, они не встречались. И правильно, наверное. Им бы жизни не дали. А уж их детям и подавно.

* * *

Драко отошел от окна и сел к столу. Надо было заказать красивый букет для матери — жест уважения и признательности той, что подарила ему жизнь. Скоро настанет время поздравлений, а пока… Классический английский букет — белое с зеленым, чары свежести, осмотреть на всякий случай цветки на предмет изъянов, поставить в вазу лично — для матери это не столько статусное подношение, сколько выражение его личного отношения.

В старости Нарцисса стала, увы, все больше и больше Малфой: казалось, в ее внешности даже начали проступать родовые черты. Ну и характер, соответственно — все должно быть идеально. Все должны быть идеальными. Особенно ее сын.

Драко идеалом не был, но не мешал матери верить в обратное. Все сломалось прошлым летом, когда не стало Астории.

Какая сволочь придумала, что каждый день на протяжение нескольких месяцев родственники должны собираться вместе и скорбеть об утрате? Если бы Драко знал, прибил бы лично, он много чего знал кроме Авады, спасибо тете Белле за счастливое детство, да.

Сначала он забирал оттуда сына — тот ему был за это благодарен, и они просто аппарировали куда глаза глядят и гуляли. Иногда почти не разговаривая. А иногда наоборот. Эти прогулки сблизили их окончательно. Но сейчас Скорпиус уже третью неделю был в Хогвартсе, и Драко уже через день после его отъезда аппарировал сюда, к Темзе, каждый день, как только время подходило к пяти. Он просто не мог больше оставаться в доме, где родственники отдавали дань памяти усопшей Астории, перебирая раз за разом одно и то же.

А осенью, хмурым сентябрьским днем, девятнадцатого, Драко сам не знал, что его понесло в маггловский Лондон… А, Мордред, опять он себя пытается обмануть. Все он знал. Это был ее день рождения — и он купил букет больших пушистых желтых хризантем — словно теплые солнышки. Лохматые солнышки. Светлые, как она.

И встал, как дурак, возле выхода из Министерства — под личиной, конечно. Он просто хотел передать ей цветы. Ничего такого.

Она вышла — одна, аккуратная и собранная, с равнодушным спокойствием на лице, от которого у него по спине пробежал холодок. Бежевые лодочки на каблуке, дорогая — в меру — мантия, прическа… Кто она теперь? Зачем он здесь?

И все-таки крошечная искорка гриффиндорца в нем тлела, потому что он сделал шаг. А потом сорвался на бег, потому что она достала палочку и собралась аппарировать, благо вокруг не было ни души.

Она. Его. Узнала.

— Куда пойдем? — уголки рта растянулись в такой родной и грустной улыбке, а вот глаза — глаза сияли, и Драко снова захотелось жить.

— Доверитесь мне, леди?

Она фыркнула и подала руку.

Смотрите, не забудьте позвонить,

В тот час, когда настанет непогода,

Какое б ни случилось время года,

Чтоб этот час нам вместе пережить.

Он сбросил личину, когда они гуляли под дождем на набережной Темзы: серое небо, делающее воду серо-стальной, трансфигурированный из ободранной ветки большой черный маггловский зонт. Она никуда не торопилась, а на вопрос лишь повела плечом. И только почувствовав его гнев, уронила тихо:

— Дети в школе.

— А с-с-семья? — выдавил он.

— Когда Молли не стало, все, — она покрутила изящной кистью, а потом безвольно уронила ее, — рассыпалось.

— А… — он не смог заставить себя договорить.

И снова равнодушное пожатие плеч.

Какой-то небольшой ресторанчик с удобными нишами, столик на двоих в стороне, тихая музыка, похожая на тот самый джаз.

— Твой рыжий — последний кретин. Мерлин… почему я не нашел тебя раньше? — он взял в руки ее прохладные пальцы и уткнулся в них лбом. — Я тоже кретин. Прости.

— Зато ты пришел, — она улыбнулась. — Я рада. Очень рада.

«Господи, как с ней все просто. Какая она сильная. Какой я идиот».

— Давно? — спросил он, вместо «почему?» или вместо того, чтобы перецеловать все ее пальцы.

— А ты как думаешь? — хихикнула она.

— Мерлин, Гермиона… Это… еще тогда?

Она кивнула.

— У нас прекрасно получилось спасти друг друга. Здорово, что сегодня ты решил повторить. Ты очень вовремя, Драко. Да, я знаю про Асторию. Я все-таки умею читать газеты.

Он не выдержал, крепко прижал ее к себе, ближе к сердцу, как можно ближе, шепча прямо в ухо: «Грейнджер...»

Они аппарировали почти сразу, а потом… Счастливая улыбка и тихое признание о том, что она никогда бы не подумала, что ее фамилия может звучать так нежно. И разговор...

Они успели рассказать друг другу все эти годы, которые прошли — хватило одной ночи. Потрясающей, теплой, ласковой ночи, после которой действительно стало легче жить.

— Мы не можем часто видеться, — сказала она.

— Я понимаю.

— Наши дети этого не переживут.

— Они, может, и переживут. Но не их окружение. То есть не их родители. Грейнджер, почему когда ты рядом, я становлюсь косноязычным, как мальчишка?

Довольный смешок… Ей сорок. Не верится, хоть убей. Да какая, к Мордреду, разница? Хорошо, что она просто есть. Пусть не с ним. Пусть они не могут часто видеться, но она есть в этом городе. Надо купить здесь дом, точно.

* * *

Звенит волшебный колокольчик — пора в гостиную. Эту комнату он так и не смог заставить себя полюбить. Свыкся, да. Он много с чем свыкся. Поздравления… Совы, подарки вежливости. Сослуживцы, приятели и наконец родители. В меру дорого, в меру статусно. Кое-что, наверное, даже с любовью — как эти запонки от матери, точно, фирменные блэковские чары он все-таки научился распознавать. И лучшая трость отца… Что бы это значило? Он собирается отойти от дел? Драко было уже все равно, будет он хозяином мэнора или по-прежнему наследником. Некоторые вещи, желанные настолько, что пришел бы в восторг, получив их, приходят иногда слишком поздно — и не радуют. А то и наоборот. Чему тут радоваться?

Отец, который уже выглядит совсем не так, чтобы на него хотелось быть похожим, но все еще иногда пытается вести себя, как бог — маленький местный бог. Развенчанный. Чем он держится? Чем держался тогда? Драко об этом не знал. Может быть, попробовать, пока не поздно? Хотя проще все-таки узнать у матери — за эти годы родители не раз ссорились, но в конце концов оставались вместе. Как им это удалось?

Он бы, наверное, спросил у нее, когда они оказались наедине, но самому показалось глупым и несвоевременным — смысл интересоваться семейной жизнью после того, как жены не стало? Нет, не сейчас.

Он проводил мать до ее комнат, поцеловал руку, затем воздух у щеки, а на вопрос, что собирается делать, ответил, что пройдется по саду, а потом посидит в библиотеке. Или наоборот. К счастью, от него давно никто не ждал отчетов. Кроме замминистра и министра.

* * *

Мысль прогуляться оказалась удачной. Дождь действительно закончился и дышать свежим воздухом было приятно. Небо постепенно расчищалось, солнце начинало клониться к западу, и ему снова пришла в голову странная идея. Или даже смешная. Он пошел в сторону оранжерей, неторопливо, раздумывая, словно что-то представляя перед собой. До ближайшей святая святых его матушки он не дошел десятка шагов как его лицо озарила вдруг совершенно мальчишечья улыбка…

* * *

Дом оказался слишком сильным ударом по кошельку, и Драко начал искать квартиру. Да, он давно неплохо ориентировался в «большом мире», как мысленно начал его называть после той своей русской «стажировки». Но приобретать недвижимость так и не понадобилось: когда два дня спустя — больше он не выдержал и исхитрился сбежать со своей на полчаса раньше, чтобы встретить Грейнджер после работы, она отказалась. Окончательно и бесповоротно. А главное, аргументированно — да так, что он не мог и слова возразить.

Хотя он и сказал, что ради этого мог бы реализовать все свои умения и вести себя как заправский разведчик. «Зато я не разведчица», — вздохнула она, и этим все было решено. Обижаться? Он же все понимал. Как и она.

Вместе они могли бы быть только где-нибудь за океаном. За проливом было немало знакомых и у него, и у нее. Россия, Китай, Япония, Штаты? Когда он предложил Австралию, на ее лице промелькнула такая боль… Он не стал спрашивать. Расскажет, когда сама захочет. Но он больше не выпустит ее из виду, никогда, ни за что!

Но встречаться они не будут. Только случайно. Только…

Постепенно у них появились свои места. Набережная. Вестминстерский мост. Голландский парк. Иногда достаточно было мельком увидеться в Министерстве, чтобы становилось легче — просто потому, что она была. Он не спрашивал, каково ей — он просто знал: у нее так же.

Драко закончил переплетать непослушные упругие стебли, еще раз проверил, все ли шипы убраны, и поднял голову. Предзакатные лучи окрасили облака, а наверху лазурь оставалась еще чистой и светлой, хоть и начала немного темнеть — хорошо бы посмотреть на это вместе. Она ведь знала про сегодняшний день, точно знала. Гермиона Грейнджер никогда ничего не забывала — кроме того, что сама хотела забыть. В этих случаях она начинала обманывать себя, точно так же, как и он. Как и ему, ей это удавалось. Почти.

...Смотрите, догадайтесь промолчать,

Когда нахлынет небо голубое,

Чтоб эта мысль явилась нам обоим -

Друг друга ненароком повстречать.

Он как дурак носился между местами их встреч, даже едва не сбил человека, когда аппарировал в парк, к развалинам, но ее все не было. Он выдохся, когда наконец заметил ее все еще по-девичьи тонкий силуэт на фоне неба. Гермиона стояла на небольшой открытой башенке того, что когда-то носило гордое название Голландского дома, и не отрываясь смотрела на закат — где были его глаза? Почему он не посмотрел наверх, ведь уже трижды проходил по этому месту? А, ерунда!

Он взлетел к ней наверх с такой скоростью, будто был на метле. Она обернулась радостно, а он, довольно улыбаясь, водрузил на ее голову венок из нежно-розовых плетистых роз.

— Малфой… Ты даришь мне цветы на свой день рождения? — она тихо рассмеялась.

— Мой день рождения. Что хочу, то и делаю, имею право. Разве нет, Грейнджер?

— У меня, — она смешалась, — я не могла найти что-то, чтобы поздравить тебя, что-то правильное, особенное…

Она все-таки протянула ему небольшую коробочку, но он даже не стал открывать, вместо этого притянув ее к себе. Ее волосы, немного растрепавшиеся из-за венка, защекотали нос, и он едва не чихнул.

— Никогда не думал, что скажу тебе такое, но… ты дурочка, Грейнджер. Самый лучший подарок я уже обнимаю, — он провел носом по ее скуле и медленно поцеловал. — Ты чудо. Ты сделала мою жизнь…

— Боже, сколько пафо…

Он закрыл ей рот ладонью.

— Ты сделала мою жизнь — жизнью. Какой тут пафос, Грейнджер? Просто живи. Будь. И когда-нибудь мы все-таки смотаемся туда, где нас никто не знает. Веришь?

Она улыбнулась и тихонько высвободилась из его рук:

— Погуляем? Или ты уже нагулялся?

— Такой растрепанный? Или ты давно ждала меня?

— Не очень. Но да, лоск с тебя слетел.

— Он слетел еще много лет назад.

— Я помню. Но ты все-таки открой...

Драко зашуршал бумагой, комкая и убирая в карман подарочное оформление.

— Плеер? — радостное потрясение на его лице снова заставило ее рассмеяться.

— Для записи нажимаешь тут, — тонкий палец коснулся одной из кнопок. — А для зарядки нажимаешь здесь и держишь как можно дольше. Можно и палочкой ткнуть, тогда быстрее заряжается. Но осторожней, точное время еще неизвестно. Моя экспериментальная модель, которая оказалась просто никому не нужна. Оказывается, волшебникам должно хватать своего колдорадио, — в ее голосе послышалась горечь.

— И такой бриллиант прозябает в Отделе тайн? Безобразие! Твое начальство просто полные ретрограды. Как ты вообще это все терпишь?

— Я еще в детстве воевать устала. Зато на моей работе есть возможность просто взять и что-то сделать, для себя. И никто ничего не скажет, если не высовываться, конечно.

Они не торопясь шли вдоль цветочных клумб. Белые, синие… аккуратные зеленые бордюры, кирпичная галерея с нишами...

— Ты не голодна?

— Нет. Ты знаешь, что твой сын начал интересоваться Розой?

— Правда? Пока он еще не ставил меня перед фактом… Но почему-то я его очень даже понимаю.

— Драко, она — Уизли. Рыжая и иногда такая же беспардонная.

— Ты ругаешь собственную дочь? Ушам не верю!

— Не хочу, чтобы ты питал иллюзии на ее счет.

— Достаточно того, что она — твоя дочь. А значит, не может не походить на тебя. Хьюго по-прежнему — с отцом? Он хотя бы навещает вас? Прости, если я влез…

— Все по-прежнему. И он терпеть не может, когда Роза говорит о Скорпиусе. Они оба.

— Она часто о нем говорит?

— Он тоже ей нравится.

— Ну, значит, возьмем детей — и в… ты когда-нибудь выберешь, куда?

Она отвела взгляд и посмотрела на небо. Краски заката сгущались, становились тревожными: багровые облака, алые полосы неба и совсем немного теплого и нежного желтого.

— Давай вернемся?

* * *

Если бы кто-то поднял глаза возле одного кусочка развалин Голландского дома, он бы увидел единый силуэт — мужчина прижимал к своей груди стоявшую к нему спиной женщину, и лица их были обращены к закату. Но такая идея никому не пришла в голову — смотреть на закат хорошо, когда он не закрыт всякими строениями. Солнце опускалось медленно, не торопясь.

Никто и не прислушивался к обрывкам разговора, да и слишком тихим он был.

— Гермиона, какой закат в сорок лет, ну ты что… Мы же волшебники, мы проживем еще два раза по столько.

— Спасибо, что напомнил. Я все-таки привыкла мыслить другим мерками, я же маггла.

— Да брось. Ты — это ты, а за оставшиеся восемьдесят еще привыкнешь. Хочешь, я спою тебе?

Теплые карие глаза изумленно распахнулись, а он начал по-русски:

...Что было, то забудется едва ли.

Сорокалетье взяв за середину,

Мы постоим на этом перевале

И тихо двинем в новую долину…

— Как?! Когда ты… Ах, верно.

— Когда ты уехала. Было ужасно пусто, и вот… Тебе перевести? Ты вроде бы не очень была тогда хороша в русском языке.

— Зато ты был великолепен.

— Сам удивился, когда откопал в себе фамильный талант к языкам. Ну и грех же было не воспользоваться. Я перевел всю песню, но на русском она звучит лучше.

— Потом, все сразу, а пока я дослушаю, пожалуйста, — она кивнула, и он продолжил.

...Там каждый шаг дороже ровно вдвое,

Там в счет идет что раньше не считалось,

Там нам, моя любимая, с тобою

Еще вторая молодость осталась...