Гленофобия (джен)

Am Himmel dunkle Wolken ziehen,

Ich nehme artig meine Medizin

Und warte hier im Daunenbett,

Bis die Sonne untergeht.

Rammstein "Puppe".⁽¹⁾

Пока по небу плыли толстые, точно из темной ваты, облака и заглядывали в маленькое окошко крошечной комнатки во флигеле старого дома, на краю кровати сидела женщина и гладила по волосам лежащего мальчика. Женщина была худа и не слишком красива: черные жесткие волосы непослушно топорщились, длинный нос торчал на бледном лице, но маленькие глаза смотрели ласково и печально.

— Карабас, — обращалась она к мальчику. — Смотри, что я принесла тебе, братик.

Она извлекла из потрепанной холщовой сумки новенькую куклу. У куклы были белые длинные одежды, синие-синие стеклянные глаза — очень грустные, надо заметить, глаза. Фарфоровое личико казалось присыпанным белой пудрой, а все выражение лица было таким печальным, что мальчик почувствовал, как защипало у него в глазах.

— Тебе будет не грустно и не скучно, пока я работаю, — она улыбнулась. — И нечего его бояться! Смотри, какой он добрый!

Женщина развела кукольные руки в стороны, длинные рукава смешно повисли.

— Доктор сказал, что у тебя слишком бурная фантазия. Куклы не причиняют вреда людям, Карабас. Зато могут скрасить твое одиночество, как этот Пьеро.

Карабас недоверчиво протянул руку к кукле. Ее набитое ватой туловище оказалось мягким и приятным на ощупь, и он тут же вцепился в Пьеро обеими руками и, прищурившись, решал, прижать нового друга к себе поближе или отбросить прочь, да так, чтобы фарфоровая голова раскололась и Пьеро больше не смотрел на него стеклянными глазами и не кривил нарисованный рот.

— Знаешь, какую сказку рассказал мне доктор? Про удивительный кукольный театр, спрятанный за холстом с очагом! Хочешь, я расскажу тебе ее?

Карабас отрицательно замотал головой. Он не хотел ничего слушать о куклах. И сейчас ему стоило отбросить Пьеро, но он, точно завороженный, смотрел на него.

— Ладно, — сестра тяжело вздохнула. — Доктор прописал тебе новую микстуру. Я сейчас принесу, выпей, пожалуйста, а потом сиди тихо-тихо, как мышь, договорились?

Карабас послушно кивнул. Он уже привык сидеть тихо, точно мышь, и смотреть в окно, слушать пение птиц и крики сестры из-за двери. Иногда он смелел настолько, что приникал к замочной скважине любопытным карим глазом, но всякий раз видел только алый свет от лампы, которой подсвечивалось окно — в ее комнате оно было больше. Если очень везло, можно было рассмотреть, как на стене пляшут тени в ритмичном танце, да две, а иногда и три пары ботинок на полу.

Микстура оказалась горькой и пахнущей луговыми травами. Карабас послушно лег на перину — сестре удалось выменять на несколько платьев и еду настоящую пуховую перину, пусть и не новую — и с опаской посадил Пьеро у подушки.

— Грустишь? — плаксивым голосом спросил Пьеро, и Карабас вздрогнул всем телом. Он говорил сестре, что куклы — живые! И доктору говорил, но они только качали головой, снисходительно смеялись и отвечали какую-то ерунду про воображение.

— А тебе какое дело? — огрызнулся Карабас.

Из соседней комнаты послышался скрип двери, шум шагов и обрывки чьей-то речи. Сестра глухо рассмеялась в ответ.

— Я тоже грущу, — тихо пояснил Пьеро. — Мы можем грустить вместе. Вот ты почему грустишь?

Карабас вздохнул. Как объяснить глупой кукле с фарфоровой головой, что он совсем один, ему девять, мама с папой умерли, и ему пришлось бросить такую замечательную школу, сменить яркие штанишки и отличную рубашку на какие-то обноски, продать все книги и жить с несносной старшей сестрой, которая работает по ночам в залитой алом свете комнате, громко кричит, а ему велит сидеть тихо, точно мышь? А еще куклы. Не признаваться же, что он их панически боится, потому что знает, что они вовсе не так добры и безобидны, какими кажутся? А еще они живые. Впрочем, последнее для его собеседника точно не стало бы новостью.

— Мне нравится девочка с голубыми волосами, — всхлипнул Пьеро, не дождавшись ответа. — А она сбежала.

Карабас фыркнул. Он был уже достаточно большим, чтобы понимать — с девчонками водиться не стоит, а уж тем более не стоит из-за них распускать сопли.

— Мне остается только попрощаться с ней навсегда! — Пьеро заломил ватные ручонки, увенчанные фарфоровыми кистями.

— Тихо ты, — цыкнул Карабас. — Нам велено сидеть тихо, точно мышам. Иначе сестренка нас взгреет. Обоих! — он мстительно сверкнул глазами, наслаждаясь зыбким мгновением власти, пусть и всего лишь над куклой. Не говорить же этому глупому поганцу, что ему-то уж точно ничего не грозит?

Пьеро печально вздохнул. Из стеклянного глаза скатилась крупная, точно жемчужина, прозрачная слеза. Карабас вздрогнул — он никогда не видел таких слез, не оставляющих горячих мокрых дорожек, не вызывающих набухания и покраснения носа. Эта слеза была необычной — кукольной слезой, и оттого казалась почти что волшебной.

Из соседней комнаты раздались приглушенные стоны и мерное поскрипывание половиц. Карабас сжал кулаки и впился ногтями в ладони — в такие минуты ему было особенно страшно. Он сам не знал, чего боялся, но теперь показывать собственный страх перед Пьеро не хотел. Оказаться трусливее какой-то куклы? Ни за что!

— Мне страшно, — плаксиво пожаловался Пьеро и подсел к Карабасу поближе. Тот ухватил его цепкой ручонкой и уткнулся в подушку.

Карабас постепенно привык к Пьеро. Тот развлекал его однообразными ночными разговорами, блестел в ночной темноте стеклянными глазами, разводил ручонками в непомерно длинных рукавах и не умел разве что улыбаться. Темные облака продолжали плыть в дальние неведомые страны мимо маленького окошка, сестра поила его микстурой, иногда водила к доктору и все порывалась рассказать сказку о кукольном театре. Карабас упорно отказывался. Он уже жалел, что узнал, что где-то существует дверца, прикрытая старым холстом с изображением очага и котла на нем, и дверцу эту открывает таинственный золотой ключик. Сестра говорила, что это замечательная сказка, но Карабас знал — это самая что ни на есть правда.

Все изменилось в совершенно непримечательный день. Разве что облака тогда были темнее, микстура — горше, а свет, заливавший комнату сестры — кровавее и гуще. Ему было тесно в ее комнате, и он вползал в каморку Карабаса тонкой алой струйкой. Пьеро находился в особенно меланхоличном расположении духа и беспрестанно ныл. Карабас больше не боялся его — теперь кукла вызывала скорее глухое раздражение.

— Что ты там видишь? — Пьеро дергал его за рукав фарфоровой ручонкой и плаксиво пищал. — Что? Что?

— Отстань, — прошипел Карабас. — Ничего. Ботинки. Огромные мужские ботинки. И алый свет.

Он не вслушивался в голоса за дверью — ему было довольно собственных фантазий. И сегодня они оказались страшны как никогда. И Пьеро снова пугал его — за эти ночи Карабас столько раз говорил обо всем, что приходило на ум: должно быть, он выболтал какую-то тайну. Как-то раз ему попала в нос соломинка, и он ужасно расчихался. Благо сестры тогда не было дома, она куда-то ушла, и ему помог Пьеро. И тогда размякший Карабас вывалил кукле и то, что он ходил к доктору, и что боялся как огня его собратьев, боялся с того самого момента, как его с соседскими мальчишками отправили на представление в кукольный театр, а когда он вернулся домой, дом вместе с родителями уже пожрало безжалостное пламя пожара. Карабас был убежден — те куклы, что были на сцене, знали, что происходило в нескольких кварталах от театра, и отвлекали всех своим представлением. Там же тогда сидели и двое пожарных и утирали слезы умиления с круглых раскрасневшихся лиц.

Голоса за дверью стали громче. На стене мелькнула тень: занесенная рука резко опустилась, что-то со свистом рассекло воздух. Раздался крик сестры.

— Ч-ш-ш-ш-ш, — зашипел Карабас на Пьеро.

Удары становились все чаще, крики — громче, и Карабас ощутил странное воодушевление. Ему определенно нравился этот звук, этот свист. Он завораживал. Тень предмета, издававшего этот звук, размывалась движением, рассмотреть что-либо не получалось, но Карабас представил себе, что это, должно быть, плетка. И у нее шесть... нет, семь, точно семь хвостов.

Он посмотрел на Пьеро. Тот трясся всем кукольным телом, зажимал фарфоровыми пальцами рот и блестел стекляшками глаз. Маленький поганец, маленький виновник всего...

Карабас ухватил одной рукой куклу за голову, поднял к лицу и беззвучно рассмеялся. Вторая рука вцепилась в мягкое тельце. Пьеро завизжал от страха. Карабасу пришлось приложить усилие, отделяя фарфоровую голову. С треском ткань поддалась, и теперь из правой руки на Карабаса таращилась невидящим взглядом голова Пьеро. Тело безвольно повисло в левой.

Сестра за стенкой тихо застонала и умолкла. Рука с зажатой плетью взметнулась вверх — должно быть, ее обладатель вытирал пот со лба. Незнакомец взял ботинки и обулся. Наконец Карабас его увидел — высокий и крупный, он шарил по всем шкафчикам сестры. Вот нашел стаканчик из-под мороженого и вытряхнул из него монетки. Вот взял ее узелок с вязанием... В алом свете ламп его ботинки оставляли на полу мокрые багровые следы.

Карабас все еще как завороженный смотрел то в замочную скважину, то на обезглавленного Пьеро. Ему было очень хорошо, он в кои-то веки ощущал себя как-то по-новому счастливым. Но флер удовольствия растворялся, точно предрасссветный дым, и Карабаса затопил страх: незнакомец, осматриваясь, заметил его дверь.

Карабас выпустил истерзанного Пьеро и нырнул в громоздкий шкаф и зарылся в пахнущие затхлостью тряпки. Оставалось надеяться, что его здесь не найдут.

Скрипнули несмазанные петли — Карабас видел перед внутренним взором, как огромные ботинки оставляют кровавые следы на дощатом полу его комнатушки. Шкаф со скрежетом распахнулся, человек приподнял пару тряпок и с сожалением отбросил их обратно.

— Тут только ты, приятель, — рассмеялся незнакомец куда-то в сторону. — Что ж... Теперь ты больше ничего не расскажешь.

Что-то стукнуло, звякнуло, послышались шаги, они удалялись и удалялись, пока все не стихло. С трудом переведя дух, Карабас выполз из своего пристанища. На полу лежала разбитая голова Пьеро, замаранная кровью. Стеклянный глаз выпал и безучастно пялился в потолок. На полусогнутых, озираясь, точно вор, Карабас вышел в комнату сестры. Она ничком лежала на кровати без движения, одна рука безжизненно свисала. У кровати валялась семихвостая плетка. Карабас осмотрелся и влез в бельевой шкаф — там, в углублении стены, сестра хранила сбережения. Коробка оказалась полна — к счастью, незнакомец не нашел тайника. Карабас выгреб деньги, взял плетку, свернул ее и сунул за пазуху.

Он шел навстречу новой жизни и точно знал, что делать, чтобы куклы больше никогда не встали у него на пути. Он поставит этих поганцев на службу себе. Жаль, что он так и не дослушал сказку о золотом ключике и старом холсте, но он точно знал, что это — правда. И он обязательно найдет этот чертов театр.

1) По небу плывут темные облака,

Я смиренно принимаю мое лекарство

И жду здесь, на пуховой перине,

До захода солнца.

Вернуться к тексту