Не влезай! или Величайшая сила в мире (джен)

— И запомните, никогда во время операций не называете друг друга по именам и фамилиям!

— Да сэр!

А. Долохов, наставления, 1970-е.

С самого начала всё шло не по плану. Примерно на второй час засады кто-то, скорее всего, МакНейр, наконец, задался вполне разумным вопросом, как вообще мальчишка Поттер должен добраться до Лондона через половину страны, и когда это будет. Затем школьников почему-то оказалось куда больше, чем они ожидали. Да и переговоры как-то не удались: детишки вели себя агрессивно, нахально и к тому же непредсказуемо, а у них самих… была Беллатрикс. В общем, совсем скоро от плана операции осталось только воспоминание, а вокруг полетело стекло.

— Оставьте Нотта, оставьте его, слышите? — заголосил Малфой. — Его раны — ничто для Тёмного Лорда по сравнению с утерей пророчества. Джагсон, вернись сюда, мы должны действовать организованно! — безуспешно попытался выдать он командирский тон. — Разобьёмся на пары и будем искать — и не забывайте, с Поттером нужно обращаться осторожно, пока пророчество у него, а прочих можете убить, если понадобится... Беллатрикс, Родольфус, вы идёте налево; Крэбб с Рабастаном — направо; Джагсон с Долоховым — прямо вперёд, в ту дверь; МакНейр и Эйвери, сюда; Руквуд, туда; Мальсибер, со мной!

Давно Долохов не испытывал желания такой силы стукнуться головой о ближайший шкаф. Может быть, никогда, но целых шкафов, увы, уже не осталось. Вот теперь этих детей точно придётся кончить — потому что сдать их всех, включая тех, кто даже не числился в розыске, за какие-то полминуты мог, пожалуй, один лишь Малфой.

Впрочем, эти чувства обуревали не одного Антонина.

Августус Руквуд, которого Малфой только что просто услал — в самом буквальном смысле — подальше, в самый дальний коридор, даже спорить не стал с этим гениальным решением. И мирно пошёл, куда его и послали — но стоило ему скрыться из виду, снял маску и со вздохом потёр переносицу:

— Блестяще, мистер Малфой, — беззвучно бормотал он. — Человека, который лучше всех знает здесь всё, в том числе и короткий путь, отправить в дальние коридоры. Впрочем… посижу-ка я полчаса в бывшем своём кабинете, — решил он, — а потом отправлюсь искать заблудших.

В кабинете почти ничего и не изменилось: в Отделе вообще не слишком любили менять то, что было и так хорошо. Так что Руквуд вскипятил воду и заварил себе свежий чай привычного сорта, лежавший всё в том же ящике. Неспешно выпил его, затем очистил заклинанием чайник и убрал кружку с привычными инициалами А. О. Р. на её законное место.

Потом устроился за столом, достал из внутреннего кармана очки и занялся изучением лабораторных журналов, делая пометки карандашом и наглядно указывая ошибки. После, немного подумав, он написал пояснительную записку, предлагающую расширить эксперимент, и, убедившись, что означенные полчаса как раз прошли, поправил предметы, стоявшие на столе, так, чтобы они образовывали идеальную линию, и, тщательно заперев свой кабинет, двинулся назад по знакомому коридору.

Наверное, хорошо, что свои сердечные капли он всё же носил с собой, реши он, миновав несколько разрушенных помещений, прежде чем, наконец, нагнал своих «подельников» в коридоре, как раз по пути в стыковочный зал, за которым в Отделе закрепилось простое «Тарелочка» или «Тамбур».

Сперва привалившийся к стене коридора Малфой подумал, что Руквуд снова надел свою маску, прежде чем понял, насколько пустым и лишённым эмоций казалось его лицо.

— За полчаса вы разнесли Зал времени, — на удивление ровным голосом начал перечислять тот, кажется, не сбавляя шага, — напугали мозги, испортили планетарий... Хорошо хоть никто в комнату, где хранится любовь, не влез, а то бы нас посадили совсем по другой статье, — и добавил он с каким-то неожиданно мягким упрёком: — Тут всё же школьники. Люциус, вы не знаете, где остальные?

Малфой немного смущённо заозирался, поняв, что на автомате они все идут вслед за Руквудом какими-то неизвестными новыми коридорами, и тут к ним буквально подлетел запыхавшийся Мальсибер с широко распахнутыми глазами. Кажется, он слышал последнюю часть речи Руквуда, потому что, возбуждённо замахав руками, воскликнул:

— Я открыл! Там… там… такое!

— Люциус, почему вы оставили Мальсибера одного? — в голосе Руквуда зазвучала как-то обречённость.

— Да я не заметил... — промямлил в ответ Малфой. — Мне казалось, что он тут... Уолл, сходи, пожалуйста, посмотри, что там, — попросил он МакНейра, и тот послушно пошёл.

— Да вы не понимаете! — продолжал почти кричать Мальсибер. — Там такое! Такое... да плюньте вы на этих школьников! Давайте туда Лорда приведём, а? — с каким-то детским энтузиазмом предложил он, возбуждённо размахивая руками.

— Кажется, я знаю, куда вы вломились, Мальсибер, и потом не закрыли дверь, — побледнев, констатировал Руквуд и нервно похлопал себя по карману.

— А откуда вы знаете? — полный чистого любопытства, уставился тот в ответ.

— Потому что оно ползёт вслед за вами, — не меняясь в лице, сообщил Руквуд всем. И добавил всё тем же, спокойным голосом, лишённым обычных эмоций: — Видите лёгкую розоватую дымку у ног? И знаете, я вас люблю. И вас, Люциус. И читать. И запах страниц. — Он вдруг вздохнул полной грудью: — И... вы знаете, есть такая песня… м-м-м… па-рам-пам-пам — и свет моей любви…

— Я её знаю! — радостно воскликнул вывалившийся из ближайшей к ним двери Джагсон. И тут же хриплым баритоном запел: — И свет твоей любви-и-и сияет маяко-о-о-м, и пусть мне не знаком, гори, любовь, гори-и-и! Давайте все вместе?

— Да, и обнимемся! — радостно воскликнул в ответ Мальсибер, тут же кинувшись Руквуду прямо на шею.

— Господа, мне, право, неловко, — смущённо заметил Руквуд, обнимая его в ответ, — но этот юноша, — он посмотрел на Мальсибера, — со всеми его порывами, был мне всегда по сердцу, люблю его словно сына... а что до юного Поттера, то нельзя не любить сирот. И Мерлин с ним, с этим пророчеством, сколько у нас их тут… было… но давайте всё же будем двигаться чуть быстрее, — и они поспешили вперёд.

— Мордред меня дери, караул! — запыхавшись, нагнал их МакНейр. — Там это… Крэбб резко возлюбил чтение… Греческие трагедии, вы представьте, — попытался он отдышаться, — а Руди с женой, кажется, мелодраму: они попеременно плачут, кричат друг на друга и страстно целуются.

— А Эйв? — немедленно полюбопытствовал Мальсибер. — Что там с Эйвом?

— Наш Эйвери возлюбил кольца Сатурна, — отрапортовал обречённо МакНейр, — и, кажется, странную девочку со светлыми волосами, подбившую Джагсону глаз Плутоном.

— Мне страшно спрашивать про Долохова... страшно интересно! — Мальсибер всё же не смог долго сдерживаться. — Кто-нибудь его видел?

— Да вон же он, — вздохнул Малфой, когда они миновали разрушенный зал с часами. — Обнимает трансфигрурованную берёзу и любит родину.

— А это... точно берёза? — озадаченно спросил Мальсибер. — А почему она такая... кривая?

— Кто-то должен любить и уродливые творения, — заметил Руквуд. — Антонин, берите её с собой, и давайте всё-таки ходу.

— А Нотт? — Мальсибер снова не унимался, стоило им выйти в круглый зал с уймой дверей, и Малфой впервые за много лет почувствовал, как краснеет.

— Мы же его бросили там. Одного, — вздох вышел горьким: он всегда любил Нотта как близкого друга семьи, и получилось ужасно неловко.

— Под завалами! — тут же воскликнул горестно Мальсибер.

— Он сам выбрался из-под завала, — поспешил МакНейр успокоить их. Похоже, у него были ответы на все вопросы. — Выбрался и, кажется, возлюбил ругаться самым непотребным образом. Я такого даже в Лютном не слышал.

— В Зале пророчеств вытяжка, это он сам по себе, — то ли разочаровал то ли, наоборот, восхитил их, немедленно Руквуд.

— А-а-а! Спасите! — услышали они все незнакомый голос, дверь распахнулась и на них выскочил перепуганный юный Лонгботтом.

— Да стой, куда же ты, — Рабастан Лестрейндж перехватил его набегу, крепко прижал к себе и возлюбил, словно члена семьи, давно потерянного племянника. А Невилл Лонботтом, разрыдавшись, неловко обнял его в ответ. Врагов ведь тоже кто-то должен был возлюбить…

А потом к группе, следовавшей за Руквудом по пятам, прибились новые делегаты, тоже успевшие надышаться и возлюбить кто что.

Рыдающая от любви к квиддичу мисс Гермиона Грейнджер почти тащила на себе рыжего сына Артура Уизли. Тот утирал рукавом свитера слёзы, наворачивающиеся на его глазах от любви к книгам, о которых он так страстно вещал, и Джагсон тут же поспешил им на помощь, и подхватил его с другой стороны.

Сестра Рональда, юная Джинни Уизли, возлюбила самого Люциуса, едва увидев его, как своего родного дядюшку в честь покойных Фабиана и Гидеона Пруэттов. Даже простила его за дневник, и Люциус Малфой, тоже утерев слёзы, горевал, что не обрёл этого счастья раньше, и глубоко внутри себя заодно возлюбил Молли, Артура и всё их семейство скопом, включая упыря, жившего, по слухам, где-то на их чердаке…

И конечно, все были донельзя растроганы и поражены нежной картиной того, как переполненный любовью Сириус Блэк и его крестник, обнявшись, рыдали о том, как любят друг друга, потому что они — семья.

И в этот момент коридор наполняли счастье, любовь и мелодичные звуки блюза, лившиеся из дверей зала суда номер десять. Кингсли Шеклболт всегда любил акустику этого места и петь на три голоса с… ага, прислушался Люциус, с Гестией Джонс из Департамента Правопорядка и Эмелиной Вэнс. Пожалуй, не стоило им мешать…

— Смотрите! Кладовка! — воскликнул везде сующий свой нос Мальсибер, когда они почти что достигли лифта. — Там тоже кто-то поёт…

— Или стонет. Эй, кто там, с вами всё хорошо? — неосторожно начал Малфой, когда Мальсибер повернул ручку и заглянул за дверь, а потом резко её закрыл.

— Там… там Люпин и… ещё, твоя племянница, Люциус! По-моему, Нимфадора, да? Тонкс! — радостно возвестил он: — И они… кхм… они возлюбили друг друга!

— Ойген, ну тут же дети! — одёрнул его МакНейр, но Мальсибер отмахнулся легкомысленно и, распахнув двери лифта… немедленно их закрыл, и даже заколдовал.

— Да что там? — спросил его Малфой.

— Там Моуди, — как-то испуганно проговорил Мальсибер. — И он возлюбил балет. Меня это, честно, пугает, — он поёжился и, жалобно посмотрев на Руквуда, на всякий случай приобнял его за плечи. — Давайте поедем на том, — кивнул он на соседнюю, пустую кабину, и они набились туда, объятые нежной дружескою любовью, а затем вознеслись, ещё не зная, что любовь всепроникающа и безбрежна, а оставленный ими в Атриуме на всякий случай Питер Петтигрю возлюбил современное маггловское искусство.

— Ваше тираническое правление не даёт самовыражаться людям! — вещал он с верхушки своей инсталляции, включавшей фонтан Волшебного Братства, полицейский автомобиль, два здоровенных фикуса и уродливого сиреневого в полоску коня.

Явившийся в сопровождении доблестных служителей правопорядка Фадж — при котелке и в пижаме — мог разве что только таращиться и как-то смущённо краснеть лицом.

— Без шансов, — Люциус покачал головой.

— Конечно без шансов, — МакНейр согласно пожал плечами. — Не знаю, где Питер добыл фестрала, но красить его явно помогал Дамблдор…

Великий светлый волшебник скромно стоял в углу, мерцал тихонько очками, задумчиво чесал сидящего на его плече феникса и словно купался в атмосфере всеобщей и окончательно победившей любви.

…И лишь один Тёмный Лорд изводился в поместье, не зная, что это было началом конца, потому что утром в Министерство на работу выйдет толпа волшебников.