Дорогой Фред (джен)

За окном весь вечер барабанит дождь, и на душе тоже сыро и грустно. Джинни Уизли ненавидит хандрить. Но именно это она и делает, Мерлин драный, и как раз тогда, когда стоило бы подумать о предстоящей тренировке — первой в роли капитана. Ещё прошлой весной она так мечтала об этом. С тех пор, кажется, прошла целая жизнь.

Джинни сидит у камина, кутаясь в связанную мамой кофту, надетую поверх пижамы. Смотрит то на дрожащее в камине пламя, то на ползающие по стене тени. Время близится к ночи, и в гриффиндорской гостиной непривычно пусто и тихо. Джинни кажется, что и при свете дня здесь теперь стало тише обычного.

Война оставила свой отпечаток на старом добром Хогвартсе. И не только на нём.

Она легла грустными морщинками на папин лоб и вечерами нет-нет да и стекает мокрыми дорожками по маминым щекам.

Добавила новых шрамов Биллу и Чарли.

Сделала Перси чуточку менее занудным. Но, наверное, это скоро пройдёт.

Навсегда закрыла глаза Фреду и отняла у Джорджа половину сердца. Бо́льшую половину.

Заставила Рона и Джинни слишком быстро повзрослеть.

И всё ещё ходит по пятам за Гарри, заставляя его мучиться этим проклятым чувством вины, а по ночам просыпаться от кошмаров.

К Джинни она приходит в долгие дождливые вечера. Входит без спроса, без стука, накатывает вязкой, удушливой волной. Как сейчас.

Джинни сердито смаргивает с ресниц непрошеные слезинки, и ладонь сама сжимается в кулак, комкая подвернувшийся пергамент. Это пройдёт. Обязательно пройдёт. Так будет не всегда — она это точно знает. Вот только дожить бы до этого «не всегда», доползти, доскрипеть зубами.

Смятый пергамент отправляется в камин — точный бросок, словно Джинни снова забивает квоффл в кольцо. Она откладывает в сторону учебник по трансфигурации, и руки сами тянутся за «Историей квиддича». Это её персональный умиротворяющий бальзам. Конечно, не такой действенный, как крепкие объятия Гарри или тренировка, после которой спишь без задних ног. Впрочем, за тренировками дело не станет — уж она-то постарается. А вот Гарри обещал вырваться в Хогсмид только через неделю.

Эту книгу она получила в подарок на пятнадцатилетие, когда уже окончательно и бесповоротно заболела чумой под названием «квиддич» и, что немаловажно, утёрла нос Чанг в решающем матче. Ничего личного, так сказать. Тогда эта мерзк… то есть, конечно, милейшая Амбридж на целый год запретила Фреду, Джорджу и Гарри выходить на поле. И Джинни сражалась за всех троих. А едва приземлившись после матча, уже точно знала, что осенью снова будет пробоваться в команду.

Пролистав несколько десятков страниц, Джинни возвращается к форзацу, верхнюю часть которого украшает причудливый мелкий почерк. Почерки. Они писали слова по очереди: сначала Фред, потом Джордж. Фред всегда был первым...

Самой чемпионистой чемпионке за всю историю квиддича. Свиста ветра в ушах, азарта и новых побед. Вперёд, сестрёнка! Никогда не сдавайся!

Дред и Фордж

Из шестерых братьев Фред был самым близким ей по духу. Теперь вместо него в груди огромная дыра. Даром что невидимая, но болит, как же болит, зараза. И во сне Джинни всё ещё видит бледное, с царапиной на щеке, лицо брата и его застывший взгляд. И лёгкую, чуть удивлённую улыбку на губах.

Когда прошлой зимой ей было совсем паршиво, она написала ему письмо. В тот ужасный год все письма проверялись проклятыми Кэрроу и держать связь с родными было нелёгкой задачей. Но если человек всю жизнь жил с Фредом и Джорджем, он начинал понимать, что на свете нет ничего невозможного. Кажется, так она однажды сказала Гарри.

Ответ не заставил себя ждать. Пришлось поломать голову, чтобы снять чары: неплохая зарядка для ума и редкая возможность больше ни о чём не думать. Не сосчитать, сколько раз она перечитывала написанные знакомым почерком строки, то улыбаясь, то смахивая со щёк дурацкие слёзы облегчения. А потом уснула, бережно спрятав письмо под подушкой. Совсем как в детстве, когда близнецы писали ей целые приключенческие рассказы о жизни в Хогвартсе.

Что бы Фред написал ей сейчас?

Решение приходит само собой. Простое, донельзя странное и удивительно правильное. И вот пальцы правой руки уже сжимают перо, пока левая разглаживает пергамент поверх «Истории квиддича».

Дорогой Фред.

Наверное, твоя сестрёнка сошла с ума. Как иначе объяснить, что она пишет письмо, которое ты никогда-никогда не прочтёшь?

Ты прекрасно знаешь, как я не люблю ныть. Я всегда умела выбивать эту дурь тренировкой, долгой прогулкой или шутками в хорошей компании. Я держалась всё лето, потому что маме нужна была поддержка. И маме, и папе, и Джорджу, и… Гарри. Но, драккл задери, оказывается, как я устала, Фред. Чувствую себя котлом Невилла, готовым вот-вот взорваться.

Иногда мне очень хочется всё бросить и сбежать к Мордредовой бабушке. Несколько раз мелькала шальная мысль не садиться в «Хогвартс-экспресс», а вместо этого пройти отбор в «Холихедские гарпии». Я ведь тренировалась всё лето. Но... это было бы ребячеством. Нет, я не испугалась провала. Просто, наверное, повзрослела. «Надо» пересилило «хочу» и свист ветра в ушах. Но следующим летом я обязательно пойду на отбор. И, Фред, клянусь яйцами Мерлина, я пройду в команду Гвеног Джонс. Ты будешь мной гордиться.

А пока в Хогвартс пришла настоящая осень, с дождями и сыростью. В такую погоду хочется завернуться в одеяло и никуда не выходить. Или же, наоборот, веселиться назло собственной хандре. Или хотя бы сказать кому-нибудь пару-тройку крепких слов, но вот незадача — Рон решил не заканчивать Хогвартс.

Рон теперь работает во «Вредилках». Нет, он не пытается заменить тебя. Мы все знаем, что это невозможно. Но он заботится о Джордже, стал его опорой. Это… так взросло и так непохоже на Рона. Кто-то вроде Малфоя мог бы язвить, что Рон испугался опасной работы в Аврорате и Джордж спас его от позора. Но на самом деле это Рон спасает Джорджа. Каждый день, по капле.

Есть ли смысл говорить о том, как ему больно? Джорджу и всем нам. Но больше всего, конечно, Джорджу. Твоей отважной сестрёнке становится по-настоящему страшно, когда она смотрит в его глаза. Я боюсь, так боюсь, что он уже никогда не станет прежним. А потом злюсь на себя и повторяю, что Джордж сильный и справится. Вы же с ним одинаковые. И в то же время такие разные.

Но только мама никогда не путала вас. И я. Мама прячет боль и слёзы в улыбках. Теперь я никогда не останавливаю себя, когда мне хочется её обнять. Раньше эти объятия казались мне чем-то из детства. Чем-то, что взрослым девочкам делать уже стыдно. Но боль и потери стирают все эти глупости. Теперь я — взрослая. Та, что обнимает и утешает. Но, конечно, у папы получается лучше. Он всегда умел находить подход к маме. И вообще он удивительный человек, наш папа. Его доброте, его оптимизму и вере в людей и в мир может поучиться любой из нас.

Чарли провел в Норе всё лето. Я уже и забыла, как хорошо и спокойно бывает, когда он рядом. Наконец мы смогли сыграть в квиддич на равных. Мы с Гарри и Чарли с Роном (Гермиона тогда облегченно вздохнула, что ей не пришлось садиться на метлу). Попробуешь догадаться, кто победил?

А Перси — ты бы видел его! Какую деятельность он развернул в Министерстве. Он так и остался задницей и занудой (хотя последнего в нём поубавилось, но, думаю, ненадолго), но иначе это был бы не Перси, а кто-то другой. Не такой родной и близкий. А ещё он никогда не говорит об этом, но я точно знаю: он не забудет вашего примирения и всегда будет благодарен Мерлину или кому ещё, что успел.

Билл и Флер готовятся к отъезду во Францию. Билл получил там работу. Постой-ка, я что, назвала её не Флегмой? Мерлин, со мной точно не всё в порядке! Это всё хандра, правда. Ладно, тебе я могу признаться по большому секрету: я рада, что Флер рядом с Биллом. Она классная. Хоть и бесит меня по-прежнему.

Я вижу, как ты ухмыляешься и ждёшь от меня рассказа о самом главном. Хм… ты же знаешь, как я не люблю говорить о личном. Даже вы с Джорджем редко шутили на эти темы. Знали, что вам может не поздоровиться.

Да, я безумно скучаю по Гарри. Я люблю Гарри. Вот так просто и без всяких предисловий. И я сделаю всё, чтобы он был счастлив. Чтобы пережил эту проклятую войну. Каким же дураком он иногда бывает. Как глупо берёт на себя чужую вину и чужие проблемы. Каждый раз я по глазам вижу, о чём он думает. По этим до боли родным глазам, зелёным, как трава, на которой мы, смеясь, валялись в какой-то далёкой прошлой жизни. Как будто это и вовсе были не мы. И когда я вижу вину и боль в этих глазах, я не знаю, чего мне хочется больше: заглушить всю эту дрянь поцелуями или надавать ему подзатыльников. Пожалуй, и то, и другое.

А ещё Гарри пытался со мной расстаться. Снова. Бубнил какие-то высокопарные глупости о том, что недостоин, и прочий бред. Я уже говорила, что он дурак, да? Пришлось брать дело в свои руки. Как и всегда. Видно, судьба у меня такая. Но я точно знаю, что никакой другой мне не надо.

Мне безумно не хватает тебя, Фред. Безумно. Иногда до боли, до крика, до желания крушить всё вокруг к драккловой матери. А ещё бывают ночи, когда я боюсь засыпать. Боюсь, что закрою глаза и снова увижу войну. Слёзы наших близких. Мерзкие рожи Кэрроу. Неподвижное лицо Колина, Гарри, твоё… Но я знаю, что на моём месте ты бы не сдался. И я не сдамся, Фред. Когда-нибудь это пройдёт. Джинни Уизли умеет держать удар. И ждать.

С каждым словом, с каждой строчкой Джинни чувствует, как сжимающая сердце железная рука постепенно ослабляет свою хватку. А в ушах звучит голос Фреда:

«Вперёд, сестрёнка! Никогда не сдавайся».

Она перечитывает своё письмо в третий раз, когда её отвлекают тихие шаги на лестнице.

— Джинни? — Дэннис Криви очень похож на своего брата, и от этого сердце снова болезненно сжимается.

— Привет, Дэн, — она быстро складывает пергамент и прячет в карман кофты.

— Прости, я думал, здесь никого нет.

— Я могу прикинуться креслом, — Джинни улыбается уголком губ, и на лице Дэнниса появляется ответная улыбка. — Вообще-то я уже собиралась идти спать.

— Нет, я… всё в порядке, — потоптавшись у лестницы, он подходит к камину и опускается в соседнее кресло. Берёт в руки учебник трансфигурации и начинает машинально листать.

Джинни знает, почему он пришёл сюда этим поздним дождливым вечером. Слишком хорошо знает. Дэннис младше её на два года, но в его взгляде теперь живёт совсем не детская грусть. Даже когда он улыбается.

Всё понятно без слов, и какое-то время они оба сидят неподвижно, слушая, как дождь стучит по стеклам и крыше.

Дэннис первым нарушает молчание.

— Я решил пробоваться в команду.

— Я знаю. Ты молодчина, — она знает, что он давно мечтал об этом. Ещё когда капитаном был её Гарри.

— Только пообещай мне одну вещь, ладно? — по привычке хочется ответить шуткой, но Дэннис смотрит серьёзно, и Джинни кивает, вовремя прикусив язык. — Пообещай, что ты не будешь меня жалеть. Из-за того, что…

Он судорожно вздыхает и умолкает, а Джинни осторожно накрывает его ладонь своей.

— Мне тоже его не хватает, Дэн. Очень. Очень, — на языке вертятся десятки разных «Я знаю, что ты чувствуешь» и «Надо жить дальше». Но все они кажутся какими-то глупыми и ненастоящими. Глаза могут сказать больше любых слов — Дэннис отвечает ей благодарным взглядом.

Чуть погодя Джинни кладёт вторую ладонь на книгу, лежащую у неё на коленях.

— Торжественно клянусь на «Истории квиддича», что не буду тебя жалеть. Но и ты пообещай мне, что выложишься по полной.

— Обещаю, капитан, — и Дэннис снова улыбается ей, на этот раз без горечи.

— Вперёд, мистер Криви. Никогда не сдавайся.

Всё пройдёт. Обязательно пройдёт. Так будет не всегда — она это точно знает. Вот только дожить бы до этого «не всегда», доползти, доскрипеть зубами. Нет, не доползти — долететь! Во всех смыслах. И Джинни верит, что они обязательно долетят.

А дождь за окном утихнет, и завтра будет новый солнечный день.