Тропы Ирмо (джен)

Долгие месяцы в кузнице прошли даром. Каждая новая бесплодная попытка сводила Феанаро с ума, доводила до бешенства, побуждая крушить и ломать собственные неудачные творения, изо всех сил колотить молотом по верстаку, швырять заготовки в раскаленный горн. Все без толку! Его идея была великолепна и грандиозна, но исполнение оставалось жалкой тенью замысла.

Силима выходила либо недостаточно прочной, чтобы вмещать свет Древ, либо недостаточно чистой и прозрачной, чтобы пропускать и приумножать его. Каменный пол был усыпан осколками, которые неприятно хрустели под ногами, вокруг рабочего места царил невообразимый хаос, и только самые нужные инструменты Феанаро содержал в порядке.

Он зашел в тупик. Чего-то не хватало. Чего-то жизненно важного.

Нет, самой жизни.

Древа живут, гаснут и разгораются вновь. Пульсируют. Дышат.

Не хватало пульсации. Биения. Сути.

Сердца.

Эта мысль огненной иглой вонзилась в измученный разум Феанаро, заставила его вздрогнуть всем телом и отбросить очередную заготовку, которая, как он теперь понимал, обречена была стать новой горсткой осколков на полу. Она, безжизненная, не могла стать его величайшим творением.

Швырнув почти готовый кристалл на пол, Феанаро бегом помчался из кузницы. После долгого затворничества золотой свет Лаурелина болезненно резанул по глазам, так, что выступили слезы, но мастер не обратил на это внимания. Он не говорил ни с кем из семьи и домочадцев, не отвечал на взволнованные оклики, которыми провожали его все встречные. Ему нужны были только две вещи: острейший нож и зеркало. Больше ничего. Он знал, что, возможно, видит и свет, и эльдар, и свой дом в последний раз, но не подумал даже попрощаться. На него снизошло озарение, и он не мог терять ни минуты.

С ножом и зеркалом он вернулся в кузницу, поставил зеркало к стене и разорвал на себе запыленную и прожженную по многих местах рубаху.

Безупречно отполированная поверхность отражала осунувшееся лицо с темными кругами под глазами, из-за которых горящие лихорадочным возбуждением глаза казались яркими, словно звезды. Волосы давно нечесаны и сбились в безобразный колтун на затылке, руки в ожогах и ссадинах, на щеке длинная царапина — от осколка очередного разбитого кристалла.

У Феанаро мелко дрожали пальцы, но нож он сжимал крепко. Отблески огня из горна плясали на лезвии, и оно казалось красным от крови. Преждевременно.

Вместо трех камней будет всего один, но с ним не сравнится ни одно творение эрухини, ни в прошлом, ни в будущем.

Нужно было только сердце.

Феанаро приставил кончик ножа к груди, наблюдая за движением свой руки в зеркале. Рука как будто жила своей жизнью, действовала сама по себе. Он не ощутил боли, когда из-под отточенного лезвия потекла маленькая капелька крови, прочертив алую дорожку на белой коже.

Несколько ударов сердца понадобились Феанаро, чтобы решиться окончательно. Он отнял нож от кожи и занес его над маленькой ранкой, а затем резко вонзил его слева от грудины, на треть длины, проткнув мышцы и хрящ.

В этот момент пришла боль. Яркая, слепящая, от которой у Феанаро против воли вырвался протяжный, отчаянный стон. Но это только начало.

Ухватившись обеими руками за рукоять ножа, Феанаро повел его вниз, разрезая ребра одно за другим. Кровь текла по груди и рукам, брызгала на зеркало, нож становился скользким. Но Феанаро не выпустил бы его, даже если бы захотел — пальцы свело судорогой, и разжать их казалось вовсе невозможным.

Боль расцветала на месте разреза огненным цветком, и каждую секунду казалось, что она уже просто не может быть сильнее, но каждое следующее движение ножа обманывало эти ожидания. Боль мешалась с ужасом и восторгом, поглощая все лишние мысли и переживания. Мир сузился до рук, ножа, зеркала и кровоточащей раны. Феанаро будто бы не существовал в этом мире и в то же время был каждой из его составляющих.

Мышцы податливо расходились под лезвием, следующий хрящ потребовал усилий, вырвав у Феанаро еще один крик. Но пути назад уже не было.

Снова мышцы, затем снова плотный хрящ. И еще.

Вынув нож из длинного разреза, Феанаро пошатнулся, но успел выставить руку вперед и ударил по зеркалу, едва не разбив его. На стекле остался алый след ладони.

Со стоном выпрямившись, мастер оглядел дело своих рук, и ужас на миг пересилил восторг и предвкушение величайшей работы. Может, еще можно позвать на помощь? Придут целители, отнесут его в постель и зашьют рану, спасут его от гибели... снова оставив наедине с отчаянием и пустотой, с замыслом, который не воплотить. Разве есть смысл в такой жизни? Если ему суждено создать прекраснейший из камней и умереть — то пусть будет так.

Феанаро переложил нож в правую руку, а пальцы левой запустил в рану, расширяя ее, пока не смог ухватить собственные отсеченные ребра. Было скользко и невообразимо, невозможно больно. Голова кружилась, перед глазами плыли алые пятна, и Феанаро чувствовал, как из него вместе с кровью вытекает жизнь.

Руки слабели, пальцы все так же дрожали, и он знал, что у него есть только один шанс.

Зарычав, словно разъяренный зверь, он изо всех сил рванул ребра влево, выломав их с влажным хрустом. В глазах потемнело, сознание погрузилось в черную пучину, в которой не было ничего, кроме бесконечного мучения.

Когда Феанаро колоссальным усилием воли заставил себя очнуться, он обнаружил, что стоит на коленях, инстинктивно опираясь о зеркало, в луже собственной крови. Грудная клетка была разворочена, и он видел трепещущее легкое и бешено колотящееся сердце. Значит, осталось немного.

Нож валялся на полу, и Феанаро подобрал его. Вставать он не решился, лишь снова выпрямил спину. От этого движения кровь снова брызнула на стекло и на его руки, но это уже не имело значения.

Ему нужно было сердце, чтобы завершить работу.

Он не свыкся с болью, но она как будто поблекла, уступив место азарту. Сейчас или никогда.

Быстрым движением Феанаро отсек вену, затем другую и третью, действуя вслепую, поскольку за хлынувшим темным потоком ничего не было видно. И наконец ярко-алый фонтан хлынул из перерубленной аорты, залив зеркало, пол и всего Феанаро.

Но мастер каким-то невероятным образом был еще жив. Зеркало и нож ему больше не требовались. Как не требовалось и сердце, которое теперь билось в его ладонях, сокращаясь и расслабляясь, будто все еще качало кровь по жилам эльда. Оно казалось неправдоподобно горячим, словно вмещало в себя все пламя души мастера.

И Феанаро знал, как обратить его в кристалл — основу для величайшего Камня.

Феанаро резко подскочил на постели и сел, бешено озираясь. Тельперион был на самом пике своего свечения, через открытое окно доносилось только пение ночных птиц. Тирион мирно спал, и никто даже представить не мог, какое жуткое и удивительное видение посетило принца.

Еще не вполне понимая, где явь, а где грезы, Феанаро принялся ощупывать свою грудь. Под пальцами, разумеется, была гладкая кожа: ни разреза, ни шрама от него. Несколько успокоившись, он встал, как был, в одной длинной рубахе, побежал в сокровищницу, туда, где запертые в ларце хранились Сильмарили.

Когда он открыл крышку, три самоцвета вспыхнули ярко, словно истосковавшись по свободе, и от их вида Феанаро наконец пришел в себя.

Ради своих творений он не резал себя ножом, но отдал им собственную душу. И теперь, яснее, чем когда-либо раньше, осознавал, что не сможет расстаться с ними, хоть ради высочайшей цели, хоть за все блага мира. Что неспособен жить без них, как не смог бы жить без сердца.

И он не отдаст их никому. Никогда.