Сокровище за океаном (гет)

Над Корлингом занялся ранний апрельский рассвет. Небо было так прозрачно, а легкий ветер так свеж, словно и не существовало фабрик, загрязнявших воздух. И вода Йельского канала и Мейсвотер, гладкая, как зеркало, казалась чистой, словно не принимала в себя все отбросы давно переполненного города. Сказать бы, что на улицах ни души... Но уже выбегали на улицу горничные, выходили первые рабочие, устало поправляя кепки. А вскоре и во многих спальнях господских домов стал раздаваться шорох шагов и плеск воды в умывальниках.

Не стал исключением и дом семейства Гиллан. Улицы только начали оживляться, когда миссис Гиллан вовсю советовалась с экономкой, а Эви Кор, воспитанница, встала из-за туалетного столика и оглядела свою прическу и платье. Она с детских лет привыкла обходиться во многом без помощи горничной, пусть с ее рассеянностью и неаккуратностью это было и непросто. И кто знает, возможно, скоро ей это могло пригодиться.

Едва поднявшись с постели, Эви распахнула окно. Теперь у нее оставалось несколько свободных минут, чтобы окинуть жадным взглядом чистое вольное небо, отметить все розовые и золотые оттенки рассвета в облаках и на стенах домов и флигелей, ощутить четкость силуэтов деревьев, не покрывшихся пока листвой, и птиц, с криком поднимающихся в небо.

Внимание Эви привлек протяжный свист. Она опустила глаза: Уильям, ее названый брат, стоял под окном в брюках, небрежно застегнутой рубашке и легкой обуви. Он всегда по утрам в саду занимался гимнастикой, разве что холодные зимние дни были исключением. И часто, часто на лице его появлялось это выражение, какое Эви готова была назвать золотым: выражение яркой, утренней, весенней радости.

— С днем рождения, сестренка! — крикнул он и послал поцелуй. Эви ответила тем же и ускользнула от окна, вернувшись в комнату. Да, только Уильям мог подговорить горничную поставить у кровати Эви подснежники, чтобы, проснувшись, она сразу увидела цветы.

Взяв три подснежника из букета и достав из комода заранее приготовленный сверток, Эви на цыпочках выскользнула в коридор. Конечно, Лукас, ее родной брат, был главным соней во всем доме, если не считать Мистера Миу, кота экономки, но Эви надеялась, он уже поднялся.

Так оно и было: брат с кислой миной сидел на краю постели в халате. Увидев сестру, недовольно сообщил:

— Еще пять минут назад ты могла меня разбудить. И кстати, лучше забери цветы назад: они быстро засохнут, я не люблю лишнего мусора в комнатах.

— Сьюзен уберет, — Эви чмокнула брата в лоб. — С днем рождения тебя. А ну-ка разверни, хочу видеть, как ты обрадуешься.

— Если обрадуюсь, — Лукас пожал плечами и разорвал обертку. Эви с любопытством следила за его лицом. Уголки губ дрогнули, глаза просветлели, черты на миг смягчились.

— Да, я знала, что тебе понравится.

— "Прецеденты в Скендии и Бергии"? Да, неплохой выбор. Остается пережить завтрак. Надеюсь, ни я, ни ты не подавимся монетками в каше. Уильям без этого никак не обойдется.

— Думаю, сегодня он проявит куда больше фантазии. Сегодня ведь не простой праздник.

— Да, но только для нас с тобой. Больше никого не касается, что мы уже совершеннолетние.

Эви знала о себе, что она человек нечуткий, иногда до черствости, но к голосу брата она слишком привыкла и различала множество его оттенков. Часто его голос был пропитан, как теперь, желчью и горечью — и она понимала, почему. Неопределенное положение в доме их благодетелей, которое почти не тяготило ее саму, Лукасу казалось унизительным и сильно его мучило.

Эви и Лукас жили в доме Гилланов, видимо, с очень раннего возраста — они и не помнили ни другого дома, ни другой семьи. По сравнению с тем, каким может быть положение воспитанников, им обоим очень повезло: сам мистер Гиллан не обращал на них внимания, но и не притеснял, миссис Гиллан окружала обоих поистине материнской заботой, а Уильям называл Лукаса и Эви не иначе, как своими братом и сестрой. Они ни в чем не знали недостатка, получили прекрасное образование и могли быть уверены, что в этом мире не одни. Но Лукас все-таки страдал. Его оскорбляло, что Уильяма послали в лучшую, куда более дорогую школу, что тот унаследует состояние и сможет жить, не трудясь. Но главное — ему было больно, что их могли попрекнуть и не раз попрекали. Не сами Гилланы, конечно, но гувернантка, некоторые из слуг, учителя и ребята в школе.

Именно в школе кто-то из одноклассников впервые назвал Лукаса бастардом. Им было тогда одиннадцать. Брат быстро разузнал, что значит это слово, и при встрече с Эви был подавлен.

— Очень боюсь, что это правда. Будь наши родители честными людьми, живи они в законном браке, наверняка миссис Гиллан первая назвала бы имена. И потом, обрати внимание, как она рассказывает о них. Якобы они умерли от тифа. Она не умеет врать, на лице все написано.

Эви пришлось признать, что это правда. Однако печаль брата показалась ей чрезмерной.

— Не вижу, о чем горевать. Мы живем лучше многих, Лукас. Миссис Гиллан и Уильям любят нас.

— Ты уверена? — он фыркнул. — Мы им чужие. Мы им не нужны и даже не можем потребовать любви, нам хлеб и кров дали из милости. Живем мы неплохо, но сколько еще продлится такая жизнь? И кем мы станем? Я — секретарь Уильяма, может, управляющий его поместьем, ты — гувернантка его детей... Вечные приживалы. Я не хочу зависеть от чужой прихоти всю жизнь, пытаться угодить, потому что ничего из себя не представляешь. Эви, давай поклянемся, что станем самостоятельными.

Эви поклялась, но не потому, что ее ужаснула перспектива нянчить детей Уильяма. Она и сама начинала ощущать в доме благодетелей странную тесноту, смутное желание расправить крылья.

Впрочем, миссис Гиллан, когда девушке исполнилось шестнадцать, очень мягко объяснила, что однажды им с братом так или иначе придется жить одним. Но к тому времени Эви поняла, чем хочет заниматься, и смотрела в будущее спокойно.

— Я станцую и спою, если мистер Гиллан вспомнит о нашем дне рождения, — шепнул Лукас сестре, когда они шли на завтрак. Видимо, он все же говорил недостаточно тихо, потому что тут же пошатнулся от дружеского хлопка по спине, и появившийся позади них Уильям воскликнул:

— Ловлю на слове!

— Эй, я пошутил! — возмутился Лукас. — И вообще, подслушивать некрасиво.

— Ну у тебя же день рождения, — подмигнул Уильям. — Особенный при этом. Стань я совершеннолетним, я бы устроил грандиозный фейерверк, залил бы пивом весь Корлинг и станцевал с дюжиной девиц разом, а ты...

— Ловлю тебя на слове, — хитро улыбнулся Лукас. — Тем более, тебе нетрудно будет все устроить.

— Так по рукам! — воскликнул Уильям. — Ты сейчас танцуешь и поешь, а я через три года...

— Большой срок, — заметила Эви. — Кроме того, ты забыл условие, о котором говорил Лукас. Если мистер Гиллан вспомнит про нас.

— Надеюсь, ты понимаешь, — подхватил Лукас, — что с твоей стороны будет бесчестно напоминать ему?

Так втроем они и вошли в столовую, где мистер и миссис Гиллан уже ждали их.

Эви всегда нравилось наблюдать за своими благодетелями: ее завораживал контраст. Как бы ни был одет мистер Гиллан, казалось, что он в черном, и матовая белизна его лица только оттеняла ночную тьму, окутывавшую его рослую, крепкую фигуру. "Черный айсберг", — так Эви называла его про себя. Айсбергов она никогда не видела, но ей невольно представлялось что-то, похожее на мистера Гиллана.

Его жена, наоборот, всегда была полна жизни и теплого света, от нее веяло весной. В ней все было необыкновенно живым, человеческим... Нет, пожалуй, выше. Миссис Гиллан напоминала Эви языческую богиню семейного очага, как Уильям напоминал юного бога Солнца.

Завтрак проходил, как обычно, в молчании. К моменту, когда подали кофе, Лукас и Уильям успели устроить неповторимую дуэль взглядов, за которой миссис Гиллан наблюдала с явным недоумением. И тут внезапно мистер Гиллан обратился к ней.

— Скажи, Дженнифер, ведь сегодня у Лукаса и Эванджелины день рождения?

Выражение лица Лукаса было бесценно, Эви даже не смогла бы разложить его на оттенки. Зато Уильям искренне торжествовал. То есть торжествовал больше, чем обычно. Сама она потупилась, чтобы скрыть улыбку: вечное препирательство Уильяма и Лукаса ее очень забавляло, ведь на самом деле они были сильно друг к другу привязаны.

Между тем миссис Гиллан ответила мужу:

— Да, дорогой, ты прав.

Он кивнул и погрузился в молчание, потом продолжил:

— В таком случае завтра утром они оба проедут со мной к мистеру Джаверу, нотариусу. Он хотел бы им кое-что сказать.

Уильям с его шутками на время был забыт. Брат и сестра, охваченные внезапным волнением, переглянулись друг с другом, ясно понимая, о чем думали оба.

"У мистера Гиллана нет никаких дел, связанных с нами. Он не мог бы сделать нам подарок. Неужели завтра мы что-то узнаем о нашем прошлом, о родителях?" Но задавать вопросы мистеру Гиллану они не привыкли. Лишь в коридоре, схватив сестру за руку, Лукас прошептал:

— Попробуй расспросить миссис Гиллан. Может, она знает что-нибудь.

Эви едва успела кивнуть, и тут Уильям увлек их обоих в гостиную.

— Ты забыл про наше пари! Ну-ка, тем более, что есть повод для веселья — завтра ты получишь наследство!

— Какое наследство? — спросили Лукас. — От кого?

— У нас ведь нет родственников, — добавила Эви. — Никого, о ком мы знаем.

— Значит, есть те, о ком не знаете. Я давно слышал, как родители обсуждали между собой, что вам полагается какое-то наследство. Да что же вы даже не радуетесь?

— Для нас это слишком много значит, — ответил Лукас. — Так что извини, хоть я проиграл пари, но спою и станцую немного позднее. Сейчас я не в состоянии.

— Нет проблем, — Уильям снова хлопнул его по плечу. — Станцуешь на вечеринке у моих друзей. Не забудь, сегодня ты не отвертишься от попойки! Эви я бы тоже взял, но она приличная девушка.

— То есть хочешь, чтобы я унизился перед твоими друзьями? — сморщился Лукас. — Знаешь, это лишнее. Ты и так победитель, как и всегда, и во всем. Хотя не уверен, что тебе стоит завидовать.

Уильям закатил глаза:

— Да, ты говорил: человек, который не был проигравшим, ненадежен.

— Да, проигравшим, отвергнутым, бессильным. Кого не отталкивали, не отнимали самое дорогое, не причиняли боль.

Лукас каждый раз говорил это с такой болью, что Эви начинала волноваться и гадать, что же произошло с ним, о чем она не знает. Уильям тоже смягчился, но обратил все в шутку.

— Ты занудствуешь. Значит, тебе уже лучше. В семь вечера будь готов.

В экипаже Эви попробовала расспросить миссис Гиллан о том, что же ждет их с братом завтра — конечно, не упоминая о том, что узнал, подслушивая, Уильям. Точнее, говорить намеками у нее не слишком хорошо получалось, и она спросила прямо:

— Миссис Гиллан, вы не знаете, зачем нас с Лукасом завтра повезут к нотариусу? Если, конечно, это не тайна и вы можете сказать.

Та задумалась и помрачнела — словно тучка набежала на небо в ясный день. А Эви невпопад подумала, что у нее самой глаза все-таки похожи на глаза миссис Гиллан и Уильяма. Благодетельница и не отрицала родства. Но кем ей приходились родители Лукаса и Эви — никогда определенно не говорила.

— У вас были еще родственники, — миссис Гиллан на что-то решилась. — Они не могли заботиться о вас, но оставили вам с братом наследство.

— А кем они нам приходились?

Миссис Гиллан замялась.

— Это довольно сложно объяснить. Я сама иногда сбиваюсь.

Она явно лгала, но Эви не привыкла настаивать. Однако таинственность, окружавшая их с братом, начинала тяготить и ее. "От нас так скрывают правду о нашем происхождении, будто в нем есть что-то подлинно постыдное. Хуже, чем связь вне брака: ведь в школе со мной училась побочная дочь мэра города, и она о своих родителях знала все. Неужели мы плод чего-то худшего? Страшного греха — вроде инцеста или насилия? Нет, невозможно: тогда мы с братом были бы больны. У Лукаса, конечно, слабое здоровье, но... Нет, этого не может быть!" По спине пробежал холодок, Эви мотнула головой, отгоняя подобные мысли.

Миссис Гиллан отвезла ее к портнихе, снять мерки для нового платья. Ткань они купили раньше: жемчужно-голубой сатин, подходивший к цвету глаз Эви и нежному румянцу ее белого лица. Эви нравились краски своего лица, пышные и длинные черные волосы, но красавицей она себя не считала: черты лица у нее были мелким, фигура — долговязой и угловатой. Миссис Гиллан учила ее одеваться как можно скромнее, не быть кокетливой и не уделять внешности слишком большого внимания, и это-то получалось, а вот не быть неряхой удавалось с трудом. Эви опасалась, что и на новое платье скоро посадит пятно, да и волосы — она понимала — рано или поздно придется остричь, чтобы не слишком много времени тратить на прическу.

Вернувшись домой, Эви, конечно, сразу передала брату разговор с миссис Гиллан. Тот оживился:

— Наследство? А большое?

— Она не говорила, — Эви пожала плечами.

— Ладно, — махнул рукой Лукас. — Накопим. Все не лишнее.

Вечером Уильям увез его "кутить", а Эви поднялась к себе в комнату: ей захотелось побыть одной. Сперва она думала почитать книжку, но после решила разобрать свои рисунки — карандашные наброски и акварели.

Вот набросок — букет лилий. Линии еще во многом неровные. Рисовать Эви начала очень рано, сначала — по наитию. Потом им с Лукасом и Уильямом наняли гувернантку — мисс Торн. Человеком она была сложным, но за способностями учеников следила. Увидев рисунки Эви, она стала заниматься с девочкой, а после показала некоторые наброски нанятому для Уильяма домашнему учителю. Тот согласился было давать Эви дополнительные уроки, но захотел доплаты. Мистер Гиллан отказал в лишних тратах.

Вскоре Эви и Лукас отправились в школы: он — в Розфильд, потому что врачи рекомендовали ему морской воздух, она — в Майлтон. Вот акварель, изображающая класс: девочки в коричневых платьях, высокое окно с эркером. Мисс Хэриет Хокли, директриса, преподававшая литературу и рисование — маленький силуэт у доски; она узнаваема по расчесанным на пробор каштановым волосам и белой пелеринке на плечах.

Вспоминая мисс Хокли, Эви всегда улыбалась. Да, та стала директрисой, видимо, незадолго до поступления Эви; некоторые учителя были старше и не думали скрывать своего неуважения к ней, некоторые девочки ей дерзили, и она, кажется, была вечно озабочена тем, где бы взять еще денег. Но при всем том у нее была порхающая походка, бойкий голос, звонкий смех, веселые глаза. Она была оптимисткой, умела постоять за себя и подопечных — и присматривалась к ним. Всему, чему она могла научить, она научила Эви, но однажды сказала честно:

— Простите, я сама училась только в пансионе. Вы можете стать настоящей художницей, но пока вам чего-то не хватает. Вам бы стоило поговорить с кем-то, кто к живописи ближе.

Эви согласилась, но пока таких знакомых у нее не было. Лучшей подругой в пансионе у нее была Элизабет Холдер, из приходящих учениц, дочь врача при городском госпитале.

Вот портрет Элизабет: изящный овал лица, строгие серые глаза, прямые темно-рыжие волосы. Лицо серьезное, но вместе с тем удивительно безмятежное.

Сейчас она в Майлтоне, помогает своему отцу. Элизабет, как и хотела, стала медсестрой. Эви уважала ее выбор, хотя и не представляла, как можно привыкнуть к тому, что каждый день видишь болезни, увечья и смерть. Элизабет всегда говорила, что она привыкла к больным с детства. Доктор Холдер много говорил с матерью и с ней самой о своей работе, а миссис Холдер, кроме того, много занималась благотворительностью. С нескольким подругами она организовала кружок, члены которого навещали дома бедняков, особенно заболевших или пострадавших, и приносили еду и одежду, присматривали за детьми, искали занятие для тех, кто терял работу. Дочь миссис Холдер рано стала брать с собой. Но однажды Элизабет заболела, и ее мать предложила Эви пойти вместо подруги. Эви как раз пришла к ним погостить в выходные и могла не опасаться, что в пансионе ее хватятся.

И вот перед ней рисунок, при взгляде на который каждый раз замирает сердце. Темная камера, сквозь решетку пробивается яркий луч света. Эви постаралась отразить все: и худое лицо, и костлявые плечи, и необычайно светлый взгляд. Только руки... Искусства зарисовать их, конечно, не хватило, да и не хотела бы Эви рисовать такое. Довольно того, что они ясно вставали перед глазами.

Левая выглядела еще сносно. На правой пальцы были кривые, ладонь вся бугристая. Пошевелить правой рукой он мог с большим трудом. И на запястьях было по тонкому шраму.

Миссис Гиллан не раз справедливо упрекала Эви за холодность, странную для девушки, но о его руках даже Эви не могла бы вспомнить без боли.

Они познакомились с Нортоном именно в тот раз, когда Эви впервые пришла с миссис Холдер помогать бедным. Они пришли к какой-то женщине, которая слегла и не могла заботиться о четверых маленьких детях. Миссис Холдер сказала, что это вдова, тем не менее, к их появлению с детьми занимался какой-то парень. "Наверное, это брат хозяйки", — подумала тогда Эви, ведь ему было вряд ли больше двадцати пяти, а хозяйке — за тридцать. Но та, подняв голову, прохрипела:

— Это квартирант мой. С месяц назад пустила.

Эви никогда прежде не бывала в настолько бедных домах. Но все же она не могла не отметить, что хозяйка, видимо, была очень чистоплотной и даже пыталась привнести некоторый уют: занавески были перехвачены яркими ленточками, на полу лежал очень милый желтый половичок. И только ее квартирант, Нортон Стэнли, несмотря на оживленной лицо и часто появлявшуюся улыбку, вносил ноту беспросветного горя. Эви сначала обратила внимание на его слишком блестящие глаза и алые пятна на впалых щеках, на страшную худобу — и лишь потом заметила, что у него было с руками.

— Я займусь вами, — заявила миссис Холдер хозяйке. — А Эванджелина попробует приготовить ужин. Думаю, мистер...

— Нортон Стэнли.

— Мистер Стэнли сможет ей помочь.

Юноша кивнул, поднимаясь, и тут Эви обратила внимание, что же делали дети под его руководством. На круглом столе, посреди истасканной скатерки, лежал лист бумаги, весь изрисованный, и карандаш. Рисунки отличалась один от другого, явно нарисованные разными руками. Видимо, дети изображали облака, зайцев и лица соседей, передавая лист и карандаш один другому, по очереди.

У Эви стукнуло сердце. Она знала, что первой заговаривать с мужчинами девушке неприлично, и дождалась, когда они с Нортоном скроются на кухне. И лишь там спросила:

— Вы учили детей рисовать, сэр?

— Насколько это возможно, — улыбнулся парень, левой рукой помогая ей развести огонь. Эви благодаря бывшей экономке, мисс Форд, и кухарке кое-как умела варить кашу и нарезать овощи, так что взялась за дело. Но ее очень волновало, что нашелся человек, возможно, понимающий в рисовании, она не смогла остановить себя и снова спросила:

— Вы художник, мистер Стэнли?

— Сейчас уже нет. Когда-то был. Попал под экипаж, повредил руки.

Эви стала сыпать крупу и помешивать воду. Миссис Гиллан, конечно, назвала бы ее намерения бестактными. Возможно, Нортону Стэнли больно даже вспоминать про живопись. "Но тогда разве он учил бы рисовать детей хозяйки?"

— Простите, я тоже занимаюсь рисованием... В другой раз вы не могли бы посмотреть мои рисунки?

Он удивленно на нее уставился — и тут же левой рукой забрал ложку, предложил отдохнуть.

— Мисс...

— Эванджелина Кор.

— Мисс Кор, я ведь самоучка. Академии не заканчивал. И уже очень давно не рисовал сам.

Эви мысленно согласилась с ним и тут же пояснила:

— Но мне нужно знать ваше мнение. Чем больше мнений — тем лучше.

— Важно и то, чьи это мнения. Хорошо, я посмотрю ваши рисунки, если вы доверяете мне.

Эви тихо и радостно вздохнула: наконец она смогла бы узнать мнение настоящего художника.

Назавтра, снова придя в этот дом с миссис Холдер, она захватила и свои рисунки. Покуда Нортон их рассматривал, в голове как будто громко стучали часы. И все же она невольно отметила, как просветлело и смягчилось его лицо, даже перестав быть болезненным.

— Вас многому уже научили. Но анатомия никуда не годится. Человеческое тело лучше не пишите, вы его не знаете.

Эви нервно сжала пальцы.

— А без этого я смогу стать настоящим художником?

Он помедлил и ответил про другое:

— Не стесняйте писать так, как вам хочется. Вам важно выразить настроение, так ведь? Делайте это. Не бойтесь.

Он горько рассмеялся и махнул рукой.

— Это только общие слова. Простите, ничего умнее...

— Я вам благодарна, — искренне уверила его Эви.

С анатомией она в конце концов сама кое-что придумала: упросила доктора Холдера, отца Элизабет, провести ее в мертвецкую. И лучше бы она этого не делала: хотя доктор Холдер показал ей труп без видимых повреждений, Эви сразу стало дурно. Эти мышцы, неестественно неподвижные, эта сероватая кожа, нагота в полном бесстыдстве, невозможном у живых... Эви тошнило, ей хотелось застонать, закричать в ужасе. И все-таки она, понюхав нашатырь, закусила губу, открыла блокнот и стала зарисовывать линию за линией.

Долго потом блокнот с этим рисунком жег ей руки. Открыть его она смогла, лишь снова навестив Нортона. Показала рисунок тела — и нервно расплакалась, давясь слезами. Плакала Эви очень редко, однако тут не сумела удержаться.

— Я боюсь, — прошептала она, — я не смогу больше рисовать... Не смогу. У меня перед глазами... Нет, нет!

Нортон взял ее за руку — своей правой, изуродованной рукой. Эви ощутила все ее страшные неровности, твердые бугры, но рука была теплой, и прикосновение подействовало успокаивающе.

— Вы можете все бросить. Вам необязательно этим заниматься. Вы свободны в том, что выберете. Но я все-таки думаю, что если уж человека что-то увлекает настолько, что он готов работать, хотя вот-вот потеряет сознание... Если он откажется от этого, потом всю жизнь будет мучиться сам и других тоже мучить. Это ведь не отпускает, да? Почти с ума сводит?

— Да, — согласилась Эви. Действительно, когда рисунок складывался в воображении, она старалась забиться в угол и никому не показываться или уйти бродить в одиночестве; ее раздражало, если в этот момент ее отвлекали, и она с трудом сдерживалась, чтобы не огрызнуться.

— Значит, вернется. Противно вам вспоминать последний рисунок или нет, желание рисовать вернется. Оно не отпустит, даже если вы больше не сможете держать кисть или карандаш. Просто позвольте себе успокоиться.

— Спасибо, — Эви не знала, чем еще выразить, насколько ей стало легче и как она была благодарна ему за это.

...Той осенью ей было пятнадцать, и год продолжалась их дружба — пока Эви не уехала на каникулы. Нортон не смог бы ей писать, и Эви ждала встречи в сентябре. Но вернувшись в Майлтон и прибежав после занятий на квартиру Нортона, она узнала от хозяйки, что еще в июле он уехал.

— Куда?

— Не сказал, — хозяйка пожала плечами. — Да тебе и не нужно знать. Его же чахотка доканывала. Ну, знаешь, псы тоже уходят, когда подыхают.

— Он не пес, — пробормотала Эви, борясь со слезами.

— Ясное дело, это уж я так сравнила. Славный парень-то, помогал мне много, как только мог. Но тебе какая он пара? Ты барышня благородная, скоро на балах будешь плясать, за лорда какого выйдешь... Что же, что ты бедная — всякое бывает! А он за кражу сидел, перебивался потом поденщиной.

Эви только мотала головой. Какие лорды, какая поденщина, при чем тут все это, если Нортон пропал?

— И ничего... не осталось?

— А погоди-ка, оставил для тебя пакет.

В пакете был рисунок, выполненный нетвердой, неловкой рукой, но Эви на нем все же была узнаваема.

Этот рисунок лежал у Эви отдельно, рядом с письмами от Лукаса, Уильяма и миссис Гиллан. Эви пыталась искать Нортона, но никто не знал, где он мог найти приют или последнее успокоение. И до сих пор, глядя на звездное небо, она гадала, видит ли его Нортон или уже давно смотрит на землю сверху, летая выше звезд. Он стал ее прошлым, светлым и грустным, и она не могла чувствовать себя несчастной, если он был.

— С кем ты вчера гуляла, Мэри,

С кем пировала, Мэри?

С кем танцевала,

Кого целовала?

С кем изменила мне, Мэри?

Я ль не любил тебя, скажи мне,

Я ль не лелеял Мэри?

Платья и брошки,

Чулочки на ножки

Не покупал тебе, Мэри?

Вор и бродяга, подлый враль-

Вот твой любовник, Мэри!

Жив я не буду,

Коль он, паскуда,

В петле не спляшет, Мэри!

Всю ночь сон Лукаса отравляла песня, которую горланили Уильям и его приятели, конечно же, совершенно пьяные. Сам он, даже участвуя в их попойках, исхитрялся оставаться трезвым, поэтому часто наблюдал много любопытного. Одно огорчало: он не мог позволить себе улизнуть пораньше, оставив Уильяма в приятнейшей компании — вино, собутыльники и трактирные девицы. Лукас полагал, что его уход вряд ли понравится миссис Гиллан, а зачем с ней ссориться? В полицию, к счастью, Уильям за дебоши еще не попадал. Хотя надо отдать ему должное, даже сильно пьяным он никого не обижал.

Лишь полностью проснувшись, Лукас осознал самое грустное. Из сада доносился голос Уильяма: тот как и в чем не бывало вышел в сад делать зарядку и бойко переговаривался с Эви, наверняка глядевшей в окно. Лукасу даже стало интересно, что может заставить Уильяма плохо себя почувствовать — не говоря уже о том, чему или кому было под силу его огорчить. Впрочем, его ведь не учили огорчаться так, как учили Лукаса. Родись Уильям бастардом и завись от чужой прихоти, терпи он попреки от слуг и учителей, шпильки от товарищей в школе и оскорбительное покровительство существа в сравнении с ним пустого, или даже просто будь он таким же тщедушным, слабым и болезненным — вряд ли он бы так радовался жизни.

Между тем начинался день, когда жизнь Лукаса и Эви должна была круто измениться. Лукас, конечно, не ждал, что она непременно станет сказочной. Как правило, если мечтаешь о переменах к лучшему, получаешь перемены к худшему. Надо всего лишь к худшему готовиться заранее — тогда не разочаруешься. Когда смотришь спектакль, осознавай, что актер, играющий молодого благородного любовника — пьяница, развратник и подонок. Это поможет насладиться игрой (смог же сыграть кого-то, непохожего на себя!), не отравляя себя лишним сочувствием к фантомам и не отрываясь от грязной правды жизни.

Лукас привык напоминать себе о грязной стороне дел, даже когда его тянуло искренне порадоваться. Да, они с сестрой станут независимыми. Но скорее всего, мистер Гиллан тут же им и намекнет, что в его доме они гостят уж слишком долго. Дальше придется искать жилье и работу, чего никогда прежде они не делали. За квартиру с них сдерут втридорога, а на работе они ни в коем случае не покажут себя хорошо. Итак, они пойдут по шипам, но все-таки это будет новый жизненный этап. И пойдут они сами, и все их заслуги будут только их заслугами.

За завтраком, конечно, мистер Гиллан не сказал ни на йоту больше того же, что и вчера. Он лишь напомнил, что с утра везет их к нотариусу.

— Держитесь, ребята, — подмигнул Уильям. — Может, дело стоит того, чтобы потерпеть мистера Джавера.

— Уильям! — в голосе миссис Гиллан прозвучал мягкий упрек. — Мистер Джавер — почтенный человек, и общаться с ним вовсе не в тягость.

— Согласен, матушка. У него уморительная манера речи. Просто и в театр ходить не нужно.

— Он деловой человек, в отличие от тебя, — заметил мистер Гиллан. — И заработал репутацию, когда ты еще пеленки пачкал. Так что твои шутки совершенно неуместны.

Лукас был согласен потерпеть мистера Джавера и Уильяма вместе взятых, раз уж впереди маячили деньги. Хотя на какой-то момент стало не по себе: а если в наследство им оставлена столь ничтожная сумма, что ее хватит только Лукасу на галстук или Эви на новые краски? Если независимость, едва подразнив, обернется сном, миражом?

"Но ведь мы с Эви и собирались однажды уйти, еще не зная ничего о наследстве. И если оно нам в этом не поможет, придется всего лишь подождать еще немного. Насколько хватит терпения не вылить мистеру Гиллану вино на голову или не втянуть Уильяма в криминальную историю". Последняя мысль, конечно, была шуткой: Лукас в душе относился к Уильяму совсем неплохо, хотя его розовые очки очень хотелось разбить. Но не таким способом: связей с криминалом у Лукаса не было.

Итак, завтрак был окончен, подали экипаж, и Лукас в сопровождении Эви и мистера Гиллана покатил навстречу своей судьбе. По дороге он не смог обменяться с сестрой даже парой слов: оба не хотели говорить в присутствии опекуна, но Лукас остался доволен хотя бы тем, что сестра также выглядела заинтересованной.

Мистеру Джаверу было под шестьдесят. Он был человеком высоким и грузным, с очень крупными, тяжелыми чертами лица (особенно выдавались нос и нижняя челюсть), с крошечными глазками и гнусавым басом. Но главным в его образе была манера говорить. Он словно нарочно выбирал самые витиеватые выражения и произносил их, перемежая слова глубокими вздохами. Мистеру Гиллану он принялся униженно кланяться и заверять его в радости видеть и преданности — в своей обычной манере и с обычной скоростью речи.

"Потерпи, — напомнил себе Лукас. — Речь идет о твоем будущем и твоих деньгах".

Наконец расселись в кабинете мистера Джавера и приступили к делу. Тощий помощник с некоей торжественностью внес узкий конверт, который мистер Джавер не спеша распечатал и стал зачитывать вслух:

— "Я, мисс Айви Хантер, актриса Национального театра в городе Бигсити, Бергия, находясь в трезвом уме и ясной памяти, делаю следующие распоряжения относительно моего имущества.

Все свободные денежные средства, принадлежащие мне на момент смерти, я завещаю в равных долях мистеру Лукасу Кору и его сестре Эванджелине. Серьги с жемчугом и жемчужное колье я завещаю миссис Дуглас Гиллан. Дом по адресу... переходит Грэхему Валентайну в случае, если в течение месяца со дня написания завещания он станет моим мужем".

Мистер Джавер откашлялся, высморкался, выпил стакан воды.

— 3 мая 189* года, то есть почти четыре года назад, миссис Грэхем Валентайн, больше известная как Айви Хантер, скончалась в результате последствий железнодорожной катастрофы. Часть распоряжений, отданных ею в завещании, была исполнена немедленно, в частности, мистер Валентайн вступил во владение своей долей наследства, а миссис Дуглас Гиллан отказалась от собственной доли в пользу мистера и мисс Кор. Что касается мистера Лукаса Кора и мисс Эванджелины Кор, то в их распоряжение поступает сумма, равная сорока тысячам, не считая стоимости завещанных драгоценностей.

Лукас едва удержался, чтобы не потереть руки. Кем бы ни была мисс Айви Хантер, подарок она сделала им воистину королевский. Теперь несколько лет они с сестрой могли посвятить учебе, при этом отделившись от Гилланов. Впервые за долгие годы судьба преподнесла ему такой приятный сюрприз, он был почти счастлив. Он покосился на Эви: кажется, ей не терпелось что-то спросить. Она посмотрела на мистера Гиллана — тот кивнул.

— Мистер Джавер, простите... А фотографии или портрета мисс Хантер у вас не осталось?

Прежде, чем несказанно удивленный нотариус ответил, это сделал мистер Гиллан:

— Разумеется, нет, Эванджелина. Мистер Джавер никогда не знал мисс Хантер и ее завещанием занялся лишь из уважения ко мне. Но, думаю, в Бергии ты узнаешь больше.

— В Бергии? — тут уже Лукас не совладал с собой.

— Именно. Вступать в права наследования вам придется за океаном.

Да, не зря Лукас боялся, что судьба снова выкинет коленце. "Мы сможем съехать от Гилланов и выучиться. Если только не упадем с парохода. И если пароход не налетит на айсберг. И если в чужой стране с нами ничего не случится".

Домой вернулись ошеломленные, в полном молчании. Лукас никак не мог прийти в себя из-за осознания, что поездки за океан не избежать, а Эви, видимо, не давало покоя, кто же такая — Айви Хантер. Во всяком случае, быстро рассказав все поджидавшему их Уильяму, она тут же спросила:

— А кто такая Айви Хантер? Ты никогда не слышал этого имени? Если не в доме, то, может, Дейзи о ней упоминала.

Дейзи Морган, любовница Уильяма, была актрисой. Эта связь весьма беспокоила миссис Гиллан, но как Лукас был уверен, совершенно напрасно. Дейзи, несмотря на наружность, соответствующую имени, была девушкой неглупой и замуж за богатого юнца не стремилась, а Уильям не считал зазорным изменять ей с девицами из трактиров.

— Да разве я слушаю, что говорит Дейзи? — отмахнулся Уильям. — Так, лепечет, как ребенок. Но я расспрошу ее, если захочешь, а заодно и слуг. Но как же я рад за вас!

— Я тоже рад, что за риск утонуть мне заплатят, — не удержался Лукас.

— Брось! Это сейчас совершенно безопасно. Я сам бы поехал с вами, да отец не отпустит.

— Разумно. А то изменишь Дейзи еще и с русалками.

Эви с нарочито громким восклицанием уронила на пол платок и перчатки. Лукас с мстительной улыбкой проследил, как смутившийся Уильям помог ей поднять вещи.

Миссис Гиллан, как и Лукас, боялась морских путешествий. Ее очень огорчило, что воспитанникам придется уехать — впрочем, как невольно отметил Лукас, ни капли не удивило.

Эви, зайдя днем к Лукасу, заявила, что обратиться к Дейзи оказалось очень удачной идеей.

— Представляешь, она была в Бигсити лет пять назад, когда едва начала играть! У нас Айви Хантер почти не знают, но в Бергии она была популярна. Дейзи тогда взяла себе в образец ее стиль игры.

— Это, конечно, многое объясняет, — съязвил Лукас.

— Ты прав. Но лучше что-то знать, чем совсем ничего. А еще я подумала: ведь миссис Гиллан никогда не была в Бергии. А Айви Хантер откуда-то ее знала, и близко знала, если оставила ей свои украшения. Получается, Айви Хантер из Скендии?

— А украшениями расплатилась за то, что миссис Гиллан присматривала за нами? — Лукас понял, что волнуется. — Так она... наша мать? А ведь верно, верно! Кто еще оставил бы нам такие деньги?

Он подскочил, стал ходить по комнате, тереть руки. Горло сжималось. Даже страх перед будущим путешествием на время оказался забыт: что это значит, если открылась правда о прошлом?

— Но почему она оставила нас у миссис Гиллан? — спросила Эви тихо и грустно. — Актрисы... Для них незаконнорожденные дети — это не позор. Не представляю, чтобы своего ребенка отослала Дейзи, например. А ведь мама любила нас и не забывала, если оставила нам все, что смогла накопить. Тогда почему она не взяла нас с собой? И кто наш отец? Почему он не взял нас?

— Мог не знать, — фыркнул Лукас. — А может, он был женат и не хотел скандала в семье. Кстати, наша мать не всегда была актрисой, иначе миссис Гиллан, думаю, не стала бы водить с ней дружбу. Во всяком случае, думаю, в Бергии мы сможем наконец узнать больше. Тонуть ради правды я не хотел бы, но все же...

Следующие дни жизнь в доме Гилланов вращалась вокруг их воспитанников. Секретарь мистера Гиллана лично купил им билеты на пароход "Скендия", уходивший в Бигсити через две недели; опекун даже расщедрился на каюты второго класса. Миссис Гиллан старалась проводить с Лукасом и Эви как можно больше времени, в основном вспоминая их детство или давая наставления о том, как вести себя в чужой стране, в незнакомом городе. Наставления эти были малополезны, потому что миссис Гиллан была редкой домоседкой и даже Корлинг покидала нечасто, но выдавали искреннюю заботу, что не могло не радовать. Столь же часто она проверяла списки вещей, которые брат и сестра хотели взять с собой, и уговаривала слуг отнестись к сборам повнимательнее, проследить за "детьми". Особенно ее беспокоило, как бы слабый здоровьем Лукас во время плавания не простудился.

Уильям всерьез озаботился тем, что Лукас не умеет плавать, Эви "слишком привлекательна, чтобы путешествовать без защиты" (ее родного брата он надежной защитой откровенно не считал), а пароход может потерпеть крушение или попасться пиратам (о которых давно никто ничего не слышал). Поэтому он пытался научить Лукаса плавать (без воды), подарил Эви небольшой кинжальчик, который попросил носить с собой, и старался им объяснить, как можно спастись во время кораблекрушения и подать весточку из пиратского плена. Уильям явно читал больше, чем ожидал от него Лукас, но увы, останавливал выбор на очевидной беллетристике.

В день отправления "Скендии" на пристань, находившуюся в Гельстене, их также провожал Уильям с молодым лакеем Уорнером. Мистер Гиллан не захотел отвлекаться от дел, а миссис Гиллан боялась моря и толпы. Впрочем, она так расстроилась, что явно могла бы разболеться, так что и лучше ей было остаться дома. Эви прощалась с ней долго и потом в экипаже никак не могла перестать плакать, хотя Уильям отчаянно пытался ее рассмешить. Лукас поглядывал в окно, на мелькавшие улицы, на серое небо, и тяжело вздыхал. Ему надо было бы приободриться, но за эти две недели он понял кое-что грустное.

Миссис Гиллан и Уильям, конечно, не могли бы заменить ему родных, и все же вряд ли кто-то полюбил бы их с Эви больше. Их отец так и не объявился, а их мать, успешная актриса, не нашла то ли времени, то ли средств, чтобы забрать их в Бергию. Значит, они не были нужны ей в ее новой жизни, и наследство было лишь посмертной попыткой откупиться от некоторого чувства вины. Конечно, Лукас мог честно пообещать себе, что никогда не оставит миссис Гиллан и Уильяма без помощи, не забудет про них. Но менее горько не становилось — должно быть, оттого, что он все-таки не мог, как Эви, платить за любовь простой, беспечной и бездумной любовью. Его натура брала свое, он видел везде недостатки и был недоволен, хотел большего и знал, что не успокоится.

— Вон пароход, Лукас! — вырвала его из раздумий Эви. — Погляди! По-моему, он выглядит жутковато, правда? А какая толпа! Как бы нам не затеряться!

— Я просил отца отправить вас первым классом, — проворчал Уильям. — Мы бы не обеднели.

— Вторым мы тоже доедем, — успокоила его Эви. — Но я просто удивляюсь. Этими пароходами все так восхищаются, называют прекрасными... Почему бы тогда не называть прекрасными фабрики? Так же дымят. Какой он большой, как доходный дом в Корлинге!

— И копоти, как в фабричном районе, — согласился Уильям. — Лукас, скажи нам уже что-нибудь!

— Берегите багаж, — Лукас пожал плечами.

Посадка прошла, как и ожидалось, нервно. Уильям вел под руку Эви, та время от времени оглядывалась на ковылявшего позади Лукаса, а ему в затылок пыхтел Уорнер, тащивший их багаж. На пароход Уильям уже не пошел, Уорнер вручил им чемоданы и тоже остался на берегу, так что то, что они минут через двадцать все же очутились в каютах и не потеряли чемоданы, можно было счесть чудом. Эви сразу выбежала на палубу — махать Уильяму и посылать ему поцелуи, что касается Лукаса, он прилег и стал ждать, когда его начнет мутить. На этом он и был сосредоточен в первые дни плавания, так что попытки Эви заговорить с ним раз за разом проваливались.

Но Эви не унывала: то ли морской воздух ее опьянил, то ли всколыхнула перемена в жизни. Она с утра приносила Лукасу кофе, пыталась угостить его хоть ложечкой джема, рассказывала, какое звездное было небо вчера ночью, потом убегала на палубу "подышать воздухом", а к обеду возвращалась с новыми карандашными набросками.

— Смотри, я зарисовала море. Конечно, надо бы акварелью, но постараюсь потом переделать. Думаю, сюда бы подошли гигантские тритоны, верно? А вот посмотри, священник, живет через две каюты от нас. Очень средневековая фигура, правда?

Через три дня папка Эви обогатилась также портретом пышнотелой девушки из первого класса с мрачным и капризным лицом, бедно одетого парня-ремилийца и молодого офицера, который — по словам Эви, специально для Лукаса — передал ей шоколадных конфет.

— Девушка будет танцевать в цирке со змеей, — рассуждала Эви. — Мне давно были нужны такая фигура, губы и брови. И конечно, взгляд! А вот нос поправлю, слишком вздернутый. Жаль, ремилиец был в кепке. Боюсь, не смогу натурально передать его кудри. Может, еще увижу его потом. А офицеру портрет отдам, как он есть, только поправлю немного. Он такой любезный. Кстати, Лукас, здесь едет и наш знакомый. Ну, почти знакомый. Представляешь, мы часто сталкивались в парке, где гуляли с Уильямом и миссис Гиллан, и он нас запомнил! И вот сегодня подошел и представился. Очень милый джентльмен. Его зовут мистер Дэниэл Хоуп. Ты не против, если он зайдет сегодня вечером? Он очень хотел бы познакомиться с тобой.

Лукас только закатил глаза, но отказывать не решился: надо ему хотя бы видеть, с кем водит дружбу его сестра. Судя по той истории в школе с чахоточным воришкой, она не была разборчива.

Мистер Хоуп явился в шестом часу. Это оказался человек лет сорока, высокий, худощавый, прилично одетый, с черными глазами и легкой проседью в черных волосах. У него был негромкий голос, и он старался вести себя приятно, так что, как был вынужден признать Лукас, невольно располагал к себе. Однако что-то в манере держаться, а еще больше — в манере говорить свидетельствовало, что мистер Хоуп поднялся из низов. И не то, чтобы Лукас был снобом — он помнил о собственном положении. Однако он представлял, что такой человек мог, допустим, разбогатеть нечестным путем.

Прежде всего мистер Хоуп дал пару советов о том, как ослабить укачивание. Лукас, конечно, не собирался им следовать, но вынужденно кивнул. Затем разговор зашел о самом пароходе — эту тему Лукас и Эви одинаково не смогли поддержать. Тогда мистер Хоуп заговорил о рисунках Эви, выразив надежду, что путешествие даст ей много нового материала.

— Уже дало. Взгляните! Вы этого еще не видели. Хотя, конечно, лучше акварелью. Но постараюсь потом перерисовать.

Эви с гордостью показала мистеру Хоупу и Лукасу новый рисунок.

— Айсберг? — ужаснулся Лукас. — Мы миновали айсберг?

— Да, сегодня проходили мимо. Я не стала говорить тебе сразу, чтобы не пугать. Но зрелище было необычайное!

Да, Эви правильно сделала, что не сказала Лукасу сразу, иначе он вряд ли смог бы втиснуть в рот даже кофе и тост с джемом.

— Охотно верю. И последствия были бы необычайные, если бы мы на него налетели. Хотя, конечно, тебя бы в числе других женщин спасали в первую очередь. И кому какое дело, кто из нас двоих умеет плавать.

— Скорее всего, вам в любом случае достался бы спасательный жилет, — довольно строго возразил ему мистер Хоуп. — Да и умения плавать в такой холодной воде явно недостаточно.

— Что меня очень утешает, — вздохнул Лукас. Его все больше нервировало присутствие этого типа, и поэтому он довольно громко добавил:

— Да, я все же удивлен, что вы по редким встречам в парке запомнили нас с сестрой. Кажется, мы вели себя тихо.

— Ваш кузен был довольно шумным, — пояснил мистер Хоуп и как будто спохватился. — Ведь белокурый юноша — ваш кузен?

Эви странно на него посмотрела, опустила глаза. К счастью, стюард как раз принес им чай. Расставляя чашки, Эви снова посмотрела на гостя, перевела взгляд на брата — и вдруг побледнела, тихо охнула и тяжело опустилась на стул. Мистер Хоуп тут же вскочил, да и Лукасу стало не по себе.

— Эй, в чем дело? — попытался он пошутить. — Морская болезнь заразительна?

— Где нюхательная соль? — спросил его мистер Хоуп довольно грубо. Он бережно поддерживал Эви и тер ей виски.

— Вы думаете, я пользуюсь? — огрызнулся Лукас.

— Соль у меня, — пробормотала Эви. — Но это все пустяки. Я... испугалась... вдруг...

— Айсберга, что ли? — фыркнул Лукас. Мистер Хоуп помог Эви подняться и увел сестру к ней в каюту.

Полчаса спустя они так и не появились, и Лукас, собрав в кулак силу воли, решил, преодолевая тошноту, заглянуть к сестре и проверить, в чем дело.

Хоупа не было, Эви неподвижно лежала на кровати, заломив руки за голову. Она выглядела сосредоточенной и очень печальной.

— Ну и с чего тебе стало дурно? — Лукас присел родом с ее постелью. Эви вздрогнула, ее рот исказился.

— Лукас, понимаешь... Ты и мистер Хоуп... Вы одно лицо. Он наблюдал за нами. И он знает, кто нам Уильям по крови. Знает больше нас.

— Этого не может быть! — выкрикнул Лукас, догадавшись, что она имеет ввиду.

— А что еще может? Сложи все прочее. Он наш отец.

Ночью Эви впервые за все плавание не вышла взглянуть на ночной океан и звезды. Она легла, однако сон не шел. Наверное, лучше было бы поговорить с Лукасом, но ему наконец удалось задремать, да и все, что могли, они сказали друг другу вечером.

У Эви почти не оставалось сомнений, что мистер Хоуп — их отец: иначе для слишком многих совпадений не было бы объяснения. Эви, конечно, была ошеломлена открытием, но когда первое потрясение прошло, решила для себя, что ничего ужасного не случилось. Напротив: тайна, окружающая их с Лукасом, постепенно рассеивается. Мистер Хоуп ведь сам наблюдал за ней несколько дней, а после подошел и заговорил. Получается, он хочет быть к ним ближе. У них будет родной человек. Конечно, ее охватывало волнение при мысли о том, что они сблизятся — но радостное.

А вот Лукас сразу заявил, что "ни на грош не верит этому проходимцу".

— Сама подумай: больше двадцати лет ему не было до нас дела. А объявился он, когда мы с тобой отправились получать наследство.

— Но если мы незаконнорожденные, разве он наследует за нами? По закону разве мы не чужие люди?

— А он это понимает? И главное, чем еще ты объяснишь его поведение?

Эви нечего было возразить Лукасу, и все же ей отчаянно не хотелось верить, что брат прав. Как не хотелось верить и в то, что она ошибается и мистер Хоуп — не отец им вовсе.

Она представила, что сжимает бугристую ладонь и сломанные пальцы. Нортон, безусловно, наблюдал за ней и не дал бы ошибиться. "На самом деле я просто безумно хочу, чтобы у меня был отец. Миссис Гиллан заменила мне мать, у меня два замечательных брата, но отца я не знала". Едва ли она смогла бы так назвать холодного, отстраненного мистера Гиллана, как бы ни ценила его благодеяния. А к мистеру Хоупу ее сердце потянулось сразу, и Эви не видела причин не слушать свое сердце. Ей только хотелось, чтобы они объяснились побыстрее, чтобы наконец стали одной семьей. Миссис Гиллан не обидится, ведь Эви не разлюбит ее.

На следующий день мистер Хоуп встретил Эви утром, в буфете. Он осведомился об ее самочувствии, причем, кажется, был взволнован. Эви постаралась успокоить его, но никаких намеков на причину недомогания делать не стала. Она могла предположить, что мистеру Хоупу нелегко заговаривать о прошлом. Он казался серьезным и добрым человеком, и должно быть, только какие-то особенные обстоятельства могли заставить его оставить детей.

Но все-таки Эви казалось, что вместе они смогут преодолеть все, что им ни встретилось бы. Утреннее небо было бесконечно высоким и ясным, океан блестел, ветерок дул совсем легкий. Хорошо было петь на общей молитве, хорошо возвращаться, оглядываясь — не заметишь ли что-то любопытное. И только дымящая труба оказалась способна на миг испортить настроение. Эви знала, что пароход куда удобнее парусного судна, и все же не могла и не хотела врать себе: как художнице, прогресс ей не нравился. Помнится, Элизабет и миссис Гиллан одинаково упрекали Эви за излишний эстетизм. Но Эви лишь хотела, чтобы вещи назывались своими именами: полезное, например, не прекрасно, а именно полезно. Зачем искать красоту там, где ее нет, быть не может и где она даже не предполагается? Если сама суть чего-то — не в красоте?

Могла ли она назвать красивыми изуродованные руки Нортона? Это было бы кощунством, это прозвучало бы издевательством над всем, что он пережил. Болезни, увечья, нищета уничтожали гармонию, делали человека запредельно несчастным и именно поэтому заслуживали того, чтобы ненавидеть их всей душой. Хотя о чужих несчастьях Эви не любила думать и говорить, это было тяжело, да и бессмысленно. Скорее она согласилась бы помочь и вернуться к своим мыслям, своей жизни. Все-таки миссис Гиллан поделом однажды назвала ее бесчувственной эгоисткой. Сердце этой доброй женщины всегда жило чужими заботами, не ища своего — конечно, ей было дико, что девушка, ею же и воспитанная, так совсем не умеет, несмотря на лучшие примеры перед глазами.

...Миновало несколько дней. Эви и Лукас виделись с мистером Хоупом, но каждый раз при встречах ощущалось напряжение: они приглядывались к нему, он — будто бы к ним. Лукас истолковывал это в дурном ключе, Эви же очень хотелось поговорить и узнать правду, но сама она не решилась бы на это. Но она чувствовала, что загадка разрешится прежде, чем они сойдут на берег — так и вышло.

Вечером накануне последнего дня плавания мистер Хоуп пришел в каюту Лукаса, попросив Эви присутствовать. Они заказали чаю, и повисла мучительная пауза. Мистер Хоуп теребил манжеты, стучал пальцами по столу, вертел в руках салфетку. Лукас наблюдал за ним с мрачным удовольствием, Эви же стало немного стыдно за брата, и она решила помочь:

— Вы о чем-то хотели с нами поговорить?

Кивнув, мистер Хоуп клацнул челюстью.

— Насколько я понимаю, — начал он, — опекуны не рассказывали вам о ваших родителях и вы не знаете, кем вам приходится женщина, оставившая вам наследство.

— Не обязательно слышать — можно догадаться, — желчно оборвал его Лукас. — Эта женщина — наша родная мать, верно? А вы...

— Ваш отец, — выпалил мистер Хоуп и опустил голову, сильно покраснев. Вся его поза выражала такое невольное страдание, что Эви не совладала с собой и очень осторожно дотронулась до его руки.

— Мы и это уже поняли, — сказала она мягко. — И мы рады, ведь маму мы так и не успели узнать, а вас...

— Вас мы тоже не знаем, — едко добавил Лукас. — Но надеемся на некоторые объяснения с вашей стороны.

— Вы имеете на них право, — согласился мистер Хоуп хриплым голосом. — Я расскажу все.

Он прикрыл глаза и помассировал виски.

— Известную актрису Айви Хантер когда-то звали Кэтрин Мюррей. Она была младшей сестрой Дженнифер Мюррей, которая теперь зовется миссис Гиллан. Она... полюбила меня, когда нам обоим было по двадцать. Полюбила, хотя я был всего лишь рабочим сцены в одном театре. У нашего союза не было шансов. Но мы все же стали жить вместе.

Он остановился, задумался, будто подбирая слова.

— Мы все-таки расстались, когда Кэтрин носила под сердцем вас. Она спряталась у своих родственников, то есть у сестры, Дженнифер, и Дугласа Гиллана, мужа той, а после родов сбежала.

— Почему? — вырвалось у Эви. — Миссис Гиллан наверняка была к ней добра!

Мистер Хоуп снова долго молчал.

— Мистер Гиллан был женихом Кэтрин до того, как жениться на Дженнифер... До побега Кэтрин.

— Так вы с ним были соперниками? — удивился Лукас. — Кажется, я поменяю мнение о нем. Ему надо памятник поставить за великодушие. Знаете, он ведь выполнял по отношению к нам все обязанности отца... Ваши обязанности.

Эви не могла не согласиться, что вести себя так ответственно и без тени мстительности по отношению к детям врага — дорогого стоит, но все же слова брата были слишком жестоки. Мистер Хоуп сжал кулаки и перевел дыхание.

— У Кэтрин не было ничего, она не могла вас взять. И я не мог, я потерял работу, мне нечем было вас кормить.

— Крайне убедительное и достойное уважения оправдание, — заметил Лукас с отвращением и горечью. И хотя Эви совершенно понимала его, она все же помнила нищие дома, где бывала, и не могла не попросить:

— Перестань, пожалуйста. Пусть мистер Хоуп продолжает.

— Спасибо, Эванджелина. Прежде всего, узнав о побеге Кэтрин, я отправился ее искать. На это ушло пять лет, и когда мы снова встретились, она сказала, что между нами нет ничего общего, и предложила все забыть.

— Черните нашу мать? — вставил шпильку Лукас.

— Нет! — воскликнул мистер Хоуп. — Видит Бог, я не сужу ее. После было многое, Бергия — бурная, опасная страна. Я не по своей воле попал в переплет, мне пришлось бежать, я побывал в плену у туземцев, смог вырваться, был на золотых приисках и смог кое-что заработать... И вот вернулся в Скендию ради вас.

— Мы тронуты, — Лукас, несмотря на укоризненный взгляд Эви, поклонился.

— Вам было двенадцать. Я поселился рядом с вашим домом и встретился с миссис Гиллан. По закону я вам никто и без согласия опекунов не смог бы даже вас увидеть. Они отказали мне в свидании с вами, но разрешили наблюдать за вами в парке. Пока вы не повзрослеете.

— А повзрослев, мы так удачно, так кстати получили наследство, — видно, Лукас решил гнуть свое.

— На которое я не имею права, — справедливо заметил мистер Хоуп.

— Если бы вам удалось втереться к нам в доверие, вы могли бы добиться того, чтобы мы составили завещание и в нем упомянули вас.

Это предположение показалось Эви до того нелепым и постыдным, что она не смолчала:

— Ну хватит, Лукас! Что за глупости ты говоришь? Что за нелепости? Всем вот только и дела есть до нашего с тобой наследства! Мистер Хоуп, просите, мы просто еще не знаем, что вам сказать... В Бергии вы ведь будете поддерживать с нами связь?

— Я еду в Бергию ради вас.

Лукас сделал рукой странный жест, Эви метнула на него злой взгляд.

— Бергия — необычная страна, от Скендии она сильно отличается, — продолжал мистер Хоуп. — Вам небезопасно путешествовать одним.

— А с вами безопаснее? — прищурился Лукас.

— Да. Вам придется в это поверить. Так или иначе, я не намерен оставлять вас одних. Хотя бы пока вы благополучно не вернетесь в Корлинг.

Эви насторожилась.

— Так нам все-таки может грозить опасность? Но Бигсити, я слышала, почти такой же цивилизованный город, как Корлинг.

— В цивилизованном городе опасностей может быть не меньше. Впрочем, довольно. Нам всем нужно успокоиться. Я приду завтра, нам лучше вместе сойти на берег.

Вечер после объяснения с мистером Хоупом брат и сестра провели, ожесточенно споря сразу о многом. Уже глубокой ночью они наконец уснули. Утром, проснувшись и помолившись, Эви приняла твердое решение называть теперь мистера Хоупа отцом.

В самом деле, если судьба делает им с Лукасом такой подарок — они больше не сироты — зачем от него отказываться? Вполне возможно, что все, сказанное отцом — правда. Эви была рада, что мистер Гиллан оказался лучше, чем они считали, что с Уильямом и миссис Гиллан они настоящие родственники. Но главное — есть время сблизиться с отцом, узнать о нем больше. Возможно, они станут настоящей семьей. Хотя у Гилланов Эви не чувствовала себя несчастной, обделенной, но все же не могла отказать себе в удовольствии помечтать, как будет доверять отцу самое важное. Как будут проводить вместе вечера: отец и Лукас читают что-нибудь, а Эви рядом рисует.

Конечно, ее немного насторожили слова отца о том, что им может грозить опасность. Но Эви старалась никогда не поддаваться страху, ведь он парализует, лишает способности думать. И потом, если они теперь не одни, причин бояться уже меньше.

Между тем пароход наконец достиг Бигсити. Перед самым прибытием отец зашел к ним с Лукасом и велел держаться всем рядом. Брат, конечно, фыркнул, но Эви знала: он побаивается толпы и скорее пойдет с кем-то, ему неприятным, только бы не оказаться в ней в одиночку. Когда они вышли на палубу, она ободряюще взяла брата за руку и пообещала себе не озираться по сторонам, покуда они не ступят на твердую землю. Впрочем, отец тут же повел их за собой сквозь толкотню.

Несколько минут давки — и вот наконец можно вздохнуть свободно и осмотреться. Бигсити открылся перед ними в блеске яркого солнца.

Еще ни один город не казался Эви настолько ощутимо огромным. Глядя на фасад ближайших к порту высоких домов с помпезной отделкой, она почему-то отчетливо представляла себе гигантскую паутину улиц, растянутую на сотни километров. И если на миг представить эти улицы ближе, то сначала она увидит доки, притоны и кабаки, потом — чуть более приличное, но все же бедное жилье, после довольно скоро начнутся улицы "делового мира". Здания с богатой отделкой казались Эви немного неуместными, словно по чьей-то прихоти перенесенными из другого мира. Когда-то на их месте были простые деревянные дома в один-два этажа: первые поселенцы и их потомки жили скромно, строго, просто. Потом сюда вторгся Корлинг — да, только так и можно было объяснить чуждый духу стиль.

— Нам нужно в гостиницу, — напомнил отец. — Возьмем экипаж, я примерно помню, куда ехать.

Лукас скептически скривился и хотел возразить, но вдруг с криком упал. Эви и отец попытались помочь ему подняться: рядом шло так много народу, что его запросто могли затоптать.

— Меня кто-то толкнул, — пожаловался Лукас. — Ай, больно!

— Видимо, ты повредил связки, — решил отец. — Опирайся на мои плечи. Эви, ты рискнешь позвать экипаж сама?

— Нет нужды, — раздался рядом хрипловатый голос. — Воспользуйтесь экипажем, который я вызвал для себя. Мне тоже нужно в гостиницу.

Эви радостно улыбнулась: с ними говорил тот самый офицер, который во время плавания угощал ее шоколадом. Приятно, когда в чужой стране с тобой все еще рядом знакомые.

— Кто вы такой, сэр? — прищурился отец. — Мы знакомы?

— Капитан Фрэнк Кортмелл, офицер армии его величества, — офицер слегка приложил руки к козырьку фуражки. — Думаю, мы сможем познакомиться ближе, когда усадим в экипаж пострадавшего.

Лукас недовольно поджал губы. Впрочем, ему тут же уделили внимание: перенесли в экипажи поудобнее устроили. Затем капитан Кортмелл помог усесться Эви и устроить их багаж.

Отец тем временем спросил у возничего про какой-то "Семейный двор"; оказалось, это название гостиницы. Туда-то они и отправились.

— Я бывал там много раз и хорошо знаю это место, — пояснил отец. — Тихое, скромное, но нам подойдет. Вы там тоже сможете остановиться, — обратился он к капитану Кортмеллу.

— Благодарю. Кажется, это то, что мне нужно.

Лукас был бледен, как смерть, время от времени лицо его кривилось, он стонал. Эви встревожилась, не перелом ли у него. Отец, признаться, оставался довольно спокоен.

— В гостинице вызовем врача. А пока потерпи.

— Надо уведомить нотариуса, чтобы сегодня не приедем, — прошипел брат. Даже в такую минуту он все-таки думал о деле.

— Вряд ли он ждал, что мы отправимся к нему прямо после такой долгой дороги, — успокоила его Эви.

— Лукас прав, нотариуса нужно уведомить, — согласился отец. — Возможно, он согласится приехать в гостиницу, хотя... не уверен.

Эви почувствовала на себе взгляд капитана Кортмелла, и ей невольно захотелось закрыть лицо — жаль, вуали не было. Но все-таки она не могла отметить особенную четкость черт его лица, густые темно-рыжие усы и что-то теплое в мелких морщинках у рта и в уголках очень темных глаз. Капитан Кортмелл был красив, но той красотой, в которую нужно всматриваться. Все же ей очень хотелось заговорить с ним, и молчала она лишь потому, что не хотела обижать Лукаса. Вдруг решит, что она не слишком за него обеспокоена, раз любезничает с офицером.

Отец, видимо, решил отвлекать их с Лукасом разговорами: то и дело указывал на улицы, по которым они проезжали. Эви выглядывала, бросала взгляды на здания и прохожих. И постепенно поняла, что ее смущает: дома были похожи на те, что и в Корлинге, но люди шли по улицам совсем другие. Они говорили вроде бы на том же языке, но с иным акцентом, они очень торопились, они были настороженные, с цепким взглядом. Они иначе, более свободно, слегка грубовато общались между собой. И даже одежда сидела на них иначе.

— Собираете сюжеты для этюдов? — вдруг спросил капитан Кортмелл.

— Мы едем так быстро, что не запомню ничего, — признала Эви. — Разве самое общее впечатление.

— И каково оно?

— Это переодетый город.

Капитан Кортмелл рассмеялся.

— Вот это предубеждение! Скажете, а если бы вам дали две фотографии. На одной Корлинг, на другой Бигсити. И попросили бы угадать, на кокой из них какой город. Вы бы это смогли сделать?

— Не рискну ответить, — сказала Эви. — Фотография очень обезличивает.

— У моей сестры прогресс — это всегда зло, — проскрипел из своего угла Лукас. — Не слушайте ее.

— Может, когда-нибудь фотографы научатся передавать души людей и мест, — Эви пожала плечами. — Но все равно я никому бы не советовала фотографировать улицы. Или даже рисовать. Движение теряется, а это в улицах главное. Вот если бы когда-нибудь кто-научился делать изображение, на котором люди двигаются...

— Но это тот самый прогресс, который, как мне только что сказали, вы не любите.

Эви покраснела с досады. Брат, конечно, страдал от боли и не мог придержать язык, и все же ей определенно было неприятно сейчас.

— Мне не нравится не прогресс. Мне не нравится безобразие и бездушие.

Снисходительная улыбка капитана показалась ей пошлой, и Эви отвернулась, снова глядя в окно. Она ощутила некоторое разочарование: кажется, капитан Кортмелл принял ее за очередную легкомысленную барышню, с которой невозможно говорить всерьез.

Наконец экипаж остановился. Гостиница оказалась двухэтажным зданием, неброским, но даже снаружи уютным. Их встретила настолько аккуратная, кругленькая старушка в шали и с пучком, что Эви предположила: где-то рядом должен быть кот. Огромный серый кот обнаружился развалившимся на площадке лестницы, которая вела на второй этаж.

Одну свободную комнату заняли Лукас с отцом, другую, напротив — Эви. Капитан Кормелл расположился дальше по коридору.

Брату вызвали врача, тот явился быстро и успокоил всех, сказав, что у Лукаса всего лишь сильный ушиб. После ухода доктора отец спустился вниз, чтобы заказать ужин. Эви осталась рядом с креслом, в котором лежал Лукас.

— Меня толкнули нарочно, — повторил он, едва смолкли шаги за дверью. — Я это очень хорошо почувствовал.

Эви задумалась. Брат, конечно, любил иногда пожаловаться зря, но обычно так вел себя в присутствии миссис Гиллан, чье мягкосердечие было ему хорошо известно.

— По крайней мере, это сделал не отец, — заметила Эви.

— Согласен. И мотива у него нет. Ему выгоднее, чтобы наследство мы получили как можно скорее. Нет, Эви, тут что-то другое. Нас преследуют, но кто и чего от него ждать — я не знаю.

— В таком случае что нам делать? Рассказать отцу?

— Он не обратил внимания на мои слова о том, что толкнули меня нарочно. Защитник из него в любом случае неважный, как ни корчи он бывалого человека.

— Других у нас нет.

— Мы есть сами у себя, Эви. Этой ночью придется уж тебе не спать. Я все-таки в комнате не один, да и хожу сейчас с трудом. Но мы в опасности и должны быть начеку.

Оставалось лишь согласиться. Волнение нарастало, но Эви все-таки верилось, что все обойдется.

Вечер прошел в раздражавшем Лукаса веселье. Сестра так расслабилась и развеселилась в компании новоявленного отца, что они даже спели на два голоса. Что-то вроде:

— Скажи мне, братец мой, за что ты в кандалах?

Ведь ты на лиходея не похож.

Лишь первый цвет весны цветет в твоих очах,

Ты ликом ясен, молод и пригож.

— Я в кандалах за то, что молод и пригож,

Я в кандалах за то, что я любим!

Прекрасней девы нет, к которой был я вхож,

С которой жарко ночи проводил.

Но наш проклятый лорд увидел как-то раз

Любезную красавицу мою,

И лучезарный свет ее невинных глаз

Увы, его разжадил, как свинью.

Любимая моя ему не поддалась,

Любви желая верность сохранить,

А я на шум борьбы явиться смог как раз,

Когда хотел он силу применить.

Меня веревка ждет за то, что я не дал

Ругаться над возлюбленной моей,

Но жизни мне не жаль, ведь я любовь познал,

Меня проводит свет ее очей!

Должно быть, тот воришка выучил сестру этой пошлой песенке, а что ее знал Хоуп, немудрено. Оставалось надеяться, сестра за весельем о деле на сей раз не забыла.

Эви ушла от них только ночью, пообещав запереться. Лукас хотел верить, что она не сомкнет глаз, как и обещала. Впрочем, он чувствовал, что и сам едва ли сможет заснуть. Конечно, Уильям или кто угодно еще посмеялся бы над его подозрениями. Но Лукаса грызла тревога, угнетало унизительное чувство беспомощности.

Он всегда думал, что умеет выживать. С первого класса пришлось приспосабливаться: угадывать, где могут подставить забавы ради, какие дурные розыгрыши могут устроить. Он нашел друзей, точнее, покровителей, и с ними нужно было находить общий язык, что-то давать взамен — к примеру, идеи о том, как поставить на место злобного папенькиного сынка или высокомерного умника и выйти сухими из воды. Ему не было жаль ни того, ни другого: это умник догадался и проболтался из одного бахвальства, что Лукас — бастард, это папенькин сынок чуть не превратил его жизнь в ад ради забавы. Однако Лукас знал меру и не давал себе увлекаться местью.

Но было глупо рассчитывать, в самом деле, что взрослая жизнь не окажется страшнее школьных склок — тем более, если речь идет о больших деньгах. "Хоуп нас предупреждал, что наше наследство может кого-то интересовать. Неужели правда? Или он с сообщниками будет подстраивать странные случаи, чтобы мы наконец ему поверили? Не слишком ли сложно?"

— Ты спишь? — спросил Хоуп. — Я задую свечу?

— Угу, — кивнул Лукас сонно.

Это было первое, что они сказали друг другу после того, как ушла Эви. Даже из кресла на кровать Хоуп помог перейти молча. Что ж, хорошо, что он понятлив и не пытается втереться в доверие к тому, кто поумнее наивной юной художницы. Только бы у Эви еще хватило стойкости именно прислушиваться к звукам в коридоре, а не погружаться в продумывание очередной картины, в воспоминания о ее воришке или в мысли о новоиспеченном отце. Ведь весь вечер она расспрашивала Хоупа о его жизни, о их с матерью знакомстве. Лукас принципиально не вслушивался.

Если его и интересовало кое-что о настоящих родителях, так это то, что представлял собой их соперник в борьбе за наследство — муж их матери, Грэхем Валентайн. Хоуп не знал о нем ничего, между тем, если им и могла грозить опасность — наверняка от него.

"Он, конечно, получил по завещанию немало — но, допустим, за эти годы он промотался. Появились долги. Если с нами что-то случится до того, как мы получим свою долю, она перейдет к нему. Значит..." Лукас едва удержался, чтобы не сесть на постели.

Их с Эви попытаются убить в ближайшее время, вот что это значит. Они в чужой стране, сопровождает их кто-то подозрительный и не слишком умный, а между тем за ними охотятся. Зачем они только позарились на это наследство!

"Могу ли я быть неправ? Могло ли мне показаться?" — раньше Лукас не задавал себе таких вопросов, но сейчас очень уж не хотелось верить, что они с сестрой обречены. "А если бросить все и завтра же отплыть обратно? Лучше быть живым нищим, чем мертвым богачом". Да, это был выход. Дожить бы только до завтра.

Между тем Хоуп вдруг встал с постели и накинул халат.

— Чувствуешь запах? — спросил он. — Я знаю, что ты не спишь.

— Запах? — Лукас принюхался. Пахло гарью.

В тот же миг в коридоре зазвенел голос Эви.

— Пожар! — кричала она. — На помощь, горим! Воды!

Хоуп схватил салфетку и плеснул на нее из кувшина. Сунул Лукасу.

— Прижми к лицу. Дыши через нее.

Закрывая второй мокрой салфеткой рот и нос, он выскочил с кувшином в коридор.

Лукас почувствовал, что его тошнит. Голова закружилась, сердце словно раздулось и с силой бухало в грудную клетку. Тем не менее, дрожащими пальцами прижимая к лицу салфетку, он сел, дотянулся до халата. Опираясь на тумбочку, встал. Если уж спасаться, то только с деньгами и документами, а они были в его маленьком чемоданчике. Превозмогая боль в поврежденной ноге, Лукас дотянулся до чемоданчика и крепко вцепился в его ручку.

Шум в коридоре между тем нарастал, запах гари стал сильнее и противнее, в комнату потянуло дымом, но, прислушиваясь, Лукас понял, что пожар удалось потушить. Вскоре вернулся Хоуп, ведя за собой Эви в пеньюаре и большой шали. Она дрожала и всхлипывала.

— Ты молодец, — похвалил ее Хоуп. — Не растерялась. Ну же, успокойся.

Он дал ей выпить из фляжки — видимо, там был коньяк или что-то в этом роде. Эви, глубоко вдохнув, в упор посмотрела на Лукаса. Видимо, ей очень хотелось рассказать Хоупу, почему она не спала в эту ночь. Лукас пожал плечами: пожалуй, дальше отмалчиваться не было смысла.

— Мы... — Эви запнулась. — Отец, вы были правы, что нам может грозить опасность. Лукас решил, что упал вчера неслучайно, попросил меня не спать ночью. Я слышала, как в коридоре кто-то крался, прежде, чем запахло гарью. И огонь... Он загорелся как раз между нашими комнатами. Вы и сами видели.

Хоуп тяжело кивнул и долго сидел, подперев рукой лоб. Потом медленно проговорил:

— Еще в Корлинге я заподозрил, что за вами следят... То есть следит кто-то, кроме меня. Я поделился подозрениями с миссис Гиллан, с которой регулярно виделся, и сказал, что так или иначе должен буду вас сопровождать. Признаться, я опасался, не случится ли что-то в пути, когда легко списать все на несчастный случай.

— Но мы с сестрой не выходили на палубу вместе, — догадался Лукас.

— Это верно. Однако вас могли отравить, угостив чем-то.

— Капитан Кортмелл угощал меня конфетами и просил, чтобы я передала их брату, — вспомнила Эви. — Но они не были отравлены.

Хоуп с силой потер подбородок.

— Это все очень странно... Если вас преследуют, то убийца упускает возможности или предпринимает очень робкие шаги.

— А вам бы хотелось, чтобы он действовал смелее? — сострил Лукас.

— Мне бы хотелось, — отчеканил Хоуп, — чтобы было, с чем пойти в полицию. Пока, к сожалению, все легко можно списать на совпадения.

— Выходит, мы... беззащитны? — нахмурилась Эви. — Как нам теперь поступить?

Лукас фыркнул.

— Немедленно уехать, конечно! Пусть тот, кто хочет наших денег, ими подавится, только бы оставил нас в покое!

— А что думаешь ты? — Хоуп посмотрел в глаза Эви.

Сестра потупилась, прикусила губу. Машинально стала наматывать на палец край шали.

— Мне не нужно денег, — проговорила она наконец. — И думаю, Лукасу в самом деле лучше вернуться в Корлинг. Но... Я не хочу бежать из-за угроз. Это неправильно. Как будто надо согласиться, что прав всегда сильный и жестокий.

Лукас в раздражении закатил глаза. Нашла время читать морали!

— Может, ты забыла, сестренка, но это не роман, а наша с тобой жизнь, и если мы умрем — это навсегда.

— Но я же говорю, что ты можешь вернуться!

— Одному на корабле? Мне?

— С тобой, наверное, поедет отец.

— Нет, Эви. Я останусь с тобой.

Этими словами Лукас не мог не воспользоваться.

— Слышишь? Будешь упрямствовать — погубишь отца.

— Я знаю, что делаю, — отрезал Хоуп. — Эви права, что хочет остаться. Нельзя смиряться перед грубой силой.

Лукас вздохнул.

— Словно не этим приходится заниматься всю жизнь. Умным людям, по крайней мере. Чтобы выжить.

— Однако ты готов ради своего комфорта мешать выжить другим, — заметил Хоуп. — Если бы мы утром отправились к нотариусу, а заночевали бы у моего старого приятеля, ты оставался бы под защитой, а дело было бы сделано куда быстрее. А пока нам с Эви придется пытаться посадить тебя на корабль, мы упустим время. Или ты готов рискнуть и сесть на корабль в одиночестве?

К этому Лукас точно готов не был. Но его изрядно злило, что Хоуп и Эви как будто объединились в союз против него, пользуясь его слабостью. Как будто он ничего не видит!

— Я понимаю, сестра, тебе нравится, когда тебя хвалят. Нравится быть хорошей на моем фоне. И ты готова слушаться человека, который дает понять, что отдает тебе предпочтение. Только берегись, тщеславие до добра не доводит.

Эви очень серьезно на него посмотрела.

— Глупый ты. Как же мы будем жить одни, если по любому поводу прячемся в норку?

— Ладно, довольно, — прервал обоих Хоуп. — Эви, ляг в кресле. Вам обоим нужно поспать. Имейте в виду: если убийца есть, скорее всего, сейчас он где-то рядом.

Рано утром отец отправил багаж Эви и Лукаса к некоему Джону Кроу, своему приятелю. Потом тот же мальчик-слуга, совершенно сонный, принес им в номер кофе и булочки.

— Придется вот так, всухомятку, — пояснил отец в ответ на сомневающийся взгляд Лукаса. — Ничего, добраться бы до старины Кроу! Там вы голодать не будете.

Эви слабо улыбнулась ему. За прошедший вечер, несмотря на все тревоги, она будто приобрела еще больше, чем было до того. Отец рассказывал о маме, об их любви, они вместе пели... Это было даже иначе, чем с миссис Гиллан — пожалуй, такое она наблюдала только в семействе Холдер или там, где квартировал Нортон. И сама она раньше только Нортону так доверяла.

Вспоминать прошедшую ночь, конечно, было страшно. Но она не сомневалась, что отец сможет их защитить. Да они и сами вовсе не слабы. Лукас собрал мужество и молча, стараясь не стонать, после завтрака спустился вниз, где их уже ждал экипаж.

— Приедем в контору и подождем вашего нотариуса под дверью. Думаю, он к тому времени может даже и явиться. Когда вы заявите о себе как о наследниках, Валентайн наверняка побоится дальше вас преследовать. Его мотивы станут слишком очевидны.

Лукас поморщился и протянул:

— Я все думаю, в чем ошибка... А вы явно ошибаетесь, я чувствую.

— Может, это предвзятость с твоей стороны? — не удержалась Эви. Ей совершенно не хотелось разрываться между отцом и братом, и она старалась не отчаиваться в надежде помирить их. Но сейчас, когда опасность все-таки была рядом, недоверчивость Лукаса к единственному их защитнику начинала раздражать. Брат отмахнулся:

— Нет. Я уже все понял. Вы рассуждаете так, как стал бы рассуждать умный и острожный человек. Но вспомните, что Валентайн предположительно смог прокутить свою часть наследства — а это немало. Говорит ли это о нем, как об умном и острожном?

А ведь он был прав! Все же Эви не могла не восхищаться умом и предусмотрительностью Лукаса. И отец отдал ему должное:

— Ты прав. Как только вы получите на руки деньги и драгоценности, вам следует немедленно уехать.

Наверное, все трое с одинаковым нетерпением ждали, когда же экипаж остановится у нотариальной конторы. Но когда они добрались, оказалось, что двери заперты. И тут всех охватило недоброе предчувствие.

— Им давно пора открыться,- пробормотал отец, потирая подбородок. — Эви, ты могла бы заглянуть в окна?

Эви быстро подошла к одному из окон, встала на цыпочки... Вдруг кто-то с силой сжал ее локоть, и что-то холодное прижалось к виску.

— Спокойно, джентльмены, — раздался за спиной знакомый голос. Капитан Кортмелл. "Так получается... Да, у него ведь была возможность..." Больше Эви ничего подумать не успела: стало слишком страшно.

Отец и Лукас стояли совершенно белые, когда капитан Кортмелл развернул Эви лицом к ним. Потом она ощутила, что ее тянут назад. "Только бы он не навредил им. Что со мной будет? Он убьет меня?"

— Вы будете стоять спокойно и дадите нам уехать, — говорил Кортмелл почти ласково. — Будете благоразумны, если любите ее, правда? Вот так.

Он втолкнул Эви в экипаж, сам вскочил туда же и сразу захлопнул дверцу. Железные пальцы впились ей в запястье, когда она попыталась отодвинуться. Потом она почувствовала знакомый запах, и к лицу прижалась тряпка.

"Хлороформ", — вспомнила Эви: доктор Холдер как-то показывал это средство ей и дочери. Она попыталась задержать дыхание, но Кортмелл все прижимал тряпку к ее лицу, и вскоре Эви потеряла сознание.

Пришла в себя она в какой-то комнате. Сквозь задернутые матерчатые занавески пробивался яркий дневной свет. Эви села, преодолевая головокружение. Хотела осмотреться, но первый, кого она увидела перед собой, был капитан Кортмелл. "Впрочем, конечно, зовут его иначе".

— Грэхем Валентайн — это вы? — сразу спросила Эви, не надеясь, что он ответит правдиво.

— Надеюсь, вы поверите, если отвечу, что это не я. Но вы мыслите в правильном направлении.

— То есть это он вам велел меня похитить?

"Разве он мне ответит?" Однако ответил, с очень странной усмешкой:

— Нет. Он велел вас убить. Обоих.

Сердце обрушилось, горло сжалось от страха. Но Эви снова заставила себя спросить:

— Из-за наследства?

— Именно. Он промотал свою долю и стал нуждаться в вашей.

В висках шумело. Происходящее не укладывалось в голове, такого не могло быть — как представить, что кто-то желает твоей смерти? Эви стиснула кулаки, чтобы не закричать.

— Как же мама за него вышла? Зачем? Ведь она никогда...

— Он был красив и довольно молод, — спокойно ответил Кортмелл. — Но я думал, вы спросите меня, почему же я не убил вас.

— А вы уже пытались? Я думала, вы только пугаете.

— Да, я только пугал, — усмехнулся он. — Но вы могли бы задуматься, почему.

"Что решил бы Лукас?"

— У вас свой интерес?

— Можно и так сказать.

— В чем же он?

— В вас, — ответил Кортмелл просто и откинулся на спинку стула. — Вы мне очень нравитесь, Эви. Ведь я могу вас так называть?

— Так меня называют так только друзья.

— А я вам не друг? Что ж, может, это и правда. Но ведь вы в моей власти и не сможете запретить мне ничего.

Осталось только еще крепче стиснуть пальцы. Увы, он был прав. "Что же будет?"

— Пожалуй, Эви, я с самого начала объясню вам свою роль. Не бойтесь, это не значит, что я планирую вас убить: ведь у меня были возможности сделать это раньше. Но в том и дело, что я не смог. Так вот, для начала вот вам мое настоящее имя: зовут меня Майкл Кейв. Меня помнят на западе Бергии, там осталась и моя семья: родители, брат, сестры. Я всегда любил приключения, а еще рос своевольным парнем и привык брать, что хотел. Так я взял однажды чужую жену, а потом пришлось убить ее мужа, чтобы он не расправился с нами из ревности. Он был из ремилийцев-переселенцев... Знаете, на чужбине они свирепеют. Теперь, если его родные узнают, кто его убил, то вырежут моих родных.

Эви вздрогнула, но не смогла ничего спросить, продолжая слушать.

— Грэхем тоже родом из тех мест, и волей случая он стал единственным свидетелем убийства. И поступил, как подлая крыса: стал шантажировать меня, использовать, как цепную собаку. Он науськал меня на вас, я взял ваш след. Приехал в Скендию, потом последовал за вами на пароход. Думал, скину вас с братом за борт в качку... Не вышло: он не выходил на палубу. Я решил вас отравить... Те конфеты были пробой. Но я не смог. Я понял, что не могу причинить вам вред. А если не причиню — умрут мои родные. Я пытался запугать вас с братом, но вы проявили характер. Да, я бы тоже не отказался от денег просто так. Однако Грэхем точно погубит моих родных, если я просто сбегу с вами куда-нибудь на юг. И убить его я не могу: тогда родные убитого мной ремилийца получат письмо, из которого все узнают.

Он умолк и хрустнул пальцами. Эви пыталась подавить смятение. Она была в ужасе от того, что они с братом были на волосок от смерти, от того, как легко этот человек говорил о совершенном убийстве и был готов пойти еще на одно. Но все-таки она понимала, что и его загнали в угол.

— А ваши родные не могут уехать?

— Отец и брат никогда не бросят ферму.

Ничего. "Одна нить оборвалась — берись за другую", — сказал ей однажды Нортон.

— Чего вы хотите от меня? Зачем вы меня похитили?

— Для начала, конечно, я хотел бы увидеть вас обнаженной и взять...

Эви в невольном отвращении отшатнулась к стене.

— Но я не беру женщин силой. Поэтому ваши отец и брат получат вас обратно, когда предоставят нотариусу отказ от наследства.

"Насколько можно доверять его обещанию? Он не опасается, что, освободившись, я сболтну лишнее? Да и отец с братом могут поступить по-своему. Обратиться в полицию или начать меня искать самостоятельно. Последнего, пожалуй, им совсем не стоит делать".

Тем временем Кейв связал ей руки и ноги.

— Прошу прощения, но мне невыгодно, чтобы вы попытались сбежать. Желаю доброго дня.

"Он опасается побега, — заметила про себя Эви. — Значит, будь я свободна, покинуть дом было бы сравнительно легко". Но больше она ни о чем подумать не смогла: нервное напряжение было слишком велико, и силы вместе со способностью мыслить здраво на время оставили ее.

Лукас, охваченный ужасом, смотрел вслед экипажу, увозившему Эви и ее похитителя. Он ничего не мог, даже броситься следом, даже позвать на помощь — он онемел. Хоуп пустился вдогонку и попытался прицепиться сзади, но не вышло: экипаж ехал слишком быстро. Запыхавшись, он вернулся к Лукасу.

— И как я сразу не догадался! Нотариус мог быть в сговоре с Валентайном и его наемником, здесь нас почти непременно ждала бы ловушка!

— Напомню вам, то вы вообще не верили ни в какой сговор, — выплюнул Лукас. Он все еще не мог поверить в то, что произошло. Из-за каких-то денег он очутился в чужой стране, в смертельной опасности и сейчас потерял самого близкого человека, а единственный, на кого придется теперь полагаться — проходимец, которого Лукас знает лишь несколько дней. От жалости к себе и обиды на судьбу захотелось плакать, но пришлось закусить губу.

Хоуп, видимо, понял его иначе — хлопнул по плечу и сказал:

— Пойдем отсюда. Нам нужно в полицию, а оттуда проедем к моему приятелю.

— Вас не расстроило, я смотрю, что Эви украли и могут убить.

Взгляд Хоупа стал ледяным.

— Ты мне напоминаешь Кэтрин. В ее худшие минуты. Давай руку.

Ничего другого не оставалось, как идти с ним вместе.

В полицейском участке, как показалось Лукасу, они провели полдня — хотя Хоуп потом говорил, что управились за два с половиной часа. И покуда их допрашивали, все сомнительнее становилось, что полиция им чем-то сможет помочь. Никаких доказательств причастности Грэхема Валентайна к похищению Эви у них не было. И вряд ли уважаемого и обеспеченного человека тронут только из-за их подозрений и предположений.

К концу допроса Лукас так вымотался, что почти засыпал. Было очень больно за Эви, необъяснимо стыдно, что ничем не мог ей помочь. Раздражало до бешенства, что Уильям сможет его упрекнуть за ее исчезновение. Безумно угнетала полная неизвестность в будущем. Его словно парализовало, и он не смог бы сейчас заставить себя ни написать Уильяму или миссис Гиллан, ни хотя бы послать им телеграмму.

Хоуп, к счастью, с разговорами больше не лез. Когда они вышли из здания полиции, снова взял экипаж. У Лукаса не хватило сил и смелости даже спросить, куда его везут. И лишь когда он понял, что оживленные улицы с тесной застройкой сменились тихими, с садовыми оградами, за которыми возвышались особняки, он невольно встрепенулся.

— Скоро приедем, — успокоил его Хоуп. — И думаю, там ты сможешь поесть и отдохнуть.

Наконец экипаж остановился перед двухэтажным домом, большим и довольно несуразным. На крыльце прохаживался, покуривая трубку, коренастый человек лет пятидесяти, с седыми усами и довольно беспорядочно одетый. Когда экипаж остановился, он вместе с мальчишкой-негритенком побежал навстречу, бурно жестикулируя.

— Дэн! Дэн, старый пройдоха, явился, провались ты в пекло!

— Папа! — тут же раздался сочный и свежий девичий голос. — Мама много раз просила тебя не ругаться.

Лукасу как раз помогли спуститься, и он заметил, как из-за угла дома вышла и застыла, уставившись на них, девица его возраста. Невысокая и плотная, как и ее отец, она, вероятно, все же многим показалась бы привлекательной. У нее были очень живые черные глаза, густые и даже мягкие черные волосы, ее смуглое лицо заливал яркий румянец, а формы выглядели, пожалуй, соблазнительно. Но Лукаса женская манкость всегда оставляла равнодушным, он не Уильям. А в такую минуту ему стало необъяснимо противно от того, что вот эта девица, должно быть, беззаботна, как птица — между тем чем она лучше его и Эви?

Девица тем временем весело подбежала к Хоупу, тот расцеловал ее в обе щеки. Их представили: это была, как и понял Лукас, хозяйская дочь, звали ее Ребеккой. Отец велел ей помочь Лукасу дойти до дома, и она без церемоний взяла того под локоть. В доме оказалось весьма уютно, хоть и претенциозно. Вдвоем Лукас и Ребекка добрались до спальни с большим окном и желтыми обоями, выходившей окнами в сад. Здесь наконец удалось растянуться в кресле, а Ребекка, уходя, пообещала скоро вернуться с завтраком и какао. Пожалуй, хоть она и не блистала манерами, а на ее платье было многовато оборок и оно слишком шуршало, она была не так плоха. Но все же Лукас обрадовался, когда она вышла: ему очень хотелось подумать в одиночестве.

Был ли Хоуп причастен к похищению его сестры? Неужели он рассчитывал вынудить ее отказаться от наследства в чью-нибудь пользу? Нет, слишком сложно. А чтобы сестра написала завещание на его имя, не обязательно прибегать к насилию. Она уже сейчас готова последнюю корку разделить с новоявленным отцом.

Допустим, Хоуп честен и сейчас обсуждает со старым другом, как им вытащить Эви. Однако он не возражал, чтобы Лукаса увели. Значит, не хочет, чтобы тот вмешивался. А почему, собственно? И жива ли еще Эви в то время, как Лукас в чужом доме ждет какао?

"Уильям меня убьет, если что". Чтобы этого избежать, оставалось действовать.

— А в какой комнате наши старики? — непринужденно спросил Лукас Ребекку, когда она пришла с омлетом, какао и гренками. — Далеко?

Он попытался взять игривый тон, но Ребекка казалась озабоченной.

— Они в гостиной, это рядом, через комнату отсюда. Я слышала, — она понизила голос, — про несчастье с твоей сестрой.

— То есть они сейчас обсуждают именно это?

— Да. Помянули уже Валентайна. Та еще личность. Был актером, но поговаривали, что он шулер. Потом пристроился к Айви Хантер. Кто знает, не он ли постарался, чтобы она отправилась на тот свет. Ты подумай, когда тот поезд сошел с рельсов, она всего-то сломала руку и вроде уже шла на поправку, приступила к новым репетициям... Ее спектаклей ждали, ее любили. И вдруг заражение крови, и в два дня...

— Да ты осведомлена, — невольно вырвалось у Лукаса.

— Брат моей мамы женат на бывшей актрисе. Мама сейчас у него гостит. Ну и вообще, я стараюсь все знать, что происходит в городе. Это же так интересно.

"Вот она, мотивация сплетниц". Однако Лукас не спешил иронизировать вслух: ему по-прежнему требовалась помощь.

— Ты можешь проводить меня до гостиной, Ребекка?

Вежливее было бы назвать ее мисс Кроу, однако Лукас догадывался, что эта девица вежливости предпочитает так называемую душевность.

— Ты хочешь подслушать? — спросила она понимающе. Очевидно, для нее подслушивание было делом привычным. Как и для Уильяма, которого все считали честным юношей.

— Нет. Я хочу с ними поговорить.

Кажется, ушиб стал проходить: шаги по коридору дались уже не с таким большим трудом, как утром. По дороге Лукас узнал от Ребекки, что Билли им не раб, а нанялся за неплохую плату, как и его старший брат Сэм, и вообще рабства в Бергии нет уже лет двадцать, так что пусть Лукас ничего такого не думает, а вот туземцы иногда нападают, но к Бигсити уже давно не подступаются, примерно с середины века их тут не видели. Сведения эти, безусловно, были ценны и интересны, и возможно, пригодились бы, чтобы рассказать, к примеру, Дейзи. В Бергии она была, но она не из тех, кто способен что-то запомнить.

Лукаса с Ребеккой, очевидно, в гостиной не ждали: Хоуп и Кроу оживленно что-то обсуждали и замолчали, как только молодые люди вошли в комнату. Кроу попытался отделаться шуткой:

— Ого! Вы знакомы не больше двух часов и уже пришли просить благословения?

Хоуп смотрел испытующе. Ребекка не уходила, застыв на пороге — тем лучше, лишний свидетель не помешает. Лукас без приглашений уселся на диван.

— Я хочу знать, что вы решили по поводу моей сестры. Если, конечно, вы решили по ее поводу что-нибудь... И если планируете решать.

Хоуп и Кроу переглянулись.

— Допустим, сынок, мы решили заявиться прямо к парню, который организовал все это, и прижать его хорошенько. Что тебе с этого? Ты спокойно переночуешь в комнате для гостей, а утром узнаешь, кто из нас оказался в каталажке.

— Папа! — ахнула Ребекка, но ничего не добавила.

А Лукасу стало до тошноты страшно. Он попытался успокоить себя тем, что Кроу наверняка шутит, но мрачный огонь в глазах Хоупа подсказал ему: они в самом деле пойдут нарушать закон... Или рисковать нарушить. Чтобы спасти Эви.

— Так как речь идет о моей сестре, а мистера Хоупа я знаю меньше недели, то при вашем разговоре с Грэхемом Влаентайном я хотел бы присутствовать лично. Хотя бы для того, чтобы убедиться в честности вас обоих и в желании помочь моей сестре.

Это было определенно безумие, но и долг его тоже. И Лукас только успел цыкнуть на себя, когда в груди потеплело от того, что Хоуп посмотрел на него с гордостью, Ребекка — с восхищением, а старый Кроу — будто хотел усмехнуться и сказать: "Знал я, что из тебя все же будет прок".

Руки и ноги скоро заболели, тело ныло от неподвижности. Эви прошептала молитву, потом попыталась пошевелиться, но стало больно. "Надо не думать о боли. Не думать, что лежать очень неудобно". Лучше было оценить шансы и возможности вырваться на свободу. И представить, что могут теперь делать Лукас и отец.

Эви не сомневалась, что ее не бросят. Согласятся ли родные на ультиматум Кейва, когда он сможет его передать? Это было бы разумно, если только он ей не лгал о своих намерениях. Хотя зачем ему лгать? "Не будет ли это способом заманить их в ловушку?" А это исключать было нельзя. И кроме того, они могли выследить его и сами заявиться сюда. Один ли он в доме? Не ждет ли их опасность?

"Поможет ли им, если я попытаюсь сбежать? Допустим, получится — но как я дам им знать, что вырвалась? А если уговорить Кейва меня вывезти? Чудо, если он согласится". Эви в изнеможении прикрыла глаза.

"Нужно чудо, чтобы он не умер, — вспомнила она слова Нортона. — Так в больнице говорили врачу, который отказался отнимать у меня руку. Обещали, что я неминуемо умру от гангрены. Но чудо все-таки случилось". Значит, стоило рискнуть и ей.

Но Кейв пока не приходил. Эви попыталась отвлечься от ожидания, голода и все возраставшей боли, рассматривая комнату. Кажется, это был сельский деревянный дом. На окне плотные шторы, сквозь которые пробивается дневной свет. Эви пригляделась: что-то ее удивляло. Ну да, на занавески не падали тени деревьев. "Значит, дом стоит в поле". Она пока не знала, чем это может ей помочь, но на всякий случай запомнила. Напрягла слух, и ей удалось уловить мычание коровы где-то вдалеке.

На время Эви позволила себе расслабиться: усталость снова дала знать. Мысленно она стала перебирать моменты счастья. Вот море, пароход и столько лиц кругом, вот детские игры с Лукасом и Уильямом, вот миссис Гиллан читает им с братом. А вот они сидят в саду с Нортоном, и он говорит ей, что она, кажется, нашла свою манеру письма. "У меня еще будет в жизни что-то хорошее. Я еще увижу папу, брата, Уильяма, миссис Гиллан. Может, найду Нортона".

Занавески ярко порозовели, когда Кейв вернулся. К тому моменту Эви едва переводила дыхание и успела прокусить губу.

— Простите, вы не могли бы меня развязать хоть на несколько минут? — прошептала она. — Боюсь, рисовать я уже не смогу.

— Глупости, — отметил он. — Или глупые уловки.

— Я не собираюсь бежать, — вздохнула Эви. — Это бессмысленно. Ведь в вашей стране я только второй день.

— Вы себя недооцениваете, — холодно улыбнулся он.

От его тона душу охватывало уныние, но Эви велела себе взбодриться.

— Мистер Кейв, — сказала она как можно более твердо. — Можно узнать, куда вы пошлете свой ультиматум? Вы знаете, где мои отец и брат сейчас?

— Естественно. Я умею подслушивать.

Снова стало страшно.

— А если так... Вам не проще было бы вызвать их куда-то и явиться туда же вместе со мной? Они скорее откажутся от наследства, если будут знать, что с вашей стороны не будет обмана.

Он пристально посмотрел на нее и расхохотался. Отдышавшись, пробормотал:

— А ничего, что они приволокут с собой полицию?

— Но вы ведь наверняка сделаете приписку: "Никакой полиции" или что-то вроде того.

— Вы считаете, они послушают?

Эви не знала.

— Я не могу вас обманывать. Но прошу вас, не причиняйте им зла. Я понимаю, вас тоже принудили. Но неужели нельзя нам как-то вместе побороть человека, который преследует нас всех?

Ей только что пришло это в голову, и она не знала, что может предложить.

— Побороть? — Кейв зло усмехнулся. — Что вы под этим подразумеваете?

— Разрушить его планы. Сделать так, чтобы он предстал перед судом и больше никого не шантажировал и не подсылал ни к кому убийц.

— Однако же не убить, верно?

От его слов мороз пробежал по коже.

— Не убить, — согласилась Эви.

Кейв тяжело задышал, сжав кулаки.

— А если бы, — начал он, — я пообещал отпустить вас к отцу и брату и уйти с дороги на одном только условии — что вы проведете со мной ночь — вы пошли бы на это?

Эви сжалась, пытаясь подавить невольное отвращение. "Никогда не выбирай нечестный путь, — говорил ей Нортон. — Пусть он кажется проще. Я пробовал украсть, потому что стыдился просить. Но вор из меня оказался никудышный, а между тем люди помогали мне из обычной жалости".

— Так нельзя делать. Это нечестно, безбожно. Я не люблю вас.

— Да?! — он расхохотался. — А сколько женщин отдаются без любви по доброй воле?

— Просто они не правы. Но разве вы сами согласились бы быть с женщиной вот так? Вы в душе благородный человек и не причините мне зла. Будь это не так, Грэхем Валентайн не смог бы вас шантажировать. Ведь вам не было бы дела до своей семьи.

Кейв стиснул кулаки, у него обострились скулы.

— Что ты понимаешь? Что ты можешь? Глупая, слабая девчонка — что я только в тебе нашел?

— Может, не во мне, а в себе. В вас есть хорошее — поэтому вы не смогли убить нас с братом.

Он склонился к ней очень близко, жилы на его лбу вздулись, обезобразив красивое лицо.

— А ведь я убивал раньше. Подумай, девочка, подумай.

Казалось, он был готов кинуться на нее, но почему-то Эви чувствовала: этого не случится. "Только не давай слабину, не отступай сейчас".

— Но если мы с братом готовы отказаться от наследства, убивать нас смысла нет. Только ведь Валентайн и дальше будет мучить вашу семью и вас. Требовать больше и больше.

Он вздохнул, отвернулся и вышел.

Снова потянулись мучительные часы. Кейв даже не дал Эви пить, руки и ноги невыносимо сводило судорогой, и даже когда она лежала, то от голода у нее кружилась голова. Весь мир сжался до деревянных стен и наглухо задернутой занавески. "Но это ведь закончится чем-то. Где-то по-прежнему есть небо и море, а в нем рыбы, чайки летают... Айсберги плавают... Та девушка из первого класса, может, с матерью или с женихом на спектакле, а парень-ремилиец — в ночлежке. Миссис Гиллан пьет чай, Элизабет наверняка читает. А папа и Лукас думают, как меня найти. И я еще увижу и май, и лето, и осень... и эту тонкую полоску света на горизонте в самое темное время..." Резко вдохнув, Эви запела:

— Скажи мне, братец мой, за что ты в кандалах?

Ведь ты на лиходея не похож.

Лишь первый цвет весны цветет в твоих очах,

Ты ликом ясен, молод и пригож.

В горле пересохло, голос садился и хрип, но она пела все громче, потому что так боль почти проходила и не ощущалось у сердца отчаянной тоски. Кейв, конечно, в любой момент мог войти и заткнуть ей рот, но пока он не сделал этого, она получала хоть минуты облегчения.

В комнате стемнело, язык больше не шевелился. Эви стала уговаривать себя уснуть, и тут послышались шаги. Она насторожилась, хотя не могла даже головы повернуть.

Кейв ворвался в комнату, рывком поднял Эви с кровати. Быстро разрезал веревки на руках и ногах — Эви не выдержала и закричала, а потом принялась, преодолевая боль, растирать лодыжки и запястья.

— Дайте пить, — взмолилась она. Ей в рот полилась вода, а потом что-то неприятное на вкус.

— Коньяк, — пояснил Кейв. — Есть хотите?

Эви кивнула прежде, чем успела задуматься, откуда такая перемена. От запаха бекона с хлебом она чуть в обморок не упала. Кейв молча дал ей проглотить все до последней крошки, снова угостил коньяком и коротко сообщил.

— Вы едете со мной.

— Куда?

— Какая вам разница? Там увидите.

Решив, что любая поездка лучше, чем лежать голодной и связанной, Эви не стала сопротивляться и спорить. Кейв накинул на нее плащ, помог встать и сделать первые несколько шагов — дальше, пусть запинаясь, Эви постаралась идти сама.

Лицо овеяла ночная апрельская прохлада. Девушка почувствовала, что оживает на глазах. В большой луже во дворе отражалось ночное небо с полной луной и блестками звезд. Вот и угол дома — в самом деле, видимо, ферма. На влажной земле отпечатались копыта. Кейв повлек ее вперед, и больше Эви ничего не успела разглядеть. Он снова усадил ее в экипаж, и минуты не прошло, как они мчались по ночной дороге. Однако теперь Кейв уже не мешал ей смотреть, и Эви запомнила дорогу во всех подробностях, какие можно увидеть ночью. В памяти отпечаталось, пусть и приблизительно, несколько вывесок, яркий свет от фонарей, палисадники, пара статуй. "Почему он позволяет мне все это увидеть и запомнить?"

Фонари стали ярче, в их свете стали белеть стены особняков, мертвенно зазеленели лужайки. Экипаж остановился, и Кейв помог Эви выйти.

— Ну что ж, — сказал он. — Полагаю, вам будет интересно увидеть дом, где в последние годы жила ваша мать.

Дом белел в темноте — двухэтажный, с аккуратным садом, с одной стороны живописно увитый плющом.

На миг Эви охватило волнение, как будто мать ждала ее у порога или ненадолго вышла. Неужели и эта гравийная дорожка, и два тиса у входа еще помнили маму, какой она была при жизни? О чем она думала, проходя здесь? Вспоминала ли своих детей?

У Эви не было ее фотографии, но отец описал маму достаточно подробно, чтобы ее можно было представить. "Лицом похожа на тебя, но невысокая, с роскошной фигурой и пышными каштановыми волосами. Она ходила, как королева". Эви невольно протянула руку, пытаясь дотронуться до воздуха, которым дышала мама.

— Идите вперед, — шепнул на ухо Кейв. — Нам следует двигаться быстро. И тихо.

Он не стал звонить, они обогнули дом и вошли через стеклянную дверь, выходившую в сад. От быстроты и темноты невольно захватывало дыхание, Кейв сжимал руку, точно тисками. "Зачем мы сюда идем, что сейчас будет? Если это дом моей матери, тут должен жить..." Человека, к которому, видимо, они шли, Эви увидела прежде, чем успела закончить мысль.

В комнату со свечой вошел мужчина лет тридцати пяти, в расстегнутой на груди полотняной рубашке. Лицо с мелкими чертами и широко расставленными голубыми глазами, вероятно, в юности было миловидным, сейчас же казалось оплывшим, так что даже в гладкости кожи было что-то неприятное; белокурые волосы стали редеть, во взгляде застыло отупелое безразличие. И даже когда он увидел незваных гостей и черты его лица исказились, взгляд остался таким же пустым, бессмысленным.

— Какого черта? Что ты забыл здесь и кто эта девка?

Кейв молчал, но саму Эви охватила раньше неведомая ей горечь.

— Меня зовут Эванджелина Кор, — произнесла Эви как можно более ровно. — Кажется, вы приказали мистеру Кейву убить меня и моего брата, шантажируя его историей из прошлого и жизнью его семьи.

Она не знала толком, зачем Кейв привез ее, и тут же сообразила, что зря поспешила заговорить. Редко кто из людей был ей так неприятен, как Грэхем Валентайн с его глазами снулой рыбы, и все же следовало сначала услышать от него хоть слово.

Валентайн поставил свечу на стол и медленно уселся на стул. "Он очень пьян", — поняла Эви по его движением и доносившемуся до нее запаху. Он потер лицо руками и хмыкнул.

— Интересно. Я велел тебе ее убить, а ты привез ее сюда. Отлично. Видимо, родственники тебе совсем надоели.

— Мне надоел ты, Валентайн, — Кейв пододвинул стул и уселся напротив. — Ты, мерзкий паразит, довольно выпил моей крови, и вот я привез тебе живое подтверждение того, что так больше не будет. Эта девушка может рассказать о том, как ради наследства ты нанял меня убить ее и ее брата, как я на них покушался, как похитил ее и держал весь день связанную. Многие способны подтвердить ее личность и то, что мы с ней никогда раньше не были знакомы. И вот клянусь тебе, Грэхем, если ты завтра же не отзовешь свой ублюдочный компромат, я явлюсь в полицию. Мне все равно, я готов отправиться за решетку, если буду знать, что точно утяну тебя за собой. Ты там быстро сгинешь, так что мои родные хотя бы будут отомщены. Вы ведь готовы выступить свидетельницей, мисс Кор?

Так вот зачем ее привезли сюда. И вот почему не мешали увидеть дорогу от фермы, где ее держали. "Кейв хотел, чтобы я запомнила дорогу и могла показать полиции".

— Готова, — откликнулась Эви тихо. — И готова отдать этому человеку свою долю наследства, если он перестанет угрожать вам и вашей семье.

Грэхем Валентайн издал короткий смешок и опер голову на руку.

— Прекрасно. Поверил бы, если бы сам актером не был. А так, конечно, вы потребуете компромат вперед, а там и улизнете вместе куда-нибудь в Корлинг, а то и подальше?

— Мы оба — не ты, — холодно ответил Кейв. — Мы так не сделаем.

Валентайн уставил в него мутный, бессмысленный взгляд. Эви едва удержалась, чтобы спросить, действительно ли этот человек был мужем ее матери: казалось невероятным, чтобы Кэтрин Мюррей — та, о которой рассказывал отец — могла полюбить его.

— И подумать мне не дадите, конечно...

— Ты должен решить, пока мы здесь. Я ни на минуту не позволю тебе остаться одному, пока не услышу твое решение.

Валентайн, тяжело дыша, задумался. Дорого бы дала Эви, чтобы понять, о чем он думал; но спрашивать, конечно, было нельзя, и она попыталась прочесть это по выражению его лица, сопоставив с тем, что уже слышала об этом человеке. "Он не захочет, чтобы мы шли в полицию, но и отказываться от шантажа просто так, за минуту, едва ли станет... Что же он может выбрать?" Валентайн выдвинул ящик стола. Кейв приподнялся и инстинктивно отступил назад, глаза его расширились; Эви подалась вперед, не понимая, что происходит. Валентайн быстро развернулся, и в отсвете свечи что-то блеснуло.

В последний момент Эви отшатнулась, но все же тело пронзила лютая боль, и она с криком упала на ковер. Задыхаясь, не понимая, что и почему происходит, она все-таки сквозь тошноту пыталась прислушаться, сквозь застилавшие глаза слезы — вглядеться в лица; пыталась приподняться на локтях, хотя боль возрастала в сто раз. "Господи, я умираю... Так рано... За что... Нортон..." Высокая темная комната стала кружиться. Страстно захотелось увидеть дневной свет, услышать голоса отца и брата.

— Как все просто, — судя по голосу, Валентайн ухмылялся; впрочем, звуки доносились глуше и смешивались со странным звоном в ушах. — Свидетельницы у тебя больше нет. Ты ее убийца, но я тебя прикрою. И если не захочешь на виселицу — будешь меня слушаться.

— Если я ее убийца, почему ее кровь — в твоем доме, на твоем ковре? — насмешливо ответил Кейв.

— Когда она сдохнет, мы завернем ее в этот ковер и куда-нибудь вывезем. На твоем экипаже. А смыть кровь с пола просто, сам знаешь.

"Умру я или нет, но пока я еще жива". Надо было что-то делать, бороться, несмотря на боль, страх и дурноту. "Попробовать отползти? Или притвориться мертвой? А если они захотят проверить? Ползти не хватит сил..." Эви прикрыла глаза.

— Она уже умерла, — спокойно сказал Кейв. — Посмотри сам.

— Чтобы ты огрел меня по голове? Нет, спасибо, я не идиот.

— Ты пьяная свинья, — спокойно сказал Кейв, и Эви услышала грохот. С трудом она приподняла голову: Кейв бросился на Валентайна и стал его душить. Тот ударил Кейва в висок, и оба рухнули на пол. В потемках Эви не могла понять, кто сейчас одерживает верх. Зато она стала осознавать, что все же не умирает. Боль сосредоточилась около левого плеча, но она могла дышать, сердце стучало. "Надо что-то делать. Собраться с силами, и..."

Шевелиться по-прежнему было невыносимо больно, и все же Эви приподнялась на локте, пытаясь понять, чем может помочь Кейву. Тогда она и услышала голоса и шаги где-то в коридоре.

— Помогите! — крикнула Эви изо всех сил и от боли, кажется, на мгновение потеряла сознание.

Во всяком случае, она не помнила, как в комнате оказались, кроме Кейва, Валентайна и ее самой, еще отец, брат, незнакомый толстяк с обвислыми усами и здоровенный негр. Отец и Лукас кинулись к ней и приподняли, тем временем толстяк и негр быстро и ловко оглушили дерущихся.

— Дэн, помоги связать, — крикнул толстяк хрипло.

— Что вы... собираетесь... — пыталась спросить Эви, хотя язык ее плохо слушался.

— Вариант с полицией отпадает, — обычным, чуть насмешливым тоном сказал Лукас, и от самих звуков его голоса точно сил прибавилось. Она больше была не одна.

— Нам, сестренка, чтобы прорваться сюда, пришлось припугнуть слугу револьвером. Но разбираться придется самим. Не бойся, думаю, мистер Хоуп и мистер Кроу благоразумия не утратят. А вот тебя как можно скорее надо к врачу. Отец, может, Сэм поможет мне донести Эви до экипажа, и мы отправимся? Если мистер Кроу, конечно, знает подходящего врача и скажет адрес.

Отец помог связать Кейва и Валентайна, снова склонился над Эви и стал чем-то тупо перематывать раненое плечо.

— Потерпи. Это чтобы нож не шевельнулся раньше времени.

— Погодите, — Эви вспомнила, о чем должна предупредить. — Папа, мистер Кейв, — она кивнула на него, лежавшего без сознания, — не так виноват, как ты думаешь. Валентайн шантажировал его, требовал убить нас. Мистер Кейв этого не хотел. Он думал, я могу выступить в суде. Если надо, выступлю.

— Я понял, дочка, — отец взял ее на руки. — Я сам отнесу тебя и вернусь сюда. Сэму лучше оставаться с мистером Кроу. Лукас, сопроводи сестру, сейчас мистер Кроу даст тебе адрес. С лошадью остался брат Сэма, Билли, он вас довезет.

Доктор Чейз, адрес которого мистер Кроу дал Лукасу, что удивительно, в такой поздний час не спал, вообще выглядел бодро и отвратительно, несообразно весело. Когда Лукас и Билли ввели к нему Эви, едва державшуюся на ногах, он не стал задавать никаких вопросов, едва только взглянул на записочку, что была у Лукаса с собой.

— Кинжал вошел с правой стороны, неглубоко, задеты только мягкие ткани. Повезло вам, барышня, невероятно. Ну-ну, нечего глазки закатывать, не на спектакле. Сейчас достанем. А ранку мы зашьем.

Это зрелище было уже не по силам Лукаса, так что он вышел, оставив сестру с Билли, доктором Чейзом и его женой, ассистировавшей в качестве медсестры. Странная пара: он в зависимости от ракурса напоминал то звероящера, то хищную птицу, а жена его была прехорошенькая, с ямочками на щеках, бархатно-карими глазами и великолепным отливом золотых волос. Впрочем, возможно, Лукасу так показалось в свете лампы.

Перед тем, как зашить рану, Эви дали хлороформу. Она проспала несколько часов, и доктор Чейз заявил, что перевозить ее пока никуда нельзя. Лукасу и Билли также пришлось ночевать в доме Чейзов, в гостиной, поскольку лишней спальни у него якобы не было. Зато миссис Чейз угостила их каким-то травяным напитком, пахнущим медом. "Мед, — улыбнулся про себя Лукас. — Вот на что она похожа". От этой мысли стало спокойно и сладко, и очень скоро он уснул.

Утром они с Билли снова увидели миссис Чейз: она пришла их будить.

— Поезжайте домой. Муж осмотрел вашу сестру, ей пока нужен покой. Мы пришлем записку, если что-то понадобится.

— Спасибо за заботу, — Лукас неожиданно для себя поцеловал слабо пахнувшие медом пальцы.

Поговорить с Эви ему не разрешили: она была слишком слаба. Пришлось отправиться к Кроу. Ребекка встретила их почти вне себя от волнения: мистер Кроу, Хоуп и Сэм пока не вернулись. Лукас постарался успокоить ее. Он оставлял их с численным преимуществом, а что до полиции, то насколько он понял, в Бигсити, если не во всей Бергии, понятие законности весьма условно, так что людям, выручавшим из беды девушку, и вовсе нечего опасаться.

Конечно, у него самого на душе было как никогда паршиво. Эви пришлось оставить у людей, которых он видел впервые в жизни. Миссис Чейз, конечно, очаровательна, но скрываться за этим может что угодно, а доктор Чейз вряд ли образец честного, законопослушного человека. И вообще охватывало бешенство при мысли, что это случилось именно с Эви, никому не причинившей зла. И от голоса холодного рассудка, говорившего, что с такими, как сестра, несчастья происходят в первую очередь, лишь сильнее горела ярость. Он был бы не против, чтобы Валентайна и его сообщника повесили на ближайшем тополе, если бы и в этом случае Хоупу, Кроу и Сэму удалось выйти сухими из воды.

И все же, когда они наконец вернулись — ближе к обеду — Лукас не удержался от вопроса:

— Надеюсь, оба получили по заслугам?

Хоуп лишь взглянул с грустной улыбкой, а Кроу уселся в кресло и вытер лоб.

— Бекки, собери обедать. Я голоден, как пес. Если ты, сынок, имеешь ввиду, живы ли эти мерзавцы — да, живы оба. Нам даже пришлось дать им уйти.

Лукас вздрогнул.

— Между прочим, я оставил Эви у совершенно незнакомых людей.

— Доктору Чейзу можешь верить, как самому себе, — отмахнулся Кроу. — А эти молодчики больше вам не навредят. Один отправился к домашним, другому пришлось съездить с нами к нотариусу, забрать и сжечь весь компромат, а заодно дать ему указание немедленно оформить ваше с сестрой вступление в наследство. Нотариус вправду был с ним в сговоре — уж не знаю, заплатил ему этот подлец или тоже принудил шантажом. Но это и неважно. На вашем пути эти люди больше не встанут.

Лукас никогда не разрешал себе верить, что неприятности закончились, но тут поневоле пришлось дать подозрительности передышку, иначе могли не выдержать нервы. Он опустился в соседнее с Кроу кресло. Хоуп пока не принесли обед, расспрашивал его о самочувствии Эви. За еду все трое схватились с жадностью, а после Лукас наконец смог отоспаться от души. Проснувшись вечером, он узнал от Ребекки, что Хоуп отправился повидать сестру.

В дом Кроу Эви оказалось можно — с большими предосторожностями — перевезти лишь через четыре дня. Сестра была еще слаба, мало говорила и, что для нее необычно, была сильно подавлена. Впрочем, останется ли она прежней после пережитого, Лукас не знал. Он не старался разговорить ее или навязать свое общество: догадывался, что сейчас это будет неуместно. По большей части ему приходилось защищать Эви от навязчивого и шумного внимания Ребекки. Впрочем, ему в этом помогала вернувшаяся из гостей миссис Кроу, миниатюрная женщина с тихим голосом и непреклонным взглядом. Да и Хоуп просиживал у Эви часами, а у него было все же ценное качество: он умел молчать.

Но и Ребекка все-таки сделала кое-что полезное. Дней через десять после похищения, зайдя к сестре, Лукас обнаружил, что она любуется газетной вырезкой с большой фотографией молодой женщины. Увидев Лукаса, сестра улыбнулась и поманила его.

— Посмотри, Ребекка нашла для нас с тобой. Это фотография мамы.

Лукас присел на край постели и взял вырезку в руки. С пожелтевшей страницы на него смотрела женщина с пышной прической, с букетом цветов. Она широко улыбалась.

— Какое у нее лицо смелое, — Эви с нежностью провела по фотографии пальцами. — И счастливое.

Лукас удержался от едких замечаний, которые так и просились на язык. Если не знать о прошлом Айви Хантер — или Кэтрин Мюррей? — можно и в самом деле было бы поверить, что в душе ее вечно светит солнце. А в ее жизни был брошенный жених, преданные родители, оставленные дети — и Грехэм Валентайн, сборище всех пороков.

— А Хоуп не соврал. Вы вправду похожи. Только она полнее.

Эви положила ему руку на плечо.

— Ты сможешь когда-нибудь называть его отцом? Поверить ему?

Лукас задумался.

— Не знаю. Скорее нет, чем да. Мне этого не хочется. Хотя это не значит, что я вовсе не хочу иметь с ним дело.

Эви грустно кивнула. Насупила брови.

— Мне все-таки очень жаль, что они не стали семьей — отец и мама. Мне кажется, она гордилась бы тобой. Ты храбрый, даже когда тебе, наверное, страшно. Знаешь, я тебе очень благодарна. И отцу.

Мороз пробежал по коже, потому что вспомнилась ночь, когда Лукас вломился в чужой дом и вез раненую, теряющую сознание сестру по чужому городу.

— Мне больше нравятся комплименты по поводу ума, — он выдавил улыбку. — Думаю, ты тоже пришлась бы ей по душе. Ты невероятно удачлива.

Ему показалось, что в глазах Эви мелькнуло непонятное выражение.

Накануне отъезда они с Хоупом и семейством Кроу отправились на одно из кладбищ Бигсити и там разыскали могилу Айви Хантер. Эви взяла с холмика горсть земли. Потом в местной церкви заказали заупокойную службу. Наутро их ждало отплытие, возвращение в Корлинг. Произошедшее казалось уже кошмарным сном.

Перед отплытием Лукас телеграфировал миссис Гиллан. С Хоупом договорились, что примерно через неделю переедут к нему: конечно, это было выгоднее, чем снимать жилье. Хотя средства у них с Эви теперь были немалые, тратить их налево и направо все же не следовало.

Независимость радовала, но еще больше Лукас был доволен, что возвращается в привычный мир, где хоть приблизительно можно представить себе, чего ожидать. Так, точно можно было представить, что Эви прольет много слез, расставаясь на неделю с Хоупом и при встрече обнимаясь с миссис Гиллан, а та будет хлопотать, чтобы с дороги они отдохнули наилучшим образом. Кстати, они с Эви заранее обдумали, как объяснят ранение сестры, чтобы миссис Гиллан не слишком разволновалась. И точно так же Лукас был уверен, что на пристани их будет ждать Уильям.

Но когда пароход причалил, Уильяма на пристани не оказалось. Их встречал только Уорнер, явно опасавшийся расспросов. Эви, конечно, сразу испугалась, так что даже не расплакалась, расставаясь с Хоупом. Тот, махнув на прощание, отошел в сторону.

— Все ли здоровы дома? — тревожно спросила сестра, покуда Уорнер возился с их багажом.

— Ничего, здоровы, — пробормотал слуга.

"Тогда получается, Уильям просто занят? Но чем? Увлекся очередной пассией?"

Когда оба сели в экипаж, Эви сжала руку Лукаса. Он ощутил досаду: в привычном мире также появились поводы для беспокойства. Явно случилось что-то неожиданное и неприятное.

Уильяма, как и мистера Гиллана, дома не оказалось. Миссис Гиллан встретила их радушно, со слезами радости, пришла в ужас от ранения Эви и немедленно написала семейному врачу — но за всем ее поведением Лукас чувствовал, будто она что-то пытается скрыть, не проговориться о чем-то. И еще она выглядела совершенно больной.

— Разговори ее, — шепнул Лукас сестре, улучив момент. — Думаю, она рада будет с кем-то поделиться.

Эви уже доказала, что может многое, а на сей раз она сама была охвачена искренней тревогой за кузена и тетку. Вскоре после визита доктора, едва миссис Гиллан ушла его проводить и брат с сестрой на время остались одни, Эви шепнула:

— Дейзи беременна. Уильям хочет на ней жениться, мистер Гиллан против. Они поссорились, Уильям ушел из дома. Мистер Гиллан не велел его пускать и грозится лишить наследства.

Слова Эви успокоили Лукаса. От Уильяма можно было ожидать чего-то подобного: он был в достаточной мере глуп. Однако его жизни и здоровью ничто не угрожало — по крайней мере пока. А семейных сцен скоро можно будет не опасаться. Они с сестрой, правда, пока не рассказали миссис Гиллан про Хоупа: она была слишком расстроена. Только упомянули, что скоро съезжают.

Но пока можно было вечером вернуться в комнату, где все так удобно, и растянуться под одеялом, чувствуя, что ты в полной безопасности.

Лукас уже стал засыпать, когда к нему постучали. В ответ на его сонное восклицание скрипнула дверь, послышались крадущиеся шаги. Лукас распахнул глаза и сел на постели: перед ним стояли Эви со свечой и Уильям.

— У меня есть шпионы среди слуг, — подмигнул кузен. — Мне заранее доложили, когда вы прибудете. Я пришел, постучался в окно сестрицы, и вот я здесь. Кстати, я тобой недоволен, братец, — он указал на повязку на плече Эви.

— Но я же говорила, это сумасшедший в толпе, — повторила сестра объяснение, придуманное для миссис Гиллан. — Лукас ничего не успел бы сделать.

— Кстати, тебе, видимо, пора учиться считать деньги, — решил Лукас сменить тему. — Наследство, очевидно, уплывет к дальней родне, да и о карманных деньгах можешь забыть. Придется тебе стать актером массовки или клерком.

— Лежачего не бьют, и только поэтому я не ударил тебя за оскорбление, — фыркнул Уильям. — Вообразить меня клерком! Лучше уж рабочим на фабрике. Собственно, я здесь, чтобы пригласить вас нашу с Дейзи свадьбу. И на крестины нашего ребенка. Вы ведь теперь независимые люди, мнения моего отца можете не опасаться.

Эви прикусила губу, загадочно посмотрела на Уильяма и с глубоким, радостным вздохом произнесла:

— Знаешь, мы нашли своего отца. То есть... Он нашел нас. Скоро мы переедем к нему жить.

Лицо Уильяма явно и необъяснимо переменилось. От Эви это тоже не ускользнуло.

— Что с тобой?

Уильям не успел ответить. Дверь распахнулась. На пороге стоял со свечой мистер Гиллан. За ним, не видная Уильяму и Эви, застыла миссис Гиллан: Лукас заметил белый край ее капота.

Мистер Гиллан вошел без спросу, не спеша. Поставил свечу на столик и сел в кресло. Жена его осталась в коридоре.

— Вижу, здесь заговор, — констатировал он спокойно, с явным удовольствием наблюдая, как подергивается лицо сына. — Ну что ж. Боюсь, вы двое слишком явно проявили ваши наклонности, чтобы дольше злоупотреблять моим мягкосердечием. Вам придется покинуть мой дом не через неделю, а завтра.

Лукас еще не успел понять, огорчаться ли, а Уильям побагровел, потом побелел от ярости.

— Мягкосердечием? — он сглотнул, будто задыхаясь. — Мягкосердечием? Наклонности? Да у тебя совсем нет совести, отец! Мне известно про тебя — знай, что мне все известно!

Мистер Гиллан моргнул и посмотрел на сына так, будто только что его заметил.

— Не могу припомнить, что именно может быть тебе известно, чего я бы не желал, чтобы ты знал.

— А я не могу поверить, что у тебя такая короткая память. Прости, я не хотел, чтобы Лукас и Эви узнали правду, но мне страшно от твоего бесстыдства.

— Ты забываешься, — отрезал мистер Гиллан. — Убирайся, пока я тебя не скрутил, не выдрал и не велел вышвырнуть лакеям.

— За него есть, кому заступиться, — Эви взяла Уильяма за руку. — Мы не позволим...

Лукас едва удержался от тяжелого вздоха. Сестру ничто не учило благоразумию.

— Кто? — мистер Гиллан слегка театрально выкатил глаза. — Кто не позволит? Не вы ли, мисс Приживалка? А вы забыли, на чьи деньги жили до сих пор? Ваше место — не дальше швейной мастерской, а то и на панели, а благодаря мне вы переводите карандаши и бумагу и считаетесь приличной девушкой, так извольте...

— Довольно! — Уильям взмахнул рукой. — Ты сам сделал Эви и Лукаса сиротами! Ты разлучил их родителей! Ты подкупил мать Дейзи, чтобы она соблазнила их отца, а когда не удалось, инсценировала измену, и тетя Кэтрин — я и это знаю! — бросила его беременная! Мать Дейзи рассказала мне все! Какая низость с твоей стороны! Ты поступил, как подлец!

Воцарилось молчание. Лукас, опустив глаза, про себя усмехался. Уильям говорил с горячностью победителя, оскорбленного сопротивлением побежденного. Между тем, на взгляд Лукаса, мистер Гиллан поступил совершенно естественно и правильно. Почему-то обидчики оказываются страшно возмущены, когда жертва начинает мстить. И общественное мнение — на их стороне, требуя от жертвы предельного великодушия и по умолчанию оправдывая любую низость со стороны победителя, в том числе низость прелюбодеяния.

Да, они с сестрой оказались разменной монетой в игре мистера Гиллана, но винить его Лукас не мог. Хоуп поступил подло первый. Он, вступая в связь с невестой мистера Гиллана, не увидел в нем человека и был совершено не вправе ожидать, что увидят человека в нем.

Лукасу было приятно, что и теперь мистер Гиллан не устыдился разоблачения и оправдываться не стал. Он встал и подошел к сыну с улыбкой.

— Да. Я сделал это. И я горжусь своим поступком. Тебе не понять, щенок: у тебя не хватит ни ума, ни сердца. Я могу жалеть лишь о том, что вырастил такое ничтожество. А теперь вон, пока я не позвал лакеев.

— Дуглас, — раздался очень тихий голос. Миссис Гиллан вышла на середину комнаты.

— Я все слышала. Ты забыл, что я пошла следом. Боже мой, сколько лет...

Прижав руки к сердцу, она упала на ковер. Уильям и Эви бросились к ней. Сестра тут же метнулась к себе — видимо, за нюхательной солью, а Уильям гневно посмотрел на отца.

— Я написал мистеру Хоупу, чтобы тот явился сюда завтра. И если у тебя есть совесть, ты не сможешь посмотреть ему в глаза.

— Он в мои смотрел, — мистер Гиллан пожал плечами. — Между тем по-настоящему передо мной виновен именно он. Но ради твоего каприза... Пожалуй, оставайся, если кто-то из этих ничтожеств тебя потерпит ночь. Должен же я в последний раз показать тебе, как ведет себя настоящий мужчина. Хотя вряд ли ты поймешь. Я пришлю сюда горничную.

И он вышел, в дверях едва не столкнувшись с быстро возвращавшейся Эви.

Уильям перенес миссис Гиллан в комнату к Эви, сестра и горничная поспешили туда же, а Лукас героическим усилием воли заставил себя уснуть. Да, завтра они с Эви навсегда покинут дом, где провели детство и юность. Да, в сердце невольно шевельнулось нечто сентиментальное. Но Лукас не был здесь счастлив, ведь счастье нельзя сводить к физическому комфорту. Стало быть, и жалеть не о чем. И все-таки перемена была уж слишком резкой. Самым разумным было пережить ее, точно зажмурившись, а прежнюю жизнь начать вспоминать, лишь когда эмоции улягутся.

Утром он все же решился выйти к завтраку — и оказался наедине с мистером Гилланом. Тот сделал вид, что не замечает его. Вскоре, однако, появились Уильям и Эви, на руки которых опиралась смертельно бледная миссис Гиллан. Уильям выглядел разочарованным, Эви умоляюще смотрела на них обоих.

В общем-то, за столом все сидели с такими лицами, что удивительно, как завтрак не пришлось уносить нетронутым. Когда все поднимались, мистер и миссис Гиллан остались в столовой. Уильям, прежде чем выйти, с болью посмотрел на них.

И лишь когда он с Лукасом и Эви дошел до их комнат, решился заговорить.

— Эви знает, что мы с мамой говорили всю ночь. Но мама все же остается с отцом. Она в ужасе от того, что узнала. Она верила ему, помогала мучить вашего отца тем, что запрещала с вами говорить и почти не давала видеться, ведь она сердилась из-за тети Кэтрин. И все-таки она остается здесь. Я не понимаю, — он развел руками.

Эви молча, с грустным лицом положила ему руку на плечо.

— А я не понимаю, за что ты так не любишь своего отца, — бросил Лукас.

— Что?!

— Ты даже не попытался понять его. А миссис Гиллан, видимо, поняла. К тому же, в отличие от тебя, она умеет ценить прошлое.

Эви не дала Уильяму возразить.

— Не будем, мальчики. Давайте не будем. Мы ведь прощаемся с этим домом.

У них в комнатах возились Сьюзи и Уорнер, укладывая вещи, так что пришлось посидеть в библиотеке. Уже пробило полдень, когда им передали, что их ждут в гостиной. Войдя, Лукас едва удержался, чтобы не присвистнуть: кроме супругов Гиллан, в гостиной сидел Хоуп. "Кажется, будет сцена".

— Ну что ж, полагаю, можно начинать, — мистер Гиллан обернулся к Хоупу, который выглядел спокойным, хотя и угрюмым. — Так сложились обстоятельства, что моя жена впервые в жизни позволила себе каприз. По ее словам, я должен публично, то есть в присутствии своего сына и ваших детей, извиниться перед вами.

Хоуп покраснел и поспешно, сухо прервал его:

— Нужды нет. Я вас давно простил.

— Позвольте закончить, — еще суше возразил мистер Гиллан. — Я подумал над ее просьбой и считаю более разумным дать ей для начала высказаться самой. Говори, Дженнифер. Я выскажусь после.

Миссис Гиллан вспыхнула, но поднялась и подошла к гостю.

— Я прежде всего хочу сказать, что не меняю своего мнения о том, как вы обошлись с Кэтрин и Дугласом. Соблазнить чужую невесту — жестоко, безнравственно и подло. Увозить девушку из дома, не подумав, сможет ли она выносить бедность — легкомысленно и эгоистично. Но я узнала, как поступил Дуглас... Я считала его безвинно пострадавшим, верила ему все эти годы и именно по его просьбе не позволяла вам общаться с вашими детьми. Сейчас я сожалею об этом, потому что он не стоил моего доверия, и в этом прошу меня простить.

Уильям потупился. Эви молча, крепко обняла Лукаса.

— Полагаю, Дженнифер. у тебя все, — чуть зевнул мистер Гиллан. — А теперь выскажусь и я. Вы сказали, что простили меня. Парадоксально, учитывая, что вы должны быть мне благодарны за мягкосердечие и великодушие. Ведь я не уничтожил вас, как, пожалуй, должен был хотя бы в назидание другим желающим разрушить чужое счастье, чужой брак. Вы были столь никчемны, что я вас пощадил и лишь заставил пережить ту боль, которую вы сами причинили мне с такой легкостью. Разумеется, за справедливое и, повторюсь, слишком мягкое возмездие извиняться я не намерен. Дженнифер, вот тебе подтверждение того, что я прибегнул ко лжи раз в жизни. И я не понимаю, как ты можешь судить меня и сочувствовать этому негодяю.

Эви порывисто обернулась к старшим.

— Но ведь мама могла потерять нас и погибнуть! Неужели месть и того стоила?

— Твоя дочь непроходимо глупа, Хоуп, — вздохнул мистер Гиллан. — Она, кажется, не в состоянии зрить в корень.

— Не стоит оскорблять мою дочь, — Хоуп поднялся. — Довольно уже мои дети пользовались вашим гостеприимством. Вы отняли у меня любовь — да, может, как я отнял у вас и этим виноват перед вами и прошу меня простить, хотя вы и без того жестоко со мной поквитались. Но вам не удалось отнять у меня семью, и надеюсь, больше никому не удастся. Эви, Лукас, идемте отсюда.

Эви подошла к миссис Гиллан и поцеловала ей руку, обнялась с Уильямом, перед мистером Гилланом сделала реверанс и наконец с явным облегчением сжала руку Хоупа. Лукас также поцеловал руку тетки и поклонился мужчинам. Он был рад, что фарс закончился, и ему не терпелось наконец выйти на улицу.

Прошло полгода.

В ноябре выдались морозные и удивительно ясные дни, голубое небо заливал робкий, мягкий, приглушенный свет. Эви старалась запомнить эту особую прозрачность воздуха, нежнейшие краски рассвета и заката.

Все это время она с братом жила в доме отца. Лукас, как и мечтал, поступил в университет, на юридический факультет. Эви в Академию искусств пока не приняли, но она продолжала рисовать, и ей не так давно предложили работу иллюстратора в издательстве, занимавшемся детской литературой.

Уильям еще летом женился на Дейзи. Посовещавшись, Эви и Лукас подарили им на свадьбу ожерелье, завещанное матерью. Эви все равно не стала бы носить его, а о матери она и так помнила бы. Что до Уильяма, мистер Гиллан так и не простил его, а миссис Гиллан могла передавать ему очень незначительные суммы. Работать он совсем не привык, особенно трудно было подчиняться, а время, когда у Дейзи должен был появиться ребенок, близилось. Любая помощь приходилась кстати. Сама миссис Гиллан так и осталась с мужем, однако часто навещала сына и даже как-то принуждала себя говорить с невесткой, хоть и явно злилась на Дейзи. Эви, правда, все же надеялась их помирить.

Уильям забегал часто, и как бы сложно ему не приходилось, оставался таким же веселым и энергичным. Он был совершенно уверен в будущем счастье — да и сейчас уже был счастлив.

...Воскресным утром Эви поднялась рано. Еще было темно, и редкие фонари в сумерках превращали деревья за окном в синеющий сказочный лес. В коттедже, где жили они с отцом, было довольно прохладно, ее комната была куда меньше, чем в доме Гилланов, зато вид из окна на запущенный сад и домики вдали был куда живописнее. Узкие окна и скрипучие половицы тоже очень забавляли Эви. Ей было, чем заняться, она не скучала, пока брат был на занятиях, а отец — в магазинчике, который держал вместе с компаньоном.

Им троим было нисколько не тесно — они были всего лишь ближе друг к другу. Они вместе проводили по крайней мере утро и вечер, причем Лукас иногда болтал с отцом даже живее, чем Эви. Брат, конечно, частенько ворчал, но она замечала, что и ему здесь нравится.

...Напевая, Эви оделась, убрала волосы. Уже хотела спуститься вниз — и не удержалась, открыла папку с рисунками. Сверху на нее смотрела открытым, радостным взглядом мама — молодая и прекрасная.

Эви нарисовала ее портрет еще летом, когда они возвращались на пароходе в Корлинг — дополнила образ с фотографии в газете чертами, о которых рассказывал отец. Она и сейчас вспоминала, как начала работать: сперва в отупении сидела над альбомом, сжимая карандаш и глотая слезы, давя истерический крик ужаса. Она никому не жаловалась — отец и Лукас и так натерпелись, но ее мучили кошмары по ночам и терзала тревога днем. Она знала, что больше ей ничто не угрожает, весь этот ужас не повторится, да и закончилось все благополучно — грех жаловаться. Наверное, брал свое страх, который она подавляла все время, покуда была в плену. Эви старалась радоваться спасению, заботе отца и брата, новым друзьям — она подружилась и с семьей Кроу, особенно с Ребеккой, и с веселым доктором Чейзом и его милой женой Мэри. Но впервые в жизни ей было страшно поверить, что все будет хорошо, что она по-прежнему сможет любоваться миром и рисовать. И однажды она заставила себя раскрыть альбом и взять карандаш. Еще в Бергии Эви пообещала себе нарисовать мамин портрет: фотография в газете все же была не слишком четкой и точной, не вполне передавала мамин характер. И нельзя было допустить, чтобы при упоминании о маме перед глазами вставал Грэхем Валентайн. Встреча с ним, конечно, была ошибкой, и он не сможет запятнать память о маме.

Долго пришлось бороться с собой, прежде чем на лист лег первый штрих, потом еще один, и еще. И когда на бумаге засияли победой мамины глаза, Эви тоже почувствовала, что победила.

Конечно, страхи отступили не сразу. К тому же Эви все время возвращалась в воспоминаниях к странному событию, о котором не могла бы сказать, случилось ли оно на самом деле или привиделось в ей в горячечном сне после ранения. Но в памяти ярко отпечатался отсвет ночника, лицо Кейва, его руки, сжавшие ее бессильное тело, и жестокий, долгий поцелуй. "Но как он мог попасть в дом к доктору Чейзу незамеченным?" Эви трясла головой, но убедить себя, что все было лишь сном, не получалось. И это угнетало. Все же было бы лучше, если бы Кейв, уехав далеко, забыл ее.

"Пусть с его семьей все будет хорошо. И пусть мы больше никогда не встретимся".

...Завтрак прошел отлично: отец и Лукас поспорили о назначении премьер-министра и сошлись на том, что рабочие все же добьются избирательного права. Все же, когда завтрак проходит так, это куда веселее, чем ледяное молчание, как в доме Гилланов. Эви, конечно, было жаль, что с миссис Гиллан они виделись теперь лишь несколько раз в неделю. Но она не могла не признать, что в часы, которые они теперь проводили вместе, они разговаривали куда более свободно и доверительно.

Теперь, когда Эви все знала об их с Лукасом происхождении, миссис Гиллан часто рассказывала и о маме, и о бабушке с дедушкой. Оказывается, она долго сердилась на маму, ведь бабушка с дедушкой не пережили ее исчезновения — поэтому и отказалась принимать ожерелье от нее.

Но теперь миссис Гиллан показала Эви и Лукасу портреты мистера и миссис Мюррей, и мамин портрет лет в шестнадцать, и могилу бабушки с дедушкой на Северном кладбище Корлинга. Там летом, придя с тетей, братом и кузеном в первый раз, Эви закопала землю с могилы матери. И на том же кладбище, в углу, уходя и немного заблудившись, они наткнулись на одинокий старый крест с табличкой "Нортон Стэнли". Даты жизни были... именно такими.

Это был жестокий удар — такой же, как в тот день, когда Эви узнала, что Нортон ушел. Значит, он в самом деле ушел умирать. Он был не один в последние дни — иначе некому было бы даже так отметить его могилу — и это должно было утешать, но нет, не утешало. Лишь над кладбище, у темного креста, Эви осознала, что все эти годы ждала встречи с Нортоном, все-таки надеясь, что он жив и однажды они снова поговорят. Снова станут друзьями, как прежде. Но теперь оказалось, что надеялась она напрасно. Ей давно уже следовало молиться за упокой его души — хотя Эви не сомневалась, что Нортон в раю. Ей следовало быть с ним до конца — но уже ничего нельзя поправить.

В ту ночь ей не снились кошмары, потому что, с трудом сдерживаясь весь день, никому ничего не сказав, ночью она все же дала волю слезам. Отец как-то услышал, пришел, и они очень долго говорили, и он убаюкал ее, как маленькую девочку. Сам столько выстрадав, он знал слова, которые на время могли сделать боль выносимой.

И теперь Эви часто ходила на Северное кладбище, навещая могилу бабушки с дедушкой, где думала о маме, а потом подходя к могиле Нортона. Сегодня после завтрака она снова к ним отправилась.

Был мороз, ясное небо при низком солнце. Уже отдаленно ощущалось приближение праздника, хотя, кажется, еще никто не наряжал елки, не украшал дома и не торговал фонариками и хлопушками. По мостовой носились играющие мальчишки, торговки разрумянились, лошади бодро стучали копытами. Жизнь так била ключом, что Эви и забыла, куда идет, и улыбалась. И лишь у входа на кладбище улыбка исчезла с ее лица.

Маму она не знала — и приходила жалеть об этом. Один подлый поступок мистера Гиллана — и вот разбита целая семья. Можно лишь грустить о несбывшемся. А Нортон... Потеря ожила и жгла с новой силой, когда Эви приходила к его могиле. И все же она не могла не приходить, как не могла заставить себя найти тех, кто похоронил его, и узнать о его последних днях.

Малодушно — но может, лучше уж ей и не знать об этом. Пусть в памяти будут только счастливые месяцы их дружбы, то, как он помог ей осознать, как она хочет рисовать, что успел рассказать о себе, чему успел научить. Его улыбка и голос — и портрет, нарисованный его сломанными руками.

Безумно хочется вернуть те дни — но это невозможно. "Я могу потерять так каждого, кого люблю, поэтому надо радоваться каждой минуте, которую мы проводим вместе. Это и есть мои сокровища. Спасибо тебе, Нортон, спасибо".