Земляника (гет)

Каждый раз эта разрывающая сердце боль, впивающаяся острым жалом, сжимающая, лишающая возможности вдохнуть, наполняющая глаза смесью соленой воды и горечи, и комок в горле, снова комок в горле…

Вы же правда считаете, что все знаете о любви? Или нет, вы так не считаете, мой дорогой читатель? Сама не знаю, почему вдруг задаю этот вопрос вам. Наверное, потому что хочется увлечь вас за собой, в то счастливое-несчастливое лето. Мне просто очень хочется самой туда вернуться, но одной делать это больно и страшно.

Больно потому, что больно… Всегда очень больно, когда умирает любовь.

А страшно… потому, что с одной стороны, понимаешь, какое счастье довелось испытать, а с другой — что это уже не повторится никогда. А никогда — это же очень и очень долго, правда?

Простите, читатель, что увожу вас куда-то в сторону. Это все еще просто страх. Страх, что не получится рассказать, донести, объяснить…

Кто говорит о том, что любовь нападает из подворотни? Иногда она крадется за вами, неслышно ступая след в след, тихонько просачиваясь в поры, удобно устраиваясь в вашей крови.

О нет! Я обманываю вас, доверчивый читатель! Это ведь еще не любовь! Это предчувствие любви. Предощущение. Вы знаете, что скоро что-то да случится. Хотите вы этого или нет — не важно. Это будет. Это войдет в вас, как входят в дом незваные гости, заполняя собой вашу и без того, кажется, переполненную событиями и драмами жизнь.

Еще хочу спросить вас, любите ли вы лето? И часто ли именно летом в вашей жизни происходят перемены?

Для меня лето — как жизнь в параллельной реальности. Зимние будни нудные, тягостные, холодные, колючие. Да, они со своими радостями, праздниками, встречами, свиданиями — но будни. Они всегда. И осенью, и весной тоже.

Но лето! Лето — это целая вселенная. Это счастье. Тепло, ароматы, солнце, море, песок, цветы, травы. И земляника…

Вы любите землянику, читатель? Я думаю, любите. Ее нельзя не любить! В ней заложена квинтэссенция счастья. Маленькая, хрупкая, ароматная ягодка — и целая галактика.

Поход за земляникой для меня как языческий обряд. Выходишь на опушку леса, и здесь, и там перед тобой резные листья, а под ними алое счастье.

О, сколько песен придумано мной, стоящей на коленях, словно в молитве перед этой ягодой! Под ковер зеленый загляни-ка! Сколько стихов улетело во вселенную, сочиненных и забытых — но ничто прекрасно-рифмованное не пропадает в вечности!

Земляника, всюду земляника…

Простите, о великодушный читатель, что я столько времени трачу на прелюдию. Так трудно перейти к главному…

Я помню, как подняла голову, сорвав очередную ягоду, и… Его глаза орехового цвета, смеющиеся, счастливые, какие-то нереально яркие и шалые оказались так убийственно близко. Нельзя, нельзя было бросаться в эти глаза. Но… Это кто говорит нельзя? Разум? Разве он есть? И разве в такие мгновения слушают его, даже если он и есть?

Он просто протянул мне букетик из ягод. Крупных, сочных, дышащих летом и любовью ягод.

Разве, спросишь ты меня, о мой немного циничный друг, разве любовь появляется вот так?

А как, спрошу тебя я? Как же еще? Только так и никак иначе!

Даже если до этой секунды вы виделись тысячу раз и тысячу раз не было никакого — «ах». Но ровно в тысячу первый раз случается оно — счастье или несчастье любви. И ты уже над собою не властен. И ты уже не тот, кем был миг назад. Вы уже не те…

И я брала ягоды, протянутые мне, прямо губами, и видела его губы в этих сочных кусочках лета, и знала, что скоро, ох, скоро, не земляника будет касаться моего рта.

Как, бывает, облачко скрывает солнце, на ясный летний день словно вдруг кто-то накидывает вуаль траура, так и наш миг познания вдруг накрыла тень.

Мы оба были не свободны в тот день. О да.

Казни меня, мой немилосердный читатель. Но только меня казни! Только себя я считаю виноватой в том, что случилось с нами.

Со мной был он, мой человек, не черный, нет, скорее серый. Мой серый спутник. О нет, он не был скучен, он не был невидим, наоборот. Всегда он был ярок, всегда его было много. Весельчак и балагур, привлекающий внимание дам. Манкий, умеющий приворожить. Так и меня он привлек когда-то этим своим взглядом исподлобья, словно говорящим: ну что, взять тебя, что ли? И взял. И держал. Долго. Да не вечно.

А с тем, кто протянул мне букет земляники и свое сердце, была милая девушка, приятная, интересная и тоже совсем не скучная… Но, по правде сказать, я не особенно-то обращала на нее внимание, поглощенная им одним.

Нам приходилось стараться, мы должны были скрыть от всех то, что бесшабашная земляника сотворила с нами там, в лесу.

Вечер плавно перетекал в ночь, мы сидели на веранде, и мой серый человек играл на гитаре, уже, наверное, сто первую песню. Кто-то подпевал ему, кто-то слушал, кто-то спал, кто-то перешептывался, продолжая поднимать за здравие.

А мы сидели друг против друга, пытаясь сдерживать жадные взгляды, но под столом он держал в руках мои голые ступни, нежно поглаживая их своими длинными пальцами. И мне казалось, что более изысканного наслаждения я не испытывала.

Потом все отправились по комнатам. Мой серый человек по-хозяйски обхватил меня за талию, прижал крепко, его губы терлись у моего уха, обдавая алкогольным угаром, обещая жаркую, страстную ночь.

Я повернулась и увидела ореховые глаза — решительные, горячие. Но только покачала головой, моля — не теперь, после!

Конечно же я знала, что никакой страстной ночи не получится — слишком много песен, слишком много водки…

Свидание не было назначено. Я не могла, правда, мой суровый читатель, не могла я поступить так! Но тем не менее…

Истошно стрекотали сверчки, луна выныривала из облаков, угрожая разоблачением, пахло сеном. Он прижал меня к стене дома, тяжело дыша, не решаясь начать.

А потом мы словно взялись за руки и вместе прыгнули с обрыва. Вниз. Резко.

И это было самое волшебное падение, нет, мой милый читатель, не падение вовсе, полет. Жаркий, страстный, мучительно-прекрасный полет в страну, где возможно все, туда, где сбываются все мечты и нереальное становится реальным.

Они были такими мягкими и теплыми, его губы, пахнущие земляникой, они нашептывали слова, какие-то слова, все равно какие — до слов ли было? Хотя я тоже что-то шептала, нежное и страстное, земное и томное.

Его руки сначала робко, потом смелее клеймили мое тело, и копилась тянущая боль желания там, внизу, в средоточие жизни. Я касалась его кожи и думала о том, что впервые вот так откровенно смела и неистова, и мне хочется взять больше и получить сполна. Но я не могла брать… не вот так сразу, не тогда, когда за стеной он — мой серый человек, и она, милая, веселая девушка. Я, правда, не могла, о мой справедливый читатель! Не могла…

Он все понимал, он гладил меня по голове, успокаивая, он обещал, что мы все решим, что все получится, иначе и быть не может. Я, всхлипывая, прижимала к себе его руки, губы, его голову, стараясь навсегда запомнить, сохранить, запечатать в сердце…

Утро было унылым, хоть и светило солнце, и играли где-то высоко в синем небе золотые лучи. Почему-то отменили рейс. А мой серый человек непременно сейчас хотел вернуться в город. Мы решили переплыть небольшую речушку и пойти через поля до остановки, где ходил другой автобус.

Он тоже хотел пойти с нами, но его спутница не умела плавать.

Я запомнила его взгляд. Ободряющий. Открытый. Смелый.

Мы с серым человеком плыли по реке, держа над головой пакеты с вещами. Как-то все это было глупо и нелепо. Я плыла с ним и от него.

Он не дал мне одеться, повалил на траву, целовал, грубо сдавливая мое тело. Раньше я не замечала, что он все делает не так, как мне нравится. Вернее, о да, мой несправедливый читатель, я сама не знала, что мне не нравится так, а нравится по-другому, иначе. Но откуда мне было это знать, если серый человек был в моей жизни первым и, как искренне я сама считала, — последним?

И откуда мне было знать, что любовь опрокинется на меня как ушат ледяной воды из зарослей земляники?

Я терпеливо переносила все то, что делал серый человек, понимая, что, наверное, позволяю ему это потому, что чувствую вину, но позволяю в последний раз…

Я помню, в тот момент, вдруг, как вспышка в голове — видение. Мы сидели в полутемной комнатке, рабочий день был окончен, здание опустело, и только мы, он и я, сидели там в сумерках, я держала в руках кружки с вином, он перебирал струны гитары… У меня сильно билось сердце, потому что я знала — вот сейчас в моей жизни произойдет что-то важное, вот сейчас… А он начал петь Высоцкого. «Лирическую». И я знала, что он поет ее только для меня и обо мне. И это было счастье…

Куда все ушло, утекло, провалилось? Куда? Почему? Как?

На широком зеленом лугу, под синим-синим небом я понимала, что хороню любовь, которая уже умерла. Она давно умерла, а я не понимала этого. Или понимала? Да, о мой добрый читатель! Конечно же я понимала, что все уже умерло во мне. Но ведь я знала, что любовь серого человека жива? И разве я могла, о мой милый читатель? Разве могла?..

Я не призналась ему тем же вечером, что все кончено. И следующим… Я ждала звонка от моего любимого. От моего прекрасного земляничного принца с ореховыми глазами.

Но… я знала, о да, мой дорогой, терпеливый читатель, я знала, что мой серый человек тоже ждет…

Он... позвонил.