Каменный колдун (джен)

— Соберано! Соберано!

Она бежала к нему, расталкивая толпившихся в переулке людей, протискиваясь между конских крупов сомкнувшегося вокруг властителя Кэналлоа эскорта: в Алвасете все её знали, оттого и не пытались остановить. Простоволосая, растрёпанная, обвешанная костяными бусами и амулетами из камней и раковин, гремевшими при каждом её шаге. Её кожа, испещрённая морщинами, имела тот же коричневато-оливковый оттенок, что со временем приобретают старинные карты.

— Розвита?

Должно быть, он не видел её с тех пор, когда был ребёнком — тогда она, ещё молодая и такая притягательная для юнца, стояла возле входа в свою лавчонку. «Хочешь узнать свою судьбу, малыш?» — кокетливо улыбнулась она. «Я не малыш!» — возмутился он. «Я знаю, что ты сын соберано Алваро. Не хочешь — не надо, люди приходят ко мне сами. Рано или поздно настанет и твой черёд», — и она отвернулась от мальчишки, прикрыв широким веером из раскрашенных страусовых перьев высокую пышную грудь. Но у него так и не возникло нужды в её предсказаниях. Хотя имя он запомнил.

Она схватила его за стремя, протягивая вверх круглый шарик из горного хрусталя — совсем небольшой, такой, что легко помещался в её ладони.

— Чего тебе нужно? — возможно, он вёл себя грубо, но сейчас ему было не до болтовни со старой колдуньей — он торопился.

— Дрожь земли! Разве ты не слышишь её? Горы рокочут от гнева, а под ними кипит котёл, полный живого огня!

— Что ты мелешь, ведьма? — Эчеверрия подъехал ближе к Рокэ: разумеется, старуха несёт околесицу; плохо то, что не пройдёт и получаса — а бездельники, сгрудившиеся в переулке, разнесут её слова по всему Алвасете.

— Разве кто-то, кроме тебя, Розвита, слышит подземный гул? — Рокэ обвёл взглядом толпу: нет, все они примолкли и лишь качали головами — никто ничего не слышал. — В Алвасете никогда не было землетрясений, — громко, так, чтобы внятно было всем, продолжал Рокэ. — Не было и не будет. Скалы, на которых стоит город, уже слишком стары, их силы иссякли много кругов назад.

То, что он говорил, с лёгкостью мог бы подтвердить любой сьентифик: одна беда — ведунье не было до учёных мужей ни малейшего дела. Однако сказанное им, видимо, пришлось по душе зевакам, наблюдавшим, как их соберано беседует с полоумной ведьмой: из толпы послышались возгласы одобрения, и Рокэ кивнул Эчеверрии — пусть даст Розвите пару монет, и они продолжат путь.

— Сам, ты сам придёшь ко мне, — её голос долетал до него с дальнего конца улицы, хотя Рокэ и предпочитал делать вид, что поглощён разговором с виноторговцем, предлагавшим ему и его свите отведать вина нового урожая. — Камни окружат воду стеной, иссякнет Благодатный родник.

О неиссякающей благодати, вот уже не один круг подряд изливающейся на Алвасете, герцог Алва мог бы поспорить с Розвитой: лоза этого года и вправду была неплоха.

…Он вернулся в тот переулок спустя три дня: на рассвете цокот копыт по мостовой напоминал ему удары камня о камень: сначала с вершины срывается один, величиной с горошину, потом их становится больше, больше… Он никогда не думал, что его городу хватит и пары суток, чтобы измениться до неузнаваемости: не было ни пёстрой людской толпы, по обыкновению устремлявшейся со всех концов Алвасете к Западным воротам — как раз к открытию рыбного рынка. Не слышно было зычных голосов зазывал, уже поутру выносивших на улицу прилавки и расхваливавших свой товар. Одежды словно потускнели, лица казались осунувшимися, серьёзными, враждебными. И если бы соберано Рокэ в тот день на исходе зимы не отправился к колдунье, как знать, быть может, уже в полдень напуганная толпа его подданных явилась бы под окна замка требовать защиты.

Источник Благодати… Так звался фонтан на площади Святой Октавии: большая каменная чаша с колонной посередине, на которой были вытесаны гербы кэнналийских провинций: рыба, лев, рысь и виноградная лоза. Водяные струи били из желобков, обрамлённых каменными розами. В Октавианскую неделю епископ Алвасете благословлял источник, и все уверяли, что городу стоять, покуда вода в нём не иссякнет. А иссякнуть она не могла: фонтан питала подземная река, вбиравшая в себя сотни подгорных ручьёв и ручейков, спешивших к ней, словно путники в плодородную долину.

Фонтан умер позавчера: поначалу вода ещё сочилась по капле, и Эчеверрия отправил людей проверить, не засорились ли трубы и нет ли какого изъяна в несложном, устроенном круг назад механизме. «Вода ушла, соберано, — сокрушённо доложил он Рокэ, рассеянно слушавшему его доклад. — Люди говорят…» «Люди говорят, что Алвасете конец, раз Святая Октавия нас оставила», — зло закончил за него Рокэ. «Люди надеются, что соберано станет их заступником перед Создателем», — сдержанно заметил Эчеверрия, из чего герцог Алва заключил, что наместник готов встать на сторону сумасшедшей колдуньи.

Он не верил в её предсказание, не верил ни на грош, но если ротозеям будет спокойнее, когда они увидят своего соберано, испрашивающего совета у «мудрой Розвиты» — теперь старуху величали именно так, — он готов совершить небольшую прогулку. А он ещё радовался, что удалось на пару месяцев вырваться из Олларии… Да, поспел как раз вовремя: похоже, на этот раз бунт назревал прямо у него под носом.

Он толкнул хлипкую дверь, откинул цветастую занавеску, украшенную колокольчиками, продетыми в кольца птичьими перьями, вырезанными из кости фигурками. Он ожидал увидеть внутри груду тряпья, замызганные стены и закопчённый очаг, однако в скромной тщательно прибранной комнате было чисто. На длинном деревянном столе Рокэ приметил подсвечник с четырьмя зажжёнными свечами, под потолком были развешаны ароматные травы. А на стене — тот самый веер из раскрашенных перьев. Ветхий, утративший былые краски…

— Некогда мой жених выторговал его для меня на Межевых островах, — он и не заметил, как женщина вошла в комнату. — А потом обещал привезти ещё подарков. Вышел в море да сгинул. Вот так-то, соберано.