Пир после Чумы (гет)

Царица грозная, Чума

Теперь идет на нас сама

И льстится жатвою богатой;

И к нам в окошко день и ночь

Стучит могильною лопатой….

Что делать нам? и чем помочь?

"Пир во время чумы",

А.С. Пушкин

Молодой картограф и юрист Николаас Витсен трясся в возке, похожем на огромные санки с поставленной на них корзиной, и кутался в шубы, размышляя о превратностях судьбы, сделавшей его частью посольства Якоба Борейля, когда в ледяном, усеянном острыми алмазами звезд небе появился яркий росчерк. Затеплился, затрепетал и вспыхнул, изгибаясь турецким ятаганом так, что Николаас невольно перекрестился: уж очень это напоминало Дамоклов меч и повергало душу в безотчетную, и от того еще более ужасную, тревогу.

"Пятого января 1664 года от Рождества Христова.

Здравствуй, отец! Нынче мы проехали четыре мили до Вышнего Волочка. Это хорошая деревня. Ночью на небе показалась большая кометная звезда с громадным хвостом, который закрыл несколько звёзд, вокруг луны мы видели большое кольцо; за этим последовала сильная гроза.

А пятнадцатого января, когда комета начала терять свой блеск, митрополит в Новгороде наговорил своим соотечественникам-землякам, что это значит мир между ними и Польшей...

...Восьмого апреля 1664 года от Р. Х.

В ночь на четверг я увидел на небе комету, на вид размером шестнадцати-семнадцати локтей, русские думают, что это означает счастье и мир для них. Царь велел двум людям, которые понимают в естественных науках и небесных телах, сделать из этого предсказание. Они дали очень забавный и сомнительный ответ.

Двадцать второго же апреля примерно в это же время некоторые здесь сочинили, что средь бела дня видели на небе комету. Об этом писал из Кремля начальник Холстен начальнику Ван Стадену, будто видели страшную комету в виде змеи с головой как у орла, вокруг шеи полумесяц, на спине кровавая звезда или большая раковина с двумя грифами, а в ней семь кровавых звёзд, на конце хвоста — два орла, между раковиной и крылом — жезл с красной звездой...

Я бы посмеялся над этим, если бы не тревожные новости из дома.[1] Надеюсь, вы живы и здоровы и Моровое поветрие обойдёт наш славный город стороной.

С уважением и почтением, твой любящий сын Николаас"...

* * *

И было лето, лето 1664 года, когда в Лондоне появился некто, запустивший цепочку событий, изменивших столицу Альбиона до неузнаваемости...

На этот раз он выглядел как респектабельный, крепкий ещё джентльмен чуть старше пятидесяти лет, худой, с чертами резкими и неприятными — настоящий полковник, вот только что и королю не очень-то слуга, и солдатам совсем не отец. Сошёл на пристань с голландского корабля, обвёл взглядом портовую лондонскую суету, усмехнулся. У торговки Бетти, случайно увидевшей эту ухмылку, душу холодом продрало до самых пяток так, что она сделала вид, что очень торопится — вот просто очень-очень! — и не видит призывного жеста, да и окрика респектабельного джентльмена тоже не слышит...

А вот Кривая Джейн и увидела, и услышала, и подошла, за что удостоилась снисходительной улыбки и мелкой монетки — за пирожок и информацию о хорошем постоялом дворе, где "почти совсем нет клопов, сэр, и повар-француз очень неплохо готовит, если вы любите французскую кухню, сэр!".

Так он и поселился в Лонг Эйкре, в верхнем конце Друри-Лейн, что относится к приходу Сент-Джайлс-в-полях, заново осваивался, присматривался, знакомился... Он уже был здесь — в 1603, в 1625 и в 1636 годах, но как-то не всерьёз: облюбовавший этот человеческий муравейник белобрысый святоша слишком быстро выдворял его вон. Хотя на вид — дурак-дураком! А вот не совладаешь...

На этот раз всё будет иначе. На этот раз Лондон будет его.

* * *

После отъезда Азирафеля за границу в 1654 году Кроули завалился в спячку: во-первых — от скуки, во-вторых — для удовольствия, и в-третьих — Ад, как с цепи сорвавшийся, почти пятьдесят лет грузил его заданиями по всему миру, как угольщик — осла, так что право на отдых он заработал вместе с благодарностью от самой Вельзевул. Грех не воспользоваться, чтобы с комфортом пережить гадкую холодную зиму и, желательно, не одну!

Спалось ему сладко до самой осени 1664 года, если не считать чьи-то дурацкие концертики с флейтой, случившиеся в августе и октябре. А в ноябре даже сквозь сон он почуял неприятности, да и чертова флейта заголосила снова, уже всерьёз, и эту убийственную мелодию он опознал мгновенно и безрадостно.

— Чтоб ты сдох, Мор! Такой отпуск испоганил, говнюк! Что же тебе в Амстердаме-то не сиделось?!

* * *

Они встретились на Рождество. Не сказать, чтобы случайно, хотя Кроули удалось обставить это именно так.

— Приветствую Всадника, — радостно оскалился демон, сбегая с крыльца. — Какими судьбами в наших краях?

— Здоровье людишек поправляю, — паскудно ухмыльнулся Мор, опуская на снег тощую злую крысу. — Вот, подарки раздаю.

Крыса тенью метнулась к подвальному окну, но Змий был неизмеримо быстрее, и пепел убийственной твари пал в кипящую лужу прежде, чем ошеломленный поворотом событий Мор успел вызвериться в коротком ненавидящем:

— Ты-ы-ы?!!

— Нет, хрень с горы! — не менее яростно зашипел в ответ Кроули. — Ты, братское сердце, обнаглел нечаянно или беспредельно, что на мою территорию лезешь, не спросясь??? Это мой смертный! Я его девять лет пасу — очень перспективный, знаешь ли, молодой человек, — а тут появляешься ты со своими голохвостыми мимокрокодилами — и мне обидно. Где уважение к дьявольской работе, а? Я тебе, между прочим, не мешал все эти месяцы, и даже помогал слегка, склоняя смертных к разврату и праздности, отводя глаза искателям смерти[2]... А ты, значит, вот так мне за корпоративную солидарность отдарился!

— Искателям смерти? Ты? — Мор расхохотался. — Да эти собственную мочу от браги не отличат!

— Ты в этом так уверен? — глумливо улыбнулся Кроули. — Ладно. Тогда лови сюрприз. Завтра. А если ещё попробуешь тронуть кого-нибудь из моих и порушить мне планы — в бочку с уксусом закатаю! Может, ты и Первый Всадник, но сейчас, — Ад тебя возьми! — пока не Апокалипсис! Усёк?

Пробуравив Чуму взглядом, полным холодного бешенства, демон демонстративно обошёл его, как обходил бы мебель, и исчез, чтобы появиться уже в Вест-Энде и нашептать кое-кому на ушко насчет сомнительных смертей на Друри-Лейн.

— Будешь должен, Азирафель, как барон сюзерену! — пробормотал он, выходя из душного неароматного нутра больницы на промороженый воздух. И, поймав повозку, направился на квартиру к ангелу за новостями: должны же слуги знать, когда их господин изволит вернуться! Миротворец хренов...

* * *

Азирафель никогда не любил сражения и походный быт: голодно, холодно, и Азраил со своей косой всегда где-то рядом. Это заставляло оглядываться через плечо всякий раз, когда в лекарские палатки приносили раненых и умирающих. Ангельским чудом он мог бы исцелить каждого из них! Но... не он смотрел на часы, отмеряющие Время Жизни, и не в его власти было измерить порядок вещей и плетение судеб. Так что он просто молча подчинялся знакам Смерти, отдавая приказы своим помощникам, а то и другим врачам: кого на операционный стол и кожаный ремень в зубы, а кого — к парусиновой стене палатки, в попутчики к Азраилу.

Это чувство бессилия и безнадёжности почти убивало Азирафеля. Он торчал на польско-русском театре боевых действий уже десять лет. Десять долбаных лет он старался вычислить и изгнать Войну, но она, поднаторевшая в обходных маневрах и набравшаяся опыта, ускользала, как песок из пальцев. И кампания сменялась кампанией, люди гибли, и мира было не видать, как своих ушей. А еще Чума в Московии в самом начале этой заварухи... О, как они тогда схлестнулись! Три года скрытого противоборства, десятки тысяч смертей, сотни сожженых домов, тысячи братских могил, которые Азирафель с первой попытки убедил местных жителей щедро засыпать негашеной известью. А вот на милых сердцу ангела англичан убеждения никак не действовали.

В конце концов, устав от морового беспредела, он просто благословил священников и лекарей (верные своему долгу, они первыми часто заражались и умирали, к вящему удовольствию Чумы!) на изгнание морового поветрия, а теперь вот решился благословить князей Черкасского и Ромодановского на успех в ратных делах: раз нельзя закончить взаимное избиение взаимным же примирением — пусть победит сильнейший. И побыстрее!

Так и вышло.

К лету 1665 года.

Тогда-то, в мае, он и заметил её среди засуетившихся маркитантов, подивился простоте и изящности маскировки, выждал, отсёк от людской суеты, вышвырнул из земной реальности и свернул получившуюся субреальность в искрящуюся дезориентирующую сферу:

— Посиди, отдохни и подумай о своем поведении, Всадница. Хватит портить людям жизнь!

— Чтобы ты понимал, пернатый! — оскалилась Война, плюнув презрительно вслед. — Тоже мне, Отец Битв... Я выйду, слышишь? Я выйду, и ты пожалеешь, что связался со мной, трясокрылый!

* * *

В июне кошмарного 1665-го пришла жара, бесповоротно убившая даже самые оптимистичные надежды на то, что мор в Лондоне пошёл на убыль — наоборот, зараза стала распространяться, как лесной пожар, число умерших в сводках увеличилось втрое, а их семьи старательно старались скрыть причины болезни и смерти, чтобы не пугать соседей.

Азирафель совершенно больным взглядом просматривал сводки, выписывал цифры и искал закономерности. По всему получалось, что Сент-Джайлский приход, похоронивший нынче сто двадцать человек, оставался главным очагом заразы.

Почему?

В голову приходил только один ответ: отсюда всё началось, потому что Мор в человеческом обличье поселился именно здесь.

И, в коротких промежутках между работой в больнице (хорошо, что можно не тратить время на сон!), визитами к лорду-мэру и в Корпорацию Сити, ангел искал, отчаянно искал резиденцию Чумы.

Однако вместо неё ангел нашёл Кроули, причём там, где и подумать не мог — в больнице прихода Сент-Мэри Вулчёрч.

— Кроули?!

— Не ори и сделай лицо попроще, ангел, — зашипел в своей неподражаемой манере демон. — Здесь я Кроу. Энтони Кроу. И за Ньютона можешь не благодарить, хотя от ответной услуги я не откажусь.

— Но что ты здесь делаешь?!

— Примерно то же, что и ты в своём Сент-Джайлсе, разве только по церквям и кладбищам не бегаю. Не люблю святую землю, знаешь ли!

В голове ангела необъяснимые до этой минуты факты ловко вписались в общую картину происходящего, придавая ей законченность и стройность, но картина эта породила ещё больше вопросов, один важнее другого, и хотелось задать их все сразу, отчего Азирафеля остановился на одном-единственном:

— Но ты же... но это... Но Кроу...

— Не понукай, не запрягал! — оборвал его демон. — Идём, поговорим и перекусим. Приглашаю.

— У меня много дел, — поджал губы Азирафель, — а в сутках только двадцать четыре часа. Поговорить можно и по дороге.

— Как скажешь, ангел.

Кроули подтвердил, что Мор живет в районе Лонг Эйкр, где-то на Друри-Лейн, одобрил идею с обработкой домов (а также служебных и рабочих помещений, одежды пациентов в больницах приходов и чумных сараях) дрянным крепким вином, ромом и раствором уксуса, и решительно взял на себя общение с лордом-мэром сэром Джоном Лоуренсом:

— Да они совсем осатанели — помогают Чуме убивать себя, и потом, мне, как и сэру Лоуренсу[3], нравятся кошки. Договоримся.

Азирафель же отправился в Корпорацию Сити[4] — убеждать отцов города в важности и нужности собак и кошек.

— Вот, джентльмены, цифры, которые лучше всяких теорий говорят о том, что там, где есть эти домашние животные, нет крыс, а где нет крыс — люди болеют меньше. В разы меньше, джентльмены!

— Доктор Фелл, при всём уважении...

— При всём уважении, олдермен[5] Джонсон, сэр. Это не только мои наблюдения, но и моего брата, нынешнего пастора Сент-Джайлского прихода отца Захарии, а также известного вам доктора Энтони Кроу, точку зрения которого разделяет и досточтимый доктор Ходжес[6]. Думаю, — в голосе ангела появились тёплые, почти бархатные интонации, так нравившиеся его отчаявшимся прихожанам, — Господь в великой мудрости своей указал нам на истинного виновника беды — крыс, именно с ними нужно бороться, а не с теми тварями бессловесными, которых Отец наш ниспослал нам в помощь и утешение...

— Согласен с уважаемым доктором, — пробасил настоятель лондонского собора Святого Павла Джон Донн[7], не давая цеховым мастерам опомниться, — и обязательно скажу об этом в завтрашней проповеди.

— Значит, нужно запретить черни избиение котов и собак всех пород и мастей, засыпать чумные ямы негашеной известью, одеть похоронные команды в вощеные хламиды, и завязать им лица платками, дабы не вдыхали ядовитые миазмы, и руки перед едой всем мыть мылом, уксусом или дрянным крепким вином... Также обязать всех жителей, мастеровых и негоциантов положить на порогах жилищ, мастерских, лавок и прочих строений, им принадлежащих, тряпки с уксусом и ноги о них вытирать со всем тщанием. За ослушание — да постигнет их справедливая кара, — подытожил олдермен Джонсон.

* * *

"Ни один человек, умерший от чумы, не будет похоронен ни в церкви, ни в церковном дворе, — с удовольствием прочитал Кроули, — но... в другом специально выделенном месте. В могилы вместе с телами людей, умерших от чумы, должно быть также опущено большое количество негашеной извести. Открывать такие могилы потом нельзя будет целый год или даже дольше, чтобы от лежащих там тел не заразились другие". Неплохо, пожалуй! Ты придумал?

— Да. И это тоже: "Каждый город должен выделить какое-нибудь удобное место за своими пределами, где должен быть возведен чумной дом или сарай на случай, если инфекция в городе распространится..."

— Эта часть тоже неплохо получилась: "Если какой-либо дом становится зараженным, то больных, сколько бы их ни было, необходимо незамедлительно перевезти в чумной дом для сохранения остальной семьи. И такой дом, даже если в нем и нет мертвецов, должен быть закрыт на сорок дней, и на его дверях должен быть нарисован красный крест и слова: "Господи, смилуйся над нами". И специальные смотрители должны доставлять жителям все необходимое и следить, чтобы они не общались со здоровыми". Вот согласитесь, доктор Фелл, мы с вами прекрасная команда, м-м-м?

Несмотря на довольно потрепанный вид, демон был явно доволен собой и голос его в полной мере отражал это довольство. Черный бульдог (Кроули отбил его у разъяренной толпы около месяца назад) согласно заворчал, прижимаясь тяжелой башкой к хозяйским коленям.

— Хорошо, да, — согласился ангел, сжимая переносицу чуть подрагивающими пальцами. — Вот только укрытие Мора мы пока так и не нашли, и Лондон всё ещё в слезах — семь тысяч человек за неделю, Кроули, семь тысяч чумных трупов!

— Если бы не мы и ребята типа Донна и Ходжеса — их было бы ещё больше! Ангел, — Кроули достал щегольски белый платок, вытер бегущие по щекам почти-друга слезы и аккуратно вложил ткань в дрогнувшие пальцы. — Мор подготовился, и подготовился очень хорошо! Кроме того, он кочует по Лондону из пригорода в пригород, из прихода в приход, прикидываясь то лакеем, то возницей...

— Откуда ты знаешь? — вскинулся Азирафель. — Вы разговаривали?!

— Один-единственный раз, ангел, единственный раз, у Ньютона — я же рассказывал!

— Да, помню... Но тогда откуда, Змий?

— Агентура, Страж, а-ген-ту-ра! Беда только в том, что они обычные медленные маленькие смертные, и пока весть дойдёт до меня, а я передам её тебе, крыса тю-тю! А я, ты же понимаешь, не могу ему препятствовать напрямую — Вельз меня сначала запытает до развоплощения, потом воплотит и запытает снова!

— Прости, мой дорогой, — виновато вздохнул "доктор Фелл", — я иногда забываю, кто ты.

Раздражение Кроули улетучилось, он материализовал чашку с густым маслянистым напитком, покрытым коричневатой пенкой, как грозовым облаком и поставил её на стол:

— Ты бы поел, ангел, поспал и вообще... отдохнул.

— Что это? — с проблеском интереса спросил Азирафель, старательно игнорируя всё, только что демоном сказанное.

— Писк моды высшего света Франции — какао. Тебе понравится!

Кроули в очередной раз оказался прав. Только вот чудесить какао самому себе Азирафель хронически забывал. Он курсировал между храмом Сент-Джайлс и кладбищами как отец Захария, между чумными домами и больницами — как доктор Фелл, и в редкие свободные часы прочесывал город, проверяя информацию уже своей агентуры. С Кроули они общались исключительно короткими записками, для чего гоняли туда-сюда то Черного Буча (на шее бульдога теперь красовался массивный шипастый ошейник с кармашком и пластинкой, на которой вытравлено "Буч, пёс д-ра медицины А. Кроу"), то случайно подвернувшихся под руку птах.

Континентальные газеты ужасались и злорадствовали:

"Лондон нынче трудно назвать сосредоточием деловой жизни: на Биржу приходят едва ли полсотни человек в день, а все мастеровые, особенно те, которые производили разные украшения и менее необходимые части одежды и мебели: ткачи лент, золотые и серебряные кружевницы, позолотчики, швеи, шляпницы, обувщики и перчатники, а также те, кто занимался обивкой мебели или изготовлением комодов и зеркал, а также другие представители многочисленных подобных профессий... остановили работу, уволили работников и всех, кто от них в своем труде зависел".[8]

С приближением зимы Мор, то ли уставший от противостояния, то ли строящий новые планы, спрятался в норы подвалов и чердаков и смертность снизилась. Докторов перестали слушать, что бесило ангела и демона совершенно одинаково, а в феврале 1666 года в столицу вернулись король и двор.

— Смертные такие идиоты, — шипел Кроули, чудеся для пришедшего с вечерней проповеди "отца Захарии" очередную чашку какао, — что не стоит ради них так лезть из тела, ангел. Ты просто развоплотишься зря, а потом сто лет будешь писать объяснительные и ждать новую оболочку. А я буду тут один! Скучать!

— Не буду, — кивнул Азирафель, прихлебывая бодрящий горячий напиток.

— О, бунт? — шутовски восхитился демон, — вот это по-нашему!

Ангел только рукой махнул — отстань, мол, исчадие Ада, я не это имел ввиду.

— Между прочим, Там, — указательные пальцы Кроули ткнули в пол в унисон многозначительной интонации, — чтобы ты знал, мне вынесли благодарность за всё вот это вот.

— Во весь рост? — вяло поинтересовался Азирафель, прикидывая: попросить ещё чашечку какао, или гордость дороже?

— Что во весь рост? — растерянно спросил Кроули, безо всяких просьб ставя перед ангелом ещё одну чашку.

— Благодарность, — пояснил ангел, — которую вынесли.

— Да ну тебя!

Они оба чудесили много, незаметно и качественно, так что затишье, установившееся в ноябре 1665 г, продолжалось до конца марта 1666 года, и много кто, включая лорда-канцлера, писали в дневниках: "… улицы полны народа, Биржа переполнена, люди столь многочисленны, как можно было когда-либо видеть…».

Пользуясь моментом, Азирафель с каким-то совершенно человеческим остервенением устремился на поиски пристанища Морового Всадника — должен же он где-то обретаться! — что начал пугать Кроули почти всерьёз.

— Ангел, сбавь обороты! Это просто глупо.

— Глупо? Глупо?! Ты считаешь, что остановить Мор — самая идиотская из всех затей?!? — голос Азирафеля звенел от напряжения и слёз. — Ты не видел... Хотя нет, видел... Да что я! Кроули, он ведь снова ударит, ударит везде и сразу, так, что начнётся паника, которая безо всякой заразы унесёт ещё тысячи жизней!

— Ты не в себе, мой ангел, совершенно не в себе, — мягко произнёс Кроули, ставя на стол новую чашку с какао и тарелку с новаторским произведением кулинарной моды — русскими блинчиками с мёдом. — Хотя я согласен, он выберет самый неподходящий для людей момент: миг, когда они всерьёз начнут надеяться. Но, согласись, — люди сами виноваты: и ты, и Ходжес, да и я, грешный, — мы все их предупреждали.

Кроули пожал плечами и провокационно пододвинул блинчики и какао ещё на несколько дюймов ближе к Азирафелю.

— Попробуй, ангел, — нарочито-театрально стал искушать он, — тебе понравится! Ну, в самом деле, нельзя же из-за переживаний и душевных мук позволять хорошей кухне пропадать!

— Это все его чертова флейта... — вздохнул ангел, делая хороший глоток и беря первый блинчик. — Она появляется и исчезает, и так — каждую ночь. Вчера я его почти догнал.

Веселость демона как ветром сдуло, он резко подался вперёд, ловя синий, как ласковое летнее небо, взгляд.

— Ты — что?! Бог тебя побери, Азирафель! Как так можно?! Он же начал на тебя охоту, глупый ты ангел!!

— И что? Ты сам сказал: я — ангел, я не могу заболеть.

— Ты можешь сдохнуть, тупица! — рявкнул Кроули, вскакивая на ноги. — Ангел, ну ты же умный, ну, правда! Но почему ты иногда такой идиот?!?

— Знаешь что, демон, не забывайся!

— Не тупи!!

Они поссорились, и Кроули ушёл, напоследок бешено хлопнув дверью.

А в апреле главный инспектор флотского Комитета по снабжению Сэмюэл Пипс записал в дневнике следующее:

"Апрель, пятого числа 1666 года.

Чумой, к нашему великому горю, заразились еще девять человек, хотя в целом число больных и уменьшилось немного. Но рост числа заболевших есть во многих приходах, что приводит к опасениям по поводу того, что принесёт нам год будущий.

Апрель, двадцать третьего числа 1666 года.

Сегодня утром парламент собрался только для того, чтобы приостановить работу до зимы. Случаи чумы, как я слышал, опять сильно участились в городе и очень сильно участились по стране в целом"...

* * *

Второго сентября Чёрный Буч бежал следом за хозяином, наклонив лобастую голову и настороженно прислушиваясь — на улицах снова стояла тишина, нарушаемая лишь плачем людей и скрипом телег похоронных команд. Тишина и вонь разлагающихся тел: в беспредельной мудрости своей Отцы Лондона повелели вывозить трупы исключительно ночью, "дабы лавинообразный рост числа смертей не вызвал среди населения панику".

Да уж, после девятисот смертей в неделю получить тысячу восемьсот сорок три стало страшнее, чем даже семь тысяч за семь дней, как было год назад.

Кроули подозревал, что смертей было бы гораздо больше, если бы не Азирафель, чудесивший последние дни почти в открытую, на грани дозволенного.

Тихое рычание вывело Кроули из задумчивости. Бульдог осторожно, мало не по-кошачьи, крался к едва заметному в темноте прогулку, мостовая которого шевелилась серым крысиным ковром.

— Что за... — прошипел Кроули, хотя уже точно знал, что именно, зачем и почему...

Они стояли почти по центру небольшой площади среди трущоб Вест-Энда: Мор, он же Чума, в облике крепкого респектабельного джентльмена чуть старше пятидесяти лет, и Азирафель — светлый росчерк во тьме. В руках Чумы была блестящая отнюдь не слоновой костью флейта, у ног ангела — кожаный докторский чемоданчик, а вокруг — на земле, карнизах, крышах, разболтанных ставнях немытых окон — полчища крыс.

Готовых напасть крыс.

Самые наглые уже подобрались вплотную к сапогам Стража Восточных Врат.

Кроули знал, на что способны голодные озлобленные крысы — доводилось видеть в Риме, во время гонений христиан, — и повторения этого зрелища он категорически не хотел. И уж точно не с Азирафелем в качестве главного блюда.

— Уходи, — ровно и убийственно спокойно произнёс Страж. — Твое время закончилось и здесь.

— Я так не думаю, — оскалился в жуткой улыбке Мор. — Все только начинается! Оглянись, видишь?

Он, красуясь, развёл руки, как будто обнимая пространство, и на них тут же прыгнуло с десяток пищащих крыс, нестерпимо смердящих выгребными ямами и смертью. Бульдог беззвучно скулил, суча лапами, но демону было не до него: он увидел, как на крыше дома за спиной Чумы появился силуэт Азраила. Кроули точно знал, что Азирафель видел Смерть, и прекрасно осведомлён о том, что это значит. А ещё он знал, что Всадник только что подписал себе приговор.

— Прежде, чем все начнется, ответь: зачем? — негромко спросил Страж.

— Такова моя природа, — ухмыльнулся Чума, медленно и показушно поднимая к губам флейту. — Я этим живу — уж ты-то должен знать!

— Это что-то личное ко мне, или ты просто не любишь смертных? — напряженно-неподвижный Азирафель по-прежнему держал руки за спиной, только пальцы совершили какое-то сложное движение и замерли, как хищник перед прыжком.

Чума улыбнулся, и флейта издала звук, от которого мир обрушился на плечи Стража Восточных Врат Эдема адом серых визжащих острозубых фигур... Но небо раскололось ослепительным жарким пламенем, и флейта замолкла, скрученная Небесным огнем в пепел, и пеплом же упали на вскипевшую землю напавшие на Азирафеля твари.

Молния за молнией била туда, где пыталась спрятаться крупная черная крыса с костлявыми лапами, а секундой спустя под брюхом невиданной твари взметнулся неудержимый смерч Адского огня, взметнулся — и намертво к ней прилип, превращая в живой, беспорядочно мечущийся факел...

— Буч, домой! — скомандовал Кроули отпущенному на свободу псу и бросился к столбом стоящему в огненном безумии Азирафелю, хватая его за плечи.

— Ангел, ты заснул?! Валим отсюда!

А в следующую секунду он понял, что вычерпавший себя до дна ангел способен именно что валиться — сухим подрубленным деревом. Чёрные крылья укрыли его плотным мягким шатром, пряча от неистового опасного пламени, от всего и всех, и Кроули переместился со своим ангелом из эпицентра пожара к нему же домой...

— Какой же ты все-таки идиот, Азирафель, — сказал Змий спустя три часа, два какао и пять бутылок Бургундского. — А если бы я не проходил мимо?

— У меня был... За-па-сной ва-вариант, мой дорогой демон, — с-святая вода По-потопа...

Кроули яростно и страшно шипит:

— Ты полный псих, ангел! Ты конченный псих!

— Но ты же пришёл... — прошептал Азирафель, по лицу которого бежали тихие прозрачные слезы, — и я не стал... Зачем? Если можно иначе...

Неловкую тишину разбил звук разливаемого по чашам вина

— Знаешь, Азирафель, за это надо выпить!

— А я не возражаю, мой дорогой.

— Тогда — за нас!

— За нас.

— И не смей меня больше пугать, глупый ангел...

— Хотел бы обещать...

— Ангел...

— Что, мой демон-хранитель?

— У тебя кровать есть?

— На-наверху...

— Тащи сюда.

Азирафель щелкнул пальцами.

Если бы кому-нибудь пришло в голову заглянуть в кабинет доктора медицины Александера Фелла минут эдак через пять, он бы увидел, что в центре комнаты, бессовестно поправ рабочий стол и кресла, стоит огромная кровать с балдахином, а на ней сном смертельно уставших праведников спят, не сняв сапог и завернувшись поверх одежды в содранные со стен гобелены, оба прославившихся в эту эпидемию чумных доктора: Кроу и Фелл...

* * *

Вместо эпилога.

Главный инспектор флотского Комитета по снабжению Сэмюэль Пипс вернул перо в футляр и, встав, подошел к окну, за которым шумел оживающий после чумы и Великого пожара Лондон. В его дневнике медленно высыхали чернила.

"Ноябрь двадцатого числа 1666 года.

Был в конторе недолго, а потом отправился в церковь на благодарственную службу по поводу окончания чумы, но, Бог мой! В городе до сих пор говорят, что с этим поторопились, потому что есть ещё люди, которые от неё умирают".

В качестве пояснения.

Великий Лондонский пожар, который случился со 2 по 5 сентября, уничтожил дома в большинстве густонаселённых районов Сити от Тауэра до Холборна. Примерно в это же время вспышки чумы в приходах Лондона прекратились, вероятно, вследствие того, что большинство инфицированных блох погибло во время пожара вместе с крысами, которые их переносили.

[1] В сентябре 1664 года в Голландии случилась новая вспышка чумы.

[2] «искатель смерти», — уполномоченный из мирян, задачей которой был осмотр трупа и установление наиболее вероятной причины смерти без проведения вскрытия и прочих процедур. Часто эти люди могли за вятку внести в официальные записи искажённую причину смерти.

[3] Может, лорд-мэр Лондона (реальная, кстати, личность) и не любил кошек, но это же фанфик, так что… :-)

[4] Корпорация лондонского Сити (англ. City of London Corporation, до 2006 — Corporation of London) — муниципальная администрация лондонского Сити, в ведении которой находились вопросы городского благоустройства, торговли и того, что тогда заменяло систему здравоохранения.

[5] Олдермен, или альдерман (англ. alderman, дословно — старшина, старейшина, староста), — член муниципального совета или муниципального собрания в Великобритании,

[6] Натаниэль Ходжес (1629-1688) — английский врач, получивший известность в ходе оказания медицинской помощи жителям Лондона во время Великой Чумы.

[7] Джон Донн — (23.02.1572-31.03.1631гг) английский поэт и проповедник, настоятель лондонского собора Святого Павла, крупнейший представитель литературы английского барокко.. Автор ряда любовных стихов, элегий, сонетов, эпиграмм, а также религиозных проповедей. По мнению современников на редкость умный и адекватный человек. Именно такой и мог стать другом ангела-букиниста и решительно поддержать "Доктора Фелла" перед магистратами, а потому автор бессовестно исказил исторические факты, продлив век отца Донна еще на 35 лет.

[8] Вообще-то это цитата из книги Даниэля Дефо «Дневник чумного города», предположительно написанной им на основе дневников дяди, шорника Генри Фоя.