Дым на ветру (джен)

— Мать умирает, — говорит Драко, разглядывая эльфийское вино в бокале на просвет.

Без разницы, насколько плебейски-нелепым выглядит этот жест. Он думает о матери. Поражение магического ядра, медленное угасание, долгая мучительная смерть. Нужно будет закончить ее страдания, когда начнется агония. Мать — единственное, что пока еще действительно ему нужно. Хотя… Нет. Единственная, кто.

Он слишком сильно привязывается к вещам и слишком сильно зависит от людей. Зависимости обступают со всех сторон, скалятся адскими церберами, готовые растерзать. Ластятся, готовые навалиться и задушить, стоит расслабиться. Мать смогла не стать одной из его зависимостей. За это Драко ценит ее.

Его слишком сильно тянет к дому. К просторным комнатам, мягким коврам и ревущему пламени в камине. К дорогому вину и хорошему сексу…

Он стал слишком зависим от всего этого.

За последние годы Драко кое-что понял.

Он ненавидит быть зависимым.

Долохов вежливо молчит, но Драко отлично знает — любовнику плевать на Нарциссу Малфой, ее жизнь и смерть. На все наплевать, кроме власти и кровавого азарта, которым загораются глаза, когда он убивает. Почти теряя над собой контроль и упиваясь… да, упиваясь смертью.

Как им всем и подобает.

В остальное время у него, как и у всех них, холодный, мертвый взгляд. И легкий душок безумия, который все они принесли из Азкабана, и могильный холод, будто дементоры почетным строем сопровождали их даже сюда, в роскошные гостевые комнаты мэнора. Война длится седьмой год, но душок лишь крепнет. В той, полузабытой жизни, когда Драко еще был собой — это казалось ему невыносимым.

Долохов пьет очередную зловонную дрянь, состоящую, кажется, из чистого спирта. Он марает ею хрустальный бокал, фамильную реликвию Малфоев, но когда в твоем доме уже шесть лет живет Темный Лорд и его лучшие друзья, с чем-то приходится мириться, чтобы не потерять остальное.

Драко слишком привязан к комфорту. И с каждым днем это раздражает все сильнее.

Он слишком привязан к матери. Иначе давно бы разорвал эти путы.

Он резким ударом выбивает из руки Долохова бокал и с наслаждением наблюдает, как зловонная гадость расплескивается на ковер и хрустящие простыни. Бокал не разбился, жаль, Драко с удовольствием переколотил бы их все и стер в мельчайшую пыль. Он ждет пару секунд, пока не замечает, как Долохов бешено щурится — верный признак того, что любовнику сносит крышу.

От злости или похоти — не так уж и важно. Главное, что он готов к использованию.

* * *

Лорд никогда не спит и никогда не оставляет в покое своих друзей.

Метка обжигает руку, когда Драко уже засыпает. Спит он всегда один, не допуская в свой комфортный мирок ни любовников, ни случайных игрушек. Теперь, когда сопротивление ушло в глубокое подполье, а Лорд контролирует страну, его друзья могут заводить сколько угодно живых игрушек — магглов, грязнокровок… Впрочем, Драко это неинтересно. Ему всего хватает и так. Он достиг тех высот при Лорде, о которых когда-то мечтал.

Он больше не похож на отца. И самого отца, давно покойного, уже не вспоминают. Судьба Драко больше не зависит от отцовской репутации и отцовских провалов. От этого не легче — десятки других зависимостей раздирают его на части. Душат, стягивая тесемки плотного мешка из привычек, комфорта и высокого положения, — оставляя одно желание — покончить со всем этим.

Драко спускается в гостиную. Друзья Лорда собираются там, выдернутые из постелей или из-за стола. Некоторые одеты в дорожные мантии, кое-где испачканные кровью. На полу, у ног Повелителя — куча тряпья, недавно бывшая человеком.

Человек еще жив. Он даже не ранен и не корчится от проклятий или Круциатуса. Но Драко знает, что это ненадолго. Те, из-за кого Лорд призывает к себе своего лучшего палача, умирают медленно и тяжело. Но умирают всегда.

— Знаете, кто это? — Лорд обводит взглядом собравшихся и делает эффектную паузу. — Ричард Смитсон, грязнокровка. Жил в маггловском квартале и укрывал в своем доме членов ордена Феникса. Знаете, как он их укрывал?

Драко не знает. Ему неинтересно. Орден Феникса, поредевший почти до бескровности, все еще прячется по лесам, Гарри Поттер, все еще не попавшийся Лорду, до сих пор скрывается, доводя Повелителя до исступления, заставляя искать себя по всей Британии и наверняка строя какие-то планы. Грязнокровки — те, кто поглупее и не уехали из страны — прячутся, живя среди магглов и не пользуясь магией. Ничего нового. Затяжная война. Поймали какого-то идиота, который выдал себя. Что такого он сделал, что из-за него понадобилось собирать всех?

— Знайте, друзья мои, — понижая голос до полушепота, произносит Лорд, — отныне вы не можете доверять Черной метке. Если увидите ее над домом, обязательно проверьте, кто ее выпустил и кто остался внутри. Потому что новый способ маскировки Ордена — выпускать Черную метку, чтобы сбить вас с толку. Винсент попался на эту удочку…

Драко следит за взглядом Лорда и видит Крэбба. Бывший приятель, бледный и напуганный даже больше Смитсона, жмется в углу. Драко даже немного сочувствует. Смитсон умрет, а Крэбб так просто не отделается. За то, что подвел Лорда, нужно расплачиваться, даже если сделал это не нарочно.

— Винсент позволил уйти трем членам Ордена. Среди них мог быть Поттер. Мы могли взять его уже сегодня! — Лорд стремительно впадает в неистовство, он уже готов крушить и лично уничтожать провинившегося, и Драко почти уверен, что Лорд займется Крэббом, а ему оставит Смитсона, как рутинную работу, которая не требует изощренной выдумки — влезть в голову, растерзать мозг, вытащить всю информацию об Ордене, после чего покуражиться, пока не надоест, и убить, если сам не умрет… но Лорд неожиданно произносит:

— Смитсоном я займусь сам. Если у него была связь с Поттером, я лично должен рассмотреть все нюансы. Драко… Покажи Винсенту, как я недоволен. И пусть тебя не смущает, что он твой друг. Ты ведь не хочешь испытать мой гнев?

Драко наплевать.

Круциатусов Лорда он не боится. Человек может привыкнуть ко всему. Он знает, что Лорд не убьет ни одного из своих ценных друзей — а Драко знает, что уже стал достаточно ценным. После Круциатусов всегда приходит Долохов и вливает ему в глотку свою фирменную зловонную дрянь, и она, как ни странно, помогает… Но потерять свое положение — этого Драко боится.

Эта зависимость — одна из самых жирных, раскормленных и наглых.

Сильнее нее — только зависимость от человека, который когда-то помог сделать первый шаг на пути к ней.

Драко подходит к Крэббу, наставляет на него палочку, произносит «Круцио!» и закрывает глаза.

Он слышит крики Крэбба, переходящие в визг и хрип. Они ничуть не задевают, лишь вызывают легкое раздражение. Драко — лучший палач Темного лорда. И его давно уже не трогает скулеж жертв.

Они заслужили это хотя бы своей глупостью.

Драко закрывает глаза и наслаждается. Он уже не здесь. Он летит сквозь ночь в черном лондонском небе, опьяненный, жаждущий крови и готовый схватить весь мир за яйца. Он наставляет палочку на магглов, на грязнокровок, на предателей крови — что угодно, лишь бы кровь, грязная или замаранная, лилась чистым потоком, а мучения можно было пощупать. Сегодня он вырвал с корнем свою униженность и страх. Он понял, что такое упиваться смертью. Он познал вкус чистой власти.

Он закрывает глаза.

Он откроет их позже. Чтобы увидеть бессознательного Крэбба — жить будет, но придется постараться, — и услышать слова Лорда:

— Отнеси Смитсона обратно домой, Драко. Возьми с собой кого-нибудь. Там могли остаться другие, постарайтесь схватить их тихо. И не забудьте оставить настоящую Метку…

Голос Лорда снова падает почти до шепота. Знак, что нужно убираться поскорее. Драко не боится гнева Лорда. Бояться нужно его бешенства.

…А в доме Смитсона, конечно, никого нет. Засады тоже нет — даже в Ордене понимают, что это верная смерть. Драко бросает изломанный труп на пол и поджигает дом. Не Адским пламенем, обычным огнем, который скоро погаснет. Чтобы орденцы не забыли прийти и посмотреть, что ждет каждого их сообщника…

Нагайна в этот раз остается без ужина. И нет больше смысла закрывать глаза. Упоение исчезло, закончилось, пыточные заклинания больше не рвут ничье тело, и медленно тает призрак лондонского неба…

Хриплый голос за спиной лениво и недовольно произносит «Морсмордре».

Долохов. Ну конечно, кто еще мог отправиться следом. Самая злая, самая удушливая зависимость, которая никогда не смыкает глаз.

Черный дым дрожит на ветру, подсвеченный фосфорическим мерцанием Метки. Драко смотрит на нее и не может дышать.

Тесемки мешка стягиваются все туже.

* * *

Тогда, чуть больше шести лет назад, это казалось ему освобождением.

Драко почти семнадцать. Драко почти мертв.

Он был бы мертв, если бы не Снейп. Это все, о чем Драко способен думать, тупо глядя в одну точку и не замечая, что происходит вокруг.

Если бы Снейп не пришел вовремя. Если бы Снейп не произнес «Авада Кедавра». Если бы Снейп не разгреб все, что Драко успел наворотить, и если бы не взял на себя его миссию, и если бы не притащил домой, и если бы не прикрыл перед Лордом несколькими точными фразами, позволив Драко отделаться единственным Круциатусом… Это даже не долг жизни, нет у магов названия такому бездонному и неоплатному долгу. Но Драко знает, что никогда не сможет даже попытаться его оплатить.

Еще он теперь знает, что такое гнев Лорда и что такое его милость. Как странно… До сих пор он был уверен, что все наоборот. Что поручение, которому Драко так радовался в прошлом году — это была не милость, а чернейший гнев.

Теперь он понимает многое — но уже поздно.

Он все-таки стал похожим на отца.

И перед глазами то и дело всплывает насмерть перепуганный, забитый отцовский взгляд.

И от понимания, что Драко теперь такой же, хочется блевать. Но он продолжает сидеть, не двигаясь и все так же глядя перед собой.

Пока чьи-то грубые руки не стискивают ему челюсть и не открывают насильно рот. А потом в рот льется жидкое пламя.

Глотка плавится, на ее месте раскаленная дымящаяся дыра. Огненная лава продолжает свой путь, достигая желудка. Драко с криком отплевывается. Ему приходится пошевелиться и стряхнуть оцепенение, и неумолимые руки отпускают его, а над головой слышится хриплый хохот. Драко вскидывает глаза — и видит Долохова.

— Пей, — только и говорит тот, всовывая в руки Драко бокал. Эльфийский хрустальный бокал черт знает какого века, фамильную реликвию Малфоев, предназначенную для самого изысканного и дорогого вина, из которой сейчас невыносимо разит чем-то кислым.

Драко молча ставит бокал на стол и отодвигает от себя. Он больше не собирается это пить. Хватит и того, что уже глотнул, чудом оставшись в живых. А может, так причудливо выражается гнев Лорда?

— Ты будешь пить, иначе я волью тебе это в рот силой, — зло, но как-то монотонно говорит Долохов. Так, как он обычно говорит, когда пьян. — Лорду не нужен сопляк, который будет трястись и рыдать, пока не сдохнет от Авады. Я должен сделать из тебя боевика, и я, черт тебя подери, это сделаю. Пей, пока…

Не просто пьян. Пьян в дым. Крутит в руках палочку, на кончике которой пляшут черные огоньки. Раньше Драко не знал, что огонь может быть черным. Теперь у него есть шанс посмотреть. Только эта картина будет последним, что он увидит в своей жизни. Он берет бокал и делает глоток, безуспешно пытаясь сморгнуть выступившие слезы и сдержать рвотный рефлекс.

Голову уже ведет, реальность начинает смазываться. Это наверняка какое-то зелье, даже самый крепкий алкоголь не может быть таким, если это не чистый спирт. Во рту от него сухо, будто оно сразу испаряется, как летучий эфир.

— Что за… — хрипит Драко, вытирая слезы. В туманном мареве вырисовывается ненавистная фигура Долохова, мучителя, который никак не оставит в покое.

— Зелье, — бросает он. — Лорд был очень недоволен, что его самый юный друг, — он произносит это так, что слово приобретает неуловимо гадкий оттенок, — оказался не убийцей.

«Драко-Драко, ты ведь не убийца», — старческий голос звучит как наяву — совсем тихо, но даже такой слабый шелест режет слух, раздирает пополам, разжигает Адское пламя в душе за доли секунды. Сжечь, уничтожить, раздавить, лишь бы не слышать, не слышать!

Лорд все-таки вытащил это из его головы. Тетя Беллатрикс будет недовольна. Драко так и не научился держать ментальный барьер.

Не сознавая, что делает, он вскидывает палочку. Долохов издевательски смеется в ответ.

— Действует? Вот и отлично. Лорд хочет, чтобы этого недоразумения больше не было.

Он стискивает Драко за плечо, и воронка аппарации сжимается, перемалывая тело в безжалостных жерновах.

Долохов ненавидит церемониться.

Драко думает, что его тащат на казнь. Но когда он приходит в себя, а рой точек перед глазами рассеивается, он понимает, что под ногами уже не паркет мэнора, а городской асфальт. Вокруг шумит маггловский город. Головокружение превращает фонари в пляшущие размазанные линии, нестерпимо бьющие в глаза. А в руки ему дают что-то гладкое и прохладное.

Древко метлы?

— Полетели, — приказывает Долохов. Драко растерян, дезориентирован, зелье отключает мысли вместе со способностью соображать. Поэтому он подчиняется и взмывает в небо. Ветер знакомо бьет в лицо, полет, как в детстве, дарит чувство беззаветного счастья. Все-таки ничто не может сравниться с этой легкостью и свободой… И никакое зелье не лишит Драко этого наслаждения. И даже головокружение не мешает держать равновесие. Наоборот, оно сглаживает, частично стирает мир, превращая его в сюрреалистический сон.

Драко уже начинает забывать, что происходит. Забывает о Дамблдоре, Снейпе, провале, всех бесчисленных провалах — своих и отца, на которого он все-таки стал в точности похож… но хриплый голос вторгается в море чистого удовольствия.

— Бей.

— Что? Кого бить?

Драко трясет головой. Возвращаться в реальность сложно. Она здесь, рядом — но счастье полета не исчезает. Оно словно море, в котором растворяются все прочие чувства.

— Кого угодно. Чем угодно. Видишь всех тех людей? — Долохов резко бросает метлу вниз, и Драко следует за ним, не успев задуматься. — Любые заклинания. Можешь швырять, резать, пытать. Можно все! Ну же!

…все прочие чувства растворяются в море счастья и отравляют его. Запускают реакцию. Превращают в море зелья, которое вызывает все больше и больше желания уничтожать.

Драко уже принял яд.

Он швыряется заклинаниями в разные стороны.

Сначала осторожно, пробуя это новое развлечение на вкус. Он плывет в море счастья. Упоение полетом не проходит. Зелье просто берет то, что нужно Лорду — способность калечить, пытать, даже убивать — и привязывает к тому, что дарит радость и удовольствие. Накрепко привязывает, не оторвать. Драко больше не трус. Драко больше не дрожит от отвращения и страха, произнося «Круцио». Драко больше не боится кому-то навредить.

Остаток ночи сливается в непрерывный полет, скорость, свистящий в ушах ветер, отзвуки криков магглов, их полицейских сирен, скрипучие голоса громкоговорителей, приказывающие немедленно остановиться…

Вертолеты и полицейские машины очень забавно горят. Хватает обычного «Инсендио». Магглы прекращают визжать, если поднять их в воздух и резко швырнуть на землю. Сирены замолкают, когда разогнавшиеся машины с грохотом врезаются в столбы.

— Отлично повеселились, — усмехается Долохов, когда на рассвете они с Драко вваливаются в какой-то маггловский бар.

От усталости Драко едва стоит на ногах. Здешним магглам повезло. Их не трогают. Только накладывают Империус, чтобы получить самую крепкую выпивку сейчас же и бесплатно. Драко запивает свой триумф — это ведь был триумф, верно? — порцией крепкого рома. Долго кашляет и хватает воздух обоженным ртом. Долохов лишь смеется и вливает в себя ром, как воду.

Над баром они оставляют Черную метку, хотя в нем никто не убит. Драко сам выпускает ее, наслаждаясь тем, что делает это по полному праву. Ведь сегодня можно все.

На следующий день он бестрепетно нацеливает палочку на того, кто прогневил Лорда, и спокойно произносит «Круцио».

И Лорд удовлетворенно кивает. А Долохов снова угощает ромом.

Зависимость растет не спеша, но впивается в душу накрепко. Как зависимость от крепкого алкоголя. Забавно, но за эти годы Драко остался к нему равнодушен. В отличие от любовника, которого не так уж часто видели трезвым, но менее опасным он от этого не становился.

Впрочем, любовниками они стали позже.

После новых полетов, новых налетов и новых побед. Новых порций рома и виски, новых клубов дыма, новых отблесков Черной метки, бросающей на все вокруг потусторонние зеленоватые блики.

Полетов было еще много, но они стали рутиной. Как и пытки провинившихся.

А Драко еще там. Он знает, что до сих пор летит в лондонском небе, свободный от страхов и тревог.

Достаточно закрыть глаза.

* * *

Нарцисса умирает ночью.

Драко стоит над ее кроватью, опустив палочку. Это было единственное, чего он не смог. Лондонское небо и холодный ветер отказались его принимать. Он не смог произнести «Авада Кедавра», нацелив палочку на собственную мать. Поэтому просто стоял и наблюдал за ее агонией. К счастью, недлинной.

Но об этом никто никогда не узнает.

Он только теперь понимает: мать не была зависимостью, но была узами, связывавшими Драко с его зависимостями. Он не мог порвать с ними, пока она была жива. Не мог ее бросить. Хоть и не признавался себе в этом.

В лондонском небе остался маленький испуганный мальчик, обожающий маму и папу больше всего на свете.

Папы давно нет. Он предал доверие Драко, когда так и не стал героем, которого тот рисовал в мыслях.

Теперь нет и мамы.

И Драко больше ничто не держит здесь.

Он отдает эльфам необходимые указания. Отправляется в пустую гостиную. Приказывает принести вино и долго потягивает из бокала, не думая ни о чем. Потягивает до тех пор, пока не начинает понимать, что ему нужно что-то покрепче.

Тогда он приказывает принести ром.

А потом поднимается к себе и начинает не спеша, методично избавляться от всех зависимостей. Одной за другой.

Он испепеляет мягкую постель. Превращает в пыль роскошный камин, дарящий ни с чем не сравнимое тепло. Расправляется с запасами эльфийского вина.

Жалеет, что Снейп давно предал Лорда и ушел к орденцам, поэтому некому больше сварить то волшебное зелье, которым Драко напоил Долохов, прежде чем утащить в лондонское небо.

Ему не помешает еще больше смелости и свободы. Он собирается расправиться со своей главной зависимостью.

Драко нервно мерит шагами комнату. Пьет ром. Заливает его в глотку, как воду. Теперь он понимает, как это — и совсем не кашляет, даже не ощущает, как внутренности обжигает жидкий огонь. Он давно не похож на отца. Теперь он куда больше похож на Долохова. А выдирать из себя зависимости тяжело. Они проникают под кожу. Сливаются с тобой. Становятся тобой.

В конце концов ты сам перестаешь замечать, где заканчиваешься сам и где начинаются они.

Драко еще понимает. Тесемки мешка еще не затянулись — и он пытается резко просунуть голову в просвет, но получается медленно и с мучительным усилием.

Он ходит до тех пор, пока дверь не открывается и на пороге не появляется Долохов.

Наверное, он хочет спросить, что происходит. Свет из окна льется на ветви деревьев в саду. Листья блестят маслянисто и желтовато. Вспышки заклинаний освещают двор, особенно если колдовать ночью, когда во всем доме погашены свечи.

Долохов не успевает ничего спросить. Драко поворачивается к нему и спокойно произносит:

— Авада Кедавра.

Лондонское небо ласково раскрывает объятия — в последний раз.

Долохов проводил Драко туда. Долохов подарил свободу — от всего, кроме Лорда и себя.

Но Драко больше не собирается ни от чего зависеть.

Он неспешно сжигает труп красивым, почти ручным Адским пламенем. Потом выходит в предутреннюю прохладу и так же неспешно, бесстрастно поджигает дом.

А потом разворачивается и аппарирует.

Орден во главе с Поттером все еще живы. Они все еще где-то в лесах. Снейп отыскал их в свое время, когда предал Лорда окончательно. А вот Лорд отыскать так и не смог.

Драко не знает, куда он аппарирует. Представляет туманный лес, ковер влажного мха под ногами и почему-то куст лесного ореха — и надеется, что этого хватит.

Он знает, что больше не станет ни от чего зависеть. Он просто не сможет. Ведь его больше нет. Стальные крючья зависимостей отрываются с мясом. Драко свободен, но слишком поздно понимает — это давно бессмысленно.

Лондонское небо закрылось. Больше туда не попасть.

Но он навсегда остался там. И ветер где-то за пределами существующего мира все еще треплет клубы дыма, и в дыму дрожат фосфорические отблески Черной метки.