Полюшка-Поля (джен)

Я так боюсь за тебя… Моя Полюшка-Поля…

Каждое утро этого странного сентября я первым делом думаю о тебе, открываю мессенджер и смотрю, во сколько ты заходила.

Тёплый — невероятно тёплый — сентябрь расслабляет своей безмятежностью, гладит и усыпляет бдительность; кажется, что такой солнечный почти день сурка будет длиться вечность, что никакой зимы не предвидится. Замершее суровое нервное лето давно прощено; я с наслаждением втягиваю добрый ласковый осенний воздух, хочу им напиться, насладиться, наполниться до самых краешков, чтобы внутри наконец разлился покой и умиротворение.

И всё хорошо. Всё почти замечательно. Но, наверное, мироздание решило, что слишком хорошо не бывает, поэтому в мою жизнь вновь вошёл страх за тебя.

Ты не хочешь детей, ты сказала, что не готова взять на себя такую ответственность, ты решила сначала найти себя и понять, для чего вообще человеку дана жизнь.

Поэтому вряд ли ты понимаешь, что это такое вообще — страх за своего ребёнка.

Постоянный. Он то затихает, то остро напоминает о себе; не даёт спать по ночам и мучительно сжимает сердце так, что не хватает воздуха. С самого того счастливого мгновения, когда ребёнок появляется на свет.

Помню, я всё рассматривала тебя, когда тебя приносили на кормление. Ты постоянно вытаскивала ручки из пелёнки, махала ими хаотично во все стороны и следила глазёнками по сторонам. Удивительно, но уже у новорождённой взгляд твой был ясный и осознанный. Я смотрела на тебя, улыбалась и старалась не плакать, ведь те страшные месяцы страха беременности остались позади.

Сначала я заболела гриппом, и участковый гинеколог на очередном приёме буднично поинтересовалась, мол, что будем делать.

— В каком смысле? — бестолково спросила я.

— Ну, грипп — это тебе не шутки. Срок-то уже большой, аборт надо срочно делать.

— Так я же уже на учёт встала, какой аборт?

— А родится дебил какой, что делать будешь?

Я шла домой, прислушивалась к себе и умоляла тебя дать мне знак. Хотя, конечно, на таком сроке беременности ты ещё не пихалась так активно, чтобы я могла тебя почувствовать. Я лежала, смотрела в потолок и думала, жив ли тот, кто внутри меня? Не навредила ли ему высоченная температура, которую я мужественно перенесла без единой таблетки?

Тогда ещё не был активен интернет, первые массовые мобильники — уже непохожие на небольшие радиостанции по баснословным ценам — только входили в обиход, и принцип «Гугл в помощь» ещё не служил путеводным гуру всем заблудшим. Я пошла в книжный магазин, отыскала на полке энциклопедию для будущих мам и, делая умное лицо, типа я прицениваюсь к изданию, судорожно начала листать страницы, разыскивая нужную информацию.

Так, плацента обладает на самом деле довольно крепким пропускающим барьером. Краснуха, конечно, полное зло, но вот обычная простуда или даже грипп вроде бы не должны навредить ребёнку.

Я выдохнула, расправила плечи, но страх остался. Выдавал себя в глубине широко раскрытых глаз, когда я вновь оказалась на приёме. Гинеколог как-то равнодушно записала мою прибавку в весе — какая там прибавка, этот жуткий токсикоз только что отпустил, и меня мотало из стороны в сторону. Кажется, врач уже и думать забыла о моём гриппе и своих увещеваниях. Написала новую порцию бумажек на анализы, направления к специалистам, которых надо пройти в ближайшее время.

Я отправилась к эндокринологу, и на её меткое замечание, что у меня увеличена щитовидка, робко ответила, что это строение горла такое. Тётка сурово сверкнула очками, велела сходить на УЗИ и вывела в карточке непонятным почерком: «Диффузный зоб?»

УЗИ показало, что никакого зоба нет, всё в порядке, но полюбившаяся мне гинеколог, едва взглянув в запись карточки, на очередном приёме тут же выдала:

— Что будем делать?

— А что не так? — робко спросила я.

— У тебя щитовидка!

— Нет у меня щитовидки… В смысле, есть, но с ней всё в порядке.

— Вот родится кретин, что будешь делать?

Под конец беременности я чувствовала себя старой развалиной с набором непонятных диагнозов. Миокардиодистрофия — «У тебя ребёнок съел весь кальций, а что ты хотела? Вот не выдержит сердце…» — не шёл ни в какое сравнение с милой припиской, сопровождавшей меня с момента окончания токсикоза. Я наконец смогла вернуть свой изначальный вес, но грозное: «Ожирение» было подчёркнуто косой линией, чтобы каждый, кто заглянул в карточку, понимал, с кем имеет дело.

И вот, когда ты родилась, смотрела я на тебя — внимательно и с не отпускающей пока тревогой — и думала сначала только одно: "Вроде не кретинка…"

Моя Полюшка… Поля. Я чаще называла тебя Полинкой или сокращённым вариантом Пошка от домашнего прозвища Япошка, которое ты получила за ту тарабарщину, заменявшую тебе детский лепет. Не ребёнок, а мечта логопеда! Никаких тебе шипящих, свистящих и тем более сонорных. Красота!

Я переживала за тебя, когда ты пошла в школу. Дисциплинированность, видимо, тебе не отсыпали при раздаче добродетелей, поэтому наши попытки сделать уроки превращались для меня в каторгу. Даже не думала, что обычное задание в прописях в пару абзацев способно так утомить.

Нет, учёба всегда давалась тебе легко, но вот усидчивости и усердия не хватало. Поэтому я вздрагивала каждый раз, когда в телефоне высвечивался номер классной руководительницы.

Я боялась за тебя, когда у тебя не складывались отношения с одноклассницами. Так больно было. Хотелось защитить тебя, укрыть, спрятать; отвести твои слёзы. Но я считала, что вмешиваться не стоит; я терпеливо объясняла тебе, что не нужно обращать внимания на насмешки. Как только ты перестанешь реагировать, девчонки оставят тебя в покое. Чего стоило мне не сорваться и не нестись на разборки, когда твою сменную обувь засунули в мусорное ведро.

Дети порой ужасно злые…

В старших классах ты научилась отстаивать своё мнение; тебя не трогали, больше того, тебя уважали и прислушивались. Это было твоей маленькой победой.

А я вновь боялась.

Потому что ты безответно влюблялась, ссорилась с подругой, переживала размолвки с друзьями, злилась на мироздание. И так по кругу.

Я терпеливо ждала, когда ты повзрослеешь. Мы с тобой всегда были, скорее, подругами. Я знала, твои одноклассницы даже завидовали по-доброму нашим отношениям. Ты могла мне рассказать практически всё. Я могла поделиться с тобой чем-то личным. Мы могли поговорить, обсудить, подумать над решением той или иной проблемы.

Ты смеялась, что скоро тебе исполнится восемнадцать и ты станешь самостоятельной.

И ты отметала любые мои попытки вразумить тебя готовиться к экзаменам.

— Мама, я всё сдам! Мама, я поступлю!

Скажи, что я сделала не так? Когда, в какой момент я уступила тебе и позволила настоять на своём? Я не хотела скандалов, ты тем более их не любила, поэтому наши ссоры затихали, едва начавшись.

Но заканчивались они не перемирием, нет.

Ты закрывалась в своей комнате, я вздыхала в своей; я пыталась раз за разом вразумить тебя, попенять на вновь неубранную постель или расставленные по всей комнате чашки с недопитым чаем, а ты лишь кричала, что это твоя комната и вообще «…просто пока ты, мама, рядом, я знаю, ты всё уберёшь, но когда я буду жить одна, я прекрасно справлюсь сама».

И я уступала.

Страх прятался в те редкие теперь моменты, когда ты вновь была моей Полюшкой. Ты всегда любила готовить, после работы иногда меня поджидал твой очередной кулинарный шедевр. Мы вновь говорили, как в старые добрые времена, а потом всё начиналось опять.

— Мама, я буду курить, это моя жизнь…

— Да, это татуировка, и что? Мне она нравится…

— Ну, не такие они и страшные, туннели в ушах. Это мои уши! Я так хочу.

Ты уехала в столицу, потому что в наш местный институт для поступления тебе не хватило буквально двух баллов.

Ты рисовала для себя радужное будущее. Ты полагала, что вечернее обучение вполне можно совместить с работой, а уж в Москве найти работу не так уж и сложно.

И поначалу всё складывалось неплохо. Да, ты нашла работу, и с жильём неожиданно вопрос решился, не пришлось ютиться у родственников.

Потом был твой день рождения. Восемнадцатый. Первый день рождения, который мы встретили вдалеке друг от друга. Ты так ждала своего совершеннолетия.

Ты стала взрослой?

Буквально через пару дней ты написала, что не будешь учиться. Это не входит в твои планы.

Это твоя жизнь. Ты так решила. Ты взрослая — утверждала ты.

Дальше — больше.

Я многое могла понять, а если не понять, то попытаться, но вот это…

Ты написала, что тебе не нравится твоё имя. Никогда не нравилось.

Я заметила, что люди в интернете почти все под вымышленными именами, кто ж мешает называться хоть Горшком?

Ты пояснила, что это не тот случай. Ты сказала, что отныне ты никакая не Полина.

«Не называй меня так. Я так решил. Мне так комфортно…»

Кто такие небинары, мне пришлось читать в Гугле. Я мало что поняла, если честно.

Во все времена молодёжные течения и модные веяния будоражили юные умы. Хиппи, панки, готы… Ну кто из нас не имел расположения к тому или иному течению? Я в семнадцать лет щеголяла осветлённой гидроперитом чёлкой с начёсом и вежливо слушала наставления ректора нашего университета о внешнем виде…

Я так надеюсь, что ты вернёшься. Что ты переболеешь этим.

Я так боюсь за тебя.

Родная моя, любимая доченька. Моя Полиночка…

Я так боюсь, что может случиться что-то страшное.

Я смотрю на твои фотографии в мессенджере. Упрямый взъерошенный подросток с коротко остриженным рыжим ёршиком волос и взглядом колючих глаз. Ты не пишешь мне, не берёшь трубку. Ты сказала, что возобновишь общение, только если я приму тебя таким.

Моя боль… Мой страх…

И я шепчу в эти секунды, надеясь, что заглянувшая в наш городок туча заберёт мои молитвы и прольёт их рядом с тобой. Капли будут течь моими слезами по твоему лицу, отскакивать от покрытых яркими рябиновыми листьями дорожек парка и шептать тебе в след:

— Полюш-ш-ш-ка… Поля…