Лучшее оружие — смех (джен)

Было душно, ужасно болела голова. Он прислонился плечом к стене и с силой провел ладонью по лицу. Из дверной щели проникал свет и слышались голоса, много голосов. Несколько мгновений было трудно понять, где он и что с ним, настолько его захватили внезапные ощущения и мысли. Голоса за дверью становились то громче, то тише, и очень хотелось убраться от них подальше. Послышался веселый смех. Кажется это были… студенты. Да, много студентов.

Он тяжело и прерывисто вздохнул, втягивая носом пыльный и душный воздух. Голос взрослого человека за дверью показался ему знакомым, но он никак не мог вспомнить, откуда его знал. Что-то неприятное и тоскливое всплывало в памяти.

Ощупал дверь — ручки не было, попробовал толкнуть — оказалось, дверь была заперта. Горло судорожно сжалось, нестерпимо захотелось выйти. Снова потряс дверь и снова безрезультатно — заперто было крепко.

Он вытер испарину и прислонился лбом к створке, часто вдыхая воздух, проникающий сквозь щель.

Взрослый человек что-то сказал, и голоса смолкли. Послышались шаги.

Дверь открылась резко, рывком, и ему, чтобы удержаться и не упасть, пришлось широко шагнуть вперед. Ухватившись за дверцу гардероба, из которого вышел, он выпрямился и увидел, что находится в учительской Хогвартса.

Перед ним большой толпой стояли подростки, и хотя они молчали, ему слышались их непрерывные возгласы: заинтересованные, насмешливые, испуганные. Они гудели и жужжали, взвизгивая и вскрикивая, и это бесило неимоверно. Голова разболелась с новой силой. Какого драного Мерлина этот класс делал в учительской?

Впереди всех стоял полноватый нескладный мальчик с темными волосами и испуганно глядел на него. Его рука, с поднятой и нацеленной палочкой, нервно дрожала. Возле окна слегка покачивался с пятки на носок смутно знакомый мужчина в поношенной одежде.

Он пристально вгляделся в этого человека, пытаясь вспомнить, и внезапно, словно волной, накатило пронзительное отчаяние и ненависть. Взгляд выхватил в толпе еще одного, до боли знакомого — растрепанные волосы, круглые очки, ухмылка... Он сжал зубы в приступе странно привычного отвращения и бессильной злобы. Человек в поношенной мантии переступил с ноги на ногу и посмотрел ему в лицо — и память вдруг словно прорвало.

— Ну что, Нюниус! — засмеялся подросток в круглых очках. — Снова помыть тебе твой грязный рот? Экскуро!

— Петрификус Тоталус! — его черноволосый надменный дружок был как всегда рядом. — Я думаю, Сохатый, можно заодно и голову ему помыть, пусть пользуется случаем.

Рядом заливался смехом толстяк с крысиными чертами лица. Люпин стоял в стороне, внимательно изучая конспект и хмурясь. Тогда он еще не носил такую ветхую одежду, как сейчас.

Еще одно воспоминание мелькнуло краем — он лежал в грязной луже, воняющей навозом, а смеющаяся четверка приятелей уходила по коридору. Люпин обернулся, и стала видна его скрытая насмешливая улыбка.

Смеющееся лицо Джеймса Поттера в круглых очках. Смеющийся Блэк. Люпин. Экзамен по Защите от темных искусств, блики от озерной воды, мантия, закрывшая лицо, когда он повис вверх ногами. Толпа гогочущих студентов.

Голова закружилась, сильно сдавило виски. Калейдоскоп мыслей и воспоминаний замелькал перед глазами, превращаясь в блестящую разноцветную мозаику.

Он в Хогвартсе, выпускной, ему до одури хотелось уйти с торжества, потому что его парадная мантия трансфигурирована из обычной, ведь на настоящую не было денег. И кто-то уже начал шушукаться за его спиной.

Снова Хогвартс, он увидел себя взрослым, сидящим здесь, в учительской, и проверяющим студенческие эссе.

Память понемногу возвращалась к нему. Он узнавал многих, кто сейчас стоял перед ним — его студентов.

Пришло, наконец, осознание, что из толпы школьников весело смотрел Гарри Поттер, его бесталанный нахальный ученик, а не Джеймс, как померещилось ему сначала.

И взрослый Ремус Люпин.

“Профессор Люпин, — мысленно он позволил себе произнести слово “профессор” насмешливо-презрительно, как Люпин и заслуживал. — Конечно! Снова стоит в сторонке и ухмыляется исподтишка. Додумался проводить свой бездарный урок по Защите в учительской! И еще смеет усмехаться!”

Он стиснул кулаки от злости.

Мальчик перед ним — Лонгботтом — что-то бормотал с поднятой в руке палочкой. На его лице отражалась сильная внутренняя борьба. Он слышал его хаотичные чувства: страх, дрожь и какую-то неуверенную решимость, которые, не умолкая, пульсировали и окутывали липкими волнами, лишая остатков внутреннего равновесия.

Злость накатила сильнее — мальчишку нужно было вывести отсюда, убрать, чтобы не слышать его мысленных воплей. Он решительно двинулся к Лонгботтому, протягивая вперед руку.

В какой-то момент их взгляды встретились.

В голове оформилось непрошеное воспоминание — пожилая сухопарая женщина в зеленом платье говорила недовольно и строго, сухо цедя слова.

— Сиди прямо и не ерзай на стуле, — эхо ее голоса отражалось от стен большого зала с длинным обеденным столом, за которым они сидели вдвоем. — Я не хочу краснеть за тебя перед родственниками. Возьми приборы правильно. Вилка в левой руке!

Тусклый свет из высокого окна освещал ее воротник из старинных кружев и высокую строгую прическу. И тоска, тоска, тоска…

— Ри-ри-ридикулус! — выкрикнул наконец Лонгботтом.

От неожиданности он отпрянул. Что несет этот тупица? Неужели Люпин, доморощенный профессор по Защите, не объяснил, что такое заклинание не применяют к людям?

В учительской раздался хохот. Все смеялись… над кем? Над ним? Лонгботтом тоже смеялся, утирая на глазах слезы. На лице Люпина он увидел насмешливую ухмылку.

“Кто хочет посмотреть, как я сниму с Нюниуса подштанники?” — парализующим воспоминанием пронеслось в голове. В груди похолодело, дыхание стало частым и прерывистым.

На голове было что-то тяжелое, он дотронулся и ощутил под пальцами поля большой шляпы, от которой пахло старой тканью и пыльным чучелом. Мантии на нем не было — было старое зеленое женское платье с кружевами и чулки. Он сжался и попытался закрыться появившейся в руке большой красной дамской сумкой — хохот лишь усилился.

Сквозь висящие по краям лица волосы ему было видно, как студенты смотрели на него с нервным веселым азартом и предвкушением. Некоторые насмешливо улыбались, держа в руках палочки.

Сильно побледнев, он судорожно схватился за левый рукав — палочки не было. Его прошибло холодным потом, под платьем чувствовалось, как капли начали стекать по спине.

Бросил быстрый взгляд на Люпина.

Тот спокойно смотрел на него с отстраненной улыбкой.

— Парвати, теперь вы, — крикнул Люпин, позвав кого-то из толпы.

Он беспомощно дернулся назад, красная сумка неуклюже болталась на запястье, цепляясь за платье. Правая нога подвернулась на каблуке.

Дальше началось безумие. Под непрекращающийся смех его ноги вдруг оказались связанными, и он упал, на несколько мгновений потеряв сознание. Придя в себя, пытался кричать, но горло перехватило, и все, что ему было позволено — издавать полузадушенные хрипы. На какое-то время он потерял ориентацию в пространстве и понимание происходящего, лишь иногда чувствуя острую боль.

В какой-то момент попытался подняться, но с ужасом обнаружил, что у него нет ног. Он перекатывался по полу, вызывая еще больший хохот.

Наконец, с трудом, ему удалось встать на вновь появившиеся ноги. Наглухо застегнутый черный сюртук снова был на нем. Он поправил дрожащими руками воротник рубашки, стараясь стоять прямо и с достоинством. Вспомнилось, как ему всегда внушали держать лицо даже в самых трудных обстоятельствах.

Выровнять дыхание и взять себя в руки не получалось — его беспощадно трясло.

Он не понимал, что происходит, как такое возможно — с ним? В ушах звенело, сердце стучало где-то в горле. Ему казалось, что это просто какой-то невообразимый кошмар, и стоит лишь проснуться — и все прекратится.

И тут он услышал голос Люпина.

— Идите сюда, Невилл, добейте его.

В панике он увидел приближающегося к нему Лонгботтома. Тот глядел решительно и беспощадно, словно это и не он мямлил что-то непослушными губами несколько минут назад. Лонгботтом подошел твердым шагом, а затем взмахнул палочкой и громко выкрикнул заклинание.

Он почувствовал вокруг себя движение воздуха и снова увидел свои руки в зеленых рукавах женского платья с кружевами. Все вокруг смеялись, и лицо Джеймса смеялось тоже. Ему хотелось исчезнуть, забиться в угол от унижения, да просто умереть и рассыпаться, лишь бы не видеть этих смеющихся лиц.

“Я не хочу, не надо! — мысленно воскликнул он, закрываясь руками. — Не надо!”

В комнате громко хлопнуло, и стало тихо — человек в зелёном платье исчез.

С минуту в воздухе висели тонкие прозрачные клочки дыма, но небольшой сквозняк из окон учительской вскоре развеял их.